СТИХИ О ПРЕКРАСНОЙ ДАМ
СТИХИ О ПРЕКРАСНОЙ ДАМ
I
II
II
Вл. Пясть.
‘Аполлонъ’, No 8, 1911
Стихи о прекрасной даме, Пяст Владимир Алексеевич, Год: 1911
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Въ издательств ‘Мусагетъ’ вышла наконецъ, долгожданная, желанная книга первыхъ стиховъ Александра Блока. Говорю желанная, потому что за первымъ изданіемъ ‘Стиховъ о Прекрасной Дам’ давно уже тщетно гонялись т поклонники поэта, которые ‘пришли къ нему поздно’ и не застали въ продаж разошедшихся быстро книжекъ его стиховъ. Говорю желанная еще и потому, что въ этой книг, рядомъ съ напечатанными въ первомъ изданіи стихами, заключенъ еще цлый рядъ — цлая сотня — такихъ стихотвореній, которыя не были знакомы никому, не появляясь до сего времени въ печати вовсе,— и это кром той сотни, которая была разбросана по разнымъ повременнымъ изданіямъ, и, прочитанная вразбродъ, не объединилась въ сознаніи главнымъ,— тмъ, что они ‘о Ней’, о ‘Прекрасной Дам’.
Кстати: въ примчаніяхъ къ книг авторъ, между прочимъ, говоритъ, что помщенныя въ том 300 стихотвореній составляютъ мене половины того количества, которое было написано имъ за эти годы. Итакъ еще 400 стихотвореній, относящихся, къ Ней же, ждутъ обнародованія въ стол поэта. Цифры, поистин, титаническія!— напоминающія древній псаммитъ, или исчисленія звздъ въ міровыхъ просторахъ…
Но какъ звзды въ эфирныхъ пространствахъ группируются въ созвздія: какъ меньшія свтила теряются въ блеск крупныхъ: какъ планеты тяготютъ къ солнцамъ, а къ планетамъ спутники,— такъ и стихи въ этой книг: мене значительные примыкаютъ къ центральнымъ, образуя системы вокругъ нихъ, а центральные группируются въ созвздія, причемъ и изъ этихъ ‘солнцъ’ иныя проигрываютъ отъ сосдства съ крупнйшей ихъ звздою. И самъ поэтъ, ставя подъ нкоторыми стихотвореніями дату, желаетъ, по его выраженію подчеркнутъ ихъ, то-есть указать ихъ значительность для себя. Это — ‘солнца’. Можетъ быть, это память прежнихъ дней создала вокругъ нкоторыхъ изъ этихъ звздъ особенную атмосферу, можетъ быть, это только клубокъ былыхъ ‘ассоціацій’ вкругъ нихъ,— не знаю, но старому любителю поэзіи Блока солнцами ‘кажутся’ за рдкими исключеніями, вс т стихи, которые входили въ прежній маленькій томикъ ‘О Прекрасной Дам’. И лишь немногія изъ незнакомыхъ намъ досел произведеній порта, но нашему мннію, могутъ быть поставлены на одну ступень съ ними, Впрочемъ, нсколько новыхъ — и не малой величины — звздъ загорлось передъ нами и въ этой книжк, повлекшихъ за собой и планеты и луны. Таковы ‘На смерть дда’ и ‘Люблю высокіе соборы’.
Но для не такъ сжившихся съ Блокомъ ‘перваго періода’, для тхъ, кому языкъ его страны оставался невнятенъ, для тхъ, кому черезчуръ скупо вщали священные іероглифы его псенъ,— для тхъ эти мене значительные стихи его, эти спутники и планеты, послужатъ хорошими переводчиками въ ‘этой стран’, будутъ ключами къ ея письменамъ и позволять полне и сознательне насладиться красотой и богатствомъ ея.
Удивительна эта страна, эта поэзія. Нтъ прилагательнаго, опредляющаго ее. Какихъ только опредленій не давали ей! Молодая, городская, мистическая, серафическая. Конечно, у Блока ‘дтское сердце’:
…Впереди съ невинными взорами
Мое дтское сердце идетъ.
Конечно, онъ молодъ, конечно, о видніяхъ Города разсказываетъ онъ, какъ, можетъ быть, никто. Конечно, онъ мистикъ, боле мистикъ, чмъ оккультистъ (ибо чуетъ — не знаетъ), боле мистикъ, чмъ религіозенъ (ибо трепещетъ — не вритъ). Конечно, онъ пвецъ серафической, сверхземной, запредльной любви, боле яркій, чмъ, напр., Вл. Соловьевъ, учитель поэзіи его и предметъ его благоговнія въ эти годы.
Но что изъ того?
Вдь онъ не только молодъ, но и старъ:
…Мой голосъ глухъ, мои волосъ сдъ,
Черты до ужаса недвижны.
 , (Religio).
Или:
Но старость мн согнула плечи,
И мн смшно, что я поэтъ…
Какой же онъ ‘городской’, когда, какъ онъ самъ пишетъ, въ его первой книг ‘деревенское преобладаетъ надъ городскимъ’, когда дйствительный подсчетъ его ‘пейзажей’ — покажетъ намъ съ точностью, что въ нихъ столько природы, столько полей, лсовъ и луговъ, столько деревенскаго воздуха, сельскихъ церквей, и такъ мало стеклянноглазыхъ чудовищъ, называемыхъ домами’.
Онъ мистикъ. Но мистика — столь колеблемое, столь зыбкое понятіе: такъ разнообразно и спутано у насъ значеніе этого слова. И такое оно ‘общее’. И Рубенсъ у насъ мистикъ, но мистикъ плоти, у насъ и Тургеновъ — мистикъ, и Пушкинъ. А ужъ изъ нашихъ портовъ послдняго времени — кто не мистикъ?— Кто не мистикъ, того иные готовы уже не считать и за порта. Въ наши дни, когда въ поэзіи теургическая основа считается conditio sine qua non, опредлять порта какъ ‘мистика’ значитъ вовсе ничего не сказать.
Блокъ серафиченъ, А Незнакомка? А переулки съ ихъ дымносизымъ туманомъ?
Или
……балаганъ
Красивыхъ цыганокъ и пьяныхъ цыганъ?
И это вдь изъ ‘Стиховъ о Прекрасной Дам’.
И потомъ еще: ‘Поэзія Клока уже не поэзія, такъ какъ больше чмъ поэзія’.
А другіе: ‘Блокъ’ и ‘поэтъ’ — синонимы.
Какая груда противорчій…Но разв неантиномичны вс эти истины, высказываемыя про него?
Можетъ быть, именно потому он — истины. Можетъ быть, говоря о поэзіи, мы вступаемъ въ такую область первоосновъ духа, что тамъ уже мыслить не антиномично — невозможно, можетъ быть, тамъ — въ этой стран — перестаютъ имть силы обычные законы мышленія, и начинается власть иныхъ, неизвданныхъ, которые кажутся намъ законами антиноміи, законами необходимости противорчія? Какъ знать.
Конечно, Блокъ до конца портъ городской, но врно и то, что онъ до конца и безъ остатка, всегда портъ деревенскій. Врно то, что онъ больше чмъ поэтъ, но и то, что онъ — именно ‘поэтъ’, поэтъ по преимуществу. Странна’ вещь — поэзія. Вотъ для того, чтобы быть городскимъ, поэту совершенно необходимо быть сельскимъ ~~ то есть всегда быть напоеннымъ ароматомъ каждой травинки лсной и луговой. Вотъ для того, чтобы быть настоящимъ поэтомъ, поэту необходимо быть всегда больше чмъ поэтомъ, то есть уже не поэтомъ…
Блокъ — чародй, и такимъ ужъ онъ, наврное, родился. Онъ зналъ всякое колдовство словъ еще съ ранней юности.
Возьмемъ его самые ранніе стихи — 1898 года, которыми начинается книга:
Пусть свтитъ мсяцъ,— ночь темна.
Пусть жизнь приноситъ людямъ счастье,—
Въ моей душ любви весна
Не смнитъ бурнаго ненастья.
Ночь распростерлась надо мной
И отвчаетъ мертвымъ взглядомъ
На тусклый взоръ души больной,
Облитой острымъ, сладкимъ ядомъ.
И тщетно, страсти затая,
Въ холодной мгл передразсвтной
Среди толпы блуждаю я
Съ одной лишь думою завтной:
Пусть свтитъ мсяцъ,— ночь темна,
Пусть жизнь приноситъ людямъ счастье,—
Въ моей душ любви весна
Не смнитъ бурнаго ненастья…
Слыхали ли вы, какъ можно магическимъ дйствомъ убить человка? Знайте же, что можно убить колдовствомъ, такъ же какъ человка, и слово. Съ улыбкой производитъ 17-тилтній поэтъ свое страшное дло. Жилъ довольно значительный, довольно сильный и вскій глаголь ‘смнить’, означающій ‘стать на чье-либо мсто’. Споковъ вковъ значилъ онъ одно и то же, и гордился, весьма вроятно, своимъ значеніемъ въ рчи человческой. Вотъ подошелъ Блокъ и сказалъ:
‘Я хочу завладть тобою. Хочу, чтобы ты, обезсиленный, принадлежалъ мн и значилъ то, что я прикажу теб. До сихъ поръ былъ ты дйствительнымъ глаголомъ, я хочу, чтобы ты имлъ значеніе страдательное. Въ самомъ дл. Приблизивъ слова ‘любви весна’ къ словамъ, въ моей душ, Блокъ создалъ самостоятельно живущую строку:
Въ моей душ — любви весна,
и вотъ она запла, заполонила сознаніе и вся фраза:
Въ моей душ любви весна
Не смнитъ бурнаго ненастья
воспринимается уже такъ: ‘въ моей душ любви весна не смнится бурнымъ ненастьемъ’. Глаголь ‘смнить’, жалкій, безсильный, убитъ магической властью такихъ простыхъ, почти банальныхъ (да, да, банальныхъ, но въ этомъ-то ихъ сила) рядомъ стоящихъ именъ… Да, такъ. Конечно, такъ. Здсь уже криптограмма въ самомъ первомъ, въ самомъ слабомъ, ‘полудтскомъ’ произведеніи. Во всемъ. Оно иметъ, конечно, прямой смыслъ: юноша блуждаетъ, обуреваемый ядомъ страстей среди безпечальной и безстрастной толпы, холодной ночью. Но оно иметъ и смыслъ иной ‘эзотерическій’. Этотъ ‘ядъ’ въ душ юноши — есть, согласно этому внутреннему смыслу стихотворенія,— ‘любви весна’. Въ этомъ эзотерическомъ чтеніи стихотворенія ударенія падутъ не на слова ‘остромъ’, ‘мгл’, ‘темна’ — но на другія, сосднія. ‘Ядъ’ не только острый’ но и сладкій, мгла холодна, но она и передразсвтная, и завтная дума поэта, конечно, о томъ, что
Въ его душ — любви весна.
Называйте это символизмомъ, или какъ хотите, но по моему, это самое важное въ поэзіи Блока, это тотъ ‘новый трепетъ’, который принесъ намъ онъ, и это есть то, чему подражать нельзя, что единственно, чмъ такъ отличаются произведенія подлиннаго Блока отъ всхъ этихъ ‘поддлокъ’ подъ него, которыхъ такъ безконечно много производится въ наши дни стихотворными фабриками.
То онъ убьетъ существительное, имя:
Странныхъ и новыхъ ищу на страницахъ
Старыхъ испытанныхъ книгъ…
Ахъ, это ‘имя’ (новыхъ — чего?) стучалось, просилось. ‘Я не хочу’ — произнесъ чародй. И не назвалъ его. Но мало того, такъ отогналъ сто, что оно вовсе исчезло изъ стихотворенія, и не отгадывается, не внушается ничуть (какъ по рецепту ‘символистовъ’ — Верлена, Маллармэ должно бы внушаться, и у нихъ хотя бы въ знаменитомъ
Une dentelle s’abolit
Dans le doute du jeu suprme…
дйствительно внушается). Напротивъ: внушается его отсутствіе.
Именно память воспринимающаго тщетно ищетъ: ‘новыхъ — чего?’ и не можетъ найти, ибо такъ приказываетъ ей воля создателя стихотворенія.
И много еще колдовскихъ пріемовъ знаетъ Блокъ.
Вотъ напримръ пріемъ: ‘назвать не называя’.
Раскрывая окно, увидалъ я сирень,
Это было весной, въ зацвтающій день…
Раздышались цвты, и на темный карнизъ
Передвинулись тни ликующихъ ризъ.
Задыхалась тоска, занималась душа.
(Опять необычайная власть надъ глаголами, заставляющая ихъ значитъ, благодаря сочетанью словъ и звуковъ, чего хочетъ поэтъ, а не то, что они обыкновенно значатъ, но это попутно).
Распахнулъ я окно, трепеща и дрожа,
И не помню, откуда дохнула въ лицо,
Запвая, сгорая, взошла на крыльцо.
Кто взошла?… Но здсь уже сказано все. Здсь отвть на вопросъ: — ‘кто взошла’ произнесенъ словами ‘не помню откуда’.
Я далъ только намеки на то, съ какого рода магомъ мы имемъ дло въ лиц Блока. Здсь мы только передъ одной изъ сторонъ его тайны. Что же касается до другой стороны не проявленія, но пребыванія, не пріемовъ творчества, но содержанія его,— то, хотя мы бы могли, продолжая раскрывать загадку перваго стихотворенія въ книг его, доказать, что въ ней implicite вся поэзія Блока, для которой ‘любви весна’ и ‘бурное ненастье’ — одно и то же,— мы предпочитаемъ отложить нашъ очеркъ до выхода въ свть всхъ трехъ книгъ, составляющихъ кругъ мыслей и чувствъ первыхъ 12-ти лтъ сознательной жизни поэта’. Дв другія книги — ‘Нечаянная радость’ и ‘Снжная ночь’.