Судьба и труды историографа Герарда Фридриха Миллера (1705-1783), Каменский А. Б., Год: 1996 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 58 минут(ы)

А. Б. Каменский
Судьба и труды историографа Герарда Фридриха Миллера (1705-1783)

В русской историографии ХVIII-XIX вв. вряд ли найдется другой историк, который бы и при жизни, и после смерти подвергался таким нападкам, как Г.Ф. Миллер, суждения о котором были бы столь полярны, а научным наследием которого, несмотря на это, столь активно пользовались бы многие поколения специалистов, причем не только исследователей истории России, но и географов, этнографов, лингвистов, историков культуры и др. Парадокс и в том, что имя ученого, которого некоторые именовали не иначе как ‘отцом русской истории’, не говоря уже о его трудах, почти неизвестно широким кругам читателей, а если и известно, то лишь как имя человека, дерзнувшего спорить с великим Ломоносовым по ‘норманскому вопросу’. Давно уже стала библиографической редкостью изданная в 1937-1941 гг. А. И. Андреевым и С. В. Бахрушиным ‘История Сибири’ Миллера. Появившиеся же в последние годы статьи с объективной оценкой различных сторон деятельности историка публиковались в специальных научных изданиях и известны немногим, а единственное монографическое исследование ¹ вышло небольшим тиражом и также осталось малоизвестным.

Истоки подобного положения восходят к концу 40-х — 50-м годам нашего века, когда в ходе кампании по борьбе с космополитизмом было предписано считать, что ‘деятельность иностранных академиков принесла не столько пользы, сколько вреда для русской историографии, направляя ее по ложному пути некритического подражания иноземной исторической литературе’ ². Результатом такого подхода явилось то, что многих авторов интересовали не реальные заслуги Миллера, а лишь тот факт, что он был немцем, да еще и с клеймом ‘норманиста’. Изменить это положение и способствовать тому, чтобы Миллер занял подобающее место и в общественном сознании, и в истории науки, можно, наверное, лишь одним способом — сделав доступными и известными его труды. Именно такова прежде всего цель настоящего издания. [375]

* * *

‘Российскому государству служу я с 1725 г., но не имел я щастия в живых застать Петра Великого…’ ³ Этими словами начинается автобиография Герарда Фридриха Миллера, написанная спустя полвека уже немолодым академиком, автором десятков научных трудов. Упоминание о Петре I не случайно. По преданию, мальчиком Миллер видел русского царя, когда тот проезжал через его родной город Герфорд в Вестфалии, и долго бежал за его каретой. Наблюдавшие эту сцену местные жители решили, что мальчик наверняка будет служить русскому монарху ⁴. Вывод, который в наши дни может показаться странным, для людей той эпохи был вполне естествен, ведь на их глазах Россия превращалась в мощную державу, где для иностранцев открывались, как казалось, неограниченные возможности. Миллер же по рождению принадлежал как раз к тому социальному слою германского общества, для которого поиски счастья на чужбине были в то время обычным делом.

Он родился 18 октября 1705 г. в Герфорде, в пасторско-ученой семье. Его отец был ректором местной гимназии, существовавшей еще с первой половины XVI в. и славившейся суровыми порядками и дисциплиной. Мать происходила из семьи профессора теологии и советника консистории г. Ринтельна Герарда Бодинуса. Именно в Ринтельн, а вернее в его университет, отправился Миллер по окончании гимназии в 1722 г. Однако спустя менее чем два года он переехал в Лейпциг, где стал учеником известного философа и историка И. Б. Менке. Знакомство с Менке, хоть и непродолжительное, сыграло в судьбе Миллера решающую роль. Во-первых, у Менке был большой опыт в издании исторических источников — области исторической науки, практически неизвестной в тогдашней России. Во-вторых, Менке был еще и журналистом, издателем популярного научного журнала. В Лейпцигском университете Менке читал курс по журналистике, который слушал Миллер и который ему впоследствии очень пригодился. Наконец, в ученой среде, в которой оказался Миллер, все связанное с Россией вызывало большой интерес, а новости из далекой страны постояно печатались на страницах журнала Менке. По мнению С. В. Бахрушина, определенное влияние на Миллера в это время оказали также труды Г. В. Лейбница по местной истории, основанные на разысканиях в брауншвейгских архивах ⁵.

В июне 1725 г. Миллер получил в Лейпцигском университете степень бакалавра, а уже в ноябре он прибыл в Петербург в качестве ‘студента’ Императорской Академии наук. Первоначально обязанности Миллера в Петербургской академии сводились к преподаванию истории, латыни и [376] географии в академической гимназии — занятие, к которому Миллер был явно не расположен и которого старался избегать и впоследствии. Вскоре, однако, активный и способный ‘студент’ был замечен академическим начальством в лице И. Д. Шумахера и его стали использовать везде, где требовались энергия и организаторский талант. Так, в 1728 г. Миллеру было поручено наблюдать за академической типографией, он участвовал в организации академической книжной лавки, библиотеки и архива Академии. Но главное событие того же 1728 г. состояло в том, что Сенат, отбывший вместе с двором в Москву после свержения А. Д. Меншикова, поручил Академии наук издание ‘Санкт-Петербургских ведомостей’, а в Академии не нашлось никого, кроме Миллера, кто мог бы взять на себя эту обязанность. Когда же в 1729 г. вслед за президентом Академии Л. Блументростом и конференц-секретарем X. Гольдбахом в Москву отправился и Шумахер, то, как отмечал П. П. Пекарский, ‘Миллер по управлению академическими делами занимал его место’ ⁶. В своей автобиографии историк утверждает, что ему было поручено ‘при Академии вице-секретарство’ ⁷.

Вполне понятно, что такая активность и стремительная карьера молодого человека, не имевшего научных заслуг и к тому же протеже Шумахера, не могли вызвать особых симпатий у солидных профессоров Академии, что в полной мере проявилось, когда в 1730 г. подошла и очередь Миллера быть избранным в профессора Академии. Впрочем, к этому времени он успел зарекомендовать себя еще в одном качестве.

Занявшись изданием ‘Санкт-Петербургских ведомостей’, а также академических ‘Комментариев’ на латинском языке, первые два тома которых вышли в 1728-1729 гг., Миллер задумал использовать открывшиеся возможности для основания принципиально нового журнала научно-популярного профиля, издаваемого как приложение к ‘Санкт-Петербургским ведомостям’. В традициях XVIII в. журнал получил длинное и громоздкое название: ‘Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях’. Как пишет крупнейший знаток русской журналистики XVIII в. П. Н. Берков, это был ‘первый русский журнал вообще, первый русский журнал Академии наук и, наконец, первый русский литературный и научно-популярный журнал’ ⁸. На его страницах печатались стихи В. К. Тредиаковского и М. В. Ломоносова, статьи Я. Штелина по истории драматического искусства, естественнонаучные работы Л. Эйлера и Г. Крафта, а также многочисленные статьи по истории Европы, Америки и Азии. Некоторые из них были написаны Миллером, но это еще не были работы подлинно исследовательские. Будущий историк только пробовал себя в новом качестве. Впрочем, одновременно он занялся еще одним направлением, характерным для европейских историков того времени, а для Миллера ставшим впоследствии одним из [377] важнейших. Речь идет о генеалогии. В 1728 г. во Франкфурте-на-Майне было издано составленное Миллером родословие графов Сапег. ‘Этим первым опытом, — вспоминал Миллер, — я подготовил себя к трудным, но полезным работам представлять на таблицах родословия из истории, а также знатнейших русских семейств’ ⁹.

‘Примечания к Ведомостям’ (так принято для краткости называть этот журнал) издавались Академией наук до 1742 г., когда пали жертвой раздоров среди академиков. Однако Миллер был вынужден оставить редакторство еще раньше: в 1730 г., получив стараниями Шумахера звание профессора, он отправился в зарубежную командировку — первую в истории Академии наук. Поводом к поездке послужила смерть отца и необходимость в связи с этим налаживания семейных дел. Но, помимо Германии, Миллер посетил Англию и Голландию. Главная цель командировки состояла в том, чтобы рассеять неприятные слухи о нравах Петербургской Академии наук, которые стали в то время распространяться среди ученых Европы, завязать более тесные научные связи и попытаться завербовать для Академии наук новых членов. Со всеми тремя задачами Миллер успешно справился, но главное — сам он установил тесные контакты со многими зарубежными коллегами и даже был принят в члены ряда зарубежных научных обществ.

Вернувшись в Петербург в августе 1731 г., Миллер обнаружил резкую перемену в отношении к себе со стороны Шумахера, который стал холоден и скрытен. К тому же обнаружилось, что из запертого шкафа в казенной квартире Миллера исчезли все хранившиеся там письма Шумахера. В результате между Миллером и Шумахером возникла непримиримая вражда, изначальной причиной которой было скорее всего какое-то недоразумение, но которая продолжалась вплоть до смерти Шумахера и в значительной мере сказалась на судьбе историка.

Спустя год после возвращения из Европы Миллер представил академической Конференции проект еще одного издания — научного журнала по русской истории на немецком языке. Первый том ‘Sammlung Russischer Geschichte’, вышедший в 1732 г., открывался текстом этого проекта, в котором Миллер, в частности, писал: ‘История Российского государства и принадлежащих к нему стран представляет столько трудностей, что написать о ней систематическое сочинение едва ли можно надеяться в двадцать и даже более лет’ ¹⁰. Проект содержал план издания источников по русской истории, поражающий необычной широтой охвата, особенно если принять во внимание, что Миллер еще не владел тогда русским языком и его знакомство с самими источниками ограничивалось лишь рукописями библиотеки Академии наук. Между тем в проекте молодой ученый говорит об издании летописей, Степенной книги, ‘Сказания’ Авраамия Палицына и других важнейших источников. Это была уже серьезная программа, рассчитанная на долговременную перспективу. Очевидно, [378] что к этому времени Миллер (по-видимому, не без влияния Г. З. Байера) окончательно сделал выбор в пользу русской истории как основного направления своих научных занятий. Но история в ту пору была неотделима от географии и проект Миллера предусматривал также публикацию в журнале историко-географических описаний различных частей Российской империи. Наконец, еще одна важная задача нового издания, которую провозглашал Миллер и которую он потом решал всю свою жизнь, состояла в исправлении неточностей в иностранных сочинениях о России.

Первые три выпуска нового журнала вышли уже в 1732-1733 гг. Затем, после отъезда Миллера в Сибирь редактором журнала стал А. Б. Крамер, издавший в 1734-1735 гг. еще три выпуска ‘Sammlung’. После смерти Крамера в 1735 г. эстафету подхватил Байер, благодаря которому вышли три выпуска второго тома журнала. Затем наступил более чем 20-летний перерыв, и лишь в 1758 г. Миллер вновь вернулся к изданию ‘Sammlung’ и до 1764 г. выпускал по шесть номеров журнала ежегодно.

Значение ‘Sammlung’ невозможно переоценить. Достаточно сказать, что именно здесь впервые в русской истории была осуществлена публикация отрывка из ‘Повести временных лет’, да еще и с достаточно подробным комментарием Миллера, в котором уже тогда в полной мере проявился метод критического анализа источников. Правда, при этом была допущена досадная ошибка, ибо Миллер доверился переводчику, который приписал авторство летописи игумену Киево-Печерского монастыря Феодосию. Впрочем, Миллер вскоре заметил случившееся и в ряде своих работ последующего времени указывал на это.

На многие годы журнал ‘Sammlung Russischer Geschichte’ стал основным источником по русской истории для всей просвещенной Европы. Тома журнала стояли на полках библиотек Вольтера, Гердера, Гёте и многих других деятелей европейской культуры. Журнал способствовал распространению и популяризации знаний по русской истории и в самой России, ведь в то время немецким языком владели все мало-мальски образованные люди, и, следовательно, всякий, кто интересовался историей отечества, становился читателем журнала.

Миллер, однако, понимал, что для создания подлинного научного авторитета лишь издания источников и исправления чужих погрешностей недостаточно. В 1733 г. он совершает решительный шаг, присоединившись ко второй Камчатской экспедиции В. Беринга. В составе так называемого академического отряда, в который наряду с ним входили профессора И. Г. Гмелин, Делиль де Лa Кройер и другие, Миллер провел в Сибири долгих десять лет. Он побывал почти во всех крупных городах и населенных пунктах Урала и Сибири, обследовал их архивы и собрал огромный научный материал в виде подлинных документов и их копий, историко-географических описаний и анкет, богатейших лингвистических и этнографических данных, сведений по экономике и демографии, путевых дневников и описаний. Весь этот материал и по сей день не только не потерял [379] своего научного значения, но и далеко не изучен в полной мере. Его введение в научный оборот продолжается и поныне и рассматривается как актуальная научная задача ¹¹. Объем же его столь велик, что работы хватит еще не одному поколению историков. Значение собранных Миллером материалов отнюдь не ограничивается Сибирским регионом. Так, именно к этому собранию восходит значительная часть источниковой базы по истории Смутного времени. Уже тогда, на начальных стадиях своей научной карьеры, Миллер проявил поразительную интуицию настоящего историка-архивиста и сумел отыскать и привезти в Россию комплекс документов, не имевших аналогов в архивах центра. ‘Что было бы с временами Лже-Дмитриев и смутного правления бояр в Междоцарствии… — восклицал П. М. Строев, — если б Миллер, один Миллер не восстановил их актами, кои он открыл в пыли городовых архивов Сибирских?’ ¹²

Для Миллера-историка Сибирь стала прежде всего научной школой. ‘В 1733 г., — писал С. В. Бахрушин, — из Петербурга выезжал еще новичок, приступавший лишь к работе над историческими источниками. Через десять лет Миллер вернулся уже выдающимся специалистом не только в области истории, но и географии и этнографии… десять лет Камчатской экспедиции создали Миллера как ученого европейского масштаба’ ¹³. Именно в Сибири Миллер окончательно овладел русским языком, самостоятельно (как убедительно доказано недавно Д. Я. Резуном и А. Х. Элертом ¹⁴) разработал специальные анкеты для изучения истории, географии и этнографии Сибири, освоил методику работы с архивными документами, приобрел навыки их копирования, а также обширные познания в различных областях, без которых, как он сам признавался, невозможна была бы его дальнейшая научная деятельность.

Работа Миллера во время пребывания в Сибири не ограничивалась только сбором документов. За десять лет им были составлены многочисленные научные очерки и ‘обсервации’, написан ряд интереснейших трудов. Так, уже в первые годы экспедиции он прислал в Петербург ‘Известие о путешествиях и торговле русских с Китаем’, историю г. Нерчинска, в 1740 г. по заданию императрицы Анны Иоанновны написал ‘Историю о странах, при реке Амуре лежащих’. Миллером и Гмелиным была подготовлена подробная инструкция отправленному ими на Камчатку С. П. Крашенинникову, а позднее именно Миллер подготовил к изданию его ‘Описание земли Камчатки’.

Десять лет скитаний по Сибири XVIII в. для человека европейской культуры были, конечно, нелегким испытанием. Миллер тяжело болел, [380] едва не ослеп, но зато нашел себе спутницу жизни — вдову немецкого хирурга, которая, по отзыву его коллеги A. Л. Шлёцера, была ‘во всех отношениях отличная и при том безупречная женщина и превосходная хозяйка’ ¹⁵. В Петербург Миллер вернулся героем: ему было чем гордиться, и он был вправе рассчитывать на признание своих заслуг. И тут необходимо сказать несколько слов о характере ученого.

Практически во всех работах о Миллере, даже тех, авторы которых отказывают ученому в каких-либо заслугах и таланте, всегда подчеркивается великое трудолюбие Миллера, его работоспособность, скрупулезность. ‘Знаменитый трудолюбец’, ‘неутомимый труженик’ — наиболее часто употребляемые по отношению к нему эпитеты. В сознании читателя невольно возникает образ кабинетного ученого, поглощенного своими научными занятиями, эдакого книжного червя, живущего в своем мирке и мало интересующегося суетой вокруг. На самом же деле Миллер был человеком активным, деятельным и при этом гордым, самолюбивым, вовсе не безразличным к почету и славе. Вполне в традициях своего времени он умел быть льстивым по отношению к власть имущим и непримиримым с врагами. Образу кабинетного затворника не соответствовала и внешность Миллера. Впрочем, единственное свидетельство подобного рода сохранилось только в воспоминаниях Шлёцера: Миллер ‘был картинно красив, поражал высоким ростом и силой… Он мог быть чрезвычайно весел, нападал на остроумные, причудливые мысли и давал колкие ответы, из маленьких глаз его выглядывал сатир’ ¹⁶. Заносчивость, вспыльчивость, импульсивность нередко подводили Миллера и тяжело сказывались на обстоятельствах жизни ученого, в особенности в более чем двадцатилетний петербургский период его жизни после возвращения из Сибири.

Уже на пятый день по приезде Миллера в Петербург произошло событие, имевшее для Миллера весьма неприятные последствия. Именно тогда произошел известный конфликт членов Академии с адъюнктом М. В. Ломоносовым. Профессора подали президенту Академии прошение не допускать Ломоносова на свои заседания. Миллер, который, по словам Пекарского, ‘не терпел противоречий и никогда не спускал тем, кто, по его мнению, так или иначе унижал его звание академика’, принял в демарше академиков деятельное участие. Ломоносов же ‘однажды объявил, что никогда не простит ему именно этого участия’ ¹⁷.

Последующие несколько лет Миллер занимался в основном обработкой привезенных из Сибири материалов и написанием на их основе ‘Истории Сибири’, своего самого значительного труда. Попутно, как он отмечает в своей автобиографии, он писал и публиковал небольшие сочинения на разные темы. Так, в 1744 г. по заказу президента Коммерц-коллегии князя Б. Г. Юсупова была написана работа ‘Известие о торгах сибирских’. [381]

Впрочем, небольшой работу можно назвать лишь условно: в опубликованном виде объем ее составляет примерно 3,5 печатных листа и это при том, что ‘при печатании должно было некоторые предложения, для пользы российского интереса мною написанные, а к общему сведению не надлежащие, выключить’ ¹⁸.

В том же 1744 г. Миллер внес в Конференцию проект создания в Академии наук Исторического департамента, вновь повторенный Миллером два года спустя в представлении президенту Академии. Но в 1744-м, и в 1746-м Академия, в которой по-прежнему заправлял недруг Миллера Шумахер, никак не отозвалась на предложения историка. Более того, и в его непосредственной работе ему чинились всевозможные препятствия. Так, в 1746 г. ему было предписано сдать в архив Академии все материалы, привезенные из Сибири. Причем именно обработка материалов Камчатской экспедиции вменялась Миллеру в прямую обязанность, а заниматься ‘общей российской историей’ ему было фактически запрещено. Неожиданно была прервана и работа Миллера над картой Сибири, над которой он трудился в 1745-1746 гг.: все карты с указанием сделанных Берингом открытий были затребованы правительством и возвращены лишь несколько лет спустя, в 1752 г.

Еще одним направлением научной деятельности Миллера оставалась генеалогия. По-видимому, уже тогда Миллер начал систематически собирать данные по родословию различных ветвей Рюриковичей и других русских дворянских фамилий. В 1746 г. это обернулось для него большими неприятностями. Историк-любитель П. Н. Крекшин подал на рассмотрение Сената ‘Родословие великих князей, царей и императоров’, в котором род Романовых возводился к Рюрику. Работа была передана в Академию наук, где попала на отзыв к Миллеру, составившему собственное родословие Романовых, в котором историк доказывал их происхождение от Захарьиных-Юрьевых. Между тем Миллер и Крекшин были хорошо знакомы и прежде, по-видимому, поддерживали добрые отношения и обменивались рукописями: Крекшин был коллекционером, обладателем неплохого собрания русских летописей, а Миллер, в свою очередь, делился с ним своими материалами. В момент конфликта у Крекшина находились какие-то тетради Миллера с выписками из иностранных сочинений о России. Узнав, что Миллер составил родословие, опровергающее его выводы, Крекшин подал на Миллера донос в Сенат в том, что историк хранит у себя записи, содержащие ‘поносительные, ложные и укорительные дела’. Сенат вынужден был заняться разбирательством, вызывая на свои заседания и президента Академии, и отдельных академиков в качестве экспертов. Академики на сей раз выступили на стороне своего собрата по корпорации, что, видимо, и спасло Миллера, хотя формально дело было закрыто лишь в 1764 г., когда Сенат постановил сдать его в архив, поскольку ‘зачалось оное по самопроизвольному [382] от Крекшина представлению’ ¹⁹. Однако президент Академии граф К. Г. Разумовский, очевидно раздраженный необходимостью являться в Сенат и вообще тратить время на подобные пустяки, издал указ, по которому Миллеру было объявлено, чтобы он ‘ни в какие родословные исследования не токмо высочайшей фамилии Ее Императорского Величества, но и партикулярных людей без особливого на то указу не вступал и никому таких родословий под опасением штрафа не подносил’ ²⁰.

Эпизод с Крекшиным был лишь первым в ряду серьезных служебных неприятностей Миллера, тем более опасных, что в 1747 г. он, дабы не покидать Россию, вынужден был принять российское подданство и подписать с Академией новый контракт. Правда, при этом он получал звание российского историографа и должность ректора университета при Академии, но одновременно оказывался еще более зависимым от академического начальства, чем прежде. Надо полагать, подписывая контракт, Миллер испытывал большие сомнения: с одной стороны, работа в Петербургской Академии наук, сопровождаемая необходимостью постоянной борьбы за удовлетворительное жалованье, бесконечными придирками, подозрениями и кознями Шумахера, с другой — достаточно ясная перспектива научной карьеры на родине, где приобретенных в России знаний и опыта с лихвой хватило бы на много лет успешной научной работы. Но, видимо, российская история, заниматься которой по-настоящему можно было только в России, притягивала его куда сильнее. И Миллер сделал выбор, окончательно связав свою судьбу с этой страной.

Иначе поступил коллега Миллера по Камчатской экспедиции профессор И. Г. Гмелин. В 1747 г. он получил от Академии отпуск для поездки за границу, причем Миллер и Ломоносов подписали совместное за него поручительство. Когда в августе 1748 г. стало ясно, что Гмелин в Россию возвращаться не собирается, обоим профессорам ‘до окончания дела и до указу’ вдвое уменьшили жалованье. Ломоносов впоследствии утверждал, что согласился поручиться за Гмелина ‘ласканием Миллеровым’ и из-за доброго отзыва о Гмелине С. П. Крашенинникова ²¹.

Спустя короткое время положение Миллера усугубилось из-за скандала, связанного с письмом к нему Ж. Н. Делиля. Крупный французский астроном, работавший в Петербургской Академии наук с 1726 г. и помимо астрономии занимавшийся изучением и составлением географических карт, копии которых отсылал во Францию, в 1747 г. покинул Россию и порвал с Академией какие-либо отношения, всячески пороча ее в глазах европейской научной общественности. Академиком было запрещено переписываться с Делилем и сообщать ему что-либо, касающееся русской науки. Миллер, по крайней мере внешне, солидаризировался с официальной точкой зрения, считал поведение Делиля предательством и [383] впоследствии немало сил потратил на опровержение печатавшихся Делилем историко-географических материалов ²². Между тем было перехвачено письмо Делиля к Миллеру, написанное еще в 1747 г., по пути в Европу из Риги. В письме, хоть и несколько туманно, говорилось о некоей договоренности ученых о совместной публикации каких-то компрометирующих Академию документов. Для расследования дела была учреждена специальная комиссия, посадившая Миллера под домашний арест и несколько раз его допрашивавшая. Характерно, что расследованием занималась не Тайная канцелярия или какое-то иное судебно-следственное учреждение, а Академия, причем полицейские функции выполняли, и вполне охотно, сами профессора.

Нравы тогдашней Академии наук как нельзя лучше характеризует тот факт, что 20 октября 1748 г. академики В. К. Тредиаковский и М. В. Ломоносов учинили в квартире Миллера обыск, в ходе которого ‘во всех его камерах, ящиках и кабинетах осмотря, сколько сыскать могли, взяли’. При обыске у Миллера были обнаружены многочисленные родословные таблицы, что вызвало особое недовольство руководства Академии, а Ломоносов и спустя много лет, в 1764 г., вспоминал, что Миллер якобы ‘вместо самого общего государственного исторического дела больше упражнялся в сочинении родословных таблиц в угождение приватным знатным особам’. Именно на них, по-видимому, намекал Ломоносов и когда утверждал, что дело о письме Делиля было замято благодаря ‘просьбам миллеровых при дворе приятелей’ ²³. Впрочем, ни о каких высоких покровителях Миллера достоверно не известно. До конца своих дней Ломоносов был склонен подозревать историка в нелояльном отношении к России, т. е., попросту говоря, в политической неблагонадежности. Только в свете этого может быть понята и правильно оценена вся история взаимоотношений двух выдающихся ученых.

В течение многих лет Ломоносов был убежден, что Миллер только и занимался выискиванием ‘пятен на одежде российского тела’, а в его сочинениях было ‘множество пустоши и нередко досадительной и для России предосудительной’ ²⁴. На деле же за спором двух, может быть, самых ярких личностей в Петербургской Академии наук XVIII в. стояло разное понимание задач историка и целей исторического исследования. И это особенно ярко проявилось в 1749 г. во время знаменитой дискуссии по ‘норманскому вопросу’ и при обсуждении в созданном Шумахером Историческом собрании Академии глав ‘Истории Сибири’.

Дискуссия по ‘норманскому вопросу’ была инициирована тем же Шумахером и его ближайшим помощником Г. Н. Тепловым, предложившими собранию обсудить ‘диссертацию’ Миллера ‘О происхождении народа и имени Российского’. Основная ее идея была связана с доказательством скандинавского происхождения Рюрика и названия ‘Русь’. [384] Идея была не нова и в сущности лишь развивала положения теории Г. З. Байера, основывавшейся на том, что в финно-угорских языках слова, обозначающие шведов, имеют корень, близкий по звучанию к слову ‘Русь’. Идя еще дальше, Байер и Миллер делали вывод об организующей роли варягов в создании русского государства. Для Ломоносова подобная трактовка была неприемлема как антипатриотическая. Поддержанный профессорами Н. И. Поповым, В. К. Тредиаковским, И. Э. Фишером, С. П. Крашенинниковым и Ф. Г. Штрубе де Пирмонтом, он отрицал варяжскую этимологию слова ‘Русь’ и доказывал происхождение варяжских князей от племени роксолан. Аргументация Ломоносова покоилась в основном на ‘Сказании о князьях владимирских’ — литературно-публицистическом сочинении XVI в., в котором генеалогия русских князей возводилась к римскому императору Августу через легендарного Пруса и которое должно было служить подкреплением притязаний Москвы на византийское наследие. Другим источником Ломоносова был созданный в ХVII в. ‘Синопсис’ — историческое сочинение, к середине XVIII в. уже сильно устаревшее. Миллер, несомненно, знал источники по русской истории лучше Ломоносова, и с позиций тогдашней исторической науки его аргументация была едва ли не безупречной. При этом для Миллера была важна прежде всего научная истина, в то время как Ломоносов видел в ‘норманском вопросе’ аспект политический, связанный, как ему казалось, с ущемлением русского национального достоинства. Как справедливо заметил М. Н. Тихомиров, Ломоносов ‘возмущался миллеровскими работами не потому, что Миллер говорил о значении варягов, а потому, что тот, повторяя Байера, практически отрицал какое-либо развитие культуры у древних славян’ ²⁵.

Нет никаких оснований подозревать Миллера в каких-либо антирусских настроениях и предубеждениях. Напротив, вся его жизнь и деятельность подтверждают слова Шлёцера о том, что ‘в отношении достоинства России’ он был ‘горячим патриотом’ ²⁶. Дело было именно в понимании научной истины и ее значения. По мнению Миллера, она не должна была зависеть от политических пристрастий и конъюнктуры. Историк ‘должен казаться без отечества, без веры, без государя, — писал он, — все, что историк говорит, должно быть строго истинно и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подозрения в лести’ ²⁷. Ломоносов, напротив, требовал, чтобы историограф ‘был человек надежный и верный и для того нарочно присягнувший, чтобы никогда и никому не объявлять и не сообщать известий, надлежащих до политических дел практического состояния… природный россиянин… чтоб не был склонен в своих исторических сочинениях ко шпынству и посмеянию’ ²⁸. [385]

Острота дискуссии подогревалась и свойствами характеров двух ее главных участников. ‘Каких же не было шумов, браней и почти драк! — вспоминал впоследствии Ломоносов. — Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался палкою и бил ею по столу конферентскому’ ²⁹. ‘Если учесть, — комментирует эти слова М. А. Алпатов, — что Ломоносов был тоже человек крутого нрава и ходил тоже с палкой, то нетрудно себе представить всю ожесточенность этих ученых баталий’ ³⁰.

Впрочем, не это предопределило итог спора. Научная истина, конечно же, совсем не интересовала тогдашних руководителей Академии, но, как отмечал тот же Алпатов, ‘варяжский вопрос родился не в сфере самой науки, а в сфере политики. Став затем научным, он не только не утерял свою прямую связь с политикой, но, напротив, навсегда оказался связанным со жгучими национальными и политическими проблемами современности’ ³¹. Впоследствии крупнейшие русские историки М. М. Щербатов, Н. М. Карамзин, М. П. Погодин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский практически без возражений принимали норманскую теорию, и лишь в конце 30-х годов уже XX века ‘норманская проблема’ вновь приобрела особую остроту. С этого времени, как подчеркивают современные исследователи, ‘воинствующий антинорманизм становится одним из священных знамен советской исторической науки, а его представители занимают почетные места в научной иерархии’ ³². Здесь не место вдаваться в существо спора норманистов и антинорманистов. Достаточно сказать, что окончательно точка в нем еще не поставлена, а многие исследования последнего времени, в том числе археологические, указывают на правоту ряда положений, высказанных Миллером ³³. Впрочем, позднее он трактовал появление Рюрика с братьями на новгородской земле в качестве предводителя военной дружины, насильственно захватившей власть в Новгороде. Важнее другое: совершенно беспочвенны обвинения против Миллера — историка, человека и патриота.

Политическая подоплека дискуссии предопределила административный характер ее завершения: ‘скаредную диссертацию’ Миллера велено было предать огню, а сам он на год был переведен из профессоров в адъюнкты.

Параллельно с рассмотрением ‘диссертации’ Миллера шло обсуждение отдельных глав и печатание первого тома ‘Истории Сибири’. И тут Шумахер также сделал все возможное, чтобы дискредитировать историка и затруднить его работу. Так, у Миллера пытались отобрать право на чтение корректуры его труда, отказывали в возможности дополнить текст [386] ‘Истории’ необходимыми документами. Характерно мнение академической Канцелярии в мае 1749 г., что ‘лучше и безопаснее было, чтоб летописцы и жалованные грамоты особливо напечатав, показав их наперед в надлежащем месте для опробации, ибо оные дела такие, о которых рассуждать должны господа министры или Правительствующий Сенат’ ³⁴. Не обошлось и без очередного столкновения с Ломоносовым, который резко выговорил Миллеру за то, что тот в своей ‘Истории’ назвал разбойником завоевателя Сибири Ермака. ‘О сем предмете, — полагал Ломоносов, — должно писать осторожно и помянутому Ермаку в рассуждении завоевания Сибири разбойничества не приписывать’. Когда же Миллер, отказываясь изменить первоначальный текст, предложил убрать его вовсе, Ломоносов заметил, что ‘буде оные рассуждения, которые об его делах с нескольким похулением написаны, не могут быть переменены, лучше их все выключить’ ³⁵. Между тем и в этом случае Миллер вовсе не собирался очернить Ермака и лишь излагал ту научную истину, какую мог извлечь из имевшихся в его распоряжении источников, ведь легенда о разбойнике Ермаке была широко распространена и в летописях, и в исторических преданиях.

Совершенно иначе отнесся к труду Миллера В. Н. Татищев, которому Шумахер в 1749 г. послал отпечатанные первые несколько глав, явно надеясь на отрицательный отзыв. ‘С великим моим удовольствием присланное от вас начало сибирской истории прочитал и з благодарением возврасчаю, — отвечал Татищев. — Сие есть начало русских участных историй и нельзя инаго сказать, как хваления и благодарения достойная в ней. Сколько труда, столько смысла сочинителя, и наипаче образец впредь пожелаюсчим о других пределах сочинять, чрез что слава, честь и польза России преумножится’ ³⁶. Первый том ‘Истории Сибири’ на русском языке вышел в 1750 г., основную часть второго Миллеру удалось опубликовать лишь в журнале ‘Ежемесячные сочинения’, с которым связан следующий период научной деятельности ученого.

Первый номер ‘Ежемесячных сочинений’ появился на свет в январе 1755 г. О истории его возникновения существует немало легенд и спекуляций. Так, в любом труде по истории русской журналистики, изданном в последние десятилетия, можно прочесть, что журнал был основан Ломоносовым, но редактором был Миллер. В некоторых работах уточняется, что назначение Миллера явилось следствием козней врагов Ломоносова. Характеризуя журнал, все без исключения авторы сходятся в его высокой оценке, но Миллер при этом оказывается как бы ни при чем.

Подобная трактовка истории журнала впервые, по-видимому была выдвинута П. Н. Берковым в его монографии ‘История русской [387] журналистики XVIII в’. Аргументы автора сводятся к следующему. В 1753 г. И. И. Шувалов попросил Ломоносова прислать к нему в Москву комплект ‘Примечаний к Ведомостям’. Ломоносов исполнить просьбу своего покровителя не сумел, ибо журнал уже стал библиографической редкостью. В ответном письме от 3 января 1754 г. Ломоносов, воспользовавшись поводом, высказал мысль о полезности издания Академией наук нового журнала. В том же 1754 г. он написал статью ‘О должности журналиста’. Именно эти факты позволили Беркову прийти к следующему выводу: ‘Вероятно, Шувалову идея Ломоносова пришлась по душе, и ей был дан ход. Будучи всесильным в то время фаворитом Елизаветы Петровны, Шувалов, — очевидно, в неофициальном порядке — предложил тогдашнему президенту Академии наук графу К. Г. Разумовскому издавать силами академиков журнал на русском языке’ ³⁷. Легко заметить, что Берков здесь еще не утверждает, но лишь предполагает. Разговор Шувалова с Разумовским, конечно, мог состояться, хотя в равной мере допустимо, что его могло и не быть, а если он и произошел, то совсем не обязательно в нем упоминалось имя Ломоносова. Однако от предположения Берков переходит к утверждению: ‘Акад. Г. Ф. Миллер… пользуясь связями с всесильным и враждебным Ломоносову Тепловым, захватил в свои руки редактирование ‘Ежемесячных сочинений» ³⁸. Между тем никаких фактов, подтверждающих это, нет. Впрочем, известно, что в марте 1754 г. Миллер, назначенный конференц-секретарем Академии наук, выступил с программой издания ‘энциклопедического журнала’. При обсуждении проекта журнала на заседании академической Конференции всем академикам было вменено в обязанность постоянно снабжать журнал материалами для публикации. Понятно, что при этом кто-то должен был быть ответственным перед Академией за выпуск журнала, и сподручнее всего было поручить подобную роль тому, кто в силу своего служебного положения был облечен правом требовать от коллег выполнения решения Конференции. Именно таким правом обладал Миллер как конференц-секретарь ³⁹.

Отстраненный от участия в журнале Ломоносов, по мнению Беркова, ‘отказался от прямого участия в ‘Ежемесячных сочинениях’. По крайней мере за его подписью не напечатано за все время издания академического журнала ни одно произведение’ ⁴⁰. Утверждение Беркова было повторено в статье Г. А. Гуковского, и, хотя тут же опровергнуто примечаниями редактора ⁴¹, версия эта по-прежнему иногда появляется на страницах печати. Между тем даже если не касаться спорного вопроса об авторстве стихотворения ‘Правда ненависть раждает’, напечатанного в первом [388] номере журнала за 1755 г., которое Б. Л. Модзалевский приписывал Ломоносову, трудно было не заметить стихов Ломоносова в журнале за 1764 г., где его имя напечатано крупным шрифтом. Что же касается идеи создания журнала, то в ней, видимо, не было ничего оригинального и она попросту, как говорится, витала в воздухе. Таковы факты, касающиеся истории возникновения журнала, но в сущности вопрос о том, кто его задумал, значительно менее важен, чем кто его издавал. Ведь взгляды и вкусы редактора не могли не отразиться на выборе статей, авторов, определении лица издания.

Характеризовать журнал в целом непросто, ибо в нем печатались и стихи, и проза, и статьи по физике, астрономии, метеорологии, биологии, геологии, агрономии, географии и т.д. Среди авторов ‘Ежемесячных сочинений’ — В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов, А. П. Сумароков, В. К. Тредиаковский, М. М. Херасков, П. И. Рычков, Ф. И. Соймонов, С. А. Порошин, М. М. Щербатов, С. Я. Румовский и другие виднейшие представители русской культуры и науки того времени. На страницах журнала публиковались переводы из изданий ранних английских просветителей Р. Стила и Дж. Аддисона, из ‘Гражданина мира’ О. Голдсмита, излагались теории К. Линнея и И. Г. фон Юсти. Здесь же появились первые русские печатные переводы Вольтера.

Уже в первые месяцы существования ‘Ежемесячных сочинений’ с его страниц прозвучал призыв заниматься русской историей. В статье ‘Сумнительства, касающиеся до Российской истории’ Миллер рассматривает статью немецкого ученого И. Геснера, обратившего внимание на неточность летописного известия о дате обручения Игоря и Ольги, а затем предлагает своим читателям самим разобраться в хронологии ‘Повести временных лет’ и прислать в редакцию журнала свои мнения, которые он как редактор готов опубликовать. Подобный призыв Миллер повторяет вновь два года спустя в статье ‘Предложение, как исправить погрешности, находящиеся в иностранных писателях, писавших о Российском государстве’. Снова, в который уже раз Миллер говорит о недостатках сочинений иностранных авторов и о необходимости серьезных занятий русской историей. Ни на одном иностранном языке до сих пор не издана история России, написанная русским, да и на русском языке такого труда нет, и даже русская молодежь, интересующаяся историей своего отечества, вынуждена читать иностранных авторов. Как исправить положение? Миллер предлагает несколько способов. Прежде всего надо писать труды по русской истории, начав с издания того, что уже имеется — летописей и ‘Истории Российской’ В. Н. Татищева. И если создать крупный сводный труд по истории России непросто, то полезно составлять историко-географические описания отдельных регионов, как сделал П. И. Рычков в трудах об Оренбургской губернии. И, наконец, еще один способ — писать примечания на выходящие за рубежом книги. Свой призыв Миллер будет повторять еще не раз, но он не ограничивался лишь этим и сам первый подавал пример. [389]

Статья ‘Предложение, как исправить…’ появилась в марте 1757 г., в то самое время, когда правительство Елизаветы Петровны по инициативе И. И. Шувалова обратилось к Вольтеру с предложением написать историю России в царствование Петра I. Как известно, Ломоносову и Миллеру было поручено снабжать Вольтера необходимыми материалами. Ломоносов был обижен тем, что поручение дано не ему, пытался поучать Вольтера и принудить его работать по предложенному им плану. Но, надо полагать, Миллер был обижен ничуть не меньше, ведь он к тому же официально носил звание российского историографа. В результате и появилась статья, основная мысль которой в том, что русскую историю должны писать прежде всего отечественные историки.

Статья 1757 г. — не единственная, где Миллер обращается к теме ‘Иностранные писатели о России’. Еще в феврале 1755 г. он опубликовал в ‘Ежемесячных сочинениях’ небольшую статью ‘Рассуждение о двух браках, введенных чужестранными писателями в род великих князей всероссийских’. Она посвящена разбору двух сочинений, вышедших в Германии, в которых доказывалось происхождение рода русских великих князей и герцогов Брауншвейг-Люнебургских от одного корня в результате брака одного из киевских князей. Миллер тщательно анализирует показания различных иностранных источников, сравнивая их с данными русских летописей, отдавая при этом предпочтение последним. ‘Российские летописи, — считает Миллер, — не так совершенны, чтоб нужды не было пополнять их из чужих известий’, но делать это можно лишь в том случае, когда ‘дела так предлагаются, что подлинным известиям российским не прекословят или по оным изъясняемы быть могут’. Миллер иллюстрирует предлагаемый принцип на примере двух разбираемых им работ и в результате приходит к выводу, что утверждения их авторов ошибочны. Историк отмечает, что даже если бы иностранные авторы оказались правы, то к царствующему дому Романовых их вывод все равно не имел бы никакого отношения. Это замечание указывает на второй, политический смысл статьи, ведь она была написана во время царствования Елизаветы Петровны, пришедшей к власти как раз в результате свержения Брауншвейгской фамилии.

В 1761 г. на страницах ‘Ежемесячных сочинений’ появляется новая работа Миллера — ‘Опыт новейшей истории о России’, которая рассматривалась им как продолжение ‘Истории Российской’ Татищева. Начинается работа с того, с чего в наши дни начинается всякое историческое исследование, — с обзора источников. Не разделяя еще источники в современном значении этого понятия и литературу вопроса, Миллер, однако, сразу же делит их по происхождению — на русские и иностранные, отмечая, что иностранные авторы ‘слышали много несправедливо, худо разумели и неисправно рассуждали’. Далее автор характеризует ‘Летопись о многих мятежах’, Степенную книгу, хронографы, разрядные и родословные книги, труды Татищева и Манкиева и, наконец, ‘архивные письма’, вывезенные им из Сибири. Таким образом, источниковая база [390] ‘Опыта’ была весьма широка, многие источники впервые вводились в научный оборот.

Источниковедческие замечания Миллера, несомненно, способствовали развитию этой научной дисциплины, но не менее интересно и содержание ‘Опыта’. Перед ученым стояла сложная задача описать события одного из самых трагических периодов русской истории. Но принцип — ‘должность историка требует, чтоб о всем объявить бес пристрастия’, действовал и тут. Так, не пытаясь опровергнуть версию о ‘злодействах’ Бориса Годунова, Миллер признает в нем ум и способности незаурядного государственного деятеля. По его мнению, в правление Годунова произошло укрепление Русского государства, его международного авторитета. Он особенно отмечает усилия Годунова по распространению просвещения, по борьбе с голодом, миролюбивую внешнюю политику. Однако погубили Бориса ‘ненависть, ревность, страх и подозрения, яко обыкновенные спутники временщиков’. Эти качества Бориса одержали верх в его характере и в результате привели к падению. Таким образом, причины падения Годунова, по Миллеру, нравственного характера. Подобная точка зрения отличалась от позиции последователей Миллера — М. М. Щербатова и Н. М. Карамзина.

Еще в предисловии к своему труду Миллер писал, что время, которому посвящен ‘Опыт’, не такое, ‘которое великолепно представляется мыслям нашим или которого память достойно бы было выхвалять потомству’. Но история подобна картине, где мрачные события оттеняют события светлые. Так, разве можно было бы по достоинству оценить заслуги великих князей московских, собравших под своей державой Русь в единое государство, если бы этому не предшествовали мрачные времена раздробленности и монголо-татарского ига? Причем, если история призвана играть нравоучительную роль, то описание людских пороков может быть едва ли не полезнее описания добродетелей. ‘Человеку сродно, — пишет Миллер, — взирать на доброе дело… яко обыкновенное, без великого восторга. Но злое возбуждает ужас, когда живо изображается. Пускай порок примет вид добродетели, сколь долго может, время делает оной извесным и мерским’ ⁴².

Эти актуально звучащие и сегодня рассуждения автора первого в отечественной историографии труда по истории Смуты ему не помогли. Уже в январе 1761 г., когда ‘Опыт’ Миллера на русском языке еще не появился, а был известен лишь по немецкой публикации, в ‘Sammlung Russische Geschichte’, президенту Академии наук было подано представление, в котором, в частности, сообщалось, что ‘Миллер пишет и печатает на немецком языке смутные времена Годуновы и Растригины, самую мрачную часть российской истории, из чего чужестранные народы худые будут выводить следствия о нашей славе’ ⁴³. Обвинение было тем более нелепым, что история Смуты начала XVII в. была прекрасно [391] известна за границей, но по сочинениям иностранных же очевидцев, в которых было немало ошибок и которые Миллер и стремился опровергнуть. Более того, в самой России в то время о событиях Смуты можно было узнать только из иностранных сочинений. ‘Опыт’ Миллера был первой попыткой дать научное, документированное изложение событий. Но в том-то и дело, что с точки зрения охранительной идеологии русскому человеку знать подлинную историю этой эпохи было ненужно и даже опасно, ведь речь шла о времени междуцарствия, гражданской войны, крестьянских восстаний, частой смены правительств. В 1761 г. на закате елизаветинского царствования это ощущалось, видимо, особенно остро, и подобные знания, выражаясь языком того времени, казались ‘соблазнительными’. Судя по всему, представление было доложено не только президенту Академии наук, ибо запрет на продолжение публикации ‘Опыта’ был получен историком непосредственно от Конференции при высочайшем дворе — высшего органа исполнительной власти того времени.

Спустя несколько месяцев Миллер начал печатать в ‘Ежемесячных сочинениях’ другой свой труд, которому также суждено было сыграть существенную роль в историографии. Это было ‘Краткое известие о начале Новагорода’. Тема новгородской ‘вольницы’ занимает видное место в русской литературе XVIII в. О Новгороде, каждый по-своему, писали А. П. Сумароков, Я. Б. Княжнин, Екатерина II, И. Н. Болтин, А. Н. Радищев. Последний, как показано C. Л. Пештичем, пользовался статьей Миллера ⁴⁴.

Миллер довел свою историю Новгорода до середины XVII в., уделив особое внимание присоединению Новгорода к Москве. Историк предпринял попытку описать общественное устройство Новгородской вечевой республики, указав при этом, что вечевой колокол ‘почитался защитою города и явным свидетельством народной вольности’. Вместе с тем, относясь к демократическим порядкам Новгорода с определенной долей симпатии, Миллер выступает здесь как сторонник централизованного государства и о присоединении Новгорода пишет с одобрением. В статье историк вновь коснулся вопроса о происхождении русского народа, на сей раз возводя славянскую государственность к племени роксолан. Впервые в этой работе прозвучала и тема городских восстаний XVII в.

Названные статьи составляют лишь небольшую часть работ Миллера, опубликованных в ‘Ежемесячных сочинениях’, и может создаться впечатление, что, пользуясь положением издателя, историк монополизировал право на публикацию в журнале исторических трудов. Однако, внимательно рассмотрев содержание журнала за десять лет его существования, легко увидеть, что это не так. Миллер старался распределять материал в журнале довольно равномерно и в каждом номере помещать хотя бы одну статью исторического или географического содержания, причем непременно оригинальную, непереводную. Но таких статей в портфеле [392] редакции было немного. Профессора Петербургской Академии наук не спешили выполнять данное при основании журнала обещание активно участвовать в его издании. Когда же оригинальные сочинения появлялись, Миллер с удовольствием уступал место. Так, например, в 1759 г. в ‘Ежемесячных сочинениях’ не было ни одной его статьи, ибо в одиннадцати из двенадцати номеров печаталась ‘История Оренбургская’ П. И. Рычкова. То же повторилось в 1762 г.: одиннадцать номеров заняты ‘Топографией Оренбургской’ Рычкова, и опять ни одной статьи Миллера. В 1763 г. на смену Рычкову приходит Ф. И. Соймонов: с января по ноябрь печатается его ‘Описание Каспийского моря и чиненных на оном российских завоеваний, яко часть истории Петра Великого’. Следует заметить, что при издании трудов Рычкова и Соймонова Миллер не просто воспроизводил чужой текст, но и редактировал его, по мере необходимости дополняя и исправляя.

Помимо уже названных работ Миллера, на страницах ‘Ежемесячных сочинений’ увидели свет такие его труды, как ‘Известие о бывшем городе Ниэншанце’ (1755), задуманное автором как часть истории Петербурга, ‘О первом летописателе Российском преподобном Несторе’ — первый специальный труд по русскому летописанию (1755), ‘О первых Российских путешествиях и посольствах в Китай’ (1755), ‘Описание трех языческих народов в Казанской губернии, а именно черемисов, чувашей и вотяков’ (1756) — одна из первых в России работ по этнографии, ‘Роспись губерниям, провинциям, городам, крепостям и другим достопамятным местам, в России находящимся’ (1757), ‘Поправки погрешностей, учиненных г. де Бюфоном в первой части Натуральной его истории при объявлении о разных странах и местах Российского государства’ (1757), ‘Изъяснение сумнительств, находящихся при постановлении границ между Российским и Китайским государством 7197 (1689) года’ (1757), ‘О китовой ловле около Камчатки’ (1757), ‘Описание морских путешествий по Ледовитому и Восточному морю, с Российской стороны учиненных’ (1758), ‘Известие о песошном золоте в Бухарии, о чиненных для онаго отправлениях и о строении крепостей при реке Иртыше’ (1760), ‘Известие о запорожских казаках’ (1760), ‘Известие о ландкартах, касающихся до Российского государства’ (1761), ‘Изъяснение о некоторых древностях, в могилах найденных’ (1764) — первая специальная работа по русской археологии.

‘Ежемесячным сочинениям’ суждено было сыграть важнейшую роль и в становлении русской журналистики: с конца 50-х и особенно в 60-е годы XVIII в. на свет появилось немало ежемесячников, бравших за образец журнал Миллера. Но все они существовали недолго, в то время как ‘Ежемесячным сочинениям’ было уготовано целых десять лет жизни. Можно с уверенностью сказать, что если ‘вся Россия с жадностью и удовольствием читала сей первый русский ежемесячник’ ⁴⁵, а на протяжении XVIII — начала XIX в. комплект журнала дважды переиздавался, то не [393] последнюю роль в этом сыграли исторические труды Миллера. Они были первыми в русской историографии по целому кругу проблем, открыв начало изучения важнейших вопросов русской истории эпохи средневековья. Исторические знания, причем не только о событиях и людях прошлого, но и об источниках и трудах по истории России, впервые получили столь широкую аудиторию. Можно лишь пожалеть, что обстоятельства сложились таким образом, что 1764 год стал последним годом издания журнала.

1 января 1765 г. указом Екатерины II Миллер был назначен главным надзирателем Московского воспитательного дома. В литературе высказывались различные предположения относительно причин, побудивших историка принять это назначение. Думается, разгадка проста: Миллеру было уже 60 лет, возраст по понятиям XVIII в. весьма почтенный, в Петербурге у него было много врагов и много разных обязанностей, отвлекавших от основного дела — занятий русской историей. Еще в 1762 г. в одном из частных писем Миллер написал слова, удивительно современно звучащие и сегодня: ‘Протоколы заседаний, внешняя и внутренняя переписка, издание в свет ‘Комментариев’ и русского журнала, над которым я, не имея помощников, работаю восьмой уже год, отнимают у меня чрезвычайно много времени, а между тем силы меня покидают, и я едва в состоянии выносить работу до 12 и до часа ночи. Историк страны, о которой еще так мало написано, должен быть занят одною этой работою’ ⁴⁶.

Москва сулила историку возможность спокойной службы и научных занятий. Однако оставить журналы было, видимо, все же жалко, Миллер настоятельно просил Академию наук продолжать издание ‘Ежемесячных сочинений’, обещая свою помощь и предлагая составить содержание журнала на год вперед. При обсуждении этого вопроса Ломоносов выступил с проектом издания вместо ‘Ежемесячных сочинений’ ежеквартального журнала по вопросам экономики и физики. На вопрос из академической Канцелярии, согласится ли кто-либо из профессоров продолжить издание ‘Ежемесячных сочинений’, положительного ответа получено не было. Такая же судьба постигла и ‘Sammlung Russischer Geschichte’.

В решении Миллера перебраться в Москву определенную роль сыграло, по-видимому, то обстоятельство, что именно в Москве находились крупнейшие архивы того времени. Еще в отвергнутом академическим начальством проекте создания Исторического департамента Академии наук историк писал: ‘Весьма бы полезно было, чтоб историографу со своею экспедициею жить в Москве, ибо сей город за центр всего государства почесть можно, где всякие известия способнее и скорее получены быть могут, также и в разсуждении того, что тамошния архивы… историограф сам пересматривать имеет…’ ⁴⁷ Вероятно, тогда же была написана и публикуемая в настоящем издании записка ‘Важности и Трудности при сочинении Российской истории’, в 24 пунктах которой перечислены [394] важнейшие проблемы истории средневековой России, причем большинство из них остаются актуальными и по сей день ⁴⁸. Некоторыми из этих проблем Миллер уже занимался сам, другие же и через двадцать лет после составления записки оставались неизученными. Сочетать исследовательскую работу с обширной административной деятельностью шестидесятилетнему ученому было уже не под силу.

Попав в Москву, Миллер почти сразу же стал хлопотать о переводе в Архив Коллегии иностранных дел. Должность, которую он мог рассчитывать получить, была явно ниже той, которую он занимал в Воспитательном доме. Архив находился в непосредственном подчинении Московской конторы Коллегии иностранных дел, возглавлявшейся М. Г. Собакиным — крупным чиновником и поэтом-любителем, не слишком хорошо разбиравшимся в документальных богатствах, оказавшихся под его началом. Так, например, он полагал, что все ‘челобитческие дела’ следует уничтожить, поскольку ‘тех людей и в живых нет и по челобитью их тогда ж решение чинено’ ⁴⁹. Помимо Собакина, в архиве имелись и другие служащие, с которыми Миллеру приходилось считаться старшинством службы. Ученого, однако, все это не останавливало. ‘Естли я соглашусь на себя должность смотреть над архивами, — писал Миллер вице-канцлеру князю A. M. Голицыну 9 января 1766 г., — то, конечно, не для того, чтоб я хотел более жалованья, нежели теперь получаю, и не для получения ранга. Я весьма доволен своим щастьем. Я не искал никогда наружной отмены, стремясь единственно только оказать услуги империи, которой я служу уже более сорока лет. Во-первых, я старался привести в совершенство российскую историю, которую, хотя мне должно было оставить, однако я, оставя оную с великим сожалением, льщусь опять войти в сие дело и трудиться также для Академии, от которой я получу пенсион, если буду употреблен к архивам’ ⁵⁰. В конце марта желание историка было наконец удовлетворено: именным указом ему было повелено находиться при Архиве Коллегии иностранных дел. Одновременно он оставался профессором Академии наук, от которой также получал жалованье. Это было едва ли не единственное исключение в истории Петербургской Академии наук, ибо по ее уставу члены Академии должны были жить в Петербурге.

Придя в архив, Миллер сразу же активно взялся за работу. В рапорте в Коллегию от 5 июня 1766 г. он сообщал: ‘Первые дни препровождал я свидетельствованием архивы, в каком ныне состоянии находится и какие преж сего описи делам сочинены’. И хотя ‘при сем разборе приключалась мне жестокая болезнь в голове, для которой я 26 майя из ноги кровь пустил’, но, не желая ‘время препроводить втуне’, ‘сочинил я на французском языке примечания на лист короля Лудовика ХIII, писанной [395] к государю царю Михайлу Феодоровичу 1635 году’ ⁵¹. Спустя месяц Миллер отправляет в Коллегию еще одну работу — ‘Изъяснение краткого содержания’ дневников генерала Патрика Гордона. С одной стороны, историк, видимо, всячески стремился доказать начальству свою полезность, с другой — демонстрировал научное значение архивных документов. Нетрудно представить чувства, испытанные Миллером, когда он ближе познакомился с составом Архива, ведь он же был первым профессиональным историком, пришедшим сюда, где еще ни один документ не был изучен.

Тема ‘Миллер и архивы’ заслуживает специального рассмотрения. Как уже говорилось, Миллер принимал непосредственное участие в создании архива Академии наук и уже в первые годы жизни в России начал собирать собственную коллекцию документов, значительно пополнившуюся в результате Сибирской экспедиции. ‘Устраивать архив, — писал историк, — приводить его в порядок и сделать его полезным для политики и для истории — вот занятия, совершенно сообразные с моими склонностями и познаниями’ ⁵². Однако значение архивных документов как исторического источника Миллер в полной мере осознал, видимо, лишь в Сибири. В составленной им для рассылки по сибирским городам анкете вопрос о состоянии местного архива стоял на одном из первых мест и играл определяющую роль в планах ученого по посещению того или иного населенного пункта.

К работе в архиве Миллер был подготовлен всей своей многолетней научной деятельностью, и не случайно поэтому в уже цитированном письме историка к A. M. Голицыну, написанном еще до непосредственного знакомства с Архивом, мы находим столь целостное и ясное представление о его будущих задачах. План Миллера по систематизации документов и созданию к ним справочного аппарата ^52а по-разному оценивается историками архивного дела в России. Так, в предисловии к Путеводителю ЦГАДА 1946 г. говорилось, что ‘к счастью, его проект остался только на бумаге’ ⁵³. В. Н. Самошенко полагает, что ‘в вопросах классификации архивных документов и организации системы их хранения Миллер сыграл отрицательную роль’, хотя его замыслы ‘в целом соответствовали идеям… К. Линнея’ ⁵⁴. С этим согласен и В. Н. Автократов, писавший что ‘Миллер не ошибся в оценке предполагаемой классификации с точки зрения требований современной ему науки’ ⁵⁵. Действительно, Миллер, несомненно, был знаком с европейскими работами по систематике, а с Карлом Линнеем состоял в переписке. Другое дело, что предложение [396] Миллера о составлении тематических коллекций из документов ‘первого класса’ противоречит современным архивоведческим принципам пофондового хранения документов. Но такие коллекции практически и не были созданы.

Изучив архив, Миллер обнаружил, что он уже ‘как бы на два департамента разделен’. В первом хранились ‘самыя важнейшия дела, как то с иностранными дворами заключенные трактаты, письма высоких владетелей, собственноручныя рукописи Петра Великаго и все древния свидетельства, сколь много оных с 14-го столетия еще и теперь находится’, во втором — ‘все прочие дела, как то входящия и отходящия посольства или касающиеся до внутренняго состояния архива’ ⁵⁶. Выделение внешнеполитических дел было оправдано еще и тем, что эти документы продолжали интенсивно использоваться в сугубо практических целях. Подобное разделение сохранялось вплоть до конца деятельности ученого.

В соответствии с планом Миллера из внешнеполитических документов был сформирован ряд фондов по сношениям с иностранными государствами. Внутри фонда документы, как правило, делились на три части: грамоты, книги и остальные делопроизводственные документы. Большая часть описей к этим фондам была составлена Н. Н. Бантыш-Каменским. Описи ‘закрепили складывающийся на протяжении XVIII в. в архиве Коллегии иностранных дел порядок организации хранения документальных комплексов’, причем созданные фонды ‘отражали… характер и структуру дипломатических связей страны с европейскими и азиатскими державами и народами, вошедшими в состав Российской империи, создавали возможность для быстрого отыскания необходимых документов’. По мнению Н. В. Калачева, описи Н. Н. Бантыш-Каменского ‘замечательны по своей тщательности и верности’ ⁵⁷. Здесь уместно отметить, что и исторические обзоры внешних сношений Российского государства, благодаря которым наиболее прославился Бантыш-Каменский, были также задуманы Миллером. Еще в октябре 1766 г. он предлагал Коллегии иностранных дел: ‘По делам как внутренним, так и иностранным удобно сочинить исторические описания, а паче негоциациям и перепискам с каждым двором с самого начала до 1700 году… с приобщением достопамятнейших дел списков’ ⁵⁸.

Что же касается документов ‘первого класса’, то в отношении их осуществить свой план историку не удалось, потому что содержание документов оказалось более многоаспектным, чем он предполагал. В результате был сформирован ряд коллекций как по видовому (например, ‘Боярские и городовые книги’), так и по тематическому принципу (например, ‘Дела о Посольском приказе и о служивших в нем’). Значительный комплекс приказных документов, не подвергшихся такой разборке, составил коллекцию ‘Приказные дела старых лет’, внутри которой систематизация [397] была осуществлена по хронологическому принципу, а дела различных приказов были перемешаны, В настоящее время сотрудниками РГАДА проводится переописание коллекции, пока не завершенное ^58а. Таким образом, можно заключить, что план Миллера был претворен в жизнь в той части, которая оказалась реально осуществимой применительно к документам Архива Коллегии иностранных дел и не противоречила структуре Посольского приказа.

Планы ученого не ограничивались систематизацией документов. В письме вице-канцлеру от 9 января 1766 г. он предлагал и пути их использования: ‘Буду предлагать Коллегии, естьли что, по моему мнению, должно быть публиковано для чести нации, для совершенства истории и наставления тех, кои в дела вникают’. Здесь же Миллер впервые ставит вопрос об издании ‘дипломатического корпуса российского’, т.е. сборника актов, снабженного ‘историческим предуведомлением для лутчаго изъяснения материи’ ⁵⁹. Осуществить эти замыслы историку удалось лишь отчасти.

Положение, которое занял Миллер в Архиве Коллегии иностранных дел, было неопределенным. В указе Екатерины II о его назначении говорилось: ‘Коллежского советника и Академии наук профессора Миллера повелеваем определить к Московскому архиву нашей Коллегии иностранных дел для разбору и описи дел и быть ему под надзиранием действительнаго статскаго советника Собакина’ ⁶⁰. Помимо Собакина, был еще управляющий Архивом коллежский советник Мальцов, который делиться с Миллером властью, конечно, не собирался. Отношения ученого с ними были, видимо, напряженными и оставались такими вплоть до середины 70-х годов, когда Собакин умер, а Мальцов вышел в отставку, но к тому времени и Миллеру уже исполнилось 70 лет. Впрочем, документы свидетельствуют, что деятельность Миллера изменила положение в Архиве задолго до того, как он стал там единоличным хозяином.

Работу в Архиве Миллер начал с изучения состояния дел. Архив Коллегии иностранных дел после пожара в здании бывшего Посольского приказа в Кремле в 1747 г. был переведен в другое помещение. При этом дела были перемешаны и свалены в сундуки, размещенные в сырых, тесных подвалах Ростовского подворья в Китай-городе. В результате ко времени появления в Архиве Миллера многие документы сгнили. В одном из первых своих доношений историк сообщал, что собирался приступить к изучению и описанию документов по истории русско-китайских отношений, но плачевное физическое состояние дел заставило начать с отбора сгнивших и отсыревших дел. После сортировки он подвергал документы тщательной экспертизе, сохраняя те, что представляли какой-либо научный интерес и при этом еще были читаемы. Остальные приходилось [398] уничтожать ⁶¹. Одновременно ученый занимался описанием дел. 30 октября 1766 г. он сообщает коллегии: ‘Принялся я в середних числах нынешнего месяца за новое описание англинских грамот, потому что прежняя опись сочинена была весьма не обстоятельно за незнанием того, кто оную делал, англинскаго языка, и нашел я больше сорок грамот, которые совсем были пропущены’ ⁶². Однако было ясно, что обеспечить сохранность документов и нормальную работу в помещении Ростовского подворья невозможно. В том же доношении Миллер писал: ‘Для господина канцелярии советника Мальцова и для меня, и для двух секретарей больше нет места, как маленькая горненка мерою не с большим на две сажени поперешных, а естьли бы по моему желанию делалось, то б надлежало было иметь для разбору архива большую залу, в которой бы было зделано довольно шкафов и полок’ ⁶³.

В 1767 г. в Москву для открытия Уложенной комиссии прибыла императрица Екатерина II. Миллер был ей лично знаком: еще в 1762 г. он редактировал немецкий перевод Манифеста о восшествии на престол, позднее удостоился аудиенции, преподнес комплект ‘Sammlung Russischer Geschichte’ и получил поручение помогать фельдмаршалу Миниху в написании мемуаров. Немаловажную роль играло и то, что императрица интересовалась русской историей, именно она в 1767 г. предложила Миллера в Уложенную комиссию в качестве депутата от Академии наук. Деятельность Миллера в комиссии малозаметна, и его имя практически не упоминается в ее протоколах, но как профессиональный историк Миллер не остался в стороне от дискуссий. Так, его ответом на жаркие споры о правах дворянства стало небольшое сочинение ‘О российском дворянстве’, легшее позднее в основу публикуемой в настоящем издании книги ‘Известие о дворянах [Российских]’. Возможно, именно это сочинение, поддерживавшее позиции аристократов, вызвало раздражение Екатерины II и стало поводом к ее записке А. И. Бибикову, где о Миллере говорится с явным неодобрением ⁶⁴, однако по приезде в Москву императрица дала Миллеру аудиенцию, которой он не преминул воспользоваться для поправления дел Архива. Ученый убедил Екатерину в необходимости выделения денег для покупки под Архив нового здания. За 11 тыс. руб. был приобретен дом генерал-аншефа князя A. M. Голицына на углу Хохловского и Колпачного переулков, ранее принадлежавший думному дьяку Е. И. Украинцеву. Перед перемещением туда документов дом был отремонтирован. В целях безопасности деревянная лестница заменена каменной, деревянная крыша — железной, причем было использовано железо с крыши здания бывшего Посольского приказа в Кремле. Для нового архива была заказана и специальная мебель. Документы были [399] вынуты из сундуков и, как мечтал Миллер, размещены в застекленных шкафах. Многие дела в сундуках так отсырели и сцементировались, что их пришлось вырубать топором. При перемещении многие дела были перепутаны, а изготовление шкафов заняло несколько лет и было закончено лишь к 1775 г. Тогда же стало возможным приступить к систематическому описанию документов.

Административно-организационная деятельность Миллера не прервала его научных занятий. С конца 60-х годов под его руководством в Архиве разворачивается большая работа по сбору историко-генеалогических материалов. В 1768 г. Миллер получает от генерал-прокурора Сената князя А. А. Вяземского разрешение пользоваться документами Разрядного архива и посылает туда служащих Архива Коллегии иностранных дел для копирования документов. Копируются разрядные, родословные, боярские книги, благодаря чему до нас дошел ряд ценных источников, подлинники которых затем погибли в 1812 г. Но Миллер этого, конечно, предвидеть не мог, его цель состояла прежде всего в создании систематического свода данных по генеалогии русского дворянства. Из боярских, разрядных и родословных книг делались выписки по фамилиям, в результате сложились так называемые генеалогические тетради Миллера, в которых находятся сведения более чем о 200 фамилиях. Параллельно составлялись сборники выписок из записных книг московских приказов, в основном Разрядного и Посольского. По всей видимости, конечной целью предпринятой работы была новая родословная книга, идея которой была в то время очень популярна, но по сути впервые в русской историографии речь шла о воссоздании истории целого сословия.

Еще одна цель, которую преследовал Миллер, состояла в стремлении сосредоточить в Архиве Коллегии иностранных дел как можно больше ценных материалов. Так, когда в его поле зрения попал комплекс грамот Коллегии экономии, он специально обратился к одному из руководителей коллегии, П. В. Бакунину, с просьбой о передаче этих документов в Архив. Свою просьбу он повторил и в докладе на имя Екатерины II: ‘Между прочими оной коллегии делами находятся прежних государей жалованныя архиерейским домам, разным монастырям, пустыням и соборным церквам на учреждение оных, и на вотчинное владение подлинныя грамоты, а поелику оныя для истории Российской империи, паче же для дипломатическаго корпуса необходимо нужны, в разсуждении сего не изволите ли, Ваше величество, для лучшаго сбережения указать вышеписанныя подлинныя грамоты взять в Московской Коллегии иностранных дел архив, где несколько таковых подлинных грамот издавна уже хранятся’ ⁶⁵. Просьба Миллера не была удовлетворена, и грамоты Коллегии экономии попали на хранение во вновь созданный Московский архив старых дел.

Об обеспокоенности Миллера судьбой архивов свидетельствует и публикуемая в настоящем издании записка, в которой впервые в истории [400] архивного дела в России высказывается мысль о необходимости его централизации — мысль, далеко опередившая свое время. Архив для Миллера был не просто собранием бумаг, но прежде всего научным центром, тем местом, где должны были сосредоточиваться усилия по изучению истории. Для этого он, в частности, считал необходимым иметь при Архиве хорошую библиотеку и типографию для издания документов. В черновике доношения в Коллегию иностранных дел от 6 июля 1766 г. читаем: ‘При сем же за потребно почитаю коллегии представить, не соизволит ли некоторую сумму назначить на укомплектование находящейся при архиве библиотеки, в том только, что касается до министерских и посольских дел и до истории Российской и тех государств, в которых для России больше обстоит нужды. В библиотеке при Архиве, хотя есть нарочитое число книг, но есть между оными много и негодных, кои можно бы было отдать книгопродавцам по оценке и за выручаемые деньги купить надобные. Но сих денег весьма недовольно будет… На первой случай потребно около тысячи рублев, а потом ежегодно по двести’ ⁶⁶.

Коллегия не откликнулась на этот призыв, и лишь в 1783 г. в указе Екатерины II о покупке за 20 тыс. рублей библиотеки и архива самого ученого (характерно, что он отказался отдать свое собрание книг в частные руки и продал государству на таких условиях, что его коллекция книг и рукописей оказалась на хранении в Архиве) было повелено ежегодно ассигновать определенную сумму на пополнение библиотеки Архива. В результате РГАДА — наследник Архива Коллегии иностранных дел — обладает одним из ценнейших в стране книжным собранием, подлинными жемчужинами которого являются книги из библиотеки самого Миллера — редкие иностранные издания XVI — XVII вв. Что же касается типографии, то добиться ее открытия Миллеру так и не удалось. Зато он развернул активную издательскую деятельность на базе типографии Московского университета.

Среди многочисленных изданий, осуществленных им в эти годы, в первую очередь должны быть названы труды Татищева. Выше уже говорилось о татищевской оценке ‘Истории Сибири’ (которая, впрочем, скорее всего осталась неизвестной Миллеру) и о неоднократно повторенных со страниц ‘Ежемесячных сочинений’ призывах к изданию ‘Истории Российской’. Следует добавить, что первый номер журнала открывался публикацией принадлежавшей перу Татищева ‘Краткой росписи великим князьям всероссийским’. Как и другие публикации в первых номерах журнала, и она не была подписана, но в редакторском предисловии Миллер сообщал, что она составлена ‘некоторым ныне уже покойным знатным мужем, который в истории и географии своего отечества столь много трудился, что одно объявление его имени довольно было бы к доказанию исправности и преимущества сей росписи’ ⁶⁷. Эти слова были, [401] конечно, понятны читателям журнала, но убедили, видимо, не всех. Нашелся некто, подвергнувший публикацию критике за отдельные неточности. ‘Хотя сие родословие мною не сочинено, — отвечал Миллер своему критику, — однако должность всякого честного человека того требует, чтобы защищать умерших, если несправедливо в гробах своих обесчещены бывают’. И далее: ‘Разве мне было поправлять сочинение толь великаго человека, как был господин Татищев? И поправлять тут, где нужда того не потребовала? Столь я не дерзновенен’ ⁶⁸.

В 1755 г., в момент выхода в свет первого номера ‘Ежемесячных сочинений’, Татищева уже не было в живых, но еще при жизни историка Миллер потратил немало сил, уговаривая руководство Академии купить татищевское собрание рукописей. Уговоры не подействовали, и после смерти Татищева большая часть рукописей погибла в огне пожара в его имении, породив проблему ‘татищевских известий’. Переехав в Москву, Миллер познакомился с сыном Татищева Евграфом и получил от него для издания рукописи ‘Истории Российской’. В 1768-1769 гг. вышли в свет подготовленные Миллером первая и вторая, части первого тома ‘Истории’, в 1773 г. — второй том, в 1774 г. — третий. В издании Миллера было немало ошибок и неточностей, за что уже в XIX в. его нередко резко критиковали, обвиняя в искажении авторского текста. Однако, как доказано исследованиями последних десятилетий, все дело было в рукописях, которыми обладал Миллер ⁶⁹. Сохранилась корректура другого труда Татищева, также изданного Миллером, — примечаний к судебнику 1550 г. Этот уникальный документ позволяет судить о том, насколько принципы, декларированные Миллером в ответе неизвестному критику в 1755 г., претворялись на практике. Анализ правки Миллера показывает, что она касалась лишь тех мест рукописи, где имелись явные противоречия, и никогда не меняла смысл текста. Миллер не только издавал, но и собирал рукописи Татищева, и немало в этом преуспел. Многие сочинения Татищева известны нам сегодня лишь по рукописям, сохраненным Миллером.

Среди других изданий, осуществленных Миллером в московский период его жизни, — сборник проповедей Гавриила Бужинского (1768), разрядные записи ХVII в. (1769), ‘Ядро Российской истории’ А. И. Манкиева (1770-Миллер неверно считал автором этого сочинения князя А. Я. Хилкова, и его ошибка была исправлена лишь С. М. Соловьевым), Степенная книга (1775), переписка Б. П. Шереметева с Петром I (1774). Ко всем изданиям Миллер делал свои примечания, вводные статьи. Особой работы потребовало издание ‘Географического лексикона Российского государства’, составленного Ф. А. Полуниным. Автор лексикона был знаком Миллеру еще по Петербургу, где, будучи кадетом Шляхетного корпуса, Полунин сотрудничал в ‘Ежемесячных сочинениях’ в качестве переводчика. [402] Составив в конце 60-х годов свой лексикон — первый подобный труд в России, — Полунин передал рукопись в типографию Московского университета и, получив назначение на должность воеводы г. Вереи, уехал из Москвы. Подготовка издания была поручена Миллеру. Историк стал не только редактором, но и соавтором словаря. Ряд статей ему пришлось переработать, а такие крупные, как ‘Россия’, ‘Москва’, ‘Петербург’, Миллер написал заново. Из-за эпидемии чумы выход издания в свет задержался и осуществился лишь в 1773 г. ⁷⁰

Еще одно направление издательской деятельности Миллера было связано с той помощью, которую он оказывал Н. И. Новикову. Именно Миллер предоставил Новикову для публикации в ‘Древней Российской вивлиофике’ ряд драматических произведений конца XVII — начала XVIII в., в том числе Симеона Полоцкого, а также многочисленные документы из Архива Коллегии иностранных дел, на что было получено специальное разрешение императрицы. Уже после смерти Миллера, в 1787 г., по его рукописи Новиков осуществил издание Бархатной книги, до сих пор остающееся единственной публикацией этого ценнейшего памятника русской генеалогии конца XVII в.

Документы свидетельствуют, что историк не просто снабжал Новикова рукописями для издания, но и принимал непосредственное участие в их подготовке к публикации. Так, например, он правил копии документов, предоставленные Новикову М. М. Щербатовым. Последний был фактически учеником Миллера. Именно он рекомендовал Щербатова Екатерине II в качестве человека, способного написать историю России, помогал ему в поисках архивных документов, а также советами и рекомендациями. В предисловии к первому тому своей ‘Истории’ Щербатов писал: ‘Я должен признаться, что он не токмо вложил мне охоту к познанию отечества моего, но, увидя мое прилежание, и побудил меня к сочинению оной’ ⁷¹. Несколько десятков неопубликованных писем Щербатова к Миллеру, охватывающих период почти в двадцать лет, хранятся в ‘портфелях’ историка. Характеризуя эту переписку, американская исследовательница Дж. Афферика отмечала, что ‘резкость тона некоторых писем составляет как бы поверхностный слой, под которым остается глубокое взаимное уважение, рожденное обоюдной преданностью исторической науке, гордость людей, которые доставили просвещенному русскому читателю возможность познакомиться с поучительными уроками минувших веков’ ⁷².

В 1771 г. французский издатель Робине обратился к вице-канцлеру A. M. Голицыну с письмом, в котором предлагал русским ученым принять участие в дополнении нового издания ‘Энциклопедии’ Дидро и Д’Аламбера статьями о России. О письме Робине было доложено Екатерине II, [403] которая повелела Академии наук подготовить соответствующие статьи. На чрезвычайном заседании академической Конференции 17 августа 1771 г. исполнение этого приказа было возложено на Миллера. Историк активно взялся за дело, как используя свои старые работы, так и готовя новые. Распоряжение императрицы не заставило его врасплох, так как еще за несколько месяцев до этого женевский издатель Крамер через русского посла в Гааге князя Д. А. Голицына просил об исправлении статей о России в ‘Энциклопедии’ для нового ее издания, что также было поручено Миллеру. Историк прежде всего отослал в Петербург свою работу ‘О народах, издревле в России обитавших’. ‘Мое намерение, — писал Миллер в Академию наук,-при сем касалось не до одних энциклопедистов, но до всякого роду читателей, следовательно, и до тех, которые о российской истории полное понятие получить желают, следовательно, и до предбудущих российских историописателей, чтоб им подать повод к описаниям тех произхожденей, которые по сие время несколько в темноте у нас остались’ ⁷³. Распоряжение о написании статей для ‘Энциклопедии’ застало Миллера в разгар работы над лексиконом Полунина. Два его листа уже были к этому времени отпечатаны, и Миллер также отослал их в Петербург для перевода на французский язык. В конечном счете участие русских ученых в ‘Энциклопедии’ не состоялось, но ряд статей Миллером был написан, их черновики хранятся ныне в РГАДА ⁷⁴.

В одном из писем Миллера вице-директору Академии наук А. А. Ржевскому, написанном в связи с работой для ‘Энциклопедии’, историк как бы приоткрывает завесу над своей творческой лабораторией: ‘Я не из числа тех сочинителей, которые себя ласкают, якобы свои сочинения одним махом в совершенство привести могли. Сколь часто я оные вновь пересматриваю, то мне по моей от самолюбия отдаленной старости кажется, что подвержены многим недостаткам. Итак, я всегда в своих сочинениях много поправляю и что после найдется, к делу служащее, приписываю’ ⁷⁵. Действительно, многочисленные черновики сочинений Миллера, сохранившиеся и в ‘портфелях’ РГАДА (ф. 199) и в архивном фонде Петербургского отделения Архива РАН (ф. 21), свидетельствуют о кропотливой длительной работе буквально над каждой строчкой и позволяют проследить все этапы создания его научных трудов. Первые черновики читать практически невозможно из-за бесчисленных помарок, вставок, зачеркиваний, исправлений. Вторые черновики уже чище, с них рукописи переписывались набело. Беловые рукописи Миллер вновь правил, а затем их вновь переписывали. При этом, если работа писалась по-немецки, историк всегда сам редактировал русский перевод, делая вставки и исправления, в результате которых текст подчас становился совсем иным, чем в немецком оригинале. Значительная часть работ Миллера была [404] первоначально написана на родном ему немецком языке, однако некоторые сразу же писались по-русски. Среди них книга ‘Известие о дворянах [Российских]’, созданная в 1776 г. по заказу Екатерины II.

Архивные документы позволяют восстановить историю написания этого труда едва ли не по дням. В сборнике указов Екатерины II генерал-прокурору Сената князю А. А. Вяземскому имеется собственноручная записка императрицы: ‘Нет ли в Разрядном архиве какие ни на есть узаконении касательно дворянства? Второе. Какия бывали дворянские службы? Какия ныне есть и выбрать можно из Разрядной архивы доказательство на дворянство? Князеву дать приказание, чтоб он посмотрел, есть ли хто способен при Разрядном архиве, чтоб делать мог отдельныя выписки, и не может ли Миллер в сем помощи делать’. На обороте записки помета: ‘Получено 25 февраля 1776’ ⁷⁶. Уже на следующий день Вяземский писал Миллеру, передавая вопросы императрицы, и просил собрать сведения ‘из имеющихся в вашем распоряжении Архивы Коллегии иностранных дел’ и, ‘все оное порядочно выписав’, ‘незамедля сюда доставить’ ⁷⁷. Миллер отвечал письмом от 3 марта: ‘Вашего сиятельства милостивое ко мне письмо, отпущенное февраля 26 дня, удостоился я получить того ж февраля 29 числа по вечеру и того же часу готовился по оному по возможности моей чинить исполнение. Хотя, Ваше сиятельство, требуете от меня токмо по Архиву Коллегии иностранных дел об оной материи справки, однакож, как дворянство больше ведомо в Разряде, так и по Разрядной архиве стал я собирать касающиеся до оного известия… сравнивая оные с другими, лучше изъясняется истина и одные другие пополнять могут. Как скоро, милостивый государь, сочинением моим успею, что черес две недели, считая тут же и переписку набело, чиниться может, не укосню я оное вашему сиятельству доставить’ ⁷⁸. Ровно две недели спустя Миллер отсылает Вяземскому часть ‘Известия о дворянах [Российских]’, сопровождая ее письмом, в котором пишет: ‘…преуспев нарочито в описании древнего дворянства… имею я честь сообщить Вашему сиятельству, что уже готово’ ⁷⁹. Затем, 4 апреля Миллер отсылает вторую часть своего труда. Наконец, 18 апреля, отмечая на пустой странице печатного ‘Месяцеслова’ свои почтовые отправления, Миллер записывает по-немецки: ‘Князю Вяземскому окончание сочинения о дворянстве’ ⁸⁰. Таким образом, время написания книги датируется весьма точно: между 29 февраля и 18 апреля.

В ‘портфелях’ Миллера в РГАДА хранится написанный по-русски собственноручный черновик Миллера с многочисленными помарками и исправлениями ⁸¹. Здесь же и беловой список с авторской правкой на [405] полях. Сопоставление этой правки с текстом списка, отправленного Миллером Вяземскому, показывает, что значительная ее часть более позднего происхождения. Эта правка не попала и в опубликованный позднее текст книги.

История издания ‘Известия о дворянах [Российских]’ также заслуживает внимания. Книга Миллера увидела свет через семь лет после смерти автора в частной петербургской типографии ротмистра лейб-гвардии Конного полка И. Г. Рахманинова. Издательская деятельность Рахманинова началась в 1784 г. Вступая на новое поприще, он так определял свои цели: ‘Моему отечеству, трудами моими по возможности доставлять полезные книги’ ⁸². И. А. Крылов и Г. Р. Державин вспоминали о Рахманинове как о человеке ‘умном и трудолюбивом’ и ‘большом вольтерьянце’: ‘Вольтер и современные ему философы были его божествами’ ⁸³. В историю русского просветительства Рахманинов вошел как один из первых в России издателей и переводчиков Вольтера. Среди изданных им книг сочинение Миллера ‘Известие о дворянах [Российских]’ было, по-видимому, единственным непереводным. Первоначально книга вышла без указания автора и издателя на титульном листе. Позднее появился второй вариант с именами Миллера и Рахманинова и посвящением издания Екатерине II. В ‘Сводном каталоге русской книги гражданской печати XVIII века’ утверждается, что эти изменения были внесены после поднесения книги императрице, но в 1793 г. Г. Р. Державин в письме к жене просил ее купить экземпляр книги Миллера, так как она ‘для ея величества надобна’ ⁸⁴. Таким образом, неверным оказывается и утверждение каталога о том, что книга не была в продаже. Самому Державину книга была подарена Рахманиновым. Последний был близко знаком со многими видными деятелями русской культуры XVIII в., в том числе с Н. И. Новиковым. Именно от Новикова, по мнению И. М. Полонской, Рахманинов получил рукопись книги Миллера ⁸⁵. Но роль Новикова этим не ограничилась. На титульном листе книги значилось, что издателем были дополнены к сочинению Миллера ‘некоторые статьи’. Имелся в виду ряд документов, ранее опубликованных Новиковым в ‘Древней Российской вивлиофике’ и в приложении к ‘Бархатной книге’. Причем по сравнению с этими публикациями некоторые документы были даны в издании Рахманинова в сокращенной, а некоторые, наоборот, в более полной редакции. Таким образом, есть все основания утверждать, что фактическим издателем ‘Известия о дворянах [Российских]’ был Новиков.

‘Известию о дворянах’ суждено было оставить глубокий след в историографии. Это был не просто первый труд о русском дворянстве, но и первый труд по истории одного сословия. Само по себе появление [406] подобной проблематики в русской историографии XVIII в. было явлением новым и прогрессивным, а высокий научный уровень поставил книгу в ряд выдающихся памятников исторической мысли. Ею пользовались все, кто обращался впоследствии к этой проблематике, а в самом конце XIX в. П. Н. Милюков удивлялся, как вообще подобное сочинение могло появиться в XVIII столетии ⁸⁶.

Однако историю далеко не всех сочинений Миллера можно проследить по архивным документам. Так, в них нет никаких следов работы ученого над историей Пугачевского восстания. Между тем именно Миллер, как доказано специалистами, был автором статьи ‘Надежные известия о мятежнике Емельяне Пугачеве и затеянном им бунте’, опубликованной А. Ф. Бюшингом ⁸⁷. Это была первая в дореволюционной историографии попытка описания и анализа причин, хода и поражения восстания, да вдобавок предпринятая в то время, когда пугачевская тема находилась под запретом. Последнее и объясняет отсутствие в бумагах Миллера каких-либо черновиков его работы над статьей.

По-видимому, разбирая перед смертью свой архив и готовя его к передаче в Архив Коллегии иностранных дел, историк очистил его от всех документов, которые могли его скомпрометировать. Миллер-служащий был крайне осторожен даже перед лицом смерти, Миллер-ученый не мог пройти мимо интереснейшего и значительного события, очевидцем которого ему довелось быть. Историк собрал целую коллекцию материалов о Пугачеве, известную в литературе под названием ‘пугачевского портфеля’ Миллера. В нем первоначально находилась и рукопись ‘Летописи’ П. И. Рычкова, который, по-видимому, был главным информатором Миллера о событиях пугачевщины. Миллер публиковал сочинения Рычкова, рекомендовал его к избранию в члены Академии наук, состоял с ним в многолетней переписке. ‘Летопись’ также была прислана ему для издания, однако осуществить его Миллеру не удалось. В ответ на предложение исправить свой труд в соответствии с требованиями цензуры Рычков отвечал: ‘…что я в свое сочинение вносил, сие все такая правда, которую и делами и людьми доказать можно. Не угодно ли будет его превосходительству (имелся в виду куратор Московского университета И. И. Мелиссино. — А. К.) или вам из онаго сочинить другое такою методою, как пристойно для публики. Мое пускай остается в архиве’ ⁸⁸. Получив такое разрешение, Миллер не преминул им воспользоваться, значительно дополнив, естественно, свой труд сведениями из других источников.

Тема народного восстания не была для Миллера случайной. Еще [407] в работе по истории Новгорода он коснулся темы городских восстаний, им была собрана коллекция материалов о Чумном бунте 1771 г., его позиция по крестьянскому вопросу была значительно более прогрессивной, чем у многих его современников и коллег. Более того, тщательный анализ взглядов ученого заставил Л. П. Белковец ‘связать само начало обсуждения крестьянского вопроса в России с именем Г. Ф. Миллера’ ⁸⁹. Выводы, к которым приходит исследовательница, несмотря на то что речь идет лишь о сочинениях Миллера, опубликованных за границей, свидетельствуют о роли ученого не только в развитии русской исторической науки XVIII в., но и общественной мысли. Конечно, было бы чрезмерной натяжкой говорить о какой-либо оппозиции Миллера правительству, скорее о принадлежности к наиболее передовым слоям тогдашнего русского общества. К сожалению, до сих пор недостаточно изучена обширная переписка ученого, а часть ее, например с Н. И. Новиковым, видимо, была уничтожена.

В 1775 г. Миллеру исполнилось 70 лет. К этому времени его авторитет и в России и за ее пределами был очень велик. Известный английский путешественник Уильям Кокс, чьи произведения были популярны в России в конце XVIII в., так вспоминал о своем посещении Москвы в 1779 г., где на обеде у князя М. Н. Волконского он познакомился с Миллером: ‘Миллер говорит и пишет свободно по-немецки, по-русски, по-французски, по-латыни и свободно читает по-английски, по-голландски, по-шведски, по-датски и по-гречески. Он обладает до сих пор изумительной памятью, и его знакомство с самыми малейшими подробностями русской истории прямо поразительно. После обеда этот выдающийся ученый пригласил меня к себе, и я имел удовольствие провести несколько часов в его библиотеке, в которой собраны чуть ли не все сочинения о России вышедшие на европейских языках, число английских авторов, писавших об этой стране, гораздо больше, нежели я думал. Его собрание государственных актов и рукописей неоценимо и хранится в величайшем порядке’ ⁹⁰. Знакомство ученых не ограничилось лишь совместным обедом и приятной беседой после него: сохранилась переписка Миллера с Коксом, в которой историк отвечает на ряд вопросов коллеги по истории России, в частности, о русско-английских отношениях XVI в. ⁹¹

За год до встречи с Коксом Миллер также совершил путешествие по городам Московской губернии. Поездка была санкционирована Коллегией иностранных дел и Академией наук. В результате появился цикл статей по истории Коломны, Можайска, Рузы, Звенигорода, Дмитрова, Троице-Сергиевой лавры, Саввино-Сторожевского монастыря и Переславля-Залесского, начиная с которых, по мнению современного исследователя, можно с уверенностью говорить о появлении, выделении и обособлении [408] проблемы изучения древнерусского города в отечественной историографии ⁹².

Цикл статей о городах Московской губернии состоит из двух частей — путевого дневника и собственно исторических очерков о городах и монастырях. При чтении первого легко убедиться, что характер дневника сильно отличается от большинства произведений этого жанра второй половины XVIII — начала XIX в. Путевой дневник Миллера лишен экспрессивных описаний красот природы и путевых встреч, каких-либо лирико-философских или общественно-политических размышлений. Сочинение Миллера — не литературное произведение, но научный труд, составленный по определенной программе и включавший ряд обязательных компонентов. Это была та программа, которая в основном сложилась еще в Сибири, а позднее была сформулирована в инструкции переводчику Академии наук Андриану Дубровскому, отправлявшемуся в 1759 г. в путешествие по России в качестве сопровождающего одного из племянников канцлера М. И. Воронцова ⁹³. Таким образом, очерки по истории городов Московской губернии, задуманные как часть историко-географического описания региона, явились результатом серьезной многолетней подготовки ученого.

Работая в Архиве Коллегии иностранных дел, Миллер немало сил потратил на воспитание кадров первых русских архивистов. Под руководством ученого приобретались профессиональные навыки архивной работы, вырабатывались принципы научного описания документов. Еще в письме к вице-канцлеру от 9 января 1766 г. Миллер писал: ‘Коллегия благоволит дать мне в помочь двух или трех молодых людей, кои знали бы хорошо свой язык и были бы искусны в чужестранных языках. Я могу через них оставить потомству знания, приобретенныя мною в России’ ⁹⁴. Таких помощников и учеников он нашел в лице М. Н. Соколовского и Н. Н. Бантыш-Каменского, уже работавших в Архиве к моменту его назначения сюда, один в должности переводчика, другой — актуариуса. Ко времени смерти Миллера они уже возглавили два департамента Архива. ‘Может статься, — писал Миллер вице-канцлеру И. А. Остерману за месяц до кончины, — что по моей смерти многие сыщутся посягателей на мое место в Архиве, ибо прежде моего времени при оной жить было очень выгодно и мало было дела. А как теперь Архив более уже не похож на инвалидный дом, и всяк, при оном находящейся, не должен никакого труда щадить, также отчасти должен иметь и знание, то я по моей совести для блага Архива и для награждения искусства и прилежности обоих сих господ не могу подать другова совета, как чтобы по моей смерти мой чин и жалованье с равным уполномочением был разделен между ими… Ибо, естьли им предпочесть кого-либо другова… то сие [409] приведет дух их в слабость и великое сделает препятствие устроению Архива к пользе Российской истории, которой мы уже имели точной опыт’ ⁹⁵. Это своеобразное завещание ученого было исполнено: М. Н. Соколовский, И. М. Стриттер и Н. Н. Бантыш-Каменский были назначены директорами архива. После смерти Соколовского и отставки Стриттера директором остался Бантыш, а после его смерти директором стал А. Ф. Малиновский, тоже ученик Миллера.

Уже при его жизни и благодаря ему Архив Коллегии иностранных дел наряду с Московским университетом превратился в своего рода научный и культурный центр Москвы, к которому были близки Щербатов, Новиков, Карамзин, деятели Румянцевского кружка. Изменилось отношение к работе архивиста: в начале XIX в. представители знатнейших дворянских семейств почитали за честь начать свою служебную карьеру в Архиве Коллегии иностранных дел.

Автор нескольких десятков трудов по истории России, ученый с мировой славой, которым по праву могла бы гордиться его вторая родина, Миллер не нажил состояния, не был отмечен чинами и наградами. Лишь за два месяца до смерти историк, находившийся на русской службе уже около шестидесяти лет, получил чин статского советника и орден Св. Владимира 3-й степени. Тогда же, как уже упоминалось, именным указом Екатерины II были приобретены его библиотека и архив и оставлены на вечное хранение в Архиве Коллегии иностранных дел. 11 октября 1783 г. Миллера не стало.

* * *

Оглядываясь на путь, пройденный русской исторической наукой с начала XVIII в., мы видим прежде всего гигантские фигуры Татищева, Щербатова, Карамзина, Соловьева, Ключевского — ученых, создавших монументальные сводные труды по русской истории. Затем, как бы на заднем плане многочисленная плеяда историков ‘второго эшелона’, разрабатывавших отдельные частные проблемы и методы работы с определенными видами исторических источников или изучавших хронологически ограниченные периоды истории. Чем ближе к нашему времени, тем таких историков становится все больше, тем глубже и уже специализация отдельных ученых, тем все более не под силу одному человеку обобщить накопленный наукой материал.

В XVIII в., когда история русской исторической науки только начиналась, ситуация была иной, и, помещаемый во времени между Татищевым и Щербатовым, Миллер как бы проигрывал на их фоне. Его небольшие работы, разбросанные по периодическим изданиям XVIII и XIX вв. или вышедшие отдельными книжками, известными лишь библиофилам (полной библиографии трудов Миллера нет до сих пор), теряются рядом с их многотомными ‘Историями’. Может быть, поэтому многим, [410] кто пытался оценить его роль в отечественной историографии, казалось, что Миллер при всем его несомненном трудолюбии был менее талантлив, менее способен к широким обобщениям. Недобрую роль сыграло и восходящее к С. М. Соловьеву разделение ученых, работавших в XVIII в. на ниве русской истории, на две группы ⁹⁶. С одной стороны, русские Татищев, Ломоносов, Щербатов, Болтин, с другой — немцы Байер, Миллер, Шлёцер. Но у подлинной науки нет и не может быть национальности, и любой, претендующий на звание историка, своими трудами попросту либо принадлежит, либо не принадлежит к ней.

Для того чтобы понять и правильно оценить истинные масштабы личности Миллера, его роль в становлении русской исторической науки, необходимо представить себе ее состояние в тот момент, когда историк начинал свою научную карьеру. Еще не только не существовало систематического изложения истории России, но не были определены ни ее предмет, ни основные проблемы, ни источниковая база. Потом появилась ‘История Российская’ Татищева. Положив в основу своего труда несколько списков русских летописей и аналитически переработав их, он как бы поставил последнюю точку в летописном периоде русской историографии и одновременно положил начало научному ее этапу. Теперь, чтобы подняться на новый уровень обобщения и осмысления, необходимо было определить, чем и как следует заниматься, освоить принципиально новые виды источников, разработать методику их поиска, изучения, публикации и интерпретации. Необходимо было определить круг вопросов, поиск ответов на которые следовало вести в первую очередь и без разрешения которых любой сводный труд по русской истории стал бы лишь сводкой основных фактов и подражанием ‘Истории’ Татищева ⁹⁷. Иными словами, предстояла тяжелая и в определенной степени черновая работа. Именно она и выпала на долю Миллера, но это не значит, что он был просто чернорабочим в истории, как называл его П. Н. Милюков.

Начав с изучения доступных ему летописей и близких к ним источников, таких, как хронографы и Степенная книга, он постепенно расширял состав известных науке источников, вводя в научный оборот царские указы XVI — XVII вв., родословные, разрядные, записные, боярские книги и списки, десятой, актовые источники, делопроизводственные документы местных учреждений, источники по истории внешней политики. Именно Миллер привез из Сибири знаменитую Ремезовскую летопись, впервые изучил подлинный столбец с текстом Соборного уложения 1649 г., издал подготовленный Татищевым текст Судебника 1550 г. Велика заслуга Миллера и в разработке метода критического анализа источников о России иностранного происхождения. Так создавалась основа для дальнейшего развития исторической науки, и нетрудно заметить, что по существу [411] созданная ученым источниковая база мало отличается от той, какой располагают современные исследователи.

Многие из наблюдений Миллера, впервые примененных им приемов работы с источниками давно стали для историков привычными. Наука шагнула далеко вперед, источниковедение стало самостоятельной исторической дисциплиной, и вполне естественно, что мало кто задумывается над тем, кому принадлежит первенство в этой области, кто был истинным первопроходцем. Конечно, Миллер — не теоретик, а в первую очередь практик и даже прагматик. Сталкиваясь с новыми, неизвестными тогдашней науке видами источников, он руководствовался главным образом здравым смыслом и тем опытом европейской исторической школы, который привез с собой в Россию. Мысли о теоретическом обобщении накопленного им собственного опыта не приходили, да, по-видимому, и не могли прийти ему в голову, методология истории, ее философия волновали его лишь постольку, поскольку эпоха, в которую ему довелось жить, была пропитана духом философии Просвещения. И это вполне объяснимо, ведь перед ним было по сути безбрежное невозделанное поле, terra incognita, по которой ему предстояло проложить дорогу многим последующим поколениям.

Целый ряд сюжетов русской истории, лишь затронутых его старшим коллегой Татищевым, Миллер развил в специально посвященных им работах и поднял до уровня самостоятельных научных проблем и целых направлений отечественной историографии, каковой статус они сохраняют до сих пор. Таковы история русского летописания и Новгородской республики, дворянства и русского средневекового города, истоков реформ Петра Великого и Смуты, Сибири и русских географических открытий. Современному читателю, знакомому с историографией последующего времени, одни выводы, наблюдения и замечания Миллера кажутся привычными и в определенной мере каноническими, а другие-наивными и даже примитивными. Потому, наверное, и в историографических обзорах тех или иных проблем отечественной истории имя историка далекого XVIII в. появляется далеко не всегда. Сказывается и понятное стремление принять за точку отсчета более капитальный труд, и своеобразная инерция сознания, отодвигающая ‘норманиста’ Миллера на задний план, и попросту слабое знание его работ, в первую очередь тех, что так и остались непереведенными на русский язык.

И все же, часто сами того не сознавая, мы, историки конца XX в., являемся постоянными потребителями огромного наследия, оставленного нам нашим предшественником более 200 лет назад. О начальном периоде греческой философии С. С. Аверинцев писал, что ‘даже блестящее творчество греческих умов на арене философии-выдвижение спорящих между собой систем, концепций и доктрин, осуществление важных частных открытий-бледнеет рядом с более уникальным их делом-с созданием самой названной ‘арены’, которая предоставила простор для споров и открытий… Те, кто пришел позже, работали внутри философии… но [412] только тем, кто пришел раньше, дано было работать над выяснением самой сущности философии’ ⁹⁸. Заменив в этом высказывании слово ‘философия’ на слово ‘история’, мы получим ясное представление о роли Миллера и его современников в становлении нашей исторической науки.

Однако значение деятельности Миллера не ограничивается лишь сферой исторической науки. Ученый прожил в России долгую жизнь. На его глазах приходили и уходили правители страны, начинались и заканчивались войны, расширялась империя, происходила смена целых исторических эпох. За эти десятелетия страна прошла огромный путь от молодого государства, лишь недавно заявившего о себе на мировой арене, до державы, без позволения которой, по хвастливому заявлению екатерининского диплома А. А. Безбородко, не могла выстрелить ни одна пушка на континенте. Большой путь прошло в своем развитии и русское общество: менялось его историческое сознание, начало складываться национальное самосознание, сформировалась новая отечественная культура-основа получившей общемировое значение культуры XIX в. И в этих процессах немалая заслуга принадлежит Миллеру.

Собственно становление исторической науки в XVIII в. неотделимо от общекультурного процесса, оно было его составной и неотъемлемой частью. Изучение исторического прошлого страны, включение его фактов в систему мировосприятия русских людей в значительной мере и составляло существо процесса формирования национального самосознания, складывания новой культурной среды. Появление любой журнальной или книжной публикации на историческую тему становилось событием не только и даже, может быть, не столько научной, сколько культурной жизни, равнозначным появлению нового литературного произведения, театральной постановки или живописной работы. Именно в это время в моду входит коллекционирование предметов старины и искусства и хранить в своей библиотеке древний манускрипт становится не менее престижным, чем быть обладателем полотна знаменитого живописца. Но слой потребителей новой культуры был еще очень узок, а занятия историей еще не стали уделом лишь профессионалов. И потому исторические сюжеты и даже попытки собственных исторических разысканий занимали важное место в творчестве литераторов В. П. Тредиаковского, А. П. Сумарокова, М. М. Хераскова и Я. Б. Княжнина, императрицы Екатерины II, издателя Н. И. Новикова и вельможи А. Р. Воронцова.

Миллер на протяжении ряда десятилетий был полноправным членом этого культурного сообщества, был близко знаком и с высшими должностными лицами империи, и с учеными, писателями, деятелями искусства. Его статьи по истории России, печатавшиеся в ‘Ежемесячных сочинениях’, документы, которые он издавал сам или предоставлял для ‘Древней Российской вивлиофики’ Новикова, были рассчитаны на ту же аудиторию, [413] что и комедии Сумарокова и Фонвизина, оды Державина, портретные произведения Рокотова и Боровиковского. Русские люди читали их с той же жадностью, что и книги Вольтера или статьи о рациональном ведении хозяйства, публиковавшиеся в ‘Трудах Вольного Экономического собрания’. Они знакомили читателей с историей их отечества, пусть еще не полной и отрывочной, но уже написанной на уровне требований тогдашней исторической науки. Многие читатели этих миллеровских работ именно из них впервые узнавали и о существовании несметных документальных богатств, и о целых периодах русской истории, и о конкретных ее эпизодах и фактах. Так постепенно восстанавливались в большой мере порванные на рубеже XVII-XVIII вв. связи русского общества с его историческим прошлым, заполнялись ‘белые пятна’ в сознании людей.

Прошло время и появились исторические труды Щербатова, Болтина, Карамзина. Работы Миллера начали забываться, отошли на второй план, стали частью истории исторической науки. Но его наследием, той базой, которую он заложил для будущих поколений, продолжали и продолжают пользоваться. Так, ученики Миллера в Архиве Коллегии иностранных дел на основе его материалов составили статью по истории московских приказов XVI-XVII вв. Однако, не обладая знаниями своего учителя, они допустили ряд ошибок и создали этим проблему, над решением которой долго бились их последователи, полагавшие, что статью написал сам Миллер ⁹⁹. Другую проблему для будущих историков создал Карамзин, также воспользовавшийся миллеровскими материалами, но не посчитавший нужным об этом упомянуть ¹⁰⁰. Впоследствии подобная практика стала обычной, и, например, Ключевский без всяких ссылок на источник воспроизводил данные Миллера из его ‘Известия о дворянах [Российских]’. О ‘портфелях’ же Миллера постепенно стали складываться легенды. Так, знаток древнерусского искусства П. Д. Барановский несколько десятилетий назад обмолвился, что видел в них копию надписи с могильной плиты Андрея Рублева, и с тех пор ее безуспешно ищут искусствоведы ¹⁰¹. А сотрудники РГАДА любят рассказывать, что один их бывший коллега говорил, будто нашел в ‘портфелях’ список ‘Слова о полку Игореве’…

Незадолго до своей смерти, обращаясь к императрице с просьбой о пожаловании недвижимого имения, Миллер писал о своих сыновьях: ‘А дети мои, коих я воспитал для услужения отечеству-и действительно они служат капитанами-прямые будут сыны отечества…’ ¹⁰². Историк не ошибся: его обрусевшие потомки и поныне живут в России. [414]

* * *

Научное наследие Миллера обширно и тематически разнообразно, что обусловило сложности отбора его произведений для данного издания. По существу какая бы из миллеровских работ ни была включена в сборник, она наверняка привлекла бы внимание и специалистов, и всех интересующихся историей России. Однако составитель руководствовался прежде всего мыслью о том, что эта книга призвана положить начало возможно долгому и непростому возвращению Миллера к читателю. И потому в первую очередь необходимо показать широту его научных интересов, разнообразие как используемых им источников, так и методов работы с ними. Включенные в сборник работы, как представляется, отвечают этой задаче. Они относятся к разным периодам долгой творческой жизни историка и потому дают представление и о его эволюции как исследователя.

При подготовке работ Миллера для настоящего издания составитель столкнулся и с рядом трудностей археографического характера. Это вызвано в первую очередь тем обстоятельством, что за основу публикации взяты в одном случае рукописи XVIII в. (иногда правленные рукой самого историка, а иногда представляющие собой беловые переводы его сочинений) или прижизненные издания. В другом случае-это публикации XIX в., представляющие собой новые переводы миллеровских текстов, при жизни историка на русский язык не переводившиеся. Наконец, в третьем- переводы с французского и немецкого языков, специально выполненные для этого сборника.

При передаче текстов, восходящих к XVIII в., составитель руководствовался правилами издания исторических документов этого периода. Орфография подлинника сохранена, не употребляемые в наше время буквы заменены на современные, знаки препинания расставлены в соответствии с современными правилами, осуществлено смягчение звонких согласных в словах типа ‘больше’, ‘меньше’, в ряде случаев для удобства восприятия текста потребовалась дополнительная разбивка его на предложения и абзацы. При подготовке к изданию исправлены очевидные описки и опечатки. Вместе с тем, поскольку рукописи Миллера переписывались разными людьми, возможно различное написание одних и тех же слов и личных имен, например: ‘Димитрий’-‘Дмитрий’, ‘Витовт’-‘Витофт’, ‘Федор’-‘Феодор’ и т.д. В подобных случаях сохранена орфография подлинника. Когда же разное написание одних и тех же слов встречается в пределах текста одного сочинения, проведена унификация, причем за основу взято написание, более близкое к современному. Так, например, слова ‘русский’ и производные от него печатаются с двумя буквами ‘с’. Аналогично обстоит дело с использованием прописных и строчных букв. В большей части публикуемых текстов в соответствии с традицией XVIII в. имена собственные и географические названия выделены курсивом, однако и тут обнаруживается определенная непоследовательность. [415] При публикации курсив сохранен и также проведена унификация его употребления.

Рукописи, правленные рукой Миллера, содержат многочисленные помарки, вставки на полях и над строкой, специально в публикации не оговоренные. Исключение составляют вымаранные автором отрывки текста, несущие смысловую нагрузку и иногда исключенные Миллером по цензурным соображениям. Такие отрывки даны в подстрочных примечаниях. В публикуемом тексте в квадратных скобках вставлены специально не оговариваемые слова, пропущенные переписчиком или отсутствующие в рукописи в силу ее дефектности. Также в квадратных скобках в целях унификации в ряде случаев раскрыты встречающиеся в тексте сокращения.

В некоторых публикуемых работах имеются авторские подстрочные примечания и библиографические ссылки. Последние, как правило, не соответствуют современным представлениям об оформлении библиографических ссылок, причем нередко они существенно различаются и между собой. Так, например, ссылаясь на иностранные издания, Миллер в одних случаях обозначает номера страниц латинской литерой ‘р’, а в других-русским словом ‘страница’. В издании миллеровское оформление ссылок сохранено, поскольку это также является ценной иллюстрацией техники научной работы исследователя XVIII в.

При передаче текстов, восходящих к публикациям XIX в. или вновь переведенных для данного издания, использовались современная орфография и пунктуация.

* * *

На протяжении многих лет работы над изучением творческого наследия Г. Ф. Миллера, а затем и на начальном этапе подготовки этого издания составитель пользовался поистине бесценными советами и рекомендациями профессора A. Л. Станиславского (1939-1990), о котором хранит благодарную память. Идея подготовки сборника с самого момента ее зарождения была поддержана чл.-кор. РАН В. И. Бугановым, неизменно оказывавшим содействие книге на всем ее долгом пути к печатному станку и своей работой в качестве ответственного редактора немало сделавшим для ее совершенствования. Издание это не могло бы появиться на свет и без помощи сотрудников Российского государственного архива древних актов, хранящих бесценные ‘портфели’ Миллера. Всем им, и прежде всего М. П. Лукичеву и Ю. М. Эскину, а также оказавшим помощь в составлении примечаний В. А. Бронштэну и В. Е. Юровскому составитель выражает искреннюю признательность.

А. Б. Каменский [416]

Настоящее издание подготовлено к печати А. Б. Каменским. Им же написана статья, составлены примечания и Указатель имен. Примечания к статьям ‘Описание морских путешествий’ и ‘Известии о новейших кораблеплаваниях’ написаны О. М. Медушевской. Статья ‘Описание Коломны’ переведена с немецкого Е. Е. Рычаловским, письмо Миллера к У. Коксу переведено с французского В. А. Бронштэном.

14. Резун Д. Я. О работе Г. Ф. Миллера над источниками по истории городов Сибири XVII в. // Древнерусская рукописная книга и ее бытование в Сибири. Новосибирск, 1982, Элерт А. Х. Указ. соч.

15. Цит. по: Бахрушин С. В. Указ. соч. С. 19.

16. Шлецер А. Л. Общественная и частная жизнь. СПб., 1875. С. 26.

17. Пекарский П. Л. История… Т. 1. С. 335-336.

18. Миллер Г. Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 149-150.

19. РГАДА. Ф. 248. Оп. 113. Д. 578. Л. 2.

20. Веселовский К. С. Запрещение историографу Миллеру заниматься генеалогией // Русская старина. 1896. 9. С. 626.

21. Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М., Л., 1957. Т. 10. С. 756, 280.

22. См. с. 111-116 настоящего издания.

23. Ломоносов М. В. Указ. соч. Т. 10. С. 175, 287, 185.

24. Там же. С. 231-232.

25. Цит. по: Шмидт С. О. Памяти учителя: (Материалы к научной биографии М. Н. Тихомирова) // АЕ за 1965 год. М., 1966. С. 23.

26. Шлецер А. Л. Указ. соч. С. 25-26.

27. Пекарский П. П. История… Т. 1. С. 381.

28. Ломоносов М. В. Указ. соч. Т. 10. С. 148-149.

29. Там же. М., Л., 1952. Т. 6. С. 549.

30. Алпатов М. Л. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII — первая половина XIX в.). М., 1985. С. 23.

31. Там же. С. 9.

32. Думин С. В., Турилов А. А. ‘Откуда есть пошла русская земля?’ // История отечества: люди, идеи, решения: Очерки истории России IX — начала XX в. М., 1991. С. 15.

33. Там же. С. 18-19.

34. Цит. по: Андреев А. И. Труды Г. Ф. Миллера о Сибири // Миллер Г. Ф. История Сибири. Т. 1. С. 83.

35. Из протоколов Исторического собрания Петербургской Академии наук // Библиографические записки. 1861. Т. III. 17. С. 515-517.

36. Татищев В. Н. Записки. Письма, 1717-1750. М., 1990. С. 343.

37. Берков П. Н. Указ. соч. С. 83.

38. Там же. С. 84.

39. См.: Примаковский Л. П. Первый научно-популярный журнал в России // Вестн. АН СССР. 1955. 5. С. 63-64.

40. Берков П. Н. Указ. соч. С. 87.

41. Гуковский Г. А. Русская литература в немецком журнале XVIII века // XVIII век. Л, 1958. Сб. 3. С. 398.

42. Ежемесячные сочинения. 1761. Т. 1. С. 3-64.

43. Ломоносов М. В. Указ. соч. Т. 10. С. 232.

44. Пештич С. Л. Русская историография XVIII в. Л., 1965. Ч. II. С. 222.

45. Евгений [Болховитинов]. Указ. соч. Т. II. С. 67.

46. Цит. по: Пекарский П. П. История… Т. 1. С. 387-388.

47. См. с. 362 настоящего издания.

48. См. с. 364-365 настоящего издания.

49. Центральный государственный архив древних актов: Путеводитель. М., 1946. Т. 1. С. 7.

50. РГАДА. Ф. 180. Оп. 1. Д. 42. Л. 1-1 об.

51. Там же. Л. 143-144.

52. Пекарский П. Л. История… Т. 1. С. 394.

52а. См. с. 368 настоящего издания.

53. Центральный государственный архив древних актов: Путеводитель. Т. 1. С. 7.

54. Самошенко В. Н. Исторические архивы дореволюционной России. М., 1986. С. 26.

55. Автократов В. Н. Из истории формирования классификационных представлений в архивоведении XIX — начала XX в. // АЕ за 1981 год. М., 1982. С. 4.

56. РГАДА. Ф. 199. П. 389, ч. 1. Д. 2. Л. 197.

57. Цит. по: Козлова Н. А. Труды Н. Н. Бантыш-Каменского по истории России // Россия на путях централизации. М., 1982. С. 289.

58. РГАДА. Ф. 180. Оп. 1. Д. 42. Л. 276.

58а. См.: Воскобойникова Н. П. Описание древних документов архивов московских приказов XVI — начала XVII в. М., 1994.

59. РГАДА. Ф. 180. Оп. 1. Д. 42.

60. Там же. Ф. 199. П. 389, ч. 1. Д. 6. Л. 16.

61. Там же. Ф. 180. Оп. 1. Д. 42. Л. 143-143 об.

62. Там же. Л. 276 об.

63. Там же. Л. 275 об.

64. Белковец Л. П. К вопросу об оценке историографических взглядов Г. Ф. Миллера // История СССР. 1985. 4. С. 158-159.

65. РГАДА. Ф. 199. П. 389, ч. 2. Д. 1 Л. 65-65 об.

66. Там же. Л. 19-19 об.

67. Ежемесячные сочинения. 1755. Т. 1. С. 1.

68. РГАДА. Ф. 199. П. 284, ч. 1. Д. 13. Л. 1-2 об.

69. См.: Волк С. Н. О рукописях первой части ‘Истории Российской’ В. Н. Татищева // Татищев В. Н. История Российская. М., Л., 1962. Т. 1. С. 68.

70. См. подробнее: Илизаров С. С. История создания и публикации первого русского географического словаря // АЕ за 1977 год. М., 1978. С. 90-97.

71. Щербатов М. М. История Российская от древнейших времен. СПб., 1770. Т. 1. С. XIV.

72. Афферика Дж. Переписка князя М. М. Щербатова с Г. Ф. Миллером // Реализм исторического мышления. Чтения, посвященные памяти А. Л. Станиславского. М., 1991. С. 272.

73. РГАДА. Ф. 199. П. 150, ч. 1. Д. 24. Л. 2.

74. Там же. Д. 24.

75. См. с. 370-371 настоящего издания.

76. РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 464. Л. 398-398 об.

77. Там же. Ф. 180. Оп. 1. Д. 52. Л. 182.

78. Там же. Л. 183-183 об.

79. Там же. Ф. 17. Оп. 1. Д. 191. Л. 14.

80. Там же. Ф. 248. Оп. 117. Д. 1551. Л. 51.

81. Там же. Ф. 199. П. 387. Д. 4.

82. Полонская И. М. И. Г. Рахманинов — издатель Вольтера // Тр. ГБЛ. М., 1965. Т. 8. С. 129.

83. Жихарев С. П. Записки современника. М., Л., 1955. С. 356.

84. Державин Г. Р. Соч. СПб., 1856. Т. 5. С. 861.

85. Полонская И. М. Указ. соч. С. 133.

86. Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913. С. 105.

87. Блок Г. П. Пушкин в работе над историческими источниками. М., Л., 1949, Гвоздикова И. М. К изучению источников ‘Истории Пугачева’ А. С. Пушкина // Двадцать седьмая пушкинская конференция: Тезисы докладов. Оренбург, 1983. С. 12-13, Белковец Л. П. К вопросу об оценке… С. 164.

88. Пекарский П. П. Жизнь и литературная переписка П. И. Рычкова. СПб., 1867. С. 148.

89. Белковец Л. П. К вопросу об оценке… С. 155.

90. Коукс (Кокс) У. По России и Польше в исходе XVIII столетия // Русская старина. 1907. 10. С. 182-183.

91. См. с. 371-373 настоящего издания.

92. Илизаров С. С. Русский город глазами историков XVIII в. // Русский город. М., 1976. Вып. 1. С. 154.

93. См. с. 365-367 настоящего издания.

94. РГАДА. Ф. 180. Оп. 1. Д. 42. Л. 3.

95. РГАДА. Ф. 199. П. 389, ч. 1. Д. 2. Л. 198-198 об.

96. См.: Каменский А. Б. Комментарии // Соловьев С. М. Соч. М., 1995. Кн. XVI. С. 695-696.

97. Собственно, такого рода исторических ‘опытов’, практически ничего не внесших в развитие истории как науки, в течение XVIII столетия появилось немало.

98. Аверинцев С. С. Классическая греческая философия как явление историко-литературного ряда // Новое в современной классической филологии. М., 1979. С. 46.

99. См.: Каменский А. Б. Изучение истории государственных учреждений Московской Руси во второй половине XVIII в. // Ист. зап. М., 1982. Т. 108. С. 259-272.

100. См.: Каменский А. Б. Две новгородские надписи из ‘Портфелей Г.-Ф. Миллера’ // Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1988. С. 109-113.

101. См.: Брюсова В. Г. Спорные вопросы биографии Андрея Рублева // Вопр. истории. 1969. 1. С. 35-48.

102. Цит. по: Белковец Л. П. К вопросу об оценке… С. 162.

—————————————————————

Источник текста: Миллер Г.Ф. Сочинения по истории России. Избранное / Сост., ст. [с. 374-416] А. Б. Каменского, — Москва : Наука, 1996. — 447 с. — (Памятники исторической мысли).

А. Б. Каменский Судьба и труды историографа Герарда Фридриха Миллера (1705-1783)

Комментарии

Читайте также:

А. Б. Каменский
Судьба и труды историографа Герарда Фридриха Миллера (1705-1783)