Среди дикарей.
Среди дикарей.
Біографическій разсказъ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
Среди дикарей, Окс Виктор Борисович, Год: 1906
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Раннимъ утромъ 8 сентября 1871 года русскій корветъ ‘Витязь’, идя подъ парами, разскалъ спокойныя воды Тихаго Океана. Послднія отмтки положенія судна на карт, сдланныя въ предшествующую вахту, показывали, что корветъ приближается къ берегамъ Новой Гвинеи.
Смнившійся вахтенный начальникъ, молоденькій мичманъ, сказалъ своему преемнику:
— Вы, пожалуй, и берегъ откроете {т. е. замтите — на морскомъ жаргон.} до конца вахты!
— То-то Николай Николаевичъ будетъ радъ,— отвтилъ новый вахтенный начальникъ.— А страшно за него.
— Страшно,— подтвердилъ мичманъ.
— Главное, человкъ необстоятельный. На этакое дло пошелъ, а ничего то у него нтъ. Ни людей, ни средствъ. Лодченкой и то не обзавелся. На что онъ разсчитываетъ?
— На себя,— серьезно отвтилъ мичманъ,— и человкъ онъ вовсе не необстоятельный, а положеніе его горькое. Кто его поддержалъ, кто помогъ? Дали ему нужныя средства, чтобъ снарядить экспедицію? Представили въ его распоряженіе людей? Вдь нтъ! Онъ все самъ, все одинъ! И вдь не изъ корысти какой-нибудь, напримръ, золото искать, или факторію основывать…
— Изъ за славы должно-быть?
— И не изъ-за славы,— горячо возразилъ мичманъ,— а изъ чистой любви къ наук.
— Велика польза для науки отъ того, что его заржутъ дикари на другое утро посл того, какъ мы снимемся съ якоря!
— А вотъ Николай Николаевичъ вритъ, что если не обижать дикарей, то и они ничего не сдлаютъ.
— Хоть бы и такъ, юноша, такъ на кой лядъ будетъ онъ сидть между дикарями? Изучать ихъ? Скажите на милость! Жило человчество безъ того, чтобъ вашъ Николай Николаевичъ мрилъ папуасскіе носы и затылки, и впредь, смю думать, прожило бы не хуже!
— Какъ вы можете такъ говорить!— съ обидой въ голос вскричалъ молоденькій мичманъ,— нельзя все измрять пользой для желудка! Вы не видите пользы отъ научныхъ трудовъ нашего спутника…
— А вы, небось, видите?
— А я вижу, да и весь образованный міръ видитъ! Польза науки не только въ томъ, что можетъ быть непосредственно, сейчасъ же примнено въ жизни людей.
— Ну, такъ хоть впослдствіи! А какая польза намъ съ вами хоть впослдствіи будетъ отъ работъ Николая Николаевича?
— Вы не дали мн досказать,— возразилъ мичманъ,— дло вовсе не въ той польз, о которой вы говорите, теперь ли она получится, или позже — это все равно. Дло въ наук, въ ней самой! Вы подумайте, что былъ міръ до завоеваній науки, что были люди? Безъ науки мы были бы какъ т самые дикари, о которыхъ вы только что презрительно отзывались. Мы бы, по-прежнему, врили, что земля плоска, какъ блюдечко, и что подъ нею три кита, что солнце ходитъ вокругъ земли, и мало ли во что! Безъ науки мы бы не стояли съ вами на мостик судна, которое бжитъ по вод, какъ живое, повинуясь своей могучей паровой машин. А главное, безъ науки мы бы давно съ вами вцпились другъ другу въ горло! Наука облагораживаетъ человка, рождаетъ и питаетъ въ немъ высшіе запросы! Благодаря наук человкъ перестаетъ быть звремъ и приблизится нкогда къ Богу!
— Хорошо сказано, юноша!— воскликнулъ сзади собесдниковъ чей-то мягкій и нжный голосъ.
На мостикъ поднялся тотъ, изъ за котораго спорили офицеры, какъ спорила изъ-за него вся каютъ-компанія, причемъ вся молодежь высказывалась ‘за’, а вс моряки постарше — ‘противъ’. Это былъ молодой путешественникъ, имени котораго суждено было въ недалекомъ будущемъ прославиться на весь свтъ: Николай Николаевичъ Миклуха-Маклай.
На видъ ему было лтъ 25—26. Это былъ человкъ небольшого роста и худой, словно онъ только что всталъ съ постели посл долгой и тяжкой болзни. Но стоило попристальне взглянуть въ его тихіе, спокойные глаза, на его блый, ясный лобъ подъ густою шапкой вьющихся волосъ, чтобы почувствовать въ этомъ маленькомъ и хрупкомъ тл несокрушимую силу характера, силу твердой, сознательной воли и ничмъ не смущенной яспости духа.
Неотразимой прелестью вяло отъ этой небольшой и тонкой, изящной фигуры. Движенія его были медленныя, но увренныя: походка неторопливая, но твердая, голосъ негромкій, но ясный. Красивымъ его-бы, пожалуй, никто не назвалъ, но трудно было поглядть на это лицо, и не заглядться… Недаромъ вся молодежь на ‘Витяз’ была влюблена въ своего гостя.
Николай Николаевичъ Миклуха-Маклай былъ родомъ изъ дворянъ Черниговской губерніи. Его праддъ, казакъ, отличился при взятіи Очакова. Отецъ его былъ мирный помщикъ, хозяйничавшій въ своемъ небольшомъ имніи Рождественскомъ, около города Боровичей, Новгородской губерніи. Здсь, въ іюл 1847 года, и родился будущій путешественникъ. Дтство его протекло мирно и невозмутимо въ родной деревн. Игры на открытомъ воздух вмст съ деревенскими ребятами, утреннія купанья въ студеной рк, ночевки въ пол, у костра, съ лошадьми ‘въ ночномъ’,— все это закалило слабенькое на видъ здоровье ребенка и сдлало его тмъ выносливымъ подвижникомъ науки, дла котораго изумили весь цивилизованный міръ. Эта ранняя пора его жизни навсегда оставила въ его душ два качества, любовь къ природ и смлую предпріимчивость.
Смерть отца отдляетъ дтство Миклухи-Маклая отъ его отрочества. Его увезли изъ деревни въ Петербургъ и отдали въ Анненскую нмецкую школу, а потомъ въ Петербургскую 2-ую гимназію. Тогда ему было 11 лтъ.
Гимназіи Миклуха-Маклай не кончилъ. Живой и любознательный умъ юноши не могъ удовлетвориться тми обрывками разрозненныхъ знаній, которые ему подносила гимназическая учоба. Онъ рвался въ университетъ и поступилъ туда вольнослушателемъ, выступивъ изъ шестого класса гимназіи. Но и въ университет Миклуха-Маклай пробылъ недолго. Скоро изъ-за студенческихъ безпорядковъ онъ принужденъ былъ выступить изъ университета. Жажда учиться была въ немъ слишкомъ велика, чтобы онъ могъ ждать. Нетерпливо стремился онъ къ знанію, наука увлекала его съ такой силой, что, несмотря на свои молодые годы и скромныя средства, Миклуха-Маклай ршилъ хать за границу и тамъ продолжать свое такъ неудачно начатое образованіе. Онъ выбралъ Германію, въ университетахъ которой шла въ т годы оживленная и страстная разработка естественныхъ наукъ. Цлое созвздіе профессорскихъ звздъ первой величины украшало въ т годы нмецкія кафедры. Послдовательно, мняя по установившемуся обычаю нмецкихъ студентовъ университетъ за университетомъ, Миклуха-Маклай перебывалъ въ Гейдельберг, въ Лейпциг, въ ен. Онъ слушалъ курсы такихъ первоклассныхъ естествоиспытателей, какъ Гельмгольцъ, Бунзенъ, Кирхгофъ, Геккель. Онъ числился на медицинскомъ факультет, но постоянно и систематически слушалъ профессоровъ-натуралистовъ, не оставляя, впрочемъ, усердныхъ занятій медициной. Въ исполненіи практическихъ работъ, изготовленіи всякихъ анатомическихъ препаратовъ, зоологическихъ и ботаническихъ матеріаловъ для коллекцій молодой русскій студентъ проявлялъ, столько терпнія упорства и послдовательности, что профессора ставили его въ примръ нмецкимъ товарищамъ. Но это не заставляло талантливаго юношу гордиться и возвышаться, напротивъ, чрезвычайно скромный и застнчивый, онъ стыдился этихъ заслуженныхъ похвалъ и робко прятался за своими ретортами и колбами отъ взглядовъ своихъ знаменитыхъ учителей. И однако, когда прославленный профессоръ Геккель задумалъ предпринять научное путешествіе на Канарскіе острова, онъ выбралъ своимъ спутникомъ и помощникомъ никого другого, какъ скромнаго иностранца Маклая. Это путешествіе — первое путешествіе будущаго знаменитаго изслдователя — совершилось въ 1866 году. Миклуха-Маклай уже тогда обнаружилъ т качества, которыя впослдствіи обезпечили ему такіе успхи на поприщ научнаго изслдованія: неутомимость въ преслдованіи намченной цли, находчивость и смлость, невозмутимое спокойствіе и — это, можетъ быть, самое главное — неисчерпаемый запасъ добродушнаго терпнія.
Съ другой стороны это же путешествіе навсегда ршило участь Миклухи-Маклая. Ставъ лицомъ къ лицу съ природой, которую любилъ и понималъ, какъ немногіе, онъ понялъ, что не достаточно изучать ее по книгамъ и мертвымъ коллекціямъ, но что необходимо непосредственное съ нею общеніе. А Миклуха-Маклай былъ изъ тхъ людей, которые, сознавъ необходимость чего-либо, умютъ достигнуть намченной цли. И съ тхъ поръ научное изученіе живой природы, не при посредств книгъ, но черезъ наблюденіе и опытъ, сдлалось цлью всей жизни молодого естествоиспытателя.
Съ Геккелемъ онъ постилъ, кром Канарскихъ острововъ и Мадеры, еще и Марокко. Въ 1869 г. онъ предпринялъ уже свое первое самостоятельное путешествіе съ научной цлью. Въ то время онъ работалъ надъ сравнительной анатоміей, надъ ученіемъ о сходств и различіи въ тлесномъ строеніи животныхъ. Работы надъ простйшими морскими животными — губками, полипами и т. п.— заставили его объздить вс лучшіе музеи и акваріумы Европы. Но хранилища коллекцій не могли замнить живой жизни. И вотъ Миклуха-Маклай отправился на мсто ловли губокъ, на берегъ Аравіи, къ Красному морю. Здсь, среди всяческихъ лишеній, онъ дятельно занимался любимой наукой и обогатилъ ее цлымъ рядомъ новыхъ наблюденій. Ему пришлось ради этого не мало выстрадать. Не говоря уже о томъ, что приходилось отказывать себ въ самыхъ необходимыхъ, привычныхъ условіяхъ европейскаго комфорта,— но работа подъ палящими лучами тропическаго солнца была сопряжена съ значительными опасностями. И не послдней между ними было подозрительное и враждебное отношеніе къ молодому ученому тхъ полудикихъ арабскихъ племенъ, среди которыыхъ онъ жилъ и работалъ. Чтобъ избжать частыхъ столкновеній, мшавшихъ правильной работ, Миклуха-Маклай переодлся арабомъ, обрилъ, какъ мусульманинъ, голову и надлъ чалму. Въ этихъ трудахъ провелъ Миклуха-Маклай около двухъ лтъ. Въ 1871 г. ему удалось получить разршеніе занять каюту на борт русскаго военнаго судна ‘Витязь’, на которомъ онъ сдлалъ отдаленное путешествіе въ Тихій океанъ. Познакомился онъ съ Бразиліей, Патагоніей и островами Тихаго океана. Тогда то родилась въ его голов мысль, осуществленіе которой сдлало его знаменитымъ. Ему захотлось примнить къ изученію жизни и быта дикарей тотъ же пріемъ, который онъ примнялъ при изученіи губокъ: не книги и музеи, а жизнь на мст, среди тхъ, кого изучаешь, вотъ, думалъ онъ, единственный надежный пріемъ. Миклуха-Маклай не скрывалъ отъ себя трудности затяннаго, онъ зналъ, сколько опасностей,— можетъ быть, даже смерть — ждетъ его въ этой смлой попытк, онъ зналъ, какой цной, цной крови и жестокихъ мученій, заплатили многіе европейцы за свое стремленіе проникнуть во внутрь нецивилизованныхъ странъ во всхъ частяхъ свта. Но Миклуха-Маклай врилъ въ то, что дикари все-таки люди, и что если съ ними по человчески же обращаться, то они ничего дурного не сдлаютъ. Пусть исторія путешествій и изслдованій разсказываетъ о безчисленномъ множеств жестокостей, которымъ подвергались европейцы среди дикарей,— она за то разсказываетъ и объ насиліяхъ и обманахъ, которые безсовстные и алчные европейцы чинили надъ бдными дикарями. И Миклуха-Маклай твердо врилъ, что тотъ, кто придетъ къ дикарямъ не съ корыстной цлью въ душ и винтовкой въ рукахъ, а съ добрыми и честными намреніями просвтить и научить, съ привтомъ и лаской на устахъ,— тотъ можетъ ничего не опасаться отъ этихъ невинныхъ дтей природы.
Онъ выбралъ для своего опыта край, который въ то время не былъ еще почти тронутъ европейцами и гд, стало быть, они не успли еще создать себ дурной славы. Этотъ край былъ — малоизвстный, большой островъ въ Тихомъ Океан, недалеко отъ Австралійскаго материка. Командиръ ‘Витязя’ далъ согласіе зайти въ намченную Миклухой гавань, и корветъ направился къ берегамъ ‘Новой Гвинеи’. Миклуха приближался къ своей завтной цли…
Таковъ былъ человкъ, подошедшій къ разговаривавшимъ на мостик ‘Витязя’ офицерамъ утромъ 8 сентября 1871 года.
— Хорошо сказано!— повторилъ онъ.— Надо любить науку, потому что наука — это культура. Знаете ли, что это такое культура?
Офицеры вопросительно на него посмотрли, старшій пожалъ плечами.
— Культура!— сказалъ Миклуха-Маклай, и его ясные глаза загорлись вдохновеніемъ,— культура это путь оттуда, куда мы идемъ, къ тому, откуда мы вышли! А ну, разгадайте-ка мою загадку, друзья милые!
И Миклуха-Маклай засмялся радостнымъ, добродушнымъ смхомъ.
— Не угадать?— спросилъ онъ.
— Хитро загадано.— отвтилъ мичманъ.
— Ну, такъ и быть, скажу,— переставъ смяться, воскликнулъ Маклай. Лицо его сдлалось серьезно.
— Мы идемъ на островъ Гвинею, страну дикую и нетронутую геніемъ человка, это то, чмъ мы были когда-то. А идемъ мы изъ Европы, изъ отечества образованности и торжества человческаго генія, это то, чмъ будетъ нкогда Новая Гвинея. А культура, культура — это путь отъ дикости и безсилія къ образованности и побд надъ природой. Понимаете ли вы теперь,— обратился онъ вдругъ къ лейтенанту,— почему я интересуюсь папуасами?— Ужъ простите, я вдь давно у трапа стоялъ, весь разговоръ вашъ подслушалъ. Папуасы — это наше прошлое, это мы сами въ каменномъ вк, это наши пращуры. Изучить ихъ — значитъ изучить источники нашего развитія.
— Не зарзали бы васъ эти источники и не посадили бы на вертелъ, какъ барашка,— сказалъ лейтенантъ.
— Людодовъ на Новой Гвине нтъ, это сказка,— отвтилъ Маклай.— А если и есть, то зачмъ имъ сть меня, когда я не стану ихъ врагомъ. Даже людоды Новой Зеландіи дятъ только враговъ.
— А Кукъ?— воскликнулъ лейтенантъ.
— Онъ пришелъ къ нимъ, какъ врагъ съ оружіемъ въ рукахъ, а его люди… они держали себя, какъ…
— Какъ настоящіе дикари, — смясь, вставилъ мичманъ.
— Нтъ, хуже,— серьезно отвтилъ Маклай,— дикари на подобное не способны.
Въ это время вахтенный на бак увидлъ землю. Миклуха сошелъ съ мостика, куда поднимался командиръ корвета капитанъ Назимовъ. На палуб началось то движеніе, суетливое на видъ, но въ дйствительности полное порядка, которое предшествуетъ всякому маневру. ‘Витязь’ готовился войти въ гавань. Это была бухта Астролябіи.
Новая Гвинея открыта очень давно, хотя все еще мало изслдована. Еще въ 1515 году флорентинецъ Корсали писалъ о какой-то большой земл, расположенной въ Тихомъ океан къ востоку отъ Молуккскихъ острововъ. Очень вроятно, что въ этомъ описаніи рчь шла именно о Новой Гвине. Но по большей части историки считаютъ что открылъ этотъ островъ португалецъ Мензесъ. Но ни Мензесъ, ни постившіе посл него эти воды путешественники не изслдовали даже окружности острова, даже имя ему было дано только шестнадцать лтъ спустя испанцемъ Ретисомъ. Однако и Ретисъ не зналъ въ точности, что это за земля, которую онъ окрестилъ Новой Гвинеей, имя въ виду нкоторое сходство между туземцами и черными обитателями настоящей, африканской Гвинеи. Онъ не зналъ даже, что его крестникъ — островъ, онъ считалъ его оконечностью Австраліи. Только въ 1606 году испанецъ Торресъ доказалъ, что между Новой Гвинеей и материкомъ струятся воды Великаго океана: несмотря на подводные камни и мели, онъ отважно провелъ свое судно черезъ проливъ, понын носящій его имя. Но человчество не тогда же узнало объ этомъ первостатейномъ географическомъ открытіи, а имя отважнаго мореплавателя 160 лтъ почти не было извстно никому на свт. Произошло это потому, что испанскіе колоніальные чиновники, невжественные и равнодушные къ наук, занятые только выжиманіемъ податей изъ мстнаго населенія, да подавленіемъ постоянныхъ возстаній,— не сумли оцнить важность присланнаго какимъ-то неизвстнымъ кормчимъ Торресомъ донесенія и преспокойно погребли его въ манилльскихъ архивахъ. Тамъ пролежало оно столько времени, что его смлый авторъ усплъ состариться и умереть въ бдности и неизвстности, ничмъ не вознагражденный за свои труды и отвагу.
Только въ 1762, когда англичане взяли столицу Филиппинскихъ острововъ, замчательное открытіе было извлечено изъ-подъ архивной пыли, а имя Торреса окружено заслуженной славой. Вскор посл этого знаменитый Кукъ, по слдамъ забытаго испанца, прошелъ Торресовымъ проливомъ, и истинное географическое положеніе Новой Гвинеи навсегда сдлалось достояніемъ науки. Вслдъ за этимъ начался рядъ путешествій для изслдованія береговъ Новой Гвинеи. Однако вс они не шли дальше простого выясненія географическихъ очертаній острова, понемногу принявшаго на картахъ свой истинный видъ, но оставшагося, въ сущности, столь же неизвстнымъ, какъ во времена Торреса. А между тмъ уже одно знакомство съ берегами Новой Гвинеи общало дать много интереснаго. Такъ близко отъ безплодной и пустынной Австраліи — этотъ островъ былъ совершенно инымъ міромъ: плодороднымъ и богатымъ. Тотъ источникъ жизни, котораго не хватаетъ Австраліи,— вода — находится въ изобиліи на Новой Гвине. Омываемая со всхъ сторонъ моремъ, изрзанная глубокими заливами, задерживающая въ неб дождевыя тучи своими высокими вершинами,— Новая Гвинея превосходно орошается. Ея рки, въ противоположность австралійскимъ, очень значительны. Он обезпечиваютъ Новой Гвине достаточное количество влаги для борьбы съ палящимъ солнцемъ экватора. На Новой Гвине не извстны ни зимнія стужи, ни лтнія жары Австраліи. Правильные втры, пассаты и муссоны, обезпечиваютъ равномрную смну временъ года. Растительность Новой Гвинеи очень обильна. На запад преобладаютъ мускатныя деревья, на восток — акаціи и эйкалипты, напоминающіе о близости Австраліи. На склонахъ горъ цлыя саванны волнистыхъ кенгуровыхъ травъ, по берегамъ ручьевъ растутъ хлбное и манговое дерево, панданусъ и кокосовая пальма, много такихъ пальмъ, которыя свойствены только Новой Гвине. Особенно роскошны лса на сверо-запад. Двственныя заросли казауриновъ, корнепусковъ, каррисовъ, могучіе панданусы, похожіе на колонны, стрелиціи, стройная фиговая пальма,— все это, переплетенное ліанами и цвтущими ползучими растеніями, образуетъ непроходимыя чащи, полныя жуткой и чарующей прелести нетронутой человкомъ природы.
Зато населены эти лса немногочисленными и неразнообразными обитателями. Боле тридцати видовъ сумчатыхъ, отъ крупнаго кенгуру до маленькаго вида, величиною съ крысу, кабаны, летучія мыши,— вотъ и все животное населеніе Новой Гвинеи. Есть еще собака динго, замчательная тмъ, что не лаетъ, мясо ея превосходно на вкусъ. Нтъ обезьянъ, нтъ хищныхъ, но зато множество змй и гадовъ. Всего же боле — птицъ. Пернатые жильцы истинные хозяева великолпныхъ лсовъ Новой Гвинеи. Многія изъ нихъ замчательно оригинальны и красивы. Большой черный какаду и, словно для контраста съ нимъ, чудныя райскія птицы, яркое и блестящее опереніе которыхъ длаетъ ихъ, поистин, жаръ-птицами. Малайцы называютъ ихъ ‘птицами бога’, и долго держалась въ ихъ сред легенда о томъ, будто эти птицы вчно летаютъ, никогда, ни на мигъ не отдыхая. Наконецъ, должно быть, съ цлью обезпечить существованіе своимъ красивымъ любимцамъ, природа снабдила Новую Гвинею великимъ множествомъ наскомыхъ.
Населеніе острова состоитъ изъ большого числа народцевъ, весьма различающихся другъ отъ друга строеніемъ тла, цвтомъ кожи, а также и способностями, и нравами. Но преобладаютъ такъ называемые папуасы. Названіе это, будто бы, произошло отъ малайскаго слова ‘пуа-пуа’, что значитъ курчавый: путешественниковъ-малайцевъ, которые попадали въ незапамятныя времена на Новую Гвинею, поражала своеобразная прическа туземцевъ, что и послужило поводомъ къ такому названію. Благодаря преобладанію на Новой Гвине именно папуасскаго населенія многіе географы называютъ и самый островъ — Папуазіей.
Папуасы средняго роста, очень хорошо сложены, гибки и ловки, они замчательные лазуны, причемъ умло пользуются ножными пальцами, соперничая съ обезьянами въ искусств перебираться по деревьямъ. Большая часть папуасовъ иметъ весьма смуглую кожу, но никогда она не лоснится той блестящей чернотой, которой отличается кожа африканцевъ. Черты лица папуасовъ довольно правильны, брови хорошо очерчены, глаза большіе и оживленные, ротъ большой, губы довольно толстыя, но опять-таки нтъ той выпяченности верхней губы, которая безобразитъ негровъ. У папуасовъ северо-западнаго полуострова, гд сохранилась еще чистая порода этихъ дикарей, носы длинные, заостренные. Интересно, что папуасскіе художники сохраняютъ эту черту на тхъ рисункахъ, которыми украшаютъ дома и суда.
Любопытно обратить вниманіе на эту подробность. Она повторяется у художниковъ всхъ временъ и народовъ: они тщательно сохраняютъ въ искусств черты чистаго типа своей національности даже тогда, когда въ жизни эти черты начинаютъ теряться.
Голова папуасовъ покрыта густыми и столь курчавыми волосами, что похожа на руно. Одежды многіе изъ нихъ вовсе не носятъ, а т, что носятъ, довольствуются передникомъ изъ древеснаго луба или юбкой изъ растительныхъ волоконъ, иные же обходятся пояскомъ изъ тростника, къ которому прившана раковина или листъ. Татуировка очень распространена, хотя нельзя сказать, чтобы она была обязательна. Она состоитъ изъ нарзовъ и выжиганій, образующихъ узоры и арабески, иногда очень красивые, часто причудливые. У папуасовъ очень развито франтовство, они хотятъ и стараются нравиться, прибгая для этого къ множеству украшеній, нердко, на взглядъ европейца, безобразящихъ больше, чмъ украшающихъ. Все идетъ въ ходъ для этой цли: бамбуковыя гребенки въ прическ, палочки, продтыя черезъ носовую перегородку, серьги изъ костей, бамбука, раковинъ или блестящихъ перьевъ, ожерелья, браслеты на рукахъ и ногахъ изъ рыбьихъ позвонковъ и даже изъ человческихъ зубовъ, наконецъ, кром татуировки или взамнъ ея, яркое раскрашиваніе всего тла.
Дикость папуасовъ, особенно въ то время, къ которому относится нашъ разсказъ, была совершенная: они не знали еще употребленія металловъ, не умли добывать огня и лишь недавно научились имъ пользоваться. Если случалось ему погаснуть въ одной хижин,— ея обитатели должны бы одолжаться углями въ другой, если, по возвращеніи изъ экспедиціи, во всей деревн не находилось головни, то за нею обращались къ сосдямъ. Ихъ орудія были чрезвычайно первобытны: для выдлки острыхъ предметовъ они пользовались рыбьими костями, заостренными камнями да осколками обсидіана, которые такъ тверды и гладки по мсту надкола, что съ успхомъ могутъ замнить клинокъ. Часть племенъ еще не знала никакого земледлія, т же, которые воздлывали землю, довольствовались растеніями, требующими наименьшаго труда и искусства: они сажали саговыя пальмы по влажнымъ мстностямъ, окружали свои поселки банановыми деревьями, сяли маисъ, таро, табакъ.
Понятно, никакой промышленности папуасы не знаютъ. Но нкоторыя искусства развиты среди нихъ: они хорошіе рзчики и чеканщики. Матеріаломъ для художественныхъ произведеній имъ служатъ бамбукъ, кости, листья банана, лубъ и доски. Инструменты ихъ, какъ сказано, очень первобытны. Тмъ не мене они достигаютъ поразительнаго изящества, обнаруживая большой вкусъ и артистическое чутье. Они вырзываютъ даже цлыя статуэтки, изображающія знаменитыхъ предковъ и вождей, эти статуэтки называются ‘телумъ’. При помощи гравернаго и ваятельнаго искусства они умудряются вести даже нчто врод лтописей, запечатлвая въ рисункахъ на листьяхъ и въ рзьб на скалахъ событія изъ жизни племени.
Жилища папуасовъ строятся на сваяхъ, на берегу моря и даже въ самомъ мор. Во время прилива приморскія деревни похожи на вышедшій изъ воды причудливый рифъ. Неровныя сваи, вколоченныя въ илистое дно, поддерживаютъ помостъ изъ бревнышекъ и ліанъ, грубо сглаженныхъ каменными топорами, въ центр такого помоста, на глин, находится очагъ. Самая хижина состоитъ изъ жердей, покрытыхъ тростникомъ и связанныхъ ліанами. Кругомъ такого дома идетъ веранда, на которой играютъ дти и располагаются рыболовы. А улицами, соединяющими дома, являются тоненькія жерди отъ одной веранды къ другой, по которымъ папуасы безстрашно перебгаютъ изъ конца въ конецъ деревни, обхватывая гнущееся дерево своими голыми ступнями. А между тмъ, такой способъ сообщенія представляетъ немалую опасность: подъ хижинами плаваютъ въ изобиліи крокодилы. Одна изъ хижинъ деревни устраивается попросторне: это общественный домъ, который служитъ и храмомъ, и рынкомъ.
Постоянная близость моря заставила папуасовъ, несмотря на всю первобытность ихъ орудій, очень изощриться въ искусств кораблестроенія. Ихъ лодки чрезвычайно изящны, подвижны и легко управляются. Нкоторыя такъ велики, что имютъ до шести парусовъ, сработанныхъ въ вид цыновокъ изъ луба саговой пальмы. Укрпляются эти паруса на двухъ вертикальныхъ мачтахъ, вколоченныхъ въ борта, образуя нчто, врод ширмъ. На ладьяхъ по-меньше бываетъ одинъ только парусъ, вдвое выше своей мачты, овальный по форм, но съ вырзомъ наверху, что длаетъ его похожимъ на два заостренныхъ рога: барка несется по морю, какъ какое-то дивное морское чудовище, какой-то гигантскій рогачъ. Въ дурную погоду папуасы связываютъ по нсколько лодокъ вмст, образуя одну плавучую массу, которая по вол волнъ то поднимается, то опускается, но никогда не перевертывается. Даже своимъ маленькимъ выдолбленнымъ изъ цльнаго ствола дерева челнокамъ папуасы придаютъ большую устойчивость, достигая этого слдующимъ способомъ: поперекъ челнока помщаютъ легкую платформу или такую платформу укрпляютъ двумя жердями такъ, что она скользитъ по вод параллельно челноку и мшаетъ ему опрокинуться. Вс эти данныя, ловкость въ искусств и въ кораблестроеніи, заставляютъ думать, что папуасы способны къ развитію, къ культур, и только полная оторванность отъ всего человчества до самаго послдняго времени обрекала ихъ на совершенную дикость. Ихъ характеръ и нравы тоже подтверждаютъ такое мнніе. Эти дикари миролюбивы и честны. Съ женщинами они обращаются уважительно, съ дтьми кротко, рабовъ у нихъ почти нтъ, а т немногія племена, которые имютъ невольниковъ, не длаютъ различія между ними и остальными членами семьи. Религіи, какъ мы понимаемъ, это слово, у папуасовъ нтъ, ее замняетъ почитаніе предковъ. Такъ что и религіозные обряды вс сводятся къ похороннымъ церемоніямъ. Эти церемоніи, смотря по племенамъ, очень разнообразны. Одни погребаютъ покойниковъ тотчасъ по наступленіи смерти, сопровождая тло въ землю цвтами при заунывномъ пніи. Другіе ждутъ, пока трупъ высохнетъ отъ огня или времени. Наконецъ, у нкоторыхъ кости раздляются между родными и друзьями покойнаго: сынъ украшаетъ свое плечо челюстью отца. Одинъ изъ наиболе распространенныхъ обычаевъ, это вырзываніе ‘карваровъ’, т. е. фигурокъ, изображающихъ умершихъ. Когда человкъ умираетъ, его карваръ втыкаютъ въ его могилу рядомъ съ его оружіемъ. Могила съ карваромъ длается мстомъ религіознаго поклоненія для его дтей. Хижины и суда, служащія храмами, наполнены изображеніями предковъ.
Много споровъ вызывалъ вопросъ, есть ли между папуасами — людоды. Нкоторымъ племенамъ, напримръ, жителямъ Анбербакена на свер острова приписывался даже ужасный обычай подать собственныхъ дтей, оставляя только по два на каждую семью, Въ людодств обвиняли еще жебаровъ, живущихъ южне, и нкоторые другіе народцы Новой Гвинеи. Но прочно этотъ фактъ не установленъ, хотя, повидимому, его склоненъ допустить для нкоторыхъ племенъ даже знаменитый географъ Реклю. Несомннно, однако, что если людодство и существуетъ кое гд на Новой Гвине, то человческое мясо даже у этихъ народцевъ не служитъ обычной пищей, а скоре иметъ значеніе, какъ элементъ религіозныхъ обрядовъ. Это особенно видно на примр дикарей съ острова Ароэ, расположеннаго къ югу отъ Новой Гвинеи: здсь туземцы дятъ собачье мясо, вруя, что оно навсегда сохранитъ ихъ мужественными и сильными, для большей же врности они примшиваютъ къ своимъ плиткамъ изъ саго нкоторыя части тла своихъ родителей. Тамъ, гд съ наибольшей вроятностью географы указываютъ на существованіе людодства, тамъ тоже рчь идетъ не о систематическомъ, постоянномъ убійств людей для ды, а о поданіи труповъ павшихъ въ битв враговь. Этотъ обычай иметъ въ основ то же врованіе, что и обычай островитянъ Ароэ: какъ т надются этимъ способомъ унаслдовать доблесть и силу своихъ отцовъ, такъ и эти разсчитываютъ воспріять храбрость павшаго въ битв отважнаго врага. Какъ бы то ни было, если даже среди нкоторыхъ племенъ Папуазіи еще сохранились какіе нибудь остатки людодства, то этотъ обычай не характеренъ для населенія всего острова. Да и т папуасы, которыхъ обвиняютъ въ людодств, вовсе не кровожадные и необузданные злоди, врод сказочныхъ людодовъ, всегда готовыхъ наброситься на перваго встрчнаго и пожрать его. Если они и употребляютъ иногда эту странную и отвратительную пищу, это не мшаетъ имъ быть добродушными и привтливо принимать отважившихся постить ихъ гостей — европейцевъ.
‘Витязь’ застопорилъ машину и отдалъ якорь. Шлюбка для Миклухи-Маклая уже дрожала на мелкой зыби прилива, но еще не была отцплена отъ концовъ, державшихъ ее на блокахъ. Матросы открывали бортъ, чтобы выбросить трапъ. Въ то же время надъ кормою корвета взвился блый андреевскій флагъ.
Путешественникъ и офицеры ‘Витязя’ стояли у борта корабля и разглядывали берегъ. Онъ былъ окаймленъ полосою густой растительности, глубже видны были зеленвшіе луга, Кое-гд пробгали, серебрясь подъ утреннимъ, солнцемъ, извилистыя рчки, падавшія въ море пнистыми каскадами. Вдали рисовался горный хребетъ. Острыя пики и зубчатыя вершины уходили въ облака. Не было видно ни жилищъ, ни какихъ либо слдовъ человка.
— Пора,— сказалъ Миклуха-Маклай, направляясь къ трапу.
— Постойте,— остановилъ его капитанъ Назимовъ,— посмотрите.
Онъ передалъ Маклаю бинокль.
Изъ лсу выступала процессія черныхъ нагихъ людей съ курчавыми волосами… Впереди шелъ начальникъ, какъ можно было догадаться по пик, которую онъ держалъ въ рук и по яркимъ перьямъ, которыя украшали его голову. За нимъ шли шесть человкъ въ рядъ, которые несли кокосовые орхи. Затмъ два дикаря несли двухъ рыжихъ маленькихъ собакъ.
— Это депутація,— сказалъ Назимовъ.
— Больше похоже на жертвоприношеніе,— возразилъ мичманъ.
— Жертвоприношеніе и есть,— подтвердилъ Миклуха-Маклай.
— А что вы думаете, — смясь сказалъ лейтенантъ, смнившій въ это утро мичмана на вахт, — вдь они, чай, никогда не видали парохода. Мы должны имъ казаться сверхестественнымъ явленіемъ. Богами, чего добраго!
— Можетъ быть, чертями!— воскликнулъ мичманъ.
— Смотрите, смотрите!— сказалъ Маклай.
Дикари положили на землю орхи, потомъ зарзали собакъ. Не могло быть больше сомннія, что они приняли ‘Витязя’ за какое-то волшебное существо и старались задобрить его своими дарами. Миклуха ршилъ, что нельзя было ждать лучшей минуты для перваго знакомства, и спустился въ шлюбку. Но тутъ произошло неожиданное событіе, сильно повліявшее на дикарей. Машинистъ ‘Витязя’ открылъ клапанъ. Послышался оглушительный свистъ, и черная труба корвета заклубилась парами, какъ вулканъ. Папуасы въ ужас замахали руками и, затыкая уши, бросились кто куда. Черезъ мгновеніе они скрылись въ лсу, берегъ снова сталъ безлюднымъ, какъ въ первый день созданья, и только дв убитыя собаки, да куча кокосовыхъ орховъ свидтельствовали о добромъ намреніи островитянъ умилостивить бога, всплывшаго изъ глубины океана…
У Миклухи-Маклая вырвалось невольное движеніе досады, но онъ тотчасъ же сдержалъ себя: не въ его характер было показывать свое раздраженіе или винить кого-нибудь въ неудач. Къ тому же онъ усплъ сообразить, что механикъ, сидя въ машин, не могъ знать, что творится на берегу. Шлюбка отчалила, увозя Маклая и двухъ его слугъ: шведа Уильсона и мальчика съ острововъ Кука по имени Бой.
Шлюбка быстро подошла къ берегу, Миклуха-Маклай увидлъ туземную пирогу, вытащенную на отмель, а на берегу — тропинку, уходящую въ лсъ. Оставивъ слугъ при шлюбк, Маклай одинъ одинешенекъ и безъ оружія пошелъ по этой тропинк, которая должна была его привести неизвстно куда. Онъ былъ вроятно первымъ европейцемъ, съ тхъ поръ, какъ начались о