Стихотворения, Полевой Николай Алексеевич, Год: 1832 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 2 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Русская стихотворная пародия (XVIII-начало XX в.)

Библиотека Поэта. Большая серия

Л., ‘Советский Писатель’, 1960

ЭПИГРАММА

Шалун, Гораций наших лет,

О милый баловень досуга!

Ты позабыл поэта-друга,

Душемутительный поэт.

О <Баратынский>! Ты поэт,

И я поэт, мы все поэты.

Ты среди волн туманной Леты

Не утонул, поэт-атлет!

<Н. А. Полевой>

<1830>

Эпиграмма (‘Шалун, Гораций наших лет…’). Впервые — МТ, 1830, No 1, стр. 95, в рецензии Н. А. Полевого на ‘Пиитическую игрушку’. Полевой Николай Алексеевич (1796—1846) — журналист, писатель и историк, редактор прогрессивного журнала ‘Московский телеграф’ (1825—1834), закрытого после отрицательной рецензии на монархическую пьесу Кукольника ‘Рука всевышнего отечество спасла’. Вскоре после разгрома журнала внутренне сломленный Полевой перешел в лагерь реакции. О нем см. вступ. статью, стр. 45—50. Пародия на жанр дружеской эпиграммы. Один из первых выпадов Полевого против романтической поэзии. В своей рецензии Полевой предлагает автору ‘Пиитической игрушки’ распространить свое изобретение и на романтизм. ‘Романтизм может ему предоставить не менее потехи. Разве более лада в удалых посланиях, туманных элегиях, разрывчатых отрывках, какими душат нас теперь во имя романтизма? Советуем г. М. увеличить свою ‘Пиитическую игрушку’, составить отделы для идиллий, элегий, отрывков, разбойничьих песен, баллад: дело нетрудное!’ Далее как образчик разборного произведения новой школы приводится эпиграмма: ‘Шалун, Гораций наших лет…’. ‘Можно перестановить все строчки, на место точек вставить имя собственное, и смысла не прибудет, не убудет, то есть, как его не было, так и не будет никакого’. Приведены и примеры перестановок:

Шалун, Гораций наших лет!

Иль среди волн туманной Леты

Ты утонул, как все поэты,

Душемутительный поэт?

Среди беспечного досуга,

О милый баловень — поэт!

Ты позабыл поэта-друга,

Душемучительный атлет.

Хотя пародийная эпиграмма несомненно направлена против Баратынского, ввиду ее общего характера, помещаем ее в числе жанровых и стилевых пародий. Интересно отметить, что впоследствии В. С. Курочкин, по-видимому, воспользовался этой ‘разборной эпиграммой’, пародируя жанр ‘дружеского послания’ (‘Поручение в Ревель’ Вяземского, 1833) в небольшой сценке встречи на парижском бульваре гр. В. А. Соллогуба и кн. П. А. Вяземского (И, 1862, No 40, в фельетоне ‘В гостях и дома’):

О поэт! Ты атлет. Врат Гомеру родной…

Душемутительный поэт — выражение Баратынского в стихотворении ‘Подражателям’ (‘Московский вестник’, 1830, No 1), направленном против эпигонов романтической поэзии. Гораций — см. примеч. к пародии ‘Союз поэтов’, стр. 699.

ХЛОЕ

<МАДРИГАЛ ПОЭТА МЫСЛИНСКОГО>

О Хлоя милая! зачем желать венцов,

И славы, и побед, слезами окропленных?

Нет! я не приведу к стопам твоим рабов,

Не приведу к тебе героев, мной плененных:

Тобою побежден, тобой плененный сам,

Я тихую мою и счастливую долю

За блеск, и почести, и славу не отдам

И воле предпочту блаженную неволю!

<Н. А. Полевой>

<1831>

Хлое. Впервые — МТ, 1831, No 6, НЖ, стр. 102, в сцене Н. А. Полевого ‘Три дня в двадцати годах’. Мадригал читает поэт Мыслинский.

<МОНОЛОГ ИЗ ТРАГЕДИИ МЫСЛИНСКОГО 'АРТАКСЕРКС'

Камбиз, принц Индийский, приведен в цепях перед тирана.

И ты помыслить мог, что смелою душой,

Тиран! я преклонюсь, робея пред тобой?

Что, трепеща угроз, что, устрашаясь смерти,

Я славу и любовь в душе возмог бы стерти?

Нет, нет! скорей падет во прах моя глава,

Чем душу устрашат твои, злодей, слова!

Могила славная — славнее, чем корона,

Подобная твоей. И чести и закона

Рушитель, хищник, враг и бога и людей,

Внимай упрек моих бестрепетных речей.

Меня, на смерть тобой, на гибель обреченна,

Со славой вознесет пространная вселенна,

А ты, на троне раб страстей и тяжких дум,

Исчезнешь так, как ветр Аравии самум,

В пустынях гибелью полет свой означая

И память о себе проклятьем оставляя…

<Н. А. Полевой>

<1831>

<Монолог из трагедии Мыслинского 'Артаксеркс'>. Впервые — там же, стр. 103. Монолог читает поэт Мыслинский в той же сцене (см. выше).

ОДА НА СВИРЕПСТВОВАВШУЮ В МОСКВЕ БОЛЕЗНЬ, ХОЛЕРУ

От стран Гангеса отдаленных,

От дальних Индии морей,

Горящим Югом возмущенных,

Явилась — бич, гроза людей…

(и так далее —102 строфы)

<Н. А. Полевой>

<1831>

Ода на свирепствовавшую в Москве болезнь, Холеру. Впервые — МТ, 1831, No 17, НЖ, стр. 295, в очерке Н. А. Полевого ‘Беседа у старого литератора, или Устарела старина!’. Печ. по изд. ‘Новый живописец’, ч. 4, М., 1832, стр. 186. Оду читает престарелый ‘лирик’ Карп Григорьевич в доказательство того, что ‘и в наши времена есть последователи истинной поэзии, т. е. изящной, классической’. Возможно, имеется в виду Д. И. Хвостов. Гангес — Ганг.

ЭПИГРАММА

<ЭКСПРОМТ ПОЭТА ТАЛАНТИНА>

Корчи харю философа,

Сухопарый критик мой!

Я молчу — в ответ ни слова,

Но разделаюсь с тобой!

С длинноухими ослами

Нас дубина разочтет,

И с тобою не стихами —

Палкой кончу я расчет!

<Н. А. Полевой>

<1831>

Эпиграмма (‘Корчи харю философа…’). Впервые — МТ, 1831, No 21, НЖ, стр. 350, в очерке Н. А. Полевого ‘Беседа у молодого литератора, или Старым бредит новизна’. Печ. по изд. ‘Новый живописец’, ч. 4. М., 1832, стр. 192. Пародируется жанр поэтического экспромта. Возможно, намек на Баратынского. Эпиграмму читает поэт Талантин.

ВОСПОМИНАНИЯ

<СТИХИ ПОЭТА ГРОШЕВИКОВА>

Безумства юного бескрылые желанья,

Мечта минувшего, тяжелый думы след,

Мои бывалые, живые бушеванья,

Страстей и призраков давно заглохший цвет,

Обман надежд моих, и славы обольщенья,

Любви, вина и слез живые наслажденья,—

Вас нет, давно вас нет!

<Н. А. Полевой>

<1832>

Воспоминания (‘Безумства юного бескрылые желанья…’). Впервые — МТ, 1832, No 5, ‘Камер-обскура’, стр. 96, в очерке Н. А. Полевого ‘Общество беззубых литераторов’. Печ. по изд.— ‘Новый живописец’, ч. 6. M., 1832, стр. 97. Стихи произносит Грошевиков — молодой сотрудник ‘Общества’.

*** * ***

Вот сердца горестных замет,

Ума холодных наблюдений,

Незрелых и увядших лет,

Бессонниц, легких вдохновений

Небрежный плод. Моих забав,

Простонародных, идеальных,

Полусмешных, полупечальных —

Прими собранье пестрых глав,

Ну! так и быть — рукой пристрастной,

Высоких дум и простоты,

Поэзии живой и ясной,

Святой исполненной мечты,

Достойнее души прекрасной,

Залог достойнее тебя,

Хотел бы я тебе представить,

Вниманье дружбы возлюбя,

Не мысля гордый свет забавить…

<Н. А. Полевой>

<1831>

‘Вот сердца горестных замет…’ Впервые — МТ, 1831, No 21, НЖ, стр. 352—353, в очерке Н. А. Полевого ‘Беседа у молодого литератора’. Печ. по изд.— ‘Новый живописец общества и литературы’, ч. 4, М., 1832, стр. 195. Составлено из стихов ‘Посвящения П. А. Плетневу’ в ‘Евгении Онегине’. Стихотворение читает литератор Эпитетин в доказательство того, что ‘никогда поэзия русская не восходила на такую высокую ступень’. В ответ слышатся голоса: ‘Это Пушкин, Пушкин! Соловей, чудо! Что Байрон перед ним!’ Талантин: ‘Да ты прочитал стихи его задом наперед’. Эпитетин: ‘Как? Ах! в самом деле’. Ксенофонт Полевой наивно объяснял появление пародии Н. А. Полевого стремлением требовать от Пушкина ‘больше, нежели от какого-нибудь рядового писателя’. ‘Он доказывал даже слабость его стихов, не находя в них связи, и для примера предлагал читать некоторые отрывки их с конца к началу, причем смысл почти не изменялся’. За это будто бы Пушкин и ‘пылал гневом против него’ (ПМ, стр. 305).

ПОЭТ

(ПОСВЯЩЕНО Ф. Ф. МОТЫЛЬКОВУ)

‘Самовластительный губитель

Забав и доблестей своих,

То добрый гений, то мучитель,

Мертвец средь радостей земных

И гость веселый на кладбище,

Поэт! скажи мне: где жилище,

Где дом твой, дивный чародей?

Небрежной лирою своей

Ты нас то мучишь, то терзаешь,

То радуешь, то веселишь,

К ногам порока упадаешь,

Добро презрением даришь,

То над неопытною девой,

Как старый грешник, шутишь ты

И тратишь дикие мечты.

Скажи: зачем твои сомненья,

Твои безумные волненья,

Зачем в тебе порок и зло

Блестящим даром облекло

Судьбы счастливой заблужденье?

Зачем к тебе, сует дитя,

Вползли, взгнездилися пороки:

Лжи, лести, низости уроки

Ты проповедуешь шутя?

С твоим божественным искусством,

Зачем, презренной славы льстец,

Зачем предательским ты чувством

Мрачишь лавровый свой венец?’

Так говорила чернь слепая,

Поэту дивному внимая.

Он горделиво посмотрел

На вопль и клики черни дикой,

Не дорожа ее уликой,

Как юный, бодрственный орел,

Ударил в струны золотые,

С земли далеко улетел,

В передней у вельможи сел

И песни дивные, живые

В восторге радости запел.

Бессмыслов <Н. А. Полевой>

СПб., 1832

Поэт. Впервые — МТ, 1832, ‘Камер-обскура’, No 8, »Трудолюбивый муравей’. Историко-политическо-литературная газета, издаваемая в городе N. N. Яковом Ротозеевым и Фомою Низкопоклониным’, стр. 153—154. Пародия на стихотворение А. С. Пушкина ‘Чернь’ (‘Московский вестник’, 1829, No 1). Появлению пародии предшествовали резкие выпады Полевого против стихотворения Пушкина ‘К вельможе’ (обращенного к князю Н. Б. Юсупову), напечатанного в ЛГ (1830, No 30). В фельетоне ‘Утро в кабинете знатного барина’ (МТ, 1830, No 10) Полевой допустил грубый выпад против Пушкина. Секретарь князя Беззубова подносит ему ‘листок печатный’ со стихами, где восхваляется князь, который ‘умеет наслаждаться жизнью, покровительствует искусствам, ездил в какую-то землю только затем, чтобы взглянуть на хорошеньких женщин, пил кофе с Вольтером и играл в шашки с каким-то Бомарше’. Князь велит пригласить стихотворца к столу, однако наказывает ‘не слишком вежливо обходиться с ним’, так как ‘эти люди забывчивы’. После запрещения цензурою перепечатки этого фельетона в отдельном издании ‘Нового живописца’ Полевой повторяет свой выпад в конце пародии на ‘Чернь’.

К ВЕСНЕ

Опять лазурными лучами

Взошло на вешний небосклон,

Опять привычными мечтами

Тобой рассеян зимний сон,

Природы баловень могучий,

Любовник осени пахучей,

Жених весны, зимы супруг

И лета благодатный друг!

Нет, нет! не развевай унынья,

Не грей чела, и не лови

В глазах обманчивой любви

Моей слезы……

Убитый роком, я отныне

Посхимлен горестью навек —

Моя судьба судьбе упрек,

Упрек безжалостной судьбине…

Надежды свет мне не златит

Бывалой прелестью долины,

Не золотит весны картины

И солнцем счастья не горит…

Я — мертвеца живого вид,

Пугаю всех моей мечтою,

Расстался с девой неземною

И погубил свой идеал!

Подай мне тяжкий свой фиал,

Моя знакомая, приветом

Меня мирившая со светом

И с благодатью тяжких мук,

Ты исцели мне мой недуг,

Ты, мой сопутник неизменный,

Отрада горести блаженной,

Костлявый гость моей весны!

Мой кончен пир, оточтены

Мгновенья радости живые

И сны надежды золотые!

Н. Пр … н <Н. А. Полевой>

<1832>

К весне. Впервые — МТ, 1832, ‘Камер-обскура’, No 6, ‘Трудолюбивый муравей’, стр. 105—106. Пародируются общие мотивы элегий Е. А. Баратынского.

РИМ

Как тень седого великана

В могильном саване, как дым

Под ледяной корой волкана,

Так ты, великий, дивный Рим,

Времен минувших оклик дикий,

Костьми бессмертных помощен,

Как твой пустынный Пантеон,

Стоит в развалинах великий!

Не говори, не повторяй

Твоих заветов и преданий,

Не возбуждай воспоминаний,

Души поэта не смущай!

Пускай бессмертного могила

Не произносит мелких слов,

Пока тебе язык богов,

Моей угрюмой музы сила

Упрямых, северных стихов

В завет потомку не дарила!

Молчи, красноречивый Рим…

. . . . . . . . . . . . . .

Твои развалины святые,

Твои остатки гробовые

Я оживлю моим стихом!

Как бы на Пифии треножник,

С поникшим сяду я челом

На те места, где акиф-безбожник

С огнем являлся и с мечом,

Стадами думы зароятся

В душе поэта, смело cm

Глядит на мир, когда теснятся

К нему стихи со всех сторон!

Он обнят выспренним пожаром,

Он презирает вкус и ум,

Воспламененный чудным даром,

Он дик, он смел, как бури шум!

Себе единому понятен,

Для черни смысл он потерял —

И черни глас ему невнятен,

И ей не знать, что он писал!

Картофелин <Н.А. Полевой>

Рим

1832 г. Марта 3 д.

Рим. Впервые — МТ, 1832, No 7, ‘Камера-обскура’, стр. 129—130. Картофелин — пародийный псевдоним Степана Петровича Шевырева, поэта, критика, профессора литературы Московского университета, впоследствии принимавшего близкое участие в издании органа официальной народности — журнала ‘Москвитянин’. Пародируются ‘Стансы Риму’ Шевырева (‘Телескоп’, 1831, No 2):

На лестнице торжественной веков

Ты к славе шел, о древний град свободы,

Ты путь свершил при звоне тех оков,

Которыми опутывал народы…

Заключительные стихи пародии имеют в виду ‘Послание к А. С. Пушкину’ Шевырева (альманах ‘Денница’, 1831), предлагающее реакционное понимание поэзии как ‘пророчества’, непонятного другим:

Из Рима мой к тебе несется стих,

Весь трепетный, но полный чувством тайным,

Пророчеством, невнятным для других,

Но для тебя не темным, не случайным.

Здесь, как в гробу, грядущее видней,

Здесь и слепец дерзает быть пророком,

Здесь мысль, полна предания, смелей

Потьмы веков пронзает орлим оком.

—-

МНИМАЯ ПОЭЗИЯ

МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ ПОЭТИЧЕСКОЙ ПАРОДИИ XVIII и XIX вв.

ПОД РЕДАКЦИЕЙ Ю. ТЫНЯНОВА

‘АСADЕMIА’

МОСКВА — ЛЕНИНГРАД
1931

ХЛОЕ

О, Хлоя милая! зачем желать венцов

И славы и побед, слезами окропленных?

Нет! Я не приведу к стопам твоим рабов,

Не приведу к тебе героев, мной плененных:

Тобою побежден, тобой плененный сам,

Я тихую мою и счастливую долю,

За блеск и почести, и славу не отдам,

И воле предпочту блаженную неволю!

Мыслинский. (54)

В АЛЬБОМ А. Б. В.

Нет! Нет, не уверяй в бывалом!

Моя весна исчезла сном,

И сердце грустное завяло,

И память сгибла о былом!

Мои восторги сладострастья,

Моя приветная весна,

Уж не мои, и призрак счастья

Моя богиня … где она?

Холодный разум, мой губитель,

В могиле сердца склеп мечтам

Кладет безжалостный строитель.

Ему былое я отдам …

Ты памятник мечты священной

И прежних радостей моих,

Листок в Альбоме незабвенной

Будь поученьем для других!

Н. А. Полевой. (55)

В АЛЬБОМ К Д. Е. Ж.

Альбом прелестен ваш — и грустным

Его охолодит стихом,

Моим напевом неискусным,

Мечтою бог знает о чем?

Но по листочку алой розы

Ползет бедняжка червячок …

Пусть и в Альбоме вашем слезы

И мой останется листок!

Н. А. Полевой. (56)

54. ‘Новый Живописец’, ч. 3, с. 137.

55. ‘Моск. Телеграф’, 1830, ч. 34, с. 229—230.

56. Там же, с. 231.

АПОЛОГИ

Во храме жертвенник преступника скрывал.

‘Как?’ Правосудие вопило раздраженно.

Стучат в окно. ‘Кто тут?’ хозяин вопрошает.

— Я Слава. — ‘А с тобой?’ — Порок. — ‘Прошу простить

‘Не Слава ты: Пророк со Славой не бывает’.

Кто зол, кто сплетник, тот не может славен быть.

Простой цветочек, дикой,

Нечаянно попал в один пучок с гвоздикой.

Лавровый лист один на ветке старой был,

Забытый от других, и вдруг зашевелился,

Шел мальчик, слышит шум, сорвал и погубил.

Молчать бы листику, он лучше б сохранился.

Н. А. Полевой. (101)

101. ‘Новый Живописец’, ч. 2, с. 194. ‘Апологи’ И. И. Дмитриева изданы в 1826 году. Большая часть их является переводом басен Молво. ‘Я не забочусь о том,— писал Дмитриев в предисловии, — признают ли их баснями или апологами. Соглашаюсь даже и сам назвать их просто ‘нравоучительными четверостишиями’.

КНИЖНАЯ ЛАВКА

Элегия

Сельское кладбище

Элегия

Уже бледнеет день, скрываясь за горою,

Шумящие стада толпятся над рекой,

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

Последний солнца луч сверкает за горою,

Повсюду шум глухой запоров и ключей,

Из лавок, погребов, медлительной стопою,

Идут за самовар купцы к семье своей.

Здесь мрачно!.. книг ряды прилавки отягчают

И в смертной тишине на полках предстоят,

Громады свертков, кип поллавки занимают,

И под прилавками безмолвные лежат …

Лишь изредка с высот, под потолок взнесенный,

Огромный фолиант, от смелого толчка

(Котом-отшельником, иль крысой потрясенный)

Летит — и падает измятый с высока!..

Под сводом каменным сей лавки погребенны

Романы, позести, поэм обширный ряд.

Здесь проза русская, стихи переведенны —

Забытые, в пыли сном безрассудным спят!

Журналов грозна брань, сердитые посланья,

Ни клик, ни похвалы, ни даже едкость слов,

Ни рецензента суд, награды ожиданья —

Ничто не воскресит забытых мертвецов …

О славе будущей, о похвалах мечтая,

Не будут их творцы, как милых чад, хвалить,

Число листов и вес творенья исчисляя,

Читаньем бедняков зевающих морить.

Пусть гордый Аристарх их жребий презирает,

Смеясь заброшенным на снедь червей трудам,

Пускай немногим он бессмертье обещает —

И Летскою водой кропит по чердакам.

На всех ярится смерть!.. как Ливия Декады,

Сопутница веков — так всех она пожнет,

И Тасса, и творцов Георгик, Лузияды,

Равно в гроб вечного забвения сведет!

А вы, Горацием и Буало прельщенны!

Зачем же спящих здесь спешите презирать,

Что в мрак невежества и в глупость облеченны,

Едва родясь, они стремились умирать?

Напрасно гении, как будто полубоги

Умом, по правилам бессмертны быть хотят,

Вотще бегут они от общей всем дороги —

Всемощные судьбы они не отвратят…

Ужель забвение, смягчаясь похвалою,

Омара дерзкого добычу возвратит?

Греми, Гомер!.. клянусь поэмою большою:

Лет тысяч через пять — ты будешь позабыт!

А что для вечности пять тысяч лет, иль боле —

Не все ль одно, что миг?.. Здесь в лавке все равны:

Один шед малый путь, другой прошед подоле

На полках все равно в пыли погребены!

Кто знает, может быть, вот здесь в углу таится

Прах оды громкие, способной рассмешить —

И старых книг жилец, червь тонкий шевелится

В поэме, что в пример дурачеств может быть!

Бесславным славиться в потомках отдаленных,

Сей рок, блестящий рок им не был обречен,

Увы, безвестности цепями отягченных,

Листы и переплет, мышам достались в плен

Быть может, сверток од, галиматьи образчик.

Паук в сетях своих от зорких глаз заткал,

Быть может с рыбою или с икрой приказчик,

Полтома глупостей из лавки растаскал…

Быть может новая, в стихах Телемахида,

Для скуки — золото, для вкуса — смертный враг,

Памела новая, Дейдамия, Таврида

Иль новый Миромонд погребены здесь в npaxi

Греметь на севере бессмыслия главою

И пол-отечества — заставить задремать,

Затмить и Бавия и Мевия собою

И скукой много лет читателей терзать —

Не многим рок судил!.. но, вместе с сочиненьем

Он, с их погибелью, преграды положил —

Скрывая лавки в мрак и поразив истленьем,

В провинциях вводить вкус глупый запретил.

Забывши долг родства, приличия и чести,

От дедовских стихов заставить нас зевать

И за творением, печатным в две, в три дести,

Давно умершего заставить проклинать.

Скрываясь от мирских, погибельных волнений,

Смешали в свой черед современных они,

И сонмище невежд, в восторгах наслаждений,

Читали — даже их хвалили целы дни.

И вот!.. всему конец… Здесь лавка, как могила,

Здесь тлеет переплет и проза, и стихи:

Бумага на себе чуть образ сохранила—

О! воздохнем об них: здесь Авторски грехи!

Любовь родительска их в переплет сокрыла,

Бумажкой, папкою и кожей облекла,

Златыми буквами титул изобразила,

С надеждой гордою на полки вознесла.

И кто же, написав, печатать удержался?

Кто оду, песню, баснь забвенью сам отдал?

Кто выслушать себя другим не навязался

И прозу и стихи спокойно изорвал?

Ах, нет… поэт умрет, стихов не покидая!..

На смертный одр глядит — и стопы бьет рукой.

Он уморить готов, трагедию читая,

Он вечно смел и горд, доволен сам собой!

В овощной лавке он, на проданны пудами,

Свои творения глядит одушевлен,

Печатный тащит лист, замаранный сельдями,

‘Мои стихи!’ кричит, восторгом вспламенен.

А вы, певцы, друзья, на чердаках сидящи!

И ваш ударит час, последний, роковой —

Мелькнет немного лет — и, будто тень, бродящий

Придет, друзья, придет дрожащею стопой.

Помещик, дворянин Зарайска иль Тамбова,

Зайдет к Ширяеву, к Заикину, к другим,

Иль спросит может быть и в лавке Глазунова:

‘Чья кипа там стихов, и с именем каким?’

Увы! купец-злодей, качая головою,

Так будет сельскому пришельцу говорить:

‘Прозябший вмале плод ты видишь пред собою,

Стихи умершие творцов, готовых жить.

‘Мы часто видим их: толпою говорливой

Приходят к нам они, толкуют о стихах,

И только в горести беспечной, молчаливой —

Сидит обруганный журналами чудак.

‘Нередко к вечеру, скитаяся за нами,

Они приходят к нам чай с ромом, с водкой пить

Продать трагедию, помучить нас стихами,

О переводе вновь романа говорить …

‘Но часто — нет следов!.. День целый не явятся..

Когда ж поэт к тебе дня два не приходил,

Тогда — беда!.. его ты должен опасаться —

Он бешенством стихов два дня измучен был.

‘Но слышишь шум?.. беги от встречи с чудаками!

Беги, спасай себя от прозы и стихов!

Узнают, окружат, зарежут, как ножами, —

Ты в грусти проклянешь и Феба — и певцов’.

Н. А. Полевой. (114)

114. ‘Невский Альманах’ на 1825 г., изд. Е. Аладьиным, СПБ, с. 105—112.

ЭПИГРАММА

ХЛОЕ

<МАДРИГАЛ ПОЭТА МЫСЛИНСКОГО>

<МОНОЛОГ ИЗ ТРАГЕДИИ МЫСЛИНСКОГО 'АРТАКСЕРКС'

ОДА НА СВИРЕПСТВОВАВШУЮ В МОСКВЕ БОЛЕЗНЬ, ХОЛЕРУ

ЭПИГРАММА

ВОСПОМИНАНИЯ

* * *

ПОЭТ

(ПОСВЯЩЕНО Ф. Ф. МОТЫЛЬКОВУ)

К ВЕСНЕ

РИМ

МНИМАЯ ПОЭЗИЯ

ХЛОЕ

В АЛЬБОМ А. Б. В.

В АЛЬБОМ К Д. Е. Ж.

АПОЛОГИ

КНИЖНАЯ ЛАВКА

Читайте также:

*** * ***