Степной король Лир, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

И. С. Тургенев

Степной король Лир

И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в двенадцати томах

Сочинения. Том восьмой. Повести и рассказы. 1868—1872

Издание второе, исправленное и дополненное

М., ‘Наука’, 1981

Список действующих лиц

Формулярный список лиц нового рассказа

Список действующих лиц

Действие в деревне — 1840 г.

р. 1772. Мартын Петрович Харлов [Матусов] — 68 лет.

р. 1817. Анна Мартыновна Слёткина — 23 лет, р. 1820. Евлампия Мартыновна Харлова — 20 лет — его дочери

р. 1812. Януарий Васильевич Слёткин — 28 лет.

р. 1794. {1801} Филипп {а. Малахай б. Гавриил} Кузьмич Житков — 46 лет.

p. 1826 {1825}. Казачок Максимка — 14 лет.

Бывшая жена Харлова Маргарита Тимофеевна (Бычкова), род. 1800 {1806}, умерла в 1825 {а. 1830 б. 1832 в. 1829}.

В<ышла> зам<уж> 1816 {1822}. р. 1790. Наталья Николаевна *** — 50 лет. р. 1795. Управляющий Квицинский — 45 лет. р. 1824. Рассказчик — 16 {17} лет. р. 1790. ‘Сувенир’ — Бычков, брат Маргариты — 50 лет.

Формулярный список лиц нового рассказа

Карлсруэ, февраль 1869

1. Мартын Петрович Харлов.

Николай Сем<енович> Протасов — огромный толстый, голова как пивной котел, шеи нет, желто-седые волосы как копна, лицо красное с белыми чешуйками, нос багровый, шишковатый, небольшой, кривой растресканный рот, одного цвета с лицом, глаза крошечные, серо-голубые, голос сиплый и невнятный, как железные полосы, словно через овраг в сильный ветер кричит, руки темно-сизые, сила геркулесовская. В сером казакине, смазных сапогах, подпоясан ремешком. Ездит он на беговых дрожках — высокая, худая, гнедая кобыла — казачок тщедушный сзади. Хозяин порядочный, не пьяница, не злой, но совершенный дикарь, своевольный, не без тайного чувства своего дворянского рода, никакого образования — нигде не служил {После этого зачеркнуто: Прикончил французских солдат в лесу (он был в ополчении) }, был однако в ополчении — и медальку медную носит, французов не видел, но укокошил {приколотил} каких-то мародеров {каких-то пленных} в лесу. Рассказывает всё те же два-три анекдота, вообще говорит почти всё одно и то же, и то как-то обрядно — ‘благодетельнице нашей’ и т. д.

Состояние: 34 души, земля хорошая, усадьба порядочная. Женился уже немолодым на воспитаннице матушки — женщине крохотной, которую он, говорят, в свой дом на ладони внес — употреблением загнал ее в чахотку. Считает матушку H. H. своей благодетельницей — она ему точно помогает, а он раз ее спас — удержал карету на краю пропасти. Анекдоты о нем: как с медведем встретился, телегу с мужиком и лошадью через плетень бросил и т. д.— Сдвинул биллиард с петлей долой. Страшная стихийная сила. Только может подписывать фамилию и для этого {Начато: вынимает из} в доме у него водятся железные очки (раз привез их в деревню к нам, акт подписывать). У самого в конторе всё гвоздями прибито. Всегда ему жарко. Галстуха никогда не бывало — да и негде было бы его привязать. Спина — даже страшно что-то смотреть на нее. Швы несколько полопались. Уши, как калачи, оттопыренные щеками. Пахнет от него всегда дегтем и землей. Маленький картуз на вершине головы с заломанным козырьком. Так раз загаркал за зайцем, что у меня стон и звон целый день в ушах стоял {что я заболел}. Ненавидит попов и в церковь ходит редко. Вообще многое презирает и по-своему страшно самолюбив. Считает себя потомком шведа Карла, который в княжение Ивана Васильевича Темного сделан русским дворянином за то, что не захотел быть чухонским графом. Спор по этому случаю с Сувениром. Откидывает по временам голову и выдвигает подбородок с тем вызывающим выражением, которое я вижу на человеке, что попадается мне на Фридрихплаце.

Походка странно не тяжелая, скорей, крадучись.

2. Владимир {Януарий} Васильевич Слёткин.

Воспитанник матушки. Сирота — сын бывшего стряпчего, поверенного по делам. Фигурой похож на Е. К., только красивее. Мат<ушка> его звала в шутку жиденком. Очень бел, глаза черные сладкие, волосы курчавые, манеры вкрадчивые и мягкие, но при этом очень настойчив {После: настойчив — зачеркнуто: резок}, может раздражаться и даже из себя выходить, где затрагивает его выгоды. Тут даже до слез дело {дело вписано.} доходит,— безнравственнейший, из него мог бы выйти убийца. В сущности ни перед чем не отступает, хищный и вполне бессовестный. Голосок крикливый и, как только не смеется, презловещее выражение в лице.

Сперва находился в роли казачка у м<атушк>и, был в уездном училище, потом в контору попал,— потом записали его на службу по магазинам. 23-х лет соблазнил старшую дочь Харлова и женился на ней.— Взять несколько черт из Л. И. Беккера, кэтика.

Скуп и расчетлив до невероятности, трудиться любит особенно и исключительно для себя: двадцать раз яйца перечтет, перемеряет холст. Грязновато одет, любит с ружьем таскаться, что-нибудь подтибрить (‘отправляйся ко мне в ягдташ’).

3. Анна Мартыновна Слёткина.

Фигура и лицо как у той женщины, которую я однажды видел в Кадном: бледно-смуглая, темно-русая, а глаза фаянсово-голубого цвета, нос прямой, тонкие губы и всё лицо злое и приятное в одно и то же время, маленькая, живая, руки крошечные. Умна и проницательна.

Очень строгая хозяйка — сошлась с мужем характером.— Голосок очень приятный и несколько жалобный {и несколько жалобный вписано.}, как у всех хищных птиц. Одета просто и чисто, на отца ни малейше не походит, на мать несколько {больше на мать.}. Не любит выезжать и к матушке на поклон редко является. Бездетна. Как вспылит — злюка страшная: никак унять себя не может. В случае нужды даже была бы способна на преступление. Очень возбудительна {Далее зачеркнуто: физич<ески>} для мужчин. Походка легкая, быстрая.— Получила по протекции матушки кое-какое воспитание в губернском пансионе, по-французски немножко говорит и на фортепьянах бренчит слегка, но без удовольствия.

4. Евлампия Мартыновна Харлова.

Эта похожа на отца, хоть и не дурна собой. Довольно высока, белокура, лицо ровно розового цвета, глаза огромные, выпуклые, стеклярусного вида, губы небольшие, но выпуклые тоже, нос с горбиной. Натура страстная до безумия — не злая, но способная на всяческие увлечения. Воспитания даже такого, как сестра, не получила, ленива, никакого расположения к хозяйству, к порядку, поет недурно, но дико. Совершенно довольствуется прозябаньем в деревенской сфере — не скучает, но, полюбив Слёткина, совсем отдалась ему — и тоже ничего не пожалеет.— Любит отца, который и ее любит, и, не будь Слёткина, не оскорбила бы его. Руки, ноги большие, неловка, но со всем тем возбудительна и она: грудь и плечи удивительные.

5. Гаврила Федулыч {Филиппыч} Житков.

Кадетина, армейщина, дослужился до майора. Покровительствуем маменьк<ой>, перед которой он — один трепет! Глуп донельзя, велик ростом, нескладен, лицо какое-то лошадиное, оброс пыльно-белокурыми волосами — щеки все заросли. Сосед по имению матушки: втайне желал бы быть ее управляющим, а он беден и груб. Мужиков бьет по зубам. Это он понимает.— Ходит в мундирном сюртуке — перетянут.— Ужасный охотник до женских прелестей, но по глупости успевает мало. Хохот у него совершенное ржание. Вечно покрыт потом, как росинками.

6. Сувенир Бычков.

Настоящее имя его неизвестно. Прозван так матушкой, с которой он вместе вырос. Приживальщик (брат жены Харлова). Худенький, желтенький, с крошечным личиком — весь дряблый и развинченный, вроде Вейдбрехта. Смеется как-то жидко, точно бутылку полощут. Никакого чувства достоинства или стыда: меланхолически-тревожное подобострастие перед матушкой, а впрочем чистый оболтус. Поесть, посмеяться, выспаться — вот и всё. Пьет только по праздникам, и то дрянно. Вечно торчит где-нибудь в девичьей, у попов {Далее начато: у двор<овых?>}, у приказчика или в конторе. Одет в темно-серый сюртучок, такие же брюки и башмаки, на шее {Далее зачеркнуто: розовенькая} старая косынка, должен до некоторой степени быть опрятным, особенно вечером, когда с матушкой в карты играет.— Сплетник, любопытен, как сорока. Непосед. Бывал бит, но переносил.

С одной стороны рта зубов нет, так что все лицо несколько скривилось. Очень презираем. Любимая поговорка: ‘А вот позвольте я сичас, сичас… да что сичас? {Далее зачеркнуто: Я сичас?} (руки назад)… как прикажете’.

Трус естественный.

Меня взял с собою, когда послал его Харлов.

7. Г-н Квицинский.

Поляк управляющий. Фигура вроде К-го. Хитрец и делец, и матушку в руки забрал, и карман себе набьет. Деспотически-резкая натура.

8. Н-я На.

Матушка.

9. Казачок Максимка.

Худосочный дворовый паренек, приплюснутый постоянным сиденьем за спиной Харлова. В замасленном казакине и парусиновых портках, ноги голые, которыми он, заткнув их назад, опирается в откосы беговых дрожек.

ПРИМЕЧАНИЯ

Восьмой том полного собрания сочинений И. С. Тургенева содержит повести и рассказы, опубликованные в 1868—1872 годах — в период, непосредственно следующий за изданием романа ‘Дым’: ‘История лейтенанта Ергунова'(1868), ‘Бригадир’ (1868), ‘Несчастная’ (1869), ‘Странная история’ (1870), ‘Степной король Лир’ (1870), ‘Стук… стук… стук!..’ (1871), ‘Вешние воды’ (1872).

Интерес к наиболее актуальным проблемам русской общественной жизни, нашедший свое яркое проявление в произведениях Тургенева начала 1860-х годов, остается характерным для его творчества и в последующие годы. Роман ‘Дым’, возбудивший негодование представителей различных, подчас противоположных, политических группировок, показывал, что писатель наиболее существенной чертой современной русской общественной жизни считал всеобщий разброд и неустроенность. Тургенев писал Е. Е. Ламберт 21 мая (2 июня) 1861 г.: ‘Нигде ничего крепкого, твердого — нигде никакого зерна, не говорю уже о сословиях — в самом народе этого нет’. Тургенев пытался разобраться в том, как согласуется перестройка русского общества в пореформенный период с потребностями народной жизни.

Национальные характеры, национальные особенности исторического развития России, порой не прямо, а сложно, опосредствованно влияющие на жизнь страны, постоянно занимали писателя.

В шестидесятые годы Тургенев часто обращается к типам, ставшим достоянием мировой литературной традиции, отыскивая и изображая их преломления в русской жизни. Это обстоятельство было отмечено критикой. ‘Перед поэтом как бы постоянно носятся образы западного искусства, Лир, Вертер и пр., и он ищет им подобий в нашей скудной и бледной жизни’,— писал Н. Страхов (‘Последние произведения Тургенева’.— Заря, 1871, No 2, Критика, с. 27). По мнению критика, Тургенев ‘примеривает’ к русской действительности ‘чужие идеалы, идеалы хищной жизни, сильных страстей, романических событий’, и остается недоволен прозаичностью русской жизни, выражает ‘неверие в изящество <...> проявлений’ народного характера (там же, с. 27, 30). Повесть ‘Степной король Лир’ Тургенева он рассматривал как ‘пародию’ на ‘Короля Лира’ Шекспира, ‘Бригадира’ — как опошление ‘Вертера’. На самом деле Тургенев ставил перед собою цель показать реально-исторические формы, в которые отливаются ситуации и типы, запечатленные мировой литературной традицией, в русском быту и тем самым сделать более ощутительными неповторимые черты русской жизни.

Почти во всех произведениях этих лет писатель передавал обаяние сильных характеров и больших страстей, погруженных в прозу быта. Так, в рассказе ‘Бригадир’ возникает образ скромного обездоленного старика, наделенного силой чувства Вертера, самоотверженностью в любви, достойной кавалера де Грие (‘Манон Леско’ А.-Ф. Прево), а также храбростью суворовского офицера. Важным аспектом характеристики Сусанны в повести ‘Несчастная’ является внутренняя сопоставимость ее образа с ‘мировым типом’ Миньоны — героини романа Гёте ‘Годы учения Вильгельма Мейстера’. Тургенев продолжает традицию своеобразного переосмысления типа Миньоны, дань которому он отдал в повести ‘Ася’ и интерес к которому проявили другие писатели его времени — Достоевский, Григорович, Л. Толстой (см.: Русская повесть XIX века. Л., 1973, ч. IV, гл. II, с. 399, Лотман Л. М. Реализм русской литературы 60-х гг. XIX в. Л., 1974, с. 100, Brang Peter. I. S. Turgenev. Wiesbaden, 1977, S. 133—134).

Повесть ‘Степной король Лир’ — одно из наиболее значительных произведений Тургенева, написанных в период между романами ‘Дым’ и ‘Новь’. Она возникает на ‘стыке’ политических, литературных и философских размышлений писателя, вбирает его мысли о России и отражает расчеты на западного читателя.

В новелле ‘Степной король Лир’ совмещены высокий и низкий планы повествования, трагедийное содержание выражено в бытовых, нарочито будничных и подчас даже сатирических образах. Параллельное осмысление проблем русской жизни и значения трагедии Шекспира проходит через всю повесть. До последней переделки повести в беловой рукописи Тургенев предполагал начать и кончить ее изображением дружеского круга, обсуждающего значение шекспировских образов, соотношение этих образов с живыми типами русского общества. Часть этой ‘рамки’ сохранилась в окончательном тексте в виде своеобразного введения, в котором изображается круг старых университетских товарищей тридцатых—сороковых годов, увлеченно толкующих о Шекспире (черта автобиографическая), и декларируется принципиально важное утверждение о ‘вседневности’ типов Шекспира. Это последнее положение Тургенева достаточно ясно говорит об особенности его подхода к образам великого английского драматурга вообще и в частности о замысле повести ‘Степной король Лир’.

Не только ‘Степной король Лир’, но и другие произведения Тургенева 60-х — начала 70-х годов рисовали высокие проявления больших страстей, трагедийные конфликты, облеченные во ‘вседневные’ одежды низкой действительности. Во вводном эпизоде ‘Степного короля Лира’ писатель утверждает, что характеры, подобные Макбету и Ричарду III, встречаются лишь ‘в возможности’, но именно будничные, массовые формы проявления ‘исключительных’ страстей интересуют Тургенева в этот период. В рассказе ‘Стук… стук… стук!..’ дан образ ‘маленького Наполеона’ — ‘фатального’ человека — ограниченного, решительного, фанатически верящего в свою звезду, честолюбивого и совершенно лишенного идейного и этического содержания. Образ Теглева, как и все образы рассказав и повестей шестидесятых годов, прочно связанный с русским бытом, имел вместе с тем непосредственное отношение к наблюдениям Тургенева над жизнью современной Европы, в нем отразились размышления писателя о деятельности ненавистного ему Наполеона III. За ‘студией русского самоубийства’ — изображением странной судьбы ничтожной, но в своем роде сильной и необычайной личности — стояла мысль о Макбетах и Ричардах III ‘в возможности’, о наполеонизме ничтожного человека, о психологических и политических истоках влияния подобных личностей на людей.

Перечисление имеющих современное значение героев Шекспира во вводном эпизоде ‘Степного короля Лира’ Тургенев начинает с излюбленного им образа — Гамлета, далее он упоминает Отелло и Фальстафа, а также имя Ромео, которое затем в беловой рукописи вычеркивается. От упоминания Ромео Тургенев отказался, вероятно, потому, что оно не могло не оживить в памяти читателя статью ‘Русский человек на rendez-vous (по поводу рассказа Тургенева ‘Ася’)’ Чернышевского, постоянно насмешливо называвшего тургеневского героя ‘Ромео’. Вслед за Ричардом III и Макбетом собеседники, изображенные Тургеневым, обращаются к королю Лиру. Эти образы Шекспира связаны с трактовкой нравственно-политической темы — темы честолюбия, власти и влияния ее на личность. Анализируя формы бытования подобных характеров на русской почве, Тургенев рассматривает их главным образом в социально-психологическом аспекте. Его привлекает вопрос о покорности и бунте как постоянно действующих стихиях народного характера.

Стремление к полному освобождению и к подчинению, беспредельное самоотречение и безграничное властолюбие — вот ‘крайности’, между которыми колеблются герои повестей Тургенева ‘Странная история’ и ‘Степной король Лир’.

Содержание повестей 60-х — начала 70-х годов во многом определяется своеобразно выраженным интересом писателя к судьбам сильных, решительных характеров в народной массе и в кругу русской интеллигенции.

Тургенев неоднократно сопоставлял ‘нигилистов’ с бунтарями из народной или ‘захолустной’, патриархальной среды. В шестидесятые годы он постоянно обращался к проблеме ‘раскола’, старообрядчества, которая в это время приобретала заметное политическое значение. Уже в начале пятидесятых годов, занимаясь ‘русской историей и русскими древностями’ (см. письмо Тургенева к Аксаковым от 6 (18) июня 1852 г.), писатель заинтересовался старообрядчеством как формой выражения народного протеста. Такое отношение к расколу сказалось в рассказе ‘Касьян с Красивой Мечи’ и повести ‘Постоялый двор’ {Бродский Н. Л. И. С. Тургенев и русские сектанты. М., 1922, с. 22—25.}.

Во второй половине 1850-х годов перед Тургеневым встал вопрос о влиянии религиозных представлений на этические искания дворянской интеллигенции. Правда, и тут речь шла о воздействии народной среды на интеллигенцию. Духовный мир как героини ‘Дворянского гнезда’, так и героини повести ‘Ася’ складывается под влиянием религиозных крестьянок. Религиозность здесь выступает большей частью лишь как форма этических исканий. Героиня повести ‘Ася’, например, готовая идти за процессией ‘куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг’, проявляет полное безразличие к религиозным догматам паломников. Ее порыв выражает лишь безотчетное стремление к самопожертвованию, к служению идеалу. Еще более близок к рассказу ‘Странная история’ эпизод ухода в монастырь Лизы Калитиной (‘Дворянское гнездо’). ‘Я всё знаю <...> и как папенька богатство наше нажил <...> Всё это отмолить, отмолить надо <...> помогите мне, не то я одна уйду’,— говорит Лиза Калитина своей тетке, и та возражает ей: ‘Это всё в тебе Агашины следы, это она тебя с толку сбила…’ (наст. изд., т. 6, с. 151).

Писателем, творчество которого вызывало наибольший интерес у Тургенева, был Л. Толстой.

Во втором томе романа ‘Война и мир’ содержатся эпизоды, рисующие покровительство княжны Марьи юродивым и ее мечту об уходе из дома, о странствовании. Этот эпизод сам Толстой в первоначальном плане обозначил словами ‘юродство княжны Марьи’ {Толстой, т. 13, с. 824.}.

Тургенев пристально следил за литературной деятельностью Толстого, в частности за выходившими из печати частями романа ‘Война и мир’, и за эволюцией его идей. Некоторые философские рассуждения в романе Толстого воспринимались им как выражение неверия в разум, проповедь стихийности и бессознательности, составляющих якобы основу ‘роевой’ жизни народа.

Поэтому философские отступления в ‘Войне и мире’ Толстого вызывали у Тургенева решительное сопротивление. Даже в образах романа он подчас видел стремление писателя возвеличить инстинктивную, стихийную жизнь, бессознательность поведения героев Толстого Тургенев имел в виду, когда писал 15(27) марта 1870 г. И. П. Борисову об их ‘юродстве’. Консерватизм и стихийность он постоянно называл ‘юродством’, считая юродство глубоко отрицательным, но имеющим исторические корни явлением русской народной жизни.

Продолжая многолетний спор с Герценом, возлагавшим надежды на революционные потенции старообрядческой и сектантской среды, Тургенев писал ему 13(25) декабря 1867 г. о чертах юродства — о дикости и косности идеологов старообрядчества.

Вместе с тем, стремясь разгадать ‘тайну’ влияния старообрядческих пророков на народ, Тургенев осмыслял не только те их черты, которые действовали на воображение темных людей, но и силу их протеста, упорство и последовательность в сопротивлении насилию властей, способность идти на жертвы во имя того, что они считают правдой. Именно эти черты иногда ставили раскольников во главе народных движений. Соглашаясь с Тургеневым, Мериме писал ему: ‘Вы совершенно правильно сказали: раскольники XVII века были революционерами. Вот что следует хорошо понять, и тогда всё пойдет как по маслу’ {См.: Parturier Maurice. Une amiti littraire. Prosper Mrime et Ivan Tourgunev. Paris, 1952, p. 182. Здесь и далее выдержки из писем Мериме приводятся в русском переводе.}. Исконные черты народного характера: готовность до конца отстаивать свои убеждения, способность к полному самоотречению и к ожесточенной, беззаветной борьбе — предопределили, по мнению Тургенева, возникновение как типа революционера, так и противоположного ему по существу типа приверженца старообрядчества, несмотря на всё принципиальное различие их взглядов. В беловой рукописи рассказа ‘Степной король Лир’ Мартын Харлов, готовый долго терпеть, ‘всё простить’ и, вдруг взбунтовавшись, отомстить за обиды, неукротимый в своем гневе и самоотречении, по внешним признакам сравнивается с Кромвелем (это сравнение было автором снято ‘в последний момент’), а дочь его, похожая на отца и внешностью и характером, становится во главе секты. ‘Странную историю’ Тургенев заканчивает фразой, раскрывающей прямую связь между его интересом к давно происшедшему событию, составившему сюжет этого произведения, и оценкой современных политических движений, сравнением характера Софи, пожертвовавшей всем ради своих убеждений, и девушек, уходивших в революцию, идейно бесконечно далеких от Софи, но столь же самоотверженных и цельных, как она.

Интерес к изучению раскола в шестидесятые годы непосредственно связывали с демократизацией науки, с попытками при решении актуальных общественных вопросов опереться на их историческое осмысление. А. Н. Пыпин писал: ‘Особенною заслугой новейшей историографии было стремление раскрыть народную сторону истории,— роль народа, его сил и характера в создании государства, и судьбу народа в новейшем государстве <...> Больше чем когда-нибудь историческая пытливость обращалась к тем эпохам и явлениям истории, где выказывалась деятельная роль народа: таковы были эпохи древней истории, время вечевого устройства и народоправств, время народной колонизации, далее — время междуцарствия <...>, время народных волнений в конце XVII века, время раскола’ {Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб., 1891. Ч. II, с. 171.}.

Со стремлением Тургенева осмыслить истоки влияния вождей старообрядчества на народную массу связан его замысел исторического романа, в котором центральное место должно было занять изображение мятежа, поднятого старообрядцами в Москве 5 июля 1682 г. Именно над этим романом о старообрядческом вожде — Никите Добрынине-Пустосвяте, одном из предводителей восстания,— Тургенев работал в одно время с рассказом ‘Странная история’ {Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб., 1891. Ч. II, с. 171.}.

Современные интересы составляли основу и тех его повестей и рассказов, сюжеты которых он черпал из своих воспоминаний, из преданий своей семьи или происшествий, запечатленных памятью населения родного края {См.: Бялый Г. А. От ‘Дыма’ к ‘Нови’. — Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та, 1956, т. XVIII, с. 82, 88.}.

Проблемой, которая привлекала внимание Тургенева уже с 1840-х годов, был русский XVIII век — эпоха, в которой он видел начало многих современных противоречий. Тип русского человека XVIII века — личности, сформированной в обстановке расцвета крепостничества, сохранившей черты патриархального характера и в то же время постоянно приобщающейся к западной культуре, выявляющей свои особенности на фоне усвоенных ею чуждых обычаев,— живо занимал Тургенева и в шестидесятые годы. В повестях и рассказах этого периода он создал ряд портретов людей XVIII века. Суворовский солдат, русский Вертер, Гуськов (‘Бригадир’), поклонник энциклопедистов, русский барин Иван Матвеич Колтовской (‘Несчастная’), слуги ‘старого века’ (‘Бригадир’) — все эти герои очерчены Тургеневым с замечательным проникновением в дух эпохи. Даже в ‘Степном короле Лире’, действие которого относится к 1840 году, Тургенев подчеркивает живое бытование традиций XVIII века. Харлов читает масонский журнал ‘Покоящийся трудолюбец’ (1785 г.) и размышляет над философскими вопросами, которые решались в этом журнале. Стряпчий — самый порядочный человек провинциального общества — характеризуется как ‘первый по губернии масон’ (с. 180).

Наряду с интересом к XVIII веку и к возникшим в период расцвета крепостничества типам, писатель уделяет внимание и тридцатым годам XIX гека, эпохе резкой смены идеалов передовой части интеллигенции и изменения психологического стереотипа представителя массового низового пласта культурного слоя. Изображая подобные типы, писатель выявляет признаки сдвигов в жизни общества, мало заметные, подчас, ростки исторической нови. Обращение Тургенева к эпохе тридцатых годов отчасти объясняется тем, что в 1867—1868 годах он работал над циклом ‘Литературных воспоминаний’, открывших собрание сочинений писателя 1869 года, а тридцатые годы имели особое значение в его жизни. В это время начался творческий путь Тургенева, произошло становление его как личности и мыслителя. В повести ‘Несчастная’ сюжет, а отчасти и образы которой были навеяны воспоминаниями юности, Тургенев дает простор историческим ассоциациям и размышлениям. Он отмечает формирование в недрах крепостнического общества вольнолюбивых, независимых натур, личностей, образ мыслей и чувства которых несовместимы с нравами и законами окружающей среды. Явление это было новым и типичным для той эпохи. Вольнолюбие Герцена и Белинского, антикрепостнические убеждения самого Тургенева и ряда других передовых деятелей этого и последующего периодов складывались в тридцатые годы. Сходство некоторых эпизодов ‘Несчастной’ с ‘Сорокой-воровкой’ и ‘Кто виноват?’ Герцена возвращали мысль читателя к той поре, когда зародился, в острой форме выразившийся позже, протест целого поколения против социального и политического гнета. В ‘Несчастной’ появляется зловещая фигура Ратча, во многом ориентированная на прототип официозного писателя Ф. В. Булгарина, в течение десятилетий подвергавшего травле лучших русских литераторов. Тургенев показывает органическую связь Ратча и подобных ему беспринципных карьеристов с рутинной средой дворянства, чиновничества и мещанства и дает понять, что негодяи этого сорта сильны поддержкой, которую им оказывают ‘важные’, сановные лица. Поэтому так трагична судьба благородных, наделенных тонкой духовной организацией личностей, которые становятся объектом ненависти ратчей и их покровителей. В беловом автографе ‘Несчастной’, который затем подвергся новой переработке, целая глава была посвящена изображению донкихотского по форме, но смелого и благородного но существу заступничества романтика — разночинца Цилиндрова за Сусанну и ее доброе имя. Таким образом, Тургенев отмечает появление нового социально-психологического типа — решительного разночинца. В тридцатые годы люди подобного типа воспринимались как явление исключительное. Они еще не стали на уровень высших форм современной образованности, не освободились от влияния вульгарного романтизма, но их смелость и независимость, их тяга к просвещению и к лучшим представителям дворянской культуры предвещали расцвет творческой активности разночинцев в последующий период.

В конце 1860-х — начале 1870-х гг. Тургенев вновь возвращается к проблематике некоторых своих произведений 1850-х гг. Так, ситуация, изображенная им в повести ‘Ася’, продолжает привлекать его внимание и по-новому трактуется им в некоторых эпизодах повестей ‘Несчастная’ и ‘Вешние воды’. Если в пору создания ‘Аси’ (1857) авторитет ‘лишнего человека’, свободомыслящего дворянина стоял еще достаточно высоко во мнении общества, и критиков поразило ‘снижение’ идейно-нравственного уровня героя от Рудина к г-ну Н. Н.,— то в повестях 1860 — 1870-х годов Тургенев окончательно развенчивает ‘слабого человека’ как носителя рутинного образа мыслей. В герое ‘Несчастной’ Фустове подчеркнута ординарность. Писатель раскрывает социальный смысл ‘осторожности’ Фустова, его неспособности проявлять независимость и твердость в конфликтной ситуации. Лишенный подлинного нравственного чувства, неспособный к проявлению сильных и непосредственных эмоций, Фустов, не сознавая того, становится союзником и пособником гонителей Сусанны, представителей темных сил общества. Недаром в конце повести он сливается со средой петербургского чиновничества, которая воспитала преследовавшего Сусанну Семена Ивановича Колтовского.

Характеризуя <<Асю' Тургенева, Чернышевский писал: 'Действие -- за границей, вдали от всей дурной обстановки нашего домашнего быта <...> Повесть имеет направление чисто поэтическое, идеальное, не касающееся ни одной из так называемых черных сторон жизни’ (Чернышевский, т. 5, с. 156). Далее, однако, критик утверждал, что поведение героя, трусость, проявленная им в момент, когда от его решимости и последовательности зависело счастье его самого и полюбившей его женщины, возвращает читателя к размышлениям о проблемах современности, к мыслям о социальных обстоятельствах, формирующих людей, которые предпочитают компромисс открытой борьбе и в своей склонности к компромиссу доходят, в конечном счете, до предательства.

В повести ‘Вешние воды’ Тургенев вновь на фоне картин жизни тихого патриархального немецкого города рисует драму гибели надежд ‘слабого’ человека. Обращаясь к темам, послужившим предметом литературной полемики конца 1850-х годов (см. статьи Н. Г. Чернышевского ‘Русский человек на rendez-vous’ — Атеней, 1858, ч. 3, No 18, и П. В. Анненкова ‘О литературном типе слабого человека’ — Атеней, 1858, ч. 4, No 32), писатель продолжает свои ‘студии’ сложного взаимодействия исторических обстоятельств, социальных условий и психологических состояний человека. Постоянные, проходящие через все творчество Тургенева мотивы обогащаются в конце 1860-х — начале 1870-х гг. темами и сюжетами, характерными для новой эпохи. Так, в ‘Степном короле Лире’ историческое явление крушения патриархальных отношений поставлено в связь с социальной чертой действительности последних десятилетий — усилением агрессивности и влияния на обществе корыстолюбивых авантюристов буржуазного типа. Важное место в произведении занимают эпизоды, трактующие психологию современного человека, показывающие жажду власти и готовность к самоотречению, — психологические мотивы, определяющие поступки людей, переживающих крушение старых, привычных отношений.

В повести ‘Вешние воды’ большое значение имеет изображение идеальной, возвышенной красоты женщины (Джемма) и силы непосредственного чувства — любви, знаменующей освобождение человека от пут материальных расчетов и социальных предрассудков (сравнение любви с революцией). Высокая любовь противопоставляется унизительной страсти, порабощающей человека, приводящей его к разладу с собственным нравственным чувством.

Носительницей и воплощением порабощающей страсти в повести является практичная барыня, происходящая из купцов и усвоившая деловую хватку предприимчивых буржуа. Подчинившись ‘роковой женщине’ Полозовой, герой ‘Вешних вод’ жертвует любовью и нравственным чувством, но не наносит ущерба своим материальным интересам и положению в обществе, а, напротив, делает их более прочными. Сохранив имущество, которым он готов был пожертвовать ради того, чтобы соединиться с Джеммой — девушкой из низшего сословия, он впоследствии ‘успел нажить значительное состояние’. Однако ни страсть, привязавшая его было к властной и предприимчивой женщине современного, буржуазного типа, ни практическая деятельность, увенчавшаяся обогащением, не могут убить в герое идеальных устремлений, жажды подлинно человеческих отношений, без которых нет счастья.

К концу 1860-х годов все более отчетливо определяется роль Тургенева как проводника русского литературного влияния на западную культуру {Алексеев М. П. И. С. Тургенев пропагандист русской литературы на Западе.— Труды отдела новой русской литературы, 1948, т. 1, с. 37—80 (ИРЛИ (Пушкинский Дом) АН СССР).}.

В 1868 году П. Мериме называл Тургенева одним из вождей реалистической литературы во всем мире (см: Mrime. uvres compltes. tudes de littrature russe. T. II, p. 241).

Пользуясь своим личным влиянием на французских, немецких и английских писателей, Тургенев знакомил прогрессивную интеллигенцию Запада с русской литературой, а через нее с подлинной, неофициальной Россией. Он постоянно стремился расширить сферу воздействия русского реалистического искусства на мировую культуру. В письме к издателю сборника его повестей во французском переводе Ж. Этцелю Тургенев с задором писал 8(20) февраля 1869 г. о том, что готов дать сборнику название, которым европейские обыватели презрительно окрестили русское искусство, он хочет заставить принять это искусство в его национальной, непривычной еще для европейской публики, форме: ‘Что касается заглавия сборника, то мне вдруг пришла на ум простая и блестящая (блестящая ли?) идея. Во Фландрии ‘гёзы’ приняли имя, которое им дали их враги, почему бы не назвать сборник ‘Московитские рассказы’? Если бы я был смелее, то назвал бы его ‘Варварские рассказы». Тургенев много трудился над переводом своих произведений и сочинений других русских писателей на французский и немецкий языки, а также над редактированием работ других переводчиков. При этом он неизменно стремился к сохранению образов, выражений и деталей описаний, наиболее характерных для русского быта и требовавших подчас специального объяснения, которое сам давал в особых сносках.

Тексты всех произведений, входящих в настоящий том, печатаются по изданию Т, ПСС, 1883, в котором тексты томов VIII и IX, где помещены эти произведения, были проверены самим Тургеневым (см. наст. изд., т. 5, с. 384).

——

Все тексты настоящего тома, за исключением повести ‘Вешние воды’, подготовлены Л. М. Лотман. Ею же написаны примечания. Текст повести ‘Вешние воды’ подготовила Е. M. Хмелевская, примечания — Л. В. Крестова. Первую редакцию XXIII — XXVIII глав повести ‘Несчастная’ подготовила к печати Т. Б. Трофимова. В подготовке тома к печати принимали участие Е. М. Лобковская и Е. В. Свиясов.

Вступительная статья к примечаниям написана Л. M. Лотман. Редакторы тома — Н. В. Измайлов и Е. И. Кийко.

СТЕПНОЙ КОРОЛЬ ЛИР

Список действующих лиц

ИСТОЧНИК ТЕКСТА

Список действующих лиц. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 76, описание см.: Mazon, p. 78, 111, фотокопия — ИРЛИ, P. I, on. 29, No 220.

Впервые опубликовано: Mazon, p. 111. В собрание сочинений впервые включено: Т, ПСС и П, Сочинения, т. X, с. 376. Примечания см. выше, с. 476, 478, 479.

Формулярный список лиц нового рассказа

ИСТОЧНИК ТЕКСТА

‘Формулярный список лиц нового рассказа’. 10 с. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 76, описание см.: Mazon, p. 79, 111—116, фотокопия — ИРЛИ, P. I, on. 29, No 221.

Впервые опубликовано: Mazon, p. 111—116. В собрание сочинении впервые включено: Т, ПСС и П, Сочинения, т. X, с. 376 — 380. Примечания см. выше, с. 476, 478, 479, 483.

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Гончаров — Гончаров И. А. Собр. соч. в 8-ми т. М.: Гослитиздат, 1952-1955.

Даль — Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 1-4.

Звенья — Звенья. Сборник материалов и документов по истории литературы, искусства и общественной мысли XIV—XX вв./ Под ред. В. Д. Бонч-Бруевича, А. В. Луначарского и др., т. I—VI, Academia, т. VIII—IX, Госкультпросветиздат. М., Л., 1932—1951.

Mrime — Mrime Prosper. Correspondance gnrale. Etablie et annote par Maurice Parturier. I srie, tt. 1—6. Paris, ‘Le Divan’, II srie, t. 1—9. Toulouse, Privt.

Читайте также: