Титъ Лукрецій Каръ.
О природѣ, вещей
Титъ Лукрецій Каръ.
О природѣ, вещей
Перевелъ съ лaтинскаго размѣ,ромъ подлинника Иванъ Рачинскій
Издательство Скорпіонъ
Москва, MCMIV
Предисловіе.
Предисловіе.
——
Переводчикъ.
Предисловие к поэме ‘О природе вещей’, Рачинский Иван, Год: 1904
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Въ ряду замчательнйшихъ обломковъ классической древности человчество унаслдовало ученіе Эпикура. Какъ и всякое другое крупное проявленіе духа, этотъ драгоцнный камень мысли отразилъ въ своихъ граняхъ не только основныя черты современной ему эпохи, но и нкоторые образы и понятія, скрытые въ самыхъ глубокихъ ндрахъ сознанья, не зависимо отъ мста и времени. Вотъ почему наука, тщательно собравъ отовсюду остатки Эпикурова ученія, должна принять одну его часть какъ незыблемую истину, другую же часть признать неудавшейся, но все же геніальной и чреватой благодатными послдствіями попыткой проникнуть въ черную тайну бытія.
Было бы-ошибочно непосредственно связывать новйшія завоеванія науки съ древне-греческимъ атомизмомъ и предполагать, что Эпикуровы α, или Лукреціевы primordia имютъ почему-то боле близкое отношеніе къ клточк Дарвина, чмъ напр. къ монадамъ Лейбница. Разумется, результаты современнаго-знанія добыты не благодаря Эпикуру, а благодаря микроскопу и точному наблюденію, и если бы Бэконъ формулировкой индуктивнаго метода не раздвинулъ горизонтовъ человческой мысли, то ни, Эпикуръ ни другіе философы, древности не могли бы вдохновить къ новйшимъ открытіямъ въ области естествознанія. Попытка ввести древнюю атомистическую доктрину какъ звено въ ряду послдовательныхъ завоеваній науки едва ли будетъ успшной. Не провренная опытными данными, основанная исключительно на остроумной, но мало доказательной спекуляціи, эта доктрина въ цломъ никогда не возвышалась до значенія точной истины, а всегда представляла великолпную гипотезу, слишкомъ шаткую для того, чтобъ на ней что-либо построить. Зато древній атомизмъ иметъ первостепенное, исключительное пропедевтическое значеніе. Прежде чмъ начать свое побдоносное движеніе опытная наука должна была очиститъ пути въ человческихъ умахъ, должна была, если не уничтожить, то смягчить въ нихъ косность а склонность къ суеврію. Такая задача выпала на долю Эпикура. Блестящимъ и безповоротнымъ разршеніемъ ея онъ завоевалъ себ мсто среди сильнйшихъ и вліятельнйшихъ борцовъ просвщенія. Если ученіе его было поверхностно въ смысл содержанія и несовершенно въ смысл научнаго метода, то оно открывало людямъ свободу критики и давало ршимость, заглядывать въ т тайны природы, куда, казалось, не было доступа человческой мысли. Вмст съ сумбуромъ древняго атомизма, вмст съ введеніемъ въ науку чувственнаго воспріятія какъ единственнаго достоврнаго мрила истины античному міровоззрнію открывался небывалый просторъ. Сухая догматика смнивалась живымъ обсужденіемъ реальной дйствительности. Характерный анекдотъ мы находимъ у Секста Эмпирика. Во дни юности Эпикура нкій грамматикъ или толкователь словъ прочелъ въ его присутствіи слова Гезіода: ‘Прежде всхъ вещей былъ созданъ Хаосъ’. Эпикуръ спросилъ грамматика, откуда могъ взяться Хаосъ прежде всхъ вещей. ‘Это не мое дло’, отвчалъ послдній, ‘это дло философовъ’.— Тогда я пойду къ философамъ,— ршительно сказалъ Эпикуръ,— такъ какъ они одни знаютъ истину. То, что случилось съ Эпикуромъ, должно было случиться со всмъ человчествомъ. Оно отвернулось отъ тхъ, которые старались прикрыть свое невжество перетасовкою словъ и понятій, и поврило тому, кто давалъ наиболе ясное, правдоподобное объясненіе.
Собственно атомистическая теорія была разработана Демокритомъ и Левкиппомъ, идея же этики основанной на чувственномъ наслажденіи всецло заимствованна у Аристиппа. Заслуга Эпикура въ томъ, что онъ сумлъ направить гипотезы своихъ предшественниковъ къ самымъ чувствительнымъ центрамъ человческаго сознанія, сумлъ накрпко связать свою доктрину съ самыми существенными и животрепещущими запросами духа въ человк всхъ странъ и вковъ.
Эпоха Македонскаго владычества въ Греціи мене всего была пригодна для возникновенія крупныхъ философскихъ системъ. Времена возвышенной діалектики Платона и гражданскихъ идеаловъ емистокла и Перикла миновали, и греки, утомленные домашними распрями, постояннымъ политическимъ неустройствомъ тяготились своею независимостью и прошлымъ величіемъ. Тотъ, кто звалъ къ борьб, къ дятельности, къ идеаламъ, не имлъ успха,— могучее краснорчіе Демосена только на короткое время возбуждало послднія вспышки эллинскаго свта,— симпатіи были скоре на сторон того, кто предлагалъ выходъ изъ спутаннаго
положенія и сулилъ успокоеніе. Примняясь къ такому настроенію, философія приняла соотвтствующее направленіе.
Въ исход четвертаго столтія до P. X. мы застаемъ въ Аинахъ четыре главныя философскія школы: академію, развивавшую разныя на. чала предыдущей эпохи и не имвшую опредленной физіономіи, школу пиррониковъ или скептиковъ, портикъ или школу стоиковъ и наконецъ школу Эпикура. Послднія дв не были философскими школами въ тсномъ смысл, такъ какъ чистое умозрніе и самостоятельная выработка міровой системы не входили въ кругъ ихъ прямыхъ задачъ. Ихъ можно было скоре назвать школами житейской мудрости, имвшими главною цлью разсмотрніе нравственныхъ вопросовъ. Въ періодъ упадка, когда общество мене всего склонно къ чистому знанію и къ занятіямъ высшими вопросами бытія, такое низведеніе философіи къ утилитарнымъ цлямъ было кстати, а потому об школы пользовались наибольшимъ вліяніемъ. Особенно широко распространилось Эпикурово ученіе. Общедоступность его основоположеній, простота и ясность конструкціи, возможность суммировать главные выводы въ одномъ слов ‘счастіе’, снисходительность требованій, прямолинейность каноники (ученія о познаваніи), полагавшей главное мрило истины въ чувственномъ воспріятіи — все это завлекательно дйствовало на воображеніе и содйствовало широкому распространенію ученія далеко за предлами Греціи.
Эпикуръ изложилъ свои воззрнія въ огромномъ количеств сочиненій, часть которыхъ перечислена въ 10-й книг Діогена Лаэртійскаго, и которыя распадались на три большихъ отдла: Канонику или ученіе объ источникахъ познанія и мрилахъ достоврности. Физику или ученіе о происхожденіи и устройств міра и Этику или ученіе о нравственности. Вс эти, сочиненія до насъ не дошли. Три письма и нсколько изреченій, приводимыхъ у Діогена Лаэртійскаго и неразобранный еще вполн Геркуланскій отрывокъ изъ трактата — вотъ все, что сохранилось въ подлинник отъ Эпикура, и его философія возстановляется главнымъ образомъ изъ сочиненій Лукреція, Цицерона, Плутарха и Секста Эмпирика.
Заимствованное у Демокрита атомистическое ученіе сводится приблизительно къ слдующему. Міръ, познаваемый нами путемъ чувствъ и исходящихъ изъ нихъ представленій, состоитъ изъ двухъ сущностей: изъ безконечно малыхъ, безусловно плотныхъ и твердыхъ, безцвтныхъ и недлимыхъ атомовъ и пустоты. Въ силу своего тяготнія книзу и взаимныхъ столкновеній, безконечное количество атомовъ, въ ограниченномъ однако количеств формъ, вчно безцльно и безсознательно носилось въ безконечной пустот міроваго пространства. Испытавъ на себ множество вліяній и перепробовавъ въ своемъ вчномъ движеніи несмтное количество сочетаній, атомы совершенно случайно стали въ такое положеніе, что должны были образовать міръ помимо воли какихъ-либо сверхъестественныхъ существъ — боговъ. Вмст съ образованіемъ міра въ немъ, установились его-свойства и закономрныя движенія, которыми обусловленывс явленія природы. Если, такимъ образомъ, вся природа управляется на основаніи неизмнныхъ законовъ рожденія, роста и смерти, то и человк, какъ часть этой природы, подлежитъ тмъ же законамъ. Нтъ никакого основанія допускать по отношенію къ людямъ вмшательства божественной силы или допускать изъятіе въ томъ смысл, что душа ихъ безсмертна. Духъ, пребывающій въ сердц, и душа, разлитая по всему тлу, состоят изъ такой же плоти какъ и тло, а потому подлежатъ посл смерти разложенію на составныя частицы. Въ сознаніи и принятіи этой Истины коренится залогъ земного благополучія — отсутствіе страха предъ смертью, такъ какъ смерть есть отрицаніе всякаго ощущенія ( , Diog. Laert. X, 124). Вн боязни какихъ-либо загробныхъ мукъ, вн страха, чтобы какое нибудь враждебное божество не вмшалось въ судьбу, человкъ долженъ достигать высшей и единственной цли своего существованія — счастія, или точне того состоянія, которое у Эпикура отмчено непереводимымъ на русскій языкъ словомъ .
Все зло эпикуризма, вс безчисленные нападки на него вытекаютъ, изъ растяжимости понятія о наслажденіи, о счастьи какъ верховной цли существованія. Счастіе — понятіе безъ рзкихъ очертаній, безъ контуровъ. Оно — какъ дымъ, какъ морскія волны. Сколько волнъ — столько очертаній, сколько людей — столько и отдльныхъ понятій о счастьи. Вотъ почему въ теченіи всей исторіи подъ понятіе эпикуризма подводилось все, что угодно, вотъ почему эпикуризмъ уже на зар своего существованія по свидтельству Діогена Лаэртійскаго наравн съ боготвореніемъ вызывалъ, фанатическую ненависть и клеветы. Такая ненависть росла въ теченіи вковъ вплоть до Монтескье, потратившаго столько прекраснаго и напраснаго краснорчія на доказательство того, что главной причиной упадка римлянъ было Эпикурово ученіе. На самомъ дл идеалъ, къ которому Эпикуръ— влечетъ людей, рзко и опредленно очерченъ. Его есть состояніе, въ которомъ человкъ не ощущаетъ физической и душевной боли, состояніе покоя, обусловленное гармоніей физическихъ и душевныхъ силъ, причемъ наслажденія душевныя выше и дйствительнй, чмъ наслажденія плоти (Diog. Laert. X. 137). У существъ совершенныхъ, это состояніе достигаетъ высшаго предла (), человкъ же, подверженный всевозможнымъ житейскимъ вліяніямъ можетъ только приближаться къ такому идеалу. Наслажденіе должно быть чувственнымъ, такъ какъ вн чувства нтъ дйствительности, но это не значитъ, чтобы всякое потворство чувственнымъ потребностямъ было наслажденіемъ. Счастье обусловлено всею суммою воспринятыхъ наслажденій, а потому излишества жизни и страсти, могущія вызвать страданіе, не должны допускаться съ точки зрнія Эпикура. Скорй должно допустить извстную долю страданія съ цлью достигнуть въ будущемъ наслажденія. Лукрецій въ удивительныхъ стихахъ излагаетъ программу Эпикурова счастья.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . nonne videre
Nil aliud sibi naturam latrare, nisi ut, cui
Corpore seiunctus dolor absit, menti fruatur
Jucundo sensu, cura semotu’ metuque? et cet.
(Lucr. II, 16).
Изъ. такого понятія о наслажденіи вытекаетъ отношеніе Эпикура къ религіи, къ наук, къ нравственности и къ взаимной связи между людьми. Боги, существуютъ несомннно, иначе откуда бы въ ум людей могли возникнуть т образы боговъ, которые являются иногда во сн. Но эти боги не имютъ ни малйшаго отношенія къ нашему міру. Чуждые горя и заботъ, равнодушные къ добру и злу они живутъ гд-то {Цицеронъ старается ближе опредлить мстопребываніе боговъ: tanqnam inter duos lucos sic inter duos mundos. De divin. II. 17. 40.} вн міра, какъ идеалы высшаго блаженства. Они не могутъ причинить вреда или принести счастія, но какъ образцы того, къ чему должно стремиться, они заслуживаютъ почтенія.
Человкъ долженъ знать то, что его окружаетъ, для того, чтобъ избгать зла и не стать жертвой напрасныхъ страховъ. Созерцая разныя! явленія природы и особенно небесныя явленія, люди за неимніемъ другихъ объясненій склонны приписывать ихъ дйствію сверхъестественныхъ билъ. Надо изучать природу постольку, чтобъ увриться въ естественности всхъ окружающихъ явленій и въ отсутствіи враждебнаго произвола боговъ, иначе въ жизни, полной страховъ и тревогъ, нельзя обезпечить себ безмятежныхъ наслажденій. Безъ такой цли знаніе, наука не имютъ цны. Знаніе не должно быть слишкомъ глубоко и подробно. Излишнія разсужденія способны скоре смутить духъ. Достаточно, чтобъ человкъ дошелъ до сознанія, что изслдуемое явленіе можетъ возникнуть отъ какой-либо естественной причины, а отъ какой именно — это не важно. Для того, чтобы пользоваться дарами жизни, человкъ долженъ быть добръ и благожелателенъ, иначе его блаженство будетъ отравлено боязнью противодйствія со стороны другихъ людей. Зависть къ богатству и высокой власти — опаснйшій врагъ человка, а потому безуменъ тотъ, кто стремится стяжать и властвовать. Пять сократическихъ добродтелей — мудрость, справедливость, умренность, храбрость и благочестіе — не имютъ сами по себ никакой цны, но какъ единственный, надежный путь къ счастію, он обязательны для эпикурейца. Человкъ находитъ блаженство въ себ самомъ независимо отъ его отношенія къ другимъ, но такъ какъ онъ призванъ жить въ обществ, то и при такихъ условіяхъ онъ можетъ добыть радости особаго свойства, высшимъ выраженіемъ которыхъ является дружба, Понятіе о дружб съ обаятельною силою изложено въ Х-ой книг у Діогена Лаэртійскаго. Человкъ долженъ раздлять со своими друзьями имущество, радость и горе. Въ случа нужды онъ долженъ пострадать за друга и даже принять за него смерть, такъ какъ оказывать благодянія гораздо пріятне, чмъ ихъ получать. Историкъ Давидъ Штраусъ, пересматривая античныя ученія поскольку они подготовили распространеніе христіанской идеи, находитъ, что мягкая, благодушная и снисходительная къ человческимъ слабостямъ мораль эпикурейцевъ гораздо ближе къ христіанству, чмъ суровая, непреклонная, не знающая пощады добродтель стоиковъ. Понятію права Эпикуръ не придавалъ значенія. Онъ признавалъ только законы, установленные соглашеніемъ людей и обязательные для всякаго, кто не желаетъ испытать на себ кары. Пассивное повиновеніе должно предпочитаться власти. Несправедливость сама по себ не представляетъ ничего худого, но сопряженная съ дурными послдствіями, наказаніемъ и угрызеніемъ совсти, она не одобряется. Эпикуръ рекомендовалъ равнодушіе къ популярности и къ участію въ длахъ государства и въ этомъ отчасти сходился со стоиками. Извстны слова Сенеки: Nunquam volui populo placere. Nam quae ego scio non probat populus, quae probat populus ego nescio. Epist. 29, 9Въ общемъ жизнь должна быть благопристойна и умрена, такъ какъ даже на одномъ хлб и вод можно пользоваться благополучіемъ. Diog. Laert. X, 11.
Таково въ краткихъ словахъ ученіе Эпикура. Въ исторіи развитія народовъ ему принадлежитъ неоспариваемое никмъ, первостепенное значеніе. Властными, рзко опредленными тезисами оно очистило міросозерцаніе языческихъ народовъ отъ суеврій, не дававшихъ мысли простора, а душ отдохновенья, а при своемъ возрожденіи легло въ основу главенствующаго въ наши дни позитивизма. Въ эпохи глубокаго упадка и народныхъ бдствій оно ободряло человчество, устанавливая истинную дну жизни, давая невысокій, положимъ, ясный и но отчетливый идеалъ спасенія и предлагая людямъ вмсто мистическаго безсмертія, безсмертіе реальное на лон вселенной, по законамъ вчной, незыблемой и неистребимой матеріи.
Эпоха, предшествовавшая въ Рим единовластію Августа, отчасти повторяетъ время Македонскаго завоеванія въ Греціи. Столтняя революція, начавшаяся съ Гракховъ, прошедшая чрезъ ужасы Марія и Суллы и завершившаяся трагическою смертью Цезаря, характеризуется глубокимъ упадкомъ нравовъ и охлажденіемъ къ высокимъ гражданскимъ идеаламъ древности. Подъ вліяніемъ распрей, кроваваго произвола партій и полнаго смшенія этическихъ понятій, римская республика неудержимо стремилась къ абсолютизму цезарей, какъ къ единственному выходу изъ запутаннаго положенія. Главное различіе между міровоззрніями обихъ сравниваемыхъ эпохъ коренилось въ свойствахъ римскаго племени. РІсключительно практическое направленіе умовъ въ Гим, способствовавшее завоеванію міра и точной формулировк вопросовъ быта, было ршительно чуждо чистому умозрнію и стремленію опредлить свое отношеніе къ сверхчувственной сторон жизни. Гимъ не имлъ ни собственнаго эпоса, ни коренной національной религіи и втеченіи всей своей многолтней исторіи не создалъ ни одного самостоятельнаго философа. Гелигіи всего міра стекались сюда вмст съ обрывками греческой философіи, въ безпорядк усваивались здсь и осдали, принимая специфическую практическую окраску. Такое положеніе вещей открывало широкій путь самому химерическому суеврію, противъ котораго въ годы народныхъ бдствій бываютъ безсильны доводы философіи. Общество, не находя ни защиты своей личной безопасности, ни отвта на внутренніе запросы духа, кидалось въ объятія чужеземныхъ культовъ. ‘Римляне сбились съ толку, говоритъ Моммзенъ, не только въ томъ, что касалось ихъ старинной религіи, но и въ томъ, что касалось ихъ самихъ, страшныя потрясенія, которыя пришлось переживать во время пятидесятилтней революціи, и инстинктивное сознаніе, что междоусобная война еще далеко не кончена, усиливали тревожное и мрачное настроеніе духа народной толпы. Блуждавшая въ тревог человческая мысль взбиралась на всякую высоту и спускалась во всякую бездну, гд могла найти новыя предохранительныя средства отъ угрожавшихъ опасностей, новыя надежды въ своей отчаянной борьб съ велніями судьбы или, быть можетъ, только новыя причины заботъ. Уродливый мистицизмъ находилъ благопріятную для себя почву во всеобщемъ упадк — политическомъ, экономическомъ, и нравственномъ и религіозномъ и распространялся съ ужасающей быстротой’. (Рим. Ист. Русскій перев. изд., Солдатенкова. II, стр. 431).
Супротивъ такого страннаго направленія мысли ополчались об философскія школы (стоиковъ и эпикурейцевъ), мало-по-малу проникшія сюда изъ Грціи. Во время Сципіона, Эмиліана и Гракховъ преобладали стойки. Суровый догматизмъ портика съ требованіемъ борьбы и мужественной добродтели казался боле заманчивымъ и притомъ имлъ такихъ видныхъ представителей, какъ Гай Блоссій и Панэтій, тогда какъ эпикуризму въ Италіи предшествовала дурная слава. У Плутарха сохранился разсказъ о томъ, что когда посолъ Пирра Кинеасъ излагалъ передъ римлянами Эпикурово ученіе, то Фабрицій насмшливо воскликнулъ: ‘Да ниспошлютъ боги, чтобъ Пирръ и самниты руководствовались такими воззрніями, пока они ведутъ съ нами войну!’ Но съ приближеніемъ къ вку Августа перевсъ мало-по-малу переходилъ на сторону эпикурейцевъ. Доктрина личнаго благополучія, какъ цли жизни, сдлалась не только наиболе понятной, но и наиболе пригодной оправдать всякое эгоистическое побужденіе. Несмотря на то, что эпикуризмъ покоился на незыблемыхъ, безспорныхъ и неизмнныхъ правилахъ, напоминая скоре догму религіозной секты, чмъ эволюціонирующую философскую систему, онъ боле другихъ ученій, насажденныхъ въ Италіи, подвергался искаженіямъ. Греческіе учителя частью изъ угодливости передъ своими знатными воспитанниками, частью въ вид уступки духу времени ловко подгоняли свое ученіе подъ разные вкусы и совершенно извращали его смыслъ. Пороки, стяжаніе, излишество, властолюбіе охотно рядились въ эластичныя одежды эпикуризма и Цицеронъ справедливо ополчался противъ такого рода злоупотребленій. (In Pisonem. 28).
Въ первой половин перваго вка до P. X. Эпикурово ученіе нашло своего истиннаго и строгаго толкователя въ лиц геніальнаго римскаго поэта Т. Лукреція Кара. Біографическія свднія о немъ совершенно ничтожны. Извстно, что онъ родился въ 95 или 94 году до P. X., принадлежалъ къ сословію всадниковъ и никогда не выступалъ на общественномъ поприщ, по крайней мр въ замтныхъ должностяхъ. Вс остальныя свднія о Лукреціи,— о томъ, будто онъ принадлежалъ къ знаменитому роду древняго патріота Спурія Лукреція, будто онъ учился въ Греціи и вмст съ Катулломъ сопровождалъ своего друга Меммія въ Внеинію,— только предположительны и не имютъ подъ собою твердыхъ основаній. Въ третьемъ вк по P. X. о Лукреціи писалъ блаженный Іеронимъ. Въ приложеніи къ хроник Евсевія подъ годомъ 1924 отъ Авраама т.-е. приблизительно въ 94 году до христіанской эры) значится: Т. Lucretius Carus poeta nascitur. Postea а maturio poculo in furorem versus cum aliquot libros per intervalla insaniae conscripsisset, quos postea Cicero emendavit, propria же manu interfecit anno aetatis XLIIII. Первые христіанскіе писатели должны были относиться съ понятной враждой къ эпикурейскому матеріализму, а потому эти свднія, передаваемыя къ тому же 300 лтъ спустя, не могутъ заслуживать полнаго доврія. Басня о томъ будто Лукрецій выпилъ какой-то любовный напитокъ, отъ котораго умеръ, ни на чемъ не основана, хотя Martha въ своей обстоятельной монографіи (Le pome de Lucrè,ce) допускаетъ возможность такого факта, находя подтвержденіе свдній о любовныхъ увлеченіяхъ поэта въ страстныхъ и язвительныхъ нападкахъ на женщинъ въ конц четвертой книги поэмы О природ. Тотъ же писатель выражаетъ удивленіе по поводу того, что поэты Августовскаго времени, кром Овидія, не обмолвились ни однимъ словомъ о своемъ предшественник. Martha приписываетъ это зависти. Легко возможно и то, что поэма о природ, оскорблявшая національную религію, была подъ извстнымъ запретомъ, такъ какъ литературныя гоненія практиковались уже тогда, какъ видно на примр Овидія.
Вотъ въ какомъ тускломъ вид сохранила исторія вншній обликъ великаго поэта, зато нравственный обликъ, выступающій въ его твореніи, выростаетъ на фон того суроваго времени въ одинокую, могучую фигуру борца за просвщеніе, за высокую идею гуманности, за счастіе человчества. Дидактическая поэма ‘О Природ вещей’ возстановляетъ Эпикурову физику и отчасти канонику (въ четвертой книг). Что касается этики, то ей не отведено отдльнаго мста, она разсяна по всему произведенію, какъ главная его цль и выступаетъ эпизодически тамъ, гд поэтъ считаетъ возможнымъ связать ее съ общимъ ученіемъ Эпикура. Гордое и прекрасное вступленіе въ четвертую книгу ясно показываетъ, что поэма разсчитана на широкій кругъ читателей, а не обращена только къ одному Меммію. Очень доказательно объ этомъ высказывался I. Bruns (въ Lucrez-Studien. Freiburg und Tbingen 1884). Выборъ такого необыкновеннаго сюжета объясняется двойственностью натуры автора. Прежде всего Лукрецій — настоящій, природный поэтъ, одаренный чрезвычайно продуктивнымъ воображеніемъ и исключительною способностью облекать самое отвлеченное представленіе въ ясный и конкретный образъ. Профессоръ Модестовъ находитъ, что въ смысл глубины и проникновенности вдохновенія Лукрецій не только не иметъ соперниковъ среди римскихъ поэтовъ, и вообще во всей міровой литератур можетъ сравниться разв только съ Байрономъ и отчасти Лермонтовымъ. Но авторъ поэмы о природ не только поэтъ, но и мыслитель. Его фантазія, какъ переполненная рка стремится покинуть русло чистой поэзіи, стремится разлиться въ ширину и обнять весь міръ. Поэзія въ начал перваго вка до P. X. переживала періодъ широкаго любительства. Стихи сочинялъ всякій, кто только умлъ писать, начиная съ Гортензія, Цезаря и Цицерона, кончая рабами и вольноотпущенниками. Развелось великое множество поэтовъ, подражавшихъ греческимъ образцамъ, и сочинявшихъ идилліи, эпиграммы, эклоги и всякаго рода антологическія стихотворенія, содержаніемъ которыхъ кром миологіи были мелкіе факты жизни, любовныя приключенія, модныя сплетни и сатиры, направленныя противъ событій и героевъ дня. Эти пустяки находили себ иногда красивую форму, а лирическія настроенія Катулла достигали высшаго художественнаго выраженія {Состояніе поэзіи въ это время хорошо обрисовано помимо общеизвстнаго сочиненія Teuffel. (Gesch. d. Romish, Litteratur) 1872. въ живыхъ, увлекательныхъ лекціяхъ Patin: Etudes sur la posie latine. Paris 1900. v. I, 47 etc.}. Такія рамки были слишкомъ узки для автора поэмы о природ. Увлеченный личностью Эпикура и непоколебимо убжденный въ истин его ученія Лукрецій беретъ это ученіе какъ средство для выраженія всхъ сторонъ своего творческаго генія и проявляетъ себя, какъ пвецъ природы, представляющій въ яркихъ образахъ красоту мірозданія, какъ философъ, толкующій незыблемые законы бытія, какъ моралистъ, указующій настоящую цль жизни и, наконецъ, какъ поэтъ-гражданинъ, скорбящій о недугующемъ человчеств и открывающій врный путь къ спасенію. Между учеными возникъ и до сихъ поръ не ршенъ споръ о томъ: передаетъ ли поэма о природ дословно ученіе Эпикура или же авторъ ея отступаетъ отъ него и вводитъ нкія новыя начала. Н. Ritter придерживается послдняго мннія и доказываетъ, что поэма содержитъ много такого, о чемъ въ Эпикурову эпоху не могло быть и рчи. Нельзя, однако, не согласиться съ доводами извстнаго историка Целлера (Die Philosophie d. Griechen. III, S. 498 etc.), что Лукрецій строго придерживается греческой доктрины и передаетъ ее безъ существенныхъ измненій. Дйствительно, Лукрецію, какъ настоящему эпикурейцу, должна быть присуща консервативность этого ученія, и разв только въ пятой и шестой книгахъ необузданная фантазія увлекаетъ его къ ничтожнымъ, несущественнымъ отступленіямъ. Не вдаваясь въ детали этого спора, едва ли разршимаго за полной почти утратой подлинныхъ сочиненій Эпикура, нельзя однако же не отмтить разницы между греческимъ философомъ и римскимъ поэтомъ, коренящейся въ индивидуальныхъ особенностяхъ того и другого и въ характер сравниваемыхъ эпохъ.
Македонское завоеваніе подготовлялось задолго до Филиппа и греки исподволь привыкали къ мысли о владычеств свернаго богатыря. Борьба боле сказывалась въ пламенномъ краснорчіи Демосеена, чмъ на дл, такъ что Херонейская битва, ршившая будто бы утрату греческой независимости, едва ли была особенно кровопролитна. Ко времени, когда Эпикуръ открылъ въ Аинахъ школу, греки примирились со своимъ подчиненнымъ, но не тягостнымъ положеніемъ. Они политиканствовали какъ и прежде, но вражда между партіями рдко доходила до кровавой расправы, такой же мягкій характеръ имла и философія. Эпикурова школа въ особенности отличалась спокойнымъ и величавымъ достоинствомъ, а благодушная, нжная какъ Пентеликонскій мраморъ личность учителя, по описанію Діогена Лаэртійскаго, очаровывала всхъ привтливостью, снисходительностью и тихою невозмутимостью души.
Не то мы видимъ во время Лукреція, когда огромное тло римскаго государства трепетало въ судорогахъ кровавой революціи. Борьба, страсти, дикія, необузданныя вожделнія проявлялись здсь въ огромныхъ размрахъ и съ напряженной силой. Самъ Лукрецій по натур — настоящій бронзовый римлянинъ, съ огненнымъ темпераментомъ, стремительными порывами, рзкими и властными движеніями воли. Онъ скорбитъ о человчеств, но ненавидитъ жгучею ненавистью своихъ согражданъ, причемъ не щадитъ даже своего возлюбленнаго Меммія (III, 1036).
Какъ истинный эпикуреецъ, Лукрецій не сметъ еще совершенно отрицать боговъ. Поэма о природ допускаетъ боговъ, какъ нкіе идеалы вн пространства и времени, но тутъ уже сказывается духъ того скептическаго времени. Во взгляд на боговъ Лукрецій безсознательно вплотную подходитъ къ основному догмату Огюста Конта, что объектомъ изслдованія можетъ быть только явленіе и это ярко и опредленно выражено въ пятой книг (ст. 147—155), зато къ суевріямъ, къ вмшательству религіознаго культа въ научную область онъ относится съ непримиримой враждой и дкимъ сарказмомъ, мене всего свойственнымъ Эпикуру. Разница выступитъ еще ясне, если мы сопоставимъ спокойное, осторожное ученіе о смертности духа и души въ письм Эпикура къ Геродоту у Діогена Лаэртійскаго съ третьей книгой поэмы, гд Лукрецій съ такимъ страстнымъ напряженіемъ и подчасъ даже вопреки здравому смыслу старается разршить мучительную загадку загробной жизни.
Энтузіазмъ и боевое настроеніе — качества мене всего присущія чистому эпикуризму — составляютъ едва ли не главную красоту въ поэм о природ. Они, какъ бы восполняютъ недостатокъ и слабость научной аргументаціи. При незнакомств съ методами точныхъ наблюденій и отсутствіи орудій науки, доводы древняго атомизма не могли быть доказаны, а представляли не боле какъ догадки, опирающіяся частью на поверхностное изслдованіе природы, частью на произвольныя построенія мысли. Любое явленіе повседневной жизни, всякое мало-мальски подходящее свидтельство ученыхъ, всякій выводъ или случайное совпаденіе словъ, принимались наскоро и безъ строгой критики, какъ доказательство того или другого основоположенія. Самъ Лукрецій, этотъ непримиримый врагъ невжества и суеврія, приводитъ какъ научное доказательство явно нелпыя сказки о льв, боящемся птуха и о глотк воды, спасающемъ отъ угара. Многія доказательства и факты поэмы о природ должны были казаться несуразными уже въ то время, и по справедливому указанію Martha астрономическія познанія Лукреція не удовлетворяли даже его современниковъ, но, разумется, не по качеству и врности приводимыхъ фактовъ должно оцниваться значеніе этого произведенія. Лукрецій самъ сознаетъ свое безсиліе въ добываніи истины и ограничивается только указаніемъ пути къ ней. Онъ разсуждаетъ такъ: ‘вдали лежитъ трупъ человка, умершаго отъ яда, отъ болзни, отъ оружія, отъ холода или отъ многихъ другихъ причинъ, среди которыхъ есть одна истинная. Мы не знаемъ истинной причины, да это и не важно, съ насъ довольно сознанья, что человкъ умеръ отъ естественной причины, а не былъ убитъ какой-нибудь божественной силой. Точно также и молнія можетъ произойти отъ многихъ причинъ, но для насъ важно сознать, что она есть естественное проявленіе силъ природы, а не стрла Юпитера’.
Вдь съ достоврностью трудно сказать, отчего происходятъ
Эти явленія*). Я объясняю лишь то, что возможно,
То, что бываетъ въ различныхъ мірахъ, сотворенныхъ различно,
И моя цль изложить теб много причинъ, по которымъ
Могутъ всегда совершаться движенія звздъ по вселенной.
А изъ причинъ многочисленныхъ этихъ одна непремнно
Истинной будетъ, вопросъ же, которую выбрать здсь нужно,
Не составляетъ задачи идущихъ по врной дорог.
Лукр. V. 527.
*) Рчь идетъ о движеніи звздъ.
Какъ это напоминаетъ ошибку, случившуюся въ XIX вк. Ог. Контъ, какъ извстно категорически отрицалъ возможность когда-либо изслдовать химическій составъ звздъ. Нсколько лтъ спустя посл смерти великаго мыслителя былъ найденъ спектральный анализъ, дающій врный путь къ разршенію задачи, казавшейся прежде неразршимой. Есть ли основаніе дивиться тому, что эпикуреецъ до-христіанской эпохи не могъ достигнуть міровоззрнія Коперника и Ньютона? Лукрецій чувствуетъ свое безсиліе въ объясненіи сложныхъ небесныхъ явленій, но онъ горячо, искренне вритъ, что путь его прямъ и эта вра, это непреклонное убжденіе въ правот своего ученія составляетъ тотъ рычагъ, которымъ онъ старается дать мысли врное направленіе. Сквозь метафизическую пыль Эпикуровыхъ атомовъ, сквозь парадоксальность своихъ спекуляцій поэтъ какъ бы провидитъ грядущее могущество науки и пышное торжество человческой мысли!
Поэтическая одежда, облекающая эту несовершенную науку, весьма примчательна. Ранняя смерть вырвала изъ рукъ Лукреція стилосъ и преградила ему возможность придать своему величественному созданію полную законченность. Мы не знаемъ, приложилъ ли Цицеронъ свою руку къ поэм, какъ утверждаетъ св. Іеронимъ (и притомъ какой Цицеронъ: знаменитый ли Маркъ или его братъ Квинтъ?), но въ настоящемъ своемъ вид она иметъ характеръ нсколько хаотическій и представляется скоре неподражаемымъ, геніальнымъ наброскомъ, чмъ законченнымъ, художественнымъ произведеніемъ. Среди истинныхъ поэтическихъ красотъ попадаются утомительныя длинноты, повторенія, непредвиднные скачки отъ одного предмета къ другому, попадаются недосказанныя мысли и небрежные стихи, а то, что поэма какъ бы обрывается на полуслов и не иметъ заключенія, какого можно было ожидать посл столь роскошнаго вступленія, свидтельствуетъ о томъ, что она не кончена. Порою, мы видимъ, какъ Лукрецій безотчетно отдается теченію своей неукротимой фантазіи: достаточно ему произнести слова pabula Laeta, чтобы тутъ же мимоходомъ нарисовать роскошнйшую пастушескую идиллію, достаточно подумать объ Эмпедокл, чтобы въ звучныхъ стихахъ распространиться о родин философа, Сициліи,— не замчая, что такія отступленія, составляя истинное украшеніе поэмы, подчасъ нарушаютъ порядокъ и впечатлніе разсужденія. Нкоторые толкователи находятъ, что такая незаконченность даетъ произведенію впечатлніе первобытной свжести и разнообразіе. Съ этимъ едва ли можно согласиться. Не вс части поэмы одинаково обработаны. Наиболе отдланы третья книга и вторая половина пятой, гд нарисована роскошная картина послдовательнаго развитія земли. Разумется, если бы остальныя части были обработаны столь же старательно, то он были бы еще лучше.
Языкъ въ поэм о природ архаическій, мало отличающійся отъ языка Эннія и Пакувія, поэтовъ предшествующаго періода. Лукрецій жалуется на недостатокъ словъ и выраженій для изложенія сложныхъ греческихъ разсужденій, все же онъ не только выходитъ побдителемъ изъ такого затрудненія, но создаетъ множество новыхъ формъ и оборотовъ, служащихъ для позднйшихъ поэтовъ. Цицеронъ, Виргилій, Овидій, Горацій, Ювеналъ, даже Марціалъ въ серебряномъ вк римской литературы, вс черпаютъ тутъ не только характерныя выраженія, но цлыя фразы. А. Wohler съ добросовстностью нмецкаго ученаго собралъ огромное число такихъ заимствованій. Ueber d. Einfluss des Lucrez auf die Dichter der Augusteischen Zeitalters. Greifswald. 1876. Образцы ихъ есть также и у Martha въ указанной книг, стр. 351.
Старйшій списокъ поэмы о природ (Archetypus) найденъ во Франціи въ 9-мъ вк. и сдланъ по предположенію Лахмина съ Виргиліанскихъ списковъ 4-го или 5-го вка. Вс дальнйшіе списки могутъ быть отнесены къ тремъ семействамъ, представителями коихъ служатъ: 1) продолговатый лейденскій списокъ, 2) италіанскіе списки флорентинца Поджіо (Poggio) и списокъ Лавретіанской библіотеки, писанный рукою флорентинца Николи Николи и 3) квадратный списокъ (Quadratus) или второй Лейденскій, написанный въ десятомъ столтіи повидимому нмцемъ. Воспроизведеніе рукописныхъ экземпляровъ поэмы Лукреція вызвало безконечный рядъ ошибокъ и цлую литературу комментаріевъ чуть-ли ни къ каждому стиху. Первое печатанное изданіе появилось въ Брешіи въ 1473 году, великолпный экземпляръ его имется въ Амвросіанской библіотек въ Милан. Первое критическое изданіе съ примчаніями, сдлано въ Париж 1534 г. Діонисіемъ Ламбиномъ. Изъ научныхъ критическихъ изданій ныншняго столтія выдляется изданіе Forbiger’а Lipsiae 1828. Въ свое время изданіе Форбигера изобилующее массою разсужденій и толкованій считалось лучшимъ. Съ этого изданія сдланъ, нмецкій переводъ Кнебеля отмченный похвалою Гете. Поздне однако Карлъ Лахманъ съ дкимъ сарказмомъ указалъ на недостатки своего предшественника и написалъ свой знаменитый трактатъ: In T. Lucretii Cari De rerum natura libros commentarius, четвертое изданіе коего вышло въ Берлин 1882 г. Лахманъ, на основаніи строго научнаго сличенія списковъ, возстановилъ тотъ текстъ, которымъ мы пользуемся въ настоящее время. Самое авторитетное изданіе сдлано ученикомъ Лахмана Бернайсомъ. Слдуетъ отмтить также Кэмбриджское изданіе Мнро (Munro).
Поэма ‘De rerum natura’ во вс времена имла большое просвтительное значеніе, еще въ XVIII вк на нее ссылались, какъ на научный источникъ. Нын такое значеніе вполн утрачено. Въ настоящее время некого разубждать въ томъ, что громъ есть проявленіе Божьяго гнва, а если находятся люди, предполагающіе это, никто не станетъ ихъ производить путемъ доводовъ древняго атомизма подобно тому, какъ никому не придетъ въ голову устроить изъ Паренона желзнодорожную станцію, гостиницу, фабрику или другое помщеніе, приспособленное для современныхъ потребностей. Но подобно Паренону, подобно Гомеровымъ поэмамъ и Праксителеву Гермесу ширококрылая поэзія Лукреція остается однимъ изъ высочайшихъ подвиговъ художественнаго вдохновенія, однимъ изъ крупнйшихъ памятниковъ отжившаго міровоззрнія.
Мн остается сказать нсколько словъ о моей попытк впервые перевести сочиненіе Лукреція въ стихотворной форм. Приступая къ переводу, мн надлежало предварительно разршитъ два вопроса. Первый — касался выбора текста. Ознакомившись съ подробнымъ комментаріемъ Лахмана и примчаніями Боккенмюлера, я ршилъ избрать текстъ Бернайса, пользующійся наибольшимъ довріемъ. Но и въ текст Бернайса. мн пришлось натолкнуться на затрудненія, непобдимыя для пониманія, но устранимыя по другимъ текстамъ, а именно: Лахмана 4-ое изданіе, Берлинъ, 1882 г. и Blanchet-Oeuvres comp, d. Lucr. avec la traduction franaise de Lagrange. Garnier frè,res (безъ года). Поэтому я ршивъ остановиться на сборныхъ текстахъ, причемъ Бернайсовъ текстъ (Teubner, 1886) былъ руководящимъ, а остальные два вспомогательными, другой вопросъ относился къ самому переводу. Мысль передать стихи Лукреція въ наиболе современной форм, удовлетворяющей мельчайшимъ требованіямъ современнаго слога и стихосложенія, не мало плняла меня. Но съ первыхъ же двухсотъ стиховъ я убдился, что такой переводъ немыслимъ безъ извстнаго искаженія, если не смысла, то духа произведенія. Яркая, но иногда неуклюже выраженная мысль Лукреція теряла первобытную сочность и искренность и становилась блдной, маловыразительной. Такой переводъ имлъ видъ человка, толкующаго серьезнымъ научнымъ языкомъ о дтской игр въ лошадки. Тогда я ршилъ начать работу сначала и придерживаться строго и точно подлинника, сохраняя въ неприкосновенности смыслъ, обороты, способъ изложенія и по мр возможности самую конструкцію и даже порядокъ словъ. Многое тутъ сдлано въ ущербъ красот и плавности стиха, я лучше всякаго другого сознаю недочеты чисто литературнаго изложенія, и справедливость упрека за то, что мн иногда приходится ставить удареніе на предлогахъ, союзахъ и частицахъ отрицанія, напримръ:
Свойствомъ мы то называемъ, что бè,зъ разрушенія вещи…
I. 450.
или:
Но также нè, изъ изогнутыхъ, спутанныхъ между собою…
II. 459.
Главнымъ утшеніемъ при такихъ упрекахъ мн будетъ сознаніе, что я приложилъ вс силы для передачи мысли Лукреція со всми ея тончайшими оттнками и намреніями.
Въ поэм попадаются стихи, представляющіе плеоназмъ или поставленные не на своемъ мст и потому нарушающіе безъ надобности ходъ разсужденія. Такіе стихи включены мною въ скобки, необязательныя для читателя, несогласнаго съ моимъ мнніемъ.
Въ моемъ труд мн сопутствовали французскіе переводы: Lagrangе (указ. выше), Pаtin. Del nature. Paris. 1876 и Pongerville. De la nature des choses traduit en vers franais, avec un discour prliminaire de la vie de Lucrè,ce et notes. Paris. Lechevalier 1866, и нмецкіе переводы: Knedel. Von der Natur der Dinge. Leipzig. Ph. Reclam, W. Binder. Von der Natur der Dinge. Stuttgart. 1868 и Seydel (Schlierbach) Mnchen, 1881. Русскимъ переводомъ Клеванова я мене всего пользовался: онъ столь же точенъ, какъ и непонятенъ. Прекрасный стихотворный переводъ второй половины V книги О. Базинера (Встн. Европы 1883. II) и стихотворные отрывки, приводимые въ его стать ‘Эпикуризмъ и его отношенія къ новйшимъ теоріямъ’, послужили мн образцомъ стиля и точности. При перевод третьей книги въ широкой мр пользовался новйшей монографіей: Т. Lucr. Carus. De r. n. Drittes Buch erklrt von Richard Heinz e. Leipzig. 1897. Vlg. v. Teubner.