Стены, Найденов Сергей Александрович, Год: 1907 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 53 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

С. Найденовъ.

Стны.

Драма въ четырехъ дйствіяхъ.

Дйствующія лица:

Ольга Ивановна, хозяйка гостепріимнаго дома.

Прасковьюшка, ея компаньонка.

Артамонъ Сусловъ.

Осокинъ, управляющій домами Суслова.

Лиза, двушка.

Егоръ Егоровичъ Кастьяновъ, учитель гимназіи въ отставк.

Марья Герасимовна, жена его.

Елена, дочь ихъ.

Федоръ Федоровичъ Копейкинъ, конторщикъ.

Копейкина, жена его.

Таня, ихъ дочь.

Матреша, блошвейка.

Максимъ Сусловъ, отецъ Артамона, мясникъ, скотопромышленникъ и домовладлецъ.

Приказчикъ изъ мясной лавки.

Двушка везъ словъ.

Жильцы дома Суслова.

Дйствіе происходить въ столичномъ город.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

Гостепріимный ночлежный домъ Ольги Ивановны. Странная комната: на окнахъ спущены тяжелыя красныя занавси, обои свтло-голубые, и это сочетаніе голубого и краснаго производитъ впечатлніе чего-то нелпаго. Съ правой стороны, на первомъ план, стоитъ двухспальная, красивая кровать, покрытая шелковымъ одяломъ, со множествомъ подушекъ, надъ ней слабо горитъ розовый фонарь. У кровати умывальникъ и женскій туалетный столикъ. Посредин гостинная мебель и столъ. На высокихъ тумбочкахъ по бокамъ дивана канделябры. На стульчикахъ запыленные, искусственные цвты-букеты. На круглой желзной печк стоитъ гипсовая фигура женщины. Въ каждомъ простнк между оконъ большія зеркала, отчего комната называется ‘зеркальной’. Полъ закрытъ разноцвтными старыми коврами. Два новыхъ ковра, съ изображеніемъ какихъ-то странныхъ фигуръ, украшаютъ стны. Кром нихъ, стны еще украшены дешевыми олеографіями въ золоченыхъ рамахъ. Въ глубин, въ углу, иконы, передъ ними теплятся лампадки. Въ открытую дверь видна передняя, освщенная стнной лампой. Изъ передней спускается лстница къ парадному крыльцу, обнесенная перилами и обставленная растеніями въ банкахъ.

По поднятіи занавса, комната долго пуста. Слышно, какъ прозжаютъ по улиц экипажи. Потомъ вдругъ, какъ будто бы призракъ, не то изъ-за двери, не то изъ-за печи, безшумно, въ туфляхъ, появляется низенькая, тщедушная, со сморщеннымъ личикомъ, набленнымъ и нарумяненнымъ, старушка, съ трясущейся нижней челюстью. Это Ольга Ивановна. На ней шелковая верхняя юбка и ночная бленькая кофточка. Волосы растрепаны, сдая косичка, какъ мышиный хвостикъ, трясется сзади. Въ рукахъ у нея собачка — больная болонка, съ которой она няньчится, какъ съ ребенкомъ.

ОЛЬГА ИВАНОВНА

(баюкая собаченку).

Ну, ну, лежи… больна, такъ лежи… Чего тутъ вертишься?.. Я теб на ноги чулки свяжу, не будешь простужаться! (Ласково теребя собачку за ухо) Не бгай… не бгай… Хлопнуть палкой — будешь знать… Люди другъ друга убиваютъ, а тебя разв пожалютъ? Нтъ въ нихъ Жалости… черти они, черти… (Садится на стулъ, задумывается, поетъ что-то божественное и качаетъ собачку. Пауза. Слышно, какъ подъзжаютъ къ дому) Пріхали… (Обращается къ собаченк) Не пустимъ… Мы съ тобой никого не пустимъ… Сами все живое мясо съдимъ… Любители… Будь они прокляты!..

(Пауза. Раздается громкій, продолжительно-отрывистый звонокъ. Въ передней появляется Прасковьюшка, компаньонка и подруга Ольги Ивановны. Она очень похожа на Ольгу Ивановну, какъ будто сестра, но только значительно моложе ея и не иметъ привычки блиться и румяниться. Одта прилично — для пріема гостей)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Не пускай!.. Видть никого не хочу… Не пускай…

ПРАСКОВЬЮШКА.

Молчите… Завтра за квартиру платить, такъ не то запоете…

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Изъ банка возьмемъ… Возьмемъ изъ банка…

ПРАСКОВЬЮШКА.

Идите въ свою комнату… Знаю я васъ!

(Спускается съ лстницы. Ольга Ивановна выбгаетъ въ переднюю)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Не смй, Прасковья!.. Я не хочу… не хочу я больше грха… Дай умереть безъ этого… (Съ параднаго крыльца доносится разговоръ) Прасковья! (Задыхаясь отъ злобы) Слышишь? Слышишь, что я говорю?..

(Прасковьюшка появляется на лстниц)

ПРАСКОВЬЮШКА.

Что орете? Хорошіе господа… Иванъ Игнатьевъ привезъ…

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Какой Иванъ Игнатьевъ?

ПРАСКОВЬЮШКА.

Извозчикъ. Онъ плохихъ не привезетъ: знаетъ, какихъ намъ можно, какихъ — нтъ… Одинъ-то бывалъ у насъ — знакомый…

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Окаянная… Будешь въ огн горть, будешь!

ПРАСКОВЬЮШКА.

Вмст будемъ.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Я не хочу больше…

ПРАСКОВЬЮШКА.

Будетъ болтать-то!.. Нашло на тебя, завтра пройдетъ,— опять за старое примешься… Не въ первый разъ находитъ на тебя… Успешь покаяться, великій постъ для этого есть. (Нетерпливо громко стучатъ въ дверь и звонятъ) Стучатъ… Иди-ка въ свою комнату!.. Молись!

(Спускается съ лстницы)

ОЛЬГА ИВАНОВНА

(ей вслдъ).

Будешь въ аду горть… Будешь!.. Проклятая, кошкина дочь!

(Уходитъ въ свою комнату, въ которую ведетъ изъ парадной дверь.

По лстниц поднимаются Осокинъ и Артамонъ Сусловъ. Прасковьюшка помогаетъ имъ раздваться въ передней. Артамонъ Сусловъ медленно раздвается, чего-то стыдится, робетъ. Осокинъ чувствуетъ себя, какъ дома, поетъ, щиплетъ Прасковьюшку.

Артамонъ — молодой человкъ, лтъ 27—28. Лицо интеллигентное, красивое, фигура неуклюжая, сутуловатая… Задумчивъ, сумраченъ… Въ немъ, гд-то глубоко, сидитъ дтская, наивная, доврчивая душа, и пока она не появляется наружу, онъ какой-то мертвый, но въ минуты откровенія этотъ серьезный, неуклюжій человкъ становится большимъ, наивнымъ, пріятнымъ ребенкомъ. Въ настоящій моментъ онъ сильно пьянъ и старается не показать этого. Осокинъ — лтъ 30, сильно пожившій, истасканный человкъ. Рдкіе, сдющіе волосы, сдые волосы на бород и усахъ онъ выстригаетъ, отчего получаются замтныя лысины. Человкъ живого, сангвиническаго характера. Ходитъ въ русскомъ костюм и носитъ дворянскую фуражку съ краснымъ околышкомъ. Войдя въ комнату, онъ окидываетъ ее взглядомъ, встаетъ въ театральную позу и поетъ)

ОСОКИНЪ.

‘Мн все здсь на память’…

ПРАСКОВЬЮШКА

(зажигая лампу на стол передъ диваномъ).

Вотъ веселый какой… Давно не были…

ОСОКИНЪ.

Давно, мадамъ Прасковьюшка, давно, Благодтельница… (Обращается къ Артамону, стоящему въ передней) Ты чего же тамъ стоишь? Здсь безъ доклада, каждый хозяинъ, входи.

(Артамонъ не входитъ, стоитъ въ передней и смотритъ въ комнату Ольги Ивановны)

ОСОКИНЪ.

На что ты тамъ заглядлся?

АРТАМОНЪ

(подходя къ двери, пораженный видимымъ фактомъ).

Какая-то старуха тамъ молится.

ОСОКИНЪ.

Это Ольга Ивановна… сама Ольга Ивановна!..

ПРАСКОВЬЮШКА.

Ахъ, Господи!.. И двери не затворила… (Уходитъ, чтобъ затворить дверь, и скоро возвращается)

ОСОКИНЪ.

Экземпляръ, батюшка мой!.. Типчикъ… Хоть сейчасъ на выставку… Настоящій истинно-русскій человкъ: живетъ въ помойной ям и пребываетъ въ божественномъ экстаз. У ней везд лампадки горятъ… Видишь?

АРТАМОНЪ.

Какъ же это такъ?

ОСОКИНЪ.

Ну, ее къ чорту!.. У насъ на каждомъ шагу непонятное недоразумніе… Я привыкъ ко всякимъ нелпостямъ… Иди сюда!.. (Втаскиваетъ его въ комнату за рукавъ) Вотъ комната о которой я теб говорилъ… Эти стны видли и слышали такія штуки, что еслибы разсказали,— покраснли бы вс кремлевскія башни и московскія церкви… Правда, Прасковьюшка?

ПРАСКОВЬЮШКА.

Ничего у насъ нтъ такого. Сорокъ лтъ Ольга Ивановна проживаетъ здсь, и никогда ничего.

ОСОКИНЪ.

Сорокъ лтъ!.. Слышишь? Сорокъ лтъ! Вдь это московская древняя грановитая палата…

(Артамонъ слъ и углубился въ самого себя)

АРТАМОНЪ.

Странная старуха… молится…

ОСОКИНЪ.

Плюнь на нее!.. Надъ каждой ерундой ты голову ломаешь. Прасковьюшка, за дло!.. Живо два экземплярчика. Мн эту… какъ ее? — Феоночку… Обязательно… Ради нея только и пріхалъ. (Обращаясь къ Артамону). Прекрасная двушка: бюстъ феноменальный, а животъ съ ладонь… Понимаешь?..

АРТАМОНЪ.

Пакостникъ ты…

ОСОКИНЪ

(добродушно похлопывая его по плечу).

Ладно! Разсказывай сказки, наводи тнь… Знаю я тебя!.. (Обращается къ Прасковьюшк) Ему, Прасковьюшка…

АРТАМОНЪ.

Никого мн не надо.

ОСОКИНЪ.

Будетъ влюбленнаго корчить! Ему что-нибудь такое попроще, врод крымскаго яблочка. Главное, чтобъ упругость была, упругость… (Обращаясь къ Артамону) Такъ, что-ли? Угодилъ?

АРТАМОНЪ.

Никого мн не надо.

ОСОКИНЪ

(обращаясь къ Прасковьюшк).

Шагомъ маршъ!.. Живо!.. А предварительно сейчасъ бутылочку коньяку — три звзды — и яблоковъ… Валяйте…

ПРАСКОВЬЮШКА.

Приказальщикъ какой! Постараюсь. (Уходить за коньякомъ)

АРТАМОНЪ.

Зачмъ ты меня сюда привезъ?

ОСОКИНЪ.

Самъ же просилъ всю подкожную Москвы показать.

АРТАМОНЪ.

Подкожную… Это не подкожность… Это тоже одна вншность.

ОСОКИНЪ.

Да что же мн для тебя кожу москвичей выворотить? Чудакъ человкъ… Не понимаю, чего ты хочешь?

АРТАМОНЪ.

Въ томъ-то и дло, что не понимаешь. (Встаетъ и идетъ къ двери)

ОСОКИНЪ.

Куда ты?

АРТАМОНЪ.

На старуху посмотрю. (Выходитъ въ переднюю и возвращается) Затворилась.

ОСОКИНЪ.

Что она теб далась?

АРТАМОНЪ.

Мать напомнила… Она такъ же молилась. Комнатка у ней была махонькая, и вся въ иконахъ, какъ у этой. Надымитъ, накадитъ и стоитъ, словно въ иміам какомъ небесномъ… А свчи и лампадки въ туман этомъ иигаютъ и тухнутъ, и никакъ не могутъ потухнуть…

(Входитъ Прасковьюшка съ коньякомъ и фруктами въ ваз)

ОСОКИНЪ.

Вотъ это хорошо! Подопьемся!..

ПРАСКОВЬЮШКА

(ставя на столъ принесенное).

Пожалуйста! Чмъ богаты, тмъ и рады.

ОСОКИНЪ.

Ну, живо второй номеръ!.. Одна нога тамъ, другая здсь.

ПРАСКОВЬЮШКА

(выходя изъ комнаты).

Ишь, разгорлось… Торопыга какой!..

ОСОКИНЪ.

Стерва!.. Убить такую, какъ собаку… У нихъ денегъ много…

АРТАМОНЪ.

Да и насъ съ тобой не мшаетъ.

ОСОКИНЪ

(наливая коньякъ).

Подопьемся! Брось все… На свт — все трынъ-трава, Артамонъ… Помни это и пей…

(Пьютъ)

ОСОКИНЪ.

Будь у меня твои деньги, я показалъ бы себя… я сумлъ бы пожить! Вспомнили бы Осокина… Да он будутъ!.. Слышишь? (Ударяетъ кулакомъ по столу) Издохну, а деньги будутъ!.. Безъ тебя проживу… Не хочешь со мной дла длать, не вришь,— не надо.

АРТАМОНЪ.

Ничего у тебя не выйдетъ… Дворянинъ ты,— проживать только умешь.

ОСОКИНЪ.

Чортова перечница!.. Въ прошломъ году съ барками на Волг, если бы меня не подвелъ компаньонъ-мерзавецъ, я бы… Сто тысячъ у меня сейчасъ было бы!.. ‘Проживать только умешь’… Дурья голова… Я три раза былъ богатъ…

АРТАМОНЪ.

Наслдства получалъ…

ОСОКИНЪ.

Нтъ, не наслдства. Позжай-ка на Волгу,— на всхъ пароходахъ, во всхъ гостинницахъ торговые прейсъ-куранты моего изданія… Везд прочтешь: ‘Изданіе Осокина’.— Ты думаешь, это шутка? Нтъ, братъ, это пятьюдесятью тысячами пахнетъ. Тридцать тысячъ въ карманъ положилъ… Не вришь? Счета покажу! Да разв теб что-нибудь докажешь, ома неврующій!

АРТАМОНЪ.

И нечего доказывать,— мн это не интересно.

ОСОКИНЪ.

А что теб интересно? Ленка Кастьянова? Такъ будь у меня деньги, черезъ недлю моя была бы, безъ остатковъ, безъ всякихъ разговоровъ… И вс бы эти ея идеи и убжденія въ пятки ушли бы, и стала бы она ихъ топтать, а и бы приговаривать: такъ ихъ и надо, такъ ихъ и надо!.. Терпть не могу ученыхъ двокъ. Врутъ, канальи!..

АРТАМОНЪ.

Дуракъ!

ОСОКИНЪ.

Вотъ теб и дуракъ. А я одну курсистку въ три дня обставилъ. Такіе подвелъ турусы на колесахъ, такъ залиберальничалъ, что она сейчасъ же меня за революціонера приняла, и понятно, разъ, два — и готова… ‘Ахъ, ахъ, ошиблась!..’ Слезы, рыданье… ‘Не ошибайтесь, до свиданья!’Знаю я этихъ ученыхъ… и Ленка такая же — черезъ недлю — моя… Пари на пятьсотъ!

(Подаетъ ему руку)

АРТАМОНЪ

(крпко сжимая его руку).

Пятьсотъ, говоришь? Пятьсотъ, такъ пятьсотъ…

ОСОКИНЪ

(вырывая руку).

Пусти!.. Выпусти, говорю… Не ломай пальцы… Ой!

АРТАМОНЪ

(сжимая сильне).

Пятьсотъ, такъ пятьсотъ…

ОСОКИНЪ

(корчась).

Не дури! Больно… Я шутя говорилъ про нее… На кой чортъ мн она? Пусти!..

АРТАМОНЪ

(выпуская руку).

Не забывай… И не смй здсь говорить про нее.

ОСОКИНЪ.

Медвдь! Настоящій медвдь… Буржуй!..

АРТАМОНЪ.

Не нравится вашей милости? Смотри! (Показываетъ ему кулакъ) Ври, да не завирайся…

ОСОКИНЪ.

Ну, будетъ, перестань… Изъ-за всякой чепухи ты серьезныя вещи длаешь… Пріхали время провести, а ты тутъ… Глупо это! Давай подопьемся… (Наливаетъ дв рюмки и пьетъ)

АРТАМОНЪ

(угрюмо смотря на него).

И зачмъ ты на свт живешь? Притомъ разными субсидіями и преимуществами пользуешься… Удавить тебя надо.

ОСОКИНЪ.

Погоди, я теб покажу… Къ Рождеству золото буду лопатами загребать.

АРТАМОНЪ.

Никакими я съ тобой длами не желаю заниматься. Вс эти дла — воровство одно. Я и отцу это говорилъ, и теб неоднократно повторялъ,— и все вы ко мн пристаете. Ну васъ въ банное озеро!.. Отецъ мой мясникъ и домостроитель, а ты дворянинъ, но цна вамъ обоимъ два ломаныхъ гроша, а я ихъ не дамъ… Слышишь?

ОСОКИНЪ.

Съ тобой о дл говорятъ, а ты антимонію заводишь… Болванъ!.. Брось бывать у Кастьяновыхъ… Какъ товарищу, говорю, брось! Толку черезъ это не будетъ, совсмъ съ ума спятишь. Ты купецъ, и твое дло хватать, ашать — и больше никакихъ. Пожалуйста, не задавайся на макароны! Если каждый алтынникъ будетъ разсуждать, тамъ это…

АРТАМОНЪ

(строго).

Молчи… (Пауза) Глупый ты человкъ, больше ничего… Зачмъ привезъ меня сюда?

ОСОКИНЪ.

Ребенокъ какой!.. Спеленали, да привезли…

АРТАМОНЪ.

Подмазываешься, подлаживаешься… Эхъ ты, дворянинъ! Ты думаешь, что я тебя не вижу?.. Насквозь вижу и — презираю… Да, презираю. (Пьетъ)

ОСОКИНЪ.

Погоди… (Наливаетъ себ рюмку и чокается съ нимъ) Помиримся. Терпть не могу ссоръ… Я, братъ, рубаха: для меня люди вс равны…

АРТАМОНЪ.

Врешь!

ОСОКИНЪ.

Съ тобой сегодня разговаривать нельзя.

АРТАМОНЪ.

То-то! (Пьетъ) Мн на свтъ не хочется глядть, а ты съ разными глупостями… И про Кастьянову не смй такъ, никогда не смй…

ОСОКИНЪ.

Да вдь я же шутя про нее… такъ, между прочимъ А если дйствительно хочешь знать мое мнніе объ ней, такъ я теб скажу…

(Артамону пріятно говорить о Елен Кастьяновой, и на этотъ разъ онъ не замчаетъ, какъ Осокинъ подлаживается къ нему, навязывается съ дружбой)

АРТАМОНЪ.

Говори.

ОСОКИНЪ.

Рдкая двушка… Не отъ міра сего… Она вся тамъ, гд-то далеко, въ будущемъ. И вмст съ тмъ она — на земл… Она любитъ каждый булыжникъ на улиц и, кажется, страдаетъ за него, когда ходятъ и здятъ по немъ.

АРТАМОНЪ.

Врно… вотъ это врно! Глаза у ней какіе-то такіе ясные, особенные…

ОСОКИНЪ.

Глаза рдкіе,— ни у одной такихъ не встрчалъ…

АРТАМОНЪ.

Правда вдь? Это рсницы длаютъ ихъ такими… Потомъ, у ней волосы… Смотри, какіе волосы…

(Вынимаетъ бумажникъ и изъ него вытаскиваетъ фотографическую карточку Елены)

АРТАМОНЪ

(показывая карточку).

Волны… понимаешь,— волны!

ОСОКИНЪ.

Она на птицу похожа.

АРТАМОНЪ.

Не даромъ ей улетть все куда-то хочется…

ОСОКИНЪ.

Хороша-то хороша, только вотъ что, братъ,— ты мн объ ней говорить здсь запрещаешь, а сакъ карточку вытащилъ. Это некрасиво…

АРТАМОНЪ.

Да, да… Я и забылъ, что мы въ этомъ дом… Подемъ отсюда!

ОСОКИНЪ.

Погоди… Здсь хорошо, уютно… Подопьемся…

(Пьетъ. Пауза. Осокинъ ложится на диванъ, Артамонъ сидитъ въ кресл и живетъ тяжелыми, пьяными ощущеніями и мыслями)

ОСОКИНЪ.

Хорошо… Люблю пожить… Люблю, знаешь, чувствовать себя такъ, какъ сейчасъ… Мн какъ-то все безразлично и ни о чемъ не думается… Тамъ, гд-то, кто-то кричитъ, бснуется, бьется о стнку головой, а мн все равно — лежу и курю… Это блаженство, которое не всмъ понятно… Хорошо…

(Пауза)

АРТАМОНЪ.

Обидно.

ОСОКИНЪ.

Что?

АРТАМОНЪ.

Обидно мн!

ОСОКИНЪ

(равнодушно, смакуя свое блаженство).

Что обидно?

АРТАМОНЪ.

Изъ жизни моей ничего не выходитъ и, кажется, ничего не выйдетъ. (Размышляя) Дома чужой я и тамъ… чужой…

ОСОКИНЪ.

Гд тамъ! У Кастьяновыхъ?

АРТАМОНЪ.

Не у нихъ только… вообще, среди такихъ людей, какъ они… Что я для нихъ? Буржуй… Они и разговариваютъ со мной какъ-то не такъ, какъ между собой… Вотъ вчера пришелъ къ одному,— Елена Егоровна послала…— такъ и такъ, говорю, посовтуйте, какихъ такихъ убжденій держаться… и вообще, дескать, интересно знать, отчего на земл такая канитель идетъ? — просто ему, чистосердечно говорю… А онъ: ‘Изъ отцовскаго мшка золото вытряхните, тогда и узнаете, а до тхъ поръ ничего не поймете’… Несуразный какой-то… Не могу я имъ свои мысли ясно выражать… И стыдно мн ихъ… Самъ не знаю, отчего, а стыдно…

(Изъ дверей доносится шумъ разговора и смхъ)

ОСОКИНЪ

(прислушиваясь).

Постой!.. Кажется, привезли намъ… (Вскакиваетъ съ дивана)

АРТАМОНЪ.

Ну, ихъ!.. Давай одни… Говорить будемъ, коньякъ пить. (Пьетъ)

ОСОКИНЪ.

Благодарю покорно… Ты мн надолъ: объ одномъ и томъ же цлый вечеръ тростишь… Давай деньги!

АРТАМОНЪ.

Какія деньги?

ОСОКИНЪ.

Вдь ты мн общалъ 50 рублей. Не могу же я здсь безъ денегъ.

АРТАМОНЪ.

Эхъ, какой ты!..

(Шаритъ въ карманахъ, ищетъ деньги, находитъ отдльныя монеты и отдаетъ ихъ Осокину)

ОСОКИНЪ.

Ну давай, давай! Тутъ 85.

АРТАМОНЪ.

Чай, будетъ?

ОСОКИНЪ.

За тобой 15… Я, братъ, люблю келейно… У меня здсь есть любимая комната…

(Уходитъ. Артамонъ выпиваетъ дв рюмки, ложится на диванъ, тяжело дышетъ и сопитъ, смотря не мигая на потолокъ.

Большая пауза. Прасковьюшка нершительно отворяетъ дверь и пропускаетъ Лизу)

ПРАСКОВЬЮШКА

(въ дверяхъ).

Къ вамъ барышня.

(Скрывается. Входитъ Лизанька, полная двушка съ деревяннымъ, широкимъ лицомъ и безсмысленными глазами. Чужое, нарядное платье виситъ на ней мшкомъ. Рабочія, красныя, большія руки старается не показывать. Смущается, робетъ, повидимому, недавно начала свои гастроли у Ольги Ивановны

При вход ея, Артамонъ медленно подымается и садится на диванъ, съ любопытствомъ разсматриваетъ Лизаньку съ головы до ногъ)

ЛИЗАНЬКА.

Здравствуйте!.. (Не ршается подать ему руку, садится въ кресло и глупо молчитъ) Что вы такъ смотрите?

АРТАМОНЪ.

Ничего, такъ… (Пауза) Васъ какъ звать?

ЛИЗАНЬКА.

Лизой… (Вспомнивъ, что кавалеровъ надо развлекать разговорами) Я у знакомыхъ была сейчасъ… Меня дома не застали, оттого такъ долго… Я все по знакомымъ, люблю въ гостяхъ бывать, особенно, когда на гитар играютъ… Одна моя подруга съ офицеромъ живетъ, такъ онъ на гитар играетъ…

(Пауза)

АРТАМОНЪ

(показывая на вазу съ яблоками).

Хотите яблочка?

ЛИЗАНЬКА.

Благодарю. (Беретъ яблоко и держитъ въ рукахъ. Пауза) Что вы такой скучный?

АРТАМОНЪ.

А такъ.

ЛИЗАНЬКА.

Можеть быть, мн уйти? Не понравилась я вамъ? Не стсняйтесь, скажите… Вамъ другую привезутъ. Здсь можно разныхъ смотрть… У всякаго свой вкусъ.

АРТАМОНЪ

(Что-то вспоминая, опускаетъ голову на грудь и глухо, какъ-будто про себя, читаетъ).

‘И куда преступнымъ окомъ

Я ни погляжу,—

Въ униженіи глубокомъ

Человка всюду зрю’.

(Эти строки пьянаго и, вообще, наклоннаго къ сантиментальности Артамона, страшно разстраиваютъ и взвинчиваютъ, глаза его наполняются слезами, и сидитъ онъ, какъ будто бы придавленный низкой крышей)

ЛИЗАНЬКА.

Это вы къ чему же? Какъ будто бы не зачмъ? (Посмотрвъ на него, посл небольшой паузы) Что съ вами, голубчикъ? (Пересаживается на диванъ рядомъ съ нимъ)

АРТАМОНЪ.

Скверно на земл… А могло бы быть хорошо… Я знаю, какъ могло бы быть… Только надо человку научиться думать и чувствовать не по-собачьи. Все въ немъ, и все для него — и солнце, и небо, и лса, и моря… А онъ такъ себя унижаетъ. Смотрть мн больно на него и на себя больно смотрть… (Почти сквозь слезы) Тутъ закономъ не поможешь,— они вс собачьи,— тутъ надо душу одухотворить, и все сызнова, чтобы камня на камн не осталось… А этого не понимаютъ, никто не понимаетъ… Елена Егоровна тоже ничего не понимаетъ… А меня недорослемъ считаютъ. Смются, не слушаютъ, когда я говорю… Все учатъ… А можетъ быть, я ихъ самъ могу учить?

ЛИЗАНЬКА.

Да вы не убивайтесь! (Лаская его по плечу) Ишь, какой вы, голубчикъ, трогательный.

АРТАМОНЪ.

Дома меня за человка не считаютъ… Отецъ давно рукой махнулъ, и я на него махнулъ… Мы, какъ кошка съ собакой, живемъ… И никого у меня нтъ, никого… Матреша есть… а зачмъ она мн? И что можетъ она дать мн? Это тоже… тутъ тоже запятая. Ребенокъ. У меня ребенокъ есть… А что изъ этого слдуетъ? Мн вотъ моя душа дороже ребенка и дороже Матреши. Я… я самъ по себ хочу… Елена Егоровна опять тутъ не понимаетъ… Меня никто понять не можетъ… И я никого не понимаю, и книгъ многихъ не понимаю. У меня отъ книгъ голова болитъ.

ЛИЗАНЬКА.

Я не знаю, что сказать вамъ… Вы книгъ-то не читайте. Что ихъ читать, коли голова болитъ?

АРТАМОНЪ

(отстраняя ее, какъ будто про себя).

Зачмъ же это я? (Всматриваясь въ глаза Лизаньки) Кто ты мн, и кто я теб? Зачмъ я теб все это говорю?

ЛИЗАНЬКА.

Вдь я не просила, вы сами…

(Пересаживается на кресло. Она уже испугалась скандала, какъ бы ее не побили, съежилась, замолчала. Молчитъ и Артамонъ.

Большая пауза. Онъ забываетъ о ея присутствія и ложится на диванъ внизъ лицомъ)

ЛИЗАНЬКА.

Уйти мн? (Пауза. Артамонъ начинаетъ тихо хныкать, и Лизанька смущается, безпомощно стоитъ и смотритъ на него) А вы перестаньте! Вы мужчина… Вотъ грхъ какой!

(Тихо, на цыпочкахъ выходитъ изъ комнаты. Черезъ нкоторое время въ дверяхъ появляются Прасковьюшка, Ольга Ивановна, позади ихъ Лизанька)

ОЛЬГА ИВАНОВНА

(подходя къ Артамону).

Человкъ, о чемъ плачешь?

ЛИЗАНЬКА

(въ дверяхъ, шопотомъ).

Давно такъ они.

(Артамонъ приподнимается и, увидавъ надъ собой Ольгу Ивановну, пронизываетъ ее долгимъ взглядомъ)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Что смотришь? Не мсто теб здсь, не мсто… Зачмъ ко мн пріхалъ?

АРТАМОНЪ

(глухо, укоризненно, продолжая смотрть на нее).

Старуха, а румянишься…

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

А ты не замчай… Что замчать-то? Если каждому человку на его грхъ указывать, палецъ отвалится. Палецъ-то отвалится, а грхъ-то все останется.

АРТАМОНЪ.

Значитъ, по-твоему, ничего на земл длать не надо? Такъ все, какъ есть, и оставайся? А если я видть не могу? Я никакого безобразія видть не могу…

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Настоящее-то безобразіе, ммлый человкъ, прячется, его не увидишь… Это ничего, что я рожу-то свою напачкала, у меня и душа запачкана — оно и подходитъ. А вотъ у другихъ рожа-то чисто ангельская, а душа-то… у меня, у проклятой сводни, прости, Господи, лучше! Напрасно обидлъ…

АРТАМОНЪ.

А вы простите.

(Странно прозвучало въ этомъ дом Артамоново наивное ‘простите’. Всмъ почему то сдлалось неловко и пріятно. Ольг Ивановн съ этого момента особенно полюбился Артамонъ)

ПРАСКОВЬЮШКА.

Вамъ не понравилась барышня? Можно другую.

ЛИЗАНЬКА

(совершенно безобидно).

Я имъ говорила.

АРТАМОНЪ.

Никого мн не надо.

ОЛЬГА ИВАНОВНА

(качая годовой).

Чумазлайка, ему не надо этого. Разв не видите, что не съ этимъ человкъ пріхалъ? Онъ мста себ не найдетъ.

АРТАМОНЪ.

Вотъ именно, именно, старуха!

ПРАСКОВЬЮШКА.

Только и остается вамъ вмст Богу молиться.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Не кощунствуй… Убирайся, уходи отсюда!

(Прасковьюшка уходитъ)

ЛИЗАНЬКА

(подходя къ Артамону и подавая руку).

До свиданья, господинъ хорошій!

АРТАМОНЪ

(пожимая ей руку).

До свиданья. Вы бы яблочко… Возьмите яблочко.

ЛИЗАНЬКА.

Я получила.

АРТАМОНЪ.

Получите еще. (Подаетъ ей яблоко)

ЛИЗАНЬКА.

Разв для подруги… (Идетъ къ двери и останавливается)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Что встала?

ЛИЗАНЬКА.

Очень они славные. (Уходитъ)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Ничего двушка… Только испортится… Нельзя не испортиться,— человкъ не властенъ надъ самимъ собой.

АРТАМОНЪ.

Въ томъ-то вся и штука, старуха, что онъ властенъ… Только вотъ человкомъ-то трудно быть… мшаютъ… Ему съ малолтства, какъ въ руки покойника отходную, росписаніе жизни вручили: это можно, а это нельзя, это полагается, а то ни подъ какимъ видомъ… Вотъ онъ и мается всю жизнь съ этимъ росписаніемъ. Житья нтъ человку! Никакъ душу подъ росписаніе подладить нельзя!

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Насолили теб, я вижу, люди-то… А ты плюнь на нихъ! Пошли ихъ къ лшему и живи самъ по себ.

АРТАМОНЪ.

Нельзя этого. Раньше я такъ жилъ — знать никого не хотлъ. Отъ всхъ рукъ отбился… И такъ съ мальчонокъ… Въ гимназію поступилъ, такъ меня черезъ годъ поперли оттуда: ‘намъ такихъ не надо’. А теперь вижу,— нельзя такъ жить потому, что все одно къ одному, и моя жизнь — это вся жизнь… Я вотъ недавно это понялъ и смутился очень… умомъ смутился.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Не по себ теб, парень, вижу, не по себ. Замытарили тебя люди… Ты имъ не врь, никому не врь… Я ихъ знаю… Лучше меня никто людей не знаетъ… Они днемъ — на улицахъ, въ магазинахъ, управленіяхъ своихъ — ряженые, вс ряженые, а вотъ у меня ночью такіе, какіе есть — настоящіе… Перевидла я ихъ за 40 лтъ, и какихъ только не перевидла — и образованныхъ, и необразованныхъ, и духовныхъ, и военныхъ, и штатскихъ — у меня вс бывали — и профессора, и купцы, и священники, и разные тамъ попроще… Такъ вотъ я теб что скажу: днемъ у нихъ у всхъ разныя лица, а ночью, у меня здсь — одно, и такое, что у coбаки лучше… Я собакъ больше людей люблю… Посмотри ступай: у меня въ двухъ комнатахъ 30 собакъ, да 20 кошекъ живетъ… Человкъ одинъ — Прасковья, и хуже ихъ всхъ…

АРТАМОНЪ.

Такъ не врить? А я вотъ такъ врю, только не не тмъ, которые у васъ бываютъ.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

У меня всякіе бываютъ… И т, которые хорошими кажутся днемъ-то, бываютъ, всякіе бываютъ…

(Молчаніе. Артамонъ выпилъ коньяку и углубился въ самого себя, пристально глядя исподлобья на Ольгу Ивановну)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Тяжело, что-ли, теб? Ты знай Бога, да себя.

АРТАМОНЪ

(глухо и тихо).

Убить мн кого-нибудь хочется.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Что?

АРТАМОНЪ

(громче).

Убить мн кого-нибудь хочется!

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Что ты?.. Сумасшедшій человкъ! Да ты православный, что-ли?

АРТАМОНЪ.

Раскольникъ. У меня ддъ Сусловскую вру основалъ въ губерніи… Говорятъ, много было Сусловцевъ, да теперь вымирать стали.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Пьешь ты много… у тебя разумъ-то и мутится.

АРТАМОНЪ.

А можетъ быть, и не мутится… Я, старуха, прозорливый, подкожную жизнь всякаго человка вижу.

(Въ передней появляется Осокинъ съ какой-то двушкой. Онъ — въ веселомъ настроеніи, поетъ: ‘Все это шутки, шутки, шуточки’… И помогаетъ двушк одться)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Вотъ товарищъ вашъ… (Тихо, нагнувшись къ нему) Зачмъ съ такимъ хороводишься?

АРТАМОНЪ.

Онъ ничего… У него была когда то амбиція, дворянская честь, а теперь онъ продался купцу… Да еще какому купцу? Мяснику, отцу моему… Домами его управляетъ… Прислуживаетъ…

(Входитъ Осокинъ, продолжая напвать. Ольга Ивановна встала и отошла въ сторону)

ОСОКИНЪ

(замтивъ на себ тупой, тяжелый взгдядъ Артамона).

О-о, какъ осовлъ! Допилъ?

(Беретъ бутылку, смотритъ и ставитъ на столъ)

АРТАМОНЪ

(продолжая смотрть на него).

И продался онъ весь купцу, отцу моему… Отецъ держитъ его для бахвальства и чванства: у меня, дескать, дворянинъ въ услуженіи находится.

ОСОКИНЪ.

Что ты несешь?

АРТАМОНЪ.

Издвается надъ нимъ, платитъ ему 40 цлковыхъ въ мсяцъ. И онъ знаетъ это и — служитъ, и пресмыкается, потому что подлащивается въ счетъ будущихъ благъ… Длового человка разыгрываетъ… (Его охватываетъ порывъ страшной злобы — онъ схватываетъ бутылку и хочетъ ей ударить Осокина) Ахъ ты, вша!..

(Осокинъ успваетъ отвернуться отъ удара)

ОСОКИНЪ.

Что ты, ни съ того, ни съ сего? Какой дьяволъ тебя укусилъ?

АРТАМОНЪ.

Погоди, за деньги пятки скоро будешь щекотать моему отцу, какъ крпостныя бабы щекотали господскія пятки. Лягушкой прискачешь, ящерицей приползешь — къ ногамъ купца и будешь пресмыкаться, пока не издохнешь.. Будешь, будешь, будешь!..

(Наступаетъ на него съ бутылкой въ рукахъ)

ОСОКИНЪ.

Смотри, я полицію призову!

АРТАМОНЪ

(отбрасывая бутылку въ сторону).

Пошелъ вонъ! Видть тебя не могу! Противенъ ты мн!

(Идетъ на диванъ и ложится внизъ лицомъ)

ОСОКИНЪ

(уходя въ переднюю).

Дикарь!.. Онъ человка убитъ можетъ.

(Ольга Ивановна, не на шутку перепугавшаяся, шепча молитву, подходитъ къ Артамону и креститъ его. Осокинъ, одваясь въ передней, продолжаетъ ругаться)

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

Сцена представляетъ третій задній дворъ грязнаго столичнаго дома, называемый садомъ. Съ правой и лвой стороны огромныя стны, въ глубин видна часть пятиэтажнаго дома съ нсколькими входными общими крыльцами. Одно изъ нихъ, ведущее во многія квартиры, между прочимъ, ведетъ и въ квартиру Кастьяновыхъ въ нижнемъ этаж, окна котораго равняются почти съ землей. Домъ набитъ жильцами дешевыхъ квартиръ. По вншнему виду видно, кто и какъ тутъ живетъ: на нкоторыхъ окнахъ виситъ блье, сушатся подушки, на веревочкахъ мотается провизія и т. п. Посредин дома темныя ворота, он выходятъ на слдующій дворъ, гд происходитъ постройка новаго дома, видны лса, строительные матеріалы, цлыми днями слышна тамъ трудовая жизнь: ругань, стукъ топоровъ, паденіе тяжелыхъ вещей, псни рабочихъ, когда они втаскиваютъ тяжелые предметы. На заднемъ двор, въ садик, сравнительно спокойно. Тутъ растутъ у стнъ какіе-то запыленные кусты, посредин чахнутъ три дерева, подъ однимъ изъ нихъ сдланы столъ и скамейка, врытые въ землю. Были когда-то клумбы, но теперь остались отъ нихъ жалкія очертанія. Въ углу, на первомъ план хмлевая бесдка, хмль не выросъ, нсколько безсильныхъ втокъ его вьются по ржавымъ проволокамъ. Солнце рдко проникаетъ на этотъ задній дворъ, и когда иногда и не надолго врываются въ него лучи солнца, то они кажутся необыкновенно блестящими, кричащими. Клочокъ неба замтне по ночамъ, когда на немъ звзды.

По поднятіи занавса, Копейкинъ сидитъ подъ деревомъ. На немъ осеннее пальто, калоши, въ рукахъ тросточка. Дни его сочтены, чахотка въ послднемъ період. На темно-земляномъ лиц его съ плохой растительностью, выдляются глаза подъ густыми бровями, тяжелые, злые глаза.

На двор сумрачно. Неподвижный Копейкинъ производитъ впечатлніе спящаго человка. Пауза. Лучъ солнца яркимъ снопомъ откуда-то изъ-за стны вливается въ садикъ. Копейкинъ встрепенулся, ожилъ, съ умиленіемъ глядитъ на солнечное пятно, образовавшееся на земл. Въ одномъ изъ оконъ дома появляется голова Тани.

ТАНЯ

(въ окн).

Папа, солнце! Иди на солнце!

КОПЕЙКИНЪ

(отъ радости потирая руки).

Да, да… солнышко… Я сейчасъ… (Идетъ къ тому мсту, гд легло солнечное пятно) Стульчикъ… стульчикъ принеси.

(Таня скрывается и черезъ нкоторое время появляется на двор со стуломъ. Она — двочка лтъ 14—15, худенькая, болзненная, совсмъ еще подростокъ, хромоножка. Носитъ синія очки съ черной сткой)

ТАНЯ

(смотря на небо).

Кажется, прячется…

(Солнце исчезаетъ)

КОПЕЙКИНЪ.

Ну, ничего, ничего… Поставь стулъ… Оно опять выглянетъ… (Садится на студъ и киваетъ головой въ сторону передняго двора) Вотъ шумятъ больно… цлый день тукъ-тукъ-тукъ… пыль летитъ, известка… Строятъ гроба живымъ… Имъ только бы ампоше, въ карманъ себ… Что ихъ люди? Пусть дохнутъ…

ТАНЯ

(грустно).

Пойдемъ въ комнаты…

КОПЕЙКИНЪ.

Мать сердится?

ТАНЯ.

Ну, ее!.. Чмъ я виновата, что она родила меня хромой? Злится, сама не зная, на что…

КОПЕЙКИНЪ.

Злючкой стала. Не смй съ матерью ссориться! Слышишь? — не смй… Испортилась ты… Поправлюсь, опять съ тобой заниматься начну… За скрипку примемся… нмецкій языкъ…

(Пауза. Таня смотритъ задумчиво на небо)

ТАНЯ.

Не выглянетъ солнышко… Пойдемъ домой…

КОПЕЙКИНЪ

(вспоминая свою родину).

Въ Таганрог круглый годъ солнце, и зимой солнце… Ухать-бы туда, и хорошо было-бы, не захворалъ-бы я тамъ…

ТАНЯ,

Молчи ужъ! Не ухалъ, такъ что говорить…

КОПЕЙКИНЪ.

75 рублей въ Таганрог на улиц не валяются… Ты, что-ли, мн давала-бы ихъ? Глупая… Пятнадцать лтъ, а глупая…

ТАНЯ.

Ты ихъ все равно сейчасъ не получаешь,— боленъ…

КОПЕЙКИНЪ

(раздражаясь).

На метл подемъ… Вонъ тамъ у воротъ, у дворника, метла стоитъ, сядемъ съ тобой, да и подемъ… Тащи метлу!

ТАНЯ

(что-то раздумывая, про себя).

И все сердишься… вс здсь только сердятся… винятъ другъ друга… А виноватъ тотъ, кто всю эту жизнь сдлалъ… (Подумавъ) Выходитъ, Богъ, папочка, виноватъ.

(Робко заглядываетъ солнце)

КОПЕЙКИНЪ.

Солнышко… опять оно… (Двигается вмст со стуломъ какъ будто-бы ближе къ солнцу) Хорошо… Гретъ… гретъ. (Съ дтскимъ довольствомъ) Такъ… такъ… вотъ это такъ… Мн только-бы солнце, больше ничего не надо… (Посл небольшой паузы) Теперь въ Таганрог тепло, какъ лтомъ… купаться скоро начнутъ…

(Въ квартир Кастьяновыхъ распахивается окно, и на подоконник появляется Елена. Почему-то кажется,— некстати неожиданно громко раздается на двор ея веселый, жизнерадостный голосъ.

Елена — маленькая, съ птичьей, миловидной физіономіей, какая-то вся остренькая, похожая на мальчишку, съ длинной косой, двушка лтъ 20—21. Сильно, всмъ своимъ существомъ реагируетъ на каждое явленіе жизни)

ЕЛЕНА.

Здравствуйте, Федоръ Федоровичъ!

КОПЕЙКИНЪ

(радуясь, что видитъ ее).

Какъ живемъ? Работаемъ?

ЕЛЕНА.

Во всю… И днемъ, и ночью…

ТАНЯ

(наклоняясь въ уху отца).

Мама не велитъ разговаривать съ нею…

ЕЛЕНА.

Что? Что вы сказали? Повторите, Таня! (Посл небольшой паузы, укоризненно) Я слышала, что вы сказали: мама не велитъ разговаривать со мною?

ТАНЯ

(горячо).

Да.— Вы папу погубили… Если бы не вы, онъ не бастовалъ бы, служилъ бы до сихъ поръ. (Сдерживая слезы) Мама говорить…

КОПЕЙКИНЪ.

Молчи, скверная двчонка!..

ЕЛЕНА.

Вашъ папа боленъ, онъ не могъ служить…

ТАНЯ

(убгая домой).

Я мам скажу, что ты разговариваешь.

ЕЛЕНА.

Таня, это нехорошо…

ТАНЯ

(дразня ее).

А я вотъ скажу, скажу…

ЕЛЕНА.

Я сейчасъ съ вами поговорю, не уходите домой… (Выпрыгиваетъ изъ окна въ садъ. Таня убгаетъ)

ЕЛЕНА.

Ушла…

КОПЕЙКИНЪ

Злючка стала… Испортила мать… Глядть мн на нее больно…

(Пауза. Елена ходитъ по садику и думаетъ)

ЕЛЕНА.

Права она? Можетъ быть, и въ самомъ дл я немного виновата?

КОПЕЙКИНЪ.

Ну, вотъ вздоръ! Я самъ себ господинъ… Вотъ, погодите, понравлюсь, я еще покажу себя… Я еще поработаю… За пятьдесятъ цлковыхъ выворачивать свою душу больше не буду… Нтъ-съ, дудочки! Только бы поправиться,— я въ газетахъ начну работать… У меня есть кой-какія мысленки… Не помажу по губамъ, ужъ могу сказать, не помажу…

ЕЛЕНА

(съ сожалніемъ смотря на него).

А, можетъ быть, если бы вы не увлекались… Впрочемъ, что значатъ наши маленькія жертвы, наши маленькія жизни? Намъ не хорошо, будетъ другимъ лучше (Желая сказать ему что-нибудь пріятное) Ничего, не робйте,— жизнь впереди.

КОПЕЙКИНЪ.

Мн только поправиться-бы, я-бы… То-есть такъ, знаете, накипло, такъ накипло… (Показывая на сердце) Кажется, гордо перерзалъ-бы… Только къ газет какой-нибудь пристроиться-бы,— не чернилами, кровью писалъ-бы, кровью…

(Входятъ Копейкина и Таня. Он собрались въ ссудную кассу, въ рукахъ у Копейкиной большой узелъ съ разнымъ тряпьемъ. На голов Тани уродливая, съ крупными цвтами, шляпка матери. Она въ ней кажется смшной и жалкой.

Копейкинa — тумбообразная женщина неопредленныхъ лтъ, искалченная, измученная жизнью, сварливая, злая. Опустившіеся углы губъ придаютъ особенно озлобленное выраженіе ея лицу. Лзетъ изъ кожи, не смотря на всю свою бдность, чтобы одться, какъ барыня,— получается нчто нелпое и жалкое)

КОПЕЙКИНА

(подойдя къ мужу и дергая его за рукавъ).

Иди! Въ квартир никого нтъ… Мы уходимъ…

КОПЕЙКИНЪ.

Куда?

КОПЕЙКИНА.

Въ ссудную каcсу… (Обращаясь къ Елен) Послднія kохмотья несемъ, и все по вашей милости… Во всякомъ случа, я издваться надъ собой не позволю… Какіе мы ни-на-есть, а все-таки люди.

ЕЛЕНА.

Кто-же надъ вами издвается?

КОПЕЙКИНА.

Не слпые… Видимъ… Я все вижу! Погубили моего мужа, погубили… Всегда, всмъ буду это говорить!

КОПЕЙКИНЪ.

Тише, мамаша, тише!

КОПЕЙКИНА

(начинаетъ кричать).

Кого мн стсняться? Кого я боюсь? Я правду всегда всмъ скажу, хоть на улиц, при всхъ… Погубили тебя, погубили!

ЕЛЕНА.

Это ложь!

КОПЕЙКИНА.

А-а, правда глаза колетъ! А я правду больше всего люблю, черезъ нее и погибаю… У меня золотой медали нтъ, я гимназію не кончила, а все же я не хуже другихъ и не позволю, не позволю надъ собой смяться!..

(Услышавъ крикъ Копейкиной, въ нкоторыхъ окнахъ дома появляются жильцы. Она замчаетъ ихъ и, чувствуя ихъ сочувствіе къ себ, воодушевляется. Злоба настолько овладваетъ ею, что она уже не сознаетъ, что говоритъ)

ЕЛЕНА.

Никто надъ вами не смется…

КОПЕЙКИНА

(обращаясь то къ жильцамъ въ окнахъ, то къ Елен).

Вс на двор знаютъ, что вы съ моей жизнью сдлали! Покуда васъ здсь не было, разв мы такъ жили? Онъ работалъ. У насъ въ сохранной касс триста рублей было… Вс это знаютъ… Пріхали, познакомился онъ съ вами и сталъ пропадать изъ дона… Цлыя ночи у васъ сидлъ, мудрости набирался…

ЕЛЕНА.

Время его сдлало другимъ, не я…

КОПЕЙКИНА.

Время! Скажите, пожалуйста, онъ никогда не получалъ этой газеты…

ЕЛЕНА.

Вы не поняли…

КОПЕЙКИНА.

Какъ-же? Куда ужъ намъ понять! А все-же мы почестне васъ,— насъ изъ городовъ не выгоняли, мы людямъ жить не мшали, съ обысками къ намъ полиція не ходитъ… Вашъ папенька…

ЕЛЕНА.

Не смйте трогать моего отца!

КОПЕЙКИНА.

Не нравится?.. А вотъ вы меня не только потрогали, а все сердце мое разорвали, всю жизнь мою разбили…

ЕЛЕНА.

Это вамъ все представляется, вы отъ горя одурли. Мн васъ очень жаль…

КОПЕЙКИНА.

Мн жалости вашей не надо… Я хлба на нее не куплю… Плевать мн на вашу жалость!.. (Обращаясь къ Тан) Покажи ей языкъ, покажи!

(Таня показываетъ языкъ. Жильцы смются)

КОПЕЙКИНЪ

(сильно волнуясь и сдерживая себя).

Мамаша, мамаша!

(Изъ воротъ, возвращаясь съ прогулки, съ зонтикомъ и коробкой конфектъ въ рукахъ, входитъ Кастьяновъ.

Онъ — дряхлый, нервный, болзненный старикъ. Постоянно куритъ или свертываетъ папиросы и стъ конфекты. Жизнь пріучила его больше молчать, и онъ глубоко переживаетъ все въ самомъ себ, сохраняя вншнюю холодность. Только чуткая Елена чувствуетъ, что длается въ стариковской душ. Это когда-то, въ юности, была широкая, горячая натура, которой все-таки хватило ненадолго)

КАСТЬЯНОВЪ.

Что такое? Что такое тутъ, Леночка?

ЕЛЕНА

(подбгая къ нему, въ нервной лихорадк).

Папа, папа! Я не знаю, что мн длать! Эта женщина… эта женщина…

КОПЕЙКИНА.

Что эта женщина? Эта женщина говоритъ правду. (Обращаясь къ Кастьянову) Воспитали дочку… сумли… И отдаютъ… отдаютъ такимъ учить… (Обращаясь къ жильцамъ) Отдаютъ такіе дураки, какъ мы… А они вотъ, вотъ чему учатъ… (Показываетъ на мужа)

КАСТЬЯНОВЪ.

Въ чемъ дло?

ЕЛЕНА.

Она говоритъ, что мы погубили ея мужа!..

КОПЕЙКИНА.

Я говорю и всегда буду! Не вы,— онъ служилъ бы, не бастовалъ бы, и никакихъ у него глупостей въ голов не было бы… А теперь изъ-за нихъ онъ вотъ до чего себя довелъ!

КАСТЬЯНОВЪ.

Я все-таки не понимаю…

КОПЕЙКИНА.

До старости дожили, а не понимаете… Вамъ въ церковь надо ходить, Богу молиться, а вы людей смущаете, дочк потакаете…

КОПЕЙКИНЪ

(въ изступленіи).

Замолчи!.. Замолчи, мать! Я… я… только и жизнь узналъ, когда съ нимъ познакомился. Я вспомнилъ, что я человкъ… Измытарила ты меня… Люди били, а ты прибавляла… И всю жизнь такъ, всю жизнь… Но теперь довольно… довольно! Я выросъ! Это ты врешь, что я погибъ: профессора лучше тебя знаютъ… Я еще покажу себя! Я не погибъ… Я выросъ! Понимаешь? Выросъ!

(Наступаетъ на жену. Жильцы смются)

ТАНЯ.

Папа… (Обращаясь къ матери, топая ножками, со сжатыми кулачовками) Не смй папу обижать! Онъ боленъ… онъ умретъ!

КОПЕЙКИНА

(хватая ее за руку).

Пойдемъ… Я у васъ въ долгу не останусь. Припомните вы меня! Припомните…

(Уходить съ дочерью въ ворота. У Копейкина прошла вспышка, онъ упалъ духомъ, размякъ, лицо исказили складки страданія, и слезы полились изъ глазъ)

КОПЕЙКИНЪ

(жалуясь, какъ ребенокъ).

Если я не понравлюсь, кому я нуженъ такой? Зачмъ я такой жить буду? Всмъ въ тягость… И никто мн не скажетъ правды: умру я, или нтъ?…

ЕЛЕНА

(обращаясь къ отцу).

Папа, что съ тобой? Ты весь поблднлъ. (Беретъ его подъ руку) Пойдемъ! Теб надо въ кровать.

КАСТЬЯНОВЪ.

Ничего… пустяки… Ничего, Леночка.

ЕЛЕНА.

Я знаю, это ничего… (Уходя съ отцомъ домой) Я сейчасъ, Федоръ Федоровичъ!

(Пауза. Копейкинъ садится на стулъ и задумывается. Жильцы изъ оконъ скрываются)

КОПЕЙКИНЪ.

Никто не скажетъ… никто…

(Возвращается Елена. Смеркается. На заднемъ двор прекращается трудовой день)

ЕЛЕНА.

Вамъ тоже надо домой… Становится холодно,— еще не лто…

КОПЕЙКИНЪ.

Да, холодновато…

ЕЛЕНА.

Идите… Лягте въ кровать и ни о чемъ не думайте…

КОПЕЙКИНЪ.

Сейчасъ. (Пауза) Скажите мн только правду: умру я, или нтъ?

ЕЛЕНА.

Я врю докторамъ… Вдь вамъ сказали, что у васъ хорошее сердце, что оно еще поборется…

КОПЕЙКИНЪ.

У меня сердце хорошее. Вс доктора сказали…

ЕЛЕНА.

Ну, вотъ, видите! Главное, сердце.

КОПЕЙКИНЪ

(оживленно).

Съ моимъ сердцемъ еще можно, значитъ, поскрипть… поработать… Мн только двчурку на ноги поставить бы.

ЕЛTНА.

Не надо простужаться, идите домой…

КОПЕЙКИНЪ.

Простужаться не надо… (Идетъ домой) Я поправл.сь. Спасибо сердцу… Сердце у меня здоровое… хорошее сердце…

(Уходитъ. Елена, проводя Копейкина до крыльца, садится на скамейку, устала. Марья Герасимовна появляется въ окн своей квартиры, она встревожена больше, чмъ обыкновенно. Въ послднее время ей какъ-то особенно неспокойно живется, все кажется, вотъ-вотъ случится что-нибудь, одолваетъ непонятный страхъ передъ жизнью, и ходить она стала робко, несмло и говорить тише, все осматриваясь по сторонамъ. Въ ней до сихъ поръ еще сидитъ институтка, и манеры, ужимки у вся институтскія, такъ и кажется, что сейчасъ она сдлаетъ реверансъ)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(изъ окна, таинственно и робко).

Леночка! А, Леночка! Что здсь такое случилось? Я спала, ничего не слыхала. Ты не слышишь, что ли? Поди сюда!

ЕЛЕНА.

Ничего не случилось, не бойтесь.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Поди сюда!

ЕЛЕНА.

Отстаньте, мама!

(Марья Герасимовна, закрываетъ окно и сама выходитъ въ садикъ. Съ каждой минутой страхъ овладваетъ ею все больше и больше. Прежде чмъ начать говорить, она присматривается открытымъ окнамъ дома)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Никого нтъ. Мн кажется, что и камни, и стны подслушиваютъ. (Еще тише) Что такое? Отецъ ни слова не говоритъ, ты тоже… Я вижу, что-то такое здсьбыло…

ЕЛЕНА.

Ничего, мама… Я сказала, ничего. Ты всего стала бояться,— какъ будто бы сейчасъ изъ кустовъ выскочитъ квартальный и потащитъ тебя въ полицію…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Какъ чужая вамъ… Секреты у васъ все съ отцомъ стали… Цлую жизнь я ему прыть охлаждала, а онъ подъ старость лтъ опять студентомъ становится… Изъ гимназіи прогнали, въ отставку велли подать… Стыдъ-то какой! Вотъ пенсіи не получитъ, такъ будетъ знать.

ЕЛЕНА.

А я горжусь.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Тише… Чмъ гордиться-то?

ЕЛЕНА.

Отцомъ горжусь… Вы стыдитесь, а я горжусь… Ихъ только двое во всей гимназіи противъ всхъ пошли…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Ну, ладно, ладно… Что здсь-то было?

ЕЛЕНА.

Ничего не скажу. Папа хорошій… Онъ могъ бы многое сдлать. Вы ему только мшали, только хотли, чтобы онъ былъ чиновникомъ, смиреннымъ и послушнымъ.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

Не теб судить насъ. Я его цлую жизнь любила и только добра ему хотла…

ЕЛЕНА

(сожаля, что обидла мать).

Простите… Вы слишкомъ, слишкомъ меня любите… Въ этомъ мое несчастіе. Я, кажется, опять васъ обижаю? Не будемъ разговаривать.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Отецъ-то очень разстроился,— куритъ, не выпуская изо рта папиросу, и все затягивается… Всегда онъ такъ, когда разстроится чмъ-нибудь… Пойду къ нему,— какъ бы чего съ нимъ не сдлалось… (Замтивъ у воротъ Артамона) Артамоша!

ЕЛЕНА.

Гд?

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Вонъ онъ…

(Елена подбгаетъ къ Артамону и отступаетъ пораженная его видомъ. Онъ не спалъ нсколько ночей, грязенъ, растрепанъ)

ЕЛЕНА.

Что съ тобой? Гд былъ?

АРТАМОНЪ

(опуская голову).

Не спрашивай…

ЕЛЕНА.

Опять? А слово? Гд твое слово?

АРТАМОНЪ.

Мн стыдно теб въ глаза глядть… Не спрашивай ничего…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Да что съ тобой случилось? Весь ты въ грязи!.. Подъ заборомъ, что ли, валялся?.. Ахъ, Артамоша! Пойдемъ, умойся, приведи себя въ порядокъ.

ЕЛЕНА.

Теб ванну надо сдлать, пойдемъ въ квартиру.

(Идутъ къ крыльцу.)

АРТАМОНЪ.

Безъ нея можно… (Останавливается въ раздумь у крыльца)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не разговаривай… Сейчасъ прикажу нагрть воды.

(Уходитъ)

АРТАМОНЪ.

Отецъ искалъ?

ЕЛЕНА.

Справлялся, раза три присылалъ.

АРТАМОНЪ.

Не забылъ еще… Ну, да скоро позабудетъ…

ЕЛЕНА.

Что же всталъ? Идемъ…

АРТАМОНЪ.

Не пойду я къ вамъ… Когда я былъ тамъ…— я все по дурнымъ мстамъ ходилъ, Елена, тамъ мн лег че… — когда я былъ тамъ, я думалъ: есть на свт уголокъ, я приду въ него, и мн будетъ хорошо… Пришедъ, и назадъ уйти хочется… Чужой я здсь…

ЕЛЕНА.

Не пущу… И папа, и мама, и я — мы вс тебя любимъ.

АРТАМОНЪ.

Меня одна старуха тоже полюбила… Я вотъ къ мой пойду… Она страданія человка понимаетъ…

ЕЛЕНА.

А я разв не понимаю?..

АРТАМОНЪ.

Ты какъ-то по другому… Ты за тхъ, которые потомъ будутъ, а глубину настоящей скорби ты не замчаешь. Старуха замчаетъ и правду жизни видитъ, а ты слпая…

ЕЛЕНА.

Какая тамъ старуха?.. Пойдемъ… Потомъ будемъ говорить. (Артамонъ упирается) Не ломайся! Идемъ!

АРТАМОНЪ.

Ладно. Только я, можетъ быть, уйду… Ты не удерживай… (Уходятъ)

Картина вторая. Занавсъ не спускается. По степенно становится темне и темне… Наступаетъ ночь… Клочокъ неба надъ стнами заткался звздами… Изъ дома и въ домъ прошли нсколько жильцовъ. Теперь, когда смолкла строительная работа на переднемъ двор, въ садик слышне городская жизнь — шумъ колесъ, свистъ паровозовъ и неуяснимый гулъ… Гд-то на башн пробили часы.

Изъ воротъ, робко озираясь, входитъ Матреша, стройная, хорошо сложенная, точно точеная двушка, съ прирожденными пластичными манерами и изящно-красивымъ личикомъ, только по костюму, да по тому рчи можно догадаться, что это горничная или модистка. Матреша — блошвейка.

Войдя въ садикъ, она заглядываетъ въ окна квартиры Кастьяновыхъ Квартира освщается. Матреша, увидавъ въ комнатахъ Елену, робко стучитъ по окну. Елена отворяетъ окно.

ЕЛЕНА.

Кто это?

МАТРЕША

(робко).

Я… Простите… (Смущенно) Здравствуйте! (Подаетъ руку) Не приходилъ Артамонъ?

ЕЛЕНА.

Пришелъ только сейчасъ… Здоровъ и живъ.

МАТРБША

Славу Богу, слава Богу…

ЕЛЕНА.

Идите къ намъ!

МАТРЕША.

Онъ не любитъ, когда я вхожу къ вамъ, да притомъ же Марья Герасимовна…

ЕЛЕНА.

Мама ничего…

МАТРЕША.

Она ничего, только такъ смотритъ, что неловко цдается… На прошлой недл замчаніе сдлала,— сказала: людямъ полагается жить въ законныхъ бракахъ…

ЕЛЕНА.

Я скажу мам, чтобы она не смла вамъ замчаній длать… Идите!

МАТРЕША.

Лучше пошлите его сюда, скажите: только на два слова…

ЕЛЕНА.

Славная вы! Если бы я могла на васъ жениться, я женилась бы и всю вашу жизнь устроила бы… Слушайте… Сядьте сюда… (Показываетъ на подоконникъ и садится сама. Матреша тоже садится. Елена говоритъ тише)

ЕЛЕНА.

Я съ нимъ говорила, совтовала на васъ жениться. Онъ очень боится, не надется на себя, но все-таки не прочь, если ужъ это нужно, необходимо.

МАТРЕША.

Неужели? Не можетъ быть… Вы шутите?.. По ихъ убжденію, это глупости…

ЕЛЕНА.

Такъ-то такъ, но на свт, Матреша, много глупостей, которыя мы принуждены пока длать… Измнится жизнь, и не будемъ длать мы глупостей…

МАТРЕША.

Понятно… Только очень тяжело съ ребенкомъ,— на квартиру хозяйки не пускаютъ…

(Пауза. Об задумались)

ЕЛЕНА.

Я его сейчасъ пошлю… Поговорите съ нимъ…

(Отходитъ отъ окна. Матреша, наполненная радостью и боязнью, подойдя къ крыльцу, ждетъ Артамона, когда онъ выходитъ, она бросается къ нему на шею, обнимаетъ и цлуетъ)

АРТАМОНЪ

(совершенно равнодушно отстраняя ее рукой).

Неловко здсь,— народъ.

МАТРЕША.

Не радъ? (Отошла отъ него на шагъ и замолчала. Молчитъ и онъ) Пропадалъ сколько дней… Я мста себ не находила… вился, встртились, и такъ обходишься…

АРТАМОНЪ.

Мы цловаться-же намъ съ тобой здсь? Чудачка…

МАТРЕША.

Я не прошу, чтобы ты цловался… А неужели нельзя поласкове? Я такъ о теб забочусь…

АРТАМОНЪ.

Все это я знаю и благодаренъ теб… Только объ этомъ нечего говорить…

(Садится на ступеньку крыльца и свиститъ. Пауза. Матреша садится рядомъ)

МАТРЕША.

Сегодня я тебя во сн видла… Будто-бы ты идешь по полю, а Колюшка за тобой удочки несетъ… На пол цвтовъ много и разные, разные… (Пауза) О чемъ я ни заговорю, ты все молчишь… Какъ будто тебя не касается все мое… Дв разныя жизни…

АРТАМОНЪ.

Пустяки…

МАТРЕША.

Нтъ, не пустяки… Ты своей жизнью живешь, а я — твоей, потомъ Колюшкиной, а ужъ затмъ своей… И хуже всхъ мн! Вдь вотъ опять приходится комнаты искать… Какое это мученіе! Не пускаютъ съ ребенкомъ, да еще съ такимъ, незаконнорожденнымъ…

АРТАМОНЪ.

Сволочи! Дрянь люди, Матреша! — Мн одна старуха ихъ, какъ на ладони, показала… Да я и безъ нея зналъ…

МАТРЕША.

Елена Егоровна славная…

АРТАМОНЪ.

Она не въ счетъ… Ей представляется, что она завтра утромъ проснется, посмотритъ въ окно — и увидитъ царствіе Божіе на земл… А городъ, съ его вонючими домами, улицами, провалится въ тартарары… Это такъ, моментально… Смшная…

(Матреша отодвигается отъ него и задумывается. Пауза)

МАТРЕША.

Каждый разъ, когда ты объ ней говоришь, длаешься пріятнымъ, такимъ, какимъ былъ раньше… Похожъ на того, что въ Лтнемъ саду присталъ ко мн… Присталъ и не отсталъ. На горе себ ты связалъ меня съ собою… Скажи: вдь ты такъ, такъ думаешь?

АРТАМОНЪ.

Вздоръ… старая псня… Все ты объ одномъ толкуешь…

(Пауза. Матреша пересаживается ближе къ нему и робко кладетъ голову на его грудь)

МАТРЕША.

Артамонъ, люби меня…

АРТАМОНЪ.

Да вдь я-же люблю… Я не подлецъ, я никогда не брошу тебя… Только мн странно: міръ огромный, и идетъ въ немъ ерунда страшная,— ужасъ беретъ, а теб все равно… И ничего ты не хочешь…

МАТРЕША.

Мн любви твоей надо… Вотъ я теб говорю о квартир, что нигд съ ребенкомъ не пускаютъ, а ты не обращаешь вниманія…

АРТАМОНЪ.

Все это я, братъ, понимаю… отлично представляю… И если ужъ такъ теб необходимо становится, я женюсь, и тогда… тогда теб, понятно, будетъ лучше…

МАТРЕША.

Еще-бы, еще-бы! Везд жить можно будетъ, люди не будутъ пренебрегать… Я вдь не хуже ихъ… Ты не бойся меня и ничего не бойся… Подумай, разсуди: вдь все останется по-прежнему, только мн и Колюш будетъ лучше… Люди не будутъ смть къ намъ дурно относиться.

АРТАМОНЪ.

Что у него животъ болитъ еще?

МАТРЕША.

Давно прошелъ… Я ему гофманскихъ капель на сахар дала. Два раза сказалъ сегодня: папа… А ты вотъ три дня не былъ…

АРТАМОНЪ.

Завтра приду… Потолкуемъ…

МАТРЕША.

Какъ было бы хорошо… Какъ было бы хорошо! (Встаетъ) Надо домой идти… Я на минутку… Кухарка за Колюшей хотла посмотрть, пока я бгаю…

(Изъ воротъ появляются — Осокинъ, Копейкина и Таня, остановились въ воротахъ и о чемъ-то говорятъ)

АРТАМОНЪ.

Иди, иди… Народъ тутъ… Слышишь, разговоръ?

МАТРЕША

(цлуя его).

Прощай… Когда придешь? Въ шесть? Въ шесть?

АРТАМОНЪ.

Ну, въ шесть, семь, восемь…

МАТРЕША.

Нтъ, въ шесть, обязательно въ шесть… Прощай (Опять цлуетъ) Я рубашку Колюш сшила — голубенькую съ блыми мушками. Да это теб не интересно… Прощай.

(Проскальзываетъ въ ворота, стараясь быть незамченной Копейкиной и Осокинымъ. Артамонъ уходитъ въ квартиру Кастьяновыхъ)

КОПЕЙКИНА

(выйдя изъ-подъ воротъ).

Видли? Видли, сейчасъ проскользнула?

ОСОКИНЪ.

Нтъ. Кто проскользнулъ?

КОПЕЙКИНА.

Матрешка… Каждый день она къ нимъ бгаетъ… Женятъ они Артамона на ней… Вотъ увидите, у меня нюхъ есть…

ОСОКИНЪ.

Вы, того… Вы насчетъ этого чуть что услышите, ко мн сейчасъ же,— этого допускать нельзя… Только и стоитъ прогнать ихъ съ квартиры, да контрактъ связываетъ…

КОПЕЙКИНА

(подсматривая въ окно).

Посмотрите… Чай собираются пить… Тоже, какъ люди хорошіе, проклятые, живутъ,— на стол и сыръ, и масло… Даетъ же Господь людямъ! (Увидвъ Артамона) Артамонъ! Артамонъ вошелъ…

ОСОКИНЪ.

Возвратился… Что онъ длаетъ у нихъ? Интересно… (Подсматриваетъ въ окно) Изволите ли видть? Съ книгой… Литературой занимается… Вотъ дуракъ! То пьетъ, то читаетъ…

КОПЕЙКИНА.

Погибаетъ… Ужъ вы, пожалуйста, господинъ Осокинъ, насчетъ квартиры…

ОСОКИНЪ.

Ладно, ладно… Не разговаривайте, услышатъ…

КОПЕЙКИНА.

Пожалуйста… Позвольте пожать вашу руку… вы такой пріятный человкъ…

ОСОКИНЪ

(продолжая подсматривать).

Пожмите. (Подаетъ ей руку)

КОПЕЙКИНА

(обращаясь къ Тан).

Пойдемъ!

(Пауза. Осокинъ продолжаетъ свои наблюденія и вдругъ отскакиваетъ отъ окна, какъ мячикъ. Тигровыми прыжками подбгаетъ къ стн и, какъ тать, пробирается въ хмлевую бесдку. Елена распахиваетъ окно и выпрыгиваетъ въ садъ)

ЕЛЕНА

(выпрыгивая).

Артамонъ, за мной! Дышать свжимъ воздухомъ!

АРТАМОНЪ

(показывается въ окн).

Я черезъ дверь…

ЕЛЕНА.

Вылзайте въ окно… тюлень!..

(Артамонъ вылзаетъ. Елена схватываетъ его за руку, закидываетъ голову назадъ и смотритъ на небо)

ЕЛЕНА.

Смотрите на небо…

АРТАМОНЪ.

Сколько звздъ!..

ЕЛЕНА.

А вамъ изъ нашего колодца видно только клочокъ неба…

(Пауза)

ЕЛЕНА.

Вы знаете названія звздъ?

АРТАМОНЪ.

Нтъ, кром ‘Большой Медвдицы’, ничего…

ЕЛЕНА.

Давайте искать ‘Большую Медвдицу’… (Перебгаетъ на другое мсто) Не видите?

АРТАМОНЪ.

Нтъ. Она вдь ковшомъ, а тутъ мста мало…

ЕЛЕНА.

А я вижу, вижу… вижу!

АРТАМОНЪ.

Гд?

ЕЛЕНА

(показывая).

Вонъ, надъ трубой… Видите? Видите, изгибается?

АРТАМОНЪ.

Нтъ.

ЕЛЕНА.

Надъ трубой… надъ трубой…

АРТАМОНЪ.

Ну, ее къ чорту! Шея заболла…

(Садится на скамейку. Елена все смотритъ на звзды)

АРТАМОНЪ.

Вы меня не узнаете… Ей-Богу, не узнаете… Совсмъ другимъ буду… Мн жизнь представляется такой… (Подумавъ) Вотъ ни живемъ, и нтъ у насъ ни родины, ни городовъ, ни домовъ,— ничего нтъ, что жить мшаетъ… И ничего мы этого не хотимъ, а хотимъ мы и длаемъ новую родину, распахиваемъ поля, работаемъ и поемъ псни… Обязательно псни… Подъ псни строимъ новый домъ, большой, огромный для всхъ домъ, съ зеркальными окнами… И крыша тому дому небо… Только небо… Отецъ на старомъ мст громоздитъ пятиэтажный… Не построитъ… То-есть, онъ построитъ, да… (Задумывается)

ЕЛЕНА

(подходя къ нему).

Вы что-то говорили? Я не слышала…

АРТАМОНЪ.

Я не говорилъ, я плъ…

ЕЛЕНА.

Пли?..

АРТАМОНЪ.

Это бываетъ… Вотъ мн вы говорили сейчасъ въ комнат о разныхъ книжныхъ мудростяхъ, а мн показалось, что вы говорите о чемъ-то другомъ, о чемъ-то хорошемъ,— о Бог или неб, вотъ объ этомъ, что надъ нами… А мудрости эти вс тутъ не причемъ…

ЕЛЕНА.

Вы не поняли… Давайте сидть здсь до зари…

АРТАМОНЪ.

Давайте… Съ большой охотой…

(Пауза)

ЕЛЕНА.

Какъ-то разъ, когда мн было лтъ семнадцать, я попала за городъ… Былъ вечеръ… Закатывалось солнце… И мной овладло такое настроеніе, что я встала на колни и поцловала землю… И это искренно, безъ всякой комедіи… Со мной никого не было…

АРТАМОНЪ.

Мн хочется это сейчасъ сдлать…

(Молчаніе)

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

Комната въ квартир Кастьяновыхъ. Три двери: одна, въ глубин, выходитъ въ переднюю и расположена противъ парадной входной двери, дв другихъ находятся съ лвой стороны и ведутъ въ комнату Елены и въ комнату старика Кастьянова. Обстановка разнохарактерная: золоченая мебель и простыя кухонныя табуретки. У одной изъ стнъ — рваный турецкій диванъ, недалеко отъ него старинные часы тумбой. Посредин — обденный столъ, надъ нимъ лампа. Рояль. Большой книжный шкафъ, на немъ стоитъ глобусъ. Буфета нтъ — развалился, посуда поставлена на отдльномъ стол и покрыта скатертью. Драпировки на окнахъ и дверяхъ разноцвтныя, дырявыя. На стнахъ портреты писателей 60-хъ годовъ и географическія карты. На полу — подобіе ковровъ

Каждая вещь въ комнат говоритъ о разрушающейся жизни. Утро. На стол кипящій самоваръ и посуда. Самоваръ уныло поетъ. Старикъ Кастьяновъ, въ старомъ халат и туфляхъ, бродитъ по комнат, останавливается иногда передъ окномъ и смотритъ на улицу. Онъ не спадъ ночь, пожелтлъ, осунулся, повидимому, переживаетъ что-то мучительное, тяжелое. Жадно куритъ и, докуривъ одну папиросу, торопливо свертываетъ другую.

КАСТЬЯНОВЪ

(обращаясь къ самовару).

Поешь? Выпроваживаешь? Не умираю еще… поживу… Вотъ теб! (Закрываетъ трубу самовара крышкой, снова бродитъ по комнат. Подходитъ къ окну и принимаетъ какую-то двушку, идущую по улиц, за Елену) Леночка! (Торопливо, задыхаясь отъ радости, идетъ къ средней двери и кричитъ) Старуха, Леночка идетъ!.. Я говорилъ, что придетъ…

(Входитъ Марья Герасимовна)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Гд? Показалось теб…

КАСТЬЯНОВЪ.

Нтъ, смотри! (Оба подходятъ къ окну) Видишь? Видишь, походка такая, какъ у Леночки… Вонъ тамъ идетъ, у желзнаго дома…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Это не она… Глаза-то у тебя совсмъ плохіе стали…

КАСТЬЯНОВЪ.

Не она… Какъ же это не она? А мн показалось…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Что чай-то не пьешь? Пей! Смотрть-то на тебя страшно: пожелтлъ, какъ лимонъ.

КАСТЬЯНОВЪ.

Это теб кажется…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Чего ужъ не кажется. Вижу я, что съ тобой длается…

(Уходитъ. Старикъ садится на стулъ и погружается въ тяжелыя думы, кажется, что онъ думаетъ о смерти. Пауза)

КАСТЬЯНОВЪ.

Не придетъ… А ну-ка не придетъ?..

(Отгоняя отъ себя эту мысль, начинаетъ усиленно курить. Входитъ Марья Герасимовна съ каплями въ рюмочк)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

На, выпей.

КАСТЬЯНОВЪ.

Чего тутъ еще?

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не разговаривай, выпей… Это успокоитъ…

КАСТЬЯНОВЪ.

Ничего не успокоитъ. (Выпиваетъ капли)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(ставя рюмочку на столъ).

Ночь не ночевала… О насъ не подумала… И что люди будутъ говорить?

КАСТЬЯНОВЪ.

Глупости! И все ты по рецепту другихъ живешь, которыхъ и въ глаза никогда не видала… Всю жизнь такъ: ‘осудятъ’! ‘Подумаютъ’! Ничего, никогда я больше не слыхалъ отъ тебя!

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не разстраивайся… Что злишься? Говорить съ тобой нельзя стало… Совсмъ студентомъ сталъ подъ старость лтъ: все не такъ, все не нравится… (Садится пить чай и наливаетъ ему стаканъ. Ставя передъ нимъ стаканъ) Пей! (Посл небольшой паузы) Къ доктору сегодня пойдемъ… Пусть при мн тебя осмотритъ: ты вдь самъ ничего не скажешь.

КАСТЬЯНОВЪ.

Ступай одна — осматривайся.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(вырывая у него изъ рукъ папиросу).

Перестань курить! Вдь вс внутренности свои прокоптлъ, изо рта не выпускаешь…

КАСТЬЯНОВЪ

(свертывая новую папироску).

Это ты напрасно… 35 лтъ ты мн это говоришь, и 35 лтъ я курю.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не я, задохся бы въ дыму… И Богъ знаетъ, что съ тобой было бы безъ меня… Можетъ быть, и въ каторгу угодилъ бы… (Пауза) Не ждала я, чтобъ Леночка вся въ тебя вышла… (Съ отчаяніемъ) И гд ходитъ? Подумать страшно… Придетъ ли?

КАСТЬЯНОВЪ.

Придетъ… Вотъ посмотри, сейчасъ придетъ… Засидлась у какой-нибудь подруги и осталась ночевать…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не притворяйся, старикъ… Меня утшать нечего. Самъ не вришь словамъ своимъ… И что съ ней сдлалось? Кончила курсъ съ золотой медалью, любила музыку, играла такъ, какъ никто въ гимназіи… Помнишь Саратовскій концертъ? Начальница поцловала при всей публик… И вдругъ… не понимаю…

КАСТЬЯНОВЪ.

Стара, чтобъ понимать… Впрочемъ, ты никогда этого не понимала…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Чего не понимала?

КАСТЬЯНОВЪ.

Никакого протеста… Ты только приноравливалась къ жизни, да меня лечила касторкой отъ всякихъ фантазій…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Что говоришь, старый?

КАСТЬЯНОВЪ.

А что? Разв неправда? Врно!.. Бывало, чуть во мн вспыхнетъ огонекъ и какому-нибудь почтенному вору-мерзавцу захочется запустить, ты сейчасъ-же касторки… У тебя — все отъ плохого желудка, всякая порядочная мысленка…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

И сейчасъ скажу, что все отъ здоровья… У Леночки нервы плохіе… Ей надо водой лечиться и на желудокъ обратить вниманіе… У насъ въ пансіон мадамъ Альбертъ всегда, бывало, какъ двочка задумается, сдлается грустной, касторки давала… Всмъ, всмъ… Такая была славная, симпатичная…

(Въ передней звонокъ)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Она!

КАСТЬЯНОВЪ.

Можетъ быть, Артамонъ… Если бы она!

(Оба бгутъ въ переднюю отпирать дверь. Приходитъ Артамонъ, печаленъ и сумраченъ. Раздвается въ передней и входитъ въ комнату. Старики въ то время. когда онъ раздвается, забрасываютъ его вопросами. Онъ упрямо молчитъ) .

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Ну что же? Что? Говори скорй!

КАСТЬЯНОВЪ.

Что молчишь-то? Разсказывай. Былъ у Осиповыхъ?

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Къ Бондаревымъ зазжалъ?

КАСТЬЯНОВЪ.

Чай, въ трактир сидлъ, не искалъ? Говори!..

(Вс входятъ изъ передней въ комнату. Молчаніе Артамона объяло стариковъ страхомъ и ужасомъ. Артамонъ слъ у чайнаго стола. Пауза)

КАСТЬЯНОВЪ.

Говори… Все равно узнаемъ.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Господи, что такое?

АРТАМОНЪ.

Ничего. Не нашелъ я ее. Везд былъ, гд она бываетъ.

КАСТЬЯНОВЪ.

Ну что же? Что?

АРТАМОНЪ.

Да чего что! Видите, одинъ,— значитъ, не нашелъ.

КАСТЬЯНОВЪ.

Не скрывай… Говори, Артамонъ, не скрывай… Вдь намъ еще хуже не знать-то, что съ ней…

АРТАМОНЪ.

Я самъ не знаю, что съ ней и гд она.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Правда?

АРТАМОНЪ.

Правда… отстаньте!

(Молчаніе)

АРТАМОНЪ

(обращаясь къ Кастьянову).

Что носъ повсилъ? Не годится старому студенту носъ вшать.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

А ты зазжалъ къ этой?.. Какъ ее? Рыженькая такая… еврейка она… Гофманъ. что ли?

АРТАМОНЪ.

Зазжалъ… Не была она у ней…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

И у Осиповой былъ?

АРТАМОНЪ.

Говорилъ уже…

(Пауза)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Я пойду искать… И къ Гофманъ, и къ Прибытковой схожу опять. Он мн помогутъ… Он скажутъ, гд она… Пейте тутъ чай… я пойду.

АРТАМОНЪ.

Придетъ она.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Когда придетъ? Можетъ быть, съ ней, Богъ-знаетъ, что случилось! Пойду одться… (Уходитъ)

КАСТЬЯНОВЪ.

Всю ночь не спалъ… Затылокъ теперь ломитъ… Ворочался, думалъ-думалъ и ничего не выдумалъ… Ну, что мн съ ней длать? Замужъ совтовать выйти, дтей народить? Не могу я этого, стыдно… А другого ничего не придумаю…

АРТАМОНЪ.

Пусть ее.

КАСТЬЯНОВЪ.

Пропадетъ, ни за грошъ пропадетъ… Ей вдь море по колно,— она ничего не боится… совсмъ казакъ на войн… Бывало, въ мое время и либеральничали, и работали, но какъ-то все это келейно, тихо, втихомолку… А теперь вдь на площадяхъ кричатъ, на улицахъ орутъ… А талантовъ нтъ… Гд Герценъ? Гд у нихъ Герценъ? Вонъ онъ, посмотри! (Показываетъ на портретъ Герцена на стн) Умъ! Огонь!

АРТАМОНЪ.

Ну, ихъ!..

КАСТЬЯНОВЪ.

Кого?

АРТАМОНЪ.

Да всхъ вашихъ писателей… Не люблю я ихъ…

КАСТЬЯНОВЪ.

Неучъ, неучъ…

АРТАМОНЪ.

Толковали, толковали, а изъ жизни ничего не сдлали, только въ тупикъ ее загнали… Имъ хорошо,— они умерли! А намъ вотъ тутъ живи, да расхлебывай вс мерзости!

КАСТЬЯНОВЪ

(добродушно).

Болванъ! Ты, братъ, совсмъ дуракъ. Да разв это писатели сдлали?

АРТАМОНЪ.

Не они только… Время ихъ сдлало, наше время… А они выражали свое время, стало быть, и они тоже… Это я такъ понимаю.

КАСТЬЯНОВЪ.

Болванъ и выходишь, да еще однобокій болванъ… Ничего ты правильно себ уяснить не можешь. А отчего? Систематическаго образованія нтъ. Если бы не шелопайничалъ, а учился…

АРТАМОНЪ.

Слышалъ я это! Только мн всегда казалось,— не тому меня начинали учить, чему надо… Мн мальчишкой больше всего хотлось знать, откуда люди на земл появляются, и зачмъ они появляются… День и ночь я объ этомъ думалъ, и мучила меня эта тайна, а при такомъ состояніи я никакъ не могъ грамматикой прилежно заниматься.

КАСТЬЯНОВЪ.

Что же теб объяснить надо было?

АРТАМОНЪ.

Я не знаю, что надо было. Только грамматика-то тутъ не причемъ была, а особенно молитвы… Смшили он меня… Я ихъ учителю, какъ дьяконъ, нараспвъ отвчалъ и хохоталъ, а онъ отцу жаловался… Отецъ поролъ… И всякое yченье сдлалось мн противно тогда.

КАСТЬЯНОВЪ.

Не попалъ ты въ руки хорошія… Былъ у меня одинъ такой же огарокъ, какъ ты… Въ Тамбовской гимназіи я тогда служилъ…

АРТАМОНЪ

(прислушиваясь)

Постой… Кажется, Осокинъ въ кухн. (Подходитъ къ двери передней)

КАСТЬЯНОВЪ

(прислушиваясь).

Кухарку пробираетъ.

(Ясно доносится фраза Осокина: ‘У меня, смотри, не выливать помой!’!)

АРТАМОНЪ

(отходя отъ двери).

Сюда идетъ. Должно быть, за мной…

(Садится ни диванъ: входитъ Осокинъ)

ОСОКИНЪ

(подходя къ Артамону).

Здравствуй! (Протягиваетъ руку, Артамонъ руки не даетъ) Очень деликатно… ничего другого отъ васъ ждать нельзя… Я за вами… Отецъ требуетъ… Требуетъ какого-то отчета въ трехъ тысячахъ… По векселямъ, что ли, вы тамъ заняли у кого-то…

КАСТЬЯНОВЪ.

Что, вы и здороваться не хотите?

ОСОКИНЪ.

Простите, я разсянъ… Непріятности все… Чортъ знаетъ, какія возлагаютъ на тебя идіотскія порученія, а ты долженъ ихъ исполнять!.. (Здороваясь съ Кастьяновымъ) Что, Елена дома?

АРТАМОНЪ.

Какая она вамъ Елена?

ОСОКИНЪ.

Я съ вами не желаю перебираться… Желаете вы идти къ отцу?

АРТАМОНЪ.

Скажите ему: отчета отдавать никакого не хочу, деньги подъ векселя больше брать не буду и, вообще, не буду у него брать никакихъ денегъ…

ОСОКИНЪ.

Романтизмъ… Вотъ вы ступайте и скажите ему.

АРТАМОНЪ.

Не хочу.

(Молчаніе)

ОСОКИНЪ.

Странно… При чемъ же я тутъ? Онъ накинется на меня, и я долженъ буду выслушивать то, что вы должны выслушать. Не очень это пріятно…

(Уходитъ. Звонокъ)

КАСТЬЯНОВЪ.

Она! Ея звонокъ…

(Выбгаетъ въ переднюю, за нимъ выходитъ Артамонъ, Марья Герасимовна уже въ шляп, собравшаяся идти искать Елену, но является тоже въ передней.

Дверь отпирается, и входитъ Елена. Въ шляп и кофточк, прямо проходитъ въ свою комнату)

КАСТЬЯНОВЪ

(съ ребяческой радостью кружась около Елены).

Пришла… Наконецъ-то пришла!.. Гд же это ты? Ну, потомъ, потомъ разскажешь… чай, голодная? Садись чай пить.

ЕЛЕНА

(уже въ дверяхъ своей комнаты).

Мн надо остаться одной… я… мн нужно умыться, привести себя въ порядокъ…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(важно).

Какъ мать, я теб обязана сказать, Елена…

ЕЛЕНА.

Пожалуйста, мама, безъ этого тона!

(Уходитъ. Недоразумніе. Молчаніе. Заговорили почему-то таинственно, почти шопотомъ)

КАСТЬЯНОВЪ.

Блдная. Замтили вы? Блдная? Да?

АРТАМОНЪ.

Это ничего… Я не люблю красныхъ лицъ.

КАСТЬЯНОВЪ.

Не мылась… Вы слышали — сказала: пойду, умоюсь? Значитъ, не до того было… Авось, все разскажетъ… только нтъ, едва ли… Она въ послднее время совсмъ разговаривать со мной перестала… А всегда была откровенна… Гд? Что? Ничего не знаю… (Обращаясь къ Артамону) Авось, теб разскажетъ. Попытайся…

АРТАМОНЪ.

Не буду. Захочетъ, сама разскажетъ. (Садится на диванъ)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(подсматривая въ замокъ двери Елениной комнаты).

Бумаги какія-то рветъ… Грхъ… грхъ, да и только… Пойду ей цвтной капусты сварю,— чай, сть захочетъ…

(Уходитъ въ кухню)

КАСТЬЯНОВЪ.

А я полежу, братъ… Голова у меня не того… Надо полежать.

(Уходитъ въ свою комнату. Артамонъ, посидвъ на диван и что-то обдумавъ, подошелъ къ двери Елениной комнаты, хотлъ было постучатъ, но раздумалъ и снова, стоя у дверей, погрузился въ думы.

Въ передней появляются Матреша и Марья Герасимовна. Матреша въ бломъ, простенькомъ плать, шляпк, въ рукахъ небольшая картонка съ цвтами. Оживлена, весела, счастлива)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(въ передней).

Ну, или, или… не бойся… Чего ты сегодня какъ разрядилась? (Показывая на Артамона) Вонъ онъ стоитъ. Разговаривайте, я мшать не буду. (Уходитъ)

МАТРЕША

(подбгая къ Артамону).

Здравствуй! (Хотла было его поцловать, но спохватилась и осмотрлась кругомъ) Нельзя… Увидятъ… Готовъ?

АРТАМОНЪ.

Что ты такъ рано?

МАТРЕША.

Вдь сегодня 28-ое.

АРТАМОНЪ.

Ну что же 28-ое?

МАТРИША.

День внчанья… Батюшка общалъ посл обдни внчать… Надо сейчасъ идти… У меня все готово… И четырехъ свидтелей нашла… Одинъ, Богъ его знаетъ, кто… подошла и попросила на улиц какого-то господина… Засмялся и согласился.

АРТАМОНЪ.

Чортъ возьми, а я и забылъ объ этомъ обстоятельств… Мн казалось, 28-ое не скоро.

МАТРЕША.

Какъ же такъ? Надо идти… За десять рублей батюшка согдасился.

АРТАМОНЪ.

Надо?

МАТРЕША

(испугавшись).

Какъ же иначе? Ты бы хоть одлся…

АРТАМОНЪ.

Да у меня нтъ ничего, кром этого… (Показывая на визитку) Галстухъ разв блый пустить?

МАТРЕША.

Это хорошо, наднь.

АРТАМОНЪ.

Грязный онъ, чортъ его возьми! Чай, и этотъ сойдетъ?

МАТРЕША.

Да ужъ ладно… Давай только, я его перевяжу… До сихъ поръ не научился завязывать. (Перевязываетъ галстухъ и говоритъ) Надо скоре!.. Тотчасъ же, какъ обдня кончится, за насъ примутся. Только бы скоре!.. Батюшка говорилъ, что въ полчаса окрутитъ… Что ты такой грустный? Не смй быть такимъ!

АРТАМОНЪ.

Такъ идти?

МАТРЕША.

Какъ же иначе? Вдь у насъ все ршено.

АРТАМОНЪ

(подумавъ).

Да?.. Надо идти. (Садится на диванъ)

МАТРИША

(вынимая изъ картонки цвты).

Ты мн позволишь? Я не ршалась одна, думала, теб не понравится…

АРТАМОНЪ.

Въ чемъ дло?

МАТРЕША.

Цвты приколоть сюда можно? (Показываетъ на грудь)

АРТАМОНЪ.

На кой чортъ? Пойдемъ по улиц, и люди, пожалуй, будутъ догадываться, что внчаться идемъ… Плюнь на это дло!

МАТРЕША.

Что же мы дурного длаемъ? Напротивъ, про тебя будутъ говорить, что ты хорошій человкъ.

АРТАМОНЪ.

Что губы надула? Приколи, если надо теб…

МАТРЕША.

И приколю!.. Мн самой пріятно. Я не для людей… (Прикалываетъ) Надо идти, Артамоша!

(Артамонъ встаетъ и подходитъ къ двери комнаты Елены. Посл нкотораго раздумья, стучитъ въ дверь и громко говоритъ)

АРТАМОНЪ.

Елена, я внчаться пошелъ!

(Входитъ Елена)

ЕЛЕНА.

Разв сегодня? Такъ скоро… Здравствуйте! (Цлуетъ Матрешу) Рады? Счастливы?

МАТРЕША

(скрывая свою радость).

Мн все равно… Нельзя иначе…

ЕЛЕНА

(зоветъ мать, подойдя къ дверямъ передней).

Мама, Артамонъ внчаться идетъ!

(Изъ своей комнаты выходитъ Кастьяновъ, изъ передней — Марья Герасимовна)

КАСТЬЯНОВЪ

(обращаясь къ Артамону).

Не ожидалъ, братъ… Не скрою, удивилъ ты меня… Ну, что-же… Это честно… Это хорошо. Одобряю твое желаніе.

АРТАМОНЪ.

Да это, въ сущности, желаніе квартирныхъ хозяекъ… Мн все равно… Житья ей не даютъ съ ребенкомъ… Если бы не было этого квартирнаго отродья, съ ней-то (киваетъ на Матрешу) я какъ-нибудь поладилъ-бы…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Что ты говоришь? (Обращаясь къ Матреш) А я вотъ такъ рада за васъ… Не все равно, милая, далеко не все равно… Дай Богъ вамъ счастья! (Цлуетъ ее) А ему врить нельзя, что это все равно… Неправда! Онъ (показываетъ на Артамона) первый будетъ меньше уважать… Рада, очень рада! (Опять цлуетъ) И ко мн, ко мн, какъ я говорила, если повнчаетесь… Вотъ вамъ стариковскую комнату приготовлю… Живите… Сама буду за маленькимъ ходить…

КАСТЬЯНОВЪ.

Да, да, къ намъ… Посл внца къ намъ…

ЕЛЕНА

(подавая руку Артамону)

Будьте счастливы…

АРТАМОНЪ.

Куда ужъ намъ быть счастливыми!.. Да не особенно нужно это. Трудно быть господиномъ судьбы своей… Нами управляетъ случай: беретъ въ свои лапы и бросаетъ, какъ комки грязи… Но я поборюсь еще… Это не конецъ… (Обращаясь къ Матреш) Ручку!

(Предлагаетъ руку Матреш и уходитъ въ переднюю. Марья Герасимовна выпускаетъ ихъ черезъ парадное крыльцо)

КАСТЬЯНОВЪ

(смотря имъ вслдъ).

Не ладно что-то…

ЕЛЕНА.

Еще одна необходимая, какъ смерть, глупость. (Идетъ въ свою комнату)

КАСТЬЯНОВЪ

(хватая ее за руку).

Не пущу! Опять запрешься въ комнат… Пошь что-нибудь, пошь!..

ЕЛЕНА.

Какъ это скучно!.. Ну налейте стаканъ чаю…

(Садится за столъ. Старикъ наливаетъ чай. Возвращается Марья Герасимовна и длаетъ бутерброды съ сыромъ и масломъ. Оба смотрятъ въ глаза Елены и боятся, чтобы она опять не ушла въ свою комнату. Садятся. Пауза)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Что же ты намъ ничего не разскажешь?

ЕЛЕНА.

Не знаю, что…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Можетъ быть, ты… Можетъ быть, у тебя есть что-нибудь такое, сердечное?..

ЕЛЕНА.

Сердечное?.. Есть.

КАСТЬЯНОВЪ.

шь хлбъ съ масломъ… шь… (Подвигаетъ ей бутербродъ)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Вотъ и разскажи намъ… Все разскажи… Кто онъ? Можетъ быть, тамъ что-нибудь случилось?.. Мало-ли что бываетъ?.. Ты молодая, ошибку сдлать могла…

ЕЛЕНА.

Онъ, мама, великанъ, могучій, сильный и наивный, наивный, какъ ребенокъ… Я его люблю, я врю въ него… Онъ невжественъ, онъ теменъ, но онъ прекрасенъ!

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Ну что комедіяничаешь? Съ тобой серьезно, а ты… (Перемнивъ тонъ, добродушно-сердито) Скажи прямо! Гд была сегодня?

(Старикъ длаетъ ей какіе-то знаки, чтобы она молчала, и жадно куритъ)

ЕЛЕНА.

Я ничего вамъ не скажу.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Хорошо… очень хорошо… Никогда ты со мной по-человчески не говоришь, все съ нимъ, все съ нимъ.. (Киваеть на старика) Ну, хоть ему разскажи… Я и мшать не буду, уйду… Всегда у васъ секреты отъ меня были.

КАСТЬЯНОВЪ.

Ну, ну, старуха, что ты!

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Лишняя я здсь, лишняя…

(Обиженная, почти плача, выходитъ изъ комнаты. Пауза. Старикъ не ршается разспрашивать ее и мучается, волнуется, боится ей смотрть глаза.

Елена подходитъ къ нему, прижимаетъ голову къ себ и ласкаетъ по волосамъ)

ЕЛЕНА.

Успокойся, старенькій, не волнуйся… Ты знаешь, что я ничего не длаю дурного… Ты вришь мн?.

КАСТЬЯНОВЪ.

Такъ-то такъ, да вдь…

ЕЛЕНА.

Ну, что? Что?

КАСТЬЯНОВЪ.

Посмотри ты на себя… Фитюлька ты… Тебя плетью надвое перешибить можно, и мокренько только останется.

ЕЛЕНА.

Вра горами двигаетъ…

КАСТЬЯНОВЪ.

Слова, фразы, Леночка… Ей-Богу, фразы!…

ЕЛЕНА.

Что же ты, старенькій, лгалъ мн? Вдь я сказала что ты не разъ мн самъ говорилъ.

(Пауза. Старикъ опустилъ голову)

ЕЛЕНА,

А-а, стыдно стало!..

КАСТЬЯНОВЪ.

Что ты со мной, какъ съ ребенкомъ, разговариваешь!

ЕЛЕНА.

Учитель… теоретикъ. Вс вы такіе… Ученіе само себ, а жизнь сама по себ… Это не такъ… Жить — учитъ — творить, длать жизнь…

КАСТЬЯНОВЪ.

Объ этомъ мы съ тобой посл поговоримъ,— объ этомъ безъ конца говорить можно… Ты мн лучше разскажи: какъ и что? Гд ты бываешь?

ЕЛЕНА

(отходя отъ него, холодно).

Я ничего не скажу.

КАСТЬЯНОВЪ.

Что же, не пойму, по-твоему, что-ли, я?

ЕЛЕНА.

Поймешь!

КАСТЬЯНОВЪ.

Вотъ и говори!

ЕЛЕНА.

Но не почувствуешь… Ты не можешь чувствовать, какъ я… Не смотри на меня такъ… не смотри!

КАСТЬЯНОВЪ.

Вдь я мучаюсь, Леночка!.. Я…

(Чаще затягивается дымомъ, и рука дрожитъ у него)

ЕЛЕНА.

Я знаю, но я ничего не ногу сдлать… Пойми — ничего…

(Садится на диванъ и закрываетъ лицо руками. Старикъ переходитъ къ ней и садится рядомъ. Пауза)

КАСТЬЯНОВЪ.

Сказала бы…

ЕЛЕНА.

Ахъ, папа! Любовь, какъ самый грубый деспотизмъ можетъ отравлять жизнь, мшать свобод… Это кажется абсурдомъ, а на самомъ дл это такъ, это такъ, папа!..

КАСТЬЯНОВЪ.

Чепуха!.. Для меня всегда была любовь чувствомъ самымъ высокимъ, самымъ священнымъ.

ЕЛЕНА

(подумавъ).

Есть дв любви — маленькая и большая… Маленькая — это та любовь, которой мы любимъ наши столы, стулья, мужей, отцовъ, дтей… Большая любовь это… это — любовь Христа, любовь ко всему міру… Мн кажется, можно любить солнце, народъ гораздо больше, чмъ своего ребенка…

КАСТЬЯНОВЪ.

Фразы, Леночка!.. Ей-Богу, фразы… Вдь мы же люди, а не боги!

ЕЛЕНА.

Маленькая любовь суживаетъ, опошляетъ жизнь, она источникъ всего маленькаго, всего ничтожнаго… И черезъ эту любовь люди несчастны… только черезъ нее, черезъ свою маленькую любовь. Если бы они любили солнце, идею, будущее, они не страдали бы, когда ломаются ихъ стулья, изнашивается платье, умираютъ близкіе…

КАСТЬЯНОВЪ.

По-твоему, и близкій человкъ, и стулъ — одно и тоже. Хоть убей, не могу понять!

ЕЛЕНА.

Ну, я не умю ясне выразить то, что чувствую… Но есть любовь, папа, гнетущая, нудная, которой не нужно, совсмъ не нужно мн…

КАСТЬЯНОВЪ

(потрясенный).

Это ты про мою любовь къ теб говоришь? Это ты?.. Вотъ какъ!

ЕЛЕНА

(пожалвъ его).

Нтъ, нтъ, папочка!.. Я говорю про любовь мужчины и женщины…

КАСТЬЯНОВЪ.

Ну, чтоже! Спасибо… Такъ мн и надо, дураку… Живи, какъ хочешь… люби отца, какъ стулъ… Это одно и то же… Стулъ, столъ, отецъ, мать, кочерга!..

ЕЛЕНА.

Папочка!.. (Цлуетъ его)

КАСТЬЯНОВЪ.

Мн жить немного… Проживу какъ-нибудь…

ЕЛЕНА.

Господи, какъ это скучно!..

(Изъ кухни доносится разговоръ Копейкина съ Марьей Герасимовной.. Елена обрадовалась его приходу, какъ возможности прекратить нудный разговоръ)

ЕЛЕНА.

Кажется, Копейкинъ пришелъ… Вотъ человкъ маленькой, маленькой любви… и я не знаю несчастне его человка… Понимаешь теперь меня?

КАСТЬЯНОВЪ.

Хоть убей, не понимаю!.. Копейкинъ несчастливъ потому, что онъ боленъ.

ЕЛЕНА.

Онъ и здоровымъ никогда не могъ быть счастливымъ, веселымъ, бодрымъ… (Увидвъ Копейкина и Таню въ передней) Идетъ сюда…

КАСТЬЯНОВЪ.

Я смотрть на него не могу… Сердце надрывается. (Уходитъ въ свою комнату. Входятъ Копейкинъ и Таня)

ЕЛЕНА.

Вотъ это хорошо, что пришли… рада васъ видть… (Помогая Тан довести его до дивана) Какъ это вамъ удалось вырваться?

ТАНЯ.

Плачетъ все — просится сюда… Мама ужъ сама велла отвести.

КОПЕЙКИНЪ

(садясь на диванъ).

Не ври… совсмъ не плакалъ… Что я баба, что-ли? Не понимаетъ она меня съ матерью… Вотъ опять на вашемъ диван… Вчера мн очень плохо было, думалъ,— конецъ, и не придется на вашемъ диванчик посидть, а сегодня ничего… молодцомъ я сегодня… (Посл небольшой паузы, благодушествуя) Опять у васъ… (Прислушиваясь къ біенію своего сердца) И хорошо себя чувствую… Сердце здорово работаетъ…

ЕЛЕНА.

Чаю хотите?

КОПЕЙКИНЪ.

Нтъ, пилъ сейчасъ… (Хвалясь) Мяса здоровый кусокъ сълъ: аппетитъ появляется… Вотъ только желудокъ испортился отъ лекарствъ… А былъ знаменитый желудокъ, прямо гордился желудкомъ — никогда никакихъ катарровъ!..

ЕЛЕНА.

Вы поменьше думайте о вашихъ болзняхъ… Читали сегодня газету?

КОПЕЙКИНЪ

(равнодушно).

Нтъ… (Показываетъ на Таню) Вонъ не принесла… Пятака у нихъ нтъ для меня… Все закладываютъ, продаютъ, а на газету пятака нтъ…

ЕЛЕНА.

Вы что-же ко мн, Таня, не приходите за газетой? Вдь я вамъ говорила… (Беретъ со стола газету и даетъ Копейкину) Вотъ новый номеръ.

(Копейкинъ беретъ газету и тотчасъ же забываетъ про нее, держа въ рукахъ)

ТАНЯ.

Мама не велитъ къ вамъ ходить… Вы меня испортите.

КОПЕЙКИНЪ.

Что говоришь? Дурочка!

ТАНЯ

(злобно).

Самъ ужъ очень умный! Умные люди много денегъ зарабатываютъ, а ты грошовое жалованье получалъ… И блья у насъ отъ этого нтъ.

КОПЕЙКИНЪ.

Это ей мать въ голову вбила.

ТАНЯ

(топая хромой ножкой).

Оставь меня! Разговаривай вонъ съ ней… (Показываетъ на Елену)

КОПЕЙКИНЪ.

Тише… Ножк больно станетъ! (Обращаясь къ Елен) Опять у ней ножка что-то болитъ, ноетъ въ сустав… Мать въ клинику водила… Ничего, говорятъ, это… бояться нечего.

ЕЛЕНА.

А глаза какъ?

КОПЕЙКИНЪ.

Глаза ничего, надо пока только очки носить…

ТАНЯ.

Пока… Всю жизнь проносишь ихъ! Не хочу я носить! На улиц надо мной мальчишки смются, дергаютъ меня за косу… И зачмъ вы меня на свтъ родили? Зачмъ?

КОПЕЙКИНЪ

(выходя изъ себя).

Молчи! Молчи!..

ТАНЯ.

Не хочу я очки носить! Не хочу!.. Я лучше умру, а ихъ носить не буду!..

(Срываетъ очки, бросаетъ на диванъ и убгаетъ изъ комнаты)

КОПЕЙКИНЪ

(беря очки и разсматривая ихъ).

Не изломала? Нтъ… Ну, слава Богу!.. Три рубля заплатили! (Прячетъ очки въ карманъ) Совсмъ испортилась двочка!.. Я уже два мсяца не занимался съ ней… нмецкій начали даже… Мн по нмецкому языку если немного позаниматься, я могу ее самъ выучить… Два года вдь уроки бралъ по нмецкому… Деньжищъ уйму истратилъ… Это не шутка!..

(Пауза. Елена, удрученная визитомъ Копейкина, ршительно не знаетъ, о чемъ и какъ говорить съ нимъ. Это ее мучаетъ, она готова заплакать. Подошла къ роялю и стала перебирать клавиши)

КОПЕЙКИНЪ.

Усталъ я немножко… Можно лечь?

ЕЛЕНА.

Понятно, голубчикъ.

(Копейкинъ ложится. Пауза)

КОПЕЙКИНЪ.

Сыграйте что-нибудь…

ЕЛЕНА.

Не буду,— васъ музыка разстраиваетъ.

КОПЕЙКИНЪ.

Я вдь родился музыкантомъ… Ничего я не люблю на свт, кром музыки… Бывало, чуть цлковый лишній заведется, бгу въ концертъ. Оперу я не любилъ, я концерты любилъ… Мн теперь ясно, что я музыкантомъ родился… (Посл паузы) У меня ужъ ршено: какъ понравлюсь, опять уроки на скрипк начну брать… Для себя музицировать буду… Утромъ писецъ, а вечеромъ музицировать…

ЕЛЕНА

(подходя къ нему).

Это хорошо…

КОПЕЙКИНЪ.

Люблю музыку… Очень люблю. (Утираетъ пальцами слезы) У двочки тоже музыкальныя способности есть… Вотъ бы ее скрипачкой сдлать!.. Ножка тутъ не помшала бы — и хроменькой можно на скрипк играть..

ЕЛЕНА.

Это — мысль хорошая.

КОПЕЙКИНЪ.

Я ее въ консерваторію отдамъ… Это у меня ршено…

(Въ передней появляется Артамонъ и раздвается, Марья Герасимовна тоже появилась въ передней, съ подносомъ въ рукахъ, на которомъ стоитъ бутылка благо вина и стаканы. Артамонъ держится во время слдующей сцены съ напускной развязностью и веселостью)

АРТАМОНЪ

(входя въ комнату и обращаясь къ Марь Герасимовн).

Съ виномъ встрчаете?.. Честь честью!..

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

А гд же Матреша?

АРТАМОНЪ.

Къ себ ушла.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Да вы повнчались, что-ли, или нтъ?

АРТАМОНЪ.

Какъ же, повнчались!.. Возложилъ еси на главахъ ихъ внцы!..

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не пойму: шутишь ты, или нтъ?

АРТАМОНЪ.

Давайте вина!

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не дамъ!.. Изъ всего вы, даже самаго священнаго, балагурство устраиваете, шутки… Разв такъ можно!

(Входитъ Кастьяновъ)

КАСТЬЯНОВЪ.

Поздравляю, братъ! (Крпко цлуетъ и трясетъ его руку) Хвалю… честно… благородно!.. Хоть и неучъ ты, а многое теб прощу… А гд же жена?

АРТАМОНЪ.

Ушла къ себ.

КАСТЬЯНОВЪ.

Какъ же такъ? Вдь мы просили же вмст сюда чтобы… Надо же какъ-нибудь день-то этотъ отмтить.. Вдь такой день разъ въ жизни бываетъ!

АРТАМОНЪ.

Это лишнее… А жена завтра переберется къ вамъ сегодня уложится… Теперь вдь ей можно и у васъ и у всхъ жить: получила право,— возложилъ еси и, главахъ ихъ внцы!

КАСТЬЯНОВЪ.

Что дуришь? Все у васъ не по-людски выходитъ.. Смотрть-то мн на васъ не хочется… Должно быть и теб, что жена, что стулъ — все равно!

(Машетъ рукой и, огорченный, уходитъ въ свою комнату)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Именно не по-людски… не дамъ вина къ обду и мороженаго не дамъ!.. Пойду не велю кухарк длать..

(Артамонъ и Елена смются)

АРТАМОНЪ.

Заплачу… Мороженаго хочу!

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Лучше не глядть. (Уходитъ)

КОПЕЙКИНЪ.

Да вы не шутите? Правду, что-ли, женились?

АРТАМОНЪ.

Женился.

КОПЕЙКИНЪ.

Нашего полку прибыло… Поздравляю!.. (Протягиваетъ костлявую, холодную руку)

АРТАМОНЪ.

Какого полку? Страждущихъ и обремененныхъ? Не хотлъ бы я пополнять собой этотъ полкъ…

(Отходитъ, садится въ кресло у окна и задумывается. Напускное веселое настроеніе оборвалось. Пауза. Копейкинъ начинаетъ дремать. Елена ходитъ по комнат и, ршивъ говорить съ Артамономъ, затворяетъ дверь въ комнату отца, и подходитъ къ нему)

ЕЛЕНА.

У меня безъ тебя была тяжелая сцена съ отцомъ.

АРТАМОНЪ.

Не новость… Я хочу веселыхъ сценъ… Когда будутъ веселыя сцены?

ЕЛЕНА.

Когда измнится жизнь.

АРТАМОНЪ.

И умремъ мы…

ЕЛЕНА.

Ужасно было тяжело говорить… Что я могла сказать ему? Что? Я чувствую,— я уйду, и они умрутъ… Разв это не ужасно?..

АРТАМОНЪ.

А ты не оставила мысли уйти?

ЕЛЕНА.

Это зависитъ не отъ меня… Я, можетъ быть, должна буду это сдлать…

АРТАМОНЪ.

Ты знаешь, куда идти теб? Я не знаю, куда идти мн… Къ старух…

ЕЛЕНА.

Какъ нехорошо, что между нами есть это совершенно лишнее недоразумніе…

КОПЕЙКИНЪ

(засыпая).

А мн не врится, что я у васъ на диван…

ЕЛЕНА.

Онъ, кажется, спитъ…

(Пауза)

ЕЛЕНА.

Какъ ты себя чувствовалъ въ церкви?

АРТАМОНЪ.

Скверно… Странно… когда я шелъ внчаться, мн это казалось комедіей, ерундой, но въ церкви, когда зажгли свчи и надли внцы, мн сдлалось вдругъ почему-то страшно… Я вспомнилъ тысячи, десятки тысячъ другихъ, которые, такъ же шутя и не придавая никакого значенія обряду, внчались и… создавали изъ своей жизни каторгу, длали роковыя ошибки… (Тихо, кивая на Копейкина) Вотъ какъ онъ… Я не знаю, способенъ ли я на какую-нибудь работу… А если нтъ? Къ отцу я не пойду, и тогда что-жъ? (Опять тише, кивая нa Копейкина) Его жизнь, его конецъ, а можетъ быть, и хуже… Человку постыдно такъ кончать… Онъ рождается разъ…

ЕЛЕНА.

Не бойся, ты такъ не кончишь… Ты кончишь обязательно красиво. Я въ этомъ убждена… Мало сдлаешь, это несомннно, но кончишь красиво.

АРТАМОНЪ.

Это ты такъ говоришь… а на самомъ дл пренебрегаешь мной… Ничего не говоришь, не откровенна… Можетъ быть, я могъ бы быть полезенъ въ твоемъ дл?

ЕЛЕНА.

Ты тамъ лишній… ты слишкомъ горячъ, необузданъ, можешь погубить все дло… Потомъ, ты не вришь намъ… Иди своей дорогой…

КОПЕЙКИНЪ

(во сн).

Солнышко…

ЕЛЕНА

(не разслышавъ).

Что вамъ? (Подходитъ къ нему) Онъ спитъ…

(Пристально разсматриваетъ его лицо и поражается имъ)

АРТАМОНЪ.

Мн грустно, Елена… Меня какъ будто бы кто-то оскорбилъ, обидлъ, надавалъ пощечинъ… Я это еще въ церкви почувствовалъ..

ЕЛЕНА.

Злое у него лицо… Это брови придаютъ такое выраженіе…

АРТАМОНЪ.

Если ты уйдешь, я уйду за тобой…

ЕЛЕНА.

Я не возьму тебя… Поди сюда, посмотри на его лицо…

(Артамонъ подходитъ къ ней и смотритъ на Копейкина)

ЕЛЕНА.

Мн кажется, вотъ-вотъ онъ сейчасъ умретъ… Тяжело… (Отходитъ отъ дивана) Ты замчаешь, что здсь все умираетъ? Умираетъ эта лампа, диванъ, глобусъ… Умираютъ эти писатели на стнахъ и книги на полкахъ… Пап 65 лтъ… Все это естественно… Но тутъ еще можно прожить годъ, два, пять… Меня не хватитъ на это!.. Бжать, бжать отсюда!..

АРТАМОНЪ

(тихо и страстно).

Возьми меня съ собой!.. Я погибну здсь!.. Ты вра моя, маякъ мой!..

КОПЕЙКИНЪ

(проснувшись).

Музыки! Хоть бы сыграли что-нибудь… Я пришелъ послушать… Сыграйте!.. Можетъ быть, и не услышу больше никогда…

ЕЛЕНА

(подойдя къ нему).

Что-же, голубчикъ, вамъ сыграть?

КОПЕЙКИНЪ.

Вотъ это… что я люблю… Какъ это называется?.. Бетховена соната она.

ЕЛЕНА.

Quasi una fantasia?

КОПЕЙКИНЪ.

Да, да…

ЕЛЕНА.

Ну, хорошо…

(Садится за рояль и играетъ. Артамонъ слушаетъ, наклонившись надъ роялью, долго сдерживаетъ себя, сжимаетъ зубами платокъ и, наконецъ, рыдаетъ. Елена оборвала музыкальную фразу)

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Декорація второго дйствія. Вечеръ. На переднемъ двор кончился рабочій день. На одной изъ стнъ лежитъ кроваво-золотистое пятно — отблескъ солнца, и когда этотъ отблескъ на стн потухаетъ, въ саднк становится почти темно и скоро совсмъ темно.

При поднятіи занавса, Копейкина ходитъ подъ окнами квартиры Кастьяновыхъ,— повидимому, чего-то ожидая.

Изъ воротъ выходятъ — Максимъ Сусловъ, Осокинъ и приказчикъ изъ мясной лавки, здоровенный дтина въ бломъ фартук и съ огромными ножами за поясомъ.

Максимъ Сусловъ — очень старый старикъ, рдкіе, сдые волосы его пожелтли, онъ сгорбился, но все еще силенъ и крпокъ, худъ и высокъ, лицо посинло, и на рукахъ, съ постоянно растопыренными пальцами, рзко обозначились жилы. Ходитъ въ длинномъ сюртук и цилиндр, какіе носятъ раскольническіе попы. Голосъ у него громкій, повелительный, въ рукахъ палка.

МАКСИМЪ СУСЛОВЪ.

Здравствуйте, мадамъ! (Подаетъ руку Копейкиной) Разорять гнздо идемъ… (Киваетъ на окна квартиры Кастьяновыхъ) Премного вамъ благодаренъ за разныя сообщенія… Такъ и надо… Если про этихъ господъ молчать, они вс города и селенія отравятъ…

КОПЕЙКИНА.

Понятно, отравятъ… Мужа моего точно зельемъ какимъ опоили… Совсмъ разумъ потерялъ и такія заговорилъ вещи, что, прямо, стыдно слушать… ‘Я выросъ! Я выросъ’! А чего выросъ? Въ землю увязъ…

МАКСИМЪ СУСЛОВЪ.

Умственность у него небольшая… Относительно помщенія не обременяйтесь, подождать малость могу. (Обращаясь къ Осокину) Ступайте, скажите: отецъ говорить пришелъ…

ОСОКИНЪ.

Отправимся вмст, будетъ лучше.

МАКСИМЪ.

Я знаю, что лучше… доложите.

ОСОКИНЪ.

Я не лакей…

МАКСИМЪ.

Покорнйше прошу.

(Осокинъ ни съ мста)

МАКСИМЪ

(обращаясь къ приказчику).

Доложи!

(Приказчикъ уходитъ)

МАКСИМЪ

(длая низкій поклонъ передъ Осокинымъ).

Простите, пожалуйста, дворянинъ-батюшка, обидть изволили мы васъ… не взыщите…

ОСОКИНЪ.

Я никогда не буду разговаривать съ вашимъ сыномъ… а также не буду здить на базаръ съ вами и по разнымъ грязнымъ дламъ ходить… Вы и передъ лавочниками, и передъ всми бахвалитесь мной…

МАКСИМЪ.

Не вами, фуражкой вашей… Только, мн кажется, разговоръ этотъ теперь ни къ чему, потому что мн не до васъ…

(Возвращается приказчикъ)

ПРИКАЗЧИКЪ.

Не пущаютъ… Говорятъ, видть не желаютъ…

МАКСИМЪ

(начиная кричать).

Какъ? Меня не желаютъ видть!.. Я пришелъ окончательный разговоръ съ сыномъ вести, а меня не желаютъ видть! (Подбгаетъ къ окну и стучитъ палкой) Отпереть!.. Слышите? Отворить сейчасъ двери!.. За полиціей пошлю, выломить заставлю!…

(Въ окнахъ появляются жильцы. Нкоторые изъ нихъ, заинтересованные скандаломъ, выходятъ на дворъ, постепенно набирается человкъ 10—15)

Что я, хозяинъ здсь, или нтъ? Окна перебью, отворите!

АРТАМОНЪ

(появляясь въ комнат у окна и отворяя ого).

Что теб надо?

МАКСИМЪ.

Окончательно говорить съ тобой пришелъ… Пусти, отвори двери!

АРТАМОНЪ.

Нечего намъ съ вами разговаривать. Проваливайте!

(Хочетъ затворить окно)

МАКСИМЪ

(цпляясь за раму и обращаясь къ приказчику).

Держи. Держи одну половину! Не пускай… не пускай!…

(Артамонъ бьетъ ихъ по рукамъ и старается закрыть окно)

МАКСИМЪ.

Руки на отца поднимать?!. Почтенные, смотрите! Отца бьетъ… Вотъ какой онъ! (Обращаясь къ приказчику) Держи! Не пускай!.. Не пускай!..

АРТАМОНЪ

(выпрыгивая въ садикъ).

Что вамъ надо? Васъ въ двери не пускаютъ, вы въ окна ломитесь… Не позволю я никакого вреда длать Кастьяновымъ!.. Знай это и убирайся отсюда!

МАКСИМЪ.

Вонъ! Вс вонъ изъ моего дома!.. Они разбойничье гнздо устроили у меня… вольнымъ духомъ надышали въ стнахъ моихъ… Ограбили сына моего… женили на двк паскудной!.. (Обращаясь къ жильцамъ) Вотъ что они сдлали, почтенные, съ сыномъ моимъ!..

КОПЕЙКИНА.

И мужу моему всю жизнь испортили!.. Вс это знаютъ…

МАКСИМЪ

(подбжавъ къ окну и стуча по подоконнику палкой).

Вонъ, развратители! Вонъ, нечистые духомъ! Старикъ! Учитель! Поди сюда!.. Я тебя при всемъ народ срамить буду!.. И дочь твою!..

(Артамонъ подбгаетъ къ нему и отталкиваетъ его отъ окна. Максимъ опятъ рвется къ окну… Происходитъ нчто похожее на драку… Наконецъ, Артамону удается такъ сильно толкнуть Максима, что тотъ валится. Жильцы смются Чувствуется, что симпатіи ихъ на сторон отца. На крыльцо выбгаетъ Матреша)

МАТРЕША

(не сходя съ крыльца, въ то время, когда они борются).

Артамонъ!.. Прошу тебя… Поди сюда!.. Артамонъ!..

МАКСИМЪ

(подымаясь съ земли съ помощью Осокина и Копейкиной).

Ты вотъ какъ?! Ты вотъ какъ съ отцомъ!.. Что же теперь мн длать съ нимъ, почтенные? (Обращаясь къ приказчику) Казни его! Казни! Полосни ножомъ!.. Полосни ему брюхо!..

АРТАМОНЪ

(выхватывая ножъ изъ-за пояса приказчика).

Я, можетъ быть, самъ полосну!..

МАТРЕША

(подбгая къ нему).

Артамонъ!.. Артамонъ!..

(Старикъ опшилъ, сдался и смутился)

МАКСИМЪ.

Ты не того… Ты съ ума-то не сходи… Брось ножъ! Брось!

АРТАМОНЪ

(бросая ножъ).

Сволочь!.. Только подъ ножомъ, подъ страхомъ смерти въ теб образъ человческій появляется… Убирайся отсюда! Не мшай людямъ жить!.. (Обращаясь къ жильцамъ) И вы вс убирайтесь… Чего смотрите?

(Нкоторые уходятъ подальше отъ грха)

КОПЕЙКИНА.

Какъ же вы такъ папашу?

АРТАМОНЪ.

Весьма естественно… Вотъ онъ мн отецъ, и я очень просто отрекаюсь отъ него!..

(Жильцы выражаютъ порицаніе, слышны возгласы: ‘какъ же такъ?’ ‘Грхъ’. ‘Богъ счастья не дастъ’… и другіе)

АРТАМОНЪ.

Заступаетесь?.. Онъ васъ въ сырыхъ квартирахъ гноитъ, кожу сдеретъ, если платить не будете, а вы все будете заступаться… Какъ же? Отецъ!.. Противно смотрть мн на васъ… Уходите съ глазъ долой!..

(Почти вс уходятъ, кром Копейкиной и Осокина, да еще двухъ-трехъ человкъ)

МАКСИМЪ.

Ты не очень… не очень… легонько… Каинъ… Прямо Каинъ!.. Отца убить хотлъ!..

АРТАМОНЪ.

Это ты меня убить хотлъ!..

МАКСИМЪ.

Я? Какъ это я? Врешь!.. Что я, японецъ, что-ли? Индусъ некрещеный? (Чувствуя себя неправымъ и чтобы сорвать на комъ-нибудь свою досаду, набрасывается на приказчика) Ты чего тутъ стоишь? Иди въ лавку!.. Что я тебя для ножоваго дла, что-ли, звалъ,— ножи-то за поясъ воткнулъ? Сказано, чтобы только въ лавк съ ножами быть! Неслухи! Ступай въ лавку! (Приказчикъ уходитъ) Господи, грха-то какого надлали!.. Предъ всми жильцами какой позоръ приняли!.. Вкъ теперь не замолить… (Идя къ воротамъ) Осокинъ, за мной! Распоряженіе произойдетъ.

(Уходитъ. Осокинъ слдуетъ за нимъ. На сцен остаются Артамонъ, Матpeшa, Копейкина, которая держится въ сторон, гуляя у стны и стараясь услыхать, о чемъ говорятъ Артамонъ и Матреша)

МАТРЕША.

Говорила,— лучше ухать изъ дома его… Видишь, что выходитъ…

АРТАМОНЪ.

Что выходитъ?

МАТРЕША.

Неспокойствіе какое… Что это за жизнь?

АРТАМОНЪ.

Теб все покою хочется… Ну, едва ли ты со мной его дождешься. Чмъ дальше отъ меня будешь, тмъ лучше теб будетъ… Я покою больше всего боюсь…

МАТРЕША.

Цлыми днями ругаешься… И чмъ ты недоволенъ, никакъ догадаться не могу… Скажи мн: чего теб надо? (Пауза) я тебя стала бояться… Какъ-то ты сразу, вдругъ перемнился. Почему? Мной недоволенъ? Ну, я переду съ ребенкомъ куда-нибудь, оставлю тебя одного… Хочешь, чтобъ такъ было? Я сдлаю…

АРТАМОНЪ.

Ты тутъ не при чемъ…

(Пауза)

МАТРЕША.

Ухать бы отсюда…

АРТАМОНЪ.

Я уду… Я далеко уду…

МАТРЕША.

Вдь я не держу тебя: позжай, куда хочешь…

АРТАМОНЪ.

Еще бы держала… Меня держать нельзя, и никто и можетъ.

МАТРЕША,

Тише говори,— народъ… Копейкина у стны ходитъ… (Пауза) Если нужно теб, я уду, одна буду жить…

АРТАМОНЪ.

Говорю, ты тутъ не причемъ… Мн все равно, какъ тамъ выйдетъ — одна, не одна… Не въ этотъ штука…

МАТРЕША.

А въ чемъ-же?

АРТАМОНЪ.

Большой жизни мн хочется… Я не согласенъ жить, какъ люди живутъ. Не хочу. Лучше ничего не надо… Поняла?

МАТРЕША.

Нтъ… Какъ же жить не такъ, какъ люди живутъ? Этого нельзя…

АРТАМОНЪ.

Искать надо… жизни другой искать… И въ этомъ исканіи, можетъ быть, настоящая жизнь и есть… Ддъ мой вс вры перепробовалъ, ни одну не нашелъ по сердцу и свою выдумалъ, Сусловскую… Вотъ и я свою найду… Мн безъ этого никакъ жить нельзя… Не понимаешь ты этого… Теб кажется, что я тобой недоволенъ и сержусь на тебя, а этого нтъ. Ей-Богу, нтъ!.. Я уважаю тебя… А сержусь я на всхъ, и недоволенъ я всми людьми… И, главнымъ образомъ, за то, что они изъ жизни помойную яму устроили, одно безсмысліе, и стойла для себя везд понадлали… Отецъ, вотъ, имъ новыя строитъ… радъ, что люди такіе…

МАТРЕША.

Это ты такъ все говоришь… Ты мной недоволенъ… Я это чувствую, чувствую сердцемъ…

АРТАМОHЪ

(задумавшись).

Выходитъ, что и чувства, какъ мысли, есть короткія и слпыя…

МАТРЕША.

Опять недоволенъ… Что ни скажу, все не такъ…

(Пауза)

АРТАМОНЪ.

Водка дома у насъ есть?

МАТРЕША.

Вдь ты далъ слово Елен Егоровн не пить…

АРТАМОНЪ.

Ну, ладно… Ты не говори ей… Есть водка?

МАТРЕША.

Нтъ.

АРТАМОНЪ.

Сходи купи… (Вынимаетъ кошелекъ)

МАТРЕША.

Не пойду!.. Ни за что не пойду! Не надо теб водку пить… Вредно…

АРТАМОНЪ.

И удивительно, право, какъ люди свою шкуру берегутъ!.. Я самъ пойду, куплю… (Встаетъ)

МАТРЕША.

Не ходи! Не пущу я тебя.

АРТАМОНЪ.

Меня не пускать нельзя… Запомни это…

(Уходитъ въ ворота. Матреша склоняется надъ столомъ и украдкой вытираетъ слезы. Пауза. Подходить Копейкина)

КОПЕЙКИНА.

Хотите умный совтъ послушать?

МАТРЕША.

Какой совтъ?

КОПЕЙКИНА.

Пропавшая ваша жизнь, если не послушаете меня.

МАТРЕША.

Вы ходили тутъ и подслушивали?..

КОПЕЙКИНА.

Чего подслушивать? Вс знаютъ, какъ вы живете… Мн жалко васъ, хочу совтъ вамъ дать… Я въ жизни все видла, все испытала… Была дурой, стала умной, только — жаль — поздно, ухватиться не за что, и молодость прошла… А была я покрасиве васъ…

МАТРЕША.

Я ничего отъ васъ не хочу… Оставьте меня…

КОПЕЙКИНА.

Мн жалко васъ… Пропадете!.. Много нашей сестры пропадаетъ изъ-за мужей… А вашъ такой, что хуже моего… Разв можно на него положиться? Плюньте на него — совтую! Послушайте меня: ступайте сейчасъ къ старику,— такъ и такъ, молъ, простите за все и обезпечьте маленькаго Суслова… Проститъ старикъ,— онъ спитъ и видитъ, говорятъ, внученка имть… И еще въ домъ къ себ возьметъ… Вдь онъ одинъ живетъ… Ступайте!.. Спасибо мн скажете… вкъ будете благодарить…

(Матреша встаетъ и идетъ къ крыльцу. Изъ воротъ выходитъ Осокинъ)

КОПЕЙКИНА.

Что ужъ больно гордо себя держите? Разговаривать не хотите? Можетъ быть, хуже меня будете нищей. Я какая ни-на-есть, а вн закона дтей не рожала. Мой папаша хотя и парикмахеръ, но никогда-бы этого не допустилъ бы…

МАТРЕША.

Вы напрасно обидлись на меня… Я просто не хочу слушать вашихъ совтовъ… (Входить на крыльцо)

ОСОКИНЪ.

Не обращайте вниманія, Матрена Степановна. У госпожи Копейкиной сердце уязвленное,— ей все кажется, что ее обижаютъ и посягаютъ на ея драгоцнное существованіе.

КОПЕЙКИНА.

Не только уязвленное, а… я уже не знаю, какое… въ клочки разорванное!

ОСОКИНЪ

(обращаясь къ Матреш).

Куда это мужъ ушелъ? Сейчасъ видлъ, прошелъ въ ворота, безъ шапки…

МАТРЕША.

Не знаю… Такъ… должно быть, на улиц постоять…

ОСОКИНЪ

(стараясь понравиться Матреш).

Я все-таки люблю его… Онъ меня не перевариваетъ, а я люблю… И радъ, очень радъ, что старику сейчасъ потасовку задалъ. Слдуетъ! Его-бы въ волостномъ правленіи положить на скамейку и выпороть… Я съ удовольствіемъ всыпалъ бы ему штукъ сто!..

КОПЕЙКИНА.

Лиса… Вотъ лиса!..

ОСОКИНЪ.

Вамъ, Матрена Степановна, не подходитъ называться Матреной Степановной… Вамъ шло-бы имя — Людмила, Татьяна, и еще лучше-бы — Раиса: въ этомъ имени есть что-то райское…

МАТРЕША.

Не къ чему этотъ разговоръ… (Уходитъ)

ОСОКИНЪ.

Ушла… Не везетъ… Совсмъ перестало везти… Чортъ знаетъ, какія женщины стали, даже модистки!.. Бывало, разъ, два — и готово, а теперь ни чорта не выходитъ… Старъ, что-ли, сталъ?

КОПЕЙКИНА.

Пора ужъ угомониться… Я думаю, много погубили нашей сестры… И не стыдно?

ОСОКИНЪ.

Чего-же стыдиться? Горжусь… (Пристально посмотрвъ на Копейкину) Приходите часовъ въ двнадцать сюда…

КОПЕЙКИНА.

Что вы! У меня мужъ умираетъ…

ОСОКИНЪ.

Не умретъ,— онъ сто лтъ будетъ умирать… Въ самомъ дл, приходите — тряхнемъ стариной!..

КОПЕЙКИНА.

Пожалуйста, не смйтесь… Я была очень хорошенькая… На Тверской въ фотографіи моя карточка даже висла…

ОСОКИНЪ.

Я не смюсь… Ей-Богу, серьезно… Мн ваша душа нравится и вообще…

(Входитъ Артамонъ. Копейкина убгаетъ домой. Осокинъ быстро пошелъ къ воротамъ. Встртясь съ Артамономъ, они посмотрли другъ на друга и, молча, разошлись, Артамонъ, оставшись одинъ, вынимаетъ изъ кармана бутылку съ водкой, выбиваетъ пробку, стуча по дну бутылки ладонью, и пьетъ прямо изъ горлышка, сидя на скамейк. Встаетъ и нервной походкой, что-то обдумывая, поглаживая голову, ходитъ по садику, нсколько разъ выпивая изъ бутылки.

Освтились нкоторыя окна — стало совсмъ темно. Клочокъ неба безъ облака, и кажется звздъ на немъ еще больше… Городъ какъ будто бы особенно неспокоенъ: въ обычномъ шум его слышны новые, необычайные звуки.

Елена возвращается откуда-то домой. Входитъ въ ворота и проходитъ ко крыльцу)

АРТАМОНЪ

(сидя на скамейк).

Елена, это ты? (Отбрасываетъ бутылку)

ЕЛЕНА

(вздрагивая).

Ты меня испугалъ. (Подходя къ нему) Наши дома?

АРТАМОНЪ.

Не приходили еще… Я очень радъ, что ихъ не было,— здсь была безобразная исторія… Приходилъ отецъ…

ЕЛЕНА.

Теперь мн все равно, что было здсь и будетъ… Я обрубила. Сейчасъ ду.

АРТАМОНЪ

(растерявшись).

Куда?

ЕЛЕНА.

На югъ…

АРТАМОНЪ.

Зачмъ?

ЕЛЕНА.

Нужно… Я обязана… Не спрашивай,— ничего не скажу… Надо торопиться, пока не пришли наши… Иначе не выбраться. Поздъ отходитъ въ 12 часовъ… Если можешь, дай мн пятнадцать рублей… Я боюсь, что у меня не хватитъ…

АРТАМОНЪ.

Ты не удешь…

ЕЛЕНА.

Не будемъ ни о чемъ говорить. Все кончено… Я обрубила.

АРТАМОНЪ.

Ты не удешь… Тебя не хватитъ на это… Ты вернешься съ первой станціи!

ЕЛЕНА.

Подло удерживать меня… Ты не долженъ!.. Я дала слово хать, и я обязана хать… Я не могу дольше оставаться въ этой квартир! (Показываетъ на окна своей квартиры)

АРТАМОНЪ.

Ты не можешь?.. Зачмъ-же ты помогала меня приковать къ ней? Чтобъ я одинъ задохнулся? Да?

ЕЛЕНА.

Это было необходимо… У тебя не было другого выхода.

АРТАМОНЪ.

Вздоръ!

ЕЛЕНА.

Надо торопиться… Мн нужно взять кой-какія бумаги… (Идетъ ко крыльцу)

АРТАМОНЪ

(хватая ее за руку).

Постой!.. Мн нужно что-то теб сказать… Погоди, я сейчасъ вспомню…

ЕЛЕНА

(подумавъ, ршительно).

Я знаю, что ты хочешь сказать… Я не люблю тебя и уду одна… Больше разговаривать намъ не o чемъ.

АРТАМОНЪ

(растерявшись, какъ ребенокъ).

Я зналъ это, но… Какъ же это? Что-же мн длать?

(Изъ воротъ выходятъ старики Кастьяновы, возвращающіеся изъ гостей)

ЕЛЕНА.

Наши!

КАСТЬЯНОВЪ.

Ты что это, Леночка? Куда собралась?

ЕЛЕНА.

Я на минуту… Мн нужно сходить къ Гофманъ… отнести книгу…

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Нтъ, нтъ, не пущу. Одиннадцатый часъ, на улицахъ тьма оборванцевъ, просто проходу нтъ!.. Пойдемъ ужинать… Напрасно не пошла съ нами,— было очень весело! И квартира у нихъ большая, въ семь комнатъ! (Подходя къ двери) Пойдемте!

ЕЛЕНА

(сходя съ крыльца).

Я сейчасъ приду, мама.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не пущу. Не пущу! Иди домой!…

КАСТЬЯНОВЪ.

Можетъ быть, ей и въ самомъ дл очень нужно, старуха… Гофманъ недалеко живетъ, она скоро придетъ… Только дай слово, что скоро придешь. (Обращаясь къ Артамону) Проводи ее!

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Съ нимъ не пущу… Кухарку возьми…

ЕЛЕНА.

Какія глупости! Никакихъ провожатыхъ не надо… Я одна. (Идетъ и останавливается) Забыла взять книгу.

КАСТЬЯНОВЪ.

Какую? Я принесу сейчасъ…

ЕЛЕНА.

Я сама.

(Входитъ въ квартиру. Старики идутъ за ней, Артамонъ остается въ неподвижной поз у крыльца, черезъ нкоторое время возвращаются Елена и старикъ Кастьяновъ. Елена спускается съ крыльца)

КАСТЬЯНОВЪ

(стоя на крыльц).

Такъ ты, смотри, не обманывай! Ужинать будемъ ждать…

ЕЛЕНА

(съ напускною веселостью).

Сейчасъ, сейчасъ… Ахъ, какой ты! (Толкая его въ дверь и, смясь, цлуя голову) Пошелъ, пошелъ домой… а то зацлую тебя до смерти!

(Старикъ скрылся за дверью. Что-то оборвалось въ груди Елены… Моментъ колебанія… Освтились окна квартиры… Елена подбжала къ окну и, прячась, заглядываетъ въ него)

ЕЛЕНА

(тихо).

Они умрутъ… Ты будь съ ними… все время будь съ ними… Теб не долго придется здсь быть: они умрутъ.

АРТАМОНЪ.

Ты возвратишься съ первой станціи…

ЕЛЕНА

(не слыша фразы Артамона и продолжая смотрть въ окно)

Папа заводитъ часы… заводитъ часы… Надъ нимъ крыло смерти…

АРТАМОНЪ.

Ты возвратишься съ первой станціи…

ЕЛЕНА.

Никогда… (Отходя отъ окна) Давай пятнадцать рублей…

(Артамонъ, медленно отсчитывая, даетъ деньги)

ЕЛЕНА.

Скорй… Но до позда еще долго… Я успю… Я уже свободна!

АРТАМОНЪ.

Покуда живы они, ты не будешь свободна, гд бы ты ни была!

ЕЛЕНА.

Да… Это жестокая мысль… Отойдемъ подальше, а то насъ могутъ слышать… (Отходятъ къ скамейк. Пауза) Зачмъ мы отошли?.. Намъ нечего говорить… Надо торопиться… Поздъ отходитъ въ двнадцать… Теперь одиннадцатый… Мама, кажется, сказала — одиннадцатый?.. Я ду на югъ… Ты не бросай ихъ… Ты… Я, можетъ быть, теб напишу… (Опять подбгаетъ къ окну) Папа все еще заводитъ часы!.. Какъ долго онъ заводитъ ихъ сегодня!.. Почему такъ долго?.. Мама уже въ капот… Удивительно скоро она надваетъ капотъ! (Подходя къ Артамону) Въ каждое воскресенье пап коробку конфектъ… Я могла только ему давать коробку конфектъ въ каждое воскресенье. Артамонъ!.. (Пауза) Артамонъ, скажи мн что-нибудь! Давай сядемъ… сядемъ… поговоримъ… (Садятся Пауза) Говори… Намъ надо что-то такое сказать… Отъ тебя пахнетъ водкой… Ты опять пилъ водку?

АРТАМОНЪ.

Сегодня случится что-нибудь… А если не случится, я никогда не уйду отсюда…

ЕЛЕНА.

О чемъ ты говоришь?

АРТАМОНЪ.

Когда я не зналъ тебя, у меня были тяжелыя мысли… И когда я узналъ тебя, мысли эти стали легкими и свтлыми… Он не были тяжелы мн… Теперь он опять длаются тяжелыми, и он раздавятъ меня.

ЕЛЕНА.

Я не понимаю хорошо, о чемъ ты говоришь… Теб надо сдлаться человкомъ, надо научиться работать. Я говорю пошлости… Не слушай… Теб подскажетъ сердце, что надо длать. Я врю въ твое сердце. Ты человкъ большой любви…

(Пауза)

АРТАМОНЪ.

Ты дешь по Курской дорог?

ЕЛЕНА.

По Курской… Я уже забыла, что ду… Черезъ два дня я на юг… Увижу море… Я никогда не видала моря… Оно мн представляется грознымъ. Какъ жаль, что это все такъ выходитъ… Мы — друзья и враги… Все равно… (Подбгаетъ къ окну) Должно быть, часы испортились… Папа все еще заводитъ ихъ. Когда я была маленькой, я пугалась, какъ били они по ночамъ… уходила спать къ мам… Но теперь этого нтъ… есть только будущее. Я врю, врю, Артамонъ! Если придется мн умереть, я умру безъ страха… (Отбгая отъ окна) Мама подошла къ окну… Должно быть, услыхала мой голосъ. Скоре… Скоре… (Бжитъ къ воротамъ и останавливается) Копейкинъ… Я не простилась съ нимъ… Надо его повидать. (Вбгаетъ на крыльцо и задумывается, взявшись за ручку двери) Можно и не видать…

АРТАМОНЪ.

Елена, я сейчасъ караулъ закричу на весь городъ… Въ Богородск будетъ слышно!..

ЕЛЕНА.

Глупости… Надо идти. (Спускается съ крыльца) Теперь ужъ пора.

АРТАМОНЪ.

Ты уйдешь, я пойду и убью отца своего.

ЕЛЕНА.

Что за вздоръ?

АРТАМОНЪ.

Если бы не онъ, ты не ушла бы отъ меня. Онъ сдлалъ меня ненужнымъ теб… Онъ… только онъ. Я лишній везд, гд честно, свято и тепло… Да есть ли это? Есть ли? Елена, гд это все хорошее, о чемъ мы съ тобой говорили? Что душу живило, въ восторгъ приводило?.. Вдь мн землю хотлось порой цловать!.. Гд оно? Нтъ, ничего нтъ… обманъ одинъ… Тьма, кругомъ тьма!.. Потомъ другимъ будетъ лучше… А я хочу, чтобы мн было лучше!.. Я закричу сейчасъ… Ей-Богу, Елена, закричу!.. Не могу я жизни переносить… не могу!..

ЕЛЕНА.

Тише… тише… не надо такъ громко… Теперь о томъ, что было, поздно говорить… Врь, какъ я… Прощай!..

АРТАМОНЪ.

Не врю… Ничему не врю… Все обманъ, все иллюзія… Не уходи, ради Бога, не уходи! Ты пойми, я хочу, чтобы мн было лучше!

ЕЛЕНА.

Я не знаю, о чемъ мы говоримъ… Все это не нужно, все лишнее… Я обрубила… я обрубила. (Быстро уходитъ)

АРТАМОНЪ

(слдуя за ней).

Погоди… Я понялъ, что я хочу сказать. Погоди.

(Оба исчезаютъ во тьм передняго двора. Сцена долгое время пуста. Вышелъ изъ крыльца какой-то жилецъ и торопливой походкой прошелъ въ ворота. Большая пауза. Распахивается окно въ квартир Копейкиныхъ, и раздается дрожащій голосъ, безсильный и сильный, тихій и громкій отъ слезъ)

КОПЕЙКИНА

(въ окн).

Кто-нибудь подите сюда!.. Человкъ скончался! Мужъ умеръ!.. Батюшки! (Падая на подоконникъ, въ слезахъ) Родимые!.. Кто-нибудь подите сюда!

(Прислушивается къ тишин садика и, убждаясь, что никого нтъ, отбгаетъ отъ окна. Гд-то въ другой квартир отворилось окно, выглянула голова въ турецкой феск, и опять закрылось окно… Пауза.

Выбгаетъ испуганная, потрясенная смертью отца, Таня. Какъ кошка по крыш горящаго домика, мечется по садику, ни въ чемъ не отдавая себ отчета… И очутившись у дерева, склоняется на стволъ его, испуганными глазами глядитъ на окна своей квартиры и шепчетъ)

ТАНЯ.

Папочка… Папочка… Папочка!

(Вбгаетъ Артамонъ и останавливается у воротъ. Таня пугается его и убгаетъ домой. Артамонъ, помимо своей воли, кмъ-то толкаемый, повернулся на мст и пошелъ, смотря въ землю, къ лвой стн… Натыкается на стну, прижимаетъ къ ней лобъ и стонетъ сквозь зубы, задерживая въ себ крикъ. Пауза.

Въ квартир Кастьяновыхъ отворяется окно… Показывается въ окн старикъ и прислушивается къ тишин садика…

Спустя немного, къ нему подходитъ старуха и спрашиваетъ)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Идетъ?

(Прислушивается къ тишин)

Занавсъ.

Сборникъ редакціи ‘Знаніе’ за 1907 год. Книга пятнадцатая. С.-Пб,1907

Читайте также: