ЛЕОНИДЪ АНДРЕЕВЪ
Спасите!
(S. О. S.)
Съ предисловіемъ Вл. Бурцева.
PARIS
Imprimerie ‘Union’, 46, Bd Saint-Jacques
1919
ПРЕДИСЛОВІЕ.
Вл. Бурцевъ.
——
В. Б.
СПАСИТЕ!
(S. О. S.)*)
Статья Л. Н. Андреева.
——
——
——
——
——
——
——
Леонидъ Андреевъ.
Спасите!, Андреев Леонид Николаевич, Год: 1919
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Леонидъ Николаевичъ Андреевъ — одинъ изъ самыхъ замчательныхъ современныхъ русскихъ писателей. Это — глубокій, горячій русскій патріотъ, демократъ, цлые годы энергично боровшійся съ царизмомъ,— другъ союзниковъ, заклятый врагъ большевиковъ и нмцевъ.
Во время войны его пламенныя обращенія къ русскому народу, рабочимъ, крестьянамъ, солдатамъ, его проклятія нмцамъ и большевикамъ не разъ производили въ Россіи потрясающее впечатлніе и расходились въ милліонахъ экземплярахъ. Въ исторіи ныншней, войны и въ исторіи борьбы русскаго народа съ нмцами и большевиками, статьи и воззванія Л.Н. Андреева останутся на всегда, какъ замчательнйшіе документы своего времени.
Мы, русскіе, не можемъ безъ глубокаго волненія перечитывать новое воззваніе Л.Н. Андреева.
Въ немъ Л. Н. Андреевъ выразилъ наши думы, нашу любовь, нашу ненависть, наши ныншнія тревоги и сомннія.
Это — крикъ русскаго патріота, глубоко любящаго свою родину. Онъ видитъ безмрно страдающую родину и въ то же самое время беззавтно вритъ въ ея великое, свтлое будущее.
Мы хотли бы, чтобы то, что пишетъ Л.Н. Андреевъ, прочитали за-границей вс: — и наши друзья и наши враги.
О томъ, о чемъ говоритъ Андреевъ, говоритъ и думаетъ повсюду подавляющее большинство всего населенія Россіи — и особенно, быть можетъ, тамъ, гд царятъ большевики и гд они не даютъ никому свободно говорить.
Въ начал ныншней войны, русскіе клялись вмст съ союзниками бороться съ нмцами до конца. Въ этой войн они пожертвовали многими милліонами жизней своихъ сыновъ. Безъ ихъ помощи у союзниковъ не было бы побды надъ нмцами, и союзники теперь не были бы въ Германіи, а наоборотъ: нмцы-были—бы у нихъ, въ ихъ Париж.
Т русскіе, которые до сихъ поръ остались врны тогдашней своей клятв, ждутъ отъ своихъ союзниковъ выполненія ихъ клятвы.
Мы не хотимъ допустить и мысли, что наши надежды не оправдаются:
Мы вримъ, что союзники, въ конц пропустивши много драгоцннаго времени, пойдутъ навстрчу Россіи въ ея борьб съ наслдниками нмцевъ и царизма — большевиками.
Безъ побды ‘надъ большевиками у самихъ союзниковъ не можетъ быть полной побды надъ нмцами и ныншняя побда союзниковъ, надъ нмцами на дл никогда не будетъ побдой.
Союзники не могутъ спокойно жить, пока не будетъ возстановлена великая, сильная, свободная Россія.
24.III.1919.
P. S. Русскій текстъ статьи Л. H. Андреева былъ давно намъ посланъ, но мы его почему то не получили. Редакціи англійскихъ и французскихъ газетъ по телеграфу четыре раза получали англійскій переводъ этой статьи, но не ршались ее напечатать!
Я не считалъ себя вправ дольше ждать оригинала русскаго текста и далъ въ ‘Общемъ Дл’ переводъ статьи Л. H. Андреева съ англійскаго на французскій языкъ.
Извиняюсь въ этомъ и передъ читателями и особенно передъ самимъ Л. Н. Андреевымъ. Я убжденъ, что ни мои читатели, и самъ авторъ не будутъ обвинять меня за это. Я не считалъ себя вправ доле ждать присылки оригинальнаго текста.
Такіе историческіе документы, какъ ‘S. О. S.’ Андреева, требуютъ того, чтобъ ихъ опубликовывали во время, немедленно, какъ только они попадаютъ въ руки тхъ, у кого есть печатный станокъ.
Разумется, статья Л. Н. Андреева ‘S. О. S.’ будетъ снова нами переиздана по русски, какъ только мы получимъ подлинный ея текстъ.
*) Условныя буквы, которыя посылаетъ телеграфистъ съ тонущихъ кораблей.
Отношеніе союзныхъ правительствъ къ Россіи — или измна, или безуміе!
Или союзники знаютъ, кто эти большевики, которыхъ они приглашаютъ на Принцевы острова для заключенія мира съ истекающей кровью и умирающей Россіей,— и тогда это — простое предательство, отъ другихъ предательствъ отличающееся только своими огромными размрами, но его цль сегодня та же самая, что и во времена Іуды:
Голгофа — для однихъ, тридцать серебрянниковъ — для другихъ!
Или союзники не знаютъ, кто такіе большевики, которыхъ они приглашаютъ на дружеское свиданіе,— и тогда это — безуміе! Безуміе,— потому что посл полутора лтъ царствованія большевиковъ въ Россіи, посл вспышекъ большевизма въ Германіи и въ другихъ странахъ, только безумецъ можетъ не видть и не понять всей силы зла и разрушенія, совершеннаго этими дикарями въ Европ, возставшими противъ ея культуры, ея законовъ и ея моральнаго кодекса.
Да, надо быть безумцемъ, чтобы не понимать простыхъ и ясныхъ дйствій большевизма!
Надо быть безъ глазъ, какъ слпые, или имть глаза и ничего не видть, чтобы не замтить на лиц огромной, искалченной Россіи — убійствъ, разрушеній, кладбищъ, тюремъ, сумасшедшихъ домовъ, чтобы не видть, до чего голодъ и ужасъ довели Петроградъ и — увы!— многіе другіе города…
Надо быть безъ ушей, быть глухимъ, или имть уши и не слышать рыданій, вздоховъ, плача женщинъ, раздирающаго крика дтей, хрипа душимыхъ людей и треска ружейныхъ выстрловъ палачей, всего того, что стало за послдніе полтора года единственной пснью Россіи!…
Надо совершенно не знать разницы и между правдой и ложью, дозволеннымъ и недозволеннымъ, какъ не знаютъ этой разницы помшанные, чтобы не чувствовать смысла большевистской сатурналіи и постоянной ихъ лжи, то безжизненной и тупой, какъ бормотанье пьяницы — лжи ленинскихъ декретовъ,— то звонкой и напыщенной лжи рчей обагреннаго кровью шута Троцкаго, то, наконецъ, лжи безхитростной и наивной, какъ ложь, которою обманываютъ маленькихъ дтей.
И еще: нужно быть совершенно безпамятнымъ, какъ безпомощные больные, лишившіеся разсудка, чтобы забить запломбированный поздъ Ленина, чтобы забыть, что русскій большевизмъ вышелъ изъ утробы германскаго имперскаго банка и преступной души Вильгельма, чтобы забыть Брестъ-Литовскій миръ, задуманный нмецкими агентами, какъ послдняя возможность побды надъ союзниками. Надо быть совершенно безъ памяти, чтобы забыть Пруссію и Галицію, обагренныя русской кровью, забыть Корнилова, Каледина, павшихъ жертвою долга и врности союзникамъ, заботъ адмирала Щастнаго и Духонина, разрушенный Ярославль, молодыхъ юнкеровъ и студентовъ, которые пали, не теряя вры въ Россію и въ васъ, дорогіе союзники, забытъ эти тысячи русскихъ офицеровъ, которыхъ за эту же вру преслдовали, убивали, гнали какъ собакъ, которыхъ вы теперь — о, я знаю, вы длаете это безсознательно!— такъ жестоко оскорбляете своею мягкостью по отношенію къ ихъ убійцамъ и палачамъ.
И какъ верхъ забывчивости надо было забыть, что Вильгельмъ — германскій императоръ — собирался завтракать въ Париж и, если это ему не удалось, а удалось Вильсону, то только потому,— что Вильсонъ могъ безопасно переплыть два океана — океанъ Атлантическій и океанъ русской крови, пролитой въ защиту общаго дла союзниковъ.
И еще: надо быть совершенно лишеннымъ даже чувства порядочности, надо быть совершенно неспособнымъ отличать чистаго отъ грязнаго, какъ умалишенные, которые дятъ объдки вмсто пищи, моются помоями,— чтобы проглотить съ пріятной улыбкой вс оскорбленія, насмшки и пощечины, которыми большевики награждали представителей союзныхъ націй въ Петроград.
Я не смю говорить о Вильсон, который въ отвтъ на свою телеграмму, полную симпатіи къ молодому ‘сговорчивому’ правительству, получилъ хлесткую пощечину отъ Зиновьева. Не смю поэтому, что христіанину и другу человчества это могло только дать поводъ подставить другую щеку, что и произошло на нашихъ глазахъ.
А нападеніе на великобританское посольство? А убійства тамъ? А прокламація, объявившая британскихъ подданныхъ вн закона?
Надо быть, наконецъ, дикаремъ, какъ сами большевики, надо быть морально искалченнымъ, чтобы, имя уши и глаза, разсудокъ и волю, оставаться безстрастнымъ къ безчеловчному поведенію большевиковъ и называть его иными словами, чмъ преступленіе, убійство, ложь и разбой.
Надо быть совершенно лишеннымъ какихъ-бы то ни было человческихъ чувствъ или обладать нравственнымъ чувствомъ идіота или сумасшедшаго, чтобы при вид негодяя, насилующаго женщину, или при вид жестокой матери, мучающей ребенка, назвать это ‘ихъ внутренними длами’ и не вмшиваться подъ предлогомъ, что подобныя дла, кмъ бы они не творились, называются ‘соціализмомъ’ и ‘коммунизмомъ’.
Эти слова — священны для человчества, они обладаютъ силою чаровать человческую душу. Но когда злые скоморохи называютъ именемъ ‘передовой гвардіи китайской революціонной демократіи’ невжественныхъ и низкихъ наемныхъ убійцъ-китайцевъ, надо имть не живую, а мертвую душу, чтобы попасться въ такую жалкую и безстыдную ловушку. Да, именно безстыдную, ибо употребленіе желтыхъ наемныхъ убійцъ, чтобы вырзывать европейцевъ,— вещь до сихъ поръ неслыханная въ аналахъ самыхъ страшныхъ европейскихъ тираній.
И жутко подумать, что Европа больше года всми своими глазами смотритъ на зрлище этихъ экзотическихъ зврей, терзающихъ наше сердце и До сихъ поръ все еще не можетъ опредлить, что это — ‘передовая гвардія демократіи’, или ‘передовая гвардія дьяволовъ’, выпущенныхъ изъ ада, чтобы разрушить нашу несчастную Землю?… Видятъ, и все же посылаютъ приглашеніе на Принцевы острова!
Однако, никто не можетъ допустить, что великими державами управляютъ паціенты изъ Желтаго Дома. Ихъ знаютъ во всемъ мір какъ энергичныхъ людей, проявившихъ такъ много здраваго смысла въ теченіе этой войны, и уваженіе, которое они заслужили даже у своихъ враговъ, длаетъ самую мысль объ ихъ ненормальности не только безсмысленной и недопустимой, но даже оскорбительной.
Но нтъ, нтъ!— они не сумасшедшіе!
Но если это не помшательство, то что же это?
Жизнь не всегда можно уложить въ рамки неумолимой логики.
Вотъ предо мною портретъ Вильсона съ его широкой и откровенной улыбкой. Я вижу ту же улыбку на лицахъ его сотрудниковъ, и тмъ не мене, мн трудно поврить въ искренность этой успокоительной и безпечной улыбки.
Такъ ли ясна душа Вильсона, какъ его черты на портрет? Такъ ли спокойны и смлы мысли Ллойдъ-Джорджа, какъ выраженіе его глазъ? Нтъ ли у нихъ тайнаго страха, колебаній, или безпокойной нершительности, происходящей отъ недостаточно ясныхъ расчетовъ? Если такъ, то нтъ необходимости объяснять случившееся простой измной…
Тогда не имемъ ли мы предъ собою, вмсто классической и страшной фигуры Іуды, не мене классическую, но боле обыденную и общераспространенную фигуру Пилата, умывающаго руки?
Пилатъ зналъ, что Христосъ не виновенъ. Объ этомъ его предупредила его жена. Онъ не былъ ни безумцемъ, ни негодяемъ, онъ былъ только Пилатомъ и, говоря: ‘Я не повиненъ въ крови этого человка!’, онъ умылъ свои руки и послалъ невиновнаго къ Каіаф. Каіафа послалъ его къ Анн, а Анна послала его обратно къ Каіаф.
Это хожденіе Христа отъ одного судьи къ другому съ веревкой на ше, не напоминаетъ-ли оно посылку Россіи на Принцевы острова?
— Иди же Россія, ты дойдешь до самаго креста!
Не повинны въ твоей крови Вильсонъ и Ллойдъ-Джорджъ!
Разв весь міръ не видлъ, какъ они умывали свои руки?
Вс это видли, и многіе даже услужливо поспшили подмести имъ полотенце!
Стоило ли только начинать партію такъ громко, чтобы кончить ее фальцетомъ Пилата? Къ чему было тогда оборонять нейтралитетъ Бельгіи, стать на защиту Сербіи, поставить на ноги милліоны людей, пролить цлый океанъ крови, угрожать Германіи страшнымъ судомъ за ея безчеловчность, плакать надъ Лувэномъ и Лузитаніей, призывать небо въ свидтели, пять лтъ подъ рядъ бить себя въ грудь передъ Богомъ человчества, и кончить умывальной чашкой!…
Міръ ждалъ побды союзниковъ, какъ ждутъ пасхальнаго благовста, какъ ждутъ воскресенія мертвыхъ!
Этого ждали и сами мертвые — т мертвые, цною жизни которыхъ куплена побда.
Люди врили, что съ побдой этихъ благородныхъ джентельменовъ воцарится: правосудье на земл, что миръ, установленный ими, будетъ настоящимъ міромъ, а не началомъ новыхъ мукъ, убійствъ, огня и истребленія беззащитныхъ.
И когда зазвонили колокола побды надъ обагренной кровью землей, сколько несчастныхъ людей увидли зарю надежды и счастья! Какъ почернли и перекосились отъ страха лада убійцъ передъ лицомъ восходящаго закона!
Это были дни волшебной сказки! Измученный и мрачный: Петроградъ улыбался и врилъ въ англичанъ, какъ въ Бога. Это былъ странный и счастливый сонъ, который можетъ привидться только мученикамъ, когда каждый выстрлъ казался выстрломъ изъ англійскаго орудія, и вс бжали къ Нев, чтобы увидть ‘англійскій флотъ, который пришелъ ночью’.
И дрожали убійцы,— и достаточно было бы пугала, похожаго на англичанина, чтобы вся шайка этихъ Каиновъ въ паническомъ страх обратилась въ бгство.
Вы обвиняете съ забавнымъ упрямствомъ Вильгельма, стараго, жалкаго, слабаго. Вы хотите судить его за грхи его народа, и въ то же времи протягиваете руку здоровымъ, молодымъ убійцамъ, чудовищамъ и ублюдкамъ, до сихъ поръ проливающимъ кровъ невинныхъ! И убійца чувствуетъ, что ласкаютъ его руку и его’ ободряютъ!… Онъ не думаетъ уже больше о бгств. Онъ смется надъ нами. Онъ не боится уже больше даже живого англичанина, ибо принимаетъ его за пугало.
Война кончена! Больше не убиваютъ! Долой оружіе! Вотъ т благословенныя слова, которыхъ люди ждали отъ союзниковъ, когда ихъ оружіе украсилось гирляндой побды,— и вмсто нихъ, этихъ словъ струйка тепловатой туманности, которою Вильсонъ поливаетъ горячіе угли!
И кровь! кровь! кровь!
Теперь, какъ и раньше, раздаются выстрлы. Кто то беретъ, кто то сдаетъ города. Кто то избитъ и чье то горло перерзано. Что-то разбито, что то уничтожено…
Со скоростью лсного пожара, раздутаго ураганомъ, распространяется безцльный кровавый бунтъ, стелется надъ землею, вспыхиваетъ-то здсь, то тамъ, разбрасывая искры по сухой трав… И усталая Европа, съ ея нервами, ослабленными пятью годами лишеній, еще не успокоившаяся отъ психическаго возбужденія, созданнаго войною, ея массами, потерявшими душевное равновсіе и легко поддающимся самымъ дикимъ внушеніямъ.
Европа безсильна оказывать сопротивленіе этому пожару. Нершительность и двойная игра, которую играютъ ‘вожди міровой политики’,— мшаетъ имъ занять опредленную позицію, стать на ту или другую сторону и толкаетъ Европу въ смертельные объятія бунта, который задушилъ уже революцію въ Россіи, душитъ ее въ Германіи и завтра, если не сегодня, пролетитъ надъ Европой, а потомъ и надъ Америкой, неся съ собою рзню и грабежи и войну всхъ противъ всхъ.
Сегодня Берлинъ безъ электричества. Завтра въ Лондон не будетъ угля. Еще нсколько недль и можетъ быть станутъ вс желзныя дороги. Нагруженныя хлбомъ суда будутъ задержаны въ портахъ и костлявый голодъ воцарится надъ Европой и смететъ правыхъ и виноватыхъ.
Такъ судьба отомститъ за нарушеніе обтовъ, данныхъ союзниками передъ Богомъ человчества!
Но не къ правительствамъ Согласія, которыя уже сказали свое обидное слово, не къ нимъ обращена моя мольба: ‘Спасите насъ!’ Не къ тмъ, что нарушили обтъ, а къ вамъ, люди Европы, въ чье благородство я врю сегодня, также какъ я врилъ вчера.
Какъ телеграфистъ на тонущемъ судн посылаетъ ночью, когда вокругъ мракъ, послдній призывъ: ‘На помощь! Скоре! Мы тонемъ! Спасите!’ — такъ и я, движимый врою въ доброту человка, бросаю въ пространство и мракъ свою мольбу о тонущихъ людяхъ.
Если бы вы только знали, какъ черна ночь вокругъ! Если бы слова мои могли описать всю густоту этого мрака!
Но кого я зову? Я не знаю!
Разв знаетъ телеграфистъ, кого онъ зоветъ? На тысячу верстъ кругомъ, можетъ быть, море пустынно и ни одна живая душа не услышитъ призыва!
Ночь темна… Можетъ быть, кто-нибудь далеко слышитъ этотъ призывъ, но думаетъ: ‘Зачмъ мн идти туда? Я тоже могу погибнуть!’ И продолжаетъ свой путь…
Ночь темна… И страшно море! Но телеграфистъ вритъ и упрямо зоветъ, зоветъ до послдней минуты, пока не потухнетъ послдній огонь и не замолчитъ навсегда его безпроволочный телеграфъ.
Во что онъ вритъ?— Онъ вритъ въ человчество, также какъ и я. Онъ вритъ въ законъ человческой любви и жизни.
Не можетъ быть, чтобы одинъ человкъ не помогъ другому, когда тотъ погибаетъ! Не можетъ быть, чтобы одинъ человкъ предалъ другого смерти, безъ помощи, безъ попытки помочь! Не можетъ быть, чтобы призывъ на помощь остался безъ отвта!
Кто нибудь долженъ придти! Я не знаю его имени, но я вижу, какъ ясновидецъ, его черты, его душу, родственную моей.
Я чувствую, какъ желаніе помочь напрягаетъ его мускулы, обостряетъ его зрніе, освщаетъ путь его быстрому, ршительному разуму.
Я не для русскаго народа молю о помощи.
Спасти русскій народъ слишкомъ великая задача. Только Богъ властенъ надъ жизнью и смертью его!
Въ эти печальные дни, когда презрніе и смхъ дураковъ стали удломъ великой и въ грязь втоптанной Россіи, я съ гордостью ношу имя русскаго и твердо врю въ будущее и славу Россіи.
Такіе великаны, какъ русскій народъ, не могутъ погибнуть!
И придутъ ли союзныя правительства на помощь Россіи или предоставятъ ей самой выбраться изъ гніющаго болота, все равно: въ назначенный часъ Россія возстанетъ изъ своего гроба, выйдетъ на путь свта и по праву займетъ свое мсто среди великихъ народовъ міра.
По то, что страшно для насъ, смертныхъ людей, чья жизнь длится лишь моментъ, для безсмертнаго и великаго народа не больше, чмъ одно біеніе сердца.
Сотни тысячъ мертвыхъ, нсколько лтъ страданій, что это для Россіи съ ея огромной, неизмримой судьбою?
Нтъ, не помощи для Россіи я прошу у тебя, человкъ, котораго я жду!
Но подумай объ этихъ тысячахъ людей у которыхъ только одна жизнь, жизнью длящаяся одно мгновеніе, которые умираютъ въ невыносимыхъ страданіяхъ, или живутъ, но жизнью худшею, чмъ смерть.
Неважно, что они носятъ имя русскихъ, не важно то, что эти человческія- существа, страдаютъ безъ проблеска свта, какъ если бы они были въ самомъ аду, откуда нтъ возврата и гд силы зла и ужаса неограниченно царятъ надо всмъ.
Ихъ страданіямъ можно еще положить предлы, ихъ шеи можно еще освободить изъ когтей смерти.
Объ ихъ спасеніи я молю человчество.
Другъ! Я не пытаюсь даже разсказать, какъ ужасна теперь жизнь у насъ, въ Россіи, въ нашемъ замученномъ Петроград. Довольно словъ уже было сказано другими и новыхъ словъ не найти на человческомъ язык!
Но, чтобы подвести итогъ этимъ страданіямъ я прибавлю только одно: жертвы умираютъ безъ защиты, а убійцы ходятъ безъ наказанія!
Не страшно умереть или испытывать тягчайшія страданія, когда чувствуешь за собой руку закона, который рано или поздно, учтетъ количество пролитой крови и не приравняетъ ее къ бутылк водки, которую пьяница пролилъ на мостовую.
Не страшно умереть, когда знаешь, что рано или поздно проснется совсть убійцы и осудитъ его. Но невыносимо страдать и страшно умирать, когда преступленіе происходитъ на базарной площади, при свт дня, подъ равнодушными взорами людей и самаго неба, и умирая знать, что у убійцы нтъ совсти, что онъ нался до-сыта, веселъ, богатъ и что подъ прикрытіемъ заманчивыхъ фразъ онъ не только избжитъ наказанія, но заслужитъ уваженіе и честь!
Страшно, когда голодаютъ и умираютъ дти, а сыты убійцы, и Троцтсій вливаетъ въ свою глотку послднюю бутылку молока!
Страшно, когда петроградскія кладбища не вмщаютъ больше покойниковъ, а убійцамъ открыта дорога не только на Принцевы острова, но и по всему свту и, что накраденныя ими богатства дадутъ имъ возможность жить въ теплыхъ краяхъ и въ самыхъ красивыхъ мстахъ на всемъ продажномъ земномъ шар!
Другъ! Тотъ, кого я призываю, подойди ко мн, протяни мн руку!
Я обращаюсь къ каждому отдльному французу.
Пусть, ваши вожди, слабы, пусть, они ошибаются, но тогда поправьте ихъ ошибки и своей силой укрпите и умножьте ихъ силу!
Съ самаго дтства я научился любить и уважать тебя. Въ исторіи, французской жизни я привыкъ находить, великіе примры рыцарства, и благородства. Отъ тебя я узналъ о свобод, равенств и братств. У тебя я научился вр, съ которой жилъ всю свою жизнь, и которую надюсь сохранить до конца моихъ дней.
Я рыдалъ, когда нмецкія орды ногами топтали твою прекрасную Францію и я знаю, что ты не можешь посмяться надъ льющимися слезами.
И тебя, англичанинъ, молю я о нашемъ спасеніи!
Это ты, на твоемъ язык, создалъ призывъ, который сталъ закономъ морей, призывъ, который, заставляетъ всякое судно поворачивать въ сторону тонущаго корабля. Въ твоихъ ушахъ мой призывъ не прозвучитъ напрасно!
Когда Германія громко пла свой ненавистный теб гимнъ, въ немъ звучалъ уже страхъ и предчувствіе неизбжнаго пораженія, какъ, если бы она знала заране, что ты человкъ, чье слово законъ и чье общаніе равно совершившемуся факту.
Сыграй же свою роль Человка, подойди ко мн! Протяни мн руку, ибо гибнутъ человческія жизни, ибо мрутъ женщины и дти!
И тебя, американецъ, зову я! Ты молодъ, богатъ, ты полонъ силъ и энергіи. Ты хочешь, чтобы факелъ твоей свободы освтилъ всю Европу.
Прійди къ намъ! Посмотри на нашу тяжкую долю! Посмотри, какъ измучены наши души и тла! Только взгляни, и я знаю прекрасно, что ты крикнешь отъ ужаса и проклянешь обманщиковъ и лгуновъ, выдающихъ свою тиранію за страстное желаніе свободы русскаго народа.
И ты, итальянецъ, и ты, шведъ, и ты, индусъ,— вс, вс, кто услышитъ мой зовъ!
Среди всхъ народовъ есть люди сердца, и я зову ихъ каждаго въ отдльности.
Ибо насталъ часъ, когда люди всего свта должны сражаться не за землю, не за богатство и власть, но за Человка и его побду надъ звремъ.
Все то, что сейчасъ происходить въ Россіи, что началось уже — и продолжится въ Германіи, а оттуда пойдетъ дальше — все это — не революція,— это хаосъ и тьма, вызванные войною изъ черныхъ берлогъ и вооруженные войною для разрушенія міра.
Пусть ваши нершительныя правительства дадутъ только оружіе и деньги, вы же люди, дайте самихъ себя, вашу силу, благородство и храбрость!
Пусть отдыхаютъ усталые, пусть слабовольные грются въ своихъ теплыхъ уголкахъ, пусть спитъ, кто можетъ, въ эту страшную ночь, но вы, сильные, вы бодрые, кто иметъ храброе сердце, придите на помощь, тмъ, кто гибнутъ въ Россіи!
Мой послдній призывъ обращенъ къ теб, писателю всхъ странъ, кто бы ты ни былъ, англичанинъ, французъ или американецъ!
Поддержи мою мольбу о гибнущихъ!
Я знаю, что сотни милліоновъ брошены за-границу, чтобы подкупить печать. Я знаю, что тысячи печатныхъ станковъ фабрикуютъ и распространяютъ ложь, что тысячи лгуновъ кричатъ, вопятъ и мутятъ воду, населяютъ міръ чудовищными фантомами и масками, подъ которыми исчезаютъ живыя человческія черты.
Самый воздухъ купленъ и отравленъ ложью, а безпроволочный телеграфъ при помощи своихъ дьявольскихъ волнъ наполняетъ вс редакціи фальшивыми новостями, долбитъ въ голову и затемняетъ разсудокъ.
Но я знаю, что и среди писателей есть люди подобные древнимъ рыцарямъ-храмовникамъ, которые пишутъ не чернилами, а кровью своего сердца и сокомъ своихъ нервовъ,— и къ нимъ я обращаюсь — къ каждому отдльно и ко всмъ вмст.
Спасите насъ! Поймите опасность, предъ которой стоитъ человчество!
Помогите!
Но скоре!…
Придите скоре!…