А. С-въ.
‘Встникъ Европы’, No 8, 1869
Стихотворения Н. Пушкарева. Спб. 1689, Полонский Леонид Александрович, Год: 1869
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Стихотворенія Н. Пушкарева. Спб. 1689.
Вотъ поэтъ съ великими претензіями, которому, однакожъ, рецензентъ долженъ быть благодаренъ за то, что самъ онъ прямо ставитъ вопросъ о своемъ значеніи на россійскомъ Парнас. Подобію Лермонтову, который говоритъ: ‘Нтъ, я не Байронъ’, г. Пушкаревъ говоритъ: ‘Нтъ, я не Ювеналъ’. Еще бы! ‘Нтъ, я не геній міровой’ — въ этомъ также не позволительно сомнваться, ‘но съ Ювеналомъ мы дти матери родной’ — очень близкіе родственники, значитъ:
И съ той же цлью благородной
Карали мы, и я, и онъ.
Я — несвободный, онъ свободный,
Онъ — Римъ, я — русскій Вавилонъ.
Чтожъ россійскій Ювеналъ замтилъ въ русскомъ Вавилон, подъ которымъ, конечно, должно разумть Петербургъ, на что онъ обращаетъ ‘свой озлобленный дкій умъ’, свой ‘правдивый языкъ’, на кого ‘грозно налетаетъ’ онъ съ ‘сатирой забрызганной кровью?’ (Это все самъ г. Пушкаревъ такимъ образомъ атестуетъ свои способности). Увы, при поврк этихъ достохвальныхъ качествъ на самыхъ стихотвореніяхъ, оказывается, что новаго сатирика даже шутя близкимъ родственникомъ Ювенала назвать нельзя. Предметы его сатиры: ‘вопіющая грязь’, ‘мерзость’, ‘зло’, ‘мусоръ безумій вковыхъ’, ‘развратъ’, ‘фаты и сплетницы модныя’, ‘красивыя барышни’, ‘ловкіе кавалеры’, танцы и коньки. Что такое разуметъ онъ подъ ‘зломъ’, подъ ‘мусоромъ безумій вковыхъ’ — остается покрытымъ мракомъ неизвстности. Еслибъ Ювенадъ наполнялъ свои сатиры не яркими картинами нравовъ, не строгоопредленными образами, а словами въ род тхъ, которыя употребляеть г. Пушкаревъ — имя его осталось бы неизвстно даже его современникамъ. Что касается ‘красивыхъ барышень’ и ‘франтиковъ пошло-безцвтныхъ’, то они возбуждаютъ негодованіе сатирика преимущественно тмъ, что, во-первыхъ, танцуютъ, или, какъ онъ выразился, ‘прыгаютъ, какъ козлы’, и во вторыхъ тмъ, что катаются на конькахъ. Онъ негодуетъ, что эти люди изучили ‘художество поражать насъ умомъ своихъ ногъ’, что ‘имъ кажется, что мозгъ не въ головахъ, а гд-то тамъ въ носкахъ красивыхъ’. Чтожъ, можно и за это негодовать, но тогда представляется вопросъ: зачмъ поврять міру подобное негодованіе, вызывающее только сострадательную улыбку? ‘дкій умъ’ и ‘забрызганная кровью сатира’ г. Пушкарева посвящаютъ также не мало строкъ спеціально женщин: сатирикъ поражаетъ ее за то, что она ‘наблюдаетъ за дойкой коровъ’, ‘готовитъ молочные скопы’, ‘печенья’, ‘пріучается солить огурцы’, занимается ‘кухней, двичьей, дтскою и спальней’. Опять предметы достойные сатиры. Чего жъ хочетъ отъ женщины г. Пушкаревъ? Онъ, по обыкновенію, и самъ не знаетъ чего, и, обращаясь къ женщин, совтуетъ ей идти за ‘честныхъ принциповъ бойцами’, за ‘новыми людьми, рыцарями счъ’, но что это за честные принципы, что это за рыцари счъ — неизвстно. Для многихъ весьма передовыхъ людей идеаломъ женщины является американка, и, однако, она занимается и кухней, и дтской, и спальней, и даже на счетъ коровъ и молочныхъ скоповъ великая мастерица. Пробуетъ г. Пушкаревъ спуститься въ глубь исторіи и тамъ поискать сочувственныхъ идеаловъ. ‘Исторія земли родной’, и о его словамъ, ‘была его любимой книгой’. Однако, исторіи-то онъ и не знаетъ, къ сожалнію, увряя насъ, напр., что ‘царь Иванъ’ употреблялъ ‘крушительный тарань’ и ‘громилъ псковскіе палисады’, и ‘упали стны псковичей, недвижною грудою камней легли ихъ каменные своды’. Мы совтуемъ г. Пушкареву прочитать превосходное, дышащее глубокимъ чувствомъ, описаніе конца псковской воли, оставленное неизвстнымъ лтописцемъ. Это одно изъ превосходныхъ единственныхъ мстъ русскихъ лтописей. А пока сообщимъ г. Пушкареву, что Псковъ присоединенъ къ московскому государству при Василі Иванович, причемъ не было употреблено ‘крушительнаго тарана’, понадобившагося ‘дкому уму’ новаго сатирика, для рифмы къ Ивану….
Впрочемъ, мы должны сказать, что г. Пушкаревъ все-таки стихотворецъ изрядный: у него встрчаются игривые, легкіе стихи, такъ что, при стараніи, онъ можетъ дойти до степеней извстныхъ, и случится это тмъ скоре, чмъ поспшне сброситъ онъ съ себя мрачный кафтанъ сатирика, взятый имъ на прокатъ у гг. Некрасова и Барбье, и боле трезво и опредленно отнесется къ окружающей его жизни. Въ настоящее же время у г. Пушкарева столько незрлаго, ребячески-фальшиваго и напускного, что такъ и видишь передъ собою пятнадцатилтняго юношу, который старается всхъ уврить, что ему за сорокъ.