Стихотворения, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1914

Поэзия
Время на прочтение: 75 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ДМИТРІЯ СЕРГІЕВИЧА МЕРЕЖКОВСКАГО.

Томъ XXII.

Типографія Т-ва И. Д. Сытина. Пятницкая ул., с. д.

Москва.— 1914.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

СТИХОТВОРЕНІЯ.

I.

Герой, пвецъ
Вс грезы юности…
Въ борьб на жизнь и смерть
Порой, какъ образъ Прометея
Напрасно я хотлъ
Любить народъ
Тишь и мракъ
Скажи мн, почему…
Осеннее утро
Блаженъ, кто цль избралъ….
Какъ лтней засухой….
Отъ книги, лампой озаренной….
Когда безмолвныя свтила…
Іюльскимъ вечеромъ
Къ смерти
Ужъ дышитъ оттепель…
Смерть Всеволода Гаршина
Кой-гд листы…
Въ темныхъ, росистыхъ втвяхъ…
Восточный миъ
Мы въ одной долин…
Трепетныя зори …..
Какъ странникъ, путь окончивъ дальній…
Я бы людямъ не могъ разсказать…
Свтъ вечерній
Пвецъ
Нтъ, ей не жить на этомъ свт…
Спокойствіе
Срый день
Неуловимое
Цвты
Блая ночь
Развнчанный лсъ
Пчелы
Дти
Эту заповдь въ сердц своемъ напиши…
Снгъ
Псня солнца
Рабство любви
То, чмъ я былъ
Увы! Что сдлалъ жизни холодъ…
Передъ грозой
Зимніе цвты
Спокойствіе
Воля
Синетъ море слишкомъ ярко…
Онъ сидлъ на гранитной скал…
Порой, когда мн въ грудь отчаянье тснится…
Больной
Весна
Когда вступалъ я въ жизнь…
Совсть
Пророкъ еремія
Развалины
Солнце
Весь этотъ жалкій міръ…
На птичьемъ рынк
О, жизнь, смотри: во мгл унылой…
Часовой на посту долженъ твердо стоять…

II.

Сегодня въ заговоръ вступили ночь и розы…
Въ путь, скоре въ далекій, невдомый путь…
О, дайте мн забыть туманы…
Южная ночь…
На высот…
Въ Альпахъ…
Черныя сосны на блый песокъ…
По ночамъ втерокъ….
Даль
Ласковый вечеръ
Задумчивый сентябрь
Пощады я молю…
Природа говоритъ…
И вотъ опять проносятся, играя…
Здсь, въ тепломъ воздух…
Посл грозы
Въ поляхъ
На Волг
Молитва природы

III.

Меня ты, мой другъ, пожалла…
Мы идемъ по цвтущей дорог…
Ты читала ль преданья…
О, дитя, живое сердце….
Не думала ль ты…
Изъ А. Мюссэ

Поэмы и легенды.

Протопопъ Аввакумъ
Уголино
Орваси
Страшный судъ
Будда
Жертва
Аллахъ и Демонъ
овъ
Разслабленный

Эскизы. Лирика.

Пиръ
Изъ Горація
Сонъ
Юбилей А. Н. Плещеева
Альбатросъ
Предчувствіе
Въ царств солнца и розъ…
Тамъ, въ глубин задумчивой долины…
На дач
Изображенія на щит Ахиллеса
Дтямъ
Смерть Клитемнестры
Легенда изъ Т. Тассо
На Тарпейской скал
Morituri
О, если бы душа полна была любовью…
Примчанія

СТИХОТВОРЕНЯ.
1883—1910.

* * *
Герой, пвецъ отрадны ваши слезы
И ваша скорбь завидна, мудрецы:
Нетлнный лавръ, невянущія розы
Вамъ обовьютъ терновые внцы.
Свтло горитъ звзда высокой цли,
Вамъ есть за что бороться и страдать,
И обо всемъ, что втайн вы терпли,
Должны вка вкамъ пересказать:
То выразятъ плнительные звуки
Пвучихъ струнъ, иль славныя дла.
Вс назовутъ святыми ваши муки,
И загремитъ имъ вчная хвала.
Но тамъ, въ толп, страдальцы есть иные,
Тамъ скорби есть, терзающія грудь,
Безмолвныя, какъ плиты гробовыя,
Что не даютъ подняться и вздохнуть.
И много ихъ, героевъ неизвстныхъ,
Непризнанныхъ, но твердыхъ до конца,
Что не щадятъ въ борьб усилій честныхъ
И падаютъ, не требуя внца.
Ихъ не смутятъ ни злоба, ни проклятья,
Они идутъ, какъ мученики шли
На смерть и казнь…
Припомнимъ же ихъ, братья,
И руку къ нимъ для крпкаго пожатья,
Хотя на мигъ протянемъ издали!
1883
* * *
Вс грезы юности и вс мои желанья
Предъ Богомъ и людьми я смло признаю,
И мн ни отъ кого не нужно оправданья,
И я ни передъ кмъ въ груди ихъ не таю.
Я правъ, когда живу и требую отъ жизни
Не только подвиговъ въ борьб за идеалъ,
Не только мукъ и жертвъ страдалиц-отчизн,
Но и всего, о чемъ такъ страстно я мечталъ:
Хочу я творчествомъ и знаніемъ упиться,
Хочу весеннихъ дней, лазури и цвтовъ,
Хочу у милыхъ ногъ я плакать и молиться,
Хочу безумнаго веселія пировъ,
Хочу изъ нжныхъ устъ дыханья аромата
И смха, и вина, и псенъ молодыхъ,
И блдныхъ ландышей, и пурпура заката,—
Всей дивной музыки аккордовъ міровыхъ,
Хочу,— и не стыжусь той жажды упоеній:
Она природою заброшена мн въ грудь,
И красотой иныхъ божественныхъ стремленій
Я алчущей души не въ силахъ обмануть.
‘Живи для радости!’ какой-то тайный голосъ
Повсюду, день и ночь, мн ласково твердитъ,
Волна, и темный лсъ, и золотистый колосъ,—
‘Живи для радости!’ мн тихо говоритъ.
Вс грезы юности и вс мои желанья
Предъ Богомъ и людьми я смло признаю,
И мн ни отъ кого не нужно оправданья,
И я ни передъ кмъ въ груди ихъ не таю.
1884.
* * *
Въ борьб на жизнь и смерть не сдамся я врагу!
Теб, нашъ рокъ-палачъ, ни одного стенанья
И ни одной слезы простить я не могу
За все величье мірозданья.
Нтъ! капля первая всей крови пролитой
Навкъ лицо земли позоромъ осквернила —
И каждый василекъ на нив золотой
И въ неб каждый лучъ свтила!
Къ чему мн пурпуръ розъ и трели соловья,
И тишина ночей съ ихъ двственною лаской?..
Ужель ты прячешься, природа, отъ меня
Подъ обольстительною маской?
Ужель безчувственна, мертва и холодна,
Ты лентой радуги и бархатной листвою,
Ты брилліантами созвздій убрана
И нарумянена зарею,
Чтобъ обмануть меня, нарядомъ ослпить
И скрыть чудовищность неправды вопіющей
Чтобъ убаюкать мысль и сердце покорить
Красой улыбки всемогущей,
Чтобъ сталъ я вновь рабомъ, смирясь и позабывъ
Вс язвы нищеты, вс ужасы разврата
И негодующій и мстительный порывъ
За брата, гибнущаго брата!…
1883.
* * *
Порой, какъ образъ Прометея,
Подъ вчнымъ бременемъ оковъ
Весь родъ людей во мгл вковъ
Я созерцалъ, благоговя.
И я обнять его хотлъ
Моими слабыми руками,
И сердцемъ любящимъ скорблъ,
И плакалъ чистыми слезами.
Я за него бы въ этотъ мигъ
Пошелъ на смерть безъ содроганья,
Я жаждалъ пытки и страданья!
Я былъ герой, я былъ великъ.
Но жизнь принять ихъ не хотла
Всхъ этихъ мукъ и жертвъ, и слезъ,
Ей нужно — вмсто пылкихъ грезъ — *
Простого, будничнаго дла,
Ей нуженъ — не полетъ орла,
Не смло поднятыя крылья,
Но терпливыя усилья
Порабощеннаго вола.
А тамъ,— за рядомъ дней убитыхъ
Безъ вдохновенья, безъ страстей —
Смерть отъ уколовъ ядовитыхъ,
Смерть — хуже тысячи смертей.
Могу я страстно ждать свободы,
Могу любить я вс народы,
Но людямъ нужно отъ меня,
Чтобы въ толп ихъ безпредльной
Подъ небомъ пасмурнаго дня
Любилъ я каждаго отдльно,—
И кто бы ни былъ предо мной —
Ничтожный шутъ или калка,
Чтобъ я нашелъ въ немъ человка…
Не мн безсильною душой,
Не мн принять съ внцомъ терновымъ
Такое бремя тяжкихъ узъ:
Предъ этимъ подвигомъ суровымъ
Я не герой, я — жалкій трусъ…
1884.
* * *
(Отрывокъ).
Любить народъ?.. Какъ часто, полный
Неутолимою тоской,
Въ его невдомыя волны
Стремился жадно я душой,
И на немъ мечталъ я, какъ въ нирван,
Отъ жгучей мысли отдохнуть,
И въ этомъ мощномъ океан
Безсильной каплей потонуть.
Но тщетно! Бездною глубокой
Вка позорные легли
И оторвали насъ жестоко
Отъ лона матери-земли…
И что я дамъ теперь народу?
Онъ полонъ врою святой,
А я… ни въ Бога, ни въ свободу
Не врю скорбною душой.
Съ неумолимымъ отрицаньемъ
Я не дерзну къ нему итти —
Его учить моимъ страданьямъ
И къ той же гибели вести.
Зачмъ покой его разрушу,
И чмъ я вру замню?
Ужель младенческую душу
Сомнньемъ жгучимъ отравлю,
Чтобъ онъ въ отчаяньи безплодномъ
Постигъ ничтожность бытія,
И въ мертвой тьм умомъ холоднымъ
Блуждая, мучился, какъ я,
Чтобъ безъ надежды въ глубь эира
Съ усмшкой горькой онъ взиралъ
И передъ вчной тайной міра
Свое безсилье проклиналъ!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1887.
* * *
Тишь и мракъ — въ душ моей:
Ни желаній, ни страстей
Блдныхъ дней нмая цпь
Безъ конца уходитъ въ даль,
И мертва моя печаль,
Словно выжженная степь.
Жертвы, жертвы… съ каждымъ днемъ,
Какъ на пол боевомъ,
Гибнутъ тысячи бойцовъ.
Мн наскучилъ этотъ міръ
Пытокъ, тюремъ и оковъ,
Мн противенъ буйный пиръ
Торжествующихъ рабовъ,
Боже, скоро ли конецъ!..
Въ сердц — холодъ, грудь — пуста.
Муза сбросила внецъ,
И не манитъ красота:
Ни желаній, ни страстей,—
Тишь и мракъ — въ душ моей…
1887.
* * *
Скажи мн, почему, когда въ румяномъ утр
Дельфины прыгаютъ въ серебряныхъ волнахъ,
И снгъ Кавказскихъ горъ, какъ жемчугъ въ перламутр,
Таинственно мерцаетъ въ облакахъ,—
Скажи мн, почему душа моя томится
И, возмущенная неполнотой
Всего, что можетъ дать земля, куда стремится
Она, какъ раненая птица,
Съ безсильной, жгучею тоской?…
Скажи мн, почему когда въ блестящей зал
Среди молитвенной блаженной тишины,
Какъ духи свтлые, надъ нами пролетали
Аккорды полные печали,
Аккорды плачущей струны,
И тихо тихо умирали,—
О, почему въ тотъ мигъ слились мы въ ожиданьи
Того, что никогда, нигд не настаетъ,
И страстно замерли, и думали: вотъ, вотъ —
Насытится безумное желанье,
И что-то дивное, великое придетъ,
Что сразу выкупитъ вс прошлыя страданья.
Но смолкла музыка, и въ тишин глубокой
Намъ сердце сжала вновь знакомая тоска,
Какъ чья-то жесткая, холодная рука,
И каждый про себя томился одиноко.
Скажи мн, почему и тамъ, у милыхъ ногъ,
Я не нашелъ того, чего искалъ такъ страстно,
И втайн чувствовалъ, что это все — напрасно,
Хотлъ отдаться и не могъ,
И какъ-то холодно я радовался счастью,
Я понялъ, что нельзя съ душою душу слить,
Что никакимъ огнемъ, что никакою страстью —
Моей тоски не утолить…
Скажи мн, почему душа моя томится
И, возмущенная неполнотой
Земной любви, куда, куда она стремится
Съ безсильной, жгучею тоской?
1886.
Осеннее утро.
Непривтное утро въ туман сдомъ,
Для кого ты, зачмъ поднялось?
Безъ румяныхъ лучей въ полумрак сыромъ
Ты слезами дождя залилось.
О зачмъ ты съ осеннихъ, угрюмыхъ небесъ
Заглянуло съ усмшкой нмой,
Проникая межъ бархатныхъ складокъ завсъ,
Въ благовонный, роскошный покой —
На помятое платье съ увядшимъ цвткомъ.
На бокалъ недопитый вина,
Эту спальню красавицы блднымъ лучомъ
Пробуждая отъ нги и сна?
О, разсвтъ, на тебя ей взглянуть тяжело:
Новый день — только новый позоръ…
И горитъ отъ стыда молодое чело,
И поникъ отуманенный взоръ.
Для чего ты, какъ воръ, незамтно проникъ
Къ бдняку въ его скорбный пріютъ,
Гд усталыя очи смежая на мигъ,
Онъ забылъ недоконченный трудъ?..
У него ты похитилъ минутный покой:
День борьбы и заботъ — впереди,
День постылой работы онъ видитъ съ тоской
Въ наболвшей, разбитой груди.
И зачмъ ты къ больному на ложе проникъ?
Передъ мертвеннымъ блескомъ твоимъ
Отвратилъ онъ свой блдный, измученный ликъ-*
Новый день, день страданій предъ нимъ.
И зачмъ въ эту келью, печальный разсвтъ.
Въ этотъ міръ упоительныхъ грезъ,
Гд такъ страстно мечталъ одинокій поэтъ,
Ты заботу и горе принесъ?
Его лампа померкла въ холодныхъ лучахъ,
И перо онъ роняетъ съ тоской,
И трепещетъ слеза въ его скорбныхъ очахъ,—
Онъ безсиленъ и нмъ предъ тобой.
О зачмъ теб было надъ міромъ вставать
Передъ этимъ мучительнымъ днемъ,
О зачмъ ты намъ не далъ навкъ задремать
И забыться во мрак ночномъ?
1883.
Voluntas est superior futellectu,
Дунсъ Скоттъ.
Блаженъ, кто цль избралъ, кто вышелъ на дорогу’
И мужествомъ бойца и врой надленъ,
Кто бросился стремглавъ въ житейскую тревогу,
Кто весь насущною заботой поглощенъ.
Волнуемъ злобой дня, въ работ торопливой
Онъ поневол чуждъ сомнній роковыхъ,
И некогда ему отыскивать пытливо
Завтнаго ключа вопросовъ міровыхъ.
Со знаменемъ въ рукахъ, вступая въ бой кровавый,
Онъ можетъ ранами гордиться предъ толпой,
Онъ можетъ совершить свой подвигъ величавый
И на виду у всхъ погибнуть, какъ герой,
Погибнуть, какъ орелъ, что гордо умираетъ,
Пернатою стрлой пронзенный въ облакахъ,
И гаснущій зрачокъ на солнце устремляетъ,
Встрчая свой конецъ въ родимыхъ небесахъ.
Но горекъ твой удлъ, мечтатель безполезный:
Ненуженъ никому, отъ жизни ты далекъ,
И трепетно склонясь надъ сумрачною бездной
Неразршимыхъ тайнъ, ты вчно одинокъ…
Струной надорванной мучительнымъ разладомъ,
Твой каждый чуткій нервъ болзненно дрожитъ,
И каждый твой порывъ неотразимымъ ядомъ
Сомнній роковыхъ въ зародыш убитъ.
Въ бездйствіи проживъ, погибнешь ты безцльно…
Не тронетъ никого твой заунывный плачъ,
Не въ силахъ ничему отдаться нераздльно,—
Ты самъ своей души — безжалостный палачъ.
Порой ты рвешься въ даль, надеждой увлеченный,
Но воля скована тяжелымъ мертвымъ сномъ:
Ты недвижимъ,— какъ трупъ, въ безсильи роковомъ,
Ты живъ,— какъ заживо въ могилу погребенный.
Хотя бы вчностью влачился каждый мигъ,
Изъ гроба вырваться на волю не пытайся,
Не вылетитъ изъ устъ ни жалоба, ни крикъ,—
Молчи и умирай, терпи и задыхайся.
1884.
* * *
Какъ лтней засухой сожженная земля
Тоскуетъ и горитъ, и жаждою томится,
Какъ ждутъ ночной росы усталыя поля,—
Мой духъ къ невдомой поэзіи стремится.
Плыветъ, колышется тумановъ блый свитокъ,
И чмъ-то мертвеннымъ онъ застилаетъ даль…
Головки васильковъ и блдныхъ маргаритокъ
Склонила до земли безмолвная печаль.
Приди ко мн, о ночь, и мысли потуши!
Мн надо сумрака, мн надо тихой ласки:
Противенъ яркій свгъ очамъ больной души.
Люблю я темныя, таинственныя сказки…
Приди, приди, о ночь, и солнце потуши!
1887.
* * *
Отъ книги, лампой озаренной,
Къ открытому окну я обратилъ свой взоръ,
Блестящей близной бумаги утомленный,
На влажно-голубой, полуночной просторъ.
И слезы въ тотъ же мигъ наполнили мн очи,
И въ нихъ преломлены, все ярче и длиннй
Сплетаются лучи таинственныхъ огней,
Что сыплетъ надо мной полетъ осенней ночи.
Склонился я въ окно, и въ пыльную траву
Безплодно падаютъ невдомыя слезы,
И плачу я надъ тмъ, что завтра эти грезы
Я самъ игрою нервъ, быть-можетъ, назову,
Надъ тмъ, что этотъ мигъ всю жизнь не будетъ длиться’
Надъ тмъ, что эта ночь окончиться должна,
Я плачу потому, что некому молиться,
Когда молитвою душа моя полна…
А ночь по небесамъ медлительно проходитъ
И ветъ свжестью, и мнится, что порой
По жаркому лицу холодною рукой
Мн кто-то ласково проводитъ.
1884.
* * *
Когда безмолвныя свтила надъ землей
Медлительно плывутъ въ таинственной лазури,
То умолкаетъ скорбь въ душ моей больной,
Какъ утихающій раскатъ далекой бури…
Плывутъ безмолвныя свтила надъ землей,
И небо саркофагъ съ потухшими мірами,
Сіянье тихихъ звздъ и голубая даль
Печалью дышитъ все… Могучими волнами
И у меня въ груди встаетъ твоя печаль,
Огромный саркофагъ съ потухшими мірами!
Однимъ мучительнымъ вопросомъ: для чего?
Вселенная полна, какъ роковымъ сознаньемъ
Глубокой пустоты, базцльности всего,
И кажется мы съ ней больны однимъ страданьемъ.
Вселенная полна вопросомъ: для чего?
И тонутъ каплею въ безбрежномъ океан
Земныя горести съ ихъ мелкой суетой
Тамъ, гд-то далеко, въ лазуревомъ туман
И въ необъятности печали міровой,—
Ничтожной каплею — въ безбрежномъ океан.
1886.
* * *
юльскимъ вечеромъ слдилъ ли ты порою,
Какъ мошекъ золотыхъ веселыя стада
Блестятъ и кружатся надъ дремлющей ркою
Въ тотъ тихій часъ, когда янтарною зарею
Облито все — тростникъ и небо, и вода?..
Такъ передъ тмъ, чтобъ навсегда
Намъ слиться съ вчностью нмою,
Не оставляя за собою
Ни памяти, ни звука, ни слда,—
Мы вс полны на мигъ любовью и весною,
Потомъ,— не вдая, зачмъ, куда,-
Уносимся мгновенною толпою,
Какъ мошекъ золотыхъ веселыя стада
Въ іюльскихъ сумеркахъ надъ дремлющей ркою..
1887.
Къ смерти.
(Отрывокъ).
Приди, желанная, приди,
И осни меня крылами.
И съ нжной лаской припади,
Какъ ледъ холодными устами
Къ моей пылающей груди!..
1883.
* * *
Ужъ дышитъ оттепель, и воздухъ полонъ лни,
Порой на улиц саней неровный бгъ
Касается камней, и вечеромъ на снгъ
Ложатся отъ домовъ синющія тни.
Въ груди — разслабленность и кроткая печаль,
Голубка сизая воркуетъ на балкон
Межъ колоколенъ трубъ и крышъ на небосклон
Янтарные пары куда-то манятъ въ даль,
И капли падаютъ съ карнизовъ освщенныхъ,
Щебечутъ воробьи на вткахъ обнаженныхъ,
Изъ городскихъ садовъ, обвянныхъ весной,
Ужъ пахнетъ сыростью и рыхлою землей,
И черная кора дубовъ ужъ разогрта.
Желанье смутное — въ проснувшейся крови,
Какъ смя подъ землей, такъ зретъ стихъ любви
Въ растроганной душ поэта.
1888.
Смерть Всеволода Гаршина.
Погибъ и онъ… Когда тотъ слухъ къ намъ долетлъ,
Не врилось, и въ страх мы внимали,
Мысль отрывалась вдругъ отъ мелкихъ, пошлыхъ длъ.
Отъ будничной заботы и печали,
‘И онъ, и онъ погибъ’, блдня, мы шептали,
Насъ ужасъ ледянилъ нежданнаго конца,
И что-то пронеслось, и душу намъ смутило,
И содрогнулися безпечныя сердца
Предъ этой новою открывшейся могилой…
Какъ будто вс почувствовали вдругъ,
Что слишкомъ близки намъ его мученья,
И что недугъ его — для всхъ родной недугъ,
Какъ будто поняли мы сердцемъ на мгновенье
Послдній вопль его предсмертныхъ мукъ….
Зачмъ такъ много силъ дала ему природа?
Вдь съ чуткой совстью и страстною душой
Нельзя привыкнуть жить межъ насъ во тьм глухой.
И онъ страдалъ всю жизнь, не находя исхода,
Истерзанъ внутренней, незримою борьбой.
О, горе тмъ, кто въ наше время
Проснулся хоть на мигъ отъ рокового сна,—
Какимъ отчаяньемъ душа его полна,
И какъ онъ чувствуетъ тоски гнетущей бремя!
О, горе тмъ, кто смлъ донын сохранить
Живую душу человка,
Кто не усплъ въ себ сознанья задушить
И кто во прахъ не палъ предъ идолами вка!
Въ немъ скорбь за всхъ людей была такъ велика,
Что, нжнымъ ландышемъ главу къ земл склоняя,
На нив жизненной онъ палъ, изнемогая…
Какъ будто ядомъ ‘Краснаго цвтка’
Была отравлена душа его больная…
* * *
Друзья, вотъ безконечный рядъ могилъ,—
Рдетъ кругъ бойцовъ… не стало лучшихъ силъ.
Все честное хоронимъ мы послушно,
Но долго ли еще намъ, братья, хоронить?..
Вдь жизнь теперь, какъ склепъ, гд такъ отъ труповъ душно,
Что скоро намъ самимъ нельзя въ немъ будетъ жить..
О, если правда въ насъ заглохла не совсмъ,
И голосъ совсти еще не вовсе нмъ,—
Сюда, друзья’ сюда на раннюю могилу!
Оплачемъ юныя надежды и мечты…
Подавленную творческую силу,
Оплачемъ нжные, убитые цвты,
Миръ отстрадавшему!.. Здсь, братья, мы сойдемся
Надъ гробомъ тсной, дружеской толпой,
И въ общей горести, хотя на мигъ сольемся,
И прахъ его почтимъ горячею слезой.
1888.
* * *
Кой-гд листы склонила внизъ
Грозою сломанная втка,
А дождь сіяющій повисъ,
Какъ брилліантовая стка.
И онъ былъ свтелъ и пвучъ,
И въ немъ стрижи купались смло,
И тамъ, гд падалъ солнца лучъ,
Они сверкали грудью блой
На фон синихъ, грозныхъ тучъ.
1888.
* * *
Въ темныхъ, росистыхъ втвяхъ встрепенулись веселыя птицы,
Ласточки въ небо летятъ съ щебетаньемъ привтнымъ
Въ небо, что тихо наполнилось свтомъ денницы
Словно глубокая чаша — виномъ искрометнымъ.
И вотъ въ побдной багряниц
Блеснуло солнце въ облакахъ,
Какъ тріумфаторъ въ колесниц
На огнедышащихъ коняхъ.
Все, что живетъ, въ это утро — свтло и безпечно,
Ропщетъ одинъ лишь потокъ отъ мятежнаго горя усталый,
И какъ титанъ Прометей, безотвтныя скалы
Онъ оглашаетъ рыданьемъ и жалобой вчной.
1888.
Восточный миъ.
Взлелянный въ тиши чертога золотого,
Царевичъ никогда не видлъ мукъ и слезъ,
Про зло не говорилъ никто ему ни слово,
И зналъ онъ лишь одно о сил черныхъ грозъ,
Что посл нихъ въ саду свже пурпуръ розъ.
Онъ молвилъ разъ: ‘Отецъ, мшаетъ мн ограда
Смотрть, куда летятъ весною журавли,
Мн хочется узнать, что тамъ, за дверью сада,
Мн что-то чудится волшебное вдали…
Пусти меня туда!..’ И двери отворились,
И свтлый, радостный, едва блеснулъ восходъ,
Царевичъ выхалъ на сверъ изъ воротъ.
Изъ шелка вера и зонтики склонились,
Гремла музыка, и амброй дорогой
Кропили путь его, какъ свжею росой,
Но вдругъ на улиц, усянной цвтами,
Въ ликующей толп онъ видитъ, какъ старикъ
Съ дрожащей головой съ потухшими очами,
На ветхую клюку безпомощно поникъ.
И конюха спросилъ царевичъ изумленный:
‘О, что съ нимъ?.. взоръ его мн душу ледянитъ…
Какъ страшенъ блдный ликъ и черепъ обнаженный,
Бги ему помочь!.. Но конюхъ говоритъ!
‘Помочь ему нельзя: то старость роковая,
Съ тхъ поръ какъ потерялъ онъ юность и красу,
Покинутый людьми, живетъ онъ, угасая,
Забытъ и одинокъ, какъ старый пень въ лсу.
Таковъ удлъ земной’…
‘О, если такъ,— довольно,
Не надо музыки и псенъ, и цвтовъ.
Домой, скорй домой!.. Мн тягостно и больно
Смотрть на счастіе безсмысленныхъ глупцовъ.
Какъ могутъ жить они, любить и веселиться,
Когда спасенья нтъ отъ старости сдой,
О, стоитъ ли желать, и врить, и стремиться,
Когда вся жизнь — лишь бредъ! Домой, скорй домой!’…
* * *
Семь дней прошло и вновь, едва блеснулъ восходъ,
Царевичъ выхалъ на полдень изъ воротъ.
Душистой влагою пропитанныя ткани
Надъ пыльной улицей раскинули навсъ,
Свтился золотомъ въ дыму благоуханіи
Хоругвій и знаменъ колеблющійся лсъ.
Но въ праздничной толп, что весело шумла,
Забытый, брошенный, имъ встртился больной.
И песъ ему въ пыли на ранахъ лижетъ гной,
И въ струпьяхъ желтое, измученное тло
Отъ холода дрожитъ, межъ тмъ какъ знойный бредъ
Зрачки воспламенилъ, и юноша не смло
Спросилъ о немъ раба, и рабъ ему въ отвтъ:
‘Недугъ сразилъ его: мы немощны и хрупки, у
Какъ стебли высохшей травы: недугъ — везд,
Въ лобзаньяхъ женщины и въ лнящемся кубк,
Въ прозрачномъ воздух и пищ и вод!…’
И юноша въ отвтъ: ‘О горе! жизнь умчится,
Какъ дтская мечта, какъ тнь отъ облаковъ,
И вотъ, гд цль борьбы, усилій и трудовъ,
И вотъ, во что краса и юность превратится!..
О горе, горе намъ!..’ И блдный, и нмой
Вернулся въ свой чертогъ царевичъ молодой.
Семь дней прошло, и вновь, едва блеснулъ восходъ,
Царевичъ выхалъ на западъ изъ воротъ. *
Гирлянды жемчуга таинственно мерцали,
И дти лепестки раздавленныхъ цвтовъ
За колесницею съ любовью подымали,
И двы, падая у ногъ коней, лобзали
На мягкомъ пурпур разостланныхъ ковровъ
Глубокіе слды серебряныхъ подковъ.
Но вдругъ предъ нимъ — мертвецъ: безъ страха, безъ надежды,
Окутанъ саваномъ и холоденъ, и нмъ —
Въ недоумніи сомкнувшіяся вжды
Онъ въ небо обратилъ, чтобы спросить: зачмъ?
Рыдали вкругъ него — отецъ, жена и братья,
И волосы рвала тоскующая мать,
Но слышать не хотлъ онъ ласки и проклятья,
На жаркія мольбы не могъ онъ отвчать.
И юноша спросилъ въ мучительной тревог:
‘Ужель не слышитъ онъ рыдающую мать,
Зачмъ уста его такъ холодны и строги?’..
Слуга ему въ отвтъ: ‘Онъ мертвъ, онъ навсегда
Ушелъ отъ насъ, ушелъ, невдомо куда,
Въ какой-то чудный міръ, безвстный и далекій.
И яму выроютъ покойному въ земл,
Онъ будетъ тамъ лежать въ сырой, холодной мгл,
Безъ помысловъ, безъ чувствъ, забытый, одинокій,
И черви трупъ съдятъ, и отъ того, кто жилъ,
Исполненный огня, любви, надеждъ и страха,
Останется лишь горсть покинутаго праха.
Потомъ умрутъ и т, кто такъ его любилъ,
Кто нын гробъ его со скорбью провожаютъ,
За листьями листы подъ вьюгой улетаютъ —
И люди за людьми подъ бурею временъ
Вся жизнь — о гибнувшихъ одинъ лишь стонъ печальный —
Весь міръ — лишь шествіе великихъ похоронъ,
И солнце вчное — лишь факелъ погребальный!…’
И юноша молчалъ и, блдный, какъ мертвецъ,
Безъ ропота, безъ слезъ вернулся во дворецъ.
Какъ въ нору зврь больной, настигнутый врагами,
Бжалъ онъ отъ людей, и въ темномъ уголк
Къ колонн мраморной припалъ въ нмой тоск,
Пылающимъ лицомъ съ закрытыми глазами,
Забывъ себя и міръ, забывъ причину мукъ,
Лежалъ, не двигаясь,— безчувственный безмолвный…
Ночныя сумерки плывутъ, плывутъ, какъ волны,
И все темнй становится вокругъ….
* * *
Съ тхъ поръ промчались дни: однажды, въ часъ вечерній
Царевичъ вышелъ въ степь, безъ свиты и рабовъ,
Одинъ среди камней и запыленныхъ терній
Глядлъ онъ на зарю, глядлъ безъ прежнихъ сновъ
На дальнія гряды темнвшихъ облаковъ.
И вдругъ онъ увидалъ: по меркнущей дорог
Въ смиренной простот идетъ къ нему старикъ:
Въ привтливыхъ чертахъ — ни горя, ни тревоги
И тихой благостью спокойный дышитъ ликъ.
Онъ не былъ мудрецомъ, учителемъ, пророкомъ,
Простымъ поденщикомъ онъ по-міру бродилъ,
Не въ древнихъ письменахъ, не въ книгахъ находилъ,
А въ сердц любящемъ, свободномъ и широкомъ —
Все то, что о добр онъ людямъ говорилъ.
Одежда грубая, котомка за плечами
И деревянный ковшъ — вотъ все, чмъ онъ владлъ,
Но дружный съ волею, пустыней и цвтами,
На пышные дворцы онъ съ жалостью глядлъ.
Съ открытой головой, подъ звздной ширью неба
Ночуетъ онъ въ степи и не боится грозъ,
Онъ пьетъ въ лсныхъ ключахъ, онъ сытъ лишь коркой хлба,
Не страшны для него ни солнце, ни морозъ,
Ни муки, ни болзнь, ни злоба, ни гоненья.
Онъ жаждетъ одного: утшить, пожалть,
Помочь — безъ думъ, безъ словъ и раздлить мученья,
И одинокаго любовью отогрть.
Онъ весь былъ жалостью и жгучимъ состраданьемъ
Къ животнымъ, паріямъ, злодямъ и рабамъ,
Ко всмъ страдающимъ, покинутымъ созданьямъ,
Онъ ихъ любилъ, какъ братъ, за что — не зная самъ.
Онъ понялъ ихъ нужду, онъ плакалъ ихъ слезами,
Училъ простыхъ людей и длалъ все, что могъ,
Страдалъ и жилъ, какъ вс, не жалуясь на рокъ,
И въ будничной толп работалъ съ бдняками.
* * *
Какъ удивился онъ — веселый простодушный —
Изъ устъ царевича услышавъ дтскій бредъ,
Что врить нечему, что въ жизни цли нтъ,
Что человкъ — лишь зврь порочный и бездушный.
Межъ тмъ какъ пламенный мечтатель говорилъ,
Качалъ онъ головой, съ улыбкой добродушной
И съ кроткой жалостью одно ему твердилъ,
Не внемля ничему: ‘О, если бъ ты любилъ!..’
И отъ него ушелъ царевичъ раздраженный,
Озлобленный больной вернулся онъ въ чертогъ,
На ложе бросился, но задремать не могъ,
И кто-то въ тишин холодной и безсонной
Упрямо на ухо твердилъ ему, твердилъ
Безумныя слова: ‘О если бъ ты любилъ!..’
Тогда онъ всталъ, взглянулъ на блещущія вазы,
На исполинскій рядъ порфировыхъ столбовъ
Съ каріатидами изваянныхъ слоновъ,
На груды жемчуга, и пурпуръ, и алмазы,
И стыдъ проснулся въ немъ, къ лицу во тьм ночной
Вся кровь прихлынула горячею волной,
‘Какъ, въ этой роскоши, не видвъ слезъ и муки,
Я жизнь дерзнулъ назвать ничтожной и пустой,
Чтобъ, не трудясь, сложить изнженныя руки,
Владя разумомъ и силой молодой!..
Какъ будто могъ понять я смыслъ и цль вселенной,
Больное глупое, несчастное дитя,
Безъ вры, безъ любви ршалъ я дерзновенно
Вопросы вчные о тайнахъ бытія,
А за стной межъ тмъ — все громче крикъ и стоны,
И холодно взиралъ я съ высоты моей,
Какъ тамъ во тьм, въ крови тснятся милліоны
Голодныхъ, гибнущихъ, истерзанныхъ людей.
На лож золотомъ, облитый ароматомъ
Смотрлъ, какъ тысячи измученныхъ рабовъ
Трудились для меня подъ тяжестью оковъ,
Упитанный виномъ, пресыщенный развратомъ
Я гордо спрашивалъ: ‘Какъ могутъ жить они,
Влача позорные, безсмысленные дни?’
Но прочь отсюда, прочь!.. Душ пора на волю —
Туда, къ трудящимся, смиреннымъ и простымъ,
А, только бъ раздлить ихъ сумрачную долю,
И слиться, все забывъ, съ ихъ горемъ вковымъ!
О, только бъ грудь стыдомъ безплодно не горла,
Послднимъ воиномъ погибну я въ борьб,
Чтобъ жизнь отдать любви, я выберу себ
Глухое, темное, невдомое дло.
Не думать о себ, не спрашивать: зачмъ?
На муки и на смерть пойти, не размышляя,
О, лишь тогда въ любви, въ простой любви ко всмъ
Я счастье обрту, отъ счастья убгая!..’
1888.
* * *
Мы въ одной долин о любви мечтали,
Чуждые другъ другу, полные печали,—
Ночью звзды т же къ намъ въ окно глядли,
Мы внимали той же соловьиной трели,
И, слдя, какъ меркнутъ на закат горы,
Сколько разъ встрчались въ неб наши взоры.
И, любви не зная, оба одиноки —
Были мы такъ близки — близки и далеки…
Мы нашли другъ друга и, полны надежды,
Любимъ безпредльно… Но зачмъ ты вжды
Грустно опустила, стала молчаливй…
Разв въ этомъ мір можно быть счастливй!..
Понялъ я родная: сердце хочетъ снова
Прежней тихой грусти, сумрака ночного,
Хочетъ звздъ тхъ самыхъ, что въ окно глядли,
И давно умолкшей соловьиной трели…
Какъ о мертвомъ друг, съ нжностью во взор,
Въ эти дни блаженства ты грустишь о гор…
1889.
* * *
Трепетныя зори
Потухаютъ въ мор,
Въ сумрачномъ простор
И поднялся туманъ,
И заснулъ океанъ.
Мертвой зыби волны
Тяжки и безмолвны
Поднимаютъ челны.
Мягко стелется мгла,
И заря умерла.
Звзды ночи рады,
И полны отрады,
Тихо, какъ лампады
Въ неб блеснутъ,— и вновь
Въ сердц миръ и, любовь.
1889.
* * *
Какъ странникъ путь окончивъ дальній,
Вернувшись радостно домой,
Вступаетъ въ дверь опочивальни,
Гд вчный сумракъ и покой,—
Гд ложе, полное отрады,
Гд мирный роскоши дары —
Сквозь шелкъ завсы лучъ лампады.
Узорно-темные ковры:
Такъ я гляжу на міръ природы,
На берегъ дремлющій, на лсъ,
На успокоенныя воды,
На даль темнющихъ небесъ,
И снова радъ душой усталой,
Что тамъ, въ природ, отдыхъ ждетъ…
О чемъ ты, сердце, горевало?
Забудь, не стоитъ, все пройдетъ,—
Пройдетъ любовь, пройдутъ мученья,
И, погружаясь въ тишину,
Я непробуднымъ сномъ забвенья
Уснувъ, отъ жизни отдохну.
Безъ думъ, безъ мукъ, безъ грусти прежней
Я внемлю шелесту волны:
Ахъ, эти звуки безмятежнй,
Еще спокойнй тишины!..
Такъ странникъ, путь окончивъ дальній,
Вернувшись радостно домой,
Вступаетъ въ дверь опочивальни,
Гд вчный сумракъ и покой.
1891.
* * *
Я бы людямъ не могъ разсказать, почему
Вы для сердца, о волны родныя,
Только знаю, что чмъ непонятнй уму,
Тмъ я глубже душою пойму
Ваши рчи живыя.
Я люблю васъ, не знаю, зачмъ и за что,
Только знаю, что здсь, передъ вами
Наши псни — ничтожны: вы скажете то,
Что вовки не можетъ никто
Разсказать никакими словами.
1892.
Свтъ вечерній.
Слды заботъ, какъ иглы терній,
Оставилъ въ сердц скорбный день.
Гори же, тихій свтъ вечерній,
Привтъ теб, ночная тнь!
Я жду съ улыбкою блаженной,
Я радъ тому, что жизнь пройдетъ,
Что все прекрасное — мгновенно,
Что все великое умретъ.
Покой печальный и безстрастье —
Удлъ того, кто міръ постигъ,
На мигъ — любовь, на мигъ и счастье,
Но сердцу вчность — этотъ мигъ
Безъ упованья, безъ тревоги
Отъ капли нектара вкушай,
И прежде, чмъ отнимутъ боги,
Ты кубокъ жизни покидай.
Любовь умретъ, какъ лучъ заката,
Но память прошлое хранитъ,
И все, чему ужъ нтъ возврата,
Душ навкъ принадлежитъ.
Да будетъ легкимъ разставанье,
Ты мн, о солнце, подари
Еще послднее лобзанье,
Еще послдній лучъ зари.
Я слышу въ листьяхъ слабый лепетъ,
Я слышу въ мор шопотъ струй,—
Вотъ онъ, послдній жизни трепетъ,
Любви послдній поцлуй!
И ты зашло мое, мое свтило!..
Тебя увижу ли я вновь?
Прости же все, что сердцу мило,
Прости, о солнце и любовь!
1892.
Пвецъ.
На солнце выхожу изъ тни молчаливой,
По влажной коле невдомой тропы,
Туда, гд въ полдень серпъ звенитъ надъ желтой нивой,
И золотомъ блестятъ тяжелые снопы.
Благослови, Господь, святое дло жизни,
И жатву мирную,— теб угодный трудъ!
Жнецы родныхъ полей когда-нибудь поймутъ,
Что не чужой и ты, пвецъ, въ своей отчизн.
Не праздна жизнь твоя, не лгутъ твои уста:
Какъ жатва Господомъ дарованнаго хлба,
Святое на земл благословенье неба
И вчныхъ словъ твоихъ живая красота.
Какъ въ полдень свжести отрадной дуновенье
На ликъ согбеннаго, усталаго жнеца —
За безкорыстный трудъ и на главу пвца,
Пошли, о Господи, Твое благословенье!
1893.
* * *
Нтъ, ей не жить на этомъ свт:
Она увянетъ, какъ цвтокъ,
Что распустился на разсвт
И до зари прожить не могъ.
Оставь ее! Печальной жизни
Она не знаетъ, но груститъ,
Иной, невдомой отчизн
Ея душа принадлежитъ.
Она лишь птицей мимолетной
Издалека примчалась къ намъ,—
И вновь вернется беззаботно,
Къ своимъ родимымъ небесамъ!
1893.
Спокойствіе.
Мы въ путь выходимъ налегк,
Тому, что жизнь пройдетъ, не вбимъ
И видимъ счастье вдалек,
И взоромъ прошлаго не мримъ.
Но день за днемъ за годомъ годъ
Уходитъ медленное время,
И тяжесть прошлыхъ дней растетъ,
И сердце давитъ жизни бремя.
Теперь, когда я вспомню вдругъ,
Какъ въ жизни дней счастливыхъ мало
И сколько сердце зла и мукъ,
Чтобъ только жить, судьб прощало,—
Въ душ усталой нтъ слда,—
Хотя и гршенъ я во многомъ,—
Ни покаянья, ни стыда
Ни предъ людьми, ни передъ Богомъ.
И я молиться не хочу:
Страданья вру побдили
Нтъ даже слезъ — и я молчу
И мн спокойно, какъ въ могил.
Зачмъ дрожать? О чемъ молить?
И отъ кого мн ждать прощенья?
Я самъ не долженъ ли простить
Того, кто мн послалъ мученья!
1893.
Срый день.
Какъ этотъ срый день и нженъ, и отраденъ!
Къ намъ, дтямъ страждущимъ своимъ, какъ мать, полна
Природа жалостью. И втерокъ прохладенъ
И все смиренная объемлетъ тишина.
Какъ благодаренъ я и какъ доволенъ малымъ!
Не надо солнца намъ: милй, чмъ яркій лучъ,
Уютный полумракъ — очамъ моимъ усталымъ —
И темныхъ хвойныхъ иглъ, и теплыхъ срыхъ тучъ.
Я смерти не боюсь и жизни покоряюсь:
Какъ это облако, уснувшее вдали,
И какъ цвты — безъ думъ, я только наслаждаюсь
Спокойствіемъ небесъ, спокойствіемъ земли…
1893.
Неуловимое.
Всю жизнь искать я буду страстно,
И не найду, и не пойму,
Зачмъ люблю Его напрасно
Зачмъ нтъ имени Ему.
Оно — въ моей высокой мысли,
Оно — въ тни плакучихъ изъ,
Что надъ гробницею повисли,
Оно — въ тиши родимыхъ нивъ.—
Въ словахъ любви и въ шум сосенъ
И наяву, и въ грезахъ сна,
Въ теб, задумчивая осень,
Въ теб безгршная весна!
Въ страницахъ древнихъ книгъ, въ лазур,
Въ согртомъ матерью гнзд,
Въ молитв дтскихъ дней и въ бур,
Оно — везд, Оно — нигд!
Недостижимо, но сіяетъ,
Едва найду, едва коснусь,
Неуловимо ускользаетъ,
И я одинъ, и я томлюсь.
И возстаю порой мятежно:
Хочу забыть, хочу уйти,
И вновь тоскую безнадежно,
И, знаю, нтъ къ Нему пути.
1893.
Цвты.
Не рви, не рви цвтовъ, но къ нимъ чело склони.
Лелетъ ихъ весна и радуетъ свобода.
Не разрушай того, что создаетъ природа:
Прими ихъ чистый даръ, ихъ ароматъ вдохни.
Они живутъ, какъ ты, но зло имъ недоступно
О, радуйся тому, что осквернить не могъ
Донын на земл рукой своей преступной
Ты хоть одинъ еще забытый уголокъ.
Слова людскихъ молитвъ и суетны, и жалки.
Изъ вашихъ же сердецъ, не вдающихъ зла,
О, дочери земли, смиренныя фіалки,
Возносится къ Творцу безмолвная хвала!
1893
Блая ночь.
Столица ни на мигъ въ такую ночь не дремлетъ:
Едва вечерняя слетаетъ полутьма,
Какъ снова блдная заря уже объемлетъ
Не неб золотомъ огромные дома.
Какъ перья, облаковъ прозрачныя волокна
Сквозятъ, и на домахъ безмолвныхъ и пустыхъ
Мерцаютъ тусклыя, завшанныя окна
Зловщей близной, какъ очи у слпыхъ,—
Всегда открытыя, безжизненныя очи.
Уходитъ отъ земли свтлющая твердь…
Въ такія блыя, томительныя ночи —
Подобенъ мраку свтъ, подобна жизни смерть.
Когда умолкнетъ все, что духъ мой возмущало,
Я чувствую, что есть такая тишина,
Гд радость и печаль въ единое начало
Сливаются навкъ, гд жизни смерть равна.
1894.
Развнчанный лсъ.
Какъ царь развнчанный, стоитъ могучій лсъ.
У ногъ его лежитъ пурпурная одежда…
А въ свтлой глубин торжественныхъ небесъ
Не хочетъ умереть послдняя надежда.
Есть ласка вешняя и въ нжности лучей,
Уже слабющихъ склоненныхъ и прощальныхъ…
Есть радость вешняя и въ ясности моей,
Въ безстрастьи этихъ думъ глубокихъ и печальныхъ.
Листы увядшіе и мертвые шуршатъ.
И какъ у мертвыхъ тлъ, упитанныхъ мастями,
Унылый есть у нихъ могильный ароматъ,
Мн въ душу вющій безстрастными мечтами.
И радуетъ меня покой души моей,
И сердце кроткая плняетъ безнадежность.
Объемлетъ всхъ враговъ, объемлетъ всхъ друзей,
Какъ ласка осени,— прощающая нжность.
1894.
Пчелы.
Они, ршая вс вопросы,
Друзей и недруговъ язвятъ,
Они, какъ суетныя осы,
Какъ трутни праздные, жужжатъ.
Но ты своимъ смертельнымъ жаломъ,
Поэтъ, не длаешь имъ зла…
Ты знаешь — прелесть жизни — въ маломъ,
Ты извлекаешь, какъ пчела,—
Для Божьихъ сотъ, въ земномъ скитаніи,
Презрвъ земную суету,
Изъ всхъ цвтовъ — благоуханье,
Изъ всхъ мученій — красоту?
И счастье — для тебя возможно,
И міръ твой — первобытный рай:
Изъ каждой радости ничтожной
Ты медъ по капл собирай.
1894.
Дти.
Увы, мудрецъ сдой,
Какъ умъ твой гордый пустъ
И тщетенъ — предъ одной
Улыбкой дтскихъ устъ.
Твои молитвы — грхъ.
Но чуждъ страстей и битвъ,
Ребенка милый смхъ —
Священнй всхъ молитвъ.
Родного неба всть —
Его глубокій взглядъ,
Онъ радъ всему, что есть,
Онъ только жизни радъ.
Онъ съ горной вышины,
Какъ ангелъ, къ намъ слетлъ,
Отъ райской тишины
Проснуться не усплъ.
Душа хранитъ слды
Своихъ небесныхъ грезъ,
Какъ сонные цвты
Росинки Божьихъ слезъ.
1894.
* * *
Эту заповдь въ сердц своемъ напиши:
Больше счастья, добра и себя самого
Жизнь люби — выше нтъ на земл ничего.
Смй желать… Если хочешь, иди, согрши,
Но да будетъ безстрашенъ, какъ подвигъ, твой грхъ.
Въ мукахъ радостный смхъ сохрани до конца:
Нтъ ни въ жизни, ни въ смерти прекраснй внца!
Чмъ послдній, безстрастный, ликующій смхъ,
Смхъ дтей и боговъ,
Выше зла, выше бурь,
Этотъ смхъ, какъ лазурь —
Выше всхъ облаковъ…
Есть одна только вчная заповдь — жить
Въ красот, въ красот, несмотря ни на что,
Ужасъ міра понявъ, какъ не понялъ никто,
Безпредльную скорбь безпредльно любить!..
1894.
Снгъ.
(Посвящается К. С. М.).
Глухимъ путемъ, незжаннымъ,
На блдномъ склон дня,
Иду въ лсу оснженномъ,
Печаль ведетъ меня.
Молчитъ дорога странная,
Молчитъ неврный лсъ,
Не мгла ползетъ туманная
Съ безжизненныхъ небесъ,—
То вьюга хлопья снжные
И мягкой пеленой,
Безшумные, безбрежные,
Ложатся предо мной.
Пушисты хлопья блые,
Какъ пчелъ веселыхъ рой,
Играютъ хлопья смлые
И гонятся за мной,
И падаютъ, и падаютъ…
Къ земл все ближе твердь…
Но странно сердце радуютъ
Безмолвіе и смерть.
Мшается, сливается
Дйствительность и сонъ,—
Все ниже опускается
Зловщій небосклонъ…
И я иду, и падаю,
Покорствуя судьб,
Съ невдомой отрадою
И мыслью о теб.
Люблю недостижимое,
Чего, быть-можетъ, нтъ…
Дитя мое любимое,—
Единственный мой свтъ!
Твое дыханье нжное
Я чувствую во сн —
И покрывало снжное
Легко и сладко мн.
Я знаю,— близко вчное,
Я слышу — стынетъ кровь…
Молчанье безконечное,
И сумракъ, и любовь…
1894.
Псня солнца.
Я наливаю колосъ хлба
Благоухающимъ зерномъ
И наполняю чашу неба
Я золотымъ моимъ виномъ,
Приди и пей — кто сколько жаждетъ!
Что значитъ подвигъ или грхъ?..
Не бойтесь — надо всмъ, что страждетъ,
Непобдимъ мой вчный смхъ!
Изъ всхъ пвцовъ — я лучшій въ мір:
Какъ на эоловыхъ струнахъ
Люблю играть на вчной лир —
На золотыхъ моихъ лучахъ.
И пснь моя есть первый лепетъ
Весеннихъ листьевъ, гулъ морей
И въ тучахъ радугъ легкихъ трепетъ,
И ужасъ бурь, и смхъ дтей.
И пооны дивнаго значенья,
Въ неоцненной красот,
Спятъ драгоцнные каменья,
Мои любимцы, въ темнот,—
Мои загадочныя дти
Тамъ, подъ землею, ждутъ меня,
Безмолвный рядъ тысячелтій
Мой первозданный лучъ храня.
Люблю, что молодо и смло,
Люблю я силу въ красот
И нестыдящееся тло
Въ богоподобной нагот.
Зачмъ, безумецъ, ты не внемлешь,
Потупивъ взоръ слпыхъ очей,
И мертвымъ сердцемъ не пріемлешь
Ты евхаристіи моей?
Приди и пей — кто сколько жаждетъ!
Что значитъ подвигъ или грхъ?
Не бойтесь — надо всмъ что страждетъ.
Непобдимъ мой вчный смхъ!
1894.
Рабство любви.
Съ усильемъ тяжкимъ и безплоднымъ
Я цль любви хочу разбить:
О, если бъ вновь мн быть свободнымъ,
О, если бъ могъ я не любить!
Душа, полна стыда и страха,
Влачится въ прах и крови.
Очисти душу мн отъ праха,
Избавь, о Боже, отъ любви!
Ужель не побдима жалость?
Напрасно Бога я молю:
Все безнадежне усталость,
Все безконечне люблю.
И нтъ покоя, нтъ прощенья.
Мы вс рабами рождены,
Мы вс на смерть и на мученья,
И на любовь обречены.
1895.
То, чмъ я былъ.
Скажите мн, за что люблю, о волны,
Вашъ сладостный и непонятный шумъ,
Когда всю ночь ему внимаю, полный
Таинственныхъ и несказанныхъ думъ…
Измнчивы, какъ я, и неизмнны,
Вы боретесь, и нтъ вамъ тишины,
И все-таки вы праздны и блаженны
И олимпійской рзвостью полны.
Вы любите безумныя тревоги
И тихую, глубокую лазурь,
И каждый разъ еще яснй, какъ Боги,
Съ улыбкою выходите изъ бурь.
И страстнаго вы учите безстрастью —
Не врить злу людскому и добру,
Быть радостнымъ и не стремиться къ счастью
И жизнь любить, какъ вчную игру.
И мудрости вы учите свободной,—
Все пніемъ и смхомъ побждать,
И въ красот великой и холодной
Безцльно жить, безцльно умирать.
Вашъ вольный шумъ — для сердца укоризна.
Мой духъ влечетъ къ вамъ древняя любовь.
Не прахъ земли, а вы — моя отчизна,
Вы — то чмъ былъ и чмъ я буду вновь!..
1895.
* * *
Увы! Что сдлалъ жизни холодъ.
Съ душой печальною: туда,
Гд ты былъ радостенъ и молодъ,
Не возвращайся никогда!
* * *
Все такъ же розовъ цвтъ миндальный,
И ночью море дышитъ вновь.
Но гд восторгъ первоначальный,
Гд наша прежняя любовь?
Мгновенья счастья стали рже.
На высяхъ горъ вечерній свтъ,
Долины, рощи, волны — т же,
И только молодости нтъ!
1896.
Передъ грозой.
Не пылитъ еще дорога,—
Но везд уже тревога,
Непонятная тоска.
Утомительно для слуха
Гд-то ноетъ, ноетъ муха
Въ тонкой стк паука.
И похожъ далекій громъ
На раскатъ глухого смха.
Въ черной тьм, въ лсу ночномъ —
Грозовой тяжелый запахъ,
Удушающаго мха,
Въ неб — гулъ глухого смха.
О, тяжелый, душный запахъ!
Этотъ мракъ не успокоитъ,—
Сердце бьется, сердце ноетъ,
Въ сердц — вщая тоска.
Гд-то муха ноетъ въ лапахъ,
Въ страшныхъ лапахъ паука…
1896.
Зимніе цвты.
Въ эти блые дни мы живемъ, какъ во сн.
Наше сердце баюкаетъ нга
Чьихъ-то ласкъ неживыхъ въ гробовой тишин
Усыпительно мягкаго снга.
Если въ комнат ночью при ламп сидишь,—
Зимній городъ молчитъ за стною,
И такая кругомъ безконечная тишь,
Какъ на дн, глубоко подъ водою.
Даже снгъ въ переулк ночномъ не хруститъ.
Съ каждымъ днемъ въ моей кель все тише,
Только саванъ холодный и нжный блеститъ
При лун на блющей крыш.
И подобье прозрачныхъ невиданныхъ розъ —
По стеклу ледяныя растенья
Ночью въ лунномъ сіяніи чертитъ морозъ
Невозможныхъ цвтовъ сновиднья.
1897.
Спокойствіе.
Мы близки къ вчному концу,
Но не возропщемъ на Создателя…
Уже не въ зеркал гадателя,
Мы видимъ смерть лицомъ къ лицу.
Всю жизнь безвыходнымъ путемъ,
Сквозь щели узкія, бездонныя,
Во тьм, кроты слпорожденные,
Къ могил ощупью полземъ,—
Къ той черной ям, къ западн,
Гд ожидаетъ неизвстное,—
Сквозь подземелье жизни тсное
Идемъ и бродимъ, какъ во сн,
И шепчемъ: скоро ли конецъ?
Верховной Вол покоряемся,
За жизнь безумно не цпляемся,
Какъ утопающій пловецъ….
Съ печатью смерти на чел,
Искали правды въ беззаконіи,
Искали въ хаос гармоніи,
Искали мы добра во зл,—
Затмъ, что насъ покинулъ Богъ:
Отвергнувъ ангела хранителя,
Мы звали духа-соблазнителя,
Но намъ и дьяволъ не помогъ.
Теперь мы больше не зовемъ,
Передъ дверями заповдными,
Блуждая призраками блдными,
Мы не стучимся и не ждемъ.
Мы успокоились давно:
Надежды нтъ и нтъ раскаянья,
И полны тихаго отчаянья,
Мы опускаемся на дно.
1897.
Воля.
Слышишь, гд-то далеко
Плачетъ колоколъ?
Какъ душ моей легко
Въ одиночеств!
По невдомой троп,
Въ блдныхъ сумеркахъ,
Ухожу къ нмой толп
Скалъ нахмуренныхъ.
Отъ враговъ и отъ друзей.
Въ тихой пропасти,—
Только тамъ, гд нтъ людей,
Легче дышится…
Въ счастьи друга не зови:
Молча, радуйся.
Сердцу сладостнй любви —
Воля дикая.
1897.
* * *
Синетъ море слишкомъ ярко,
И въ глубин чужихъ долинъ
Подъ зимнимъ солнцемъ рдетъ жарко
Благоуханный апельсинъ.
Но цломудрены и жалки,
Вы сердцу чуткому милй,
О безуханныя фіалки
Родимыхъ сверныхъ полей!
1897.
* * *
…. Онъ сидлъ на гранитной скал,
За плечами поникли два темныхъ крыла.
А внизу между тмъ на далекой земл
Разстилалась вечерняя мгла,
И какъ робкія звзды въ прозрачной тни,
Въ городахъ въ этотъ часъ зажигались огни.
И сидлъ онъ и думалъ: ‘какъ счастливы т,
Кто для сна въ этотъ мигъ могутъ очи сомкнуть!
Только мн одному никогда не уснуть:
Повелитель міровъ на нмой высот
Съ безграничною властью моей,—
Я завидую участи жалкихъ людей,
А завидую тмъ, кто ничтоженъ и слабъ,
Кто жестокому небу послушенъ, какъ рабъ,
Кто надъ грудами золота жадно поникъ,
Кто безумно ликуетъ надъ жертвой въ крови,
Кто въ объятьяхъ блудницы забылся на мигъ,
Кто виномъ опьяненъ, кто отдался любви,—
Только бъ чмъ-нибудь скорбныя думы унять,
Только бъ мертвую скуку въ груди заглушивъ,
Охватилъ бы всю душу могучій порывъ,
Только бъ боль отъ сознанья могла перестать:
Эта боль хуже всхъ человческихъ мукъ!
Исчезаютъ міры, пролетаютъ вка,
Но сознанье мое — заколдованный кругъ,
Но темница моя — роковая тоска 1
Я могу потушить милліоны планетъ,—
Но лишь сердце въ груди я убить не могу:
Отъ него въ цломъ мір спасенія нтъ,
Отъ него я напрасно бгу.
Вчно все до послдняго атома знать —
Формы, звуки, движенья, цвта —
Знать, какой вопіющій обманъ красота,
И что кром обмана намъ нечего ждать,
Что за нимъ — пустота!…
И нельзя умереть, позабыться, уйти,
Ни забвенья, ни мира нигд не найти!
Смерти, смерти!’…
И въ грозный, далекій предлъ,
Гд лишь хаосъ царитъ, гд кончается міръ,
Сквозь мерцающій синій эиръ
Онъ, какъ черная туча, стремглавъ полетлъ.
Но напрасно руками онъ очи закрылъ
И ропталъ, и метался,— забвенія нтъ:
Ураганъ метеоровъ, и звздъ, и планетъ,
И надъ грудами груды свтилъ
Выступаютъ во мгл, издваясь надъ нимъ,
И страдающій Духъ, жаждой смерти томимъ,
Будетъ вчно стремиться впередъ,
Но покоя нигд, никогда не найдетъ.
1885
* * *
Порой, когда мн въ грудь отчаянье тснится,
И я смотрю на міръ съ проклятіемъ въ устахъ,—
Въ душ безумное веселье загорится,
Какъ отблескъ молніи въ свинцовыхъ облакахъ:
Такъ звонкій ключъ изъ ндръ подземнаго гранита,
Внезапно вырвавшись, отъ счастія дрожитъ,—
И сразу въ этотъ мигъ неволя позабыта,
И въ буйной радости онъ блещетъ и гремитъ.
1887.
Больной.
День ото дня все чаще и грустне
Я къ зеркалу со страхомъ подхожу,
И какъ лицо мое становится блдне,
Какъ меркнетъ жизнь въ очахъ, внимательно слжу.
Взгляну ли я въ окно,— на даль полей и неба
Ложится тусклое, огромное пятно,
И прежній, сладкій вкусъ вина, плодовъ и хлба
Я позабылъ уже давно…
При звукахъ дтскаго плнительнаго смха
Мн больно, и порой, въ глубокой тишин
Людскіе голоса какимъ-то дальнимъ эхо
Изъ ближней комнаты доносятся ко мн.
Въ словахъ друзей моихъ ловлю я сожалнье,
Я вижу, какъ со мной имъ трудно говорить,
Какъ въ ихъ неискреннемъ, холодомъ утшеньи
Проглядываетъ мысль: ‘теб не долго жить!’
А между тмъ я умереть не въ силахъ:
Пока есть капля крови въ жилахъ,
Я слишкомъ жить хочу, я не могу не жить!
Пускай же мн грозятъ борьба, томленье, муки
И посл приступовъ болзни роковой —
Дни, мсяцы, года тяжелой, мертвой скуки,—
Я все готовъ терпть съ покорностью нмой,
Но только бъ у меня навкъ не отнимали
Янтарныхъ облаковъ и безконечной дали,
Но только бъ не совсмъ изъ міра я исчезъ,
И только бъ иногда мн посмотрть давали
На маленькій клочокъ лазуревыхъ небесъ!
1885.
Весна.
Лучи, что изъ окна ко мн на столъ упали,
Весенній гамъ и крикъ задорныхъ воробьевъ,
На темной лстниц далекій звукъ рояли,
Или лазурь небесъ, что ярко засіяли
Тамъ, межъ кирпичныхъ стнъ тснящихся домовъ,—
Вотъ все, что нужно мн для смутнаго волненья.
Когда бываешь радъ, не вдая чему,
И хочется рыдать, и жаждешь вдохновенья,
Когда забыть готовъ суровую зиму.
Я счастливъ только тмъ, что позабылъ мученья,
Что все-таки мн милъ и дорогъ Божій свтъ,
Что скоро будетъ май, и зашумятъ дубравы,
Я счастливъ, какъ дитя, тмъ, что мн двадцать лтъ,
Я счастливъ безъ любви, безъ гордыхъ длъ и славы.
Ко мн, мечты, ко мн! въ блистательный туманъ
Окутайте мн взоръ и дерзкій умъ свяжите,
О повторите вновь божественный обманъ,
И чтобъ я счастливъ былъ, про счастье мн солгите!
1885.
* * *
Когда вступалъ я въ жизнь, мн рисовалось счастье,
Какъ свтлый чудный садъ, гд втерокъ качалъ
Гирлянды блыхъ розъ, не знающихъ ненастья,
И легкія струи фонтановъ колебалъ,
Гд кружевомъ взвились причудливыя зданья,
И башенъ, и зубцовъ такъ нженъ былъ узоръ,
Что въ розовомъ огн вечерняго сіянья
Просвчивалъ насквозь ихъ матовый фарфоръ,
Толпу нарядныхъ женъ баюкали гондолы,
Роняя за собой надъ зеркаломъ прудовъ
То складки бархата и звуки баркароллы,
То вздохи мандолинъ и лепестки цвтовъ.
На гладкихъ лстницахъ изъ чернаго агата
Павлины нжились, и въ чудные цвта
Окрашивался блескъ ихъ пышнаго хвоста,
И всюду — музыка, и волны аромата,
И надо всмъ любовь, любовь и красота…
Но жизнь была не рай, а трудъ во мгл глубокой,
Унылый, вчный трудъ сегодня, какъ вчера,
Безсонницы ночей, нмые вечера
Въ рабочей комнат при ламп одинокой,
За то бываютъ дни, когда я сознаю,
Что въ мукахъ и борьб есть что-то мн родное,
Такое близкое и сердцу дорогое,
Что я почти готовъ любить печаль мою,
Любить на дн души болзненныя раны
И срый полумракъ, и холодъ, и туманы.
За прежній міръ надеждъ, лазури, нгъ и розъ,
Быть-можетъ, я не дамъ моихъ страданій милыхъ
И бдной комнаты, и сумерекъ унылыхъ,
И тайныхъ жгучихъ слезъ…
1885.
Совсть.
Поэтъ, у ногъ твоихъ волнуется, какъ море,
Голодная толпа и ропщетъ, и грозитъ,
Стучится робко въ дверь безпомощное горе,
И призракъ нищеты въ лицо теб глядитъ,—
А ты… изнженный, больной и пресыщенный,
Ты заперся на ключъ отъ воплей и скорбей,
Не начиная жить, ты жизнью устрашенный,
Бжалъ, закрывъ глаза, отъ міра и людей.
Надъ книгой ты скорблъ, ты плакалъ надъ собою,
И, презирая трудъ, о подвигахъ мечталъ,
И, въ праздности гордясь печалью міровою,
Стенаньямъ гибнущихъ безчувственно внималъ.
Игралъ ты, какъ дитя, въ искусство и науку.
Въ уютной комнат ты для голодныхъ плъ
Свою развратную, безсмысленную скуку,
И хлбъ чужой, какъ воръ, всю жизнь безпечно лъ.
Объ истин кричалъ, но въ истину не врилъ,
И чувства мнимаго любуясь красотой,
Какъ въ зеркал актеръ любуется собой,—
Въ слезахъ раскаянья ты лгалъ и лицемрилъ!
Что могъ бы ты сказать измученному міру?
Кому свою печаль ничтожную поешь?..
Твой безполезный стихъ — кощунственная ложь,—
Разбей ненужную, безсмысленную дару!..
Съ людьми ты не хотлъ бороться и страдать,
Ни разу на мольбу ты не далъ имъ отвта,
И смешь ты себя, безумецъ, называть
Священнымъ именемъ поэта!…
1887.
Пророкъ еремія.
О, дайте мн родникъ, родникъ воды живой!
Я плакалъ бы весь день, всю ночь въ тоск нмой
Слезами жгучими о гибнущемъ народ.
О, дайте мн пріютъ, пріютъ въ степи глухой!
Покинулъ бы навкъ я край земли родной,
Ушелъ бы отъ людей скитаться на свобод.
Зачмъ меня, Господь, на подвигъ Ты увлекъ?
Открою лишь уста, въ устахъ моихъ — упрекъ…
Но ненавистенъ Богъ — служителямъ кумира!
Усталъ я проклинать насилье и порокъ,
И что имъ истина, и что для нихъ пророкъ!
Отъ сна не пробудить царей и сильныхъ міра…
И я хотлъ забыть, забыть въ чужихъ краяхъ
Народъ мой, гибнущій въ позор и цпяхъ.
Но я не могъ уйти — вернулся я въ неволю.
Огонь — въ моей груди, огонь — въ моихъ костяхъ…
И какъ мн удержать проклятье на устахъ?
Оно сожжетъ меня, но вырвется на волю!..
1887.
Развалины.
Въ тотъ день укрпленные города
будутъ какъ развалины въ лсахъ,
и будетъ пусто.
Кн. Исаія XVII.
То былъ зловщій сонъ: по дебрямъ и лсамъ,
Казалось, я блуждалъ, не находя дороги,
Ползли надъ головой, нахмурены и строги,
Гряды свинцовыхъ тучъ по блднымъ небесамъ,
И втеръ завывалъ, гуляя на простор,
И воронъ, каркая, кружился надо мной,
И нелюдимый боръ, какъ сумрачное море,
Таинственно гудлъ въ пустын вковой…
И вотъ, когда я шелъ кустарникомъ дремучимъ,
Во мрак увидалъ я груды кирпичей,
Покрыты были мхомъ расщелины камней,
И плиты поросли репейникомъ колючимъ.
По шаткимъ ступенямъ спустился я къ рк,
Гд арки отъ мостовъ и темныя громады
Низверженныхъ бойницъ чернли вдалек.
Клубящійся туманъ опуталъ амфилады
Разрушенныхъ дворцовъ и волны, и лса,
И палевой зари желтла полоса
Межъ дремлющихъ столбовъ гранитной колоннады,
И разстилалъ заливъ безжизненную даль
Едва мерцавшую, какъ матовая сталь.
То правда или нтъ, но мнилось, что когда-то
Бродилъ я много разъ по этимъ берегамъ:
И сердце дрогнуло, предчувствіемъ объято…
О нтъ, не можетъ быть, не врю я очамъ!
Въ столиц молодой все пышно и богато,
Тамъ — жизнь и суета, а здсь лишь дикій боръ,
Внчая мертвый прахъ покинутыхъ развалинъ.
Уходитъ безъ конца въ невдомый просторъ,
И шумъ его втвей, торжественно-печаленъ,
Доносится ко мн, какъ грозный приговоръ:
‘— Тебя я побдилъ, отверженное племя!
Довольно вамъ грозить желзомъ и огнемъ,
Безсильные рабы! Мое настало время,
И снова мой наметъ раскинулъ я кругомъ.
Мои кудрявыя, зеленыя дружины
Я приступомъ повелъ съ полуночныхъ пустынь
На величавый рядъ незыблемыхъ твердынь,
И вотъ въ пыли лежатъ ихъ жалкія руины!…’
Но шопоту деревъ я крикомъ отвчалъ:
— О нтъ, неистребимъ нашъ свтлый идеалъ!
Надяться и ждать, любить и ненавидть,
И кровью истекать въ мучительной борьб,
Чтобъ зданіе вковъ въ развалинахъ увидть,
О, нтъ, могучій лсъ, не врю я теб!
И смло проложу я путь къ желанной цли!…’
А сосны мрачныя попрежнему шумли,
И мн насмшливо кивали головой,
И я бжать хотлъ съ безумною тоской,
Но лсъ меня хваталъ колючими втвями,
Какъ будто длинными, костлявыми руками,
И рвался я впередъ и, ужасомъ объятъ,
Проснулся наконецъ… Съ какимъ порывомъ жаднымъ
Я бросился къ окну, какъ былъ я дтски радъ,
Какъ стало для меня все милымъ и отраднымъ:
И утра блднаго сырая полутьма,
И вчный гулъ толпы на улиц широкой,
Свистковъ протяжный вой на фабрик далекой,
И тяжкій громъ колесъ, и мокрые дома.
Пусть небо надо мной безжизненно и мутно…
Я тхъ, кого вчера презрніемъ клеймилъ,
Изъ глубины души теперь благословилъ!
О, какъ поближе къ нимъ казалось мн уютно,
Какъ просто и тепло я вновь ихъ полюбилъ!
1884.
Солнце.
(Мексиканское преданіе).
Въ дни былые солнце грть устало:
Безъ лучей, безъ жизни и тепла
Въ небесахъ, какъ трупъ, оно лежало,
И покрыла міръ ночная мгла.
Въ темнот рыбакъ не видлъ сти,
Звроловъ капканы потерялъ,
Люди въ страх плакали, какъ дти,
И повсюду голодъ наступалъ.
Но герой Тонати златокудрый
Міръ спасти отъ гибели хотлъ
И на край земли — спокойный, мудрый —
Онъ пошелъ въ невдомый предлъ.
Наклонясь къ обрывистому краю,
Онъ воскликнулъ, бездну увидавъ:
‘Я за васъ, о люди, умираю!…’
И впередъ онъ кинулся стремглавъ.
Но порывъ любви непобдимой
Спасъ его, и, хаосомъ объятъ,
Какъ алмазъ, прошелъ онъ невредимо
Чрезъ огонь и смерть, и самый адъ.
И для міра новое свтило,
Онъ блеснулъ, какъ молнія въ ночи,
Онъ дышалъ божественною силой,
Разсыпалъ побдные лучи.
Солнце, солнце!… весь преображенный,
То герой на небо восходилъ:
Темный міръ, страданьемъ утомленный,
Онъ любовью кротко озарилъ.
1886.
* * *
Весь этотъ жалкій міръ отчаянья и муки,
Земля и сводъ небесъ, моря и выси, горъ,
Вс впечатлнія, вс образы и звуки,
Весь этотъ пасмурный и тсный кругозоръ
Мн кажутся порой лишь грезою ничтожной,
Лишь дымкой легкою надъ бездной пустоты,
Толпою призраковъ мелькающихъ тревожно
И бредомъ тягостнымъ болзненной мечты.
И сердце робкое сжимается тоскливо,
И жалко мн себя, и жалко мн людей,
Во власть покинутыхъ судьб несправедливой,
Во тьм блуждающихъ толпою сиротливой,
Природой-мачехой обиженныхъ дтей…
Негодованіе безсильныхъ замираетъ,
И чувства новаго рождается порывъ,
И трепетную грудь высоко подымаетъ
Какой-то нжности ласкающій приливъ,
Какой-то жалости внезапное волненье,
Участіе ко всмъ, кто терпитъ, какъ и я,
Тревогу тхъ же думъ, такія же сомннья,
Кто такъ же изнемогъ подъ ношей бытія.
За горькій ихъ удлъ я полонъ къ нимъ любовью,
Я все готовъ простить — порокъ, вражду и зло,
Готовъ пойти на казнь, чтобъ сердце жаркой кровью.
Терзаемо за нихъ, по капл истекло!..
1883.
На птичьемъ рынк.
(Изъ Анри Казалиса).
Тоскуя въ клтк, опустилъ
Орелъ безпомощныя крылья,
Зрачки лниво онъ смежилъ
Въ тупомъ отчаяньи безсилья…
А рядомъ — мирный уголокъ,
Гд о свобод не горюя,
Съ голубкой счастливъ голубокъ,
Цлуясь, нжась и воркуя…
И полонъ дикой красоты,
Порой кидаетъ взоръ надменный
Орелъ на ласки той четы,
Ничтожной, пошлой и блаженной.
1884.
* * *
О жизнь, смотри:— во мгл унылой
Не отступилъ я подъ грозой:
Еще помримся мы силой,
Еще поборемся съ тобой!
Нтъ, съ робкимъ плачемъ и смиреньемъ
Не мн у ногъ твоихъ лежать:
Я буду смхомъ и презрньемъ
Твои удары отражать.
Чмъ глубже мракъ, печаль и бды,
И раны сердца моего,—
Тмъ будетъ громче гимнъ побды,
Тмъ будетъ выше торжество!
1885.
* * *
Часовой на посту долженъ твердо стоять:
У тебя молодыя, здоровыя руки,
Ты не въ прав на міръ и на Бога роптагь,—
Ты рожденъ для труда, не для призрачной муки.
Надоли намъ вчные стоны твои,
Постыдись! неужель ты умешь, какъ два
Лишь вздыхать при лун о погибшей любви,
Неужель въ теб нтъ ни отваги, ни гнва!
О, поврь,— если въ битву съ могучимъ врагомъ,
Презирая мученья, ты кинешься смло,
Полонъ жгучей любовью, враждой и стыдомъ,
Если жизнь ты отдашь за великое дло,—
Будутъ дтской игрою казаться теб
Твои прежнія псни, мечты и страданья,
Ты смертельныя раны забудешь въ борьб,
Вмсто жалобъ и слезъ и проклятій судьб —
Ты въ крови будешь пть свтлый гимнъ упованья!
1886.

II.

* * *
Сегодня въ заговоръ вступили ночь и розы,
И звзды блдныя, смясь, мн говорятъ:
‘Ты, гордый человкъ, не врующій въ грезы,
Зачмъ пришелъ ты къ намъ въ душистый, темный садъ?
За лампою, межъ книгъ, бесдуя съ друзьями,
Не ты ли самъ шутилъ, ораторъ молодой,
Надъ пньемъ соловья и глупыми стихами,
Надъ вздохами любви и двственной луной…
Теперь ты — здсь, межъ насъ, но гд твое безстрастье
Безумецъ, въ эту ночь попробуй не любить
И жажду красоты разсудкомъ побдить,
Попробуй не мечтать, не тосковать о счастьи!
Дитя, ты помнишь ли совты умныхъ книгъ?
Такъ смйся же теперь, не вря нашей власти.
Но что съ тобой? О чемъ ты плачешь? блдный ликъ
Зачмъ на грудь твою въ отчаяньи поникъ?
Ужель твой гордый умъ подъ жгучимъ вихремъ страсти
Дрожитъ и зыблется, какъ сломанный тростникъ!..’
1887.
* * *
Въ путь, скоре въ далекій, невдомый путь!
Жаждетъ сердце мое безпредльной лазури.
И глаза, и лицо, и горячую грудь
Я открою навстрчу несущейся бури.
Дальше, дальше!.. пускай ураганомъ летятъ
Степи, волны, лса, города и селенья.
Все, что было мн мило, умчится назадъ,
Я забыться хочу въ этомъ вихр движенья!
Дальше, дальше!.. въ лучахъ восходящаго дня
Широко предо мною мой путь золотится…
Ни вражда, ни любовь не удержатъ меня,—
И лечу, я лечу, какъ свободная птица!
1886.
* * *
О дайте мн забыть туманы и метели
Въ затишьи и тепл на взморьи голубомъ,
И въ глубин долинъ, какъ въ мирной колыбели,
Съ улыбкой задремать невозмутимымъ сномъ,
Чтобъ тамъ, на свер, подъ грохотъ снжной вьюги
Я могъ припоминать во мгл моихъ ночей
Мой тихій уголокъ, мой садъ на дальнемъ юг
Въ сіяньи золотомъ полуденныхъ лучей,
И дремлющій аулъ, гд — тихо и безлюдно,
Крутыхъ, лсистыхъ горъ утесистый обрывъ,
И въ зелени холмовъ, какъ въ рамк изумрудной,
Роскошной бирюзой сверкающій заливъ.
1883.
Южная ночь.
О, ночь полуденнаго края,
Полна ты мощной красотой,
По небу тихо пролетая
Надъ очарованной землей.
Горя, какъ жемчугомъ, звздами,
Ты ароматомъ облита,
Прозрачно-синими тнями
Ты, словно дымкой, обвита,
И какъ надъ зеркаломъ, склоняясь
Надъ гладью моря голубой,
Залюбовалась ты собой,
Нарядомъ пышнымъ облекаясь…
Скажи, богиня, для кого
Ты въ ризы брачныя одта?
Ты ждешь ли друга своего
Порфироноснаго разсвта,
Чтобъ полонъ дерзостныхъ надеждъ,
Онъ, какъ дрожащими устами,
Твоихъ лазуревыхъ одеждъ
Коснулся алыми лучами,
Чтобъ лучезарный, юный богъ
Съ тебя покровъ сорвалъ, ликуя,
И тло смуглое зажегъ
Могучимъ зноемъ поцлуя,
Чтобъ вся блдня, вся дрожа,
Ты отдалась ему мятежно,
Какъ вешній цвтъ фіалки нжной,
Благоуханна и свжа,
Чтобъ ты съ улыбкой тихо тая
Подъ лаской утра и тепла,
О ночь, вакханка молодая,
Въ объятьяхъ солнца умерла!
1884.
На высот.
Какъ брилліантовыя скалы,
Возноситъ глетчеръ груды льдинъ —
Голубоватые кристаллы
Какихъ-то царственныхъ руинъ.
И блещутъ — нестерпимо-ярки —
Изъ цльной глыбы хрусталя
Зубцы, готическія арки
И безграничныя поля,
Гд подъ іюльскими лучами
Изъ гротовъ тающаго льда
Грохочетъ мутными струями
Блдно-лазурная вода.
А тамъ вдали, какъ великаны,
Утесы Шрекгорна встаютъ
И одваются въ туманы,
И небо приступомъ берутъ.
И съ чудной граціей повисли,
Янтарной дымкой обвиты,
Полувоздушные хребты,
Какъ недосказанныя мысли,
Какъ золотистые цвты.
1885.
Въ Альпахъ.
Я никогда предъ вчной красотою
Не жилъ, не чувствовалъ съ такою полнотою.
Но все мн кажется, что я не на земл,
Что я перенесенъ на чуждую планету:
Я врить не могу такой прозрачной мгл,
Такому розовому свту,
И врить я боюсь, чтобъ снговой обвалъ
Такъ тяжело ревлъ и грохоталъ,
Что эти пропасти такъ темны,
Что эти груды дикихъ скалъ
Такъ подавляюще-огромны,
Не врю, чтобы могъ я видть предъ собой
Такой просторъ необозримый,
Чтобъ небо вспыхнуло за черною горой
Серебряной зарей —
Зарей луны еще незримой,
Что въ темно-синей вышин —
Такая музыка безмолвія ночного,
И не доносится ко мн
Въ глубокой тишин
Ни шороха, ни голоса земного:
Какъ будто нтъ людей, и я совсмъ одинъ,
Одинъ — лицомъ къ лицу съ безвстными мірами,
Въ кругу таинственно-мерцающихъ вершинъ,
Заброшенъ въ небеса среди пустыхъ равнинъ,
Покрытыхъ вчными снгами
И льдами дремлющихъ лавинъ…
О, пусть такой крас не врю я, какъ чуду,
Но что бы ни было со мной —
Нигд и никогда, ни передъ чьей красой —
Я этой ночи не забуду.
1885.
* * *
Черныя сосны на блый песокъ
Кинули странныя тни,
Знойныя крылья сложилъ втерокъ,
Полонъ задумчивой лни.
Море чуть дышитъ… въ объятьяхъ волны
Небо таинственно дремлетъ,
И дуновенью святой тишины
Сердце усталое внемлетъ.
1887.
* * *
По ночамъ втерокъ не коснется чела,
На балкон свча не мерцаетъ,
И межъ блыхъ гардинъ темно-синяя мгла
Тихо первой звзды ожидаетъ.
По утрамъ открываю окно и гляжу,
Распустились ли гроздья сирени,
И безъ дла въ поляхъ цлый день я брожу,
Полонъ кроткой, чарующей лни.
Словно съ кмъ-то живымъ говорю я въ лсахъ,
Непонятной тоской опьяненный, %
И въ моихъ одинокихъ, безумныхъ мечтахъ
Безъ любви — я живу, какъ влюбленный…
1887.
Даль.
Я къ берегу сошелъ: противны мн лса,
Гд буйный пиръ весны томитъ меня тревогой,
Гд душно отъ цвтовъ, гд жизни слишкомъ много..
А здсь передо мной бездушная краса —
Здсь только волны, тучи, небеса,
Ихъ вчный полусонъ таинственно безмолвный
Баюкаетъ мн мозгъ, недугомъ знойнымъ полный,
И притупляетъ боль сознанья моего,
И если долго я гляжу на эти волны,
Гд все — движенье, блескъ и шумъ, но все — мертво
Тогда въ груди моей ужъ больше нтъ страданій,
Надеждъ, любви, воспоминаній,
Я ничему не радъ, мн ничего не жаль,
И весь я ухожу туда, въ нмую даль,
Что ветъ на меня знакомою печалью.
О какъ бы слиться намъ, обняться крпче съ ней,
Но такъ, чтобъ эта даль могла остаться далью
Вблизи, вокругъ меня, въ глазахъ, въ груди моей!
1885.
* * *
Ласковый вечеръ съ землею прощался,
Листъ шелохнуться не смлъ въ ожиданьи.
Грохотъ телги вдали раздавался…
Звзды, дрожа, выступали въ молчаньи.
Синее небо — глубоко и странно,
Но не смотри ты въ него такъ пытливо,
Но не ищи въ немъ разгадки желанной,—
Синее небо,— какъ гробъ, молчаливо.
1887.
* * *
Задумчивый Сентябрь роскошно убираетъ
Лса увядшіе багряною листвой,
Такъ мертвое дитя для гроба украшаетъ
Рыдающая мать цвтами и парчой
Гляжу на блдные, лазуревые своды
Безжизненныхъ небесъ и чувствую въ тиши
Согласье тайное измученной души
И умирающей природы.
1887.
* * *
Пощады я молю! не мучь меня, Весна,
Не подходи ко мн съ болзненною лаской,
И сердца не буди отъ мертвеннаго сна
Своей младенческой, но трогательной сказкой.
Ты видишь, какъ я слабъ,— о сжалься надо мной!
Меня томитъ и жжетъ твой втеръ благовонный.
Я дорого купилъ забвенье и покой,—
Оставь же ихъ душ страданьемъ утомленной…
1886.
* * *
Природа говоритъ мн съ царственнымъ презрньемъ:
‘Уйди, не нарушай гармоніи моей!
‘Твой плачъ мн надолъ, не оскорбляй мученьемъ
‘Спокойствія моихъ лазуревыхъ ночей.
‘Я все теб дала — жизнь, молодость, свободу,—
‘Ты все, ты все отвергъ съ безсмысленной враждой,
‘И дерзкимъ ропотомъ ты оскорбилъ природу,
‘Ты мать свою забылъ — уйди, ты мн чужой!
‘Иль мало для тебя на неб звздъ блестящихъ,
‘Нмого сумрака въ задумчивыхъ лсахъ,
‘И чудной музыки въ волнахъ моихъ шумящихъ
‘И дикой красоты въ заоблачныхъ горахъ?
‘Я все теб дала,— и въ этомъ чудномъ мір
‘Ты не сумлъ хоть разъ счастливымъ быть, какъ вс:
‘Какъ счастливъ зврь въ лсу и ласточка въ эир,
‘И дремлющій цвтокъ въ серебряной рос.
‘Ты радость бытія сомнньемъ разрушаешь:
‘Уйди! ты гадокъ мн, безсильный и больной…
‘Пытливымъ разумомъ и гордою душой
‘Ты счастья безъ меня ищи себ, какъ знаешь!’
1887.
* * *
И вотъ опять проносятся, играя,
Какъ вереница чудныхъ сновъ,
По небесамъ ликующаго Мая
Гряды жемчужныхъ облаковъ,
Намъ вчно милъ привтъ его коварный,
А между тмъ ужъ сколько разъ,
Обвороживъ улыбкой свтозарной,
Весна обманывала насъ!
Но что мн въ томъ: пускай за призракъ счастья
Погибло тысячи людей,
Купивъ цной угрюмаго ненастья
Тепло и ласку вешнихъ дней,—
На этотъ разъ такъ глубоко и ровно
Лазурью блещетъ сводъ небесъ
И очи звздъ мерцаютъ такъ любовно,
Такъ нжно-зеленъ юный лсъ,
Что, все простивъ, я долженъ имъ поврить,
Къ природ кинувшись на грудь:
Ей, наконецъ, наскучитъ лицемрить,
Ей будетъ стыдно обмануть…
Я такъ усталъ въ цпяхъ моей неволи
И въ долгой медленной борьб,—
Нтъ, не прошу, но, какъ законной доли,
Я счастья требую себ:
О свтлый Май, пока еще не поздно,
Ты мн не въ прав отказать —
Меня хоть разъ, какъ жертву смерти грозной,
Цвтами жизни увнчать!
1884.
* * *
Здсь, въ тепломъ воздух, пропитанномъ смолою,
Грибовъ и сырости, и блеклаго листа
Сильне запахъ предъ грозою,
И нитки паутинъ надъ влажною травою
Окрашены пестрй въ блестящіе цвта,
Томительнй пчелы полдневное жужжанье,
Тяжеле ароматъ отъ липовыхъ цвтовъ,
И ландышей лсныхъ нжнй благоуханье,
И ярче близна березовыхъ стволовъ.
Здсь все еще полно неясною тревогой…
Но тни грозныя надъ нивою скользятъ,
И пыль уже взвилась надъ знойною дорогой,
И скоро подъ дождемъ колосья зашумятъ.
1887.
Посл грозы.
Минутная гроза умчалась далеко.
Межъ тучъ, разорванныхъ порывомъ краткой бури,
Мелькнула бирюза сверкающей лазури.
Вс окна въ комнат открылъ я широко,—
И теплый ароматъ земли, дождемъ омытой,
Съ благоуханьемъ травъ принесъ мн втерокъ,
И къ солнцу протянулъ свой бархатный цвтокъ
Геліотропъ въ саду, лучами весь облитый,
Залетный жукъ гудитъ и бьется о стекло.
Вспорхнула бабочка,— прозрачно и свтло,
Въ отлив янтаря рубиновымъ узоромъ
Два крылышка сквозятъ надъ влажной резедой…
А тамъ, вдали — поля съ ихъ голубымъ просторомъ,
И тянутся лса зубчатою стной
На рубеж небесъ…
И радуясь безлюдью,
Пахучей свжестью дышу я полной грудью.
Но вотъ толпа дтей сбжалась подъ окномъ,
Чтобъ въ лужу опустить корабликъ изъ бумаги,
Звенятъ ихъ голоса, полны живой отваги,
Звенятъ, какъ бы въ отвтъ на дальній, слабый громъ,
И смхомъ молодымъ, какъ музыкой веселой,
Побдно заглушенъ раскатъ его тяжелый.
1885.
Въ поляхъ.
Зданья, трубы, кресты колоколенъ —
Все за мной исчезаетъ вдали,
Свжій воздухъ — прозраченъ и воленъ,
Напоенъ ароматомъ земли.
И скользятъ, какъ жемчужная пна,
Облака изъ-за дальнихъ холмовъ
Надъ стогами пахучаго сна,
Надъ каймой темно-синихъ дубровъ,
И стада отдыхаютъ лниво,
На душистомъ ковр муравы,
Надъ болотами стаей крикливой
Изъ высокой и влажной травы,
Гд блестятъ бирюзой незабудки
Подъ огромнымъ листомъ лопуха,—
Подымаются дикія утки…
Чуть доносится крикъ птуха,
И дымокъ деревушки далекой
Улетаетъ въ безбрежный просторъ,
Что подернутъ слегка поволокой,
Какъ мечтательный, вдумчивый взоръ.
Все вокругъ для меня такъ знакомо,
Словно путникъ изъ чуждыхъ краевъ,
Я вернулся подъ родственный кровъ
Вчно-милаго, стараго дома.
И лучи свтозарнаго дня.
Чистоты цломудренной полны,
Въ мою грудь проникаютъ, какъ волны,
Какъ потокъ голубого огня,
Чтобъ ее съ вышины безграничной
Цлымъ моремъ сіянья облить,
Чтобы душу отъ пыли столичной
Мн струями лазури омыть.
1884.
На Волг
Рка блеститъ, какъ шелкъ лазурно-серебристый,
Въ извилинахъ луки блютъ паруса.
Сквозь утренній туманъ каймою золотистой
Желтетъ отмели песчаная коса.
Невозмутимый сонъ — надъ Волгою могучей,
Порой лишь слышенъ плескъ рыбачьяго весла.
Лса на Жегуляхъ симютъ грозной тучей,
Раскинулись плоты деревнею пловучей,
И тянется дымокъ далекаго села…
Какъ много воздуха, и шири, и свободы!
А людямъ до сихъ поръ здсь душно, какъ въ тюрьм.
И вотъ въ какой стран, среди какой природы
Отчизна рабскимъ сномъ глубоко спитъ во тьм….
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1887.
Молитва природы.
На блдномъ золот померкшаго заката,
Какъ древней надписи причудливый узоръ,
Рисуется черта темно-лиловыхъ горъ.
Таинственная даль глубокимъ сномъ объята,
И все, что въ небесахъ, и все, что на земл,
Ни крикомъ радости, ни ропотомъ страданья
Нарушить не дерзнетъ, скрывался во мгл,
Благоговйнаго и робкаго молчанія.
Преобразился міръ въ какой-то дивный храмъ,
Гд каждая звзда затеплилась лампадой,
Туманомъ голубымъ струится иміамъ,
И горы вознеслись огромной колоннадой,
Тысячелтія промчались надъ вселенной…
О мир и любви съ надеждой неизмнной
Природа къ небесамъ взываетъ каждый день,
Когда спускается лазуревая тнь,
Когда стихаетъ пыль и громъ житейской битвы,
Слезами падаетъ обильная роса,
Когда сливаются ночные голоса
Въ одну гармонію торжественной молитвы
И тихой жалобой стремятся въ небеса.
1883.

III.

* * *
Меня ты, мой другъ, пожалла,
Но врить ли ласк твоей?
Отъ этой случайной улыбки
На сердц еще холоднй:
Бездомный, голодный бродяга
Избитый мотивъ предъ тобой
Играетъ на ветхой шарманк
Дрожащей, неврной рукой,
И жалко его, и досадно
И псня знакома давно,
Чтобъ прочь уходилъ онъ, монету
Ему ты бросаешь въ окно,
1885.
* * *
Мы идемъ по цвтущей дорог,
И надъ нами сіяетъ весна…
Мы блаженны, мы сильны, какъ боги,
Наша жизнь — глубока и полна.
Прочь, боязнь!… Упивайся мечтою,
И не думай о завтрашнемъ дн,
И живи, и люби всей душою,
И отдайся могучей весн!
Намъ не страшны ни муки, ни бды,
Наша молодость чудо свершитъ
И рыданія — въ псни побды,
И печаль въ красоту превратитъ!
Да! надъ міромъ мы властны, какъ боги,
Вся природа для насъ создана…
Такъ впередъ же, впередъ — безъ тревоги
По широкой, цвтущей дорог,
Здравствуй, жизнь и любовь, и весна!
1886.
* * *
Ты читала ль преданья, какъ жгли христіанъ,
Какъ за Бога они умирали,
И съ восторгомъ молили, не чувствуя ранъ,
Чтобъ сильнй палачи ихъ терзали?
Такъ за имя твое прикажи умереть,—
И на смерть я пойду, дорогая:
Буду громко ‘осанна!’, какъ мученикъ, пть
Буду славить любовь, умирая.
1886.
* * *
О дитя, живое сердце
Ты за мячикъ приняла:
Этимъ мячикомъ играешь,
Беззаботно-весела.
Ты, рзвясь, кидаешь сердце
То къ лазури, то во прахъ
Съ тмъ же хохотомъ безпечнымъ
На плнительныхъ устахъ,
1886.
* * *
Не думала ль ты, что, блдный и безмолвный,
Я вновь къ теб приду, какъ нищій, умолять,
Тобой отвергнутый* тобою вчно полный,
Чтобъ ты позволила у ногъ твоихъ рыдать?
Напрасная мечта! Слыхала ль ты порою,
Что въ милой праздности не вс, какъ ты, живутъ
Что гд-то есть борьба и мысль, и честный трудъ,
И что предъ ними ты — ничто съ твоей красою?
Смотри,— меня зоветъ огромный, свтлый міръ:
Есть у меня безсмертная природа
И молодость, и гордая свобода,
И Рафаэль, и Данте, и Шекспиръ!
И думать ты могла, что я томиться буду,
Или у ногъ твоихъ безпомощно рыдать?
Нтъ, стыдно предъ тобой мн слезы расточать,—
Забудь меня скорй, какъ я тебя забуду!
О, неразумное, прелестное дитя,
Ты гнва моего, поврь, не заслужила,—
Но если бъ ты могла понять, какая сила
Была у ногъ твоихъ, когда со мной, шутя,
Играла ты въ любовь, и все потомъ разбила,—
Тогда лицо твое зардлось бы стыдомъ,
И надъ поруганной любовью, надъ мечтами,
Что ты разрушила своими же руками,
Не я, а ты въ отчаяньи нмомъ
Рыдала бы теперь горючими слезами!
1886.
* * *
Давно ль желанный миръ я звалъ къ себ, тоскуя,
Любилъ и проклиналъ любви святую власть,
Давно ли изъ цпей я рвался, негодуя,—
И цпи порвались, и миновала страсть.
Любовь — побждена, но сердце недовольно.
О чемъ оно груститъ, чего ему такъ жаль?
Ужели съ муками душ разстаться больно,
Ужель такъ дороги ей слезы и печаль?
Свобода безъ любви — угрюмая темница:
Отдамъ я все,— и жизнь, и радость, и покой,
Но только бъ вновь любить съ безумною тоской,
Страдать, какъ я страдалъ, и плакать, и томиться!
1886.
Изъ Альфреда Мюссе.
Ты, блдная звзда, вечернее свтило,
Въ дворц лазуревомъ своемъ,
Какъ встница, встаешь на свод голубомъ.
Зачмъ же къ намъ съ небесъ ты смотришь такъ уныло?
Гроза умчалася, и втра шумъ затихъ,
Кудрявый лсъ блеститъ росою, какъ слезами,
Надъ благовонными лугами
Порхаетъ мотылекъ на крыльяхъ золотыхъ.
Чего же ищетъ здсь, звзда, твой лучъ дрожащій?..
Но ты склоняешься, ты гаснешь — вижу я —
Съ улыбкою бжишь, потупивъ взоръ блестящій,
Подруга кроткая моя!
Слезинка ясная на синей риз ночи,
Къ холму зеленому сходящая звзда,
Пастухъ къ теб поднявъ заботливыя очи,
Ведетъ послушныя стада.
Куда жъ стремишься ты въ простор необъятномъ?
На берегъ ли рки, чтобъ въ камышахъ уснуть,
Иль къ морю дальнему направишь ты свой путь
Въ затишьи ночи благодатномъ,
Чтобъ пышнымъ жемчугомъ къ волн упасть на грудь?
О если умереть должна ты, потухая,
И кудри свтлые сокрыть въ морскихъ струяхъ,—
Звзда любви, молю тебя я:
Передъ разлукою, послдній лучъ роняя,
На мигъ остановись, помедли въ небесахъ!
1883.

ПОЭМЫ и ЛЕГЕНДЫ.

Протопопъ Аввакумъ.
I.
Горе вамъ, Никоніане! вы глумитесь надъ Христомъ,—
Утверждаете вы церковь пыткой, плахой да кнутомъ!
Но Господь за угнетенныхъ въ гнв праведномъ возсталъ,
И прольется надъ землею Божьей ярости фіалъ.
Нашу свтлую Россію отдалъ дьяволу Господь:
Пусть же выкупятъ отчизну наши кости, кровь и плоть.
Укрпи меня, о Боже, на великую борьбу,
И пошли мн мощь Самсона, недостойному рабу…
Какъ въ пустын вопіющій, я на торжищахъ взывалъ
И въ палатахъ, и въ лачугахъ сильныхъ міра обличалъ.
Помню, помню дни гоненья:— вотъ въ цпяхъ меня ведутъ
Къ нечестивому синклиту, какъ разбойника, на судъ.
Сорокъ мудрыхъ іереевъ издвались надо мной.
И разжегся духъ мой гнвомъ — поднялъ крестъ я надъ главой
И въ лицо злодямъ плюнулъ, и, какъ зайцы по кустамъ,
Все антихристово войско разбжалось по угламъ.
‘Будьте прокляты!— я крикнулъ,— вамъ позоръ изъ рода въ родъ:
‘Задушили правду Божью, погубили вы народъ!’
Но стрльцовъ они позвали, ополчились на меня.
Рчи полны дикой брани, очи — лютаго огня.
И какъ волки обступили, кулаками мн грозятъ:
‘Еретикъ насъ обезчестилъ, на костеръ его!’ кричатъ.
То не бсы мчатся съ крикомъ чрезъ болото и пустырь,—
Чернецы везутъ разстригу Аввакума въ монастырь
Привезли меня въ Андроньевъ,— тутъ и бросили въ тюрьму,
Какъ скотину, безъ соломы — прямо въ холодъ, смрадъ и тьму.
Тамъ, глубоко подъ землею, въ этой сумрачной нор
Думалъ съ завистью я, гршный, о собачьей конур.
II.
Я три дня лежалъ безъ пищи,— наступалъ четвертый день…
Былъ то сонъ, или виднье,— я не вдаю… Сквозь тнь —
Вижу двери отворились, и волною хлынулъ свтъ,
Кто-то чудный мн явился, въ ризы блыя одтъ.
Онъ принесъ коврижку хлба, онъ мн далъ немного щецъ:
‘На, Петровичъ, шь, родимый!’ и любовно, какъ отецъ,
Смотритъ въ очи, тихо пальцы онъ кладетъ мн на чело,
И руки прикосновенье братски-нжно и тепло.
И счастливый, и дрожащій, я припалъ къ его ногамъ,
И края святой одежды прижималъ къ моимъ устамъ.
И шепталъ я, какъ безумный: ‘дай мн муки претерпть,
Свтъ-Христосъ, родной, желанный,— за Тебя бы умереть!..’
III.
Это было на Устюг: разъ я помню — ввечеру
Старца Божьяго Кирилла привели мн въ конуру.
Съ нимъ въ тюрьм я прожилъ мсяцъ, былъ онъ праведникъ душой,
Но безумнымъ притворялся, полонъ ревности святой.
Все-то пляшетъ и смется, все вполголоса поетъ,
И, качаясь, вмсто бубновъ, кандалами мрно бьетъ,
День юродствуетъ, а ночью на молитв онъ стоитъ,
И горячими слезами цпи мученикъ кропитъ.
Я любилъ его, онъ тяжкимъ былъ недугомъ одержимъ.
Бдный другъ! Какъ за ребенкомъ, я ухаживалъ за нимъ.
Онъ страдать умлъ такъ кротко: весь въ жару изнемогалъ,
Но съ пылающаго тла власяницы не снималъ.
Я печальный голосъ брата до сихъ поръ забыть не могъ:
‘Дай мн пить!’ бывало скажетъ, взоръ — такъ нженъ и глубокъ.
На рукахъ моихъ онъ умеръ, безмятежно и свтло,
Какъ у спящаго младенца, было мертвое чело.
И покойника, прощаясь, я въ уста поцловалъ:
Спи, Кириллушка, сердечный, спи,— ты много пострадалъ.
Надъ твоей могилой тихой херувимы сторожатъ,
Спи же, другъ, легко и сладко, отдохни, усталый братъ!
IV.
Въ конур моей подземной я покинутъ былъ опять
Цлымъ міромъ. Даже время пересталъ я различать,
Поглуплъ совсмъ отъ горя: день и ночь въ углу сидишь,
Да замерзшими ногами въ землю до крови стучишь.
Если жъ солнце въ щель заглянетъ и блеснетъ на кирпич,
И закружатся пылинки въ золотомъ его луч,—
Я смотрлъ, какъ паутина сткой радужной горитъ,
И паукъ летунью-мошку терпливо сторожитъ.
На зар я слушалъ часто, ухо къ щели приложивъ,
Какъ въ лазури крикъ касатокъ беззаботенъ и счастливъ.
Сердцу воля вспоминалась, шумъ деревьевъ, небеса,
И далекая деревня, и родимые лса.
V.
Изъ Москвы велятъ указомъ, чтобъ на самый край земли
Аввакума протопопа въ ссылку вчную везли.
Десять тысячъ верстъ въ Сибири, въ тундрахъ, дебряхъ и лсахъ
Волочился я на дровняхъ, на телгахъ и плотахъ.
Помню — Пашковъ на Байкал разъ призвалъ меня къ себ,
Окруженный казаками, онъ сидлъ въ своей изб.
Какъ у благо медвдя, взоръ пылалъ, суровый ликъ,
Обрамленъ сдою гривой, налитъ кровью былъ и дикъ.
Грозно крикнулъ воевода: ‘Покорись мн, протопопъ!
‘Брось ты дьявольскую вру, а не то — вгоню во гробъ!’
‘— Человкъ, побойся Бога, Вседержителя-Творца!
Я страдалъ уже не мало — пострадаю до конца!’
‘— Эй, ребята, начинайте!’ закричалъ онъ гайдукамъ…
Повалили и связали по рукамъ и по ногамъ.
Свистнулъ кнутъ…— Окровавленный, полумертвый я твержу:
‘Помоги, Господь!’ — а Пашковъ: ‘Отрекайся — пощажу’.
Нтъ, сусе, Сыне Божій, лучше — думаю — не жить,
Чмъ злодя передъ смертью о пощад мн просить.
Все исчезло… и казалось, что я умеръ… чей-то вздохъ
Мн послышался, и кто-то молвилъ: ‘Кончено,— издохъ!’
VI.
Я въ дощеник очнулся… Тишь и мракъ… Лежу на дн,
Хлещетъ мокрый снгъ да ливень по израненной спин.
Тянетъ жилы, кости ноютъ… Тяжко! страхъ меня объялъ,
Обезумвъ отъ страданій, я на Бога возропталъ:
‘Горько мн, Отецъ небесный, я молиться не могу:
‘Ты забылъ меня, покинулъ, предалъ лютому врагу!
‘Гд найти мн судъ и правду? Чмъ Христа я прогнвилъ,
‘И за что, за что я гибну?..’ Такъ я, гршный, говорилъ.
Вдругъ на неб какъ-то чудно просвтлло, и порой
Словно ангельское пнье проносилось надъ землей…
Вютъ крылья серафимовъ, и кадильницы звенятъ,
Сквозь холодный дождь и вьюгу дышитъ теплый ароматъ.
Ты, иусе мой сладчайшій, муки въ счастье превратилъ,
Пристыдилъ меня любовью, окаяннаго простилъ!
И свтло въ душ, и тихо: темной ночью, подъ дождемъ,
Какъ дитя въ спокойной люльк,— я въ дощеник моемъ.
Хорошо мн, и не знаю — въ небесахъ или во мн —
Словно ангельское пнье раздается въ тишин.
VII.
По скаламъ орелъ — да кречетъ, въ мрак двственныхъ лсовъ —
Чернобурая лисица, стаи дикихъ кабановъ.
Тамъ и стерлядь, и осетръ ходятъ густо подъ водой,
Таймень жирная сверкаетъ серебристой чешуей.
Все тамъ есть, но все чужое,— люди, вра… И тоской
Ноетъ сердце, вспоминая объ отчизн дорогой.
Повстрчали мы однажды у Байкальскихъ береговъ
Соболиную станицу нашихъ русскихъ земляковъ.
Это край счастливый. Горы тамъ уходятъ въ небеса,
Ихъ подножья оснили кедровъ темные лса.
Тамъ, посянные Богомъ, разрослись въ тиши долинъ
Сладкій лукъ, чеснокъ и мята, и душистый розмаринъ.
Плачутъ миленькіе, смотрятъ, не насмотрятся на насъ,
Обнимаютъ и жалютъ, подхватили мой карбасъ,
И хлопочутъ, и смются: каждый жизнь отдать готовъ,
Привезли мн на телг сорокъ свжихъ осетровъ.
Вмст кашу заварили, пли псни за костромъ,
На чужбин Русь святую поминали мы добромъ.
Въ эту Ночь, съ улыбкой тихой очи скорбныя смеживъ,
Засыпали мы подъ шорохъ золотыхъ, родимыхъ нивъ.
VIII.
Ты одинъ, Владыка, знаешь, сколько мукъ я перенесъ:
Хлбъ не сладокъ былъ отъ горя, и вода — горька отъ слезъ.
На Шаманскихъ водопадахъ, на Тунгузк я тонулъ,
Замерзалъ въ сугробахъ, лямку съ бурлаками я тянулъ.
Безъ пріюта, безъ одежды насыщался я порой
То поганою кониной, то сосновою корой.—
Пять недль мы шли по Нерчи, пять недль — все голый ледъ.
Дтокъ съ рухлядью въ обоз лошаденка чуть везетъ.
Мы съ женою вслдъ за ними, убиваючись, идемъ,
Скользко, ноги еле держатъ. Полумертвые бредемъ.
Протопопица бывало поскользнется, упадетъ,
На нее мужикъ усталый изъ обоза набредетъ,
Тоже валится, и оба на снгу они лежатъ,
И барахтаются въ шубахъ, встать не могутъ и кричатъ:
‘Задавилъ меня ты, батько!’ — ‘Государыня, прости!’
Что тутъ длать,— смхъ и горе! я спшу къ нимъ подойти,
И бранитъ меня съ улыбкой, и бредетъ она опять:
‘Протопопъ ты горемычный, долго ль намъ еще страдать?’
‘— Видно, Марковна, до смерти!’ Тихо, съ ласковымъ лицомъ:
‘— Что жъ, Петровичъ, отвчаетъ, съ Богомъ дальше побредемъ!’
На саняхъ у насъ, въ обоз, помню, курочка была,
Два яйца для нашихъ дтокъ каждый день она несла.
Чудо-птица! и за деньги намъ такой бы не найти,
Жалко, бдную въ обоз раздавили на пути.
До сихъ поръ объ ней я помню: я привыкъ ее ласкать,
Мы крупу въ котл семейномъ позволяли ей клевать:
Божья тварь! Создатель любитъ всхъ животныхъ, какъ людей,
Онъ не брезгаетъ, Пречистый, и послднимъ изъ зврей,
Онъ изъ рукъ Своихъ питаетъ все, что дышитъ и живетъ,
Онъ и птицу пожалетъ, и былинку сбережетъ.
IX.
Собрались мы плыть на лодкахъ, кормчій парусъ подымалъ,
Изъ тайги въ ту пору бглый къ намъ бродяга забжалъ.
Онъ, дрожа и задыхаясь, палъ на землю предо мной
И глядлъ мн прямо въ очи съ боязливою мольбой:
‘Я скитался дикимъ звремъ тридцать дней въ глуши лсовъ,
‘Сжалься, батюшка, не выдай, скрой отъ лютыхъ казаковъ!..’
Вижу — лобъ съ клеймомъ позорнымъ, обручъ сломанныхъ цпей,
Но прощенья страшно молитъ взоръ испуганныхъ очей.
Плачетъ, ноги мн цлуетъ, окровавленный, въ пыли:
До чего созданье Божье, человка, довели!..
Я забылъ, что онъ преступникъ, я хотлъ его поднять,
И какъ брату, кто бъ онъ ни былъ, слово доброе сказать.
Но жена меня торопитъ: ‘Спрячемъ бднаго скорй!..’
И голубка отвернулась,— льются слезы изъ очей.
Скрылъ я миленькаго въ лодк, да подушекъ навалилъ,
Протопопицу и дтокъ на постелю положилъ.
Казаки къ намъ скачутъ вихремъ и съ пищалями въ рукахъ,
Какъ затравленнаго звря, ищутъ бглаго въ кустахъ.
И кричатъ намъ: ‘Гд бродяга?— ужъ не спрятанъ ли у васъ?’
‘— Никого мы не видали,— обыщите нашъ карбасъ!’
Ищутъ, роютъ, но съ постели бдной Марковны моей
Не согнали: ‘Спи, родная, не тревожься!’ молвятъ ей,—
‘Вдоволь мукъ ты натерплась!’ — Такъ его и не нашли.
Обманулъ я ихъ, сердечныхъ. Длать нечего — ушли.
Пусть же Богъ меня накажетъ: какъ мн было не Солгать?
Согршилъ я противъ воли: я не могъ его предать.
X.
Вижу — меркнетъ Божья вра, тьма полночная растетъ,
Вижу — льется кровь невинныхъ, братъ на брата возстаетъ.
Что же длать мн? Бороться и неправду обличать,
Иль, скрываясь отъ гоненій, покориться и молчать?
Жаль мн Марковны и дтокъ, жаль мн свтиковъ моихъ:
Какъ ихъ бросить безъ защиты, горько, страшно мн за нихъ!
И сидлъ въ нмомъ раздумьи я, поникнувъ головой.
Но жена ко мн подходитъ, тихо молвитъ: ‘Что съ тобой?
‘Отчего ты такъ кручиненъ?’ — ‘Дорогая, жаль, мн васъ!
‘Чуетъ сердце: я погибну, близокъ мой послдній часъ.
‘На кого тебя оставлю?..’ Съ нжной ласкою въ очахъ —
‘Что ты, Богъ съ тобой, Петровичъ,— молвитъ,— тамъ, на небесахъ,
‘Есть у насъ Ходатай вчный, ты же — бренный человкъ.
‘Онъ — Заступникъ вдовъ и сиротъ, не покинетъ насъ вовкъ.
‘Будь же веселъ и спокоенъ, насъ въ молитвахъ поминай,
‘Еретическую блудню предъ народомъ обличай.
‘Встань, родимый, что тутъ думать, встань, поди скорй во храмъ,
‘Проповдуй слово Божье!’…
XI.
Смерть пришла… Сегодня утромъ предъ народомъ поведутъ
На костеръ меня, разстригу, и съ проклятьями сожгутъ.
Но звучитъ мн чей-то голосъ и зоветъ онъ въ тишин:
‘Аввакумушка мой бдный, ты усталъ, приди ко Мн!’
Дай мн, Боже, хоть послдній уголокъ въ святомъ раю,
Только бъ видть милыхъ дтокъ, видть Марковну мою.
Потрудился я для правды, не берегъ послднихъ силъ:
Тридцать лтъ, никоніане, я жестоко васъ бранилъ.
Если чмъ-нибудь обидлъ,— вы простите дураку:
Вдь и мн пришлось немало натерпться, старику…
Вы простите, не сердитесь,— вс мы братья о Христ:
И за всхъ насъ, злыхъ и добрыхъ, умиралъ Онъ на крест.
Такъ возлюбимъ же другъ друга,— вотъ послдній мой завтъ.
Все въ любви,— законъ и вра… выше заповди нтъ.
1887.
Уголино.
(Легенда изъ Данте).
Въ послднемъ круг ада передъ нами
Во мгл поверхность озера блистала
Подъ ледяными, твердыми слоями.
На эти льды безвредно бы упала,
Какъ пухъ, громада каменной вершины,
Не раздробивъ ихъ вчнаго кристалла.
И какъ лягушки, вынырнувъ изъ тины,
Среди болотъ виднются порою,—
Такъ въ озер той сумрачной долины
Безчисленные гршники толпою
Согнувшіеся, голые сидли
Подъ ледяной, прозрачною корою.
Отъ холода ихъ губы посинла,
И слезы на ланитахъ замерзали,
И не было кровинки въ блдномъ тл.
Ихъ мутный взоръ поникъ въ такой печали,
Что мысль моя отъ страха цпенетъ,
Когда я вспомню, какъ они дрожали,—
И солнца лучъ съ тхъ поръ меня не гретъ.—
Но вотъ земная ось ужъ недалеко:
Скользитъ нога, въ лицо мн стужей ветъ…
Тогда увидлъ я во мгл глубоко
Двухъ гршниковъ, безумьемъ пораженный,
Одинъ схватилъ другого и жестоко
Впился зубами въ черепъ раздробленный,
И грызъ его, и вытекалъ струями
Изъ черной раны мозгъ окровавленный.
И я спросилъ дрожащими устами,
Кого онъ пожираетъ, подымая
Свой обагренный ликъ и волосами
Несчастной жертвы губы вытирая,
Онъ отвчалъ: ‘я призракъ Уголино,
А эта тнь — Руджьеръ, земля родная
Злодя прокляла… Онъ былъ причиной
Всхъ мукъ моихъ: онъ заточилъ въ оковы
Меня съ дтьми, гонимаго судьбиной.
Тюремный сводъ давилъ, какъ гробъ свинцовый,
Сквозь щель его не разъ на тверди ясной
Я видлъ, какъ рождался мсяцъ новый —
Когда тотъ сонъ приснился мн ужасный:
Собаки волка стараго травили,
Руджьеръ ихъ плетью гналъ, и зврь несчастный
Съ толпой волчатъ своихъ по срой пыли
Влачилъ кровавый слдъ, и онъ свалился,
И гончія клыки въ него вонзили.—
Услышавъ плачъ дтей, я пробудился:
Во сн, полны предчувственной тоскою,
Они молили хлба, и тснился
Мн въ грудь невольный ужасъ предъ бдою.—
Ужель въ теб нтъ искры сожалнья?
О если ты не плачешь надо мною,
Надъ чмъ же плачешь ты!.. Среди томленья
Тотъ часъ, когда намъ пищу приносили,
Давно прошелъ, ни звука, ни движенья…
Въ нмыхъ стнахъ — все тихо, какъ въ могил.
Вдругъ тяжкій молотъ грянулъ за дверями…
Я понялъ все: то входъ тюрьмы забили.
И пристально безумными очами
Взглянулъ я на дтей, передо мною
Они рыдали тихими слезами.
Но я молчалъ, поникнувъ головою,
Мой Анзельмуччіо мн съ лаской милой
Шепталъ: ‘о, какъ ты смотришь, что съ тобою?…’
Но я молчалъ, и мн такъ тяжко было,
Что я не могъ ни плакать, ни молиться.
Такъ первый день прошелъ, и наступило
Второе утро: кроткая денница
Блеснула вновь, и въ трепетномъ мерцаньи
Узнавъ ихъ блдныя, худыя лица,
Я руки грызъ, чтобъ заглушить страданье.
Но дти кинулись ко мн, рыдая,
И я затихъ. Мы провели въ молчаньи
Еще два дня… Земля, земля нмая,
О для чего ты насъ не поглотила!…
Къ ногамъ моимъ упалъ, ослабвая,
Мой бдный Гаддо, простонавъ уныло:
‘Отецъ, о, гд ты, сжалься надо мною!..’
И смерть его мученья прекратила.
Какъ сынъ за сыномъ падалъ чередою,
Я видлъ самъ своими же очами,
И вотъ одинъ, одинъ подъ вчной мглою
Надъ мертвыми, холодными тлами —
Я звалъ дтей, потомъ въ изнеможеньи
Я ощупью, безсильными руками,
Когда въ глазахъ уже померкло зрнье,
Искалъ ихъ труповъ, ужасомъ томимый,
Но голодъ, голодъ побдилъ мученье!…’
И онъ умолкъ, и вновь, неутомимый,
Схватилъ зубами черепъ въ дикой злости
И грызъ его, палачъ неумолимый:
Такъ алчный песъ грызетъ и гложетъ кости.
1885.
Орваси.
Царь Пурурава ищетъ свою возлюбленную въ -заколдованномъ лсу,
гд она превращена въ ліану чарами одного отшельника.
НЕВИДИМЫЙ ХОРЪ.
Надъ душистыми цвтами
Пчелы весело жужжатъ,
Южный втеръ съ облаками
Гонитъ теплыми волнами
Первый, вешній ароматъ,
Втеръ полонъ жгучей ласки,
И растенья въ шумной пляск
Всми листьями дрожатъ.
ЦАРЬ.
Мн, какъ дань, примчали грозы
Сотни пнистыхъ ручьевъ,
И колеблются мимозы
Вмсто пышныхъ веровъ.
Лишь бананы въ грусти томной
Клонятъ нжные цвты,
Край пурпурный, внчикъ темный —
Все въ нихъ чудо красоты:
Я гляжу на нихъ уныло,
Въ нихъ я вижу, полный грезъ,
Съ темнымъ взоромъ очи милой,
Покраснвшія отъ слезъ…
НЕВИДИМЫЙ ХОРЪ.
Блый слонъ по кокосовымъ рощамъ, весной
Днемъ и ночью безъ отдыха бродитъ,
Всюду ищетъ подруги своей молодой
И покоя нигд не находитъ.
ЦАРЬ.
Вотъ павлинъ: на камн дикомъ,
Весь обрызганный дождемъ,
Рзво прыгаетъ онъ съ крикомъ,
Съ гордо поднятымъ хвостомъ.
Втеръ ветъ, и трепещутъ
Перья въ ливн золотомъ,
И волнуются, и блещутъ…
Не видалъ ли ты, павлинъ,
Гд-нибудь богини кроткой,
Не встрчалъ ли средь долинъ
Пэри съ царственной походкой?…
Нтъ! онъ радостно молчитъ.
Онъ смется надо мною,
Только хвостъ его горитъ,
Словно тучки предъ зарею.
Да, павлинъ,— открой смлй,
Распусти ты хвостъ побдно!
Здсь вдь нтъ Орваси бдной,
Нтъ соперницы твоей:
Если милая, бывало,
Гіацинты заплетала
Въ темный шелкъ своихъ кудрей
И потомъ ихъ распускала,—
То предъ ней, полна стыдомъ,
Эта царственная птица
Не могла уже гордиться
Ярко блещущимъ хвостомъ.!
НЕВИДИМЫЙ ХОРЪ.
По зеленой бамбуковой чащ, весной
Блый слонъ тихой поступью бродитъ,
Онъ клыки опустилъ, онъ поникъ головой
И покоя нигд не находитъ.
ЦАРЬ.
Чу! я слышу прозвенли
Словно кольца ожерелій.
Крикъ блаженства затая,
Жадно внемлю… Неужели
Это — милая моя?
Нтъ, то лебедь надъ волнами
Изъ густыхъ болотныхъ травъ
Звонко крикнулъ, увидавъ,
Какъ съ весенними дождями
Тучи тянутся грядами.
Гордый лебедь,— отряхнувъ
Желтыхъ лотосовъ тычинки,
Съ нихъ медовыя росинки
Ты лови въ свой темный клювъ,
Черезъ горы и пустыни
Собирайся въ дальній путь,
Но скажи — моей богини
Не видалъ ли гд-нибудь?..
Взоръ онъ грустно подымаетъ,
Словно молвитъ ‘не видалъ’.
Нтъ, онъ видлъ, но скрываетъ
Эту тайну, гд бъ онъ взялъ
Столько граціи свободной!..
У царевны благородной
Вс движенья онъ укралъ,
И какъ воръ бжитъ отъ казни,
Такъ, царя узнавъ во мн,
Мчится въ трепетной боязни
Онъ къ лазурной вышин.
НЕВИДИМЫЙ ХОРЪ.
По глубокимъ, цвтущимъ долинамъ, весной
Блый слонъ тихой поступью бродитъ:
Всюду ищетъ подруги своей молодой
И покоя нигд не находитъ.
ЦАРЬ.
Вотъ пчела: благоуханьемъ
И тепломъ опьянена,
Въ розу прячется она,
И таинственнымъ жужжаньемъ
Роза нжная полна:
Такъ въ безумныя мгновенья,
Если пэри я лобзалъ,
Страстный шопотъ наслажденья
Въ алыхъ губкахъ замиралъ.
Гд жъ Орваси дорогая,
Не видала ль ты пчела?..
Нтъ, ты видть не могла:
Если бъ встртилась, играя,
Ты съ дыханьемъ милыхъ устъ,—
Ты бъ отъ нихъ не отлетла,
Ты бы видть не хотла
Этой розы пышный кустъ!
НЕВИДИМЫЙ ХОРЪ.
Тамъ, подъ кущей миндальныхъ деревьевъ, весной
Блый слонъ тихой поступью бродитъ,
Онъ клыки опустилъ, онъ попикъ головой
И покоя нигд не находитъ.
ЦАРЬ.
Что за чудо! Дивный камень
Между темныхъ скалъ горитъ,
Онъ кидаетъ на гранитъ,
Словно кровь, пурпурный пламень
(Наклоняется и беретъ его въ руку.)
Только мн ужъ не видать
Той головки, гд бъ лучами
Надъ душистыми кудрями
Этотъ камень могъ сіять!
Прочь, рубинъ,— тебя слезами
Я не буду омрачать…
НЕВИДИМЫЙ ХОРЪ.
Талисманъ драгоцнный ты свято храни:
Онъ даруетъ влюбленнымъ счастливые дни.
ЦАРЬ.
(подымая брошенный камень)
Если такъ,— пусть онъ горитъ,
Какъ луна въ корон Сивы,
И внецъ мой горделивый
Новымъ блескомъ озаритъ!
(Длая нсколько шаговъ. )
Вотъ ліана молодая
Въ свтломъ ливн вся дрожитъ,
Теплый дождь съ втвей роняя,
Это — пэри дорогая:
Т же слезы, тотъ же видъ.
Нтъ на ней цвтовъ душистыхъ,
И не манитъ сладкій медъ
Стаю пчелокъ золотистыхъ.
Что же къ ней меня влечетъ,
Что такъ радуетъ невольно?
Самъ не знаю почему —
Мн такъ сладостно, такъ больно
Врить чувству моему.
Чтобъ забыться на мгновенье,
Это нжное растенье
Я съ любовью обниму…
(Закрывъ глаза, онъ обнимаетъ ліану, которая, подъ дйствіемъ
талисмана, превращается въ Орваси.)
Тише, сердце, подожди…
Что-то теплое, живое,
Словно тло молодое,
Я прижалъ къ моей груди.
Я отъ радости слабю:
Это пэри легкій станъ!
Я дрожу и пламеню,
Но очей открыть не смю
И боюсь узнать обманъ…
(Медленно открывая глаза.)
Это ты моя желанная!
(Теряетъ сознаніе.)
ОРВАСИ
(наклоняя надъ нимъ втви розъ).
Пусть роса благоуханная
Оживитъ его чело!
ЦАРЬ
(приходя въ сознаніе).
Волны музыки божественной,
Пойте громко и торжественно,
Какъ въ душ моей свтло!..
(Возлагая талисманъ на голову своей невсты.)
Онъ надъ мраморнымъ челомъ
Свтитъ розовымъ огнемъ,—
Словно лотоса дрожащаго
Блдно-матовый цвтокъ
Пурпуръ солнца восходящаго
Алымъ пламенемъ зажегъ!
ОРВАСИ.
Намъ давно пора домой
Возвратиться въ край родной
ЦАРЬ.
Брама тучу темнокрылую
Въ колесницу превратитъ,
Теплый втеръ съ бурной силою,
Словно конь, ее помчитъ,
Ленты радугъ яркимъ пламенемъ
Колесницу обовьютъ,
И надъ ней побднымъ знаменемъ
Грозно молніи блеснутъ,
Прямо къ тверди ослпительной
Мы направимъ смлый путь,
Чтобъ въ лазури упоительной #
&nbsp, Словно въ мор потонуть!
НЕВИДИМЫЙ ХОРЪ.
Блый лебедь, отъ счастья на ше твоей
Серебристыя перья вздымаются,
И какъ ложе любви, въ полной слав лучей —
Небеса предъ тобой открываются!
1886.
Страшный судъ.
И я видлъ седьмь Ангеловъ,
которые стояли передъ Богомъ,
и даны имъ седьмь трубъ.
Апокал. VIII.
Я видлъ въ вышин на свтлыхъ облакахъ
Семь грозныхъ ангеловъ, стоявшихъ передъ Богомъ
Въ одеждахъ пламенныхъ и съ трубами въ рукахъ.
Потомъ еще одинъ предсталъ въ величьи строгомъ,
Держа кадильницу на золотыхъ цпяхъ,
Горстями полными съ улыбкой вдохновенной
На жертвенный алтарь бросалъ онъ иміамъ,
И благовонный дымъ молитвою смиренной,
Молитвой праведныхъ вознесся къ небесамъ.
Тогда кадильницу съ горящими углями
Десницей гнвною на землю онъ повергъ,—
И въ тучахъ молніи блеснули, день померкъ,
И преисподняя откликнулась громами.
Семь ангеловъ, полны угрозой величавой,
Взмахнули крыльями, и Первый затрубилъ,—
И палъ на землю градъ, огонь и дождь кровавый,
И третью часть лсовъ дотла испепелилъ.
Подъ звукъ второй трубы расплавленная глыба
Была низринута въ морскую глубину:
Вскипла треть пучинъ, и въ нихъ задохлась рыба,
И кровь, густая кровь, окрасила волну.
И Третій затрубилъ, и съ грохотомъ скатилась
На царственный Ефратъ огромная звзда,
И въ горькую полынь внезапно превратилась
Въ колодцахъ и ключахъ студеная вода.
Четвертый затрубилъ,— и въ воздух погасла
Треть солнечныхъ лучей и треть небесныхъ тлъ,
Какъ надъ потухшими свтильнями безъ масла,
Надъ ними дкій дымъ клубился и чернлъ.
Откинувъ голову, съ огнемъ въ орлиномъ взор
Блестящій херувимъ надъ міромъ пролетлъ
И страшнымъ голосомъ воскликнулъ, ‘горе, горе!..’
И Пятый затрубилъ, и слышалъ я надъ бездной,
Какъ шумъ отъ колесницъ, несущихся на бой,
То въ неб саранча, гремя броней желзной
И крыльями треща, надвинулась грозой.
Вождемъ ея полковъ былъ мрачный Абадонна,
Дома, сады, поля и даже гладь морей —
Она покрыла все, и жаломъ скорпіона
Высасывала кровь и мозгъ живыхъ людей.
И затрубилъ Шестой, и безъ числа, безъ мры
Когорты всадниковъ слетаются толпой
Въ одеждахъ изъ огня, изъ пурпура и сры
На скачущихъ коняхъ со львиной головой,
Какъ въ кузниц мха, ихъ бедра раздувались,
Клубился блый дымъ изъ пышущихъ ноздрей,
Гд смерчъ ихъ пролеталъ,— тамъ молча разстилались
Кладбища съ грудами обугленныхъ костей.
Седьмой вознесъ трубу: онъ ждалъ, на мечъ склоненный,
Онъ въ солнце былъ одтъ и въ радуг стоялъ,
И дв его ноги — дв огненныхъ колонны,
Одной — моря, другой онъ земли попиралъ.
И книгу развернувъ, предсталъ онъ въ грозной сил.
Какъ шумъ отъ многихъ водъ, какъ ревъ степного льва,
Звучали ангела могучія слова,
И тысячи громовъ въ отвтъ проговорили.
Тогда мн голосъ былъ: ‘Я — Альфа и Омега,
Начало и конецъ, я въ міръ гряду! аминь’.
Гряди, о Господи!
Какъ воскъ, какъ хлопья снга,
Растаетъ предъ Тобой гранитъ нмыхъ твердынь.
Какъ женщина въ родахъ, Природа среди пытокъ
Въ послдній часъ полна смертельною тоской,
И небо свернуто въ одинъ огромный свитокъ,
И звзды падаютъ, какъ осенью избытокъ
Плодовъ, роняемыхъ оливою густой.
1886.
Будда.
Онъ лежитъ подъ навсомъ пурпурнаго ложа
Въ блдно-розовомъ свт вечернихъ огней,
Молодого чела золотистая кожа
Оттняется мракомъ глубокихъ очей.
Смотритъ Будда, какъ двы проносятся въ пляск
И вино изъ кувшиновъ серебряныхъ льютъ,
Вызывающій взоръ полонъ огненной ласки,
Ударяя въ тимпанъ, баядеры поютъ.
И зовутъ он къ радостямъ нги безпечной
Тхъ, кто молодъ, прекрасенъ, могучъ и богатъ.
Но какъ звонъ погребальный, какъ стонъ безконечный
Переливы тимпановъ для Будды звучатъ:
‘Все стремится къ разрушенью —
Вс міры и вс вка,
Словно близится къ паденью
Необъятная рка.
Все живое смерть погубитъ,
Все, что мило — смерть возьметъ.
Кто любилъ тебя — разлюбитъ,
Радость призракомъ мелькнетъ.
Нтъ спасенья! Слава, счастье,
И любовь, и красота
Исчезаютъ, какъ въ ненастье
Яркой радуги цвта.
Духъ безумно къ небу рвется,
Плоть прикована къ земл,
Какъ пчела — въ сосуд, бьется
Человкъ въ глубокой мгл!’
Передъ ложемъ царя баядеры плясали,
Но для Будды звучалъ тотъ же грустный напвъ
Въ этихъ гимнахъ, что жизнь и любовь прославляли,
Въ тихой музык струнъ, въ нжномъ голос двъ:
‘Въ цвт жизни, въ блеск счастья
Вкругъ тебя — толпы друзей.
Сколько мнимаго участья,
Сколько ласковыхъ рчей!
Но дохнетъ лишь старость злая,
Розы юности губя,
И друзья, какъ волчья стая,
Къ новой жертв убгая,
Отшатнутся отъ тебя.
Ты, отверженный богами,
Будешь нищъ и одинокъ.
Какъ покинутый стадами,
Солнцемъ выжженный потокъ.
Словно дерево въ пустын,
Опаленное грозой,
Въ поздней, старческой кручин
Ты поникнешь головой.
И погрязнешь ты въ забот,
Въ тин мелочныхъ обидъ,
Словно дряхлый слонъ въ болот,
Всми брошенъ и забытъ.
Что намъ длать? Страсти, горе
Губятъ тысячи людей,
Какъ пожаръ — траву степей,
И печаль растетъ, какъ море!
Что намъ длать? Меркнетъ умъ,
И толпимся мы безъ цли —
Такъ испуганныхъ газелей
Гонитъ огненный самумъ!а
Баядеры поютъ про надежды и счастье,
На напрасно тимпаны и лютни гремятъ,
Какъ рыдающій втеръ въ ночное ненастье,
Псни, полныя жизни, для Будды звучатъ:
‘Близокъ страшный день возмездья:
Задрожитъ земля и твердь,
И потушитъ вс созвздья
Торжествующая смерть.
Міръ исчезнетъ, какъ зарница
Въ полуночныхъ небесахъ,
Все, что есть, намъ только снится,
Вся природа — дымъ и прахъ!
Наши радости — мгновенны,
Какъ обманчивые сны,
Какъ въ пучин брызги пны,
Какъ надъ моремъ блескъ луны.
Вс желанія, какъ сти,
Какъ свча для мотыльковъ:
Мы кидаемся, какъ дти,
За видньемъ лживыхъ сновъ.
Страсти, нга, наслажденья —
Никому и никогда
Не приносятъ утоленья,
Какъ соленая вода…
Что намъ длать? Гд — спаситель?
Какъ защитника найти?
Бодизатва-Утшитель!
Пробилъ часъ,— пора итти!
Въ этотъ пламень необъятный
Мукъ, желаній и страстей
Ты, какъ ливень благодатный,
Слезы жалости пролей!…’
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1886.
Жертва.
У ясныхъ волнъ священной Брамапутры
Проводитъ дни въ молитв и пост
Божественный подвижникъ Усинара.
Однажды царь небесъ, могучій Индра,
Отшельника задумалъ испытать.
Тогда въ голубку Агни превратился,
И соколомъ за ней помчался Индра.
Но на груди подвижника святого,
Увидвъ въ немъ защиту отъ врага,
Дрожащая голубка пріютилась,
Онъ бережно покрылъ ее рукой
И ласково промолвилъ ей: ‘не бойся!’
Но въ тотъ же мигъ на каменный уступъ —
Угрюмъ и мраченъ — соколъ опустился
И злобно крикнулъ: ‘По какому праву.
Могучій Усинара, ты дерзнулъ
Отнять мою законную добычу?’
— Во имя милосердья и любви
Тому, кто слабъ, я долженъ дать защиту.
— ‘Что значитъ милосердье и любовь?
Въ моемъ гнзд голодные птенцы
И день, и ночь кричатъ: отецъ, дай пищи!
Лишивъ меня послдняго куска,
Старикъ, ты предалъ ихъ голодной смерти!’
— Я дамъ теб волшебные дворцы
И грудами каменьевъ драгоцнныхъ,
И золотомъ осыплю я тебя,—
Но,— видитъ Богъ,— я выдать не могу
Гонимую, безпомощную жертву…—
Онъ говорилъ и старческой рукой
Любовно гладилъ блую голубку.
— ‘Нтъ, Усинара,— грозно молвилъ соколъ —
Къ чему мн золото, къ чему дворцы:
Я не отдамъ за нихъ моей добычи.
Смерть — побжденнымъ, сильнымъ — торжество,—
Таковъ законъ природы безпощадный.
Я голоденъ, не мучь меня, старикъ…
Мн надо теплаго, живого мяса!
Я требую, чтобъ ты мн возвратилъ
Кусокъ моей добыч равный всомъ.
И если ты не хочешь, чтобъ погибла
Иная жертва — мяса для меня
Изъ собственной груди ты долженъ вырвать’.
Но ласково морщинистой рукой
Отшельникъ гладилъ блую голубку,
Потомъ взглянулъ на сокола, и жалость
Ко всмъ живымъ, ко всмъ, кого томитъ
Нужда и голодъ, жалость кроткимъ свтомъ
Зажглась въ его божественныхъ очахъ,
Задумчивыхъ и безконечно-добрыхъ.
Онъ тихо молвилъ соколу: ‘Ты правъ’.
И острый ножъ онъ въ грудь себ вонзилъ,
И вырзалъ кусокъ живого мяса,
И бросилъ соколу взамнъ добычи.
Но тотъ сказалъ: ‘Мы смримъ на всахъ,
‘Чтобъ былъ кусокъ голубк равенъ всомъ’.
И повеллъ отшельникъ, и предъ нимъ
Явился рой духовъ его служебныхъ.
Тяжелые, огромные всы
Они къ скал гранитной прицпили,
И на одну изъ чашекъ голубь слъ,
И на другую бросилъ Усинара
Кусокъ кровавый собственнаго тла.
Но чаша съ голубемъ не поднялась.
Еще кусокъ онъ вырзалъ и бросилъ,
Потомъ еще, еще… и кровь струилась,
И не было на немъ живого мста:
Срывалъ онъ тло съ бедеръ, съ плечъ, съ груди
И все кидалъ, кидалъ на эту чашу,
Что неподвижно въ воздух висла.
Вся плоть его — зіяющая рана,
Подъ ней въ крови кой-гд блетъ кость,
А между тмъ въ очахъ глубоко-ясныхъ —
Все та же необъятная любовь.
Онъ подошелъ къ всамъ и покачнулся,
И навзничь грохнулся, но среди мукъ
Онъ упрекалъ себя за эту слабость,
Онъ говорилъ: ‘Позоръ, позоръ теб,
О жалкое, безсмысленное тло!..
Иль мало я училъ тебя страдать,
Томилъ постомъ, сушилъ полдневнымъ зноемъ…’
Впередъ, скорй,— конецъ твой недалекъ-
Еще одно послднее усилье!..’
Изъ лужи крови бодро онъ поднялся,
Приблизился къ всамъ и въ нихъ вошелъ,
И чаша опустилась до земли,
И радостно къ лазуревому небу
Спасенная голубка вознеслась.
Вздохнулъ онъ и промолвилъ: ‘какъ я счастливъ!..’
И блдное, прекрасное чело
Безоблачнымъ блаженствомъ просіяло.
1886
Аллахъ и Демонъ.
(Мусульманское преданіе).
…Въ начал не было ни солнца, ни планетъ,
И надъ вселенною отъ края и до края
Какъ вчная заря, могучій, ровный свтъ
Безъ тни, безъ лучей горлъ, не угасая.
Какъ пыль разбитыхъ волнъ, какъ смерчъ, какъ ураганъ
Надъ милліонами тснились милліоны
Безплотныхъ ангеловъ, и въ свтлый океанъ
Ихъ огнекрылые сливались легіоны.
Какъ въ бурю грозный гулъ взволнованныхъ лсовъ,
Гремло ‘святъ, святъ, святъ!’ со всхъ концовъ вселенной,
И бездны вторили той псн вдохновенной.
Но вдругъ надъ сонмами сіяющихъ духовъ
Промчалась всть о томъ, что въ ндрахъ ночи темной
Задумалъ Богъ создать какой-то міръ огромный,
Какихъ-то маленькихъ страдающихъ людей,—
Страдающихъ… увы, какъ мрачно, какъ сурово,
Какимъ предчувствіемъ невдомыхъ скорбей
На неб въ первый разъ звучало это слово!..
Съ поникшей головой, съ покорностью въ очахъ,
Полны томительнымъ отчаяньемъ и страхомъ,
Безмолвно ангелы стояли предъ Аллахомъ.
Когда же издали въ испуганныхъ рядахъ
Благоговйное промчалось: ‘аллилуйя!’ —
Такъ стыдно въ этотъ мигъ, такъ больно стало мн,
Что на Всевышняго возсталъ я, негодуя,
И ропотъ мой предъ нимъ раздался въ тишин,
Я видлъ въ будущемъ обиды и страданья
Всхъ этихъ трепетныхъ, безпомощныхъ людей,
Я понялъ ихъ печаль, я слышалъ ихъ рыданья,—
И пламя жалости зажглось въ груди моей.
Любовь великая мн сердце наполняла,
Любовь меня звала,— и я покорно шелъ,
На Всемогущаго я рать мою повелъ
За міръ, за бдный міръ, и битва запылала…
И дрогнулъ въ небесахъ сіяющій престолъ —
Я говорилъ себ: отдамъ я жизнь мою,
Но жалкій міръ людей создать я не позволю
И человчество предъ Богомъ отстою!
О пусть я нын палъ, низверженный громами,
Пускай тройная цпь гнететъ меня къ земл,
И грудь изрзана глубокими рубцами,
И выжжено клеймо проклятья на чел,—
Еще мой гордый духъ въ борьб не утомился,
Еще горитъ во мн великая любовь,
И будущность — за мной, и я воспряну вновь,—
Я палъ, но не сраженъ, я палъ, но не смирился!
Не я ли пробудилъ могучій гнвъ въ сердцахъ,
Не я ли въ нихъ зажегъ мятежный духъ свободы?
Подъ знаменемъ моимъ сбираются народы:
Я цпи ихъ разбилъ,— и міръ въ моихъ рукахъ!
Придите же ко мн, страдающіе братья,—
И я утшу васъ, и на груди моей
Найдете вы пріютъ отъ Божьяго проклятья:
Придите вс ко мн,— я заключу въ объятья
Моихъ измученныхъ, обиженныхъ дтей!
Возстаньте, племена, какъ волны предъ грозою,
Какъ тучи темныя, наполнимъ мы весь міръ,
Необозримою, безчисленной толпою
Покроемъ небеса и омрачимъ эиръ.
Такъ много будетъ насъ, что крики, вопли, стоны
Вс гимны ангеловъ на неб заглушатъ,
И язвы гршниковъ имъ воздухъ отравятъ,
И въ черной копоти померкнутъ ихъ короны.
Дождемся, наконецъ, мы радостнаго дня:
И задрожитъ Аллахъ, и разобьетъ скрижали,
Пойметъ, что за любовь, за правду мы возстали,
И онъ проститъ людей, и онъ проститъ меня.
Какъ будутъ тамъ, въ раю, блаженны наши слезы,
Тамъ братья-ангелы придутъ насъ обнимать
И кровь изъ нашихъ ранъ съ любовью вытирать
Краями свтлыхъ ризъ, и пурпурныя розы
Съ блестящихъ облаковъ на гршниковъ кидать.
Какъ утренняя тнь, исчезнетъ наше горе,
И небо, и земля тогда сольются вновь
Въ одну великую, безгршную любовь,
Какъ въ необъятное, сіяющее море…
1886.
ОВЪ.
I.
…И непорочнаго ова струпьями лютой проказы
Богъ поразилъ отъ подошвы ноги и по самое темя.
овъ сидлъ далеко за оградой селенья на пепл.
Острую взялъ онъ себ черепицу скоблить свои раны.
Молвитъ жена ему: ‘Все еще твердъ ты въ своемъ благочестьи?
Встань и Творца похули, чтобъ теб умереть’. Но смиренно
овъ жен отвчаетъ: ‘Я доброе принялъ отъ Бога.
Должно и злое принять: да исполнится воля Господня!’
Мудрый Софаръ, Елифазъ изъ Темани, Валдатъ изъ Савхеи
Вмст сошлись, чтобы стовать съ нимъ, утшая страдальца
Очи поднявъ, издали не узнали несчастнаго друга.
Жалобный голосъ возвысили, ризы свои разодрали,
Стали рыдать, неутшные, пыль надъ глазами бросая.
Съ овомъ рядомъ семь дней и ночей просидли въ молчаньи:
Слова никто не сказалъ, оттого что страданіе было
Слишкомъ велико. И первый открылъ онъ уста и промолвилъ:
II.
ОВЪ.
Да будетъ проклятымъ навкъ
Тотъ день, какъ я рожденъ для смерти и печали,
Да будетъ проклятой и ночь, когда сказали,
‘Зачался человкъ’.
Теперь я плачу и тоскую:
Зачмъ сосалъ я грудь родную,
Зачмъ не умеръ я: лежалъ бы въ тишин,
Дремалъ — и было бы спокойно мн.
И почивалъ бы я съ великими царями,
Съ могучими владыками земли,—
Побдоносными вождями,—
Что войны нкогда вели,
Копили золото и строили чертоги…
Я былъ бы тамъ, гд нтъ тревоги,
Гд больше нтъ вражды земной,
Гд равенъ малому великій,
Вкушаютъ узники покой,
И рабъ свободенъ отъ владыки.
На что мн жизнь, на что мн свтъ?
Какъ знойнымъ полднемъ изнуренный,
Тоскуя, тни ждетъ работникъ утомленный,
Я смерти жду,— а смерти нтъ,
И если бъ на меня простеръ Ты, Боже, руку
И больше страхомъ не томилъ,—
Чтобъ кончить сразу жизнь и муку,
Однимъ ударомъ поразилъ.
Елифазъ.
Ужель ты праведнй Отца вселенной,
Ужель на судъ Его зовешь?
Зачмъ же съ рчью дерзновенной
Ты противъ Бога возстаешь?
Безумецъ тотъ, кто не склоняетъ
Во прахъ главы передъ Творцомъ.
Когда и небеса нечисты предъ лицомъ
Всевышняго, когда не довряетъ
Онъ даже ангеламъ Своимъ,—
То какъ же чистымъ быть предъ Нимъ
Тому, кто рвется на свободу,
Въ темницу плоти заключенъ,
Тому, кто женщиной рожденъ
И беззаконье пьетъ, какъ воду?
овъ.
О, да, надъ бездной Богъ Грядетъ,
Столпы земли передвигаетъ,
Печать на звзды налагаетъ,
Прикажетъ — солнце не взойдетъ.
Онъ пронесется,— не замчу,
Захочетъ взять,— кто запретитъ?
Онъ спроситъ,— какъ Ему отвчу?
Накажетъ,— кто меня проститъ?
Предъ взоромъ мудрости Господней
Открыты тайны преисподней,
И херувимы, падши ницъ,
Не открывая въ страх лицъ,
Трепещутъ у Его подножья,
И полонъ міръ Его чудесъ,
И все величіе небесъ —
Отъ дуновенья Духа Божья.
Живъ мой Создатель, живъ Господь,
Мой Богъ, суда меня лишившій,
Мн душу скорбью омрачившій,
Его нельзя мн побороть.
Но пусть страдаю, неутшный,—
Я вашей лжи не потерплю,
И правоты моей безгршной,
Пока я живъ, не уступлю.
Голодныхъ я кормилъ, я утолялъ печали,
Я утшалъ больныхъ, для сиротъ былъ отецъ,
И чресла бдняковъ меня благословляли,
Согртыя руномъ моихъ овецъ.
За щедрость въ дни былые славилъ
По всей земл меня народъ.
Въ тни вечерней у воротъ
Мое сдалище я ставилъ.
И юноши ко мн, и старцы, приходя,
Въ благоговніи молчали,
И словъ моихъ смиренно ждали,
Какъ благодатнаго дождя.
За что же нын я въ позор,
Людьми отвергнутый, живу,
Не знаю, гд въ слезахъ и гор
Склонить бездомную главу?
Въ пыли, со струпьями на почернлой кож,
Сижу и думаю: меня утшитъ ложе.
Но Богъ видньями пугаетъ и во сн.
И ночью холодно въ разодранныхъ одеждахъ,
Во мн страдаетъ духъ, и плоть болитъ на мн,
Тнь смерти — на усталыхъ вждахъ.
И все-таки я правъ, я чистъ передъ Тобой,
Не вдаю, Господь, за что терплю мученье.
Земля, ты кровь мою невинную не скрой,—
Да вопіетъ она о мщеньи!
Валдатъ.
Скажи, ты видлъ ли, чтобъ Богъ вознаграждалъ
Людей жестокихъ и лукавыхъ,
Чтобъ Онъ поддерживалъ неправыхъ
И непорочныхъ отвергалъ?
О, нтъ,— въ шатр у беззаконныхъ
Померкнетъ радостный очагъ,
Онъ возстановитъ угнетенныхъ,
И будетъ къ праведному благъ,
И судъ рабамъ своимъ даруетъ.
Но кары Божьей не минуетъ
Творящій темныя дла:
Когда въ брон онъ безполезной
Уйдетъ отъ палицы желзной,
Настигнетъ мдная стрла!
За грхъ твой скорбь вошла въ обитель,
И за вину твоихъ дтей
Рукою любящей Своей
Тебя караетъ Вседержитель.
Терпи, смиряйся и молчи.
овъ.
Вс утшенія напрасны,
О безполезные врачи!
Шатры злодевъ — безопасны,
Дома грабителей полны
Благословенной тишины.
Я знаю: правды нтъ, и все жъ о ней тоскую,
Безъ правды жить я не хочу,
Лишь только вспомню,— негодую
И содрогаюсь и ропщу.
Не буду я молчать, не буду покоряться,
Невиненъ я,— и пусть меня накажетъ Богъ.
О, если бъ съ Нимъ я только могъ,
Какъ равный съ равнымъ состязаться!
Но нтъ возмездья, нтъ суда.
Ужель Онъ праведныхъ не любитъ,
И злыхъ, и добрыхъ вмст губитъ?
Зачмъ, о Господи, не вдаетъ труда
И богатетъ нечестивый?
Зачмъ обильный плодъ ему приносятъ нивы,
И множатся въ поляхъ его стада?
Зачмъ преступные живутъ среди веселій’
Пируютъ, смерти не боясь?
Ихъ дти прыгаютъ, смясь,
Подъ звукъ тимпана и свирли?
Господь забылъ Своихъ рабовъ,
Онъ не поможетъ угнетеннымъ.
Онъ не утшитъ бдняковъ,—
Онъ землю отдалъ беззаконнымъ.
И отторгаютъ отъ сосцовъ
Младенцевъ плачущихъ, живутъ подъ кровомъ неба
Нагіе безъ одеждъ, голодные безъ хлба.
Межъ тмъ, какъ долженъ быть злодй
Соломинкой, Господь, въ живой рук Твоей,
Былинкой, втромъ уносимой,—
Онъ жизнь кончаетъ невредимый.
‘Его потомству Богъ возмездье бережетъ’,—
Такъ кто-нибудь изъ васъ мн скажетъ.
Но пусть и самъ злодй отъ мести Божьей пьетъ,
Пускай Господь самихъ грабителей накажетъ,
А до дтей и до грядущихъ бдъ
Имъ посл смерти — дла нтъ.
Скопилось въ мір слишкомъ много
Неотомщаемыхъ обидъ,—
И это видятъ очи Бога,
Онъ это терпитъ и молчитъ!
Софаръ.
Не говори, что Богъ несправедливъ,
Но люди Вчнаго постигнуть не умютъ.
Лишь сердцемъ мудрые, гордыню укротивъ,
Предъ Нимъ благоговютъ,—
Затмъ, что святъ Его законъ,
И въ сонм ангеловъ небесныхъ
Онъ страшнымъ для очей тлесныхъ
Великолпьемъ окруженъ.
И если бъ отнялъ Онъ на мигъ Свое дыханье,
И сердце обратилъ къ Себ Господь,
Погибъ бы человкъ и всякое созданье,
И возвратилась бы во прахъ живая плоть.
Ты самъ избралъ свою дорогу:
На бремя жизни не ропщи.
Будь добрымъ для себя, не угождая Богу,
И за добро свое награды не ищи.
Мы по земл пройдемъ, какъ тни.
Учись у древнихъ мудрецовъ,
Учись у прошлыхъ поколній,
У нашихъ ддовъ и отцовъ.
А мы — вчерашніе и ничего не знаемъ,
Во всемъ ничтожные — во благ и во зл,
Мы, не достигнувъ на земл
Ни мудрости, ни счастья,— умираемъ.
овъ.
О, если бъ могъ судьбой я помняться съ вами,
Не такъ же ли, какъ вы, главой бы я кивалъ,
Старался бы помочь въ страданіяхъ словами,
Движеньемъ губъ васъ утшалъ.
Но тотъ, чье сердце въ счастьи дремлетъ,
Понять чужую скорбь не можетъ никогда.
Кричу: обида! Богъ не внемлетъ,
Я вопію,— и нтъ суда.
И что мы — для Него? Зачмъ подстерегаетъ,
Зачмъ испытываетъ насъ
Онъ каждый день и каждый часъ,
И мститъ, и горечью намъ душу пресыщаетъ?
Не Ты ль образовалъ, скрпилъ костями плоть,
И жизнь не Самъ ли Ты вдохнулъ въ меня, Господь,
Не Ты ли надо мной трудился, какъ ваятель?
За что невиннаго губить?
Ужели хочешь истребить
Ты дло рукъ Твоихъ, Создатель?
И въ нескончаемой борьб
Зачмъ меня врагомъ поставилъ ты Себ?
Кого преслдуешь? Какъ ураганъ — пылинку,
Меня похититъ смерть. Я слабъ и одинокъ
Не гонишь ли, Господь, Ты сорванный листокъ,
Не сокрушаешь ли увядшую былинку?
Кто знаетъ, доживу ль до завтрашняго дня.
Вотъ скоро я умру,— поищешь,— нтъ меня.
Уйду — и не вернусь — въ страну могильной сни,
Въ страну безмолвія и ужаса, и тни.
Когда могучій стволъ повалитъ дровоскъ,
Еще надежда есть, что вновь зазеленетъ
Полуизсохшій пень и дастъ живой побгъ,
Какъ только брызнетъ дождь и сыростью поветъ,
А если человкъ съ лица земли исчезъ,—
Онъ не вернется вновь, изъ гроба не воспрянетъ,
Во прах ляжетъ и не встанетъ
Онъ до скончанія небесъ.
О, если у Тебя — могущество и благость,
Господь, что значитъ грхъ людей,
Зачмъ бы не простить и осужденій тягость
Не снять съ души моей?
Отвтъ же, выслушай, Владыка, оправданье,
Иль лучше — нтъ, оставь, оставь меня, забудь,
Чтобъ мн опомниться, перевести дыханье,
Не мучай, отступи и дай мн отдохнуть!
III.
Смертному Богъ отвчалъ несказаннымъ глаголомъ изъ бури.
овъ лежалъ предъ лицомъ еговы во прах и пепл:
‘Вотъ я ничтоженъ, о Господи! Мн ли съ Тобою бороться?
Руку мою на уста полагаю, умолкнувъ навки’.
Но противъ воли, межъ тмъ какъ лежалъ онъ во прах и пепл,—
Ненасыщенное правдою сердце его возмущалось.
Богъ возвратилъ ему прежнее счастье, богатство умножилъ.
Новыя дти на праздник свтломъ опять пировали.
Овцы, быки и верблюды въ долинахъ паслись безмятежныхъ.
Умеръ онъ въ старости, долгими днями вполн насыщенный,
И до колна четвертаго внуковъ и правнуковъ видлъ
Только въ морщинахъ лица его вчная дума таилась,
Только и въ радости взоръ омраченъ былъ невдомой скорбью
Тщетно за всхъ угнетенныхъ алкала душа его правды,—
Правды Господь никому никогда на земл не откроетъ.
1895.
Разслабленный.
(Легенда).
Схоластикъ нкій, именемъ Евлогій,
Подвинутый любовью, міръ презрлъ
И въ монастырь ушелъ, раздавъ имнье,
Но, ремесла не вдая, межъ братій
Въ бездйствіи невольномъ пребывалъ.
Однажды онъ разслабленнаго встртилъ,
Лежавшаго на улиц, безъ рукъ,
Безъ ногъ: молилъ онъ гласомъ лишь и взоромъ
О помощи. Евлогій же сказалъ:
— ‘Возьму къ себ разслабленнаго, буду
Любить его, покоить до конца,
И такъ спасусь. Терпнья дай, о, Боже,
Мн, гршному, чтобъ брату послужить!’
Онъ, приступивъ къ разслабленному, молвилъ:
— ‘Не хочешь ли, возьму тебя къ себ
И твой недугъ и старость упокою?’
— ‘Ей, Господи!’ разслабленный въ отвтъ,
Тогда Евлогій: ‘Приведу осла,
Чтобъ отвезти тебя въ мою обитель’.
И съ радостью великой ожидалъ
Его бднякъ. Привелъ осла Евлогій,
Больного взялъ, отвезъ къ себ домой
И сталъ о немъ заботиться, и пробылъ
Пятнадцать лтъ разслабленный въ дому
Евлогія, и тотъ его покоилъ,
Служилъ ему, какъ дряхлому отцу,
Кормилъ его, какъ малаго ребенка,
На собственныхъ рукахъ его носилъ.
Но дьяволъ сталъ завидовать обоимъ:
Хотлъ онъ мзды Евлогія лишить.
И, развративъ разслабленнаго, ярость
Вдохнулъ въ него, и началъ тотъ во гнв
Евлогія хулить: ‘Ты — бглый рабъ,
Похитившій имнье господина!
Ты чрезъ меня спасаешься, ты принялъ
Калку въ домъ, чтобъ назвали тебя
И праведнымъ, и милосерднымъ люди!..’
Но съ кротостью отвтствовалъ Евлогій:
— ‘Не будь ко мн несправедливымъ, братъ,
И лучше ты скажи, какое зло
Я сотворилъ теб,— и я покаюсь’.
Но возопилъ калка: ‘Не хочу
Любви твоей! Неси меня изъ дома,
На улиц повергни! Не хочу
Ни ласкъ твоихъ, ни твоего покоя!’
Евлогій же: ‘Молю тебя, утшься!’
Но въ ярости разслабленный кричалъ:
— ‘Мн скучно здсь, противна эта жизнь!
И не терплю я твоего лукавства…
Дай мяса мн!.. Я мясо сть хочу!..’
Тогда принесъ ему Евлогій мяса.
— ‘Одинъ съ тобою быть я не могу:
Хочу живыхъ людей, хочу народа!’ —
‘Я много братій приведу теб…’
— ‘О, горе мн,— больной ему въ отвтъ,—
О горе, окаянному! Противно
И на твое лицо смотрть: ужель
Еще толпу такихъ же праздноядцевъ
Ты приведешь ко мн?..’ И разъярился,
И голосомъ онъ дикимъ возопилъ:
— ‘Нтъ, не хочу я, не хочу! Повергни
Опять меня туда, откуда взялъ:
На улицу хочу я, на распутье!
Тамъ — пыль и солнце, пролетаютъ птицы,
И по камнямъ грохочутъ колесницы,
Тамъ втеръ пахнетъ моремъ, и вдали
Крылатые блютъ корабли…
Мн скучно здсь, гд лишь лампады, тля,
Коптятъ нмые лики образовъ,
Гд — ладана лишь запахъ, да елея,
И душный мракъ, и звонъ колоколовъ…
О, если бъ были руки,— удавился
Иль закололъ бы я себя ножомъ!..’
Въ смятеніи пошелъ Евлогій къ братьямъ.
— ‘Что длать мн?’ онъ старцевъ вопросилъ.
Они его къ Антонію послали.
И на корабль онъ посадилъ больного,
И выхалъ, и прибылъ къ той земл,
Гд жилъ Антоній, схимникъ, и съ калкой
Пришелъ къ нему Евлогій и сказалъ:
— ‘Пятнадцать лтъ больному я служилъ,—
Онъ за любовь меня возненавидлъ.
И я спросить пришелъ къ твоей святын,
Что сотворю я съ нимъ?’ Тогда въ отвтъ
Проговорилъ Антоній гласомъ тяжкимъ
И яростнымъ: ‘Евлогій, если ты
Отвергнешь брата,— помни, что Спаситель
Бездомнаго вовки не отвергнетъ:
Его въ раю высоко надъ тобой
Онъ вознесетъ’. Евлогій ужаснулся,
Антоній же — разслабленному: ‘Рабъ,
Земли и неба недостойный, ты ли
Дерзнулъ хулу на Господа изречь?..
Такъ помни же, что Самъ теб Спаситель
Во образ Евлогія служилъ!’
Потомъ онъ сталъ учить обоихъ: ‘Дти,
Не разлучайтесь другъ отъ друга,— нтъ:
Отъ сатаны пришло вамъ искушенье.
Идите съ миромъ, отложивъ печаль.
Я вдаю, что при конц вы оба,
Что близко смерть: вы у Христа внцовъ
Заслужите, ты — имъ, и онъ — тобою.
Но если бъ Ангелъ Смерти прилетлъ
И на земл васъ не нашелъ бы вмст,—
То лишены вы были бы внцовъ.
Такъ т, кто любятъ,— мученики оба,
Прикованы другъ къ другу навсегда:
И большаго нтъ подвига предъ Богомъ,
Нтъ въ мір большей казни, чмъ любовь!’
1893.

ЭСКИЗЫ, ЛИРИКА

Пиръ.
(Отрывокъ).
…Кончался пиръ, и утро приближалось.
Въ хрустальной ваз тихо умиралъ
Букетъ цвтовъ отъ знойнаго угара,
И зеркала тускнли въ дымк пара.
Надъ бархатомъ корсета выступалъ
Упругій очеркъ груди обнаженной,
И локоны съ головки наклоненной
Покрыли чашу, падая на дно,
Какъ золото, въ пурпурное вино.
Въ одеждахъ дамъ виднлся шелкъ измятый,
На канделябрахъ пламень почернлъ,
И яркій сокъ разрзанной гранаты,
Какъ кровь, на блой скатерти аллъ.
Ворвалось утро межъ портьеръ тяжелыхъ
И брызнуло холодною струей
Надъ рядомъ лицъ насильственно-веселыхъ,
Надъ жалкой смертью оргіи ночной…
И вера подъ нжнымъ пухомъ скрыли
Стыдливый мраморъ голаго плеча,
И мы рукой невольно заслонили
Усталый взоръ отъ блднаго луча…
1884.
Изъ Горація.
(II книга XVIII ода).
Не блеститъ мой скромный домъ
Золотыми потолками,
Нтъ слоновой кости въ немъ,
И надъ стройными столбами.
Что готовитъ богачамъ
Житель Африки далекой,—
Плиты мраморныя тамъ
Не покоятся высоко.
Мн въ наслдство не дадутъ
Твой чертогъ, о царь Азійскій,
Мн рабыни не прядутъ
Нжный пурпуръ лаконійскій.
Псенъ даръ — вотъ мой удлъ,
А сокровище мн — лира,
Съ ней бднякъ плнить сумлъ
Самодержцевъ полуміра.
Здсь, въ тиши сабинскихъ нивъ
Всмъ, что нужно, я владю,
И спокоенъ, и счастливъ,
Большихъ благъ просить не смю.
День за днемъ, за часомъ часъ
И за годомъ годъ уходитъ,
А безумецъ, суетясь,
Безпокойно жизнь проводитъ.
Неминуемый конецъ
Позабывъ, прилежно строя
Пышный, мраморный дворецъ,—
Онъ не вдаетъ покоя.
Предпріимчивости полнъ,
Побждаетъ онъ пучину,
Воздвигаетъ противъ волнъ
Величавую плотину.
Онъ корыстью ослпленъ,
Не щадитъ межи сосдней,
И жестоко хититъ онъ
Бдняка кусокъ послдній:
И постигнутый бдой
Униженіемъ гонимый,
Тотъ бжитъ съ дтьми, съ женой,
Покидаетъ кровъ родимый.
А межъ тмъ для всхъ людей
Нтъ врнйшаго жилища,
Чмъ подземный міръ тней,
Чмъ нмая снь кладбища.
Гд же цль людскихъ трудовъ,
И на что мы тратимъ силы?
Властелиновъ и рабовъ
Не равно ли ждутъ могилы?
Даже мудрый Прометей
Обмануть не могъ Харона,
Даже Тантала дтей
Укрощаетъ власть Плутона.
Смерть навкъ освободитъ
Угнетеннаго страдальца,
Успокоитъ, пріютитъ
Утомленнаго скитальца.
1883.
Сонъ.
Мн снилось — отъ рзни чудовищнаго боя,
Отъ крови, слезъ и мукъ бжалъ я въ темный лсъ
Искать защиты и покоя
Подъ вчнымъ куполомъ небесъ.
Здсь чудный полумракъ таинственнаго храма,
Стволы уходятъ въ даль, какъ легкій рядъ колоннъ.
Какъ сладкимъ дымомъ иміама,
Смолою воздухъ напоенъ.
И въ говор втвей мн чудится порою
Благоговйный гулъ молящейся толпы,
И сыплютъ искры надо мною
Лучей широкіе снопы…
Но вдругъ въ нмой тни нарушилъ миръ отрадный
И грозно прошумлъ могучій взмахъ крыла:
То ястребъ-хищникъ кровожадный
Упалъ на жертву, какъ стрла.
Добычу онъ схватилъ желзными когтями
И страшно-медленно душилъ, и въ тотъ же мигъ,
Изъ дикой чащи подъ втвями
Ко мн донесся чей-то крикъ.
И этотъ крикъ растетъ, отъ края и до края
Онъ наполняетъ міръ тоскующей мольбой
И мчится къ небу, замирая
Въ дали блестящей и пустой.
И ужасомъ тотъ крикъ мн душу потрясаетъ.
А солнце между тмъ преступный, темный лсъ
Невозмутимо озаряетъ
Лучами съ праздничныхъ небесъ.
Какъ храмъ, поруганный кровавымъ злодяньемъ,
Безгршной чистоты наружный видъ храня,
О лсъ, торжественнымъ молчаньемъ
Теперь ты страшенъ для меня!
Здсь, даже здсь, увы! нтъ мира и покоя:
Все та же предо мной и здсь въ глуши лсовъ —
Рзня чудовищнаго боя
И злоба бшеныхъ враговъ!
1884.
Юбилей А. Н. Плещеева.
Растетъ полночный мракъ, и душитъ насъ темница,
Въ цпяхъ влачатся дни безъ вры, безъ надеждъ,
И надъ развнчанной поэзіей глумится
Толпа безсмысленныхъ невждъ…
Но въ этой мертвой мгл высоко передъ нами
Подъ серебристыми кудрями
Твой благородный ликъ такъ ярко озаренъ,
Такъ кротко свтится послдними лучами
Иныхъ, прекраснйшихъ временъ.
Ты дорогъ намъ за то, что не однимъ лишь словомъ,
Но всей душой своей, всей жизнью ты поэтъ,
И въ эти шестьдесятъ тяжелыхъ, долгихъ лтъ —
Въ глухомъ изгнаніи, въ бою, въ труд суровомъ —
Ты чистымъ пламенемъ повсюду былъ согртъ.
Но знаешь ли, поэтъ, кому ты всхъ дороже,
Кто горяче всхъ привтъ теб пошлетъ?
Ты лучшій другъ для насъ, для русской молодежи,
Для тхъ, кого ты звалъ: ‘впередъ, впередъ!’
Своей плнительной, глубокой добротою,
Какъ патріархъ въ семью ты насъ объединялъ,—
И вотъ за что тебя мы любимъ всей душою,
И вотъ за что теперь мы подняли бокалъ!
1885.
Альбатросъ.
(Изъ Бодлера).
Во время плаванья, когда толп матросовъ
Случается поймать надъ бездною морей
Огромныхъ, блыхъ птицъ, могучихъ альбатросовъ,
Безпечныхъ спутниковъ отважныхъ кораблей,—
На доски ихъ кладутъ: и вотъ, изнемогая,
Трусливъ и неуклюжъ, какъ два большихъ весла,
Влачитъ недавній царь заоблачнаго края
По грязной палуб два трепетныхъ крыла.
Лазури гордый сынъ, что бури обгоняетъ,
Онъ сталъ уродливымъ и жалкимъ, и смшнымъ,
Зажженной трубкою матросъ его пугаетъ
И дразнитъ съ хохотомъ, прикинувшись хромымъ.
Поэтъ, какъ альбатросъ, отважно, безъ усилья,
Пока онъ — въ небесахъ, витаетъ въ бурной мгл,
Но исполинскія, невидимыя крылья
Въ толп ему ходить мшаютъ на земл.
1885.
Предчувствіе.
Я знаю: грозный часъ великаго крушенья
Смететъ развалину вковъ —
Уродливую жизнь больного поколнья
Съ ея расшатанныхъ основъ,—
И новая земля, и новые народы
Тогда увидятъ предъ собой
Нетронутый никмъ,— одинъ лишь міръ природы
Съ его немеркнущей красой.
Таковъ же, какъ теперь, онъ былъ, онъ есть и будетъ
Онъ вчно юнъ, какъ Божество,
И ни одной черты никто въ немъ не осудитъ,
И не измнитъ ничего.
Величественный залъ для радостнаго пира,
Для пира будущихъ людей,
Онъ медлитъ празднествомъ любви, добра и мира
Лишь въ ожиданіи гостей:
Разостланы ковры луговъ необозримыхъ,
На вковомъ гранит горъ
Покоится въ лучахъ лампадъ неугасимыхъ
Небесъ сапфировый шатеръ,
И тнь отъ опахалъ изъ перьевъ тучекъ нжныхъ
Дрожитъ на зеркал волны,
И блещетъ алебастръ магнолій блоснжныхъ,
И розы нектаромъ полны,
И это все — для нихъ: все это лишь убранство
Для торжества грядущихъ дней,
Гд трапезою — міръ, чертогами — пространство
Земли и неба, и морей.
И вотъ зачмъ полна природа для поэта,
На лон кроткой тишины,
Едва понятнаго, но сладкаго обта
Неумирающей весны.
И вотъ, зачмъ цвты кадятъ свое куренье
Во мгл росистыхъ вечеровъ,
И вотъ о чемъ гремитъ серебряное пнье
Неумолкающихъ валовъ.
1883.
* * *
Въ царств солнца и розъ я мечталъ отдохнуть,
Здсь дышала легко беззаботная грудь…
Вдругъ неслышно мелькнулъ блдный призракъ за мной,—
Онъ мн въ очи глядлъ, онъ кивалъ головой.
Наклонившись ко мн сталъ онъ тихо шептать:
‘Я съ тобою, мой другъ, я съ тобою опять!..
Мн, угрюмой тоск, обреченъ навсегда,
Ты не въ силахъ бжать отъ меня никуда:
День и ночь по слдамъ я гналась за тобой —
Въ небесахъ — облачкомъ, въ мор — грозной волной,
Я подруга твоя,— и въ объятьяхъ моихъ
Охраню я тебя отъ лобзаній чужихъ:
Я, какъ черная мгла, какъ дыханіе бурь,
Омрачу небеса и морскую лазурь!’
1883.
* * *
Тамъ, въ глубин задумчивой долины,
Когда вечерній мракъ струился надо мной,
И кленовъ темныя вершины,
Полны таинственной кручины,
Шумли трепетной листвой,
На камн гробовомъ прочелъ я эти строки:
‘Невозмутимъ мой сонъ глубокій
Подъ этой тнью вковой’.
И я задумался въ нмомъ уединеньи:
Усопшій братъ, ты мн напомнилъ о себ,
Твой сонъ, твой вчный сонъ я понялъ на мгновенье
И смерть благословилъ, завидуя теб…
И долго я стоялъ, и клены уронили
Увядшіе листы, какъ слезы, надо мной,
И старые дубы качали головой
И тихо, тихо говорили:
‘Какъ сладко дремлется въ могил
Подъ нашей тнью вковой…’
1885.
На дач.
Шумитъ іюльскій дождь изъ тучи грозовой
И сткой радужной на яркомъ солнц блещетъ,
И дачницы бгутъ испуганной толпой,
И лтнихъ зонтиковъ пурпурный шелкъ трепещетъ
Надъ нивой золотой…
А тамъ, межъ блдныхъ изъ съ дрожащими листами
Виднется кумачъ узорнаго платка,—
То бабы весело съ разутыми ногами
Тснятся на плоту, и звучнаго валька
Удары по блью надъ ясными волнами
Разноситъ далеко пустынная рка…
1887.
Изображенія на щит Ахиллеса.
(Отрывокъ).
На взморьи голубомъ, какъ спящіе дельфины,
Качаютъ корабли изогнутыя спины.
Подъ звуки нжныхъ флейтъ въ блестящій храмъ ведутъ
Телицу блую, внчанную цвтами,
И старцы кроткіе, любимые богами,
Въ свободномъ агора свершаютъ мирный судъ.
Въ толп кудрявыхъ двъ, волнистый ленъ мотая,
У свтлыхъ очаговъ шумятъ веретена.,
И юноши поютъ, въ точил выжимая
Изъ гроздій наливныхъ багряный сокъ вина.
И дискосъ, брошенный искусною рукою,
Въ палестр мраморной на плитахъ прозвенлъ,
И въ мягкомъ воздух божественной красою
Сверкаютъ мускулы нагихъ, могучихъ тлъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1885.
Дтямъ,
Не подъ кровомъ золоченымъ
Величаваго дворца,
Не для счастья и довольства,
Не для царскаго внца —
Ты въ пріют позабытомъ
Виліемскихъ пастуховъ
Родился — и нагъ, и бденъ,—
Царь безчисленныхъ міровъ.
Осторожно, какъ святыню,
Въ руки Мать его взяла,
Любовалась красотою
Безмятежнаго чела.
Ручки слабыя Младенецъ
Въ грозно-сумрачный просторъ
Съ безпредльною любовью
Съ лона Матери простеръ.
Все, что борется, страдаетъ,
Все, что дышитъ, и живетъ,
Онъ зоветъ въ Свои объятья,
Къ счастья вчному зоветъ.
И природа встрепенулась,
Услыхавъ Его призывъ,
И помчался ураганомъ
Бурной радости порывъ.
Синева ночнаго неба
Стала глубже и темнй,
И безчисленныя звзды
Засверкали ярче въ ней,
Вс цвты и вс былинки
По долинамъ и лсамъ
Пробудились, воскурили
Благовонный иміамъ.
Слаще музыка дубравы,
Что затронулъ втерокъ,
И звучне водопадомъ
Низвергается потокъ,
И роскошнй покрываломъ
Легъ серебряный туманъ,
Вчный гимнъ заплъ стройне
Безграничный океанъ.
Ликовала вся природа,
Величава и свтла,
И къ ногамъ Христа-Младенца
Вс дары свои несла.
Близъ пещеры три высокихъ,
Гордыхъ дерева росли,
И втвями обнимаясь,
Входъ завтный стерегли.
Ель зеленая, олива,
Пальма съ пышною листвой —
Тамъ стояли неразлучной
И могучею семьей.
И он, какъ вся природа,
Вс земныя существа,
Принести свой даръ хотли
Въ знакъ святого торжества.
Пальма молвила, склоняя
Долу съ гордой высоты,
Словно царскую корону,
Изумрудные листы:
‘Коль злобой гонимый
Жестокихъ враговъ,
Въ безбрежной равнин
Зыбучихъ песковъ,
Ты, Господи, будешь
Пріюта искать,
Бездомнымъ скитальцемъ
Въ пустыняхъ блуждать,
Теб я открою
Зеленый шатеръ,
Теб я раскину
Цвточный коверъ.
Приди Ты на отдыхъ
Подъ мирную снь:
Тамъ сумракъ отрадный,
Тамъ свжая тнь’.
Отягченная плодами,
Гордой радости полна,
Преклонилася олива
И промолвила она:
‘Коль, Господи, будешь
Ты злыми людьми
Покинутъ безъ пищи —
Мой даръ Ты прими.
Я втви радушно
Теб протяну
И плодъ золотистый
На землю стряхну,
Я буду лелять
И влагой питать,
И сокомъ янтарнымъ
Его наливать’.
Между тмъ, въ уныньи тихомъ,
Боязлива и скромна,
Ель зеленая стояла,
Опечалилась она.
Тщетно думала, искала —
Ничего, чтобъ принести
Въ даръ Младенцу-исусу
Не могла она найти,
Иглы острыя, сухія,
Что отталкиваютъ взоръ,
Ей судьбой несправедливой
Предназначены въ уборъ.
Стало грустно бдной ели,
Какъ у ивы надъ водой
Втви горестно поникли,
И прозрачною смолой
Слезы капаютъ обильно
Отъ стыда и тайныхъ мукъ,
Между тмъ, какъ все ликуетъ,
Улыбается вокругъ.
Эти слезы увидала
Съ неба звздочка одна,
Тихимъ шопотомъ подругамъ
Что-то молвила она.
Вдругъ посыпались — о чудо!—
Звзды огненнымъ дождемъ,
Елку темную покрыли,
Всю усяли кругомъ,
И она затрепетала,
Втви гордо подняла,
Міру въ первый разъ явилась,
Ослпительно-свтла.
Съ той поры, донын, дти,
Есть обычай у людей
Убирать роскошно елку
Въ звзды яркія свчей.
Каждый годъ она сіяетъ
Въ день великій торжества
И огнями возвщаетъ
Свтлый праздникъ Рождества.
1883.
Смерть Клитемнестры.
По закону родовой мести Орестъ и Электра, дти Клитемнестры
должны убить свою мать, чтобы отомстить за своего отца Агамемнона,
умерщвленнаго Клитемнестрой.
(Мотивъ изъ Эврипида).
ХОРЪ.
Вотъ оно, роковое возмездіе:
Налетитъ ураганъ, пошатнется чертогъ!
Ты погибъ, Агамемнонъ, мой царь —
Въ тихій сладостный часъ омовенія
Тамъ, подъ мраморнымъ сводомъ дворца..
Не своей ли рукой, Клитемнестра измнница,
Занесла ты скиру преступную
Надъ безвиннымъ супругомъ твоимъ,
Возвращеннымъ подъ стны Микенскія.
Ты свершила надъ жертвою
Злодянье кровавое!
КЛИТЕМНЕСТРА.
(Изъ глубины дома.)
О сжальтесь, дти, сжальтесь вы надъ матерью!
ХОРЪ.
Зловщій крикъ!
КЛИТЕМНЕСТРА.
О горе, горе мн!
ХОРЪ.
Погибнешь ты отъ рукъ дтей своихъ:
Ужасны боги въ гнв праведномъ,
И ты заплатишь мукой смертною
За смертный часъ тобой убитаго.
Идутъ, идутъ они изъ дома скорбнаго,
Обрызганы горячей кровью матери.
Нтъ въ мір горя — больше горя вашего,
Многострадальные потомки Тантала!
ЭЛЕКТРА.
Плачь, братъ мой, плачь! во всемъ моя вина:
Съ какою злобой надругалась я
Надъ беззащитной матерью!
Убитая, несчастная,
Такъ вотъ чего дождалась ты
Отъ насъ, отъ рукъ дтей своихъ,
Такъ вотъ, чего онъ требовалъ
Законъ возмездья праведный!
ОРЕСТЪ.
Жестокій Богъ, свершилось то,
Чего вовки не было,
О чемъ подумать страшно мн:
Однимъ дыханіемъ
Ты стеръ съ лица земли
Весь родъ нашъ царственный.
О кто же, кто мн дастъ убжище,
Кто взглянетъ мн въ лицо, убійц матери,
Безъ ужаса, безъ трепета?..
ЭЛЕКТРА.
Увы, мой братъ, куда бжать,
Куда склонить намъ голову?
Войдемъ ли мы на свтлый пиръ,—
Толпа гостей бжитъ отъ насъ,
Войдемъ ли мы подъ мирный кровъ,—
Внесемъ съ собой проклятіе!
ОРЕСТЪ.
Еще за мигъ съ безумной яростью
Сама меня толкала ты
На это дло мрачное,—
И вотъ теперь рыдаешь въ ужас!
Смотри, несчастная,
Смотри, какъ мать твоя,
Предъ нами падая,
Съ груди одежды рветъ…
О тяжко, тяжко мн! Сестра, ты помнишь ли
Какъ эти члены жалкіе, безсильные,
Дрожа, влачились по земл у ногъ моихъ?
Меня душили слезы жгучія,
Она ланитъ моихъ
Коснулась пальцами холодными,
И тихимъ голосомъ
Родная молвила:
‘О сынъ, мой милый сынъ!’
И обвила мн шею ласково,
И выпалъ мечъ изъ рукъ моихъ.
Закрывъ глаза, набросивъ плащъ на голову,
Я вновь схватилъ оружіе,
Потомъ мн только помнится,
Какъ подъ рукой неврною
Клинокъ вонзался медленно
Во что-то трепетное, нжное…
Сестра, сестра, то было тло матери!
ЭЛЕКТРА.
Теб шептала я,
Чтобъ ты скорй кончалъ,
И твой дрожащій мечъ
Сама направила,
Сама рукой своей!
ОРЕСТЪ.
Молчи, молчи… нтъ больше силъ
Внимать напраснымъ жалобамъ.
Возьмемъ же трупъ страдалицы,
Вскормившей насъ, убійцъ своихъ,
Чтобы кровь изъ ранъ зіяющихъ
Омыть слезами жгучими…
Такъ вотъ, чего онъ требовалъ
Законъ возмездья праведный!
1885.
Легенда изъ Т. Тассо.
Стальными латами одтъ,
Близъ древнихъ стнъ ерусилима,
Какъ мощный левъ, неустрашимо
Сражался доблестный Танкредъ.
Предъ нимъ трепещутъ сарацины,
И поражая мусульманъ,
Мечомъ онъ гонитъ ихъ дружины,
Какъ волны гонитъ ураганъ.
Уже рубцами вся покрыта
Съ крестомъ тяжелая броня,
И окровавлены копыта
Его могучаго коня…
Какъ вдругъ воитель незнакомый,
На-перевсъ копье поднявъ,
Отважнымъ замысломъ влекомый,
Впередъ кидается стремглавъ.
Съ мольбой о помощи трикраты
Танкредъ Спасителя призвалъ
И сарацина шлемъ косматый
Желзной палицей сорвалъ,
И что жъ? разсыпалась кудрями,
Какъ златоструйными волнами,
Густая, двичья коса,
Предъ ослпленными очами
Открылась дивная краса,
Румянецъ отрочески-нжный
И мраморъ шеи блоснжной.
Клоринда врагъ его жестокій,
Клоринду въ ней онъ узнаетъ,
Чье имя громко на Восток,—
Неврныхъ гордость и оплотъ.
Тяжелый мечъ, разить готовый,
Невольно рыцарь опустилъ
И предъ красавицей суровой
Благоговйно отступилъ.
Помочь Танкреду въ бой кровавый
Изъ строя рыцарскихъ дружинъ
Летитъ, исполненъ жаждой славы,
Гьюскаръ, отважный палладинъ,
И надъ прелестной головою
Съ челомъ нжнй эдемскихъ розъ
Онъ святотатственной рукою
Скиру тяжкую занесъ.
Но отъ смертельнаго удара
Танкредъ Клоринду защитилъ,—
Оружье пылкаго Гьюскара
Онъ негодуя раздробилъ.
Коснулось шеи лебединой
Оно слегка,— и кровь на ней,
Какъ драгоцнные рубины,
Зардлась въ золот кудрей.
Онъ поднялъ мрачное забрало —
И благородно, и свтло,
Любовью чистою дышало
Его открытое чело.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скажи, Клоринда, что съ тобою,
Зачмъ ты медлишь оттолкнуть
Гяура съ гордою враждою?
Ужель подъ мдною бронею
Трепещетъ любящая грудь?
Но вотъ, потупивъ взоръ лазурный,
Молчанье строгое храня,
Ты понеслась, какъ вихорь бурный,
Пришпоривъ быстраго коня.
Въ лучахъ полуденныхъ сверкаетъ,
Какъ изъ огня доспхъ на ней,
И втеръ ласково играетъ
Съ волнами вьющихся кудрей
Не мечъ, не пролитая кровь,—
Ту битву грозную ршила
Лишь красоты благая сила,
Миротворящая любовь.
1883
На Тарпейекой скал.
Ряды сенаторовъ, надменныхъ стариковъ
Съ каймою пурпура на тог
И мрачный понтифексъ въ собраніи жрецовъ
Стоятъ задумчивы и строги.
Кой-гд центуріонъ гарцуетъ на кон,
И цлымъ лсомъ копій мдныхъ
Когорты зыблются въ чешуйчатой брон
Подъ грозный шумъ знаменъ побдныхъ,
И сонмомъ ликторовъ Маркъ Манлій окруженъ…
Но мановеньемъ горделивымъ
Вниманья требуя, къ толп промолвилъ онъ
Передъ зіяющимъ обрывомъ:
‘Прощай, родимая земля! въ послдній разъ
Я шлю привтъ моей отчизн…
Не бойтесь, палачи: все кончено,— и васъ
Молить не буду я о жизни.
Жить, разв стоитъ жить, когда — всесиленъ мракъ,
И вчно грудь полна боязни,
И душно, какъ въ тюрьм, и всюду, что ни шагъ,—
Насилья, трупы, кровь да казни…
Пришелъ и мой чередъ, но пусто и мертво
Въ потухшемъ сердц: вашей власти
Въ немъ нечего казнить,— народъ, возьми его,
Возьми и разорви на части!..’
Такъ Манлій говорилъ, и грустный, долгій взоръ
Сквозь дымку полдня золотого
Онъ обратилъ туда, въ сіяющій просторъ,
На ленту Тибра голубого,
На солнце и луга, на волны и цвты…
Толпою рзвою со свистомъ
Мелькнули ласточки съ лазурной высоты,
Чтобъ утонуть въ эир чистомъ,
Очами скорбными ихъ Манлій проводилъ…
У ногъ его нмой и дикій
Утесъ въ расщелин любовно пріютилъ
Цвтокъ малиновой гвоздики,
И, все забывъ, глядлъ страдалецъ на него — ‘
Почти безъ мысли и сознанья —
Въ минуту грозную, не помня ничего,
Ловилъ струю благоуханья…
Но палачи къ нему приблизились въ тотъ мигъ,
Онъ ихъ отталкиваетъ гордо
И къ пропасти идетъ, спокоенъ и великъ,
Идетъ безтрепетно и твердо,—
И ропотъ ужаса пронесся надъ толпой…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1884.
Morituri.
Мы безконечно одиноки,
Боговъ закинутыхъ жрецы.
Грядите, новые пророки 1
Грядите, вщіе пвцы,
Еще невдомые міру!
И отдадимъ мы нашу лиру
Теб, божественный поэтъ…
На гласъ твой первые отвтимъ,
Улыбкой первой твой разсвтъ,
О, Солнце будущаго, встртимъ,
И въ блеск утреннемъ твоемъ,
Тебя привтствуя, умремъ!
‘Salutant, Caesar Jmperator,
Te morituri’. Весь нашъ родъ,
Какъ на арен гладіаторъ,
Предъ новымъ вкомъ смерти ждетъ.
Мы гибнемъ жертвой искупленья.
Придутъ иныя поколнья.
Но въ оный день, предъ ихъ судомъ,
Да не падутъ на насъ проклятья:
Вы только воспомните о томъ,
Какъ много мы страдали, братья!
Грядущей вры новый свтъ,
Теб отъ гибнущихъ привтъ!
* * *
О, если бы душа полна была любовью,
Какъ Богъ мой на крест — я умеръ бы любя.
Но ближнихъ не люблю, какъ не люблю себя,
И все-таки порой исходитъ сердце кровью.
О, мой Отецъ, о, мой Господь,
Жалю всхъ живыхъ въ ихъ слабости и сил,
Въ блаженств и скорбяхъ, въ рожденьи и могил.
Жалю всякую страдающую плоть.
И кажется порой — у всхъ одна душа,
Она зоветъ Тебя, зоветъ и умираетъ,
И бредитъ въ шелест ночного камыша,
Въ глазахъ больныхъ дтей, въ огняхъ зарницъ сіяетъ.
Душа моя и Ты — съ Тобою мы одни.
И смертною тоской и ужасомъ объятый,
Какъ нкогда съ креста Твой Первенецъ Распятый,
Міръ вопіетъ: Ламма! Ламма! Савахани.
Душа моя и Ты — съ Тобой одни мы оба,
Всегда лицомъ къ лицу, о, мой послдній Врагъ.
Къ Теб мой каждый вздохъ, къ Теб мой каждый шагъ
Въ мгновенномъ блеск дня и въ вчной тайн гроба,
И въ буйномъ ропот Тебя за жизнь кляня,
Я все же знаю: Ты и Я — одно и то же,
И вопію къ Теб, какъ сынъ твой: Боже, Боже.
За что оставилъ Ты меня?

Примчанія.

Въ отдльномъ изданіи стихотворенія Д. С. Мережковскаго появились впервые въ 1888 г.— Д. Мережковкгй. Стихотворенія. (1883—1887). СПБ. 1888. 8. Стр. 301.
Второе изданіе относится къ 1892 г.— Д. Мережковскій. Символы (Псни и поэмы). Изд. А. Суворина. СПБ. 1892. 8. стр. 424.
Въ 1896 г. вышло третье изданіе — Д. Мережковсісій. Новыя стихотворенія. Изд. книжн. маг. Ледерлэ. СПБ. 1896. 8. Стр. 104 + 3.
Четвертое изданіе появилось въ 1904 г.— Д. С. Мережковскій. Собраніе стиховъ. Книгоиздательство ‘Скорпіонъ‘. Москва. 1904. 8. Стр. 1 + 182 II.
Пятое изданіе было выпущено въ 1910 г.— Д. С. Мережковскій. Собраніе стиховъ. 1883—1910. Книгоизд. ‘Просвщеніе’. СПБ. 1910. 8. Стр.+ 253.
Въ изданіи Вольфа помщена лишь незначительная часть стихотвореній Д. С. Мережковскаго.
Въ настоящее изданіе вошли, помимо всхъ стихотвореній, помщенныхъ въ перечисленныхъ сборникахъ, многія изъ стихотвореній, печатавшихся только въ журналахъ и включенныхъ въ отдльное изданіе лишь впервые въ настоящемъ изданіи. Къ ихъ числу относятся:
Надъ нмымъ пространствомъ чернозема… Впервые появилось въ журнал ‘Сверный Встникъ’ за 1887 г., No 11, стр. 212.
Ужъ дышитъ оттепель…— ‘Сверный Встникъ’ за 1888 г., No 3, стр. 168.
Лтнія, душныя ночи…— ‘Сверный Встникъ’ за 1888 г., No 4, стр. 26.
Восточный миъ. ‘Сверный Встникъ’ за 1888 г., No 2, стр. 118.
Мы въ одной долин…— ‘Сверный Встникъ’ за 1889 г., No 11 и 12, стр. 164, 168.
Смерть Всеволода Гаршина.— ‘Сверный Встникъ’ за 1888 г. 5. Передъ текстомъ.
Кой-гд листы склонили внизъ…— ‘Сверный Вст.’ за 1888 г., No 11, стр. 150.
Въ темныхъ, росистыхъ втвяхъ…— ‘Сверный Встникъ’ за 1888 г., No 11, стр. 150.
Дома и призраки людей… и ‘Трепетныя зори’.— ‘Сверный Встникъ’ за 1889 г., No 5, стр. 150.
Какъ странникъ, путь оконченъ…— ‘Сверный Встникъ’ за 1891 г., No 1, стр. 228.
Какъ отъ рожденія слпой…— ‘Сверный Встникъ’ за 1891 г., No 4, стр. 78.
Я бы людямъ не могъ разсказать…— ‘Нива’ за 1892 г., No 26, стр. 565.
Свтъ вечерній.— ‘Сверный Встникъ’ за 1892 г., No 12, стр. 240.
Пвецъ.— ‘Нива’ за 1893 г., Na 1, стр. 1.
Въ лсу.— ‘Трудъ’ за 1893 г., Ns 2, стр. 347.
Нтъ, ей не жить… ‘Сборникъ’ ‘Нивы’ за 1893 г., No 3, стр. 539.
Спокойствіе.— ‘Трудъ’ за 1893 г., No 3, стр. 582—3.
Срый день.— ‘Нива’ за 1893 г., Na 30, стр. 686.
Неуловимое.— ‘Нива’ за 1893 г., No 33, стр. 750.
Блая ночь.— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1894 г., No 1, стр. 92.
Развнчанный лсъ.— ‘Трудъ’ за 1894 г., No 5, стр. 306.
Краткая псня.— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1894 г., No 5, стр. 26.
Пчелы.— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1894 г., No 6, стр. 193.
Дти.— ‘Трудъ’ за 1894 г., No 9, стр. 654.
Эту заповдь въ сердц своемъ напиши…— ‘Трудъ’ за 1894 г., No 10, стр. 44.
Снгъ.— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1894 г., No 10, стр. 298.
Псня солнца.— ‘Трудъ’ за 1894 г., Ns 12, стр. 531—2.
Псня вакханокъ.— ‘Сверный Встникъ’ за 1894 г., No 12, стр. 42.
Поэтъ. ‘Нива’ за 1894, N 53 (юбилейный), стр. 6.
Зимній вечеръ.— ‘Сверный Встникъ’ за 1895 г., No 4, стр. 110.
Рабство любви.— ‘Сверный Встникъ’ за 1895 г., No 7, стр. 166.
Не надо звуковъ.— ‘Сверный Встникъ’ за 1895 г., No 8, стр. 76.
То, чмъ я былъ.— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1895 г., No 12, стр. 647—8.
И вновь, какъ въ первый день….— ‘Сверный Встникъ’ за 1896 г., No 1, стр. 70.
Родное.— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1896 г., No 5, стр. 55—56.
Увы, что сдлалъ….— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1896 г., No 9, стр. 145—6.
Передъ грозой.— ‘Сверный Встникъ’ за 1896 г., No 9, стр. 36.
Зимніе цвты.— ‘Сверный Встникъ’ за 1897 г., No 1, стр. 132.
Спокойствіе.— ‘Сверный Встникъ’ за 1897 г., No 2, стр. 238.
Воля.— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1897 г., No 6, стр. 316.
Синетъ море….— Литературное Приложеніе къ ‘Нив’ за 1897 г., No 7, стр. 595—6.
Объ остальныхъ стихотвореніяхъ — см. ‘Хронологическій перечень произведеній Д. С. Мережковскаго въ т. XXIV настоящаго изданія.
Мережковский Дмитрий Сергеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Стихотворения, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1941
  2. Песни и легенды, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1892
  3. Старинные октавы, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1890
  4. Стихотворения, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1941
  5. Стихотворения, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1887
  6. Стихотворения, Булгаков Александр Иванович, Год: 1834
  7. Стихотворения, Кичуйский Вал., Год: 1914
  8. Стихотворения, Бефани Василий Павлович, Год: 1881
Электронная библиотека