Создатель русской оперы, Михаил Иванович Глинка, Авенариус Василий Петрович, Год: 1903

Биографическая проза
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Скачать в PDF

0x01 graphic

В. П. Авенаріусъ.

СОЗДАТЕЛЬ РУССКОЙ ОПЕРЫ,
МИХАИЛЪ ИВАНОВИЧЪ ГЛИНКА.

БІОГРАФИЧЕСКАЯ ПОВСТЬ ДЛЯ ЮНОШЕСТВА.

Съ 20-го портретами и рисунками.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ пер., д. No 2.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Прологъ. Женитьба родителей
Глава I. Подъ крылышкомъ бабушки
‘ II. ‘Музыка — душа моя!’
‘ III. Недоросль изъ дворянъ
‘ IV. Скоморохъ
‘ V. Національная струя…..
‘VI. ‘Полжизни за либрето!’
‘ VII. Медовые мсяцы жизни и творчества
‘ VIII. ‘Жизнь за царя’
‘ IX. Свои и ‘братія’
‘ X. ‘Русланъ и Людмила’
Эпилогъ

ПРОЛОГЪ.
Женитьба родителей.

(1802.)

Въ частной жизни каждаго семейства найдутся знаменательные дни, память которыхъ не изглаживается годами. Для же семьи владльца села Новоспасскаго, Ельнинскаго узда, Смоленской губерніи, капитана въ отставк, Николая Алексевича Глинки, такимъ достопамятнымъ днемъ было 30-е мая 1802 г.
Съ ранняго утра вс обитатели барскаго дома, начиная съ господъ и кончая послднимъ казачкомъ, были уже на ногахъ. Самъ Николай Алексевичъ, въ бархатномъ халат нараспашку, сколько времени уже сидлъ на балкон въ ожиданіи своего утренняго чая.
Передъ балкономъ съ четырьмя высокими колоннами, по пологому скату разстилались цвточный садъ и лугъ до самой рки, откуда вяло утреннею свжестью, вмст съ нею на балконъ приносило и сладкій запахъ цвтовъ съ ближайшей клумбы. Но майское солнце начинало уже припекать, и Николай Алексевичъ отодвинулся въ тнь колонны, однако, ненадолго: солнечные лучи, игравшіе золотыми зайчиками на пузатомъ, ярковычищенномъ самовар, стали опять подбираться къ хозяину изъ-за колонны, и онъ долженъ былъ отодвинуться еще дале. Самоваръ же киплъ, пыхтлъ, пока совсмъ не отпыхался, только изъ носа чайника на канфорк струился еще душистый паръ.
Самому Николаю Алексевичу, правда, не стоило бы труда протянуть руку къ чайнику, но заваривала и разливала чай разъ навсегда супруга его, екла Александровна, а нарушить порядокъ, заведенный ею, было немыслимо. Временами только старичокъ нашъ прислушивался къ ея повелительному голосу, раздававшемуся то въ нижнемъ этаж, то изъ открытыхъ оконъ спальни во второмъ этаж, прислушается и тихонько вздохнетъ.
Тутъ на порог показался единственный его сынъ и наслдникъ, Иванъ Николаевичъ или попросту Ваня, юноша лтъ восемнадцати. Несмотря на ранній часъ, одтъ онъ былъ въ новый голубой фракъ, а въ рукахъ держалъ цилиндръ и блыя лайковыя перчатки.
Приложившись къ рук отца, юноша пожелалъ ему добраго утра.
— Здравствуй, сынокъ, здравствуй,— отозвался старикъ, а затмъ, опасливо оглянувшись на стеклянную дверь изъ залы, вполголоса прибавилъ:— И какъ это у тебя, право, духу хватаетъ на такую штуку?
Сынъ смущенно завертлъ въ рукахъ свой цилиндръ и сталъ оправдываться:
— Да разв я, папенька, самъ отъ себя? Вдь маменька первая же подала мысль…
— Ну да, ну да, само собою. Маменька твоя въ этомъ отношеніи, можно сказать…
Конецъ фразы застрялъ у него въ горл, потому что въ это время вышла на балконъ къ нимъ сама маменька. Какъ и сынъ, она была въ праздничномъ наряд: въ пышномъ кружевномъ чепц, шелковомъ плать и съ турецкою шалью на плечахъ. Тлосложенія она была не особенно крпкаго, видъ имла болзненный, но въ умныхъ и быстрыхъ глазахъ ея выражались властолюбіе и непреклонная воля.

0x01 graphic

— Что же ты, батюшка, примолкъ? что ‘маменька’?— строго спросила она мужа.— Договаривай.
Тотъ еще боле съёжился въ своемъ халат, какъ улитка въ своей раковин.
— Да мы съ Ваней только такъ, отъ нечего длать… Ждемъ вотъ чаю.
— Кром чая, другихъ заботъ у тебя и нту? Ну, смотри, смотри на милость!— продолжала екла Александровна, когда изъ чайника въ чашку мужа потекла струя темно-бураго цвта. Вдь это уже не чай, а какой-то декоктъ аптечный! Что бы, кажется, снять съ канфорки?
— Да я и самъ уже думалъ…
— То-то, что ты все больше думаешь. Не забылъ бы только къ свадьб сына халатъ-то скинуть, парикъ напудрить…
— Да разв такъ уже къ спху?
— Ахъ Ты, Господи! Лишь только вернемся съ невстой, такъ и къ внцу. И отцу Іоанну уже наказано, чтобы былъ въ церкви съ дьякономъ и пвчими. Ну, ну, пейте оба поскоре!
Оба послушно принялись за свой чай, Ваня даже такъ усердно, что обжогъ себ нёбо и отъ боли крякнулъ.
— Что съ тобой опять?— спросила екла Александровна, зоркимъ окомъ матери окидывая всю фигуру жениха-сына.— Эхъ! не можешь ты, Ваня, хорошенько повязать галстухъ! Сколько разъ вдь показывала! Дай, я теб перевяжу… И вихоръ опять на самой макушк!
— Да я, маменька, и то уже помадилъ, помадилъ…— пробормоталъ Ваня, проводя ладонью по непослушному вихру.

0x01 graphic

— А мокрой щеткой потомъ, конечно, не причесалъ?
— Забылъ, простите. Я, маменька, сейчасъ…
— Сиди, сиди! Допивай. До сихъ поръ вдь не можешь обойтись безъ няньки. Пора было женить тебя, пора!
— Нянька-то ужъ очень молоденькая,— вполголоса замтилъ мужъ.
— Что-о?— протянула екла Александровна.— Что ты говоришь?
— Я говорю, что Женичка еще на четыре года его моложе…
— Но. зато она двица, двушка въ четырнадцать лтъ невста. Къ именинамъ ей сшили даже длинное платье…
— Блое кисейное!— съ оживленіемъ подхватилъ Ваня.— И какъ оно ей къ лицу!
— Еще бы,— улыбнулся Николай Алексевичъ надъ пылкостью сына:— что двочка очень мила — никто не споритъ. Но все-таки увезти ее этакъ насильно…
— Вовсе не насильно!— перебила мужа екла Александровна.— Съ полнаго ея согласія. Знаетъ же она нашего Ваню еще съ ранняго дтства, видится съ нимъ чуть не каждую недлю, привязалась къ нему тоже всей душой,— чего жъ больше? А по-твоему лучше, чтобы къ ней присватался какой-нибудь зазжій ферлакуръ, и Ваня нашъ остался бы съ носомъ? Нтъ, они созданы другъ для друга.
Въ это время изъ столовой донесся на балконъ бой стнныхъ часовъ.
— Ну, вотъ! уже пять часовъ, а въ половин шестого мы общались встртиться съ нею около озера. демъ, демъ!
Карета, запряженная лихой шестеркой, стояла уже на двор у крыльца. Тутъ же гарцовалъ на коняхъ разной масти конвой — двнадцать человкъ дворовыхъ, вооруженныхъ ломами и топорами. Вокругъ толпилась и галдла вся женская дворня. Усвшись въ карету, барыня подозвала къ себ старшую горничную,.Татьяну Карповну.
— Такъ смотри же, Татьянушка, не ‘забудь коврика и внука.
— Помилуй, сударыня!— отвчала Татьяна: — какъ же безъ коврика и образника? Позжайте съ Богомъ.
— Ну, пошелъ!
И шестерка тронулась почти съ мста вскачь, а за нею двнадцать верховыхъ.

——

Тмъ временемъ въ сосднемъ сел Шмаков, отстоявшемъ отъ села Новоспасскаго всего въ восьми верстахъ и принадлежавшемъ дальнему родственнику и однофамильцу Николая Алексевича, Аанасію Андреевичу Глинк, вс обитатели помщичьяго дома спали еще мирнымъ сномъ, — вс, кром подростка-сестрицы Аанасія Андреевича, Женички.
Каждое утро она вставала нсколько ране брата и жены его, Елизаветы Петровны, чтобы еще до утренняго чая выкупаться въ озер. Сегодня же она поднялась съ постели даже раньше прислуги. Спустивъ ножки на полъ и въхавъ ими въ туфельки, она прислушалась, не слыхать ли уже кого-нибудь въ дом, глубоко вздохнула и достала изъ комода чистое блье, потомъ изъ шкапа свое именинное блое платье и блые же атласные ботинки.
Тутъ, когда она обернулась, въ глаза ей блеснулъ свтъ лампадки передъ образомъ Спасителя въ углу. И самъ Спаситель, сдавалось ей, глядлъ на нее съ укоризной и грустью. Въ невольномъ порыв она бросилась на колни и принялась истово молиться, класть поклоны. Когда затмъ ея увлаженные взоры поднялись опять къ Спасителю, ликъ Его точно просвтллъ.
‘Онъ меня благословляетъ!’ поняла двочка, и на душ у нея стало чудно-легко.
Не прошло и четверти часа, какъ она была уже умыта, причесана, одта.
Схвативъ со стула и съ полу свое будничное платье, старое блье и туфельки, она свернула все въ узелъ и, съ узломъ подъ мышкой, тихонечко растворила дверь въ коридоръ. Изъ двичьей долетали женскіе голоса. Стало-быть, тамъ уже проснулись! Дай Богъ ноги…
На цыпочкахъ проскользнула она коридоромъ въ залу, оттуда въ стеклянную дверь на балконъ, а съ балкона въ садъ. На минутку ея блое платьице промелькнуло потомъ на солнц, когда ей пришлось выступить изъ тнистой чащи сада на большую дорогу, по ту сторону которой лежало озеро. А тамъ путь ея шелъ лсною тропинкой попрежнему въ тни.
Вотъ и озеро. Какъ чудно въ кристально-чистой вод отражается и зелень кругомъ и голубое небо! Такъ бы и окунулась туда… Но теперь не до того.
Она развернула свой узелъ, аккуратно разложила на трав вс вещи, точь въ точь какъ всегда, когда купалась, а около поставила свои старыя туфельки. Глаза ея весело заискрились, какъ отъ удавшейся шалости, но тотчасъ же расширились отъ испуга: изъ-за лса донесся стукъ колесъ и конскій топотъ. Она схватилась за сердце: духъ замеръ! А т все ближе, ближе… Еще продутъ мимо!
И она бжитъ наперерзъ имъ уже не по тропинк, а прямо сквозь кустарникъ. Вотъ и большая дорога…
Ну, такъ! Легкое кисейное платье, развваясь налету, зацпилось за придорожный кустъ. Еще оборвешь, пожалуй… А тутъ и карета съ конвоемъ верховыхъ. Изъ спущеннаго оконца кареты выглядываетъ старая барыня и машетъ рукой.
— Отойди, душенька, отойди! Дай поворотить лошадей.
Пока кучеръ круто поворачивалъ назадъ свою шестерку, нетерпливый женихъ уже выскочилъ къ невст изъ кареты. Оба сконфузились, боялись взглянуть.другъ на друга.
— Здравствуй, Женичка…
Здравствуй, Ваня…
— Позволь, я подсажу тебя.
— Вотъ выдумалъ! Точно я не могу сама…
— Сюда, родная, возл меня, съ необычайною ласковостью говорила екла Александровна, отодвигаясь на сидніи. А ты, Ваня, повтори-ка людямъ насчетъ мостовъ.
— Не забудьте разбирать мосты!— крикнулъ Ваня конвойнымъ и, вскочивъ въ карету, захлопнулъ дверцу.
Кучеръ щелкнулъ кнутомъ, свистнулъ,— и карета съ грохотомъ помчалась обратно въ Новоспасское.
— Но для чего это, екла Александровна?— спросила Женичка:— для чего разбирать мосты?
— Ахъ ты, дитятко малое! Чтобы насъ не нагнали. Но я для тебя съ этого дня, кажется, уже не екла Александровна, а тоже какъ бы мать родная.
— Простите, екла Александ… маменька, хотла я сказать…
И двочка наклонилась, чтобы приложиться губами къ рук новой матери, а та, въ свою очередь, поцловала ее въ темя.
Женихъ съ сіяющей улыбкой оглядывалъ невсту, какъ вдругъ спохватился:
— А фату-то, маменька, мы такъ и забыли дома?
— Во-время вспомнилъ!— отвчала екла Александровна, развертывая пуховый платокъ, въ которомъ оказались какъ фата, такъ и цвтущая миртовая втка.— Ну, доченька, теперь уберемъ твою голову.
Въ подвнечномъ убранств, съ блещущими отъ волненья глазами, съ зардвшимся личикомъ, молоденькая невста была такъ обворожительна, что и сердце старой барыни растаяло.
— Ахъ ты, красавица моя! Ну, Ваня, можешь сказать мн спасибо.
— Да я, маменька, вамъ такъ благодаренъ, такъ ужъ благодаренъ…
Не успли они разговориться, какъ изъ-за опушки показалась уже Новоспасская церковь. Всть о предстоящей свадьб молодого барина облетла уже, видно, все село: передъ церковью толпился въ ожиданіи старъ и младъ, а на паперти стоялъ старикъ-священникъ въ полномъ облаченіи, отецъ жениха въ напудренномъ парик съ косичкой, въ старомодномъ своемъ фрак, въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ и башмакахъ съ серебряными пряжками, старшая горничная, Татьяна Карповна, съ цвтнымъ коврикомъ въ рукахъ, а рядомъ съ нею малолтній внукъ-образникъ. Взмыленная шестерка лихо подкатила къ паперти…
А что же, между тмъ, въ Шмаков?
До девяти часовъ утра никому тамъ и въ голову не приходило, что барышня могла скрыться.
— Заспалась нынче наша Женюша,— говорила Елизавета Петровна, наливая мужу третью чашку чая.
— Весенній воздухъ, да и дтскій возрастъ,— отозвался Аанасій Андреевичъ, отнимая отъ губъ свой неразлучный чубукъ, чтобы отхлебнуть изъ полной чашки.
— Ну, она все-таки ужъ не совсмъ дитя, — возразила жена.— екла Александровна серіозно вдь прочитъ ее для своего Вани.
— Не напоминай мн объ этомъ вздор, сдлай милость!— прервалъ съ сердцемъ мужъ.— Я наотрзъ вдь объявилъ сумасбродной старух, что до поры до времени моего согласія на то нтъ и нтъ. Выдать двочку-подростка за такого же молокососа-просто курамъ на смхъ. Хороша будущая хозяйка дома, которая и вставать-то во-время не уметъ. Эй, Анютка! сходи-ка, постучись къ барышн: пора-де, наконецъ, вставать, чай совсмъ простынетъ.
Горничная пошла, но вслдъ затмъ возвратилась съ отвтомъ, что барышни уже нтъ у себя: ушла, знать, купаться.
— И опять одна!— досадливо замтилъ Аанасій Андреевичъ.
— Да я, баринъ, хотла разъ итти вмст, а барышня: ‘я, говоритъ, уже не маленькая: плаваю, какъ утка’.
— Ну да! И разсуждаетъ, какъ утенокъ. Отплыветъ отъ берега, а тамъ, на глубин, какъ сведетъ ноги судорогой…
— Полно, Аанасій Андреевичъ!— вступилась тутъ Елизавета Петровна.— Теб сейчасъ представляются разныя страсти.
— Береженаго и Богъ бережетъ.
Хорошо, хорошо. Анюта, успокой ужъ барина: сбгай на озеро, поторопи барышню.
На такомъ распоряженіи жены Аанасій Андреевичъ пока успокоился. Допивъ свою третью чашку и выколотивъ золу изъ трубки, онъ отправился въ гости къ своимъ любимцамъ — пвчимъ птицамъ, для которыхъ половина гостиной отгорожена была сткой. При вход хозяина, пвички, сидвшія въ клткахъ, еще громче зачирикали, веселе запрыгали по жердочкамъ, летавшія же на вол закружились вокругъ него, а боле смлыя садились ему даже на плечо, на руку.
— Здравствуйте, мои дточки, добраго утра! говорилъ онъ имъ такимъ тономъ, точно он, въ самомъ дл, могли понять его.— Минутку терпнія: всхъ накормлю, напою.
И, переходя отъ клтки къ клтк, называя каждую пташку ласкательнымъ прозвищемъ, онъ насыпалъ каждой корму, наливалъ свжей водицы. Вдругъ безъ зова къ нему ворвалась Анюта.
— Бда, баринъ! Твоя милость ровно напророчилъ…
— Что такое? Ты это про что?
— Про нашу бдную барышню!
— Да неужели она, въ самомъ дл…
— Утонула, душечка наша! И зачмъ было:этакъ говорить, право?
Ломая руки, преданная своей барышн служанка залилась слезами.
— Перестань, успешь! прикрикнулъ на нее Аанасій Андреевичъ.— Говори толкомъ: ее вытащили уже изъ воды?
— Гд же мн одной, коли ключомъ ко дну пошла! Одна одёжа только на трав лежитъ. И туфельки-то, туфельки тутъ же: стоятъ рядышкомъ, сердечныя, будто ждутъ, что вотъ ихъ сейчасъ наднутъ. А сама-то, межъ тмъ… ой, горе наше, горе!
Не тратя времени на дальнйшіе разспросы, Аанасій Андреевичъ выбжалъ на дворъ.
— Никита! Ермолай! Памфилъ! Тимошка! вс сюда!
И отовсюду, со всхъ концовъ, бжали опрометью дворовые, каждый отъ своего дла: и въ обыкновенное-то время не жди отъ барина поблажки, а тутъ, видно, стряслось что-нибудь совсмъ небывалое.
— Стей сюда! багровъ! Барышня, купаясь, утонула.
— Господи, помилуй насъ, гршныхъ! Царица Небесная! Наша голубушка-барышня!..
— Живо! Живо!— прервалъ общія причитанія баринъ.— За мною къ озеру.
И вс уже у мста предполагаемой катастрофы. Первымъ въ привязанную у берега лодку вскочилъ самъ Аанасій Андреевичъ, за нимъ люди съ баграми. Другіе съ стями ползли прямо въ воду.
Прошло полчаса, прошелъ часъ, а изъ глубины озера на свтъ Божій не извлекли ничего, кром рыбы, никому теперь ненужной, да тины.
Тутъ къ Елизавет Петровн, стоявшей въ ожиданіи на берегу съ толпой бабъ и двушекъ, подошла какая-то старушонка, съ клюкой въ рукахъ, съ котомкой за плечами.
— Не до тебя, бабушка, сказала Елизавета Петровна, со вздохомъ утирая платкомъ глаза.
— Да я же, сударыня, не простая нищенка, а богомолка изъ дальнихъ мстъ, отъ святынь кіевскихъ, — зашамкала старушка.— Ноги-то, вишь, только плохо уже служатъ. Да на грхъ еще мосты у васъ разобраны…
— Какъ разобраны?— вслушалась Елизавета Петровна, въ голов у которой мелькнула новая мысль.— Гд это, бабушка?
— Да вонъ на той дорог,— указала богомолка клюкой въ сторону Новоспасскаго.— Теперича-то плотники ихъ опять сколачиваютъ, да сами, поди, еще зубоскалятъ: ‘Какъ будешь, молъ, въ Шмаков, такъ скажи господамъ, что путь скоро опять свободенъ, милости просимъ, молъ, молодыхъ поздравить’.— Говорятъ такъ, а сами промежъ себя, ироды, хохочутъ. И въ толкъ не возьму…
Но Елизавета Петровна взяла уже въ толкъ, догадалась, въ чемъ дло. Съ просвтлвшимъ лицомъ она крикнула мужу, чтобы онъ понапрасну не искалъ сестры въ вод: что она въ Новоспасскомъ. Сойдя на берегъ, Аанасій Андреевичъ, въ свою очередь, сталъ допрашивать богомолку, и та къ прежнему своему показанію добавила, что телги при плотникахъ не было, а было столько же осдланныхъ лошадей, сколько и людей: видно, верхомъ вс прискакали.
Теперь и у Аанасія Андреевича не оставалось уже сомннія относительно мстопребыванія сестрицы. По природ своей очень вспыльчивый, онъ отдался необузданному гнву. Глаза его налились кровью, весь онъ затрясся.
— Мн… мн такой афронтъ!.. — вскричалъ онъ, захлебываясь собственными словами.— Этого я имъ уже не спущу…
— Ради Бога, мой другъ, умрься, не волнуйся,— перепугалась жена.— Ты надлаешь еще такихъ бдъ…
— На ихъ голову!
— И на свою. Семейства наши были всегда въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ…
— Хороши отношенія! И сестрица моя тоже хороша: обмануть такъ брата, который былъ ей за отца…
— Но вдь и самъ ты, Аанасій Андреевичъ, черезъ годъ, черезъ два не былъ бы противъ ея брака съ Ваней.
— Что было бы черезъ годъ или два — объ этомъ теперь говорить нечего. Дло въ томъ, что двочку выкрали у насъ самымъ разбойническимъ манеромъ: стало-быть, прежде всего надо вернуть ее изъ разбойническаго гнзда.
— Ты самъ хочешь хать за нею?— всполошилась снова Елизавета Петровна.
— Много чести! Довольно съ нихъ и едотыча.
— Вотъ это такъ. едотычъ — человкъ степенный, разсудительный. А если бы ее съ нимъ все-таки не отпустили?
— Отпустятъ: онъ возьметъ себ въ помощь нсколько дюжихъ парней.
— Но тогда можетъ выйти побоище…
— Что бы тамъ ни вышло,— не мы съ тобой въ отвт!
Получивъ надлежащую инструкцію, старшій приказчикъ едотычъ слъ въ тарантасъ и покатилъ въ Новоспасское, за нимъ слдовало въ телг нсколько деревенскихъ парней, вооруженныхъ дубинами.
Самъ Аанасій Андреевичъ удалился къ себ въ кабинетъ, набилъ трубку, услся за письменный столъ и взялъ въ руки старый номеръ газеты. ‘Главное — выдержать характеръ, остаться твердымъ, непреклоннымъ’.
Однако, онъ тщетно принуждалъ себя сосредоточить свое вниманіе на газет. Мысли его летли вслдъ за едотычемъ въ Новоспасское, а глаза все чаще поглядывали на столовые часы, стрлки которыхъ точно не двигались съ мста.
Наконецъ-то за окномъ послышался шумъ подъзжающихъ экипажей.
‘Ага! Ну, бгляночка моя, теперь-то мы съ тобой побесдуемъ!’
Усвшись глубже въ кресло и развернувъ еще шире газету, Аанасій Андреевичъ совершенно, казалось, погрузился въ ея содержаніе. Даже и тогда, когда къ двери приблизились робкіе шаги и затихли на порог, онъ не отвелъ глазъ съ газеты, а только мрачне сдвинулъ брови, крпче сжалъ губы.
‘Потерпи еще, дурочка, помучься немножко. Посмотримъ, съ чего-то сама начнешь’.
Но, вмсто тоненькаго, жалобнаго голоска бглянки, онъ услышалъ тяжелое сопнье и покашливанье мужчины.
‘Что за притча!’ Пришлось поневол повернуть голову.
Въ дверяхъ стоялъ, переминаясь съ ноги на ногу, одинъ только едотычъ. У сановитаго и по-своему развязнаго приказчика видъ былъ такой растерянный, пришибленный, что, очевидно, его миссія потерпла полную неудачу. Аанасій Андреевичъ пососалъ свою трубку, пустилъ на воздухъ нсколько дымныхъ колецъ и протянулъ затмъ:
— Ну-у-у?
Приказчикъ съ глубокимъ вздохомъ почесалъ въ затылк.
— Да что, батюшка баринъ… велли низко кланяться…
— А барышня? Вдь ты же ее видлъ?
— Никакъ нтъ-съ. Но еще часа три назадъ ее, слышь, повнчали съ молодымъ бариномъ, Иваномъ Николаевичемъ.
Аанасій Андреевичъ отъ неожиданности даже привскочилъ въ кресл.
— Что ты чепуху несешь!
— Точно такъ-съ.
— Повнчали?
— Повнчали въ церкви съ пвчими, при всемъ народ, какъ быть должно, а теперя просятъ пожаловать на свадебный пиръ.
— Что длать, мой другъ?— вмшалась въ разговоръ Елизавета Петровна, показавшаяся въ дверяхъ за спиною приказчика.— Придется теб, видно, хать…
— Чтобы я — я же къ нимъ еще похалъ? Ноги моей тамъ не будетъ!
— Да они повнчаны, слышишь вдь, такъ все равно не развнчать. Стало быть, остается только помириться, простить.
— Никогда! Ни во вкъ!— еще зычне гаркнулъ ея мужъ и съ такимъ азартомъ хватилъ чубукомъ по столу, что большая глиняная трубка отскочила отъ чубука, и табакъ съ искрами разсыпался по полу.
едотычъ поспшилъ затоптать на полу огонь, а баринъ въ сердцахъ швырнулъ чубукъ въ противоположный уголъ комнаты.
— Сами прідутъ ко мн съ повинной, въ ногахъ будутъ валяться, — и то не прощу!
Прізда молодыхъ съ повинной онъ, однако, не дождался. На слдующее утро къ крыльцу его, дйствительно, подъхала карета Новоспасскихъ господъ, но высадили оттуда одну лишь еклу Александровну. Волей-неволей хозяевамъ пришлось съ поклономъ встртить почтенную старую барыню.
— Ну, что, проспалъ свой гнвъ?— заговорила она первая, съ легкой усмшкой заглядывая въ хмурыя очи Аанасія Андреевича и протягивая ему для поцлуя руку.
— Проспалъ, проспалъ,— поспшила отвтить за мужа Елизавета Петровна, пока онъ молча прикладывался къ рук гостьи.
— Полно теб, мой батюшка, дурить!— продолжала старуха тмъ же дружелюбнымъ тономъ.— Что сдлано — не воротишь. Самъ долженъ понять, какъ умный человкъ. Чего теб нужно? скажи. Счастья сестрицы? Ну, она счастлива, какъ дай Богъ всякому. Одвайся-ка, садись со мной въ карету и поздравимъ вмст молодыхъ.
— Послушайся, мой другъ,— тихонько попросила и жена, кладя ему на плечо руку.
И послушался онъ на этотъ разъ старухи, слъ съ нею въ карету. Въ Новоспасскомъ же новобрачная, объ руку съ юношей-мужемъ, ждала уже ихъ на крыльц. Въ своей дамской наколк съ розовыми ленточками и съ умоляющей улыбкой на устахъ, она была такъ трогательно-мила, что у брата духу уже не достало укорять бдняжку. Онъ молча обнялъ сестрицу, обнялъ и молодого зятя, а когда подали шампанскаго, самъ первый же пожелалъ имъ всякаго благополучія…
Вотъ любопытная исторія женитьбы родителей создателя русской національной оперы, Михаила Ивановича Глинки.

0x01 graphic

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Подъ крылышкомъ бабушки.

(1804—1810.)

Какова была радость молодыхъ супруговъ, когда спустя годъ посл свадьбы Богъ послалъ имъ сына! Какіе строились воздушные замки для ихъ ненагляднаго первенца, Алешеньки! Но Богъ послалъ — Богъ и взялъ: слабенькій, золотушный мальчикъ не выжилъ и года. Молодая мать, Женичка, или, какъ ее теперь величали, Евгенія Андреевна, была бы безутшна, если бы вскор, именно, 20 мая 1804 г., у нея не родился второй ребенокъ. Родился онъ на зар, и въ отвтъ на его первый крикъ въ сиреневыхъ кустахъ подъ самымъ окномъ спальни защелкалъ соловей, точно привтствуя будущаго музыкальнаго генія. Но новорожденный, нареченный при крещеніи Михаиломъ, былъ едва ли не слабе еще своего покойнаго братца, и бабушка его, екла Александровна, приняла тотчасъ мры, чтобы его не постигла та же печальная участь: выбрала для него здоровую кормилицу изъ деревенскихъ бабъ, а самого его взяла къ себ во второй этажъ, чтобы лично наблюдать за его уходомъ. Молодая невстка пришла, понятно, въ отчаяніе.
— Да вдь онъ же мой, маменька, мой!
— И мой!— былъ ршительный отвтъ.— Я ему родная бабушка и отвчаю за него передъ Богомъ.
— Точно такъ же, какъ и мы, его родители…
— Ну да! Вамъ обоимъ въ пору еще въ куклы играть.
— Да мы и играли бы съ нимъ, какъ съ живою куколкой…
— И разбили бы, какъ куклу! Одного ребенка уже схоронили, и другого не уберегли бы.
— Теперь-то убережемъ…
— Нтъ, родная, лучше и не проси. Пока я жива, Мишенька останется безотлучно при мн, и не дамъ я вамъ до него пальцемъ прикоснуться.
— Но видть-то его, маменька, мы будемъ все-таки каждый день?— робко спросилъ молодой отецъ,. до тхъ поръ не возражавшій еще ни слова.
— Каждый день? Это для чего?
— Чтобы онъ привыкъ тоже къ намъ…
— И пересталъ слушаться бабушки? Помру разъ,— ну, тогда длайте съ нимъ, что знаете, сами къ тому времени старше станете, дастъ Богъ, поумнете. А пока вы будете видть его только разъ въ недлю — по воскреснымъ днямъ, посл обдни.
И сынъ и невстка стали было умолять — дозволить имъ заглядывать въ дтскую хотя бы три, ну, два раза на недл, но упрямая старуха отъ ршенія своего уже не отступилась.
Такъ-то воспитаніе Мишеньки началось по педагогическимъ пріемамъ бабушки. Каковы же были эти пріемы?
екла Александровна, на старости лтъ постоянно хворая, любила тепло и въ холодное время года не выходила изъ сильно-натопленныхъ комнатъ верхняго жилья. Такъ какъ и внучекъ ея былъ ребенокъ слабенькій, болзненный, то въ дтской у него температура никогда не была ниже 20 градусовъ Реомюра, и самъ онъ цлый день былъ закутанъ еще въ шубку. На воздухъ водили его гулять только съ наступленіемъ весеннихъ теплыхъ дней, а при первыхъ осеннихъ заморозкахъ снова закупоривали на всю зиму въ четырехъ стнахъ. Такъ нжный отъ природы организмъ мальчика еще боле изнжился и на всю жизнь сталъ чрезвычайно чувствителенъ ко всякимъ перемнамъ погоды. Этимъ же самъ Глинка впослдствіи объяснялъ свое пристрастіе къ югу.
Главной исполнительницей своей барской воли при воспитаніи внука екла Александровна выбрала свою испытанную старшую горничную, Татьяну Карповну. По нскольку разъ, какъ днемъ, такъ и ночью, та поила Мишеньку переслащеннымъ чаемъ съ густыми сливками, пичкала его сладкими кренделями и другимъ печеніемъ.
Въ помощь Карповн была назначена поднянькой веселая молодая двушка Авдотья, мастерица на сказки, на псни. Чуть только мальчикъ прихворнетъ или заскучаетъ, раздается повелительный окрикъ бабушки:
— Авдотья! разсказывай сказку! пой!
Надостъ ему слушать,— бабушка устраиваетъ для него увеселительное зрлище: наверхъ сзываются вс дворовыя двчонки и переряжаются въ индюшекъ: ноги он продваютъ въ рукава, а подолъ имъ завязываютъ узломъ надъ головой.
— Ну, что жъ, пляшите!- — приказываетъ бабушка, и ‘индюшки’ выбиваются изъ силъ, чтобы угодить грозной барын и ея маленькому внуку: скачутъ, кружатся и, не видя другъ друга, сшибаются, взвизгиваютъ, валятся въ одну кучу.
Миша хохочетъ, и бабушка тоже довольна, усмхается.
— Ну, натшились и будетъ!— говоритъ она и топаетъ ногой.— Пошли вонъ, дуры!
Дтскихъ игръ съ сверстниками въ первые годы жизни Миша не зналъ, потому что товарищейоднолтокъ у него не было. Нельзя же было, по тогдашнимъ понятіямъ, давать ему, барчуку, въ товарищи деревенскихъ ребятишекъ!
Была у него, правда, маленькая сестренка, Полинька, всего годомъ его моложе. Но бабушка почему-то сразу ее невзлюбила и не велла даже пускать къ себ наверхъ. Когда поднянька Авдотья, тмъ не мене, какъ-то разъ принесла Полиньку къ братцу, екла Александровна принялась тотчасъ же распекать Авдотью, да такъ сердито, что Полинька разревлась.
— Двчонка дрянь! еще пуще раскричалась бабушка.—Неси ее вонъ! Да и впередъ, смотри, не смй приносить.
Такъ-то вотъ, пока была жива бабушка, Миша не только никогда не игралъ съ сестрицей, но почти ее и не видалъ. Тихій и кроткій, онъ вообще не рзвился. Набожность бабушки и обихъ нянь нашла въ его впечатлительной душ самую благодарную почву. Для него не было большаго удовольствія, какъ побывать въ церкви (что случалось, впрочемъ, только лтомъ, такъ какъ Новоспасская церковь не топилась). Съ напряженнымъ вниманіемъ слдилъ онъ за богослуженіемъ, усердно крестился и клалъ поклоны. Отъ перезвона же колоколовъ онъ приходилъ въ благоговйный восторгъ. Возвратясь разъ домой, онъ досталъ два мдныхъ таза и сталъ въ нихъ ‘звонить’. Подражаніе колокольнымъ звукамъ вышло настолько удачно, что затмъ онъ часто развлекался такимъ же образомъ, когда же онъ заскучаетъ, случалось, во время болзни, по приказанію бабушки ему приносили небольшіе ‘настоящіе’ колокола.
Чтенію Миша научился почти самъ собой. Новоспасскій священникъ, отецъ Іоаннъ, почасту навщавшій богомольную еклу Александровну, показалъ однажды ея внуку титлы въ какой-то церковной книг. Каково же было удивленіе батюшки, когда вскор Миша прочиталъ ему цлую страницу почти безъ запинки. Умиленію же бабушки и обихъ нянь не было конца, и съ этого времени маленькій грамотей долженъ былъ прочитывать имъ каждый день изъ разныхъ душеспасительныхъ книгъ.
Было у Миши еще одно любимое занятіе — рисованіе. Но рисовалъ онъ не карандашемъ, и не на бумаг, а мломъ на полу, притомъ всего охотне церкви. Бда, бывало, если кто-нибудь, проходя по комнат, наступитъ на его рисунокъ! Слабонервный мальчуганъ тотчасъ въ слезы и затопаетъ ножками.
— У-у-у, бяшка! Наступила на церковь.
Вообще, всякую обиду — и свою и чужую — онъ принималъ близко къ сердцу. Дошло, наконецъ, до того, что въ его присутствіи боялись прихлопнуть комара или муху: того гляди, разревется, и ничмъ вдь потомъ не унять. Такая чувствительность Миши косвеннымъ образомъ нсколько укротила даже необузданные порывы старухи-бабушки. Пользуясь полновластнымъ въ то время правомъ господъ надъ своими крпостными, екла Александровна въ сердцахъ не стснялась давать волю не только языку, но и рукамъ.
— Страшное тогда житье было!— признавалась много лтъ спустя поднянька Авдотья младшей сестр Миши, Людмил Ивановн.— Вашей бабушки я боялась, какъ огня: какъ заслышу ея голосъ, такъ сквозь землю бы провалилась.
Самъ же Миша, при всякой такой ручной расправ бабушки съ своими людьми, спасался къ старшей нян Татьян Карповн.
— Бабушка опять разсердилась, — лепеталъ онъ, прижимаясь къ ней и глотая слезы.
— Полно, мое золото, не плачь попустому!— успокаивала его Карповна.— Тебя-то она не тронетъ.
— Да я не о себ, няня, мн другихъ жалко…
— Другихъ? Ахъ, ты, болзный мой! Насъ, безправныхъ, жалешь тоже, слезки изъ-за насъ льешь?
Подхватила какъ-то разъ екла Александровна такія рчи няни и напустилась на нее:
— Что, что такое? Ты еще подговариваешь ребенка противъ меня?
— Зачмъ подговаривать?— оправдывалась та.— Сама ты, сударыня, безъ меня, кажись, осерчала, а осерчаешь, такъ отъ голоса твоего стекла въ окнахъ, поди, дрожатъ. Ну, а Мишенька нашъ этого не выноситъ: сейчасъ какъ листъ затрясется, расхнычется.
Непривыкшую къ возраженіямъ старую барыню окончательно взорвало.
— Ты, дура глупая, еще разсуждать со мной смешь! Да я тебя, знаешь-ли…
— Бабушка, не тронь ее, не тронь!— взмолился Миша, и поднятая уже рука бабушки опустилась.
— На первый разъ, ради Миши, я теб еще, такъ и быть, спущу,— отрывисто проговорила екла Александровна.— Но впередъ, смотри у меня, берегись!
Однако, посл этого случая и сама она, если внучекъ ея находился по близости, остерегалась давать слишкомъ большую волю своему барскому нраву.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
‘Музыка — душа моя’.

(1810—1817.)

Ддъ Миши, Николай Алексевичъ, скончался уже года полтора по рожденіи внука, котораго поэтому и не осталось никакихъ личныхъ воспоминаній о дд. Впрочемъ, старичокъ безобидный, безотвтный сошелъ съ земного поприща точно такъ же тихо, незамтно, какъ прожилъ свои семьдесятъ лтъ. Посл него установленный разъ въ Новоспасскомъ порядокъ ничуть не нарушился, только однимъ хорошимъ человкомъ въ дом меньше стало.
Не то было посл вдовы его, еклы Александровны, пережившей мужа на четыре год
Авенариус Василий Петрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Молодость славного русского хирурга и педагога Н.И. Пирогова, Авенариус Василий Петрович, Год: 1909
  2. Первый русский изобретатель Иван Петрович Кулибин, Авенариус Василий Петрович, Год: 1909
  3. Ты знаешь край?, Авенариус Василий Петрович, Год: 1867
  4. Гоголь-гимназист, Авенариус Василий Петрович, Год: 1897
  5. Школа жизни великого юмориста, Авенариус Василий Петрович, Год: 1899
  6. Поэт-партизан, Авенариус Василий Петрович, Год: 1905
  7. Сатирический журнал XVIII века, Авенариус Василий Петрович, Год: 1905
  8. Екатерина Великая как патриотка, Авенариус Василий Петрович, Год: 1905
Электронная библиотека