Стихотворения, Подолинский Андрей Иванович, Год: 1859

 
 А. И. Подолинский Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- 'Здравствуй, племя младое...': Антология поэзии пушкинской поры: Кн. III . Сост., вступ. статья. о поэтах и примеч. Вл. Муравьева М., 'Советская Россия', 1988 ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Жребий Предвещание Портрет К*** ('Везде преследовать готова...') Размолвка Стих ('Не жажда имени, не гордое желанье...') 'Еще твоя рука в руке моей лежит...' Эпилог ЖРЕБИЙ К чему печальное сомненье? Загадка жизни решена... Мне указало провиденье, Какая участь мне дана! Любви, и славы, и свободы Люблю таинственный призыв, И для меня язык природы Обилен и красноречив!.. Ему внимая, сердце бьется Всей жизнью юною своей, И тихо из души моей Сама собою песня льется. Предав судьбе мой светлый век Я об одном молю у рока, Чтоб умереть не мог до срока Во мне поэт и человек! <1827> ПРЕДВЕЩАНИЕ Кто бросился в Волхов с крутых берегов? В реке заклубилася пена, В реке зазвенело... Не звон ли оков? Наверное, беглый из плена! Нет, беглый не будет с мечом и в броне, У пленника сбруи не стало! То кто-то из наших плывет на коне... Зачем же надвинул забрало? Он крепок, он молод, он волны сечет С прямой богатырской отвагой, И конь его сильный отважно плывет И брызжет кипящею влагой. Уж поздно - и туча легла, как свинец, По Волхову ветер гуляет, Откликнулся вран, - торопися, пловец, Недоброе ворон вещает! Вот конь погрузился, тяжеле плывет, - Но берег другой недалёко, Храпит и дрожит он, и разом из вод На берег взлетает высокой... Вздыхая вольнее, он буйно заржал, Взмахнул он косматою гривой И бодрый, как прежде, по кочкам помчал Седока удалого ретиво. К недальнему бору подъехал ездок, Окрест и темно всё и глухо, Порою болотный блеснет огонек, Ничто не доходит до слуха. Чем дале, всё гуще и сумрачней бор, Нависнули сосны да ели, Как видно, не сек их бесщадный топор И люди их тронуть не смели. Конь тяжко ступает, нет более сил, Дрожат, подгибаясь, колена, Вот стал он упрямо, и каплет с удил И кровь и багровая пена... На землю ступил поневоле седок, Коня он ведет за собою. Но путь ему труден - всё пни и песок, Да иглы хрустят под ногою. Вдруг ветер ударил, и облаком дым И свет разливаются всюду, Послышался голос: 'Куда ты, Вадим? К добру ты пришел или к худу?' 'Иду я совета искать у волхва, - Пришелец ответствует смело. - Проник он все тайны, вещает молва, Так сам угадает, в чем дело'. Сказал он, и ветер затихнул, и вмиг Рассеялось облако дыма, И тихо подходит столетний старик И взором пытает Вадима... Расцвечена чудно одежда на нем, Брада серебрится, как иней, Чело ж осеняет летучим венцом Огонек то румяный, то синий. 'Вадим! ты узнаешь, всеведущ ли я И тщетно ль мне верят народы, Покорен мне воздух, покорна земля, Проник и в огонь я и в воды. Что прежде сбылося, что будет вперед, Всё знаю в пустыне безлюдной, О чем ты замыслил и что тебя ждет, Проведать, увидишь, нетрудно'. И шепчет гадатель, и, круг очертя, Медвежьей махнул рукавицей, И птицы отвсюду, шумя и свистя, Слетаются бурной станицей. 'Теперь все готово, - промолвил старик, - Всю правду нам выскажут птицы, Тебе же понятен их будет язык, Пока не шагнешь за границы'. И витязь вступает в таинственный круг. Ему как бы стало страшнее, Он ждет предвещанья, волнуется дух, И сердце забилось сильнее. Сокол Коршун хищный! плавным кругом Так высоко не летай, Дай нам встретиться друг с другом, Сил со много попытай! На тебя, ширококрылый, Я ударю всею силой, И по ветру я вокруг Размечу твой серый пух, А не то, во мраке ночи, Если сном смежишь ты очи, Неожиданно паду, Где б ты ни был, я найду! Сова Нет! и в сумраке ночей Ты под властию моей, Сокол, ночью всюду я За тобой, как тень твоя, Ты от взора моего Не укроешь ничего, Ночью всё подвластно мне, - Будь твой недруг хоть во сне, Пробужу я вмиг его До прихода твоего... Ворон Чья мне слышится кровь? Где-то двое врагов! А! коршун и сокол сшибаются вдруг, По воздуху вьется разбросанный пух... Жарок бой в вышине, Кто ж достанется мне? Вот ударил один, вот ударил другой, Взвивается коршун, и кончен их бой, - Сокол, сокол, твою Кровь я досыта пью! Умолкнули птицы - исчезнул старик, Вполне совершилось гаданье, Но витязь безмолвен, челом он поник, Не в радость ему предсказанье! Вот утро блеснуло, конь весело ржет, Но витязь не внемлет и шуму, Вадиму печален и солнца восход - Он крепкую думает думу... <1828> ПОРТРЕТ Когда стройна и светлоока Передо мной стоит она, Я мыслю: гурия пророка С небес на землю сведена! Коса и кудри темно-русы, Наряд небрежный и простой, И на груди роскошной бусы Роскошно зыблются порой. Весны и лета сочетанье В живом огне ее очей, И тихий звук ее речей Рождает негу и желанья В груди тоскующей моей. 1828 К *** Вездепреследовать готова Мечта ревнивая тебя, И, будто праздника святого, С тобою встречи жажду я, Но сердцу в тягость встреча эта, Как зной томительного лета! На очи мне палящий взгляд Наводишь ты без состраданья, И при тебе одни желанья В груди трепещущей кипят! Так ночью летнею младенца, Земли роскошной поселенца, Звезда манит издалека, Но он к ней тянется напрасно, - Звезды блестящей и прекрасной Не досягнет его рука!.. 1828 или 1829 РАЗМОЛВКА Ты спишь, а между тем, суровый и угрюмый Меня уже давно томит осенний день, И этот полусвет и туч нависших тень Согласны мрачностью с моею скорбной думой, Мой озабочен ум, тоска в моей крови, Душа еще больна вчерашнею размолвкой, Зачем же заменил язык упреков колкий Привычный нам язык доверья и любви... Проснись же! Я часы томительно считаю, Миг пробуждения я с трепетом ловлю, Чтоб высказать тебе, как много я страдаю, Как горячо тебя и нежно я люблю... Иль нет! Пусть долго сон еще тебя лелеет, Пусть долго этот день на муку длится мне, Нарушить грез твоих любовь моя не смеет, Быть может, милый друг, ты счастлива во сне! 1830-е гг. СТИХ Не жажда имени, не гордое желанье Привлечь к себе толпы невольное вниманье, Не мысль надменная - за гробом, может быть, В моих созданиях мой пепел пережить - Тревогою меня томят и мучат знойной И вырывают стих из груди беспокойной... О нет! Он льется сам, он звук моей души, От ней оторванный, но слышный мне в тиши. Он в образ облечен, он стонет, он тоскует, И грустью веет он, и жалобой волнует, И будто просится в мою он снова грудь, Чтоб навсегда потом в забвеньи утонуть. Но как волне в исток, но как лучу к светилу - Возврата нет ему в желанную могилу, А я люблю его, а я бы не хотел, Чтоб он исчез, как дым, как призрак улетел, - Пускай еще живет, ему приют найду я, - Есть сердце, есть душа, которые люблю я, Там будет принят он, там будет он любим, Как память, как залог моей души храним, Незримый, о себе напоминать он станет: То ласковой ко мне улыбкой он проглянет, То легким пробежит румянцем на щеках, То вспыхнет негою в пленительных очах, И, вздохом окрылен, трепещущий, стыдливый, Сольется с шепотом любви моей счастливой Или со временем, давно забытый мной, Печальный, он блеснет понятною слезой... 1837 * * * Еще твоя рука в руке моей лежит, Я чувствую, она трепещет и горит, Но слезы, но тоска в твоем унылом взоре, И голос твой дрожит в прощальном разговоре, Не долго вместе быть!.. Но я еще с тобой: Зачем же отравлять тревогой и тоской Сосчитанных часов немногие мгновенья И поверять тебе ревнивые сомненья?.. Нет! Клятвы нежные, слова любви одной, Пусть льются и кипят и, слух лаская твой, В печальной памяти заронятся глубоко И обо мне звучат, как буду я далеко! <1830-е гг.> ЭПИЛОГ На эти беглые листы Гляжу еще не без волненья: Здесь первой юности мечты, Здесь жизни трудные мгновенья. Противоречий много в них, Но жизнь полна противоречьем, И с нею в лад послушный стих Звучал моим чистосердечьем. И не напрасно, может быть, Те песни скорби отвечали, Они мне сердце волновали, И сердцу не дали остыть! Среди живых оно живое, Движеньем их увлечено, И поколенье молодое Тепло приветствует оно. Теперь, в разгаре жизни новой, Пусть новый деятель кипит, Смелее мысль, вольнее слово - Широкий путь ему открыт! И жду я: в мысли вдохновенной Творящий гений низойдет И над Россией возрожденной Далече крылья распахнет! Стремленья века упреди И звучный праздник обновленья Высокой песнью возвести! 1859 Примечания Предвещание (с. 146). Вадим Храбрый (IX в.) - легендарный славянский князь, поднявший восстание в Новгороде против владычества варяга Рюрика, которое было подавлено. Портрет (с. 151). Стихотворение посвящено А. П. Керн. А. И. Подолинский Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания В. С. Киселева-Сергенина Общая редакция Л. Я. Гинзбург Л., Советский писатель, 1972 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Вступительная заметка 215. Ответ 216. Природа 217. Безнадежность 218. К 'Литературной газете' б<арона> Д<ельвига> 219. Сонет ('Любовь он пел, печалью вдохновенный...') 220. Сонет ('Не потому томительным виденьем...') 221. Отчужденный 222. Поэзия и жизнь 224. 'С поправкою своей мои стихи ты тиснул...' 225. Урок 227. Памятник Петру Великому 228. 'Отгрянуло в безднах творящее слово...' 229. Звезда 231. 'Под необъятным сводом неба...' Среди поэтов 20-30-х годов прошлого века, представленных в этом издании, Андрей Иванович Подолинский, пожалуй, один из наиболее значительных и даровитых. Родился он в Киеве 1 июля 1806 года. Первоначальное образование получил в одном из лучших местных пансионов. В 1821 году отец Подолинского, небогатый киевский помещик и чиновник, устраивает его в Петербургский университетский благородный пансион. В июне 1824 года, успешно окончив курс обучения, восемнадцатилетний юноша сразу же определился на место секретаря при директоре петербургского почтового департамента. Еще будучи воспитанником университетского пансиона, Подолинский написал 'две-три повести в стихах и несколько мелких стихотворений', но, как признавался он потом, 'я умел сознавать их незрелость и не только не осмеливался мечтать о печати, по даже старался скрывать их от большинства товарищей'. {А. И. Подолинский, Автобиография. - 'Русская старина', 1885, N 1, с. 74.} Только в 1827 году Подолинский отважился представить на суд публики свою поэму 'Див и Пери'. Свободно льющийся мелодический стих, - удачные описания экзотических стран Востока с их пустынями, оазисами, развалинами древних храмов - все это способствовало успеху поэмы и возбудило интерес к ее автору. Издатель 'Московского телеграфа' Н. А. Полевой писал в своем журнале: 'Г-н Подолинский начал смелым подвигом и показывает нам в поэме своей дарование могущественное'. {'Московский телеграф', 1827, No 21, с. 83.} К мнению Н. А. Полевого присоединился Е. А. Баратынский. {См. его письмо к Полевому от 25 ноября 1827 г. - Е. А. Боратынский, Стихотворения. Поэмы. Проза. Письма, М., 1951, с. 488.} В своих воспоминаниях Подолииский рассказывал, что его литературный дебют был замечен Пушкиным, который 'имел любезность насказать мне много лестного'. {А. И. Подолинский, Воспоминания. По поводу статьи г. В. Б. 'Мое знакомство с Воейковым в 1830 году'. - 'Русский архив', 1872, вып. 3-4, стлб. 863.} Успех открыл перед молодым поэтом двери салонов и журнальных редакций, а главное - доставил ему знакомство с А. А. Дельвигом, дом которого регулярно посещали сотрудники издававшихся им альманахов, а с 1830 года - 'Литературной газеты'. Подолинский стал частым гостем на его вечерах, где он имел возможность не только видеть Пушкина и Мицкевича, но и 'несколько ближе с ними сойтись'. {Там же, стлб. 860.} По складу своего дарования Подолииский очень напоминал Жуковского. Уже в замысле и материале своей первой поэмы он встретился с его 'восточной' поэмой 'Пери и Ангел' (1821), в свою очередь восходившей к поэме Томаса Мура 'Лалла-Рук' (точнее - ко второй ее части, 'Рай и Пери'), Это подало повод к упрекам в подражательности. 'Пери - то же, что Пери Томаса Мура', {'Московский вестник', 1827, No 15, с. 278.} - писал И. С. Мальцев, а С. П. Шевырев, не вовсе отрицавший достоинства поэмы, утверждал, что в ее содержании 'нет ничего оригинального'. {'Московский вестник', 1828, No 1, с. 74.} Ту же идею искупления греха и возвращения к праведной жизни, лежащую в основании поэм Жуковского - Мура, развивал и Подолинский, но, как отметил тот же Н. А. Полевой, развивал 'новым образом', показывая 'оригинальность своего воображения'. {'Московский телеграф', 1827, No 21, с. 84.} Для кающейся Пери Жуковского двери рая открываются лишь после длительных ее испытаний в добродетели, описание которых занимает большую часть произведения. Однако тема религиозного подвижничества совсем почти не отразилась в поэме Подолинского, где очень важна фигура Дива и весь эпизод с пленением и освобождением Пери. Примечательно, что желание освободиться от греха вспыхивает в Пери лишь после того, как она оказалась насильно вверженной в обитель зла. Пери склоняет Дива к раскаянию перед 'зиждителем миров', соблазняя его рассказом о блаженстве эдемских чертогов, куда, как она уверяет, бог рано или поздно допустит их. Эта изменчивость - ни один из персонажей не обнаруживает стойкости ни в добре ни в зле - весьма заметно ослабляла морально-проповеднический пафос темы покаяния. Почти одновременно с 'Дивом и Пери' Подолинский пишет повесть 'Змей' (1827), носившую подзаголовок 'Киевская быль'. Она с очевидностью свидетельствует о намерении Подолинского с самого начала своего литературного поприща отмежеваться от школы Жуковского. Надо полагать, свое сродство с ним он сам ощущал как недостаток самостоятельности. Уже начальные строки повести отзывались полемикой с 'творцом мечтательной 'Светланы'', 'Громобоя' и других 'звучных баллад', полемикой довольно миролюбивой, но тем не менее показательной. Подолинский отказывается следовать з а Жуковским - выставлять 'напоказ бесов и ведьм и привидений', вести 'всю эту сволочь на Парнас'. Этот полемический зачин задавал тон всей повести, писанной частично стихами, частично прозой. Сверхъестественные, таинственные приключения, которые в ней происходят, в итоге оказываются проделками одного из героев, искушенного не в магии, а в чудесах пиротехники. 'Киевская быль' осталась незаконченной и неопубликованной. {'Змей' впервые появился в печати вскоре после смерти поэта ('Русская старина', 1886, No 7). А. В. Цимбалистов, киевский знакомый Подолинского, вспоминал, что он читал эту повесть в 1827 г. в редакции, отличающейся от текста 'Русской старины' и с пропуском целого отрывка (ПД, неопубликованная заметка Цимбалистова о Подолинском от 21 июля 1886 г.). 8 апреля 1840 г. Подолинский писал М. А. Максимовичу: ''Змей' не кончен и никогда не будет окончен, - это грех моей юности, который лучше оставить на половине' (Рукописный отдел Научной библиотеки АН УССР).} Более решительную попытку оторваться от школы Жуковского Подолинский предпринял вскоре после того, как он примкнул к кружку Дельвига. Контакт с этой литературной средой не прошел бесследно для поэта. Отказавшись от фантастических сюжетов и образов, он переходит к изображению живых людей, стремится показать героя-современника в его отношениях к другим людям. Словом, он решился осуществить то, что еще в 1824 году сделал другой талантливый представитель школы Жуковского, И. И. Козлов, в своей поэме 'Чернец'. Однако в опытах этого рода - поэмах 'Борский' (1829) и 'Нищий' (1830) - Подолинский потерпел полный крах. Оба произведения, в особенности 'Борский', были чрезвычайно уязвимы с точки зрения здравого смысла. Так, герой первой поэмы убивает собственную супругу и вскоре открывает, что покойница была сомнамбулой, чем и вызывались ее подозрительные ночные отлучки. Целый град самых бесцеремонных насмешек посыпался на Подолинского. 'Зарезать добрую жену - ни за что ни про что! - потешался Н. И. Надеждин. - Воля ваша, гг. романтики, а жаль, что не существует поэтической уголовной палаты!..' {'Вестник Европы', 1829, No 6, с. 151.} Внезапный взрыв гнева, убийство и вслед за тем жестокие терзания совести - эту сюжетную схему 'Борского' Подолинский повторил и в 'Нищем', действие которого переносит читателя в Италию конца XVIII - начала XIX века. Безымянный герой произведения, как рассказывает поэма, застает свою возлюбленную наедине с неизвестным и, не долго думая, тут же сбрасывает соперника в пропасть. В мертвеце он, к своему ужасу, узнает брата. Если в 'Борском' таинственный колорит и мотив роковой обреченности предсказывали катастрофическую развязку, то события, о которых повествуется в 'Нищем', происходят без всякого участия потусторонних сил. Но, как это ни парадоксально, чем больше Подолинский заботился о правдоподобии, тем больше натянутого и неестественного выступало в поведении его героя. Подолинский был поэтом внутреннего чувства. Его камерному дарованию более всего соответствовал стиль поэзии Жуковского, передававшей смутные волнения души в картинах природы, фантастических и экзотических образах. Однако соревнование с таким гигантом, как Жуковский, было очень неблагодарной задачей. Этим отчасти объясняются настойчивые попытки Подолинского выйти за пределы родственной ему поэтической традиции. Но при этом ему не хватало, как проницательно заметил в 1834 году Белинский, ясного сознания своих возможностей, вследствие чего он 'шел не по своей дороге'. {В. Г. Белинский. Литературные мечтания. - Полн. собр. соч., т. 1, М., 1953, с. 75.} Между тем тяга Подолинского к изображению реальных человеческих отношений была далеко не случайной. Всегдашняя плененность чувством вызывала у поэта тревогу: она таила в себе опасность отключения разума, эмоциональных срывов, буйных вспышек. Эту тревогу задолго до Подолинского передал в своей поэзии Жуковский. Однако неуравновешенность внутреннего мира у Подолинского сказывалась куда более ощутимо. Угроза потери самоконтроля, дикой аффектации, уже непосредственно переходящей в действие, соответственно возрастала. Отсюда боязнь потерять нравственные устои, страх безумия. Отсюда же и настойчивое стремление передать бурное движение чувств в поведении человека. Стремление это не могло иметь успеха, потому что герои его поэм ('Борcкого' и 'Нищего') были только олицетворенными чувствами, показанными в их устремлении к аффекту, чувствами, действующими без участия разума, а вовсе не живыми людьми с их неизмеримо более сложной логикой поведения. Иллюзия же реальности, которую хотел создать в этих поэмах Подолинский, разрушала цельность их читательского восприятия: удачным описательным эпизодам в обеих поэмах {Одно из подобных мест в 'Борском' было процитировано Белинским, отметившим, что изображенная в поэме картина вечера 'вышла прямо из души' поэта (статья 'Стихотворения Владимира Бенедиктова', - Полн. собр. соч., т. 1, с. 368).} противостояла полная несостоятельность фабульной части. Неожиданно для Подолинского не кто иной, как Дельвиг, чьи собрания он преспокойно продолжал посещать, напечатал в 'Литературной газете' убийственный отзыв о его последней поэме. Подолинский впоследствии объяснял появление этого отзыва братской заботой Дельвига о славе Пушкина. Объяснение это упрощает ситуацию, но не лишено резона. Дело в том, что как раз в это время целых три журнала - 'Московский телеграф' Н. Полевого, 'Галатея' С. Раича и 'Сын отечества' Ф. Булгарина - вступили в открытую войну с 'Литературной газетой'. Не скупясь на похвалы Подолинскому, эти органы не слишком охотно вспоминали о заслугах Пушкина. Особенно отличилась 'Галатея', чей совет 'учиться поэтическому языку у г. Подолинского' {Рецензия С. Е. Раича на поэму 'Борский'. - 'Галатея', 1829, No 10, с. 217.} Дельвиг воспринял как попытку принизить значение Пушкина. На самом деле, утверждает Дельвиг, Подолинский - всего лишь неудачный подражатель двух-трех 'любимых наших поэтов', в особенности Пушкина. В доказательство он ссылается на тот эпизод поэмы 'Нищий', где ее герой сталкивает соперника со скалы, 'т. е., - замечает Дельвиг, - исполняет на деле ревнивое мечтание Алеко, прекрасно высказанное Пушкиным'. {'Литературная газета', 1830, 1 апреля, с. 153.} Нет сомнения, что масла в огонь подлила и восторженная статейка Булгарина по поводу предстоящего выхода из печати поэмы 'Нищий'. 'Друзья мне подгадили и мос<ковские> журн<алы>', {Письмо к М. И. Семевскому от 2 марта 1885 г. (ПД). Возможно, последнее недописанное слово следует читать: 'журналисты' (т. е. Н. А. Полевой и С. Е. Раич).} - сетовал Подолинский уже в глубокой старости, возвращаясь к этому инциденту. Глубоко уязвленный выступлением Дельвига, Подолинский тотчас порвал с ним отношения. Круг 'Литературной газеты' в сущности никогда не был для него родственной средой. Романтизм, особенно в его крайних проявлениях, встречал здесь довольно прохладное отношение. И, по-видимому, те лестные слова, которые Подолинский слышал из уст Пушкина, означали не более чем обычный комплимент. Истинное же мнение поэта видно из его письма к П. А. Плетневу от апреля 1831 года. Говоря о том, что в стихах М. Д. Деларю нет 'ни капли творчества, а много искусства', Пушкин добавляет: 'Это второй том Подолинского'. Начало следующего периода литературной биографии Подолинского совпало с его отъездом в 1831 году из Петербурга. Он поселяется в Одессе, где занимает место помощника начальника VII почтового округа (Новороссийского края). Из Одессы Подолинский посылает в Петербург свои новые произведения, большую часть которых помещает в 'Библиотеке для чтения'. Одесский период творчества ознаменовался постепенным возвращением поэта на прежнюю дорогу. Именно на путях школы Жуковского Подолинский создал произведение, являющееся вершиной его литературной деятельности, - поэму 'Смерть Пери'. Напечатанная в 1837 году, она вызвала одобрительные толки в печати, {Рецензии Ф. Кони ('Северная пчела', 1837, 6 июля, с. 589 - 592), Сенковского ('Библиотека для чтения', 1837, No 5, с. 41) и анонимный отзыв в 'Литературных прибавлениях к 'Русскому инвалиду'' (1838, 2 апреля, с. 270-276).} но не стала значительным литературным событием - скорее всего потому, что эффект новизны был ослаблен наличием другого произведения Подолинского в том же роде 'восточной' мифологической поэмы. Между тем и по мысли и по исполнению 'Смерть Пери' несомненно превосходила 'Дива и Пери'. События, о которых рассказывает поэма, совершаются в двух мирах - небесном, где обитает Пери, и земном мире с его знойными страстями, страданиями и лишениями. Ангельский лик мифической героини ассоциируется с девственной чистотой возвышенной души. Земная любовь к человеку, по мысли поэта, несовместима с состоянием блаженной мечтательности - она требует отдачи всех чувств, в том числе и таких, которые отнимают покой и радость, приносят муки и унижения. Герой поэмы при виде умирающей возлюбленной в отчаянии готов послать 'упреки небесам', то есть бросить вызов самому творцу мироздания. Желая предотвратить грех и утешить несчастного, Пери вселяется в тело уже покойной девы, тем самым изменяя своей небесной природе и нарушая заповедь бога, запретившего небожителям вмешиваться в заботы тленных обитателей земли. Милосердие облекшейся в плоть Пери переходит в страсть. Следом за ней является ревность, которая побуждает Пери к жестокому признанию: спасенный ею юноша узнает правду об участи своей настоящей подруги и, устрашенный исступлением ее двойника, умирает. Познание земной жизни завершается для Пери пробуждением в ней низменного инстинкта - зверской алчности. Она почти завидует орлам-стервятникам, растерзавшим труп ее любимого. Натерпевшаяся разных бед Пери в конце концов была прощена богом, даровавшим ей смерть и тем освободившим ее от оков земного праха. По смыслу этого финала истинная возвышенность и желанное спокойствие духа достается ценой сердечной бури. Как и прежде, Подолинский развернул перед читателем этой поэмы историю падения любящего, невинного и нерассуждающего сердца, но теперь эта история получила достаточно убедительную художественную трактовку. Не покушаясь на обрисовку характеров - такая задача была чужда данному типу романтической поэмы, - Подолинский соткал сложную картину образов, передающую взаимодействие и превратность чувств, - картину, которой нельзя отказать в содержательности и известной психологической тонкости. Учителем Подолинского в изображении противоречивости чувств был, конечно, Жуковский. В произведениях Жуковского оно всегда освещалась светом нравственной философии, чем обусловливалась четкая дифференциация праведных и грешных чувств. Не порывая с этой философией до конца, Подолинский подошел вплотную к ниспровержению ее догматического содержания. Об этом, между прочим, свидетельствовало выдвижение на первый план проблемы праведного греха. Это был показательный симптом времени. Диалектика превращения добра и зла в 30-е годы становится одной из ключевых проблем поэзии Лермонтова. Нечто подобное являет и произведение Подолинского. Кстати говоря, символические образы поэмы с ее контрастами земли и неба, духа и плоти, вечного и тленного - все это также напоминает Лермонтова, в частности его раннюю поэму 'Ангел смерти' (1832). Из произведений Подолинского одесского периода достойны внимания 'Отчужденный', 'Переезд через Яйлу' и 'Дума'. В последнем отчетливо прозвучали мотивы сомнения и убийственного разочарования. 'Переезд через Яйлу', носящий подзаголовок 'Памяти А. С. Пушкина', дает наглядное представление о характерном для Подолинского методе романтического абстрагирования. Любопытно, что из опыта личного общения с Пушкиным он здесь решительно ничем не воспользовался. Стихотворение переносит читателя в горы Тавриды, то есть опять в атмосферу 'восточной' экзотики. Образ Пушкина внезапно оживает посреди девственной природы, в дымке легенды. Выход в 1837 году двухтомного собрания стихотворений и поэм Подолинского поднял его литературный престиж прежде всего как лирика. В печати высказывались даже мнения о том, что 'мелкие его стихотворения могут считаться перлами нашей поэзии', а 'стих его может смело стать подле стихов Пушкина и Жуковского'. {Анонимная рецензия на 'Повести и мелкие стихотворения' А. Подолинского. - 'Литературные прибавления к 'Русскому инвалиду'', 1838, 2 апреля, с. 274.} Тогда же Ф. А. Кони объявил Подолинского первым наследником Пушкина 'по звучности и стройности стиха и по богатству воображения'. {Рецензия на 'Смерть Пери'. - 'Северная пчела', 1837, 6 июля, с. 592.} Конец 30-х-начало 40-х годов ознаменовались для поэта еще рядом удачных стихотворений, после чего в его работе наступает заметный спад. Оставаясь романтиком чистой воды, он не смог проникнуться новыми интересами, которые внесли в литературу 40-е годы. Исчерпав в значительной мере свои творческие ресурсы, Подолинский прекратил печататься. В конце 50-х годов, дослужившись до действительного статского советника, он ушел в отставку и поселился в своем наследственном имении Ярославка (Киевской губернии), где окунулся в хозяйственные и семейные заботы. В 1860 году, в канун крестьянской реформы, в разгар ожесточенной идейной борьбы, расколовшей общество на враждующие партии, поэт неожиданно выступил с двухтомным изданием своих сочинений. Символические декорации, условные художественные образы, которые культивировал романтизм 20-30-х годов и которые в изобилии представлены в произведениях Подолинского, были оценены демократической критикой как никчемный и вредный анахронизм. Наиболее беспощадным был отзыв Добролюбова. Говоря о Подолинском, он имел в виду не только его, но и тех поэтов, творчество которых было отрешено от жгучих вопросов современности. Подобные художественные явления были ему глубоко враждебны, даже если они принадлежали совсем другой литературной эпохе. Увесистые тома стихов Подолинского можно было понять как попытку вернуться в литературу. Все это и предопределило разгромный характер добролюбовской рецензии. Подолинский не устраивал критика ни своим миросозерцанием, ни своей художественной манерой. Находя во всех его произведениях 'воображение и чувство, направленные совершенно фантастически и оторванные от всякой почвы', {Н. А. Добролюбов, Собр. соч. в девяти томах, т. 6, М., 1963, с. 184.} Добролюбов рассыпает по статье иронические замечания о склонности Подолинского к 'мирной идиллии', к 'умилению, восторгу и всем симпатическим чувствам'. {Там же, с. 183, 180.} Исходный пункт рецензии Добролюбова, скрепляющий почти всю цепь ее рассуждений, - это утверждение, что Подолинский - подражатель Байрона. Доказывая ничтожность дарования Подолинского, Добролюбов по сути дела измеряет его творческие возможности талантом и миросозерцанием Байрона. Но, оперируя таким высоким критерием, Добролюбов мог бы перечеркнуть не только поэзию Подолинского, но едва ли не весь русский романтизм 20-30-х годов. Само же утверждение о том, будто Подолинский только и делал, что влекся по следам Байрона, лишено было всяких доводов. Но если снимается тезис о Подолинском как ревностном подражателе Байрона, то рушится почти вся аргументация статьи. Байрон остается Байроном, а Подолинский небольшим, очень неровным, но все же привлекательным и талантливым поэтом, характерным отголоском своего времени. Таким образом, статья Добролюбова интересна прежде всего как документ литературно-общественной борьбы конца 50-х - начала 60-х годов, автор которого, однако, совсем не входит в сферу творчества Подолинского как явления абсолютно чуждого ему. Обескураженный уничтожающими оценками критики, Подолинский опять надолго замолкает. Правда, с поэзией он распроститься не мог, но почти все написанное им в 60-70-е годы осталось в рукописи. Среди произведений того времени совсем нет поэм. В большинстве своем это небольшие стихотворения, несколько из них написано на злобу дня. Подолинский отзывается на события, происходившие в политическом мире России и Западной Европы, в частности пишет сатиру 'Багряновидная заря', и, как и прежде, вступает в область, недоступную его дарованию. И лишь изредка былой лирический настрой придавал его поздним стихам неподдельную свежесть и взволнованность чувства. Наглядным подтверждением сказанному может служить стихотворение 'Под необъятным сводом неба...' (1879). Это была, видимо, последняя творческая удача престарелого поэта. В 1885 году Подолинским, как живым экспонатом давно минувшей эпохи, заинтересовался журнал 'Русская старина'. Здесь по просьбе редакции была напечатана автобиография поэта и целое собрание его неопубликованных стихотворений, большей частью написанных в старости. Личные огорчения (Подолинский пережил помешательство сына и его смерть), а также рост пессимистических настрое ний в русском обществе конца 70-х - начала 80-х годов сгустили скорбные звуки его поэзии. Умер Подолинский восьмидесятилетним стариком 4 января 1886 года в Киеве. 215. ОТВЕТ Не говори: завиден дар И вдохновение поэта, - Не вечен в нем священный жар, Им грудь не часто разогрета! Как много дней цветущих он В бесплодных замыслах утратит, И редко вдохновенный сон Его создания освятит. В мир необъятный, в мир иной Перелетя воображеньем, На мир существенный с презреньем Глядит как житель неземной. И часто грудь его страдает: Не зная радостей земных, Он их надменно отвергает, А заменить не может их. <1829> 216. ПРИГОДА Цветет она розой, летит мотыльком, В дубровах, в долинах поет соловьем, Могучей пятою колеблет гранит И брызгами в пропасть с утеса летит. Из снов развивает блестящую цепь, Дыханьем волнует песчаную степь, Сливает свой голос с напевом духов И радугой блещет в дыму облаков. Над бездной воздушной чертог создает, И мысль человека и сердце зовет, Но видима всюду, но всюду слышна, Лишь изредка манит и кличет она: Кто ж близко подходит, познаньем томим, Волшебница бездну разверзнет под ним! <1829> 217. БЕЗНАДЕЖНОСТЬ Узник ждет конца неволи, Ждет малиновка весны, Я не жду ни лучшей доли, Ни весенней тишины. Путь свершаю понемногу По дороге бытия, День прошел - и слава богу, Если слез не пролил я, Если долгое забвенье Глухо на душу падет, Если в темном отдаленьи Тень минувшего блеснет. Но когда во мраке ночи Слышу страстный разговор И любовью полны очи Встретит мой потухший взор - Сердцу грустно, сердцу больно, Камнем на сердце тоска - И к очам тогда невольно Подымается рука... Пусть же так, как волны в Лете, Охладеет в сердце кровь, Чтоб забыл я, что на свете Есть и дружба и любовь! <1830> 218. К 'ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЕ' Б<АРОНА> Д<ЕЛЬВИГА> Не для большого ты числа, А ради дружбы выходила, Где колыбель твоя была, Там и могила! 1830 219. СОНЕТ (Ю. И. Познанскому на перевод сонета Мицкевича 'Do Laury' {*}) {* 'К Лауре' (польск.). - Ред.} Любовь он пел, печалью вдохновенный, И чуждых слов не понял я вполне, И только был напев одноплеменный, Как томный взор, как вздох, понятен мне. Но ты постиг душою умиленной, Что звуков тех таилось в глубине, И скорбь души, страданьем утомленной, Отозвалась и на твоей струне. И я внемлю понятному мне звуку, Как бы внимал страдальцу самому, И я б хотел с участьем брата руку При встрече с ним хоть раз пожать ему, - Мне тот не чужд, кто знал любовь и муку И кто их пел по сердцу моему. <1831> 220. СОНЕТ Не потому томительным виденьем Во снах твоих блуждает образ мой, Что, может быть, с тоскою и волненьем Ты обо мне подумаешь порой, Но оттого, что часто с напряженьем, В ночи без сна, к тебе стремлюсь мечтой, И увлечен я весь воображеньем И с сном твоим сливаюся душой. Прости меня! Невольной, неизбежной, Я предаюсь мечте моей вполне, Я бы хотел, чтоб призрак мой мятежный Не говорил о милой старине, - Но ты простишь: не ты ль сама так нежно Об этих снах рассказывала мне!.. <1831> 221. ОТЧУЖДЕННЫЙ 1 Как дневной смолкает шум, Как лазурный свод темнеет, Над землей незримо веет Тихой жизнью ангел дум!.. В эту сладостную пору, Как в священной тишине, Предстает природа взору, Безмятежная во сне, Страсти буйное безумье 10 Далеко бежит души, И таинственно раздумье Сходит на сердце в тиши! В это чудное мгновенье Есть неясная печаль, Есть неясное стремленье, - Будто сердце рвется вдаль, Будто хочет породниться В целом мире с чем-нибудь, И вдвойне больная грудь 20 Одиночеством томится. 2 Одинокий гость земли Зрит ли звездочки вдали, Как они меж облаками Блещут яркими четами, Иль, задумчив, смотрит он, Как, всходя на небосклон, И любви и неги полный, Лобызает месяц волны Иль следит за ветерком, 30 Как он вьется над цветком, Как в таинственном лобзанье Пьет душистое дыханье... Жизнь их сладостная в нем Не горит живым огнем! Он, душою отчужденный, Их союза не поймет: Для души уединенной Мир прекрасный не живет. 3 Но когда, благословенны 40 Вседержавною рукой. Две души союз священный Заключат между собой, Как огонь любви согреет Их волшебной теплотой, Откровение повеет Вмиг над любящей четой, - Тайны те, что схоронила Грудь природы глубоко, Вдохновительная сила 50 Разрешает ей легко. В лоно пламенных объятий Двух любовников как братин Мир приемлет, - и тогда С ними жизнь его слита: Звезд и месяца сиянье, Шум дерев и говор вод, И цветов благоуханье - Всё им голос подает, Всё в них жизнь переливает, 60 Как с природой их одно Навсегда соединяет Неразрывное звено. 4 Под навесом зыбкой сени, Где цветущие сирени Наклонились головой Над дерновою скамьей, Слышен голос: 'Что, мой милый, Смотришь в очи мне уныло? Что мне руку пожал ты?' Он 70 Друг мой, грустные мечты Взволновали вдруг мне душу. Она Что ж? Скажи! Он Зачем нарушу Грустной мыслию моей Сладкий сон души твоей?.. Она Ты печален: почему же Мне печальною не быть? Радость я делю: кому же И печаль с тобой делить? Он Так взгляни ж на это море, 80 Как роскошно на просторе Блещет тканью золотой, Озаренное луной! Что же, если б перл вселенной, Неожиданно, мгновенно, Месяц на небе потух И упал на волны вдруг Мрак несходный и угрюмый? Она Отчего же этой думой Ты глубоко поражен?.. Он 90 Ею был перенесен Я к другой мечте мятежной. Я тебя, мой ангел нежный, С этим месяцем сравнил, Что б мне мир прекрасный был, Если б снова я душою В нем остался сиротою, Если б (страшная мечта!) Эти очи и уста... Она Что ж печалиться, мой милый? 100 _Жизнь верна и за могилой_. Не равно ли, здесь иль там? Лишь бы жить не розне нам! Он Верю, верю упованью! Но за гроб одним путем, К замогильному свиданью, Всё ж не вместе мы пойдем. Молод я, во цвете силы: Мне далёко до могилы! Ты же жизнию - цветок, 110 Юных дней твоих поток Унесет одно страданье, Как уносит ветерок Жизнь цветка - благоуханье. О, коль это испытанье Суждено мне в цвете лет, Я, клянусь, тебе вослед Землю грустную оставлю, И, свободною душой, Где б ты ни была, направлю 120 Мой полет я за тобой! Он замолк, она молчала, Но к груди его припала Чернокудрой головой, И, храня следы печали, Очи тихие сияли Умиленною слезой. 5 Есть предчувствие - я верю, Невозвратную потерю В нас душа предузнает: 130 Вот сирень еще цветет Над скамьей уединенной, - Что ж тропою потаенной В час, как ночи тень падет, К ней никто уже нейдет?.. Не придет опять младая Нам знакомая чета! В злом недуге угасая, Вот на ложе смерти та, Чьи давно ль во мраке ночи 140 Пламенели негой очи, А теперь при блеске дня Будто звезды без огня. Вот и он, друг сердца милый, Неподвижный и унылый, На коленях у одра. Он следит, как жизнь в ней вянет, Но не верит, что настанет Сердцу страшная пора! Не спасла любовь и вера, 150 Мук земных свершилась мера, - Сна могильного крыло Осеняет ей чело. И на долгую разлуку Холодеющую руку Другу подала она: Жизни дрогнула струна, - И душа, подобно звуку, На невидимых крылах, Утонула в небесах. 160 Есть пределы упованьям! Вот с отчаянным рыданьем Он упал у хладных ног, Вдруг у ног пахнул одеждой Перелетный ветерок. Вспыхнул юноша надеждой: К ней!.. зовет... Обман жесток! Безответен зов бесплодный. Неподвижен труп холодный, Очи, перси и уста - 170 Всё замолкло навсегда. И безумно страшным взором Обратился он с укором К отдаленным небесам, Но светло всё было там, Синева небес сияла, Божьих ангелов семья Хором в рай сопровождала Душу чистую ея... 6 Выпал жребий неизбежный! 180 И любовник молодой Клятвы страшной, клятвы нежной Сохранил обет святой. Мир безлюдный, мир печальный Для него пустыней стал, Там, в лазури, ясной, дальней, Мир иной страдальца звал. И пришел он вновь под сени, Где душистые сирени Наклонились головой 170 Над дерновою скамьей. Но уж сердце в нем хладело: Клятву он свершил свою, - И бесчувственное тело Тихо пало на скамью. 7 Как из храма пар душистый, Как молитвы голос чистый, Окрыленна и вольна, Новой жизнию полна, Сумрак ночи рассекая, 200 Понеслась душа младая, - И пред нею всё ярчей Звезды вдоль небес блистали На невидимых крылах И к желанной цели ей Ясно путь обозначали... И прекрасная заря, Блеском розовым горя, Вдалеке пред ней сияла, - Будто солнцев легион, Слитый вместе, озаряла 210 Отдаленный небосклон. 'Вижу, вижу край желанный, Край любви обетованный, И заране узнаю: Там найду любовь мою!' Вдруг невидимая сила Крыл полет остановила. И оттуда, где светло Небо розами цвело, Что-то тихо отделилось 220 Искрой ярко-золотой И над тенью молодой Светлым облаком спустилось. 8 Разошелся дым златой, И сквозь пар душистый дыма Блещет образ серафима Златокудрый и младой. 'Тень преступная, куда ты? Рая в светлые палаты Не достигнешь ты к вратам, 230 Ты не бога любишь там, Но любовь свою земную Переносишь в жизнь иную, - И на казнь обречена Эта тяжкая вина! Между небом и землею Осужден ты жить душою, Ты с земли отторг себя, - Рай чуждается тебя!' 9 Отчужденною душою, 240 В целом мире сирота, Между небом и землею Он живет. Идут лета, - И не раз ему, случалось, В хоре ангелов сдавалось, Милый голос слышал он... О, как сильно этот звон И мучительным желаньем, И тоской, и упованьем Душу бедную смущал! 250 Крылы вновь он развивал, Но невидимые силы Останавливали крылы И на грустный край земли, Беспощадные, влекли. <1836> 222. ПОЭЗИЯ И ЖИЗНЬ Невидимкою слетая В заполунощной тиши, Чаровница молодая, Не тревожь моей души, Пощади меня, сильфида, Я страшусь любви твоей, Отомщает эвменида Каждый звук твоих речей! Нет! волшебница не внемлет - Приближается она... Грудь, я чувствую, объемлет Животворная весна, Аромат во мраке вьется, Арфа в воздухе звучит, Звон роскошно в душу льется, Будто ангел говорит! 'Снова ль резвою игрою Хочешь сердце обмануть, Обольстить меня мечтою, Упованием блеснуть? Нет! молю, в залог свиданья Вырви слезы из груди, И хоть жизнь воспоминанья Прежде сердцу возврати!' Ты... Но жертвенник разбитый Кто опять восстановил? Огнь угасший, огнь забытый Мимолетом оживил?.. В ризе пара голубого Предстоящий мир бежит, И доступным раем снова Мир минувшего открыт! Те цветы, что рано свяли, Что бессильною росой Тщетно слезы окропляли, Оживают предо мной, Снова пышны, снова блещут, Вновь муз_ы_ка-аромат, Звуки в лоне их трепещут, В звуках образы кипят. Кто вы, райские виденья, Девы чистой красоты? Не из царства ль вдохновенья Воплощенные мечты? То сквозь сумрак арфы ваши Блещут солнечным лучом, То рубиновые чаши Звезд трепещущих огнем... Долу, дивные, коснулись, Блещут, вьются вкруг меня, На призыв их встрепенулись Перси, полные огня, Под влияньем вдохновенным Чаш, и звуков, и цветов На треножнике священном Вновь я жертвовать готов... Но зачем огонь бледнеет, Пар бежит от алтаря? Не прохлада ль утра веет, Не блеснула ль там заря? Чьи пронзительные крики Воздух воплем потрясли, Что за пасмурные лики Появилися вдали? Сквозь последний сумрак ночи Узнаю предтечей дня, Их пронзительные очи Леденят и жгут меня, Гаснет пламень вдохновенья Под размахом бурных крил, И святые песнопенья Дерзкий хохот заглушил! Разом смолкнули напевы, Стихнул пиршественный звон, Прочь испуганные девы Разлетаются, как сон, Тщетно их молю и кличу - Утопают в блеске дня, И мучителям в добычу Беззащитно предан я! Сдвинут вихрем ядовитым, С громом жертвенник мой пал, Звон по арфам позабытым Разногласный пробежал, И, с предсмертным содроганьем, Отлетает жизнь струны, И язвительным дыханьем Вновь цветы поражены. И - двойник неумолимый - Кто-то слух терзает мой И насмешкой нестерпимой, И бездушной клеветой, То замру я, леденея, То очувствуюсь в огне, Будто коршун Прометея Разрывает сердце мне! <1836> 224 С поправкою своей мои стихи ты тиснул, - Я басенкой за труд вознагражу тебя: Рабочий вол коня случайно грязью вспрыснул, Достоинство свое сознательно любя, Не вспыхнул гневный конь порывом безрасчетным И даже сталью ног волу не погрозил, Но, чтоб не встретиться с запачканным животным, С его дороги своротил. 1837 225. УРОК Кто поверит - ты мечтатель! Кто поверит - ты дитя! Сердце женщины предатель, Любит, губит нас шутя. Не ищи же в ней участья, Не моли ее любви, - Нет, всей негой сладострастья Ум цирцеи отрави, Лейся лести тонким ядом, Впейся в грудь змеиным взглядом, Взором взор ее влеки, И чаруя, и волнуя, Знойной жаждой поцелуя Мысль и кровь ее зажги. Устоять она не может В этой битве роковой, И волшебный скипетр свой Побежденная положит... Но, счастливец, не спеши Торопливо на признанье: Нет, - сомненье, нет, - желанье Прежде в грудь ей положи, Устраши ее изменой, Научи ее страдать И внезапной переменой Укажи Эдем опять, Раздражительной беседой То ласкай ее, то мучь! Только трудною победой В женском сердце ты могуч! И прольет она в молчаньи Слезы злости, может быть, Но в тебе - свои страданья Будет женщина любить! 1837 227. ПАМЯТНИК ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ Столицы Невской посетитель, Кто б ни был ты, - Петру поклон! Сей Медный всадник - это он, Ее державный прародитель! Как мощны конь и человек! То Петр творящей мыслью правит, Летит, отважный, в новый век И змея древних козней давит... И здесь, руки простерший кисть, Еще в металле жизнью дышит, Из медных уст - Россия слышит - Гремит: 'Да будет свет!' - И бысть! 1839 228 Отгрянуло в безднах творящее слово, Стихии, как волны, кипят, Сошлись - разделились - и жизнию новой В несчетных светилах горят... Всё к цели стремится, один, в беспрерывном Волненьи, без цели гоним, Один, бесприютный, в создании дивном Отпадший летит серафим. Куда бы смущенным ни кинул он взором - Повсюду пред ним чудеса: Вот катятся звезды бесчисленным хором, Осыпав кругом небеса, Вот солнце стремится - он бросился мимо, - Другое навстречу летит, И сонм их блестящий ему нестерпимой Создателя славой звучит. К земле опустил он с отчаяньем взоры - Весну торжествует земля: Цветами пахнули долины и горы, Цветами сверкнули поля! И желчные слезы с ланит его бледных В цветы, мимолетом, скользят - Те слезы и ныне в цветах этих бедных Отравой смертельной горят! 1840 229. ЗВЕЗДА Когда по воле исполина Текла несметная дружина, Звезда побед ее вела, И, мнилось, царствам в поруганье Сосредоточила сиянье Вокруг избранного чела. Питомцы мира и покоя, Народы робкие без боя Безмолвно поклонялись ей, Она ж, в своем полете скором, Блестящим, дивным метеором Неслась чем дале, тем быстрей. И вот, явлением нежданным, Под небом Севера туманным Внезапно вспыхнула она, Мгновенно очи ослепила И страшным блеском пробудила Холодный Север ото сна. Крепка любовью и молитвой, На смерть решительною битвой Воздвиглась Русская земля - И участь грозного свершилась: Звезда победная затмилась В кровавом зареве Кремля! И что ж?.. Приемля дар свободы, Еще со страхом ждут народы, Откуда вновь она блеснет: Не с берегов ли шумной Сены, Иль на гранит Святой Елены Опять к любимцу низойдет? Не там!.. Любви народной сила Ее полет остановила, И на седине вековой Она с Кремля блеснула взорам - Но не мгновенным метеором, А неподвижною звездой! 1840 231 Под необъятным сводом неба Один свирепствует закон: Недостает тепла и хлеба, Не умолкает плач и стон. И алчно гибнущее племя Ждет погрузиться в вечный сон, А вслед ему выводит время На жертву новый легион. И так от века и до века! А мы уверовать могли, Что создана для человека Вся прелесть жизни на земли! . . . . . . . . . . . . . . Но, раз прозрев, душа, как прежде, Уже забыться не должна. Скажи ж 'прости!' мечтам, надежде И оборвись, моя струна. 1879 ПРИМЕЧАНИЯ При жизни поэта стихотворные произведения его дважды выходили двухтомными собраниями: Повести и мелкие стихотворения (чч. 1-2, СПб., 1837, ц. р. 28 марта 1836), Сочинения (чч. 1-2, СПб., 1860, ц. р. 27 августа 1859). Произведения, вошедшие во вторую часть этого издания, датированы в оглавлении. Целое собрание неопубликованных стихотворений П. появилось в PC, 1885, No 1, с. 73 и след. Кроме того, отдельными изданиями выходили поэмы 'Див и Пери' (СПб., 1827), 'Борский' (СПб., 1829), 'Нищий' (СПб., 1830) и 'Смерть Пери' (СПб., 1837). В советское время двадцать онно стихотворение поэта вместе с поэмой 'Див и Пери' и отрывком из поэмы 'Борский' вошли в издание: И. Козлов, А. Подолинский, Стихотворения (статьи, редакция и примечания Ц. Вольпе и Е. Купреяновой), 'Б-ка поэта', М. с, Л., 1936. Довольно большое собрание автографов поэта хранится в ГБЛ. 215. Там же, с. 122, Печ. по изд. 1837, ч. 2, с. 114. Вошло в изд. 1860, ч. 1. 216. Там же, с. 114, под загл. 'Волшебница', др. ред. Печ. по изд. 1860, ч. 1, с. 283. Вошло в изд. 1837, ч. 2. 217. 'Северный Меркурий', 1830, 28 февраля, с. 104. Печ. по изд. 1837, ч. 2, с. 131. Вошло в изд. 1860, ч. 1. В письме к В. П. Боткину от 16-21 апреля 1840 г. Белинский цитирует ст. 17-20 'Безнадежности', передавая ими свое состояние духа (т. 11, с. 512). 218. PC, 1885, No 1, с. 116. Эпиграмма, написанная по поводу разрыва П. с А. А. Дельвигом, редактором-издателем Л Г. Причиной обиды на Дельвига был уничтожающий разбор поэмы 'Нищий', появившийся в Л Г. Вспоминая об этой истории, П., между прочим, писал в своем мемуарном очерке: 'Дружеская услуга такого рода не могла мне быть приятною, но главное дело не в ней, а единственно в том, что рецензия печаталась в дельвиговской 'Литературной га- зете' в тот самый вечер, который, по обыкновению, я проводил у барона и в который он был со мною, по обыкновению же, дружелюбен, не упомянув, однако же, ни слова о приготовленной на меня грозе' (РА, 1872, вып. 3-4, стлб. 865). И далее: 'Вот что собственно охладило меня к барону, рассеяв и мое заблуждение о приязни его ко мне. Но я не сказал ему ни слова, на рецензию, по моему обыкновению, не возражал, а только перестал у него бывать. Впоследствии Дельвиг сказал, что он был не прав, потому что, спустя несколько месяцев, встретив меня на улице, первый подал мне руку' (там же). Не для большого ты числа и т. д. В заметке Пушкина для Л Г (от 11 января 1830) было сказано, что Л Г 'у нас необходима не столько для публики, сколько для некоторого числа писателей, не могших по разным отношениям являться под своим именем ни в одном из петербургских и московских журналов' (Пушкин, т. 11, с. 89). Это заявление подало повод к насмешкам Ф. В. Булгарина в СО и СА (1830, No 16, с. 244-246). 219. 'Одесский альманах', Одесса, 1831, с. 239, с подзаг. 'Ю. И. Познанскому, в ответ на его перевод сонета Мицкевича 'К Лауре'', изд. 1837, ч. 2, с цензурным пропуском имени Мицкевича. Печ. по изд. 1860, ч. 1, с. 268. Ю. И. Познанский (1801-1878) - знакомый П., поэт, переводчик Мицкевича. Имеющийся в виду его перевод сонета Мицкевича 'Do Laury' был напечатан в ЛПРИ, 1832, 17 февраля, с. 110. П. встречался с Мицкевичем на вечерах у Дельвига (см.: РА, 1872, вып. 3-4, стлб. 859-860). 220. Альм. 'Альциона', СПб., 1832, с. 18 (ц. р. 20 ноября 1831). Вошло в изд. 1837, ч. 2, и изд. 1860, ч. 1. 221. БдЧ, 1836, No 9, с. 5. Печ. по изд. 1860, ч. 1, с. 161, с исправлением ст. 162 по журнальной публикации. Вошло в изд. 1837, ч. 2. Жизнь верна и за могилой - вариация ст. из 'Певца во стане русских воинов' Жуковского ('Твоя и за могилой'), 222. Изд. 1837, ч. 2, с. 87. Печ. по изд. 1860, ч. 1, с. 209. 224. PC, 1885, No 1, с. 116. Эпиграмма на О. И. Сенковского, напечатавшего поэму 'Смерть Пери' с поправками (см. предыдущее примеч.). Этот же инцидент вызвал вторую эпиграмму П. на Сенковского ('Под указкой школьных правил...') (см. ее там же). С его дороги своротил. Поэт действительно прекратил печататься в БдЧ. 225. Изд. 1860, ч. 2, с. 172. 227. УЗ на 1840, с. 225, под загл. 'Памятник Петра Великого в Санкт-Петербурге'. Печ. по изд. 1860, ч. 2, с. 141. 228. Изд. 1860, ч. 2, с. 188. 229. Альм. 'Киевлянин', Киев, 1841, с. 325. Вошло в изд. 1860, ч. 2. Перенесение праха Наполеона с острова Св. Елены в Париж в ноябре 1840 г., получившее широкий резонанс в Европе, вызвало целый поток стихов и в русской печати. В ряду этих откликов (наиболее известны 'Последнее новоселье' Лермонтова, 'На перенесение Наполеонова праха', '7 ноября' и 'Еще об нем' А. С. Хомякова) находится и 'Звезда' П. 231. PC, 1886, No 2, с. 515, в статье Д. Ф. Миллера 'Памяти А. И. Подолинского'. Приведено, вероятно, с пропуском строфы, обозначенной строкой точек. А. И. Подолинский Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Песни и романсы русских поэтов. Вступительная статья, подготовка текста и примечания В. Е. Гусева. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. М.-Л., 'Советский писатель', 1965 ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ 277. Индейская песня ('Катитесь, волны...') 278. Русская песня ('Что в сыром бору от солнышка...') Андрей Иванович Подолинский родился в 1806 году в Киеве, умер в 1886 году там же. По окончании пансиона при Петербургском университете Подолинский служил в почтовом ведомстве, сначала (до 1831 года) в Петербурге, затем - в Одессе (до конца 1850-х годов). Первое печатное произведение Подолинского - повесть в стихах 'Див и Пери' (1827). Стихотворения его печатались в альманахе 'Северные цветы', в 1837 году вышли отдельным сборником. Наиболее полное прижизненное издание произведений Подолинского - 'Сочинения А. И. Подолинского. Две части', СПб., 1860. Верный принципам романтизма, Подолинский придавал большое значение музыкальности поэзии, что способствовало превращению некоторых его стихов в песни. На слова Подолинского музыку писали малоизвестные композиторы - Н. Кравцов ('Когда я умру...'), Н. Соловьев ('Цветы'), Г. Лейковский ('Беги меня., ') и др. 277. ИНДЕЙСКАЯ ПЕСНЯ * Катитесь! волны, Плещите! волны, Шуми! поток! Быстрей бегите И вдаль несите Мой огонек! Там день свежее, Там ночь темнее, Цветы вокруг, И дышит нега - И он у брега, Мой тайный друг. Мои гаданья, Мои признанья Узнает он. Всю ночь со мною, Рука с рукою, Забудет сон. Как с ним украдкой Свиданье сладко, Не говорю, Его дыханье, Его лобзанье... Ах! я горю! Бегите! волны, Плещите! волны, Шуми! поток! Гори светлее, Катись быстрее, Мой огонек!.. <1828> (*) Молодые Индиянки имеют обычай гадать следующим образом: привязав к доске род плошки, они зажигают ее, пускают доску по течению реки, и следуют за плывущим огнем вдоль берега. Где он остановится, в той стороне, значит, выйти им замуж. 278. РУССКАЯ ПЕСНЯ Что в сыром бору от солнышка Снег златой росой рассыпался, Молодецкая кручинушка Разлилась слезами светлыми, В зимний холод любо солнышко, На чужих людях родной напев, Поневоле сердце всплачется, Как с ретивым сиротинушкой Песня русская, унылая Что родная мать перемолвится. Задушевной не наслушаться! Словно пташка, что в раю поет Заунывно-сладким голосом, Грусть-тоску она баюкает, Не видать сквозь слез чужой земли, А что думушка ль сердечная Понесется невидимкою За син_е_ море в святую Русь!.. По-былому, по-старинному Добрый молодец в родной земле В ноги пал отцу и матери, С старым другом поздоровался, А что девица-красавица Второпях бежит из терема, Зарумянившись, как маков цвет, Радость высказать и слова нет, Только с милым обнимается Да сквозь слезы улыбается. <1837> ПРИМЕЧАНИЯ 277. 'Альбом северных муз', М., 1828. В песенниках - с 1830-х годов ('Эвтерпа', М., 1831). 278. 'Повести и мелкие сочинения', М., 1837, ч. 2, с. 161. В песенниках - с 1850-х годов ('Песни для русского народа...', СПб., 1859, ч. 1) до 1915 г. А. Подолинский Эпиграммы на О. И. Сенковского ---------------------------------------------------------------------------- Эпиграмма и сатира: Из истории литературной борьбы XIX века. М., Л.: Academia, 1931-1932. ---------------------------------------------------------------------------- * * * С поправкою своей мои стихи ты тиснул, Я басенкой за труд вознагражу тебя: Рабочий вол коня случайно грязью вспрыснул, Достоинство свое сознательно любя, Не вспыхнул гневный конь порывом безрасчетным, И даже сталью ног волу не погрозил, Но чтоб не встретиться с запачканным животным С его дороги своротил. * * * Под указкой школьных правил. Мой продажный самохвал, Ты стихи мои исправил, Помещая в свой журнал. Не пришла-ж догадка эта Наглой мудрости твоей, Что при факеле поэта Твой огарок без лучей! Редактору толстого журнала Нет, нет, торгаш литературный, Обманом слова не купить, Ты мог ученостью мишурной Свой грош ума позолотить, Но не нужна уловка эта. Она к добру не поведет, Ведь с рук поддельная монета Теперь и ночью не сойдет.