Вс. С. СОЛОВЬЕВЪ.
СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.
КАВКАЗСКІЕ ЛЕГЕНДЫ.
ДЕСЯТЬ ЛТЪ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ Н. . МЕРТЦА.
1904.
Страшный долгъ.
Страшный долгъ.
——
——
——
——
——
——
——
Страшный долг, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1882
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Въ абхазскомъ аул, расположенномъ среди самой живописной горной мстности, жила красивая двушка, по имени Рити. Ее страстно любилъ и настоятельно за нее сватался старшина аула, Гихъ-Урсанъ. Онъ былъ молодъ, красивъ, отличался храбростью и нравился Рити, но особенной любви она къ нему еще не чувствовала.
Она была черезчуръ молода, только что вышла изъ дтства, ей жилось хорошо и весело, она была довольна своей судьбой и о свадьб не хотла еще думать — даже почему-то боялась этой мысли. Поэтому на предложеніе Гихъ-Урсана она отвчала ни да, ни нтъ, хотя нисколько не избгала его общества.
У Рити былъ братъ, почти однихъ лтъ съ нею, немного постарше, котораго она очень любила. Мальчикъ этотъ до сихъ поръ еще ни разу не принималъ участія ни въ одномъ набг своихъ одноаульцевъ и горлъ нетерпніемъ хорошенько побиться съ сосдями-цебельдинцами, исконными врагами абхазцевъ.
Онъ получилъ отъ Гихъ-Урсана общаніе, что въ слдующій набгъ непремнно возьмутъ его.
И вотъ жители аула стали приготовляться къ набгу. Передъ самымъ выступленіемъ Гихъ-Урсанъ повторилъ свое предложеніе Рити.
— Вотъ я теперь иду въ набгъ,— сказалъ онъ ей:— какъ знать, вернусь-ли. Но общай ты мн, что если вернусь подобру по-здорову, то согласишься быть моей женой. Твое общаніе придаетъ мн удачу и счастье. Не будь-же такой холодной, милая Рити,— пожалй меня!..
Говоря это, онъ, сильный и гордый старшина, казался такимъ жалкимъ, его голосъ звучалъ такъ нжно, что Рити, наконецъ, тронулась его любовью, и у нея у самой горяче забилось сердце.
Она ласково взглянула на него.
— Хорошо, я согласна, Гихъ-Урсанъ,— сказала она:— только съ однимъ уговоромъ: ты берешь въ набгъ моего брата, и я очень боюсь за него… Такъ вотъ все и чудится, что не свидться мн съ нимъ больше… Общай-же мн, что станешь охранять его, что вернешь его невредимымъ. Если-же ему судьба быть убитымъ, то принеси мн хоть его голову, чтобы я могла увидть ее въ послдній разъ и похоронить въ родномъ аул.
— Клянусь теб, Рити, исполнить твое желаніе!— отвтилъ, Гихъ-Урсанъ.— Ты сняла теперь большую тяжесть съ моего сердца и пусть хоть вс цебельдинцы противъ меня выступятъ — я не боюсь ихъ, я буду думать о теб, о счастьи, которое меня ожидаетъ — и останусь побдителемъ.
Выступили абхазцы изъ аула, но какъ ни были они осторожны, а цебельдинцы все-же во время узнали объ ихъ приближеніи, не дали застать себя врасплохъ, встртили враговъ съ оружіемъ въ рукахъ.
Произошла жаркая схватка, во время которой и та, и другая сторона выказали много отваги. Горцы дрались какъ зври. Ряды абхазцевъ и цебельдинцевъ убывали съ каждой минутой. Все мсто побоища было усяно убитыми и тяжело ранеными.
Гихъ-Урсанъ ни на шагъ не отступая, дрался впереди всхъ абхазцевъ, въ то-же время стараясь защищать собою брата Рити, котораго не отпускалъ отъ себя. Но вотъ и Гихъ-Урсанъ, сильно раненый въ плечо, упалъ на груду труповъ.
Не будучи въ состояніи, отъ изнеможенія и раны, шевельнуть ни однимъ членомъ, онъ, какъ въ туман, видлъ, что одинъ изъ враговъ напалъ на брата Рити. Храбрый юноша отчаянно защищался, но все-же былъ убитъ наповалъ. Убившій его цебельдинецъ быстро отрзалъ ему шашкой голову, спряталъ ее въ свой мшокъ и скрылся за выступомъ скалы.
Гихъ-Урсанъ испустилъ слабый стонъ и потерялъ сознаніе.
Когда онъ очнулся — ни своихъ, ни враговъ уже не было. Все было тихо, онъ лежалъ среди труповъ. Первое, на чемъ остановился взглядъ его — было обезглавленное тло брата Рити.
Гихъ-Урсань вспомнилъ все — тоска и ужасъ сдавили ему грудь.
‘Что я теперь буду длать?— шепталъ онъ.— Какъ вернусь въ аулъ, какъ покажусь на глаза Рити? Я поклялся ей вернуть брата живымъ или хоть принести его голову… Я не могу теперь исполнить этой клятвы… Стыдъ и позоръ на мн! Рити отвернется отъ меня съ презрніемъ, весь аулъ будетъ издваться надо мною, дти станутъ показывать на меня пальцами и дразнить меня… Я — клятвопреступникъ!.. Рити!.. О, какъ я люблю ее!..’
Онъ вспомнилъ вс свои мечты, которыя преслдовали его даже въ пылу битвы…
‘Одно мн только теперь и остается,— стоналъ онъ:— покончить съ собою!..’
И рука его инстинктивно потянулась къ кинжалу, висвшему у него за поясомъ. Онъ уже вынималъ кинжалъ изъ ноженъ — мигъ — и онъ нанесъ-бы себ смертельную рану, но вдругъ чей-то голосъ прошепталъ надъ нимъ:
— Стой! Оставь кинжалъ! Зачмъ понапрасну убивать себя.
Гихъ-Урсанъ въ изумленіи поднялъ голову и увидлъ, что надъ нимъ стоитъ высокій, стройный, молодой цебельдинецъ съ блднымъ лицомъ, съ горящими какъ уголь глазами и страшной улыбкой.
Невольная дрожь пробжала по членамъ Гихъ-Урсана, а молодой цебельдинецъ продолжалъ:
— Несчастный, жалкій человкъ! Неужели думаешь ты, что нтъ уже на свт такой силы, которая-бы вернула теб твое счастье?
— Нтъ такой силы!— отчаянно крикнулъ. Гихъ-Урсанъ и снова схватился за кинжалъ.
— А горный духъ?— сказалъ съ какимъ-то нечеловческимъ смхомъ незнакомецъ.— Теб стоитъ только призвать его — и онъ вмигъ поможетъ теб…
Выпало оружіе изъ руки Гихъ-Урсана.
— Горный духъ,— повторилъ онъ — и, вспомнивъ слова псни, которою призывали горнаго духа, онъ слабымъ голосомъ, впадая въ забытье и оцпенніе, заплъ эту пснь.
Вдругъ ужасный хохотъ огласилъ долину и сосднія горы. Незнакомецъ распахнулъ свою бурку — и Гихъ-Урсанъ увидлъ подъ нею мертвую голову брата Рити.
— Вотъ она! Бери ее!— крикнулъ страшный цебельдинецъ.
Окровавленная голова упала прямо на колни Гихъ-Урсана.
— Я исполнилъ тое желаніе… Я далъ теб то, что теперь для тебя всего дороже: но помни, что съ этой минуты ты у меня въ долгу. Десять лтъ я не стану напоминать теб о твоемъ долг, но ровно черезъ десять лтъ возьму у тебя то, что будетъ для тебя тогда дороже всего на свт!
И съ этими словами страшный цебельдинецъ исчезъ.
Гихъ-Урсанъ перевязалъ свою рану, спряталъ окровавленную голову брата Рити въ мшокъ, который для подобной цли иметъ при себ всякій горецъ, отправляющійся драться съ врагами, и хоть съ большимъ трудомъ, но все-же добрался въ родной аулъ.
Его встртило съ радостью все населеніе аула, такъ какъ немногіе вернувшіеся изъ набга войны разсказали, что онъ, вмст съ братомъ Рити, былъ убитъ въ схватк. Но Гихъ-Урсанъ мало обратилъ вниманія на этотъ пріемъ — онъ поспшилъ въ саклю Рити, гд бдная двушка убивалась и плакала по своемъ любимомъ брат.
Увидя обезображенную голову юноши, она предалась еще большему отчаянію, и Гихъ-Урсану стоило много труда ее успокоить и заставить примириться съ мыслью объ ея тяжелой утрат.
Однако, время и искусство Гихъ-Урсана взяли свое. Черезъ нсколько дней Рити перестала плакать и убиваться, а еще черезъ нсколько дней начала съ видимымъ удовольствіемъ вслушиваться въ страстныя признанія Гихъ-Урсана.
— Ты исполнилъ свою клятву,— говорила она:— и я должна сдержать свое общаніе.
— Нтъ, Рити,— отвчалъ ей Гихъ-Урсанъ:— я не хочу тебя неволить. Если ты идешь за меня только для того, чтобы сдержать общаніе — я тебя отъ него освобождаю. Что мн проку въ томъ, что ты будешь моей женою, если я стану сомнваться въ любви твоей.
— Разв ты не видишь теперь, что я люблю тебя,— съ тихой и нжной улыбкой перебивала его Риги: — теперь я совсмъ одинока, нтъ моего милаго брата, теперь ты у меня одинъ остался, такъ какъ-же мн не любить тебя!
Гихъ-Урсанъ чувствовалъ себя очень счастливымъ, но его смущала мысль о томъ, что онъ скрываетъ отъ своей милой т обстоятельства, при которыхъ онъ получилъ возможность исполнить данную клятву. Только все-же онъ не ршился ей признаться.
Скоро былъ назначенъ день ихъ свадьбы. Весь аулъ принималъ участіе въ этомъ торжественномъ событіи. Гихъ-Урсанъ со своей молодою и красивой женою зажилъ на славу и, окруженный ея любовью и всеобщимъ уваженіемъ, совсмъ даже позабылъ о своей встрч съ ужаснымъ цебельдинцемъ и о срок, который тотъ назначилъ ему для уплаты долга.
Прошло десять лтъ. Гихъ-Урсанъ попрежнему жилъ счастливо и любовно со своею Рити, только для полнаго счастія имъ все-же кое-чего недоставало. Не было у нихъ дтей, и они оба горячо желали имть ребенка.
— Ахъ, если-бы у насъ родился сынокъ!— часто говаривалъ Гихъ-Урсанъ, глубоко вздыхая.
И вотъ на десятомъ году супружества Рити наконецъ стала надяться, что желаніе его будетъ исполнено. Но она по абхазскому обычаю, тщательно скрывала отъ него это обстоятельство.
Разъ ночью, Гихъ-Урсанъ крпко спалъ. Рити почувствовала, что ршительная минута настала. Она тихонько встала съ постели, зажгла огонь, сняла со стны винтовку мужа и выстрлила въ дверь сакли.
Гихъ-Урсанъ проснулся отъ выстрла, увидлъ жену съ дымящейся винтовкой въ рукахъ и понялъ, что означалъ этотъ издавна принятый обычаемъ выстрлъ.
Онъ вскочилъ съ радостнымъ крикомъ и, даже позабывъ надть шапку, кинулся за опытной старухой, которая должна была оказать помощь Рити.
Приведя старуху, онъ остался у входа въ саклю и ждалъ съ замираніемъ сердца. Минуты казались ему безконечными.
Но вотъ дверь пріотворилась, и у порога показалась старуха.
— Отвага или красота?— сдлалъ онъ, едва владя собою, неизбжный въ подобномъ случа вопросъ.
— Отвага!— торжественно отвтила старуха.
Это значило, что у него родился сынъ.
Гихъ-Урсанъ какъ сумасшедшій кинулся въ саклю.
Жена простирала къ нему объятія, а рядомъ съ нею барахтался крошечными ноженками и рученками и задорно пищалъ здоровенькій мальчикъ.
Гихъ-Урсанъ чувствовалъ, что онъ теперь — счастливйшій человкъ во всемъ свт.
Скоро Гихъ-Урсанъ и Рити, по абхазскому обычаю, выбрали одного почтеннаго и зажиточнаго жителя сосдняго аула въ аталыки {Въ Абхазіи, какъ и въ нкоторыхъ другихъ кавказскихъ странахъ, издавна существуетъ обычай аталычества. Воспитатель, которому поручается ребенокъ съ тмъ, чтобы онъ жилъ и воспитывался у него до совершеннолтія. Такимъ образомъ, мальчикъ, выросшій въ чужой семь, незнающій отца съ матерью, вернувшись въ родной домъ, чувствуетъ себя чужимъ. Этотъ нелпый обычай, естественно, способствуетъ только распаденію семьи, производитъ раздоры, а часто и семейный развратъ.} своему сыну.
Назначенъ былъ день передачи ребенка воспитателю. Обрядъ этотъ долженъ былъ совершиться съ обычною въ такихъ случаяхъ торжественностью и церемоніей.
Наканун дня передачи Гихъ-Урсанъ заснулъ счастливый и довольный въ свэей сакл. Сонъ его былъ крпокъ. Но вдругъ кто-то разбудилъ его. Онъ проснулся, и каковъ-же былъ его ужасъ, когда, при слабомъ мерцаніи начинавшагося утра, онъ увидлъ передъ собою знакомую фигуру горнаго духа, принимавшаго видъ цебельдинскаго воина,
‘Десять лтъ прошло, Гихъ-Урсанъ,— шепнулъ горный духъ, сверкнувъ глазами:— завтра я получу отъ тебя долгъ мой!’
Гихъ-Урсанъ огъ невольнаго ужаса впалъ въ забытье. А когда очнулся — было уже совсмъ свтло, и онъ, вспомнивъ случившееся съ нимъ, не могъ даже ршить, было-ли это наяву, или во сн. Онъ постарался отогнать отъ себя тяжелыя мысли, постарался заглушить въ себ тоскливое предчувствіе, которое щемило его сердце.
Скоро явился аталыкъ, собрались сосди. Рити съ большимъ горемъ, которое, однако-же, она тщательно скрывала, повинуясь обычаямъ предковъ, простилась со своимъ ребенкомъ. Гихъ-Урсань съ рукъ на руки передалъ его аталыку. Аталыкъ вышелъ изъ сакли съ ребенкомъ.
И вотъ въ это самое мгновеніе на ярко-голубомъ неб обрисовалась черная точка. Точка эта росла, росла, приближалась, и уже ясно вс могли различить гигантскаго орла, который кружился въ воздух. Орелъ быстро спустился надъ аталыкомъ, взмахомъ крыла сшибъ его съ ногъ, схватилъ огромными когтями плачущаго ребенка и, прежде чмъ собравшіеся успли придти въ себя, исчезъ съ нимъ въ вышин. Ужасъ напалъ на всхъ. Рити въ отчаяніи ломала руки и обливалась слезами.
Но одинъ только Гихъ-Урсанъ понималъ, что это значитъ. Онъ какъ безумный выбжалъ изъ аула въ горы. Онъ ршился во что-бы то ни стало добыть своего сына, отнять его у горнаго духа.
Онъ скитался по горамъ нсколько дней, питался дикими ягодами, утолялъ жажду у шумно бгущихъ источниковъ. Онъ взбирался все выше и выше, на такія крутизны, по которымъ еще не ступала нога человка.
До то его поиски бы и тщетны. Но вотъ онъ сталъ иногда явственно слышать гд-то недалеко плачъ своего ребенка и дикій хохотъ горнаго духа.
Онъ останавливался, затаивъ дыханіе, замирая отъ сердечной муки, чутко прислушиваясь. Тогда плачъ и хохотъ смолкали.
Все было тихо кругомъ, только гд-то внизу раздался выстрлъ охотника, только гд-то вверху, надъ скалой, слышался взмахъ орлиныхъ крыльевъ.
Но одинъ разъ дтскій плачъ и страшный хохотъ раздались такъ близко отъ Гихъ-Урсана, что онъ чуть не скатился съ кручи въ бурно-бжавшую на дн пропасти рку. Онъ поднялъ глаза и увидлъ надъ собою, на самомъ краю остраго выступа скалы своего сына. Малютка пересталъ плакать. Озаренный яркимъ солнцемъ, онъ игралъ разсыпанными вокругъ него цвтами, а горный духъ, склонившись надъ нимъ, напвалъ ему нжную колыбельную псню. Втерокъ сдувалъ лепестки розъ и айдъ, которые крутились въ воздух и долетали до самаго Гихъ-Урсана. Втерокъ разввалъ пряди черныхъ волосъ горнаго духа, обрамлявшихъ его блдное лицо съ невыносимо горящими глазами.
Гихъ-Урсанъ не могъ вынести этого зрлища. Онъ испустилъ отчаянный стонъ и изо всхъ силъ поползъ на верхъ скалы, цпляясь за острыя каменья. Но въ эту минуту раздался снова дикій хохотъ. Гихъ-Урсанъ скатился внизъ и остался недвижимъ, въ полномъ усыпленіи.
На слдующій день было то-же самое. Горный духъ давалъ несчастному отцу возможность любоваться ребенкомъ издали. Но каждый разъ, когда Гихъ-Урсанъ старался приблизиться, то впадалъ въ дремоту и засыпалъ заколдованнымъ сномъ.
Наконецъ Гихъ-Урсанъ убдился, что не можетъ сладить съ очарованіемъ, что своими силами не добудетъ ребенка. Тогда онъ вспомнилъ о знаменитомъ джигит Ширар, который славился своею силою, безстрашіемъ и твердостью. Вспомнилъ еще Гихъ-Урсанъ, что у него есть шашка съ крестообразнымъ эфесомъ, взятая имъ отъ плннаго гяура, который разсказалъ ему, что по вол Аллаха, шайтанъ, какъ увидитъ этотъ крестъ — тотчасъ-же начинаетъ терзаться, будто бы его огнемъ палятъ.
Нашелъ Гихъ-Урсанъ джигита Ширара, разсказалъ ему о своемъ гор и просилъ у него помощи. Шираръ согласился вступить въ поединокъ съ горнымь духомъ. Отправились они въ горы и скоро услыхали плачъ ребенка и сладкую колыбельную псню духа.
— Прощай!— сказалъ Шираръ Гихъ-Урсану.— Оставайся здсь и жди меня. Дай мн твою шашку, увижу — правду-ли разсказалъ теб плнный гяуръ про то, что шайтанъ креста боится.
Сказалъ это Шираръ и, подобно легкой серн, помчался вверхъ, перепрыгивая съ утеса на утесъ, черезъ пропасти. Онъ былъ уже близко къ самой вершин скалы. Не разъ чувствовалъ онъ, какъ слабость на него нападаетъ, какъ сонъ начинаетъ клонить его. Но онъ понималъ, что то чары горнаго духа. Онъ думалъ о своей шашк, думалъ объ отчаяніи Гихъ-Урсана и отгонялъ отъ себя и слабость и сонъ. Онъ закутывалъ себ башлыкомъ голову, чтобы не слышать манящихъ, чарующихъ звуковъ колыбельной псни и поднимался все выше и выше.
Вотъ, вотъ онъ сейчасъ достигнетъ вершины скалы, съ которой раздается псня и плачъ ребенка!..
Но, что это? Передъ нимъ, въ двухъ шагахъ отъ него, вдругъ очутилась молодая абхазка, легкая и граціозная, какъ виднье, прекрасная какъ первая изъ женъ Магометова рая, будто сотканная изъ легкихъ предразсвтныхъ облаковъ и горнаго воздуха. Одежда ея была такъ прозрачна, что черезъ нее просвчивали роскошныя формы. И Шираръ могъ-бы сосчитать каждую розовую жилку на персяхъ этой волшебной красавицы.
Не устоялъ Джигитъ и жаднымъ взоромъ впился въ дивное видніе, и остался неподвиженъ, готовый уже поддаться очарованію, но внезапно пришедшая мысль о шашк гяура, снова заставила его очнуться. Образъ красавицы испарился въ воздухъ. Шираръ кинулся вверхъ и въ нсколько отчаянныхъ прыжковъ былъ на вершин скалы передъ горнымъ духомъ.
Тотъ сверкнулъ глазами, схватилъ ребенка и, выпрямившись во весь свой нечеловческій ростъ, поднялъ малютку надъ бездной, будто собираясь его туда кинуть.
Шираръ невольно остановился.
Тогда горный духъ снова положилъ ребенка на цвты.
Одно только мгновеніе продолжалась нершительность Ширара. Внизу, далеко подъ скалою, до его слуха донесся вопль Гихъ-Урсана, и этотъ вопль придалъ ему ршимость. Онъ отломилъ крестообразную рукоятку отъ шашки, съ проклянемъ кинулся на духа и изо всхъ силъ бросилъ въ него этой рукояткой. Дрогнула вся скала и пошатнулась. Горный духъ застоналъ и низринулся въ пропасть.
Шираръ схватилъ ребенка и, крпко держа его, спустился со скалы къ счастливому, не врящему своимъ глазамъ, Гихъ-Урсану.
Абхазцы разсказываютъ, что и до сихъ поръ изъ этой пропасти, въ которую упалъ духъ и которая называется саи-набракь, то-есть ‘пропасть больного демона’, слышатся вопли и стоны…
1882 г.