Стихотворения Александра Ключарева, Майков Валериан Николаевич, Год: 1848
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Стихотворенія Александра Ключарева. Санктпетербургъ. Въ тип. Карла Крайя. 1848. 8-ю д. л. 127 стр.
Будущій дальновидный историкъ русской литературы, отдавая отчетъ о состояніи поэзіи въ наше время, вроятно, выведетъ изъ обозрнія ея такое заключеніе, ‘Около сего времени и въ поэзіи отразилось изученіе естественныхъ наукъ и наклонность къ знаніямъ положительнымъ, исчезаютъ и между поэтами нелпыя врованія въ астрологію, ибо въ этомъ період уже рдко-рдко приписывается лун и другимъ небеснымъ свтиламъ участіе въ судьб и особенно къ любви стихотворца, что составляло обличительную черту русской музы въ тридцатыхъ годахъ. Положительныя пауки равно содйствовали къ уничтоженію и другихъ ложныхъ понятіи, господствовавшихъ прежде, именно относительно двы и мечты. Такимъ образомъ, троичность русскаго Парнасса мало-по-малу обратилась уже въ воспоминаніе временъ минувшихъ. Поэзія обратилась къ другимъ предметамъ. Элементъ положительности и разумности незамтно влился въ нее’, и т. д.
Г. Александръ Ключаревъ, какъ поэтъ новаго поколнія, не воспваетъ уже мечты, луны и двы, но ищетъ успокоенія отъ волненій жизни въ вещахъ боле-положительныхъ, а именно — ко сн. Почти въ каждомъ изъ его стихотвореній, занимающихъ половину изданной имъ книги, упоминается, что онъ или не спитъ, или спитъ, или будетъ спать, или разсуждаетъ о томъ, когда онъ спитъ, и когда лучше спать. Такъ въ стихотвореніи подъ названіемъ ‘Чиръ-Юргъ’, онъ разсказываетъ, какъ онъ глядлъ на кавказскую природу, вспомнилъ родину, потомъ мечталъ еще кой о чемъ, какъ вдругъ наступилъ вечеръ,
И вечеръ свжестью прохладной
На горы синія дохнулъ,
Внушаетъ все покой отрадный
И тишиной объять аулъ,
А я не сплю — окно открыто:
Сводъ неба темнаго въ звздахъ.
Внизу рка шумитъ сердито
Въ своихъ высокихъ берегахъ.
И при этомъ зрлищ поэтъ мечтаетъ:
И утро новою зарею
Верхи хребтовъ озолотитъ,
А я сижу (т. е. просижу?), одинъ съ тоскою
И грустенъ мн (будетъ?) природы видъ:
Я знаю, вновь подъ небомъ знойнымъ,
День знойный встанетъ…
Я сномъ забудусь и съ закатомъ
Проснусь, и буду ждать, пока:
Въ убор ночь сойдетъ богатомъ,
Проглянутъ пыли облака:
Тогда окно открою снова.
Къ нему съ тоскою подойду
И буду утра ждать другова,
И такъ вкъ грустный проведу. (Стр. 7).
То-есть: днемъ спать, а ночью не спать-что жь? у всякаго своя фантазія, всякій можетъ какъ угодно располагать своимъ временемъ: это такой фактъ частной жизни, о которомъ бы нечего было объявлять публик и брать его предметомъ цлаго стихотворенія.
Въ слдующемъ за тмъ стихотвореніи, подъ названіемъ ‘Лампада’, авторъ пишетъ стихи при лампадк, какъ онъ выражается дале, и до того записался и привыкъ къ темнот, что вдругъ пришла ему въ голову мысль о лун:
Какая ночь! Гд жь мсяцъ? врно
За тучей онъ…
Видите, какъ уже нын обращаются съ луною гг. поэты? Съ двой еще хуже-какъ увидимъ въ поэм г. Ключарева, слдующей непосредственно за стихотвореніями. Успокоившись насчетъ луны предположеніемъ, что она на тучей врно, поэтъ бесдуетъ съ лампадой о томъ, что вотъ, если она угаснетъ, то ему не будетъ жаль, потому-что онъ опять съ зарею расправитъ свтильникъ, возьметъ спички, и снова зажжетъ его, но что вотъ, если онъ ‘угаснетъ’, то она увидитъ холодный трупъ друга и скажетъ: ‘его ужь нтъ!’ Что поэтъ зажжетъ лампадку если она потухнетъ, это очень-вроятно, а вотъ, что касается до восклицанія лампады, такъ ужь это бы писать не поэту съ положительнымъ направленіемъ. Потомъ, однако, потому ли, что спичекъ не оказалось, или лнь ихъ достать, онъ проситъ лампадку эту погорть до утра:
Гори лампада до денницы,
И на усталыя ресницы
Навй отраду и полой,
А я усну передъ зарей.—
Ночей безсонныхъ много, много
Провелъ я здсь… (Стр. 10).
За тмъ стихотвореніе уже прямо подъ названіемъ ‘Сонъ’:
Вчера я прилегъ на курган.
И тихо забылся я сномъ,
И снился мн сверъ въ туман
И гавань въ залив родномъ.
(Стр. 15).
И тутъ авторъ видлъ во сн, какъ онъ еще въ Петербург сбирался на Кавказъ, и что ожидалъ тамъ увидть, во этотъ сонъ не былъ продолжителенъ. Потому-что, говоритъ авторъ, я
Проснулся — курганъ подо мною,
Сулакъ серебрился вдали,
Синли хребты за ркою
И виднъ былъ лагерь въ пыли,
И завтра опять на курган
Забудусь я сномъ… (Стр. 16).
Наконецъ, въ цломъ стихотвореніи подъ названіемъ ‘Когда же?’ на четырехъ страницахъ, авторъ звучными стихами рисуетъ картины природы въ разныя времена я и я и ночи, и все для того, чтобъ ршить вопросъ — когда лучше спать.
Когда сойдетъ на лоно міра
Отрадный сонъ: когда закатъ
Однетъ розовой порфирой
Большой и Малый Араратъ…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тогда, мой другъ, тогда не надо
Мн вспоминать родныхъ равнинъ,
Въ тни чинаръ и винограда
Мн хорошо — я здсь одинъ!
Покойся до утра, природа.
Шуми до зари, водопадъ:
Подъ шумъ твой, съ лучами восхода
Отрадно уснуть говорятъ (Стр. 34).
Когда же настанетъ день и блая денница озаритъ ‘Большой и Малый Араратъ’,
Тогда, мой другъ, тогда ненадо
Мн вспоминать мой милый домъ,
Въ тни чинаръ и винограда
Покоюсь я отраднымъ сномъ. (Стр. 33).
Итакъ — изслдованія о сн, съ приложеніемъ описаніи природы, составляютъ все содержаніе стихотвореній г. Ключарева, только это одно и составляетъ точку соприкосновенія автора съ дйствительной жизнью, слдовательно, въ этомъ вс результаты, выведенные имъ изъ уроковъ жизни, потому-что, какъ хотите, всякое задушевное произведеніе таланта носитъ на себ непремнно, часто безсознательно, отпечатокъ имъ прожитаго опыта, все, къ чему обращалась съ безпокойной пытливостью его мысль, что волновало его чувство. Да не подумаютъ, чтобъ мы обвиняли въ этой узкости горизонта автора предлагаемыхъ стихотвореній, но, или дйствительность, его окружавшая, не дала содержанія его мысли, или онъ пропускалъ безъ малйшаго анализа то, что видлъ и испыталъ.
Хотя сонъ — это подобіе смерти, какъ сказалъ кто-то, и можетъ быть предметомъ почти всеобщаго сочувствія. однако, все-таки это подобіе смерти, доказательствомъ чему служатъ предлагаемыя стихотворенія.
Если же дло касается не сна, изученнаго авторомъ съ утонченностью сибарита, то вы встрчаете у него опошленныя отъ безсознательнаго употребленія вслдъ за Лермонтовымъ фразы, на-примръ:
Смшны вы, забавы ничтожныя
И нтъ въ васъ ограды, и чувства въ васъ нтъ,—
Вы чужды восторгамъ безумнымъ поэта,
И васъ презираетъ безумный поэтъ.
(Стр. 24).
Эти четыре стиха изъ пьесы ‘Уединеніе’, мы могли бы привести ихъ боле. Ухорское оригинальничанье даже ныньче и не смшно, и нравится только какимъ-нибудь увядшимъ барышнямъ. Есть, однако, у г. Ключарева одна пьеска, въ которой не говорится о сн, и гд нтъ брани и злости на забавы свта, которыя презираетъ поэтъ безумный. Это пьеса подъ заглавіемъ ‘Старина’. Приведемъ изъ нея отрывокъ, который намъ понравился, потому-что проникнутъ теплымъ чувствомъ, сообщившимъ пьес очень-милый колоритъ: поэтъ-воспоминаетъ дни своего дтства между-прочимъ —
И этотъ домъ свидтель скромный
Минувшихъ дней — теперь стоитъ
Полуразрушенный и темный,
Молчанье грустное хранитъ,
И пусто тамъ, въ аллеяхъ сада,
И дубъ вершиною поникъ,
И поросла плюще(о)мъ ограда,
И вянетъ ддушкинъ цвтникъ,
Бесдку старую, безъ кровли,
Обломки статуй берегутъ,
Порвалась сть для рыбной ловли.
Покрылся тиной свтлый прудъ,
И мостикъ время покривило:
На своды онъ, пригнувшись, легъ,
Тамъ полусгнившія перила,
По нимъ ползетъ зеленый мохъ.
И здсь такъ тихо: нтъ отпта,
Когда взываешь къ старин:
Лишь два фамильные портрета
Напоминаютъ мутно мн
Т дни, когда не зналъ (?) волненій,
Они такъ мирно протекли!
Теперь на всемъ я вижу тлнье
И книги старыя въ пыли:
Здсь Иліада, тамъ Виргилій,
Тамъ плодовитый: Вальтеръ-Скотьъ,
И все покрыто слоемъ пыли,
И Телемакъ и Донъ Кихотъ…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бывало ддушка внучатамъ
О Боссюэт говоритъ,
О слог библіи богатомъ,
И часто, часто онъ твердить:
‘Не врьте въ Бэйля и Вольтера,
‘Любите, дти, простоту,—
‘Прочти намъ, Саша, изъ Гомера!’
— Извольте, ддушка, прочту!
и т. д. (Стр. 41—43).
Другая половина книги г. Ключарева занята поэмой подъ названіемъ, ‘Страницы изъ жизни моего героя’, въ конц ея встрчаемъ слдующее извщеніе, ‘Вторая часть Страницъ изъ жизни моего героя, должна поступить въ печать въ непродолжительномъ времени’. Первая часть поэмы породила въ насъ нкоторое недоумнье: какъ принимать ее — за чистую монету, или за сатиру? Впрочемъ, чтобъ разршить этотъ сомнительный случай, мы будемъ руководствоваться тмъ правиломъ судопроизводства, по которому въ случа сомннія слдуетъ заключать въ пользу обвиненнаго, хотя само-собою разумется, нтъ никакого соотношенія между положеніемъ критика и автора, судьи и подсудимаго. Итакъ будемъ видть въ г. Ключарев сатирика, до-тхъ-поръ, пока вторая часть ‘Страницъ’ не заставитъ насъ остановиться положительно на какомъ-нибудь мнніи. Если г. Ключаревъ — сатирикъ, то онъ довольно удачно характеризовалъ тхъ юношей, которые часто и до конца дней остаются юношами и не Идутъ дале той точки развитія, на какой находится герои г. Ключарева.
Герой этотъ-не боле, какъ безбрадый юноша, который, увы! посреди шумящей столицы, груститъ…
О чемъ грустить? все такъ изрядно
И шумно-весело, онъ самъ,—
Виновникъ доли безотрадной:
Зачмъ онъ далъ своимъ мечтамъ
Разгулъ широкій, и въ т годы,
Когда на жизнь и на людей,
На юность вчную природы.
На все мы съ гордостью дтей
Взираемъ — чувства въ насъ такъ много —
Онъ все утратилъ въ цвт лтъ,
Онъ видлъ свтъ изъ-за порога,
И вотъ ему наскучилъ свтъ!…
Онъ призадумался невольно,
Вечерній лучь давно угасъ,—
Онъ все мечталъ — и вдругъ: ‘довольно’
Сказалъ онъ, ‘ду на Калказъ’.
Ужь не грустилъ герой отнын,
О чемъ грустить, когда предъ нимъ,
Сіялъ, въ безрадостной пустын
Кавказъ величіемъ своимъ!
И онъ папахъ (*) себ дорожный
Съ пунцовымъ верхомъ заказалъ.—
И все украдкой, осторожно,
Оправилъ ддовскій кинжалъ,
Купилъ еще два пистолета.
Винтовку — все купилъ герой…
Ему все чудилась дорога,
Да тройка ухорскихъ коней!
Порою грусть къ нему заглянетъ
Украдкой въ сердце,— онъ ремнемъ
Себя серебрянымъ затянетъ,
И шашка свтлая при немъ —
И передъ зеркаломъ съ улыбкой
Онъ встанетъ — радость на устахъ,
И говоритъ онъ: ‘нтъ, ошибкой
Рожденъ я здсь, а не, въ горахъ!’
(Стр. 64-66).
(*) Папахъ — головной уборъ, общій всмъ племенамъ Кавказа. (Прим. автора.)
Дорогой, однако, легкомысленному юнош взгрустнулось о ‘столичной нг’, когда онъ на плохомъ ночлег вспомнилъ о мягкомъ пух перинъ, о балдахин съ бахромой, о рдкихъ растеніяхъ на окнахъ, о томъ времени, когда онъ, лежа на постели,
Глядлъ безъ мысли въ потолокъ…
(Стр.6).
Золотое время, въ-самомъ-дл! И хотя герой безъ всякой мысли глядлъ въ потолокъ, однако, онъ называетъ это занятіе своими мечтами, и ему не на шутку стало грустно.
Имъ овладла вдругъ — тоска.
‘Куда я’, думалъ онъ, ‘ужели
Мечтами я обманутъ былъ?.
Куда, зачмъ, къ какой я цли?
За чмъ и къ вамъ не остылъ,(,)
Мои мечты, зачмъ напрасно
Меня ласкали вы одн,
Въ моей душ пустой, безстрастной
Раздули пепелъ вы на дн?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какъ не грустить? Онъ въ утшенье
То зимній вечерь вспоминалъ,
Подъздъ, кареты, освщенье,
Оркестра гулъ и шумный балъ…
Дале описывается путешествіе героя, и наконецъ, онъ увидлъ Кавказъ, гд
… Дуло грозное солдата (?)
Горитъ лучемъ издалека (?!) (Стр.82).
Герой, долженъ былъ остановиться въ сырой и низенькой землянк:
Землянка убрана постелью
Надъ ней, увы! не балдахинъ,
Но стны мрачныя одты
Ковромъ персидскимъ и на немъ
Висятъ: винтовка, пистолеты
И шашка старая съ ремнемъ,
Папахъ на гвоздик…
А самъ онъ въ шелковомъ халат, къ красныхъ чувякахъ, т. е. туфляхъ, лежитъ на кровати и куритъ трубку, или, какъ говорятъ въ извстныхъ кружкахъ, ‘сосетъ чубукъ’.
Соскучась лежать и курить, герой велитъ осдлать коня и детъ въ степь, долго онъ скакалъ въ степи, наконецъ, и коня и всадника начинаетъ мучить жажда, въ-слдствіе чего онъ направился къ ручью… но увы! Тамъ его ожидала ‘его судьба’: онъ слышитъ какіе-то звуки, разумется, неземные-какихъ, стало-быть, не слыхали мы съ вами, читатель, слышавшіе Рубани, Віардо, де-Джули, не слыхали, можетъ-быть, потому-что не слыхали поющей Татарки:
Она безпечно надъ кристаломъ
Бассейна свтлаго сидятъ,
Надъ ней прохладнымъ опахаломъ
Камышъ стеблями шевелитъ,
Она срываетъ полевые
Въ трав душистые цвтки,
Бросаетъ въ волны голубыя.—
Отъ нихъ несутся лепестки
Вслдъ за холодными струями,
Потомъ любуется она:
Какъ параллельными кружками
Ложится свтлая волна. (Стр. 95).
Слдствія — угадаетъ самъ читатель, любовь съ дикою двою горъ не то, что любовь съ образованными дамами, у нея претензій меньше, любезность съ нею проще и не такъ замысловата — словомъ, герой воспылалъ страстью къ неземной Татарк, по черезъ три мсяца посл одной ночи, когда
… Костры Хаджи-Мурата
Зажглись на дальнихъ высотахъ,
И дуло Русскаго солдата
Горитъ въ кровавыхъ ихъ лучахъ.
(Стр. 120).
а герой собрался-было похать на свиданіе въ аулъ,— тогда земной Татаринъ, отецъ двы горъ,
. . . . . . . . . . . . . . .въ Черкеск,
Въ бешмет шелковомъ, Мехметъ
Во всемъ величіи и блеск
Своихъ шестидесяти лтъ,