АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ
ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ
Составилъ Ник. Вас. Гербель
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
Типографія А. М. Потомина. У Обуховскаго моста, д. No 93
1875
ЛОРДЪ БАЙРОНЪ.
Стихотворения, Байрон Джордж Гордон, Год: 1875
Время на прочтение: 43 минут(ы)
Жен, при полученіи извстія о ея болзни.— А. Дружинина
Сегодня мн исполнилось 36 лтъ. — Н. Гербеля
Изъ мистеріи ‘Каинъ’.— В. Костомарова.
Изъ романа ‘Донъ-Жуанъ’.
1. Кораблекрушеніе. — Д. Мина
2. Вечерняя прогулка. — Д. Мина
3. Ave Maria.— Д. Мина
Лордъ Джоржъ Ноэль Гордонъ-Байронъ, величайшій изъ англійскихъ поэтовъ девятнадцатаго столтія, родился 22-го января 1788 года въ помстья своей матери, Райн, лежащемъ не въ дальнемъ разстояніи отъ Дувра. Родоначальниками фамиліи Байроновъ считаются т нормандскіе Бюруны (Brun), которые поселились въ Англіи при Вильгельм Завоевател, получила отъ него земли въ графств Ноттингамъ и, впослдствіи, принимали участіе во всхъ важныхъ событіяхъ, имвшихъ вліяніе на участь ихъ второго отечества. Затмъ, предки нашего поэта участвовали въ сраженіяхъ при Кресси, Восворт и Мерстонъ-Мур, были награждаемы огромными помстьями въ царствованіе королей Генриха VI и Эдуардъ IV к возведены Карломъ I, въ 1643 году, въ званіе пэровъ. Наконецъ, ддъ поэта, Джонъ Байронъ, былъ командоромъ англійскаго флота, храбрымъ воиномъ и опытнымъ мореходомъ. Что же касается отца поэта, прозваннаго бшеннымъ Джекомъ, то онъ, взамнъ славы и богатства предковъ, оставилъ своему сыну одни неоплатные долги, на покрытіе которыхъ ушло всё состояніе его неутшной вдовы, оставшейся оплакивалъ свою потерю при 160 фунтахъ годового дохода. Но матери, Байронъ былъ въ родств съ шотландскимъ королевскимъ домомъ Стюартовъ, которымъ врно служили предки его отца. Она происходила изъ рода Гордоновъ-Гиговъ, отъ Вильяма Гордона, третьяго сына графа Гютлей, въ брак съ дочерью Іакова I. Отецъ нашего поэта былъ женатъ дна раза. Въ первый разъ на лэди Камартенъ, по развод ея съ первымъ мужемъ, отъ которой имлъ одну дочь, извстную Августу, бывшую впослдствіи замужемъ за полковникомъ Лейтомъ, а во второй — на миссъ Екатерин Гордолъ-І’изъ. Отъ этого-то послдняго брака, соединившаго дв знатнйшія фамиліи Англіи и Шотландіи, родился Джоржъ Гордонъ-Байронъ, сдлавшій спою фамилію еще боле знаменитой, чмъ какою унаслдовалъ отъ своихъ предковъ.
Отецъ Байрона, обобравъ свою вторую супругу, бжалъ во Францію, гд и умеръ въ 1791 году. Лишонная почти всякихъ средствъ къ существованію, молодая вдова удалилась въ Абердинъ, въ Шотландіи, гд и поселилась вмст съ своимъ малолтнимъ сыномъ, будущимъ великимъ поэтомъ.
На пятомъ году, Байронъ стадъ посщать въ Абердин школу Бовереа Очевидно, что мать посылала его туда скоре для того, чтобы онъ былъ подъ надзоромъ за небольшую плату, нежели въ надежд, что онъ тамъ чему-нибудь выучится. И дйствительно — по словамъ самаго Байрона — онъ выучился въ этой школ только читать, по понимая вовсе содержанія, такъ-что когда дома приходилось ему доказывать свою учоность, то онъ, довольно бгло проговаривая выученное попорядку, совершенно терялся, при измненіи этого порядка.
Лтомъ 1799 года Байронъ заболлъ. Для поправленья здоровья, мать взяла его съ собою въ шотландскія горы. Здсь Байронъ, какъ Данте, влюбился въ Мори Дюфъ, дочь своего крестнаго отца. Это имя часто встрчается въ разныхъ его стихотвореніяхъ, между именами другихъ женщинъ, которымъ на-время онъ посвящалъ своё сердце. Кстати, напомнимъ граціозный переводъ Пушкина: ‘Пью за здравіе Мэри’. Это стихотвореніе было написано школьнымъ товарищемъ Байрона, Проктеромъ, боле извстнымъ подъ именемъ Барри Корвналя, въ воспоминаніе первой любви поэта, которая, черезъ семнадцать лтъ, вызвала слдующую замтку въ его журнал: ‘Мать моя любила подсмиваться на счотъ моей любви. Однажды она сказала мн: ‘Байронъ, я получила письмо изъ Абердина: предметъ твоей старинной страсти, Мэри Дюфъ, вышла замужъ.’ При этихъ словахъ, я упалъ почти въ судорогахъ. Тогда мн было лтъ шестнадцать. Но теперь — я спрашиваю самъ себя: что это такое? Я не видлъ ее посл Абердина. Тамъ мы были дтьми. Я влюблялся посл того пятьдесятъ разъ, а между-тмъ я ещё помню всё, что мы говорили, наши ласки, ея черты, моё волненіе, безсонницу, и то, какъ я мучилъ нашу горничную, чтобы она писала Мори отъ моего имени, потому-что самъ ещё не умлъ писать. Припоминаю наши прогулки, какъ я былъ счастливъ, когда сидлъ подл Мэри въ дтской. Странно какъ-то всё это. И, однако жь, печаль моя и любовь къ этой двочк были такъ сильны, что я сомнваюсь иногда, любилъ ли я истинно когда-нибудь посл. Поразившее меня извстіе, сильне чмъ когда-нибудь возбудило во мн воспоминанія. Какой бы ни была она красоты въ дйствительности, я былъ бы несчастливъ, увидя её: она разрушила бы образъ очаровательной пери, оставшійся и живущій ещё во мн.’
По смерти стараго чудака, лорда Вилльяма Байрона, двоюроднаго дда будущаго поэта, новый лордъ и пэръ поступилъ подъ опеку лорда Карлейля. дальняго своего родственника, и отправился съ матерью изъ Абердина въ Ньюстедъ. Но Байронъ на-всегда сохранилъ теплое воспоминаніе о мст, гд провёлъ свое дтство. Ему всегда доставляла особенное удовольствіе встрча съ жителемъ Абердина, и когда Вальтеръ-Скоттъ, уроженецъ Шотландіи, постилъ его въ Венеціи, онъ много говорилъ съ нимъ о любимйшихъ мстахъ и, особенно, о грот Калласъ, гд и теперь ещё стоитъ грубая статуя шотландскаго воина. Замокъ Ньюстедъ находится въ Ноттингам. Это готическое зданіе стоитъ надъ озеромъ, въ которое глядятся разрушающіяся стны его. Внутренность сохраняла ещё видъ древняго монастыря, со множествомъ келій, съ полу-обвалившимися залами. Что же касается окрестностей, то вокругъ лежали обнажонныя поля, такъ-какъ покрывавшіе ихъ густые лса были вырублены покойнымъ владльцемъ.
Въ 179У году мистриссъ Байронъ отвезла сына въ Лондонъ и помстила его въ школу доктора Глепи, гд онъ пробылъ дна года — и во всё это время не переставалъ лчить свою больную ногу, которая была нсколько согнута въ колн.
При изумительныхъ способностяхъ, никогда почти или очень рдко выучивая уроки, Байронъ, по свидтельству доктора Глени, имлъ въ исторіи и поэзіи знанія, далеко превосходившія обыкновенныя границы знаній этого возраста, и находилъ въ его библіотек много книгъ по своему вкусу, которыя перечитывалъ по-нскольку разъ. Достойный докторъ очень любилъ своего маленькаго питомца и всячески заботился объ увеличеніи его познаній, но, не-смотря на его совты, увщанія и просьбы, мать Байрона, страстная, своенравная и безразсудная, всячески старалась прерывать это ученіе- Ей казалось, что мало сроку на отдохновенье отъ субботы до понедльника — и она оставляла у себя сына на цлыя недли, окружая его большимъ знакомствомъ, безъ всякаго выбора. Въ это вмшался лордъ Карлейль и нсколько разъ прекращалъ такое глупое баловство. Глени хотлъ даже прекратить субботніе отпуски молодаго лорда домой, но сцены съ матерью — способныя вывести изъ терпнія человка мене усерднаго и добросовстнаго — помшали ему въ этомъ. Мистриссъ Байронъ, въ припадкахъ гнва, которые нельзя было назвать, какъ гнвъ сына, молчаливымъ бшенствомъ, имла обыкновеніе такъ шумть, что её слышалъ весь домъ, и докторъ однажды имлъ неудовольствіе слышать, какъ одинъ товарищъ сказалъ Жоржу: ‘Байронъ, твоя мать дура!’ на что тотъ отвчалъ мрачно: ‘я знаю’.
Недовольная медленностью успховъ своего сына, мистриссъ Байронъ упросила лорда Карлейля перевести его въ публичное училищ, что и было исполнено въ 1801 году. Новое училище, въ которое поступилъ молодой лордъ, была знаменитая школа въ Гарро. Первое время шумъ публичной школы былъ тягостенъ для довольно-робкаго и отчасти дикаго въ то время характера Байрона, и онъ потомъ признавался самъ, что года полтора ненавидлъ Гарро. Но жажда дятельности и симпатіи, составлявшая основаніе его характера, впослдствіи побдила это отвращеніе, и — вначал несообщительной — нашъ герой скоро сталъ зачищикомъ всхъ игръ, предпріятій и шалостей, какія только затвались въ школ. Вотъ что говоритъ самъ Байронъ о своей школьной жизни: ‘Въ осьмнадцать лтъ я ещё не прочиталъ ни одного журнала, какъ ни странно это. Но общія познанія мои въ предметахъ, касавшихся современности, во время моего пребыванія въ Гарро, были такъ обширны, что вс думали, что. я извлекаю ихъ изъ разныхъ сборниковъ, потому-что никогда не видли меня въ занятіяхъ, а только въ играхъ и проказахъ. Дло въ томъ, что я глоталъ книги, читая ихъ въ постели или когда другіе вовсе не думали объ ученьи. Съ пяти лтъ я читалъ всё на свт: только журналы не попадались мн подъ руку… Дивомъ нашихъ школьныхъ дней былъ Жоржъ Синклеръ. Онъ писалъ упражненія половин своихъ товарищей: стихи, тэмы — что угодно Онъ часто просилъ меня поручать ему сдлать то, что долженъ былъ сдлать я самъ, и, разумется, я охотно соглашался на это, когда хотлось мн заняться чмъ-нибудь другимъ, что случалось со мной по одному разу каждый часъ. За-то я колотилъ за него другихъ, когда было нужно, а иногда и его самого, принуждая драться, когда дло шло о чести и нужна была сила. Мы часто толковали о политик, до которой онъ былъ большой охотникъ. Въ Гарро поприще моё было очень достославно: изъ семи кулачныхъ боёвъ, я проигралъ, кажется, только одинъ. Всего больше боксировали со мной Моргалъ, Ричъ, Рендсфордъ и лордъ Жоселисъ, съ которыми я былъ въ большой дружб. Вообще, школьные друзья были для меня предметомъ страсти.’
Между наставниками въ Гарро, Байронъ слылъ за лнивца, который ничего не хотлъ длать. Онъ самъ признаётся, что это справедливо. На книги, бывшія тогда у него въ употребленіи и испещрённыя неловкими переводами, нельзя смотрть, не удивляясь ограниченности его классическихъ знаній. Вообще, онъ былъ неохотникъ до схоластическаго ученія, которому посвящается драгоцнная часть нашей жизни, но за-то длалъ огромныя пріобртенія въ знаніяхъ общихъ и самыхъ разнообразныхъ. Никакой школьный педантизмъ не можетъ внушить такого жара, съ какимъ одъ запинался предметами, близкими его образовавшемуся уже вкусу. Эти занятія давали столько силы его душ, что онъ оставлялъ далеко за собой своихъ боле трудолюбивыхъ и скромныхъ товарищей. Списокъ книгъ, прочтённыхъ имъ до пятнадцати лтъ, обнимаетъ почти вс роды литературы и поражаетъ своимъ разнообразіемъ и обиліемъ.
Байронъ провёлъ шесть лтъ въ этомъ заведеніи. Въ 1804 году, во время каникулъ, онъ познакомился у своей матери, въ Нотгингэм, съ миссъ Мэри Чевортъ, которая стола предметомъ его пламенной страсти. Миссъ Чевортъ не очень, впрочемъ, цнила любовь ‘хромого юноши’ и вскор посл того вышла замужъ за совершенно-незначущаго человка, что страшно оскорбило гордаго Байрона. Какъ глубоко и истинно било чувство юноши, доказываетъ прекрасное стихотвореніе ‘Содъ’, написанное имъ въ 1816 году. Оно изображаетъ эту юношескую любовь и полно грустной задушевности. А что этотъ печальный опытъ вовсе не могъ уменьшить въ нёмъ наклонности презирать міръ и людей — это ясно. Онъ не уменьшилъ и его тщеславія, самой видной его слабости, принимавшей всё большіе и большіе размры.
Въ октябр 1806 года Байронъ перешолъ въ Кембриджскій университетъ. Каникулы слдущаго года провёлъ онъ, по обыкновенію, у своей матери въ Сутнел, гд составилъ себ небольшой, но избранный кружокъ. Здсь онъ былъ встрченъ съ радостью и мало-по-малу сталъ освобождаться отъ своей горделивой робости, которая до этого времени заслоняла его таланты и держала ихъ въ тни. Особенно развернуло его общество женщинъ, которымъ до-сихъ-поръ онъ пользовался, какъ при миссъ Чевортъ, только съ волненіемъ страсти. Поступивъ въ университетъ, онъ отдался весь шумной студенческой жизни, такъ-что учоные парики обрадовались, когда онъ оставилъ университетъ, не достигши ещё девятнадцати лтъ.
По настоянію своихъ друзей, Байронъ въ первый разъ выступилъ, какъ поэтъ, въ 1807 году, издашь небольшое собраніе стихотвореній, подъ названіемъ ‘Часы Досуга’. Это были непритязательные начатки, принятые публикой довольно благосклонно, но не такъ посмотрли на нихъ критики ‘Эдинбургскаго Обозрнія’, алкавшіе литературной жертвы, почему въ этомъ журнал и появился въ высшей степени несправедливый разборъ книги Байрона, написанный въ самомъ презрительномъ тон.
Но выход изъ университета, Байронъ провёлъ нсколько мсяцевъ въ своёмъ родовомъ, готическомъ замк, Ньюстедъ-Аббей, гд, между-прочимъ, окончилъ свою сатиру: ‘Англійскіе барды и шотландскіе обозрватели’, написанную въ отвтъ на разборъ его стихотвореній въ ‘Эдинбургскомъ Обозрніи’. Сатира появилась въ свтъ въ март мсяц 1809 году, безъ означенія имени автора. Эфектъ, произведённый появленіемъ ея въ печати, былъ- полный — и эдинбургскіе критики должны были сознаться, что разбудили спящаго льва.
Посл своего появленія въ палат лордовъ, поэтъ, недовольный Англіей, отправился лтомъ 1809 года въ путешествіе на Востокъ. Путь лежалъ сперва черезъ Португалію и Испанію въ Албанію, гд Байронъ познакомился съ пресловутымъ, геніальнымъ деспотомъ Али-Пашою и началъ первую пснь ‘Чайльдъ-Гарольда’. Объхавъ въ два слдующіе года Турцію и Грецію, переплывъ, какъ Леандръ, Геллеспонтъ отъ Сеста къ Абидоссу, онъ вернулся въ іюл 1811 года въ Англію, гд вскор посл того лишился матери. 27-го февраля 1812 года произнёсъ онъ въ верхней палат свою первую рчь, которая имла успхъ, а черезъ два дня явились дв первыя псни ‘Чайльдъ-Гарольда’. Впечатлніе, произведённое во всей Англіи этимъ произведеніемъ, первые 14,000 экземпляровъ котораго были раскуплены въ одинъ день, было чрезвычайно. Оно увлекло самихъ враговъ и пристрастныхъ критиковъ до непритворнаго восторга и поставило автора въ ряду первыхъ литературныхъ знаменитостей. Что-же касается публики, то она была въ восхищеніи. Гостиныя самыхъ высшихъ аристократическихъ домовъ открылись для него, и онъ сдлался предметомъ исключительнаго вниманія всхъ и каждаго.
Издавъ, безъ подписи имени, въ март 1813 года сатиру ‘Вальсъ’, онъ въ ма напечаталъ разсказъ изъ турецкой жизни ‘Гяуръ’, результатъ своего путешествія по Леванту. Восхищеніе, съ которымъ публика приняла этотъ разсказъ о любви и мщеніи, ещё боле увеличилось появленіемъ въ декабр того же года двухъ новыхъ его поэмъ: ‘Абидосская невста’ и ‘Корсаръ’, которые соединяютъ достоинства ‘Гяура’ съ боле строгимъ единствомъ плана, съ большею ясностью содержанія и съ боле тщательною отдлкою стиха. Успхъ послдняго произведенія побудилъ Байрона написать новой поэму — ‘Лару’, нчто въ род эпилога къ ‘Корсару’. Поэма была окончена въ дв недли и издана въ август 1814 года, но не имла успха предшествовавшихъ ей произведеній. Тмъ не мене, въ конц того же года были написаны имъ ‘Еврейскія Мелодіи’, имвшія громадный успхъ и переведённыя множество разъ на вс европейскіе языки.
Между-тмъ, нкоторые изъ друзей Байрона, представляя ему, что родъ его жизни и состояніе духа удаляютъ его отъ перспективы спокойствія и счастія, не переставали убждать его жениться. Байронъ долго противился, но, наконецъ, уступилъ. Тогда зашла рчь о томъ, на кого долженъ пасть его выборъ, по едва ему напомнили объ одной особ, какъ онъ самъ назвалъ миссъ Мильбанкъ. Одинъ изъ друзей сильно возсталъ противъ такого выбора: напомнивъ, что стснённое его состояніе не позволяетъ ему жениться на такой небогатой двушк, какъ миссъ Мильбанкъ, онъ добавилъ, что это — двушка учоная и потому вовсе для него не пара. Убждённый доводами друга, Байронъ согласился, чтобы ему сосватали первую изъ особъ. Отвтъ съ отказомъ получёнъ былъ скоро. ‘Вы видите’, сказалъ тогда Байронъ, что моею женою должна быть непремнно миссъ Мильбакъ. И такъ я напишу ей.’ Затмъ, онъ слъ и написалъ письмо. Когда оно было окончено, другъ, отклонявшій его отъ этого брака, взялъ письмо, прочёлъ его и сказалъ: ‘Письмо — прелестно, жаль только, что оно не будетъ отправлено.’ — ‘Такъ будетъ же отправлено’, возразилъ Байронъ — торопливо запечаталъ письмо и отослалъ его немедленно по адресу.
Два дня спустя, Байронъ сидлъ за столомъ и готовился обдать, когда къ нему явился садовникъ. Старикъ, копая землю подъ однимъ изъ оконъ замка, нашолъ золотое кольцо. Взглянувъ на него, Байронъ тотчасъ же узналъ, что это внчальное кольцо его матери, давно затерянное. ‘Если предложеніе моё будетъ принято, я буду внчаться этимъ самымъ кольцомъ’, сказалъ онъ. Почти въ ту же минуту было получено письмо отъ родителей миссъ Мильбанкъ, въ которомъ очень лестно изъявлено было ихъ согласіе на бракъ его съ дочерью.
Такъ совершилось сватовство Байрона на миссъ Анн Изабелл Мильбанкъ, не предвщавшее ничего хорошаго, будучи устроено такъ поспшно и необдуманно. Церемонія внчанія была совершена въ Ссам, мст, пребыванія сэра Ральфа Мильбанка, отца невсты, 2-го января 1815 года.
Въ запискахъ Байрона говорится, что утромъ въ день брака онъ проснулся съ мрачными мыслями, которыя не разсялись даже при взгляд на лежавшее подл свадебное платье. Вставъ съ постели, онъ отправился гулять въ поле и появился среди новаго своего семейства только тогда, когда пришли сказать ему, что его ждутъ въ церковь. Тамъ онъ сталъ на колни — и повторилъ слона, сказанныя священникомъ, по глаза его были подёрнуты туманомъ, мысли летали далеко, и ему было какъ-то странно услышать вдругъ поздравленія отъ присутствующихъ съ тмъ, что онъ женатъ. Онъ до такой степени былъ разсянъ или потерялся, что когда нужно было съ женою садиться въ экипажъ, чтобы изъ Сеама перехать въ Гальбани (другое имнье сэра Ральфа), то, обратясь къ жен, онъ спросилъ: ‘Миссъ Мильбанкъ, готовы ли вы?’
Первые мсяцы, проведённые молодыми супругами въ сельскомъ уединеніи, не смотря на вншнія неблагопріятныя обстоятельства, бывшія слдствіемъ разстроеннаго состоянія поэта, были проведены ими мирно, въ совершенномъ согласіи, причёмъ поэтъ занимался сочиненіемъ двухъ новыхъ поэмъ (‘Осада Корина’ и ‘Паризина’), а супруга его употребляла свободное время на ихъ переписываніе. Но — увы — согласіе это продолжалось не долго.
Женитьба, какъ это можно было предвидть заране, оказалась несчастнымъ шагомъ для Байрона, который и вообще былъ не годенъ для семейной жизни и не легко могъ отыскать себ женщину, которая была бы въ состояніи понять и осчастливить его. Что миссъ Мильбакъ не была такою женщиной — это совершенно ясно. Молодая супруга поэта была щедро надлена всми дарами природы — и Байронъ надялся быть счастливымъ. Извщая друзей о своёмъ брак, овъ писалъ имъ: ‘она такъ добра, что я самъ желалъ бы сдлаться лучше’. Увы! надежды великаго человка не осуществились. Строгій и холодный характеръ лэди Байронъ слишкомъ мало соотвтствовалъ пламенному и своенравному характеру ея супруга. Несогласія начались въ первый же мсяцъ супружества. Родивъ поэту дочь, названную Адой, она разсталась съ нимъ, въ январ 1816 года, повидимому, весьма дружелюбно, но уже никогда боле не# возвращалась къ нему, посл чего разводъ былъ ршонъ и исполненъ. О причинахъ ихъ развода существуетъ множество различныхъ предположеній. Неблагоразумныя совты матери, собственная ея подозрительность и — что всего врне — коварныя внушенія одной дамы, къ которой лэди Байронъ питала ни на чёмъ не основанное довріе — вотъ предполагаемыя причины ея разлуки съ мужемъ. Словомъ, кто изъ двухъ супругомъ былъ боле виновенъ въ этой катастроф — наврно неизвстно, хотя Байронъ и сознаётъ открыто свою вину въ трогательномъ и всмъ извстномъ стихотвореніи, адресованномъ къ ухавшей супруг. Не такъ взглянуло на это дло лондонское высшее общество, эта ватага мнимыхъ моралистовъ и ревнителей общественной нравственности, которыми кишитъ Англія. Съ этого времени онъ сдлался предметомъ нескончаемыхъ и самыхъ неразборчивыхъ нападеній, какъ со стороны такъ-называемаго высшаго общества, такъ и большинства печати. Его преслдовали самыми грязными клеветали и даже избгали знакомства съ нимъ, считая самыя произведенія его верхомъ безнравственности. Онъ чувствовалъ, по словамъ Мура, невозможность остановить этотъ смрадный потокъ ненависти и преслдованія, который устремлялся на него все съ большей и большей силой — и ршился наконецъ покинуть Англію на всегда. Продавъ Ньюстедъ-Аббей, Байронъ слъ, 25-го апрля 1816 года, на корабль, отплывавшій въ Голландію, и покинулъ берега Англіи, чтобы никогда уже боле ихъ не увидть.
Плывя вверхъ по Рейну, онъ началъ третью пснь ‘Чайльдъ-Гарольда’, потомъ отправился къ Женевскому озеру и на берегахъ его, на вилл Діодати, прожилъ лто съ новымъ своимъ другомъ и товарищемъ по дятельности, поэтомъ Шелли, проводя время въ странствованіяхъ но горамъ и въ постоянной поэтической работ. Здсь возникла страшная картина отчаянія — ‘Тьма’ и смлая рапсодія ‘Прометей’, здсь написанъ поэтическій разсказъ ‘Шильонскій узникъ’, съ превосходнымъ гимномъ къ свобод, здсь былъ начатъ ‘Манфредъ’, драма, которая вращается въ глубочайшихъ загадкахъ человческаго бытіи и составляетъ байроновскую варьяцію сказанія о Фауст. Явившись осенью въ Италію, прежде всего онъ выбралъ своимъ постояннымъ мстопребываніемъ Венецію и провёлъ здсь зиму среди разнообразныхъ любовныхъ приключеній. Весною 1817 года онъ совершилъ поздку въ Феррару, гд написалъ ‘Жалобу Тасса’, и въ Римъ, который онъ такъ великолпно оплакалъ и восплъ вскор потомъ, какъ Ніобею народовъ. Возвратившись въ Венецію, онъ бросился въ омутъ самого ревностнаго наслажденія жизнью, окружилъ себя гаремомъ и, казалось, хотлъ растратить жизнь и геній въ необузданныхъ оргіяхъ. Но, наперекоръ всему этому разгулу, его геній каждый разъ съ новою силою развёртывался въ удивительныхъ созданіяхъ. Четвёртая и заключительная пснь ‘Чайльдъ-Гарольда’ была начата и окончена, написанъ комическій разсказъ ‘Белло’, эта шутка, полная прелестнйшаго юмора, дале — возвышенная, сверкающая молніями свободы ‘Ода къ Венеціи’ и ‘Мазепа’, гд серьёзное содержащіе облечено всею роскошью эпической живописи. Тогда же былъ начатъ и несравненный его ‘Донъ-Жуанъ’, который Гёте называетъ, какъ извстно, ‘безгранично-геніальнымъ созданіемъ, съ ненавистью къ людямъ, доходящею до самой суровой свирпости, и съ любовью къ людямъ, доходящей до глубины самой нжной привязанности.’
Вотъ что говоритъ Шерръ, объ этомъ геніальномъ и лучшемъ произведеніи Байрона, въ своей ‘Всеобщей Исторіи Литературы’: ‘Донъ-Жуанъ’ написанъ восьмистрочными стансами, онъ доведёнъ только до 16-й псни и потому остался отрывкомъ, по, не смотря на то, есті. самое большое и самое зрлое произведеніе Байрона. Съ лёгкой творческой силой онъ охватываетъ широкое содержаніе и съ царственнымъ искусствомъ повелваетъ, при его построеніи, всми демонами своей поэзіи. Красиво и ловко извиваясь, какъ ручной тигръ, языкъ исполняетъ вс, даже самые прихотливые, обороты, указанные ему мановеніемъ поэта. Вс страсти, самыя дурныя и самыя благородныя, поперсмнно овладваютъ скипетромъ. Острота, шутка, насмшка, самый рзкій сарказмъ, самая ядовитая сатира, ликующее оскорбленіе святыни, сладострастіе и жестокость, самое горькое прозрніе къ міру и людямъ — смшиваются въ вихр вакхической пляски, но едва только унимается на нсколько мгновеній изступлённый хороводъ, открывается любовь, въ образ греческой двушки Гайды, мечтающая въ уединённомъ скалистомъ грот, съ улыбкой и поцалуями. Великолпіемъ своей фантазіи поэтъ доказываетъ, что ему равно доступны какъ высочайшія области, такъ и самыя глубокія бездны бытія, югъ и сверъ, западъ и востокъ, и потаённйшіе уголки человческаго сердца, и самыя своеобразныя черты чужихъ нравовъ, и ученія древней и новой исторіи. Оттого поэма получаетъ ту универсальность, тотъ космополитическій колоритъ, которые составляютъ необходимое условіе настоящаго новйшаго эпоса. Если прибавить къ этому, что поэтическій стиль Байрона достигаетъ въ ‘Донъ-Жуан’ совершенства, которое заставило Бёрно съ восхищеніемъ воскликнуть: ‘какъ нжно и сильно онъ гремитъ громомъ на флейт!’ если ещё прибавить, что поэтъ одинаково великъ здсь какъ въ высокомъ, такъ и въ комическомъ, если, наконецъ, прибавить ещё, что у него, въ случа надобности — и пусть это замтятъ т, которые въ Байрон хотятъ видть только лирика — въ полномъ распоряженіи удивительная эпическая сила и пластика, то въ ‘Донъ-Жуан’ должно признать — внецъ созданій Байрона и настоящій эпосъ новаго времени. Но какъ надъ всми произведеніями великаго поэта, такъ и надъ этимъ нависло мрачное, задёрнутое тучами небо, непозволяющее вздохнуть полною грудью и производящее своимъ давленіемъ то безутшное настроеніе, которое обозначаютъ, часто злоупотребляемыми, словами разрыва, разлада и міровой скорби. Яркія молніи отчаянія прорзываютъ тьму и, точно злобно хохочущій громъ, раздастся въ безконечныхъ видоизмненіяхъ мефистофелевская тэма: всё что возникаетъ имютъ цну потому, что уничтожается! Но въ этомъ-то именно и состоитъ величіе Байрона, это-то и длаетъ Байрона самымъ истиннымъ поэтомъ нашего времени, что его произведенія служатъ поэтическимъ воплощеніемъ того, что терзаетъ и мучитъ всхъ насъ, что онъ чувствовалъ и воспроизводилъ въ наглядныхъ образахъ, какъ корабль исторіи останавливается на мели отрицанія, какъ разрывъ съ прошлымъ совершился вполн въ мысли, не получивъ осуществленія на дл, какъ, поэтому, настоящее порождаетъ въ насъ одинъ только скептицизмъ, и мы глядимъ на тёмное будущее, не умя себ помочь.’ Поселившись въ Венеціи, Байронъ съ жаромъ принялся за изученіе армянскаго языка, что, впрочемъ, не мшало ему въ то-же время вести жизнь самую разсянную и безпорядочную. Первымъ сто дломъ по перезд, въ нанятый имъ палаццо, на Большомъ Канал, было взять къ себ въ домъ италіанку Маріанну, красавицу, величавую по наружности и дтски-просто душную но уму. Чтобы дать нкоторое понятіе объ отношеніяхъ Байрона къ Маріанн и способ препровожденія имъ времени въ Венеціи, помщаемъ отрывокъ изъ письма его къ Мюррею отъ 7-го января 1817 года: ‘Венеція въ полномъ разгар своего карнавала. Послднія дв ночи я бодрствовалъ въ Ридотто, въ опер и другихъ имъ подобныхъ мстахъ.Вотъ вамъ и приключеніе. Нсколько дней тому назадъ какой-то гондольеръ принёсъ мн записку безъ подписи. Въ ней было выражено желанье встртиться со мной, или въ гондол, или на остров Сапъ-Лазарро, или ещё въ одномъ мст. Зная венеціанскіе обычаи, я, вмсто всякаго отвта, объявилъ посланному, что предпочитаю оставаться у себя’ дома съ десяти часовъ, такъ-какъ ни одно изъ назначенныхъ мстъ мн понравится, въ полночь же готовъ быть на Ридотто, гд неизвстный можетъ меня найти въ маск. Въ десять часовъ я былъ дома одинъ, такъ-какъ Маріанна ухала съ мужемъ -на вечеръ. Вдругъ дверь отворилась и въ комнату вошла миловидная блондинка и сказала мн, что записка была отъ нея, что она сестра мужа моей amorosa и желаетъ поговорить со мной. Я отвчалъ сообразно этому, и мы обмнялись нсколькими фразами итальянскими и греческими (по матери она гречанка), какъ вдругъ, къ величайшему моему удивленію, въ комнату вбгаетъ Маріанна. Началась страшная кутерьма. Безполезно описывать послдовавшій затмъ крикъ. Постительница обратилась въ бгство. Я схватилъ Маріанну, которая, посл нсколькихъ напрасныхъ усилій вырваться и бжать въ погоню, упала въ обморокъ и, несмотря на мои увщанія, уксусъ, полъ-пинты воды и Богъ всть какія средства, не могла очнуться раньше полуночи. Побранивши слугъ за-то. что впустили ко мн безъ доклада, я узналъ, что Маріанна видла утромъ на лстниц гондольера своей свояченицы и, подозрвая, что это появленіе не предвщаетъ ей ничего хорошаго, возвратилась съ вечера, чтобы доставить мн это зрлище.’
Конечно, подобнаго рода отношенія въ женщин не могли продолжаться долго. Когда Байронъ охладлъ къ Маріанн, ея мсто заступила Маргаритта Копьи, настоящая Медея, мстительная и ревнивая до крайности. Она подчинила его самому строгому присмотру и грозила смертью за измну. Не находя никакихъ средствъ избавиться отъ ея любви, Байронъ былъ принуждёнъ выгнать её силою. Но и этотъ безграничный разгулъ, въ который онъ было-погрузился по перезд въ Венецію, ему вскор наскучилъ, а тсныя связи его съ домомъ графа Гамба, которыя имли сильное вліяніе на судьбу поэта и продолжались затмъ до самой смерти послдняго, вскор и вовсе отвлекли его отъ безпорядочной жизни. Главная причина этой благодтельной перемны въ жизни великаго поэта была шестнадцатилтиля дочь графа Гамба, Терезія, выданная замужъ за шестидесятилтняго старика, графа Гвиччіоди. Они искренно полюбили другъ друга и когда обстоятельства заставили её оставить Венецію и ухать съ мужемъ въ Равену, она заболла отъ горя. Байронъ послдовалъ за нею, но вс его убжденія оставить мужа и слдовать за нимъ были напрасны, и только посл долгихъ колебаній ршилась она. наконецъ, пожертвовать собой Байрону… И вотъ они снова на берегахъ Бренты. Но счастіе ихъ было не продолжительно. Голосъ молвы, осуждавшій поступокъ бдной женщины, вмст съ неудовольствіемъ родственниковъ, заставили её снова сойтись съ мужемъ. Затмъ, она снова опасно заболла. На этотъ разъ самъ графъ Гвиччіоли и отецъ Терезы, графъ Гамба, пригласили Байрона постить ихъ. Онъ согласился — и въ январ 1820 года былъ снова въ Равен, гд и прожилъ счастливо цлый годъ подл своей Торезы, по развод ея съ мужемъ, которому, наконецъ, t наскучило играть свою странную роль. Здсь, по желанію своей возлюбленной, онъ написалъ: ‘Пророчество Данта’, терцинами, подъ пару ‘Жалоб Тасса’, и вскор потомъ окончилъ трагедію ‘Марино Фалъеро’, содержаніе которой взято изъ венеціянской исторіи, а исполненіе крайне недраматично и отзывается холодной реторикой. Затмъ, въ 1821 году, написалъ онъ прекрасную трагедію ‘Сарданапалъ’, которую авторъ посвятилъ ‘знаменитому Гёте, какъ даръ литературнаго вассала своему ленному господину’. Кром ‘Сарданапала’, въ 1821 году были написаны имъ: ‘Двое Фоскари’, венеціанская государственная драма, наглядно воспроизводящая мрачное тиранство правительства Республики, и глубокая мистерія ‘Каинъ**, за которой, въ вид эпилога, послдовала мистерія ‘Небо и Земля’, въ которой Байронъ обработалъ то же самое содержаніе, которое взято Муромъ въ его ‘Любви ангеловъ’. Въ Равен же написалъ Байронъ свою блестящую сатиру ‘Видніе Суда’, вызванную крайне-нелпымъ произведеніемъ Соути.
Косвенное участіе, принятое Байрономъ въ замыслахъ карбонаріевъ, заставило его, въ исход 1821 года, покинуть Равену, вмсти съ своею милою, ея отцомъ и братомъ, и поселиться въ Пиз, въ палаццо Ланфранка. Здсь Байрону суждено было испытать два сильныхъ удара, которые глубоко его опечалили. Эти удары были — смерть его побочной дочери Аллегры и лучшаго друга, пріхавшаго его извстить, поэта Шелли. Первая — умерла 20-го апрля 1822 года въ Банья Кавалло, а второй — захваченный бурей въ мор, утонулъ въ залив Спеція. Отправивъ тло дочери въ Англію для погребенія и сжогши трупъ Шелли на пустынномъ берегу Средиземнаго моря, Байронъ покинулъ Пизу и переселился въ Геную, гд былъ нанятъ для него палацо Saluzzo, въ предмстій Альбаро.
Со времени смерти Аллегры, единственнаго существа, къ которому онъ былъ искренно привязанъ, постояннымъ предметомъ родительской нжности Байрона была Ада. Чувство это, столь свойственное любящему сердцу, много способствовало смягченію неудовольствія, которое онъ питалъ къ своей жен, казалось, даже въ нёмъ воскресала по временамъ его прежняя привязанность къ женщин, которая такъ жестоко оттолкнула его. Такъ, напримръ, узнавъ около этого времени, что жена его постоянно безпокоится, чтобы онъ не вздумалъ требовать къ себ Аду или не сталъ вмшиваться какимъ-нибудь образомъ въ то, что къ ней относится, онъ поручилъ ей передать, что готовъ дать всякое удостовреніе, которое могло бы успокоитъ ея въ этомъ отношеніи. Неизвстно, имли ли какія-нибудь послднія эти новыя попытки сближенія, по около этого времени онъ часто и охотно первый начиналъ говорить о своей женитьб и ея подробностяхъ, и о своёмъ совершенномъ незнаніи прямыхъ поводовъ къ разрыву.
Вотъ отрывокъ изъ письма его къ жен, относящагося къ этому времени, изъ котораго видно, что если лордъ Байронъ и не былъ вполн нравъ, за-то обладалъ тою умренностью и доброй готовностью съ уступкамъ, которые всегда неразлучны съ правотою:
‘Я думаю, что вы получите это письмо въ день рожденія Ады, то-есть 10-го декабря. Ей будетъ тогда шесть лтъ, такъ что лтъ черезъ двнадцать я буду имть нкоторую надежду увидть её снова, можетъ-быть и скоре, если я буду принуждёнъ пріхать въ Англію для окончанія своихъ длъ… Время нашей разлуки безконечно длинне нашего короткаго пребыванія вмст и даже нашего прежняго знакомства. Оба мы горько ошиблись, но теперь это прошло невозвратно, потому-что въ тридцать-три года, какъ мн, и немного мене вамъ, привычки и мысли обыкновенно устанавливаются и уже рдко измняются: такъ-что если мы не могли поладить, когда были моложе, то теперь это было бы ещё трудне. Говорю всё это потому, что, признаюсь вамъ, я полагаю, что. несмотря на вс огорченія, наше сближеніе было не вовсе невозможно даже черезъ годъ посл разрыва, но впослдствіи я совершенно бросилъ эту надежду — и на всегда. Впрочемъ, самая эта невозможность сближенія, какъ мн кажется, можетъ служить поводомъ къ тому, чтобы въ рдкихъ сношеніяхъ, которыя могутъ быть между вами, обоюдно сохранялись условія общежитія и на столько расположенія, сколько могутъ сохранить одинъ къ другому люди, которые никогда не должны видться. Для насъ это должно быть гораздо легче, чмъ живущимъ вмст. Я знаю, что я крутъ, но не мстителенъ, такъ-какъ только новыя причины въ состояніи возбуждать во мн гнвъ. Вы гораздо холодне и сосредоточенне, во я ограничусь, скромнымъ замчаніемъ, что вы можете иногда считать достоинствомъ глубину холоднаго гнва, и ещё худшее чувство — обязанностью. Увряю васъ, что теперь я не чувствую къ вамъ никакой непріязни. Вспомните, что если вы были но мн несправедливы, это прощенье чего-нибудь да стоитъ, а если я васъ обидлъ, то тмъ больше, если правда, какъ говорятъ моралисты, что тотъ, кто обижаетъ наиболе, прощаетъ наимене. Но было ли оскорбленіе съ моей стороны, или съ нашей, или взаимно, я думалъ только о двухъ вещахъ: что вы мать моего ребёнка и что мы не увидимся больше. Мн кажется, что если бы вы также размышляли въ отношеніи ко мн, всмъ троимъ было бы лучше.’ Пребываніе своё въ Гену Байронъ ознаменовалъ политическою сатирой ‘Мдный Вкъ’ и поэтическимъ разсказомъ ‘Островъ’, однимъ изъ лучшихъ произведеній его въ этомъ род, открывающимъ райскій міръ острововъ Тихаго океана. Здсь же принялъ онъ живйшее участіе въ судьбахъ Греціи, гд, преданный европейскою дипломатіей, народъ ршился самъ сломить ненавистное турецкое иго.
Между-тмъ въ Англіи образовался комитетъ для вспомоществованія Греціи — и Байрону было предложено сдлаться его членомъ. Посл предварительныхъ сношеній съ комитетомъ, поэтъ ршился отправиться въ Грецію и сталъ приготовляться къ отъзду съ тмъ страстнымъ нетерпніемъ, съ которымъ томимый жаждою ждётъ дождя отъ нависшей тучи. ‘Греція! это единственная страна — писалъ онъ — гд я могу быть счастливъ! Если я проживу ещё лтъ десять, вы увидите, любезный Муръ, что я ещё сдлаю что-нибудь… не въ литератур: нтъ! прочь эти пустяки! Да, я сдлаю что-нибудь…’
Взявъ съ собою десять тысячъ кронъ монетою и сорокъ тысячъ билетами (9000 фунтовъ стерлинговъ), Байронъ нанялъ англійскій бригъ и, помстивъ на нёмъ спутниковъ, прислугу, нсколько лошадей, оружіе, аммуницію и аптеку, 14-го іюля 1823 года отплылъ въ Грецію.
По прибытіи въ Кефалонію, Байронъ получилъ разомъ три письма отъ трёхъ главныхъ предводителей греческаго возстанія, причёмъ Метакса, губернаторъ Миссолонги, приглашалъ его поспшить къ нему, Колокотрони — упрашивалъ пріхать въ Салиминъ, а соперникъ ихъ Маврокордато — всми силами старался привлечь его въ Гидру, куда самъ принуждёнъ былъ удалиться.
Грекамъ не нужно было блеска имени англійскаго лорда: имъ довольно было знать благотворительность и богатство лорда Байрона — и это уже воспламеняло ихъ воображеніе и заставляло искать его расположенія. Горцы и островитяне, жители всхъ провинцій — словомъ, вс обращались къ нему, и любопытно было видть цлыя горы писемъ, просьбъ, клеветъ, интригъ, которыми сопровождалось съ ихъ стороны въ отношеніи къ Байрону всякое дйствіе. Стараясь единственно открыть истину во всёмъ этомъ, Байронъ оставался непоколебимымъ и не ршался выхать изъ Кефалоніи прежде зрлаго обсужденія.
Между-тмъ, издержки увеличивались безпрестанно. Кром усиленныхъ настаиваній, чтобы комитетъ старался открыть необходимый для Греціи заёмъ, Байронъ распорядился о продаж всего своего имущества въ Англіи и о присылк ему денегъ. Каждый успхъ грековъ приводилъ его въ восхищеніе и располагалъ къ большимъ жертвамъ. Наконецъ, онъ ршился перехать въ Миссолонги и ждалъ только судна, которое должно было придти за нимъ. Маврокордато писалъ: ‘Вашихъ совтовъ мы ждёмъ, какъ отъ оракула, всми желаемое присутствіе ваше измнитъ весь ходъ длъ.’ Народъ ждалъ героя и думалъ, что найдётъ всё съ нимъ и въ нёмъ. Между-тмъ, привычка быть на одномъ мст и необходимость снова перемнить его — длала для Байрона новый перездъ тмъ тягостне, что друзья уговаривали его остаться въ Кефалоніи, опасаясь вреднаго вліянія нездороваго климата Миссолонги. Несмотря на то, надежда быть полезнымъ преодолла всё, и 28-го декабря онъ отплылъ на лёгкомъ судн, называемомъ на мст mistico. Въ продолженіи этого плаванія лордъ Байронъ простудился и тмъ разстроилъ своё здоровье: ему вздумалось купаться, онъ отплылъ на лодк къ берегу и вплавь бросился къ судну, ночь была холодна (3-го января), море волновалось, дулъ рзкій втеръ, и, безъ сомннія, здсь захватилъ онъ болзнь, бывшую причиною его смерти. Въ Миссолонги онъ прибылъ б-то числа, дня черезъ три обнаружилась боль въ костяхъ.
Миссолонги засталъ Байронъ въ самомъ безнадежномъ положеніи: комендантъ его, Маврокордато, былъ вовсе безъ денегъ, войско не получало жалованья. Всё ждало помощи отъ одного Байрона. Онъ принялъ на свой содержаніе суліотовъ, далъ деньги на покупку необходимаго и на прокормленіе ихъ, употреблялъ вс усилія и вліяніе своё, поддерживаемое пыломъ первой минуты, чтобы успокоить несогласія.
19-го января онъ писалъ уже Ганкопу: ‘дла идутъ лучше, есть нкоторый порядокъ и значительныя приготовленія. Мы готовимся въ экспедиціи.’ 22-го января, въ день своего рожденія, который суждено было ему видть въ послдній разъ, онъ вошолъ въ комнату полковника Стангопа, гд было ещё нсколько человкъ, и весело сказалъ: ‘вы всё укоряете меня, что я не пишу стиховъ, ныньче день моего рожденія, и я только-что кончилъ вотъ эту вещь, которая ил кажется лучше обыкновеннаго.’ И онъ прочёлъ имъ стихи, которые такъ тсно связаны съ послдними событіями его жизни, извстные подъ заглавіемъ: ‘Сегодня мн исполнилось 36 лтъ’.
Между-тмъ здоровье Байрона разстраивалось всё боле и боле и 15-го февраля обнаружились печальные предвстники смерти — страшныя конвульсіи. Въ март здоровье Байрона, вмст съ погодою, нсколько поправилось, такъ-что онъ ужо могъ вызжать верхомъ и кататься въ лодк. Около половины марта Байронъ готовился хать съ княземъ Маврокордато въ Салонику, гд предполагалось собрать военный совтъ, и отвчалъ на предложеніе національнаго собранія, которое хотло назначить его генералъ-губернаторомъ Греціи, что сперва онъ намренъ създить въ Салонику, посл чего отдастъ себя въ распоряженіе собранія и будетъ, готовъ принять всякое званіе, которымъ его удостоютъ, въ надежд быть полезнымъ Греціи.
Но здоровье его слабло всё боле и боле. Въ тотъ вечеръ, какъ онъ получилъ письмо о выздоровленіи Ады, ему захотлось выйти изъ дому. Дня четыре дурная погода задерживала его въ комнат, и хотя снова сбирался дождь, но онъ слъ верхомъ и похалъ съ графомъ Гамба гулять. Верстахъ въ четцрёхь отъ города ихъ застигла буря: съ проливнымъ дождёмъ, который промочилъ ихъ до костей. Черезъ два часа посл прізда домой, Байронъ почувствовалъ ознобъ и сталъ жаловаться на боль и ломоту. Въ восемь часовъ вечера Гамба засталъ его лежащимъ на соф. ‘Я страшно страдаю’, говорилъ онъ: ‘меня не безпокоитъ смерть, но я не могу выносить этихъ мученій.’
На другой день, онъ всталъ, писалъ бумаги и, письма и даже гулялъ немного въ оливковомъ лсу, въ сопровожденіи своихъ тлохранителелей, но продолжалъ чувствовать ознобъ и отсутствіе аппетита. Войдя въ домъ, онъ въ послдній разъ переступилъ порогъ своего жилища. На утро, лихорадка, которую считали ревматизмомъ, усилилась — и весь слдующій день Байронъ лежалъ въ кровати, томимый безсонницею и безъ всякой пищи. 14-го числа докторъ Бруно совтовалъ ему открыть кровь, по онъ не хотлъ и слышать объ этомъ. Медики пожелали составить консиліумъ. Сперва Байронъ не соглашался, но потомъ позволилъ, требуя одного, чтобы ему ничего не говорили о нёмъ. Посл этого консиліума онъ въ первый разъ почувствовалъ близость кончины — и вскор забылся. Послдними словами поэта были отрывочныя фразы: ‘Сестра моя! дитя моё!.. Бдная Греція!… Я отдалъ ей моё время, моё состояніе, моё здоровье!— теперь отдаю ей и мою жизнь!’
Было около 6 часовъ вечера, когда онъ сказалъ: ‘Теперь я хочу спать’, и, повернувшись, уснулъ безпробуднымъ сномъ. Въ продолженіи сутокъ не видно было никакого признака жизни, кром легкихъ вздрагиваній. 19-го числа, въ шесть часовъ съ четвертью, когда ужасная гроза разразилась надъ городомъ съ раскатами грома, и когда народъ, наполнявшій улицу, восклицалъ: ‘Байронъ умираетъ!’ — онъ въ послдній разъ раскрылъ глаза и тотчасъ-же смжилъ ихъ на вки. Медики попробовали пульсъ: онъ уже не бился.
Послдняя честь отдана была праху Байрона по обряду греческой церкви. Тло великаго поэта было отвезено въ Англію и погребено Гобгоузомъ и другими друзьями его въ родовомъ склеп Байроновъ, въ церкв деревни Гокнель, подл Ньюстеда, гд уже покоился прахъ его матери.
ЖЕН, ПРИ ПОЛУЧЕНІИ ИЗВСТІЯ О ЕЯ БОЛЗНИ.
Страдала ты — и не былъ я съ тобою!
Грустила ты — и я бродилъ вдали!
Зачмъ Бда съ сестрой своей Тоскою,
Нежданыя, отсель къ теб пришли?
Я предсказалъ теб ихъ посщенье,
Предвидлъ я гоненія слды,
И за борьбой минуты разслабленья,
И скорбный часъ унынья и бды..
Не въ битвы часъ, не въ грозный часъ разлуки
Мы вчнаго всмъ сердцемъ жаждемъ сна,
Но въ тяжкій мигъ затишья посл муки,
Когда при насъ осталась жизнь одна.
Такъ, я отмщёнъ! Судьбой своей гонимый,
Я гршенъ былъ, и могъ преступенъ быть,
Но не теб, не женщин любимой,
Господь веллъ грхи мои казнить.
И долго ты не будешь знать покоя,
И много бдъ ещё переживёшь,
Въ моей груди посявъ горе злое,
Ты горькій плодъ въ душ своей пожиёшь!
И пусть льстецы исполнены вниманья,
И вкругъ тебя пускай тснится свтъ:
Безжалостнымъ не будетъ состраданья,
Безжалостнымъ на неб мста нтъ!
Я много жилъ и былъ богатъ врагами
И въ честный бой ходилъ прямымъ путёмъ:
Я мстилъ врагамъ иль длалъ ихъ друзьями,
Но ты была невдомымъ врагомъ.
Средь тишины и страсти безмятежной
Таинственно свершая дло зла,
Ты въ слабости плнительной и нжной,
Какъ бы въ брон, закована была.
И тихо шла извилистой тропою
Въ моей груди согртая змя…
Хвались теперь: свершила ты со мною,
Чего съ тобой не могъ бы сдлать я!
А. Дружининъ.
СЕГОДНЯ МН ИСПОЛНИЛОСЬ 36 ЛТЪ.
О, сердце! замолчи! нора забыть страданья…
Уже любви ни въ комъ теб не возбудить,
Но если возбуждать её не въ состояньи,
Всё жь я хочу ещё любить.
Какъ листья, дни мои поблёкли и завяли,
Цвты моей любви оборваны грозой —
И вотъ грызущій червь, упрёки и печали
Одни осталися со мной.
Какъ гибельный волканъ, средь глади водъ безбрежной,
Мой внутренній огонь клокочетъ съ давнихъ поръ,
Не свточъ онъ зажжотъ, таинственный и нжный,
А погребальный мой костёръ.
Ни страха, ни надеждъ, ни гордаго страданья,
Ни пламени любви, растраченной въ борьб,
Я раздлять теперь уже не въ состояньи,
Неся ихъ цни на себ.
Но здсь ли и теперь, когда всё жаждетъ боя,
Такая мысль могла возстать въ ум моёмъ,
Гд слава лаврами внчаетъ гробъ героя,
Или чело его внкомъ?
И слава Греціи вокругъ меня сіяетъ,
Съ ея полями битвъ, хоругвью и мечомъ.
Здсь каждый бранный щитъ отважному вщаетъ:
‘Иль съ нимъ, или на нёмъ!’
Возстань!— не Греція — она уже возстала —
Но ты, душа моя, очнися и возстань!
И, вспомнивъ доблесть тхъ, въ комъ кровь моя играла,
Зажгись въ груди моей на брань!
Возстань и раздави могучею пятою
Воспрянувшихъ страстей отжившія мечты!
Возставь, чтобъ отвчать холодностью одною
На смхъ и слёзы красоты!
Къ чему же жить, когда ты юности жалешь?
Земля, гд можетъ смерть быть славной — предъ тобой.
Вперёдъ! и покажи, что ты ещё съумешь
Погибнуть въ битв, какъ герой!
Иди, ищи того, что часто въ нашей дол,
Не думая найдти, находитъ, безъ труда —
Могилу воина, найди её на пол
И успокойся навсегда!
Н. Гербель.
ИЗЪ МИСТЕРІИ ‘КАИНЪ’.
ВЪ БЗПРЕДЛЬНОМЪ ПРОСТРАНСТВ.
КАИНЪ.
Я твёрдо шолъ, теперь же погружаюсь
Всё глубже внизъ.
ЛЮЦИФЕРЪ.
Я князь всего пространства
Доврься мн — и воздухъ отвердетъ.
КАИНЪ.
Но этимъ я не оскорблю ли Бога?
ЛЮЦИФЕРЪ.
‘Поврь — спасёигься! усумнись — погибнешь!’
Таковъ завтъ того другого Бога,
Который мн, вредъ сонмомъ херувимовъ,
Далъ имя дьявола. Вы, жалкія созданья,
Какъ эхо горъ, плнившись громкимъ словомъ,
Благоговйно вторите тому,
Чего объять не въ силахъ слабый разумъ,
Добромъ и зломъ послушно называя
То, что велятъ. Я не того хочу!
Боготвори иль нтъ меня — а всё же
Я покажу теб тотъ свтлый міръ,
Передъ которымъ вашъ такъ тёменъ, блденъ.
Да и не я за мигъ одинъ сомннья
На вчныя страданья обрекаю!
Такъ человкъ въ ничтожныхъ капляхъ моря
Начнётъ тонуть, но человку скажутъ:
‘Поврь въ меня — и смло по водамъ
Тогда иди!’ повритъ маловрный —
И по водамъ, какъ по суху, пройдётъ онъ.
Но я теб не говорю, что только
Поврь въ меня — на этомъ лишь условьи
Спасёшься ты. Нтъ, по всему пространству
Ты пролетишь, какъ ройный мн — и тамъ
Я то теб наглядно покажу,
Сынъ персти, въ чёмъ ужь ты не усумнишься
Исторію прошедшихъ, настоящихъ
И будущихъ міровъ и поколній.
КАИНЪ.
Богъ — Демонъ — кто бы ни былъ ты, скажи мн.
То не земля?
ЛЮЦИФЕРЪ.
Какъ! ты не узнаёшь
Той жалкой персти, изъ которой создашь
Былъ твой отецъ?
КАИНЪ.
Неужели земля —
Тотъ синій шаръ, что носится въ эир
Тамъ далеко, и съ нимъ другой, по меньше,
Что такъ похожъ на блдное свтило
Земныхъ ночей? Не рай ли это? Гд же
Его стна и стража?
ЛЮЦИФЕРЪ.
Ты мн покажи,
Гд былъ вашъ рай.
КАИНЪ.
Какъ знать мн? мы теперь
Какъ два луча скользимъ. Всё меньше, меньше
Становится земля — и, быстро исчезая,
Окуталась блестящимъ ореоломъ,
Какъ та звзда, которой я любуюсь,
Когда стою у грозныхъ стнъ Эдема.
Мн кажется, что об эти сферы
Теперь слились съ сверканьемъ звздъ несчотныхъ,
Что окружаютъ насъ, а выше, дальше —
Ихъ будетъ тьма…
ЛЮЦИФЕРЪ.
Что, если ты узнаешь,
Что свтлый міръ, когда-то населённый
Могучимъ племенемъ существъ прекрасныхъ,
Несчотныхъ, какъ песокъ, лежащій слоемъ
На дн морей твоей земли ничтожной,
И осуждёнъ на смерть и на страданья…
Что скажешь ты?
КАИНЪ.
Я буду гордъ сознаньемъ,