Стихотворения, Наседкин Василий Федорович, Год: 1937

Поэзия
Время на прочтение: 44 минут(ы)
Скачать в PDF
Наседкин В. Ф. Ветер с поля. Стихи. Воспоминания о С. А. Есенине.
Уфа, Башкирское книжное издательство, 1978. (Серия: Золотые родники)
Сенокос
Слушал тальянку
‘Только ночь убирает…’
‘Небо — сизое, осеннее…’
После бурана
‘Звени и пой, разлив песчаный…’
Чайхана
Тамерлановы ворота
Перелет
Круговорот
12 марта 17-го года
Весна
‘У синего порога вечеров…’
‘Багровый отсвет — новое звено…’
Апрельский дождь
‘Был простой, обычный день весенний…’
‘В детстве было просто и понятно…’
‘Свиней угнали…’
‘Март…’
Улица
‘Как спешат облака, как спешат!’
Прощание
‘Цыганскою шалью’
‘Сегодня ветер странно мглист…’
‘Тучи — гнилая солома…’
Обоз
‘Как будто из моих очей…’
На Новый год
‘В городе вьюга’
Журавли
‘О, милый друг, оставь весло…’
‘Ты целуешь, а я плачу…’
‘Свежей…’
‘Ручей весь день хлопочет’
‘Будут радовать вечно…’
‘Закачалась ива … ‘
‘Если вьется дым над хатой…’
‘Ты здесь ждала меня, награда
‘Степная речка в камышах…’
‘Лист опадает за листом…’
‘О родное, любимое поле!’
Осень
‘Где ты, где ты, нищая котомка?
‘В пустыне ничего не нужно…’
Степь
‘Пахнет ветер, как свежие срубы…’
‘Этот облак в отдаленьи…’
‘Где синие вихри…’
Утро совхоза
Сентябрьский вечер
‘Свод небес уныл и грязен…’
‘Смотрю усталый от погонь…’
К новому урожаю
Отрывок
‘Высокое небо…’
Туманный день
Предзимье
Хороший день
Индийское лето
Закат
Поезда
К сыну Андрею
Оттепель .
Первомайская песня
‘Уж как дует с юга сильный ветер!..’
‘День построжал, угрюм и одинок’
‘Тот берег кажется в пыли…’
‘Сегодня все, как пальцы, врозь…’
‘В ночную муть, туда, где рыщет тьма…’
‘Уж время звезд неполных…’
‘Ночь звездная задумчиво тиха…’
‘Рукой невидимой, младенчески неловкой…’
‘Темный север дышит дальней вьюгой…’
Перед картой
‘Серым шелком висят облака…’
‘Вижу, осторожно в палисадник…’
‘Все заносит, все хоронит…’
Дождь
‘Я был разбужен шорохом…’
‘По обычаю, встал на рассвете…’
Буря
Москва 1 Мая
У памятника Ленину
‘В небе солнце, гром и воды…’
‘Вот здесь когда-то над водой…’
‘Красные качнулись прутья где-то…’
Встреча
‘Зима куда-то скрылась…’
‘По звездным заводям одна…’
Песенка о любимой
‘Цвет волос, как зелень луга…’
Перед бурей
Арбакеш
‘Кружится пьяно…’
Самарканду
На верблюдах
‘Сталактитовые своды…’
Сюзане
‘Голова у шатров Бухары…’
‘Велик и многомилостив аллах’
За глиняным дувалом
Полдень
‘Так с незапамятных времен…’
Зимнее небо
‘Снова север, снова тучи…’
‘Вьюжние крики…’
‘Все утро солнце, ветер, а сторонкой… ‘
‘Свети мне, детство! Радуй, как свиданье!’
‘Белеет рожь. Синеют перелески…’
Назавтра бой
Чужие корабли
8-е Марта
Стройка
‘В просветах голубых
‘Синью теплою крадясь…’
‘Кто пожелает мне счастья…’
‘Ребенок — я — и степь, как бубенец…’
‘Кто плачет там?’ — спросил со дна оврага’
‘Сегодня краски ниже и бледней…’
‘Вражду и дружбу обойдя …’

Стихи

СЕНОКОС

Родиону Акульшину
Какие частые стога!
Пчелиный рой — живые копны.
Сошла работа расторопно
В миротворящие луга.
Но травам больше не пылать.
Вчера дозванивали косы.
Шутливый ветерок доносит
Далекий чибисиный плач.
1915

СЛУШАЯ ТАЛЬЯНКУ

О, эти переливы звонкие
Тоски безудержных полей …
Чьи руки синими постромками
Так связывают душу с ней!
Бегут и плещутся за гумнами,
Полнея странным часом тайн.
Как сиротлив собачий лай
За поворотами бесшумными!
И плавают одни под месяцем,
И никуда им не уйти.
Вечерне-синий сумрак-месиво
Смешал последние пути.
1922

* * *

Только ночь убирает
Железного дня следы.
Убирает, сметает
В золотые свои сады.
Только ночь так упрямо·
Подводит былому счет.
Эта звездная яма
Чью голову не качнет?
Но качнет не испугом,
А миром и тишиной.
(По глубокому лугу
Скатилась луна копной).
1922

* * *

Небо — сизое, осеннее,
Машет северным дождем,
И тоскливое смирение,
И поклоны под окном.
За плетневою околицей
Слышен рощи тихий стон,
И печалится, и молится
Опадающим листом.
Скоро, скоро затуманится
По-иному сторона,
И земля — родная странница
Будет в снег обелена.
А пока дожди осенние,
Мятый лист, и тихий дом,
И тоскливое смирение,
и поклоны под окном.
1922

ПОСЛЕ БУРАНА

Три дня, три ночи выл буран.
Ворот не видел глаз.
И вот по взмыленным буграм
Погода улеглась.
И хоть запрятаны под снег
Изба и каждый двор,
Но светит солнце и у всех
Открыт по-детски взор.
Но взор и солнце все ясней,
Не солнце — алый рот.
По всей деревне у сеней
С лопатами народ.
Скрипят ворота. Путь готов.
Бегут наперебой
Коровы, овцы из хлевов
На светлый водопой.
И там, где прорубью вода
Бежит одна, как темь,
До синих сумерек стада
И крики целый день …
Под вечер окон желтый ряд
На снег струит уют,
И где-то парни говорят,
Гармоники поют.
И где-то песни и струна,
Опять лады и смех.
И чаровницею луна
Глядит на синий снег.
И вечер, словно кружева.
Его видал и ты,
Когда глухая синева
Свисает, как цветы.
А в полночь вдруг издалека,
Быть может, с вышины,
Прольется сонная река
Разливом тишины.
И только изредка в полях
Иль с потемневших гор
Собакам дремлющим на страх
Затянет волчий хор.
1922

* * *

Звени и пой, разлив песчаный,
Недолог час, недолог срок,
Когда барханное качанье
Застынет у чужих ворот.
Когда зеркальные каналы
Заплещут синью горных вод
И на груди пустыни впалой
Железный лебедь проплывет,
А где желтеющее лоно
Немых песков, где спят бугры.—
Поднимутся до небосклона
Поля бегущей джугары.
Арбе тогда не заскрипеть
И долгих песен не услышать,
И все же не могу не петь,
Когда весна мой край колышет.
И все же мне не позабыть
Неудержимого раздолья,
И по-сыновнему любить
Тебя со сладостною болью.
Родимый край, моя страна,
Цветных оазисов становья!
Не от тебя ли старина
Уходит, вспугнутая новью?
Не ты ль до Индии шумишь,
Заржавые отбросив цепи?
О прошлом не звени, камыш,
О прошлом позабудьте, степи!
1922

ЧАЙХАНА

Какою ласковой медлительностью дышит
Горячий день
В открытой чайхане
Под золотисто-бирюзовым небом.
Как будто все вином напоено,
Слегка —
Поющим солнцем,
И дрожит.
У ног арык, и рядом
Гигантскою зеленою стрелой
Остановился тополь.
В тени валяются захватанный кетмень*
И с лоскутками детскими уздечки.
На коврике садится третий сарт,
Но пиалы** одной
Касаются их тонкие коричневые руки.
А сверху, по стене,
Свисают желтые и красные цветы.
Звенит с утра неуловимым звоном
Апрельский день
С разводом золотым
Под расцветающею синью аркой,
В двенадцать арка выше.
И огненной горой
Заполыхает солнце.
Тишина…
В вечерний час,
За синею молитвой муэдзина
(Вечерняя заря арабская совсем),
Когда последний прозвенит с базара караван
И колокол замрет за дальним поворотом,
Веселою проснется чайхана.
Готовится с бараниной палау***
(Хлопочет приглашенный повар).
И с нар,
Где разлеглись, расселись важно гости,
На улицу пустынную польется
Знакомый звук гортанного дутара****.
И, заломив рога, отскочит полумесяц
В ночную синеву тогда с мечети
Послушать раз еще
Века неизменившуюся песню.
1923
* Кетмень — род мотыги.— Прим. автора
** Пиала — чайная чашка.— Прим. автора
*** Палау — плов.— Прим. автора
**** Дутар — музыкальный инструмент. — Прим. автора

ТАМЕРЛАНОВЫ ВОРОТА*

I

С орлом, шакалом, тенью имя,
Задумчивее караван.
Здесь, окруженный твердью синей,
На север рвался Тамерлан.
И горы каменною гранью
Небесный не замкнули свод
И расступились, по преданью,
У глинистых Санзарских вод.
К волне речной волна другая
В ущелье черное влилась.
Кто помнит: до какого края
До гикала орда в тот раз?
Веков минувших не воротишь,
И нужно ли? .. Уходят — пусть,
Лишь в Тамерлановых воротах
Течет раздумчивая грусть …

II

Возвратился Тимур из Индии
С богатой добычей, слонами,
По забытым путям Искандера.
И зодчие с берегов Ганга,
Из Китая и Персии
Воздвигли в Шаршаузе** арку.
А город Шаршауз тихий,
А город Шаршауз древний
И весь в садах.
И над городом арка
Лучше десятка мечетей,
С которых под вечер гортанно
Тянется крик азанчи.
С Тамерлановой арки
Я видел Индию,
Немного Шираз
И словно соседа — Биби-Ханым***
В Самарканде.

III

Тише безветренного заката в пустыне,
Тише развалин, гробниц и храмов,
Тише самой пустыни
Ворота третьи.
(В эти ворота когда-то
У шел Тамерлан навсегда из садов
Самарканда.)
И помню, как это было.
Направлялся Тимур на север
В далекий поход, а какой —
Пустыня и горы молчат,
И джидда никому не расскажет.
За глиняно-плоским Ташкентом
Догнал полководца гонец
С новым огнем в кувшине,
С жидким огнем, что привез
Из далекой неверной Европы.
Пьяно-смертельным напитком
Вышел подарок Тимуру.
Тут и открылись ему
Третьи ворота.
1923
* Тамерлановы ворота — ущелье в горах между Самаркандом н Ташкентом.— Прим. автора
** Шаршаз — Шахризябс, город в северо-восточной Бухаре.— Прим. автора
***’ Биби-Ханым-медресе — мечеть жены Тамерлана, величайшее здание Средней Азии, ныне полуразвалившееся.— Прим. автора

ПЕРЕЛЕТ

Затерянными ледниками
Забороздили облака.
И вот я гостем рыбака
Любуюсь отшумевшей Камой,
Незваным гостем у сосны
(Игрой заумною весны).
Поют, качаясь, облака
Чуть глуше Камы в половодье.
Весна — зеленые ободья,
Весною можно обрекать
Людей на дальние кочевья
(Когда не знаю, кто и чей я ) .
Плывут сырые облака
Блуждающими ледниками.
Приплыв сюда издалека,
Уж я на севере за Камой.
Но долго ль там? И вновь полет
Ту да, где тает синий лед.
1923

КРУГОВОРОТ

Дорогой неотмеченной, разбитой
Плывет земля, как миллионы лет,
А с ней и мы по выгнутой орбите,
Напоминая скопища планет,
Смешных планет, как птицы у застрехи,
И слепо пропускающих во тьму
Вселенские сторожевые вехи.
Не это ль горько сердцу моему,
Что на пути великом и безмерном
Ведем себя как у двери пещерной?
Плывет земля, но путь ее чудесный
На книгах только подчеркнет иной,
Не замечая странности одной:
Висеть и где — в пучине неизвестной,
И не сознав величия того,
Что за землей и путь ее плывет,
Что звездный мир, быть может, населяем
Такими же людьми, как на земле,
А о земле твердим, что нет милей,
И до погоста на одной гуляем…
Тридцатый раз и я плыву, о други,
Как в первый раз — до этого не в счет.
Но грустно мне, что на безликом круге
Без остановки молодость течет.
Но не о том . .. И я не замечаю
Ни звездных рек, ни круглого следа,
И по ночам лишь головой качаю,
А днем у глаз, как мутная слюда.
И только в час неслышного заката
Сужу о днях по их струящим скатам.
Но в тот же час, когда светящей пылью
Оранжево заблещет небосклон
(О други милые, как близок он!),
Случалось так: глаза за грани вылью,
И чувство незнакомое в груди
Тогда растет и ширится без меры.
Гортанный гул … Ах, то земля гудит —
Огромный шар зеленовато-серый …
Размерному движенью ли подвластна —
Земля, земля, ты и вдали прекрасна!
И бьют часы наличья золотого.
В крови залог, как чернота в дубу.
Ведь, если даже сказочное слово,
Так что ж теперь? Хотя бы и случайно.
Не мы ли прорастаем головой
Надземные космические тайны
И слушаем гортанный гул и вой?
И верю: вырвемся, развив упрямство,
Не я — другой в горящее пространство.
1924

12 МАРТА 17-го ГОДА

Был фабрикант, его снаряды …
А за снаряды — чашей дом.
И был, как чучело, наряден
Благословляющий перстом.
Ни смертный бред, ни ужас бойни,
Ни в клочья рваные тела
Не волновали их — спокойно
Творящих черные дела.
Страна нищала. Плач и скрежет
Неслись по селам, городам.
О, как всю муку передам! —
Смех юношей звенел все реже,
Задумчивых не по летам.
Но вот за темной непогодой
Каймой оранжевой заря,
Февраль семнадцатого года
И низвержение царя.
Казалось,— рухнул без возврата
Мир крови, голода, свинца,
Увидит брат родного брата
И расцелует сын отца.
Но был солдат тогда наивен,
Но был рабочий одинок,
И снова грянул медный ливень,
И в горло врезался клинок.
Сраженный пулею не встанет …
Рабам не лучше у станков.
И зрело новое восстанье
Заводов, деревень, штыков …
1924

ВЕСНА

И снова тают облака,
А солнце — что очаг домашний …
Парной теплынью молока
Качаются пары над пашней.
О жаворонке о любом,
О звонкой, куликовой тряске …
И тонут, тонут в голубом
Глаза, подернутые лаской.
Еще в оврагах белый пух,
Еще деревья точно ·слеги.
Улавливает где-то слух
Гортанный разговор телеги.
Гортанность эта мне ясна.—
В ней сдержанная радость нови.
Но то ли нам еще готовит
Зеленокудрая весна!
1924

* * *

У синего порога вечеров
Кто не стоял за городской вечерней!
Шум площадей упорней и безмерней,
Шум площадей, как стоязычный рев
И как прибой, безумен и суров.
А в небе час звезды, о, тихий час вечерний!
Вожжами золотыми фонари
Развешаны у каменных подножий
И вдаль бегут, в глухое бездорожье,
Где до шафрановых костров зари
Одна звезда зеленая горит,
Как сторож вечности, который не поможет’.
Но, город, ты! Надолго ли твой путь
Заброшен лапой каменной за вехи?
Закон полей, закон пустыни ветхий
Раздавит ли твою живую грудь,
Чтоб плакаться в осеннюю погудь
Иль в ассирийский зной дремать под ласку ветки?
Случится ль так — одно: идешь вперед,
Во мгле веков качая фонарями.
Навстречу бьется дождь о серый камень,
Навстречу завтра буря заревет.
Но падает, стекая, небосвод,
И пьяно трубишь ты один за облаками.
1924

* * *

Багровый отсвет — новое звено
У вечеров, вздымающихся пьяно.
Какое в небе р6злито вино,
Какая задымилась в небе рана!
О вечера, поющие о странах,
В которых побывать нам не дано!
А здесь дома и гулкий коридор
(Напомнили скалистые отроги).
А здесь дома и темный кругозор
По переулку, бьющемуся в ноги
Широкой площади Застывших Зорь …
И тишина, и вид пустынно-строгий.
И низкая ночная синева,
Питающая сказочную пору.
Неверен крик, безрадостны слова.
Как выразить желтеющую прорубь
В лиловом небе? Вьется голова —
Неутихающий, упорный короб.
А с площади, без устали гремя,
Доносится торжественным органом
И трубный зов, и ржание коня,
И дикий лязг, и вопли урагана.
И все зовет, и трубит все в меня,
Идущего по переулку пьяно.
1921

АПРЕЛЬСКИЙ ДОЖДЬ

Движется небо. Вода.
Виснут по склонам стада.
Плачут в полях провода.
День ли проходит, года —
Нет и не видно следа.
Движется небо. Вода.
Плачут деревья и травы
В тихой землистой оправе.
Льется с утра. Уже вечер.
Дождь-то совсем хорош.
Пологом серым далече
Льется дождь, дождь’.
1924

* * *

Был простой, обычный день весенний,
Солнце, синь и зелень бахромой’.
После долгих митингов о смене
Провожали полк домой.
Перед штабом с флагом порыжелым
(Помню — он свернулся и поник)
На стене рабочий вывел мелом:
‘Будь здоров, товарищ отпускник’.
Собрались. Построились рядами,
На вокзал готовы все.
Вот обходит кто-то, и на память
Получает каждый по косе.
Получил и на плечо закинул,
Заиграл прощальное оркестр,
А в глазах у каждого картины
Незабытых долгожданных мест.
Уходили … На плечах добычей
Мирная желанная коса…
Я люблю такой простой обычай.
О котором стоит рассказать.
1924

* * *

В детстве было просто и понятно,
Воют ветры в вечер — жди
В облаках оранжевые пятна
И дожди.
А случится дождевым отрепьям
Погулять, упав без сил,
Значит, кто-то над глухою степью
Загрустил.
Грусть пройдет, и подкрадется стужа
На когтях из белых лап,
Но застывший мир все так же кружит,
Не ослаб.
И еще, когда в седом паласе
Хлынут с неба орды вьюг,
Колокольный звон тогда напрасен,
Милый друг.
Каждый час, как гость каменоломни ..
Время, ты хоть не карай!
Это было в детстве, где — не помню.
Где ж тот край?
1924

* * *

Свиней угнали
В степь рано-рано.
Они южали,
Ах, как южали!
Ныряя к баням,
За огороды,
Они бежали
Спросонок пьяно.
А спозаранья
От хмурых облак
Все было синим.
А спозаранья
От хмурых облак
Тону ли грани
И меркли дали.
И было тонким
И странно робким
В степи молчанье.
Лил дождь тягучий,
Как ожиданье.
Лил дождь тягучий
Глухой и тощий,
Седой онучей
Вися над рощей.
Лил полоньями.
А сторонами
В халатах рваных
Спускались тучи.
Но дунул ветер,
Как незнакомый,
Но дунул ветер,
Сырой, холодный,
И дождь разломан,
И дождь распутан.
И к полдню свиньи
Уж были дома
В своих закутах.
1914—1925

* * *

Март.
Ломкий звон по утрам.
Тонкой дымкой весна повисла.
Не поверю, чтоб в мире нам
Открывались одни лишь числа.
Дни приходят, как милые гости,
Каждый ладя на голос свой.
Как же быть мне слепым и черствым,
Обрастающему синевой?
Петухи кукарекают громче,
Воробьи — словно почки в саду,
Тихий месяца розовый кончик
Долго-долго висит на виду.
Отойду,
А глаза горят,
Вместе с облаком детским тая,
Будто выстроились в небе в ряд
Дуги — синяя, золотая …
Ветер,
Дали,
Кто-то поет.
Может, сам я запел — не слышу.
Это, наверно, сердце мое
Бьется, поднимаясь выше.
1925

УЛИЦА

Избы в сонной паутине
Спят, ресниц не шевеля.
С юга веет ветер синий
Сладким соком ковыля.
Лунный свет и пьян, и смутен,
Словно желтый самогон.
Льют лады в ночную сутемь
Песню-трель о дорогом.
Песни, пляски, визг и вскрики —
В эту ночь по всей стране.
Даже месяц медноликий
Улыбнулся в вышине.
Даже темным старым ветлам
Вдоль приникших берегов
Снится радостный и теплый
Мир, не знающий снегов.
Ну, и мне приснилось ныне
Под задорный звон и гам,
Будто еду по равнине,
По некошеным лугам.
Будто еду, где — не знаю,
Только радость так светла,
Что ору, как дети в мае
На елани у села.
А проснулся — тихо. Брезжит.
Где-то слышно — говорят.
С поля веет ветер свежий.
Петухи. Рассвет. Заря.

* * *

Как спешат облака, как спешат!
Сам не знаю, чему я так рад.
Запрокинул глаза в синеву,
Я от счастья похож на сову.
Но спешат облака, но бегут.
Где-то ржанье и топот, и гуд,
1925

ПРОЩАНИЕ

Горит закат,
Густеет гам.
Слежу за огненною кручей.
По тростниковым берегам
Мне не вдыхать травы пахучей.
Не хлынут синью вечера
С бессменным месяцем под сводом,
Когда у зыбкого двора
Беседу вяжут хороводы
О ценах на муку и рожь,
О лошадях и крепком ситце …
С тем кругом — так он ни хорош,—
Пришлось давно мне распроститься.
Я не крестьянин.-
Что там врать,
И если был — одной ногою,
Но земледельческая рать
Осталась сердцу дорогою.
Я с нею — житель городской,
Хоть отвыкаю год за годом,
Лишь над смолистою доской
Вдруг замечтаюсь мимоходом.
Тогда и город просветлен,
И каждый дом смешно доволен
И небо —
Просто синий лен —
Один над городом и полем,
А дождевые облака —
Не облака, немые пашни,
Приплывшие издалека
Взглянуть на площади и башни.
И рад, что сердцем так сберег
Я дух полей, до боли милый.
Знать, потому пастуший рог
Мне слышится с автомобилей.
Но я в деревню не вернусь,
Хоть вспомнив дом —
Готов заплакать.
В полях теперь такая грусть
И дождевая сырь, и слякоть.
Лес почернел и поредел,
Поляны вязнут в мокрых листьях,
И словно весь лесной предел
В полуоблезлых шкурах лисьих.
Я не приду.
Пусть плох пример.
Конечно, дело не в наряде —
Я сельским девушкам теперь
Кажусь не юношей, а дядей.
Отрезан я,
Как режут хлеб
К еде удобными ломтями,
Через десяток долгих лет
Туда едва ль меня потянет …
Горит закат.
Слышнее гам.
Напевней звон и гул трамвайный.
По тростниковым берегам
Я отгулял, как гость случайный.
1925

* * *

Цыганскою шалью
Окутан мой сад,
И желтой печалью
Лоскутья висят.
Как будто от Ганга,
От родины старой,
Предстала цыганка
С любимой гитарой.
И тонкие струны —
Садовые ветви,
Как дальние струи,
Запели на ветре.
Слова непонятны,
И думы неясны,
Но желтые пятна
В саду не напрасны.
Припомнил без дрожи
Под грусть и отраду:
На осень похоже
Былое нарядом,
На желтую осень,
На берег багряный,
Откуда уносим
И радость, и раны.
1925

* * *

Сегодня ветер странно мглист,
Такого не видали,
Сегодня ветер, как горнист,
С трубой, гремящей в дали.
Сегодня ветер слишком злой —
Не умолкая ропщет.
Смотри, как черною золой
Он обсыпает рощи.
Сегодня ветер пьян и прям,
Упрям и недоволен,
То загрохочет по горам,
То заскулит над полем.
Сегодня ветер так смешон,
Забавен и дурашен —
С утра в обнимку с камышом
Вдвоем над речкой пляшут.
Иду под ветер, как домой,
В ходьбе слегка разладясь.
Сегодня ветер — праздник мой,
Безмерной силы радость.
1925

* * *

Тучи — гнилая солома.
Дали — худые плетни.
Крышей любимого дома
Машут осенние дни.
Сердце желанному радо,
Близости сельских примет.
Я и осенним нарядом,
Как материнским, согрет.
Раннюю память тревожа,
С болью ее теребя,
Вижу себя я моложе,
Вижу другим я себя.
Где же теперь он, далекий?
Я повстречаюсь ли с ним?
Или опозданы сроки
Видеть себя молодым?
Горечи этой не сбросить,
Хоть бы плясать довелось.
Ждать уж недолго, и проседь
Тихо коснется волос.
Только на память о доме,
В память и в радость о нем
Кажутся тучи соломой,
Дали — покатым плетнем.
1925

ОБОЗ

Жизнь людская разной кройки:
Тот — богат, а этот — бос.
Потому-то вместо тройки
Мне мерещится обоз.
Ночи, дымные метели,
И в метель, в пути таком
Вместо ласковой постели,
Дровни с мерзлым хрептугом.
Дровни плачут, режут, месят
Жесткий снег под храп гнедух …
Хорошо, как светит месяц,
Хорошо, как не потух.
А потухнет, станет жутко.
Заблудился — не помочь.
И вся жизнь ненужной шуткой
Вдруг представится в ту ночь.
Дома, темная с испугу,
Мать осветит образа
И не раз на светлый угол
Вскинет грустные глаза.
Выйдет в сени. Степь гогочет.
Словно жернов крутит снег.
Где-то глухо вскрикнет кочет,
Ни пути, ни звезд, ни вех.
Что-то станет и случится,
Каждый час, как сто недель,
и всю ночь в окно стучится
Зяблой странницей метель.
Лишь наутро просветлеет.
У окна лежит сугроб,
И глядит, и жутью веет,
Как огромный белый гроб .
… Так всегда. Одним попойки,
А другим, кто сердцем прост,
Тяжкий труд с больничной койкоЙ
Да затерянный погост.
Но, влекомый новой долей,
Я за тех, кто шел со мной
В бездорожном русском поле
За обозами зимой.
1925

* * *

Как будто из моих очей
И эта синь, и облако седое,
И так легко на согнутом плече
Нести очарованье золотое.
Что города! Их неуемный шум!
Слух ветру, пьяному от сини!
В нем плеск волны
и скрип цейлонских шхун,
И сонный звон бубенчиков в пустыне.
Но резче вздох, и слышен шорох нив,
Над нивами веселым криком — ржанье.
Вот почему я на ветру счастлив,
Вот отчего люба его игра мне.
1925

НА НОВЫЙ ГОД

Я не забыл,
Что Новый год сегодня.
В траве времен едва заметный ров.
В высокий рог
Труби, мой стих свободный,
О жизни деревень и городов.
Не потому,
Что подвернулся случай,
Я рву стихи с таким негодным швом.
Не первый день меня зовут и мучат
Те образы,
Которыми живем.
Крестьянин я.
Люблю земли советской
Ширококрылый, полноводный взмах.
и чудится —
Под голубым навесом
Не я один у радости в гостях.
Все кажется,
Что эти дни — не будни,
Девятый год
Иль то девятый час.
Я в Ленинской стране веселый спутник.
Но говорю об этом не кичась.
Да, труден путь,
И лошадь в белой пене.
Но не отдам …
Не отойду назад.
Глядит живым широколобый Ленин,
И ласку льют монгольские глаза.
Какая боль,
Что словом не приветит,
И вместе радость —
Будет вен со мной.
Вот чувствую,
Как повернул на лето
На взмах руки холодный шар земной.
И новый ход
Дала земля налево.
Любимый взмах как будто путь рассек.
О, время благодатного посева,
Какого не запомнит человек!
1926

* * *

В городе вьюга.
Полночь дымится
Снежною мутью. В окно
Глянут и скроются белые лица,
Глянут — и снова темно.
Полночь из Пушкина …
Вьюгой разбужен,
Сказочный мир мне знаком.
Что же, смелей!
Заходите на ужин!
Поздно бродить под окном!
Вьюга ворожит.
Полночь дымится,
Так же, как было, в окно
Глянут и скроются белые лица,
Глянут — и снова темно.
Дружбы навязчивой я не поклонник:
Тих и уютен мой кров.
Вьюга и полночь (без посторонних)-
Лучшее время стихов.
Чувства и думы ложатся напевней.
Но забываю стихи, —
Где-то за Волгой
В уснувшей деревне
Звездам поют петухи.
1926

ЖУРАВЛИ

Я не слыхал роднее клича
С детских лет, когда вдали
По заре степной, курлыча,
Пролетали журавли.
Помню, верил: в криках стаи
Есть понятные слова.
И следил, пока густая
Их не скроет синева.
Ныне стаи реже, глуше,
Или жизнь пошла ровней,
Но по смерть готов я слушать
Эти песни журавлей.
Вот вчера, в час вешней лени,
Вдруг на небе, как штрихи,
И от них такое пенье …
Будто вновь Сергей Есенин
Мне читал свои стихи.
1926

* * *

О, милый друг, оставь весло
И не прислушивайся к пенью!
Смотри, как небо проросло
Завечеревшей голубенью.
Смотри, уж выплыл сад планет,
Видал ли ты деревья гуще!
А этот желтый лунный свет,
Как с золотой горы бегущий!
У дел забот всегда тяжел,
Но в жизни есть и не такое,
Хотя бы то, что вот пришел
Час несказанного покоя.
Хотя бы то, что пред тобой.
Не ты ль несешь в себе, как чашу,
И этот купол голубой,
И звезд нетронутую чащу?
Оставь, оставь, мой друг, весло!
Пусть лодку тянет по теченью.
Ведь даже сердце проросло
Завечеревшей голубенью.
И пусть удел забот тяжел,
Ты видишь, в жизни есть другое,
Хотя бы то, что вот пришел
Час несказанного покоя.
1926

* * *

Ты целуешь, а я плачу,
Говоришь, а я — ни звука.
На нежданную удачу
Я смотрю как на разлуку.
Чуть отходишь — затоскую.
Словно осень на лугу.
Потому любовь такую
Я навряд ли сберегу.
А замечу взгляд тревожный —
Уж тревожно нам обоим.
Видно, счастью невозможно
Обойтись без перебоев.
Ты целуешь, а я плачу,
Говоришь, а я — ни звука.
На нежданную у дачу
Я смотрю как на разлуку.
1926

* * *

Свежей
И зеленей трава.
Стал горизонт на миг зелено-светлым.
Каким покоем веют дерева,
На все село кричавшие от ветра!
Устал и я,
Придя с полей,
Где тишина, как сумрак, опускалась.
И вот в меня струится все светлей
Сладчайшая закатная усталость.
1926

* * *

Ручей весь день хлопочет
Над камнем у ворот.
И в синем небе кочет
И машет, и орет.
Высок его плавучий
Стеклянный двор. С утра
Седые куры-тучи
Глядят из-за бугра.
А выше их, по скату,
Где голубой уют,
Пушистые цыплята
У ветра грудь клюют.
Но ветер спит, не слышит,
И снится сон ему:
Весь мир зеленым вышит
Под синюю кайму.
Смолкает день весенний,
Еще тепла земля.
Сиреневые тени
Ложатся на поля.
И — кочет над оградой
Благих, вечерних мест
Рассеянное стадо
Скликает на нашест.
Потом, семью проверив,
Летит костром к двери.
С хвоста роняя перья,
На изгородь зари.
1926

* * *

Будут радовать вечно
Солнце, ветер и синь,
Камышовая речка
И лесная медынь.
И бессрочно красивы
Размечтавшийся стог,
Безымянные ивы
И равнинность дорог.
Льются зори, как реки!
С дальним ржаньем кобыл.
Видно, сердце навеки
Я в степи позабыл.
И все ласковей, чаще
Снятся только они,
Да разлив шелестящий,
Да степные огни.
Если ж вдруг вспоминаю
Про упавших в беду.
Я к любимому краю
Тут за сердцем иду.
1926

* * *

Закачалась ива,
Машет над рекой
Веткой сиротливой,
Гибкою рукой.
Машет и, похоже,
Плачет в стороне,
Что никак не может
Подбежать ко мне.
— Ты, ямщик, не строго.
Зря не торопи.
Пыльная дорога
Подождет в степи.
Полюбуюсь ивой,
Придержи коней.—
Слез и торопливо
Подбегаю к ней.
И уж сердцем вольным
Слышу, как вдали
Стаей треугольной
Машут журавли.
Здравствуй, день зеленый
С шапкой голубой!
Словно пред иконой,
Еду пред тобой.
1926

* * *

Если вьется дым над хатой,
Если золото на нивах —
Это значит: я к закату
Буду сам в стране счастливых.
Если слышу стук фабричный,
Паровозные гудки —
Значит, день стоит отличный,
Без печали и тоски.
А увижу флаг над строем
Красной Армии, взгляну —
И уж я тог да спокоен
За себя и за страну.
Остается все же много:
Полюбить, как жизнь, страду,
Эту новую дорогу,
По которой я иду.
1926

* * *

Ты здесь ждала меня, награда!
Светет черемуха, цветет!
Она с ума меня сведет,
Белея издали, из сада.
Но пролетают дни досуга,
В прощальный путь глядит лоза.
О, если 6 век мои глаза
Несли сады и цветень луга!
1926

* * *

Степная речка в камышах,
Поля в пестряденном уборе,
И вновь грустит моя душа
О затерявшемся просторе.
И вновь зеленая мечеть,
Аул и тихие долины.
О, если б век летать и петь
Над ними стаей журавлиной!
И, проплывая в синеву,
Высматривать забытый домик.
Но не узнаю, как живут,
И обо мне никто не вспомнит.
Лишь на бугре, в закатный свет.
Проглянут свежие могилы,
То жизни неповторно-милой
Последний невозвратный еле..
И пусть мне крылья не даны,
Без них заказано ли плакать.
О долго ль, вспомнив о родных,
Мне выть бездомною собакой.
1926

* * *

Лист опадает за листом.
Смотрю на их цветную стаю,
И словно .шороху времен
Тогда, задумавшись, внимаю.
Какой-то древностью полей
Охвачен я, и нет мне крова,
И словно крики журавлей
Звенят из смутного былого.
Но только миг — и снова рвусь
Все подсмотреть влюбленным взором.
Но тут ко мне подходит грусть
Своим докучным разговором.
И долго-долго говорит.
Но что она сказать мне хочет!
И я смотрю, как даль горит,
Не слыша горестных пророчеств.
Горит и взгляд несытый мой,
К раздолью свет лому повадясь.
и вот я чувствую — со мной
Уже не грусть стоит, а радость.
О золотой осенний день!
О желтизна родного края!
Как будто пробежал олень,
В лесах багряных догорая.
И сердце полно до краев —
Так хорошо у тихой ласки.
О тишины златой покров
И синь осенняя, как в сказке!
1926

* * *

О родное, любимое поле!
В далях снова твой древний лик
И расплесканный по раздолю
Лебединый зовущий крик.
Выткал сердцем твои узоры,
Чтобы можно любить и петь,
Но беда ли, что каменный город
Будет тракторами гудеть.
Пусть приходит. Смешон же, право,
Этот детский ненужный страх.
Все равно ведь весенние травы
Не замолкнут в степных краях.
А когда за дождливую осень
Повернется устало земля, —
Также вспомню, как бегал босым
За незнакомцем в полях .
… И опять за киргизской будкой
Степь глядит от Китайских гор.
О как радостно и как жутко,
Упадая, бежать в простор!
1926

ОСЕНЬ

Гусиным криком на лугу
Тоскует осень, догорая,
и в колокольчики-дугу
Грусть подорожную вплетает.
Лицо усталое полей
Озарено прощальной лаской,
И как по роще, по земле
Ползут желтеющие краски.
Зарей обрызгано село, —
Закапано ржаной мякиной,
И луч осенний серебро
Раскинул тонкой паутиной.
А над лугами, над селом
Церковным сводом голубое.’
О если бы туда веслом,
Как с берега, в жилье родное!
1926

* * *

Где ты, где ты, нищая котомка,
Тихий друг бездомного пути?
Буду долго в полевых потемках
Разговор с тобой вести.
В дальнюю незнамую дорогу
Побреду, не зная сам куда.
А устану — отдохну у стога,
Улыбаясь на стада.
Вот и прикорнувшее селенье.
А кругом такая сонь и тишь,
Что невольно преклоню колени
Этим копнам заржавелых крыш.
И потом, конечно, в черном логе
Я навек с котомкою засну,
Только птицы над глухой дорогой
Будут петь, как прежде, про весну.
Так скорей, ко мне, моя котомка!
В сердце снова сладостная дрожь
Оттого, что манит лес и рожь,
Машет запад золотою кромкой.
1926

* * *

В пустыне ничего не нужно,
В пустыне береги слова.
Смотрю, как над горой жемчужной
Колышется синева.
Бредет устало караван мой.
Спокойны думы о костях…
Блажен, кто был в краю коранном
На вековых его путях…
Но трижды крат блаженней тот,
Кому песчаное безмолвье
Как проводы на богомолье
За вечереющий Восток.
1926

СТЕПЬ

(Из оренбургских партизанских песен)

Не дремлющей теплой кугой1,
Не спящей над синей дугой,-
Но взрытой,
Но взрытой пургой …
Ах, я тебя помню!
я помню,
Была ты другой.
Одни в неприязни на новь,
Навеки оставив свой кров,
Кричали: ‘Винтовки готовь!’ —
И ехали в тени от зорь,
Как в багровую кровь.
И ветер, разбойному рад,
Шумел и свистел до утра.
И слышалось где-то ‘ура’,
И жалко дрожали от страха,
Дрожали от страха
В степи хутора.
Ломались, трещали клыки,
Был весь горизонт о штыки
Исколот, изрезан в куски,
И больше никто не сидел
У зеленой реки.
В два года громовой поры
Я знал все овраги, бугры
До желтой сурчиной норы,
Верст на сто от мест,
Где серели родные дворы.
Бушует в разливе Салмыш2.
Ты, враг, здесь навек замолчишь.
Я помню апрельскую тишь,
А трупам лишь кланялся
Старый иссохший камыш.
В степи, необсохшей и липкой,
Весна нам казалась улыбкой,
Улыбкой, сиявшей над зыбкой,
И солнце глядело вокруг
Золоченою рыбкой.
Я помню тебя и такой,
Такой, разлученной с тоской,
Принявшей и труд, и покой…
Ах, я тебя помню!
Я помню
Такой дорогой, дорогой.
1927

* * *

Пахнет ветер, как свежие срубы.
Где-то слышится радостный лай.
За дома, за фабричные трубы
Я смотрю, вспоминая свой край.
Там, за сизым крутым небосклоном,
Под ногой чуть заметно пыля,
Оглашаемы свистом и звоном,
Без конца пробегают поля.
След счастливый от первой телеги
Снова метит дорожную сеть,
И овраг, опустившийся, пегий,
Продолжает шуметь и шуметь.
Под высоким и синим навесом
Там и с ношей пройду налегке.
Вижу — утки мелькнули над лесом
И спустились, должно быть, к реке.
Я смотрю — и уж будто не снится,
А как раньше: на плечи ремень,
Насыпаю севалку пшеницей
И шагаю вдоль пашни весь день.
1927

* * *

Этот облак в отдаленьи,
Он во сне иль наяву
Цветом яблони весенней
Разукрасил синеву?
Вон еще пушистой грудой
Ветви странные летят,
И свисает отовсюду
Целый яблоневый сад.
Видно, правда, сердце пьяно:
Где-то щелкнул соловей,
Тянет свежестью медвяной
С опрокинутых ветвей.
А в ветвях, из каждой щели.
Обрываясь здесь и там,
Золотых лучей качели
Опускаются к глазам.
Солнце, жизнь, случайный жребий —
Вы любимы без прикрас.
О долинах и о небе
Я пою который раз.
Не за каждой новой песней,
Радость с милой разделя,
Все прекрасней, все чудесней
Открывается земля.
1927

* * *

Где синие вихри
Вдали, на краю —
Там будто не рожь,
А бегущее стадо.
И я, очарованный,
В поле стою,
И большего сердцу
Как будто не надо.
Как будто не надо,
Как будто все есть,
Чтоб сердцу живому
Вовек не отцвесть.
Ах, что за минута
Приходит ко мне!
Я весь наполняюсь
Сладчайшею дрожью,
Как самый счастливый
В Советской стране,
Богатый трудами,
Простором и рожью.
И так говорю
Под журчание птах:
‘Не плохо глаза бы
Оставить в полях ! ‘
Мне скажут:
‘Наивная
Детская ложь’.
Но ветер другое
Мне на ухо шепчет,
Волнуется, прядая,
Спелая рожь,
Дуй, ветер,
Дуй, милый, покрепче!
Погода такая,
И ветер такой,
И право, не знаю,
Что стало со мной.
1927

УТРО СОВХОЗА

Еще рассвет мутней слюды
Кидал свои тупые стрелы,
Лишь воздух был свежей воды,
Да по буграм едва серело, —
Железо крикнуло: ‘Подъем!’
Железо взвизгнуло: ‘Идем!’
А ранний сон на тело падок.
(Давно ль кино, любовь, гармонь?)
Но с хрипом лезли из палаток,
И плавал пятнами огонь.
Минута, две — и музыкальней
Гремела смена умывальней.
Затем ревели трактора,
Готовые хоть в ночь ломиться.
И вот на сумерки утра
Снопами валится пшеница.
Ночь видя, наступает враг, —
Скорее падала в овраг.
Ее уход — не боль, не жалость.
Был час, когда скрывался зверь,
С другими красками мешалась
Рассвета прозелень теперь.
В степи — она была ряба —
Вдруг вышли желтые хлеба.
Я ожидал тебя не зря,
Тебя, благоприятный случай.
Хлеба светились, как заря,
Но только радостней и лучше.
Ты, жизнь, почаще нам дари
Все разновидности зари.
В хлебах от желтого покоя
Летели клочья, гром и пыль.
Шептались в страхе за рекою
Глухой бурьян, седой ковыль…
Машины — чуть воображенья! —
Как бронечасти шли в сраженья.
1927

СЕНТЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР

Вечер. Шаги темноты.
Воздух прохладен и мглист.
Тихо глядит с высоты
Желтый березовый лист.
Кажется, очень красиво:
Лунно-березовый свет,
Тонкий такой, молчаливый,
Будто немного раздет
Лунно-березовый свет.
Вот заиграла гармоника.
Ожили Разин, княжна..
Вниз позлащенною брошкой
В Волгу скатилась луна.
С легким шипеньем, вольна
Плещется в ноги волна.
Песня за песней — и вдруг
Там, где гуляли по Дону,
Едет дороден, упруг
Стенькин потомок — Буденный
Скачут лады вперебой.
Слышится окрик:
— На коней!
Режут простор голубой
Топот и крики погони.
Снова деревья, кусты…
Где-то играет горнист.
Тихо глядит с высоты
Желтый березовый лист.
Кажется, очень красиво:
Лунно-березовый свет,
Тонкий такой, молчаливыЙ.
Будто немного раздет
Лунно-березовый свет.
Сердце уносит далече
Песни и лунный вечер.
1927

* * *

Свод небес уныл и грязен.
Серая прохлада.
Кто-то смотрит желтым глазом
На меня из сада.
Как понять мне взгляд упорный? ..
Дни короче, уже.
В поле только ворон черный
Над холмами кружит.
На его полет безмолвный
Плачет горько ива.
И давно ль, сливаясь в волны
Там гуляла нива!
И звенели наши косы,
И качались песни
Над зеленым сенокосом
В голубом зелесье.
Поневоле мутны думы —
День с утра несветел,
Поневоле так угрюмо
Скачет всадник-ветер.
Слышны топот, гул и ржанье.
Жаль кого-то вчуже.
По дороге на прощанье
Золотятся лужи.
Вспомнил все я:
Дни заката,
Листья — лисьи ушки.
Это все любил когда-то
Александр Пушкин.
Но ему теперь заказан
Путь к земным усладам.
Смотрит осень желтым глазом
На поля из сада.
1927

* * *

Смотрю усталый от погонь
За счастьем, словно за морокой.
Как хорошо горит огонь
В моей избушке одинокой!
Как мил мне золотистый стук
И горьковатый запах дыма,
И краткий шип, и легкий стук,
И простота движений рук,
Как над простором над любимым.
Вновь зацветает тишина.
Вновь на душе светлей и проще,
Как будто за огнем видна
Голубизна сосновой рощи.
И долго сидя на полу,
Дивлюсь тому, что мир так сужен,
И не спеша гребу золу,
Приготовляя хлеб и ужин.
Потом дерюжная постель
И ровный сон, всему на смену,
Лишь за окном гудит метель,
Шуршит, ощупывая стену.
Наутро — двор, мороз, дрова.
Мне этот мир, конечно, тесен.
Но как просторна голова
Для сизокрылых дум и песен!
И уж изба, как в сборы сил,
Поет опять мне о надежде.
И снова запад осветил
Свои багряные одежды.
Тогда под пенье тишины,
Смотря на станцию украдкой,
Я говорю — Пройдут, как сны,
И зимний день, и отдых кратки!!.
А там опять пора погонь
За счастьем, словно за морокой ..’
Как хорошо горит огонь
В моей избушке одинокой!
1927

К НОВОМУ УРОЖАЮ

Здравствуй, добыча!
День-то хорош.
Каждого кличет
Спелая рожь.
Улыбку схоронишь —
Такая ж приснится.
Глянь за Воронеж —·
Скачет пшеница.
С ветром гуторя,
Степью, обрывом
До Черного моря
Колышется нива.
Вот она, радость!
Вот оно, счастье!
Крой, не крадясь,
По вражьей масти!
Белые стаи
Пусть себе тужат.
Рожь — густая,
Пшеница — не хуже.
Труд для удачи —
Надежный возница.
С песнями скачут
Рожь и пшеница.
1928

ОТРЫВОК

I

Красней, красней, холодная рябина,
А с ней и ты, широколистый вяз,
А этот клен! Смотрю, не надивясь,
На желтый купол осени любимой.
В саду теперь
Растут одни цветы.
Где все березы,
Клены, вязы, ветлы?
И горя нет, что сыростью болотной
Несет с утра с туманной высоты.
Хоть лейся дождь —
В саду цветы все те же,
Они стоят, как гости дальних стран,
Лишь серый тон
Да вянущая свежесть
Нам выдают их дружеский обман.
Так хорошо,
Как будто день субботний
Идет селом, полями и рекой,
И каждый час, простой и беззаботный,
Всем обещает праздник и покой.

II

И по селу,
К дороге над рекою,
Скрипя, ползут тяжелые воза
На мельницу,
А утром на базар
с душистою и пухлою мукою.
Как я люблю
Средь озимей зеленых
В базарный день
Осенний след колес,
Когда везут в телегах подновленных
Плоды трудов: гречиху, рожь, овес.
Когда в полях пустынно и безмолвно
И только ветра слышен долгий вой,
Прозрачна даль.
Телеги, словно челны,
Качаются над зыбью полевой.

III

Еще милей домашние забот?r,
Они легки, не гонят, как в страду,
Последние крестьянские работы
У памяти, как прежде, на виду.
Хлеб в закромах,
И в подполе картошка,
Капуста в кадках,
На зиму рассол.
Подновлено стекольщиком окошко.
Двор перекрыт,
В сенях исправлен пол.
В печной трубе
Пусть ветер воет волком —
Хозяин глух.
Чтоб было веселей,
То ладит он из хвороста кошелку,
То копылы готовит для саней.
И в ту же ночь под бабушкины сказки
Уж детям снятся резвые салазки.
1928

* * *

Высокое небо,
Пустынный свет.
Гудит, пролетая, осенний ветр,
И горбятся стебли истоптанных жнив
И смотрит на юг обнаженный обрыв,
И тонкая даль глубока и строга,
Где тихо за ветром кочуют стога.
А там, за обрывом,
В синий поток
Березка закинула желтый платок,
И белая машет кому-то рука,
И с желтыми листьями катит река,
Угрюмо-ленива, темна и густа.
А с берега падают вздохи куста.
Хорошее время!
Хорошие дни!
Наверно, приходятся сердцу сродни.
И с этой прохладой я в дружбе давно,
И с ветром качаться мне тоже дано.
Я сам в этот месяц мудрей и цветистей.
Ах, желтые листья, ах, красные листья!
1928

ТУМАННЫЙ ДЕНЬ

Кругом тишина бездорожья.
Весь мир за туманом исчез,
Лишь веет предзимнею дрожью
От низких помятых небес.
Клубятся и тянутся мысли,
Как этот волнистый туман.
Посмотришь на изволок, вниз ли —
Везде поджидает обман:
Холмы превращаются в горы,
Озерами светит река.
Но странно — в такую-то пору
Дорога мила и легка.
Забыв об угрозах ненастья,
О мглистой погоде сырой,
Как будто шагаешь за счастьем,
Которое ждет за горой.
1928

ПРЕДЗИМЬЕ

Бьет в улицы дыханье стужи,
Ползет железный низкий хрип.
Лежит, как связки мертвых рыб,
Разбитый лед вчерашней лужи.
Мечта и лень —
Все мимо! мимо!
Все стужа враз подобрала
И порвала, как струи дыма,
Над жесткой нежитью двора.
И как бы глазу ни хотелось —
Иного нет: даль оттеня,
Лежит везде окаменелость
И сила, и упорство дня.
Но день прошел.
В вечерних тучах,
Смотри, качается метель,
И еле слышно, где-то в сучьях
Запела зимняя свирель.
Наутро будет снег пушистый,
Как белый звон колокольца,
И крик детей, и воздух чистый,
И санный выезд у крыльца.
1928

ХОРОШИЙ ДЕНЬ

Словно уговаривая,
Что-то долго-долго
Шепчет земле ветер.
Земля смеется
И машет стеблями старых трав.
До чего хорош день!
Улицы сегодня обрастают далью.
Улицы сегодня забыли про все.
С веселым криком они лезут на горизонт,
И видно, как им очень не хочется
Возвращаться оттуда.
До чего хорош день!
Переходя площадь,
Все смотрят немного вверх.
Переходя площадь,
Все замедляют движенье
Секунды на две не больше, чем надо.
До чего хорош день!
r о род сегодня подобен острову,
А кругом полевой океан.
Смотрите на юг,
И на север смотрите:
До чего хорош день!
Огромный
Сказочно-древний флот
Наступает на город.
Кораблей не видать —
Близко они не подходят,
И целый день
Бродят по небу
Их высокие голубые паруса.
До чего хорош день!
1929

ИНДИЙСКОЕ ЛЕТО

Роща опять разодета,
И тяжелеет река.
Здравствуй, индийское лето,
С легким вином холодка!
Липа, береза ли, дуб ли —
Точно цветы на полях.
Вновь у Советских республик
Индия нынче в гостях.
Ходит любимая гостья
По травяному кольцу.
Наши рябинные гроздья,
Вижу, ей очень к лицу.
И, как цветок гигантский,
Вышит на платье клен.
Песнею древнецыганской
Лучше бы вспомнить о нем,
Вспомнил и вытянул губы
Ветер. Кричат журавли.
Не золотые ли трубы
Где-то запели вдали? ..
Но за прохладу и краски
Кто ж соберется хоть раз
К Индии съездить и братски
Кланяться ей от нас?
1929

ЗАКАТ

Я посмотрел на запад — там
В батальных, но высоких красках
Стояло небо. Словно где-то
Горели яро хутора
И в дым пылающих построек
Ржал ветер и бросал их пламя
В седую высь. А между тем
Все было очень сонно, глухо,
Как в старой сказке, иль в краю,
Далеком и забытом всеми.
И там же, дико золотясь,
Курились тучи — так недвижны
И в то же время так легки,
Что я подумал: в самом деле,
Подует ветер и — на небе
Окажется одна зола —
Все, что оставил день сгоревший.
Закат блистал. Кровавым светом
Он пробуждал тревогу, ту,
Знакомую, с которой жили
Когда-то мы не день … И вот
У слышал я: восток и юг
Вдруг превратились в гулкий топо’
Безмерно частый. И оттуда
На запад, пенясь и хрипя,
Спешили конные полки,
Знамена пышно развевая.
Им никогда уж не вернуться.
Под ветром времени уснут
И победитель и, бежавший.
Я посмотрел направо — краски
Едва менялись. Слух ловил
Железногорлый лай орудий.
А через час темнело. Город
Вернул меня к себе. В окно
Заря махала красной лентой
И молча уходила вдаль,
Неся над головой девичьей
Сноп спелой ржи. Прохлада
Росой вечерней задевала
Зари босые ноги. Ниже,
Во тьме, в траве, лежало детство.
1929

ПОЕЗДА

I

Мимо моего окна
Поезда проходят то и дело.
Мне тогда,
В часы досуга,
Видно,
Как по линии
По полю
Быстро-быстро
Серым зайцем убегает тишина.
Поезд скрылся. Смотришь —
Заяц здесь,
Прикорнул под выцветшим кустом.
Это мне какой-то стороной
Всякий раз напоминает сказку
Про лису и рака.
Впрочем,
Я давно храню о тишине
Образы иные.
Поезд скрылся.
Тотчас из земли
Кто-то лезет пухлый и огромный,
Uвета бледно-сипего,
Как небо.
— Тишина! — я говорю тогда.
Вот она, измятая, больная,
Поднялась и встала на колени
(Шум вагонов дальше, глуше, глуше),
Вот прислушалась
И враз, мгновенно,
Встала на ноги,
Потянулась и зевнула:
— А-а!
И нигде ни звука.
Тишина.
Но она растет все шире, выше.
Вот уж облака легли на плечи,
Сонно голова склонилась,
Руки опустились вдаль, на горизонты —
Северный и южный.
Тишина.

*

Мимо моего окна
Поезда проходят каждый час.
Властный, непрерывный гул,
Словно завыванье бури —
Поезд скорый, дальний.
Тихо, тонко
Вдруг тогда заплачут окна в страхе,
Переполошится дом —
До сих пор еще никак не может
Отнестись спокойно к этой встрече.
Но и сам я, кажется, встревожен,
Хоть и улыбаюсь дрожи окон
И смятенью дома.
Я смотрю, как пропадает поезд,
Зарываясь в дали,
И читаю:
‘Вот живых и мертвых топот.
Это шум столетних дел.
Это выверенный опыт
На колесах прогудел’.
Вечером во тьме бродит осень.
Пленниками мрака
Висят на станции
Электрические фонари.
Они упорно не вешают голов,
А кругом темно, как в Скифии.
Черное кольцо горизонта
Для меня было бы удавом,
Если бы оно не светилось на севере-
Оно тихо светится на севере:
Так прорезывается
Ранняя одинокая заря.
Там, за ветром и лесом,
Там, где заря,—
Москва.
Городское зарево
Опять настраивает меня
На торжественный лад,
Словно кто-то далекий и сильный
Дружески жмет мою руку.

II

Три поезда нравятся мне
На этой железной дороге,
На этой татарской дороге,
Бежавшей когда-то на Русь.
Где Тихий почил океан,
Где синие воды, как вечность,
Качаясь под небом японским,
Лежат, позабыв о земле, —
От желтого берега Азии,
От сонных улыбок Будды,
Оттуда приходит о_д_и_н.
В пути ему сотни раз
Сибирь напевала о шири,
Свистели над степью сурки,
Орлы сторожили их сверху
И штормом гудела тайга.
И слышалось: где-то за тундрой,
Своим чередом проходила
Полярная качка льдов,
А к югу, за сизым хребтом,
Ругался и плакал Китай.
Где розовый куст тамариска
(О сладость библейских мест,
О родина первых снов !) ,
Где желтое ложе пустыни
Подобно верблюжьим шкурам,
Разостланным всюду без края,
А дальние пестрые горы
Подобны гуляющим барсам, —
Оттуда, с отрогов Памира,
С Бактрийских3 былых раздолий,
От меет Зеравшанских,
Оттуда
Приходит в_т_о_р_о_й.
Он видел: дымились пески,
На запад ползли барханы,
Сидели безвестные юрты
Как будто за горизонтом,
И там же гуляли стада,
Верблюды и, может быть, овцы.
И в каждом оазисе шумно
Встречали его и пели
Про сладкие тени садов,
Про темные очи красавиц.
И слышался голос Саади
С высокой, скрипучей арбы.
И маленьким горным аулом
Бежал с Кавказа т_р_е_т_и_й
Все так же в Москву, в меня,
С пространством своим
И временем.
1929

СЫНУ АНДРЕЮ

У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том…
И я в тебя, как в жизнь, влюбленный,
В твой детский смех, в твой лепет томный,
Забыв свой возраст, мир и дом,
Твержу, как ты, не раз потом:
‘У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том’.
Степной зарей, зарей весенней
Ты смотришь часто на меня
Иль скачешь с визгом, с диким пеньем,
Преобразившийся в коня.
И детства луч, как откровенье,
Вестей о счастье не храня,
Вдруг упадет и на меня.
Твой ясный, светлый мир не прочен,
Мы это знаем по себе,
И годы лучшие хлопочем
О золотой твоей судьбе,
Чтоб радость красила любое,
Как это детство голубое.
Когда же к ночи, утомленный
Гневной заботой и трудом,
Я молча возвращаюсь в дом, —
Тобой и встречей умиленный,
И, разговором оживленный,
Прошу тебя я об одном —
Сказать хотя бы перед сном:
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том.
1930

ОТТЕПЕЛЬ

Она пришла — и с горизонта
Глядят весь день глаза русалок,
И черный сад поднялся звонко
За кружевною стаей галок.
Тогда вся жизнь как будто мимо…
Все, что дремало, улыбнулось.
Но редкий видел, как сквозь зимы
Над городом летела юность.
1930

ПЕРВОМАЙСКАЯ ПЕСНЯ

Сильнее шаг!
Равненье по рядам!
Пусть враг глядит на нас
Угрюмо-сумный.
Гремите в трубы,
Бейте в барабан
И оглашайте воздух
Песней шумной!
Сильнее шаг!
Равненье по рядам!
Бьет революции
Упрямый барабан.
Идет, идет
С о славой новых дней
Торжественной походкой
Праздник мая.
Нам в этот день
Рабочий стан родней,
Чем солнце, ветер
И земля родная.
Сильнее шаг!
Равненье по рядам!
Бьет революции
Упрямый барабан.
Верь, слышат все
Советской песни лад
В любой стране,
В любом углу вселенной,
И каждый узник капитала
Рад:
Быть может, завтра он
Уже — не пленный.
Сильнее шаг!
Равненье по рядам!
Бьет революции
Упрямый барабан.
Нам первомайский смотр —
Залог побед.
Недаром враг сегодня
Дико злобен.
Но старый мир
(Пройдет немного лет)
Мы навсегда,
Навек его угробим.
Сильнее шаг!
Равненье по рядам!
Бьет революции
Упрямый барабан.
1930

* * *

Уж как дует с юга сильный ветер!
Машет солнце огненною гривой.
Здесь, в хлебах, мне кажется: на свете
Есть одно лишь поле — эта нива,
Что до горизонта золотится.
С полем вечно солнце, ветер теплый,
К речке пролетающая птица
Да над низкою деревней ветлы.
Далеко глядят они. Их шорох —
Лучшее, чтоб вспомнить юность, средство.
Кажется еще мне, что в просторах
Я везде свое встречаю детство.
Редкий день не выхожу я в поле,
На дороги узкие, кривые.
Хорошо мне! Только здесь, на воле,
Счастлив я. Как волны полевые
Убегают кланяясь кому-то,
Так из сердца выплывают думы
Друг за другом. Образы и думы!
Словно праздник любованье рожью.
Если б вечно видеть эти дали,
Полнить слух горячей, смутной дрожью·
Спелой ржи и сквозь ремни сандалий
Чувствовать, как жарко дышат травы!
Вздохи ветра тише. Скоро вечер.
Облачная тень бежит, как стадо,
По полям, на запад. Скоро вечер.
Перед тем — янтарная прохлада,
И роса, и запахи полыни.
После месяц встанет желтым стогом
И пойдет, теряя в небе синем
Клочья снега, по крутым дорогам.
Ветер тише — темный, дальний, древний,
Я иду обратно. Мне приветно
Машут ветлы над глухой деревней,
Очень низкой и едва заметной,
Словно вся она объята дремой
Под истлевшей, выцветшей соломой.
Я смотрю и чувствую — унижен
Этим видом азиатских хижин,
Где судьбы безрадостной немилость
Чересчур уж долго загостилась.
Пусть уходит — к смерти наготове!
Шире дверь для буйной крепкой нови.
Чтоб переиначить навсегда
Это царство нищего труда!
Тени гуще. Где-то слышно стадо.
Тонко веет из долин прохладой.
На краю деревни, на поляне,
Под ветлой крестьянское собранье.
Чей-то голос, хриплый и метельный,
Говорил о жизни об артельной.
А вдали, что орды кочевые,
Вслушивались волны золотые.
1930

* * *

День построжал, угрюм и одинок,
Чернеет лес, как древние могилы.
Звеня ружьем и шелестя у ног,
О чем хлопочет ветер темнокрылый?
Его язык невнятен, но едва
В ходьбе прислушаюсь к его зауми,
Как проступают ясно все слова
В однообразном ропоте и шуме.
Не передать их, разум не губя,
Их смысл открыт на краткое свиданье,
Когда весь мир вдруг взглянет на тебя
Сладчайшей сердцу тайной мирозданья.
Шуршат кусты все те же, тот же лес,
И прежнее ненастье за долиной,
Где старый дождь спускается с небес
Одной лишь бородой, седой и длинной.
Ружье звенит, а песня так проста.
Иди еще, в пути жнивье ломая!
Лови еще у каждого куста
Чуть слышный разговор времен Мамая!
1930

* * *

Тот берег кажется в пыли.
Он весь как нежилое взгорье.
На рейде пусто. Корабли
Ушли с утра куда-то в море.
Но воздух полон гулкой дрожи.
Кипит котлом морской завод,
И горы кажутся моложе,
И жизнь опять меня зовет.
И только полночь, как немая …
Но и тогда, все кинув прочь,
Вдруг прошумит мотор играя,
Пропеллером буравя ночь.
Рассвет. Гудки. Да, жизнь полна.
Пой, черноморская волна!
Я, как умею, подтяну.
Пой за Советскую страну!
1930

* * *

Сегодня вс, как пальцы, врозь…
Но радость, ты опять упруга!
Уходит к северу мороз
От голубых улыбок юга.
И вот уж город незнаком.
Вот золото на камне чистом.
Взгляд девушки — таков закон! —
Стал удивительно лучистым.
На сквере стадо львов! Люби!
Песок берет меня и пьяно
Горячим ветром затрубил
О желтых шалях Туркестана.
Как прежде, сердце, пой, звучи!
Что не разгадано — красиво.
Нет только песен азанчи
До горного вдали массива.
1930

* * *

В ночную муть, туда, где рыщет тьма,
Идут беспечно башни и дома.
Но в долгих взглядах озаренных окон
Живет мечта о лучшем и далеком.
Но я люблю тот желтый свет вдвойне
За праздник чувств, разбуженных во мне,
За детскую тех чувств и дум окраску,
С которой мы мешаем явь и сказку,
Еще за то, что этот свет в окне
Рождает свет такой же и во мне.
1930

* * *

Уж время звезд неполных
И луч туманно-бел,
Уж месяц, как подсолнух,
Поник и облетел.
И в краски не простые:
Рядись в янтарь и кровь,
Ворота золотые
День открывает вновь.
1931

* * *

Ночь звездная задумчиво тиха.
Походкой старомодной жениха
Выходит месяц. ‘Да, земля на месте!’ —
Нашел и улыбается невесте.
1931

* * *

Рукой невидимой, младенчески неловкой
К то на дворе играет так веревкой?
Вот кинул вверх, потом отбросил вправо
И снова вверх, и в этом вся забава.
В окно зимой смотрю, любуюсь ею,
И радуюсь, и сам себя жалею.
1931

* * *

Темный север дышит дальней вьюгой,
Вижу с лодки: пролетают к югу
Журавли, тревожно вдаль трубя.
Бросил весла, слушаю в раздумье
Журавлeй и самого себя.
1931

ПЕРЕД КАРТОЙ

I

Вот север, и я уже выбыл,
И мне возвращаться не скоро.
В ладейке, наполненной рыбой,
Я слушаю песню помора:
‘Ты, сударушка, молодушка моя,
Пошто свесилась головушка твоя?
Звук ли, слово ли роняешь, как в беде,
Будто серый пух пущаешь по воде’.
Отвечала тут молодушка ему,
Другу верному, любезному свому:
‘Сине морюшко запенилось волной.
Ты побудь хоть день да ноченьку со мной!
Может, завтра будет тихая вода,
Может, завтра ты закинешь невода?’
‘Ох, сударушка, я рад бы всей душой,
Только слышу я: моряник небольшой.
Скоротаем ночку темну не одну,
Пошто смотришь ты, пужаясь, на волну?’
Уходила в море синяя ладья.
Прилетала к ней от смертыньки сватья.
Как была тут бурь-погодушка строга,
Вы прощайте, да навеки, берега!’
Запеть не мешало и мне бы,
Но с песней, как дальние вторы,
По краю безгласного неба
Скрипят ледовитые горы.

II

Самарканд, Мараканда … Над ним
Голубеют, как время, шатры —
Гур-Эмир, Шах-Зиндэ и Ханым,
А вдали, у Гиссарской горы,
Чуть звенит караван Бухары.
Льет прохладные тени Шир-Дар.
Скоро вечер. Пустеет базар.
Вспоминая, бренча по годам,
Ты о чем разгуделся, дутар?
Селям, мое детство, селям!
Как на родине, в этом краю
Каждый камушек я узнаю,
Это я в переулке пою:
‘Увядшей розой догорает закат.
Вот и она показалась на глиняной крыше.
Кто-то во мне закричал и ударил в набат.
Милая, слышишь?
Чувство мое, как весна, полыхай, розовей!
Я ни за что не скажу тебе ‘тише’!
В сердце, в кустах ли забулькал опять соловей?
Милая, слышишь?
Небо проколото звездами. Ночь.
Желтым сном поднимается месяц все выше и выше.
Месяц, ты ей про любовь про мою нашепчи, напророчь:
Милая, слышишь?
Благословенная! Темною розой ночной
Ты закачалась на крыше.
Песню мою о тебе об одной,
Милая, слышишь?’
1927—1932

* * *

Серым шелком висят облака.
Я увидел и стал нелюдимом,
И весенняя кличет река
В перелески, заснувшие дымом.
Струи ветра поникли без сил,
Голубея на девичьих лицах.
Чуть заметное золото крыл
Отливает на длинных ресницах.
И уж чудом мне кажется день
Под навесом живым и воздушным.
Как рябая высокая тень,
Опускается дождь за Нескучным.
Чую, сердце пускается вплавь.
Золотые, счастливые бредни!
Словно я этот мир, эту явь
У видал в первый раз и последний.
1932

* * *

Вижу, осторожно в палисадник
Заезжает с юга вечер-всадник.
Осмотрелся и, закрыв ворота,
Встал за кленом, прячась от кого-то.
Месяц вышел. Встали звезды-вехи.
Все дрожат в чуть уловимом смехе.
1932

* * *

Все заносит, все хоронит
Этот грязный сумрак дней.
Целый месяц ветер гонит
Стадо северных дождей.
Целый месяц. Эко бремя!
Дождь и тучи без конца.
Побирушкой встало время
И гнусавит у крыльца.
1932

ДОЖДЬ

В эту ночь мне снились горы хлеба,
А проснулся — вижу, дождь опять.
В лужах, отражающих полнеба,
Поле будет долго утопать.
Отдаю и слух, и зренье хляби.
Поднимаюсь, думая о ней.
Полосой туманно-сизой ряби
Опустился дождь еще сильней.
Только другу милому в угоду
Я бы мог назначить день такой.
Тихо одеваясь в непогоду,
Исчезают рощи за рекой.
Теплое, желанное ненастье!
Майское гудение струны,
Это — праздник. Это дождь, как счастье.
Для людей моей большой страны.
май 1934

* * *

Я был разбужен шорохом.
В окно
Глядел рассвет,
И пели птицы лето.
Я молча улыбнулся:
Уж давно
Я не встречал
И не видал рассвета.
Как хорошо,
Кок молодо светает!
Двор еще пуст,
Не пляшет детвора,
И дворник торопливо
Заметает
Следы того,
Чем жили мы вчера.
1934

* * *

По обычаю, встал на рассвете,
Так легко не вставал я давно.
Была оттепель. Мокрые ветви
Беспокойно смотрели в окно.
Дул ли ветер в саду оголенном,
Или ветви качались во сне, —
Я открыл им окно и с поклоном
Пригласил перебраться ко мне.
Боже мой, что тут стало с кустами,
Столько спешки, какая возня,
Как худыми своими руками,
Торопясь, обнимали меня!
И от дружеских чувств излиянья
Грудь и комната стали малы.
А в глазах полыхало сиянье
Золотистой предутренней мглы.
Было жалко, что миг этот краток.
Нo осталось — уже не во сне —
Дорогой на душе беспорядок,
Да вот эти слова о весне.
1936

БУРЯ

Январский день был тих и мглист,
Но серый вечер, лоб нахмуря,
Принес глухой и долгий свист,
И разыгралась к ночи буря.
Был снег и мрак. Был рев и стон.
И все кружилось в белой пене,
И до зари дрожал мой дом,
И падал тополь на колени.
Рассвет неслышно провожал
Ее последние усилья,
И белый снег теперь лежал,
Как обессиленные крылья.
Так шла зима. И стекла рам
Еще боялись бурь и стужи,
Но горизонт по вечерам
Стал зеленеть и падать в лужи.
И вновь прислушивался дом,
Стоял туман и счет капели,
Порхало что-то над кустом,
И снег, ворча, менялся в теле.
Потом заря, потом цвели
По небу синие обводья,
И голос бурь возник вдали
Счастливой песней половодья.
Шел светлый май, слегка пыля,
И плыло солнце, балагуря.
И дождь спускался на поля
Из туч, как золотая буря.
1936

МОСКВА 1 МАЯ

Мир не видал таких картин,
Да, мы растем, цветем и крепнем.
Что значат праздники Афин
Перед таким великолепьем!
Так много-много впереди,
Так настоящее давалось,
Что каждый чувствовал в груди,
Как сердце розой раскрывалось.
И столько песен и огня,
Что не за две и три недели,
А к вечеру того же дня
Сады в Москве зазеленели.
1936

У ПАМЯТНИКА ЛЕНИНУ

Не изваянье — отраженье
Моих надежд, моей мечты.
Какое мысли напряженье
Хранят бессмертные черты!
Шумят над ним аэропланы.
Внизу автомобильный рой,
И дети, проходя утрами,
Его приветствуют игрой.
Мы все его одеты славой.
А он как будто — над рекой.
Следит за нашей переправой.
Указывая путь рукой.
1936

* * *

В небе солнце, гром и воды.
Утро — было, утра — нет.
За минуту непогоды
К нам пришли мильоны лет.
Теплый дождь стучит о крышу?
Солнце в лужу пало ниц,
Со двора я долго слышу
Крики океанских птиц.
1936

* * *

Вот здесь когда-то над водой
Мы с ней сидели на пороге,
И месяц коврик золотой
Нам расстилал тогда под ноги.
Порог давным-давно пустой.
О ней никто уже не спросит,
А месяц коврик золотой
Сюда по-прежнему выносит.
1936

* * *

Красные качнулись прутья где-то,
И возник протяжный синий гул.
Это благодатный вестник лета,
Это южный ветер в окна дул.
Голос матери? А он ведь умер.
Голос юности? Не жду гонца.
Все слилось и крепло в новом шуме,
В песне без начала и конца.
И забыл тогда я все обманы
И все то, что раньше было жаль.
Проходили в вышине туманы,
Ветром подгоняемые в даль.
Длился гул, смиряя злое лихо.
Радость пела тоньше волокна…
Я стоял и ветру тихо-тихо
Подпевал, забывшись у окна.
1936

ВСТРЕЧА

Красногвардейцу М. А. Розенштейну

Ну продолжай, ну говори.—
Так я просил его, волнуясь,
И вспоминали до зари
Год восемнадцатый и юность.
Какая встреча! Где тут спать!
Ведь сердце билось не утратой.
Мы были юноши опять,
С мечтой железной и крылатой.
Как в перекличке, шли года,
И оживала вновь примета,
Что будем молоды всегда.—
Храня в душе весну и лето.
Наш день и прошлое — одно.
Цветы приходят через завязь,
Как незаметно под окно
Заря июньская подкралась.
Простясь узлом горячих рук,
Я это в памяти отмечу,
Как уходил мой гость и друг,
Заре и радости навстречу.
1936

* * *

Зима куда-то скрылась,
Сбежал и ветер злой.
Как брагой, пахнет сырость
Оттаявшей землей.
И вот я снова в поле.
Ступая на траву,
Как будто что-то вспомнил
И журавлей зову.
И мне не до забавы.
— В какие же края,
Любимые, куда вы,
Любимые, а я?
Но журавли высоко —
Им не слыхать меня,
И еле слышный клекот
Доносится, звеня.
Слежу и сердцем таю.
О светлой грусти час!
Что ж стая золотая
Так быстро пронеслась?
Иду к домам равниной,
Сочится с неба лень,
И голос журавлиный
Преследует весь день.

* * *

По звездным заводям одна
Плывет весенняя луна.
Мне кажется, она слегка
Качается от ветерка.
Смотрю я долго на луну,
Стою, как в золотом плену,
И сам качаюсь я слегка
От вздохов дальних ветерка.

ПЕСЕНКА О ЛЮБИМОЙ

Знать, судьба судила,
Обернувшись тайной,
Повстречаться с милой,
Дальней и случайной.
И вначале странным
Будет даже имя
Девушки незванной,
Мною нелюбимой.
Но потом, наладясь,
Станем век друзьями,
А любовь и радость
Будут, да не с нами.
И дорогой пыльной
Промелькнет и — мимо
Цвет волос ковыльный
Головы любимой.
Да в предсмертном часе
Мне на вздох прощальный
Прозвенит, как счастье,
Голос твой хрустальный.
голос тихий, внятный,
Как тогда весною.
Хоть бы в час закатный
Ты была со мною …
Те же в звездной сини
Золотые рожки.
Лебедой, полынью
Зарастут дорожки.

* * *

Цвет волос, как зелень луга.
Взгляд — сирени дальний куст.
Слышишь, милая подруга,
Как по синим струнам с юга
Тянет ветер так упруго,
Надувая парус чувств.
Дай же губы! В них люблю я
Эту розовую муть,
Чтоб за долгим поцелуем,
Краткой бури не минуя,
Нам бесследно потонуть.
Я не знаю, что случится,—
Может быть, ты всех милей,
Но, возможно, постучится
И другая баловница.
И открою сердце ей.
Иль сама уйдешь скорее —
Скука счастью не родня,
И потом, другого грея,
Подставляя грудь и шею,
Уж не вспомнишь про меня.
Знаю, время все остудит,
Чувство хладом напоя,
Только как же это будет —
Над твоей любимой грудью
Грудь другого — не моя.
Дай же губы, не могу я
Продолжать щемящий бред.
Дай же в миге поцелуя,
Не болея, не ревнуя,
На огне твоем сгореть,
Чтоб и с новой переменой
(С ней дружись иль не дружись…)
В сердце так же неизменно
Ты б была благословенна,
Как и молодость и жизнь.

ПЕРЕД БУРЕЙ

Что приводить из корана
Глухо взывающий стих,
Если в пути караванном
Не подымается вихрь,
Если до синих отрогов,
Гладких зализанных скал
Ночью за белой дорогой
Не прорыдает шакал?
Колокол мерно и четко
Режет последнему шаг.
Эта верблюжья походка
И по базарам в ушах.
Лучше затягивай песню
Про голубой Фарсистан.
Много на свете чудесных
И неизведанных стран.
Или поведай о том нам,
Что там: сады? Шираз?
Или то выступ темный
Манит причудой глаз?
— Нет, то недоброе мреет
Кинул шайтан узор.
Эй, шевели!’ Скорее
Надо добраться до гор!

АРБАКЕШ

Гор паруса все те ж,
Дремлют с утра тополя.
Ой, как поет арбакеш
О пустыне и о полях!
В звонкой по-детски песне
Звуки — зной, а слова-айран *.
Кто скажет, что есть чудесней,
Чем милый ему Туран?
Никогда не потянет север.
А вот русский сюда пришел.
За Ба-су у Га рифа клевер,
У отца виноград и шелк.
За Ба-су у Гарифа невеста.
Под чадрою с весны Ойнсса.
Разведет он с ней вместе
Много-много бурых лисят.
Потому и пост арбакеш:
Молод он, и руки не болят,
Парусами Чимган ** развешен,
А на улицах тополя.
* Айран — молочный напиток. — Прим. автора.
* Чимган — горы недалеко от Ташкента. — Прим. автора.

* * *

Кружится пьяно
моя голова
С башни старинной
Шир-Дора.
Синее пламя —
гор синева,
Красные кровли —
город.
Руки ли ветру свои протяну —
На. размети меня, ветер!
Только бы слушать родную страну,
Горы и кровли эти!
Если бы можно еще потонуть
В песнях о новом рассвете!
Кружится пьяно
моя голова
С башни узорной
Шир-Дора.
Синее пламя —
гор синева.
Красные кровли —
город.

САМАРКАНДУ

Нежнейший ветер — горное дыханье.
В траве весенней звон и тих и слаб.
Я на валу … Октавами — стихами
Поет в душе, бежавшей серых лап …
Руинные холмы — Афросиаб.
Стою один. Заворожен горами.
Но от сиреневоИ завесы Зерявшана
Мой взор Биби-Ханым и башням Регистана
Недаром детства радужный туман
Качал тебя, о мудрый сын Востока,
Былым народам новый Ханаан 4,
Разлившимся волной к тебе широкой.
Зеленый стяг великого пророка
Когда-то украшал и этот стан.
Но кружево веков не омрачит мой взор —
Цветет невиданный в истории узор.

НА ВЕРБЛЮДАХ

Опять, опять размерный шаг верблюда
Качает целый день меня.
И колокольчики звенят, звенят,
Но снов бархан песчаных не разбудят.
Поет киргиз — наш караван-вожатый:
‘Дороги все — безвестные пути.
На север, на восток, а правды не найти,
Пузатый бай украл ее, проклятый’.
У молкла песенка, а вслед за ней другая …
Барханы спят — немые сторожа.
Тропинка черная — дорога и вожжа —
Ведет к тебе, о степь моя родная!

* * *

Сталактитовые своды —
Шах-Зиндэ 5, Биби-Ханым…
И опять меня уводят
К берегам давно родным.
И опять за теплой ранью
Голос матери притих.
Вьется шелестом корана
Подымающийся вихрь.
и опять, опять пустыню
Напоил песчаный звон.
Не заплачет мать о сыне,
Отошедшем в дальний сон.
Сталактитовые своды,
Шах-Зиндэ, Биби-Ханым —
Лишь намек, что все уходит
В голубой столетний дым.

СЮЗАНЕ

На шелково-лиловом сюзане *
Весенний сад
И райские долины …
И хорошо, что есть на сюзане.
Из каждого застывшего цветка
(Будь желтым он
Иль красным —
Все равно)
Глядит позолоченный Туркестан,
А с ним и я
На тихом караване дум
За уплывающее детство.
На шелково-лиловом сюзане
Апрельский дол,
Зовущие холмы
И женская весенняя душа
Над всем,
Как васильки на ярко-желтом круге,
* Сюзане — род ковра из полотна или шелка с ручной вышивкой.— Прим. автора.

* * *

Голова у шатров Бухары,
Сердце в Мервских песках зарыто.
Теплой синью Гиссарской горы
Машут страны давно позабытые.
И по взмаху о прошлом том,
Что вовеки рука не слепит,
Выплывает саманный дом
И Каршинские желтые степи.
Тихий дом тот оставлен давно.
Степь в апреле одном нас нежит,
Только в небе все то же вино,
Льются звезды ночами те же.
Да в пустыне в ночи глухой
Зарыдают, как прежде, шакалы.
И опять невозможный покой
И молчание, как бывало.
И не знаю — зачем зовут
И в забытые страны тянут.
Сонный ветер. Весна. Плыву.
Что там? Вечность глаза туманит?

* * *

Велик и многомилостив аллах,
Да будет в радость эта благостыня.
Передо мной библейская пустыня.
Велик и многомилостив аллах.
Велик и многомилостив аллах.
Коранный лик и тяжелей и строже
На этом знойном и лиловом ложе.
Велик и многомилостив аллах.
Велик и многомилостив аллах.
Но почему ты не скрываешь страх
Пред буйными стальными городами,
Что в яростном разбеге поездами
Грохочут коридорами в горах?
Безрадостной покорностью в полях
Глядит забытый караванный шлях.
Велик и многомилостив аллах!

ЗА ГЛИНЯНЫМ ДУВАЛОМ

За глиняным дувалом
И виноград, и розы,
И тишина, как сон,
И тишина, как имя
Любимой в первый раз.
За глиняным дувалом
Зеленоватый хауз,
А в хаузе джидда
Повисла, не качаясь,
У светлых берегов.

ПОЛДЕНЬ

Как с изразцов персидских, синь
Заброшена в шатер бездонный,
И я стою завороженный
Его величием простым.
Струят прохладу лишь сады
Да неумолчные арыки,
А возле радостный, безликий
Смеется тихо у воды.
За садом выжженная степь
Дрожит от выпитого зноя.
И это все мое родное —
И сад, и коршун в высоте.

* * *

Так с незапамятных времен
Глядели хмуро в двери
Столетний день и зимний небосклон,
И золотые перья.
А до заката дым, и снежный чад,
И солнце кругом тощим.
Да не о том ли галки нам кричат
По вечерам над рощей!
Не с того ли ветер говорлив,
И не светло, не горько,
Как падает его разлив
Сухой скороговоркой
Над леденеющей рекой,
Над парком — с вязью кружев,
И над кустами кувырком
Беснуется и кружит.
И не запомню той поры,
Когда бы шло иначе,
И только в небе топоры
На этот раз не плачут.
К людским не ластятся ногам
Трава и тихий щебень,
И трубит стоголосый гам
На площадях и в небе.
Но за громадой серой глыб
У видел я, наверно,
Что раньше замечал из мглы,
Прокуренной, пещерной:
Столетний день и зимний небосклон,
И еле слышный шорох,
И беспредельный белый сон
В глухих до звезд просторах.

ЗИМНЕЕ НЕБО

По мутным склонам небосвода
С глухих плотин, издалека,
Ползут разливы молока,
Как в половодьи тихом воды.
В них притаились крики вьюг
И не один метельный ворох.
и ловит, ловит чуткий слух
Далекий и протяжный шорох.
Проглянет облако на миг,
Блуждая тенью по распутью,
И так же вмиг белесой мутью
Задернется в полях немых.
И день и сумрак, как не свой,
Висят зевотой ледяною
Вблизи, вдали и с высоты,
И сумрак тот же за луною,
Что опустился на кусты.
И небо здесь, и небо там, —
Седых туманов полный стан.

*

Но вот, где толпы облаков
С утра темнели стаей пленных,
Где изредка синела высь, —
Безумье ярое белков
Вдруг опускается вселенной,
К нам опрокинутою вниз.
Оно молчит, и взгляд потухший,
Слегка похожий на гранит,
Несытой жадностью глядит
На наши вздрогнувшие души,
На наши тощие сердца
(Взгляд обезумевший слепца!).
И вновь по склонам небосвода
С безвестных рек, издалека
Ползут разливы молока,
Как в половодье тихом воды.
Нo миг еще, и вот растет
Шатер, опущенный в полмира,
И веет сказкой от высот
Полувоздушного Памира.
И сердцу трепетно легко,
Скользит минута золотая.
И верится — недалеко
Поля маисные Китая.
Поля и рощи, и луга,
Песков желтеющая скатерть,
И розоватые снега
Горы Кунь-Ляо на закате.
Вот только приподнять бы край
Ножом на этой мглистой коже!
А там нефритовый Китай,
На все Китаи не похожий!
За полдень — снег.
Без ветра — снег.
Как белый пух,
Как белый мех,
Ложится тихо,
Как туман.—
Незваный гость
Полярных стран.
Незваный гость,
Незваный друг,
Предтеча бурь
И дымных вьюг.

* * *

Снова север, снова тучи,
Холодок любимца-ветра,
И соломенные кучи
Деревень, едва заметных.
По полям зарей весенней
Расплескалась рожь далеко.
Полевое вознесенье
Сердце радует до срока.
А задумчивые рощи
И река — коса любимой.
Желтый клен, где берег тощий,
Загуторился с рябиной.
Русь и поле, даль и север.
Пересвисты и полеты.
Все готовы, думы, все вы
В эти тихие ворота.

* * *

Вьюжные крики.
Полночь дымится
Снежною мутью. В окно
Глянут и скроются белые лица,
Глянут — и снова темно.
Полночь из Пушкина…
Вьюгой разбужен,
Сказочный мир мне знаком.
Что же, смелей!
Заходите на ужин!
Полно бродить под окном!
Вьюга ворожит.
Полночь дымится,
Так же как было: в окно
Глянут и скроются белые лица,
Глянут — и снова темно.
Дружбы навязчивой я
не поклонник:
Тих и уютен мой кров.
Вьюга и полночь (без
посторонних) —
Лучшее время стихов.

* * *

Все утро солнце, ветер, а сторонкой
На запад пробирался ветер тонкий.
Он долго таял, вдруг стал незаметен.
Я посмотрел: наверно, сдунул ветер.

* * *

Свети мне, детство! Радуй, как свиданье!
И, отразясь, ты можешь мне помочь
Вот так же, как полярное сиянье
Раскрашивает северную ночь.

* * *

Белеет рожь. Синеют перелески.
Такой простор, такая благодать!
И веют Еетра палевые всплески,
И ни о чем не хочется гадать.
Белеет рожь. Шуршит. Заколыхалась.
Она во мне, как радужный покой.
Как будто чья младенческая шалость
Меня коснулась пухлою рукой.
Я улыбаюсь этой ласке нежной,
Как дети улыбаются во сне.
Вон облако в одежде белоснежной
Кому-то машет, может быть, и мне.
Да, я на все еще смотрю любуясь,
Еще чужда раздумий горьких муть,
И мало жаль, что пляшущую юность
У же не повторить и не вернуть.
Ведь если б можно повторить любое,
Она б была, пожалуй, преглупа,
Пускай о ней напомнит голубое
Да звонкая покосная тропа.
Поля бегут, волнуясь и гуторя
Невнятные слова. Бегут поля.
Вдали стоят, врастая в небо-море,
Веселые, родные тополя.

НАЗАВТРА БОЙ

Еще свисает мрак
Над миром остальным,
Еще не свергнуты
Короны,
Банки,
Тресты,
И трубит рог кроваво-черной мести,
И клевета ползет,
Как едкий дым.
Еще свисает мрак
Над большей частью мира,
Послушной вожделениям банкиров,
Но в недрах стран,
Чьи гербы — ложь и страх,
и золото —
Кричащее, больное,—
От фабрик, мастерских
И гулких шахт
Встают они
В нужде, в пыли и зное.
И высится пожаром возмущенье,
И слышен рев:
‘Восстанем, братья!
К мщенью!’
Истории шаги неторопливы.
Но этот рев
И это буйство сил,
И тот пожар —
C победно-красной гривой
Рабочий класс нам дважды возносил,
И падал старый мир
От нестерпимой муки,
И упадет,
Заламывая руки
В последний раз.
(Рабочий знает —
Близок этот час.)
Редеет мрак
Над миром остальным.
Дрожат испуганно
Короны,
Банки,
Тресты …
Пусть трубит рог
Кроваво-черной мести
И клевета
Ползет, как едкий дым.
Но близок день —
Висит над миром кара.
Назавтра бой и зарево пожаров.

ЧУЖИЕ КОРАБЛИ

Ходят, бродят по морю
Невдали
С воровскою гонорью
Корабли.
А они не пташенки —
Пушки в ряд,
Да на берег нашенский
Все глядят.
Что лежит, мол, плохо там,
Чтобы влезть,
Дескать, ихним хлопотам
Место есть.
И с надеждой смелою
Ширят пасть,
Дескать, русским белую
Надо власть.
Ходят, бродят по морю,
Невдали
С лордовскою гонорью
Корабли.
Броненосцы сытые —
Что гора,
И дымят сердитые
Крейсера.
Все-то с пулеметами —
Все на нас,
Все-то с самолетами —
Чтобы враз!
И баллоны крытые
Располны
Хлорами, ипритами
Для войны.
При картине этакой
Шутки прочь!
Завяжи-ка метинку,
Как помочь.
А как скажешь: ‘Надобно! —
За рога,
Не крестом да ладаном
Гнать врага!’
У твердим могущество
До высот.
Каждый от имущества
Пусть внесет.
Гривенники, рублики —
Самолет.
Вот по этой рубрике
Будет флот.
И статьей особою
Будет газ.
Пусть сверкает злобою
Вражий глаз.
Верю: будем сильными —-
На сто миль,
Чтоб за эскадрильями
Эскадриль.
Дело уже начато,
На мази.
А война означится —
Отрази.
А случится, временен,
Тишь да гладь —
Самолетам бременем
Не лежать.
Газы на вредителей,
На поля
Очень убедительно
Пропылят.
Словом, дело вспенится,
В честь и впрок,
Чтоб с врагом разделаться
В нужный срок.
Помни только: по морю,
Невдали,
Бродят с черной гонорью
Корабли.
Доводы не веские
Лишь глухим.
Всю страну Советскую —
В Авиахим.

8-е МАРТА

А было так
(Тут память не соврет.)
Мать чуть жива,
Сестра в нужде изныла,
И у жены увял до срока рот,
Простившийся навек с улыбкой милой.
Так было прежде —
Память не соврет.
И эту боль несли года, века…
Такую муку не легко измерить.
Мы лишь теперь глядим издалека
На прошлые невзгоды и потери.
Но все прошло.
Теперь пора иная.
Как в поло·водье
Села, города.
В гигантский рост
Встает страна родная,
Покончившая ·С прошлым навсегда.
Как половодье — села, города …
В такой стране и женщина не та,
Не та,
Что связана была семейным кругом.
В ее глазах другая красота,
Ее зовут товарищем и другом.
Я с радостью припоминаю хаты,
В одной из них
Живет моя сестра.
Недавно пишет мне:
‘Мой славный брат,
Порадуйся, я счас — кооператор,
И дел по лавке целая гора.
Порадуйся еще:
В колхозе я,
Как говорится,
Прямо у руля’.
Я радуюсь,
И кто же будет мрачен
Простым строкам,
Таким совсем простым?
Наивность детскую ее простим ..
В ее работе будут неудачи
И промахи.
Но как же быть иначе?
Да, женщина-колхозница не та,
Что связана была семейным кругом
В ее глазах другая красота,
Ее зовут товарищем и другом.

СТРОЙКА

Все эти дни
Под стук и гам,
Глаза лишь разомкну,
Она приходит по утрам
К открытому окну.
Окно, пожалуй, высоко —
Так метров десять есть.
Она ж стоит совсем легко
И может как-то сесть.
Напротив строят новый дом,
У же видна стена.
Но что за разговор о том?
Я знаю, кто она.
Ее я видел сотни pas
В Москве и там, и тут.
Отец ее в чести у нас,
Зовется — Новый труд.
Девчонку Радость узнаю
У своего окна, —
Я сам ведь про нее пою,
И вот сама она.
Ее наряд простой весьма,
Он даже чуть в пыли,
А глянет — в комнате весна
И думы расцвели.
Она молчит
И так стоит,
А спросишь — поворот,
Потом на стройку побежит
И что-то там поет.
И еле внятный голосок
Веселым серебром
Звенит и тает у лесов,
Где строят новый дом.
И так все дни
Под стук и гам,
Глаза лишь разомкну,
Она приходит по утрам
К раскрытому окну.
И я работаю, как вол,
С утра и дотемна.
Вот снова утро.
— Кто пришел?
Ты, Радость?
Ты?
Она.

* * *

В просветах голубых стволов
Горят сиреневые горы.
Горят сиреневые горы
В просветах голубых стволов,
И падает значенье слов,
И сладко утихает горе.
Остановился и повис
День облачный перед закатом.
День облачный перед закатом
Остановился и повис.
И с облаков раздумье вниз:
Не повернуть ли вновь обратно?
И вдруг такая тишина,
Как бы запевшее молчанье.
А рядом сонное журчанье.
И тополей голубизна.

* * *

Синью теплою крадясь
До крыльца дорогой,
Я не думал, что радость
Будет та же с другой.
Та же трепетность встречи,
Ласки пьяной руки
И под розовый ветер
В облаках огоньки.
Мне казалось, не будет
Ни утрат, ни потерь,
Милый шаг не забудет
Открывать мою дверь.
Но случилось иное.
К то-то память отсек,
И уж сердце не ноет
Об ушедшей навек.
Снова частые встречи.
Те же речи — с другой.
Тот же в небе под вечер
Месяц желтый — дугой.

* * *

Кто пожелает мне счастья.
Счастья не вижу примет,
Лишь вспоминаю все чаще
То, чего уже нет.
Думаю только о милой.
Думы, как голый сад.
Все пролетело мимо
И не вернется назад.
Были все реже встречи.
Не повторится юность.
Не потому ль в тот вечер
Милая не вернулась.
Не помогает поле,
И не поможет ветер,
Крик затаенной боли
Слышу в его привете.
Грустью и ранней досадой —
Чем же себе отвечу.
Юность зеленым садом
Не прошумит навстречу.
Не прошумит, не спляшет,
Не загорланит песен,
И на пиру за чашей
Л просижу невесел.
Как мимолетно счастье
И невозвратен след.
Лишь вспоминаю все чаще
То, чего уже нет.

* * *

Ребенок я — и степь, как бубенец.
Я — юноша. Минута и — отец.
И вот теперь я под руку с бедой.
Пред целым миром голый и седой.

* * *

‘Кто плачет там?’ — спросил со дна оврага
Тростник, качаясь, как во сне.
Проходит год. И дуб лишь по весне
Прошелестел над серебристой влагой:
‘Лиса поймала зайца. Детским воем
Последний раз он огласил поля’.
Ручонкой бледной еле шевеля,
Сказал тростник: ‘Завидую обоим’.

* * *

Сегодня краски ниже и бледней.
Сегодня я печальней и бедней.
Лишь вечер наградил меня богато:
Сходила скорбь вся в золоте заката.

ПРИМЕЧАНИЯ

Раздел стихов составлен на основе прижизненных сборников поэта ‘Теплый говор’ (1927), ‘Ветер с поля’ (1931), ‘Стихи’ (1933) и некоторых разысканных публикаций в периодике. По свидетельству Е. А. Есениной-Наседкиной, значительная часть стихов В. Ф. Наседкина, опубликованных в периодике двадцатых-тридцатых годов, до сих пор остается неразысканной.
Раздел составлен по хронологическому принципу. Стихотворения, дату написания которых установить не удалось, помещены в конце раздела.
1 Куга — болотное круглостебельное, безлистое растение, которое идет на плетушки разного рода и на оплет стульев, губчатый тростник (словарь В. И. Даля).
2 Салмыш — река в Оренбуржье на границе с Башкирией.
3 Бактрия — древняя область Средней Асши, расположенная на северных склонах Гиндукуша и по среднему течению р. Аму-Дарьи, отделявшей Бактрию от Согдианы. Главный город — Бактра (развалины около современного г. Балх в Афганистане). В различные исторические эпохи территория Бактрии изменялась, и в ее состав входил ряд районов современного Таджикистана, Узбекистана и Туркменской ССР.
4 Ханаан — 1) под этим названием во многих местах Библии подразумевается земля ханаанская, 2) младший сын Хама, внук Ноя, от него повели, якобы, родословную племена ханаанские.
5 Шах-Зиндэ (таджикско-персидское, буквально — живой царь) — выдающийся мемориальный архитектурный ансамбль в Самарканде. Складывался в XI-XII веках около мнимой моснлы двоюродного брата Мухаммеда — Кусама, на которого был перенесен до-мусульманский культ мифического ‘живого царя’ — Шахн-Зинда.
Наседкин Василий Федорович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Стихотворения из сборников группы ‘Перевал’, Наседкин Василий Федорович, Год: 1928
  2. Избранные стихотворения, Наседкин Василий Федорович, Год: 1927
  3. Стихотворения, Драйден Джон, Год: 1700
  4. Избранные стихотворения, Дон-Аминадо, Год: 1935
  5. Стихотворения, Андреевский Сергей Аркадьевич, Год: 1885
  6. Стихотворения, Травин Петр Александрович, Год: 1914
  7. Из альманаха ‘Сад поэтов’, Фиолетов Анатолий Васильевич, Год: 1916
  8. Стихотворения, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1887
Электронная библиотека