Сатирический журнал XVIII века, Авенариус Василий Петрович, Год: 1905 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. П. Авенаріусъ.

ЛЕПЕСТКИ и ЛИСТЬЯ.

РАЗСКАЗЫ, ОЧЕРКИ, АФОРИЗМЫ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ЮНОШЕСТВА.

Съ портретами и рисунками.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Книжнаго Магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ пер., д. No 2.
1905.

Сатирическій журналъ XVIII вка.

Сатира — самое чувствительное орудіе литературы для борьбы съ невжествомъ, прикрытымъ вншнимъ лоскомъ, и для бичеванія всякихъ слабостей и пороковъ такъ-называемаго ‘благороднаго’ общества. У насъ въ Россіи для этого орудія самымъ благодарнымъ полемъ было, конечно, общество XVIII вка. Съ коренными реформами Петра Великаго, пересоздавшими стародавній строй государства на новый ладъ, были перенесены къ намъ съ Запада и вс вншнія, показныя условія европейской жизни. Эти условія усваивались тмъ легче и охотне, что, не требуя умственныхъ усилій, давали каждому члену общества возможность блистать передъ другими свтскостью, пользоваться всми ‘плодами цивилизаціи’, а на самомъ дл оставаться прежнимъ варваромъ.

Первый сатирикъ выступилъ у насъ уже вскор по кончин Петра. То былъ молодой князь Кантемиръ, сынъ молдавскаго господаря, привезенный въ Россію еще малымъ ребенкомъ и потому совершенно обрусвшій. Посл него сатира у насъ смолкла на цлыхъ 30 лтъ: даже у Ломоносова, при всей его глубокой учености и безспорномъ поэтическомъ талант, не нашлось для нея достаточно остраго пера. Зато съ воцареніемъ императрицы Екатерины II сатира вдругъ опять ожила и въ разныхъ видахъ: драматическомъ, стихотворномъ и журнальномъ. Въ 1766 г. возбудила въ петербургскомъ обществ настоящій переполохъ комедія ‘Бригадиръ’ двадцатидвухлтняго дворянина Фонвизина. Еще ране того онъ обратилъ уже на себя нкоторое вниманіе ‘Посланіемъ къ слугамъ своимъ Шумилову, Ваньк и Петрушк’. Но въ ‘Бригадир’ онъ такъ зло осмивалъ слпое пристрастіе ко всему французскому, что на черезчуръ прыткаго молодчика обрушилось почти всеобщее негодованіе. Гнвные голоса должны были, однако, притихнуть, когда юнаго драматурга взяла подъ свое покровительство императрица. Сама она не принималась еще тогда за свои комедіи нравовъ, изъ которыхъ первыя написаны были лишь шесть лтъ спустя. Но потребность излагать письменно роившіяся въ голов у нея мысли сказывалась у великой государыни уже въ обширной и замчательно остроумной переписк съ такими европейскими свтилами ума, какъ Вольтеръ и Гриммъ.

‘Я не могу видть чистаго пера,— писала она Гримму, безъ того, чтобы не пришла мн охота обмакнуть его въ чернила, буде же еще къ тому лежитъ на стол бумага, то, конечно, рука моя очутится съ перомъ на этой бумаг’.

И вотъ, въ январ 1769 г. въ Петербург появляется первый русскій еженедльный сатирическій листокъ ‘Всякая Всячина’, задуманный (какъ говорилось въ предисловіи) въ подражаніе подобнымъ же французскимъ и англійскимъ изданіямъ. Издателемъ листка назывался адъюнктъ Академіи Наукъ Козицкій, но такъ какъ Козицкій состоялъ, вмст съ тмъ, на служб въ ‘Кабинет и при Собственныхъ Ея Императорскаго Величества длахъ у принятія челобитенъ’, то въ столичныхъ литературныхъ кругахъ едва ли оставалось тайной, что негласной, главной руководительницей и сотрудницей этого листка была сама государыня. Какъ бы тамъ ни было, но удачный починъ вызвалъ тотчасъ цлый рядъ подражаній: въ первой половин того же 1769 года стали выходить еще 7 новыхъ, подобныхъ же летучихъ листковъ: ‘И то и се’, ‘Ни то, ни се’, ‘Поденщина’, ‘Полезное съ пріятнымъ’, ‘Смсь’, ‘Трутень’ и ‘Адская Почта’.

Изъ всхъ этихъ изданій наилучшимъ былъ, несомннно, еженедльный журналъ ‘Трутень’. Молодой издатель его, Николай Новиковъ, разносторонне образованный и талантливый, не имлъ сословныхъ предразсудковъ и, при безупречной честности, былъ преисполненъ самаго искренняго желанія принести пользу отечеству и ближнимъ.

0x01 graphic

Къ сожалнію, по свойственной молодежи пылкости, онъ слишкомъ рзко выражалъ свои взгляды, особенно на угнетеніе помщиками своихъ крпостныхъ, слишкомъ смло задвалъ сильныхъ міра сего и нажилъ себ между послдними непримиримыхъ враговъ. Съ слдующаго 1770 года ему волей-неволей пришлось значительно понизить тонъ, но это отозвалось на живости, занимательности журнала, онъ не имлъ уже прежняго успха, и изданіе его, по примру другихъ листковъ, должно было прекратиться.

Для насъ, отдаленныхъ потомковъ, нтъ уже почти никакого интереса въ скрытыхъ намекахъ сатирическаго журнала XVIII вка на т или другія личности и происшествія. Но намъ все-таки любопытно ознакомиться съ содержаніемъ тхъ статей, которыя такъ волновали 135 лтъ назадъ петербургское общество, а также съ ихъ своеобразнымъ, тяжеловснымъ, подчасъ и грубымъ юморомъ.

II.

Невжество первобытныхъ людей вполн естественно и окупается по крайней мр неиспорченностью души. Этого отнюдь нельзя сказать о тхъ мнимо-образованныхъ людяхъ, которые, въ погон за вншнимъ, мишурнымъ блескомъ и всякими удовольствіями жизни, утратили чистоту души, не постигнувъ высшихъ нравственныхъ идеаловъ.

По свидтельству французскаго посла при двор Екатерины II, графа Сегюра, наши придворные люди того времени умли по-европейски наряжаться, кланяться, вести легкій разговоръ, сть и пить, но ‘подъ европейскимъ лоскомъ видны были еще слды прежнихъ временъ’. Презирая все русское, они преклонялись передъ всмъ иностраннымъ. А каковы были ихъ познанія въ простой русской грамот? Статсъ-секретарь императрицы Екатерины, Грибовскій, удостовряетъ, что изъ всхъ тогдашнихъ вельможъ правильно писать по-русски умли только двое: Потемкинъ и Безбородко. А Фонвизинъ въ своей ‘Челобитной Россійской Минерв отъ Россійскихъ писателей’ такъ аттестуетъ тхъ же вельможъ:

‘Сіи знаменитые невжды, заемля свтъ свой отъ лучей Вашего Величества, возмечтали о себ, что сіяніе длъ, вами руководствуемыхъ, происходитъ яко-бы отъ искръ ихъ собственной мудрости, ибо, возвышаясь на ступени, забыли они совершенно, что умы ихъ суть умы жалованные, а не родовые, и что по статнымъ спискамъ всегда справиться можно, кто изъ нихъ и въ какой торжественный день пожалованъ въ умные люди’.

Если такова была образованность высшаго общества, то чего же можно было требовать отъ людей средняго круга? Одни обучались на мдные гроши у доморощенныхъ неучей, другіе тянулись за высшимъ начальствомъ и набирались ума-разума у зазжихъ безграмотныхъ же французовъ. Между чиновниками встрчались нердко ловкіе дльцы, но ихъ научныя познанія были по большей части еще слабе, чмъ у аристократіи. У военныхъ вся премудрость сводилась къ фронтовой служб. Что касается, наконецъ, прекраснаго пола, то вотъ что говоритъ одинъ изъ современниковъ (Ушаковъ въ своемъ сочиненіи ‘О любви’):

‘Въ нашемъ вк красота воспитывается въ играхъ и забавахъ, вся разума ея округа вншнимъ ограничивается блескомъ, свобода въ убранств, прелесть поступи и нсколько наизусть выученныхъ модныхъ словъ заступаютъ мсто мыслей и изгоняютъ прирожденное чувствованіе’.

Посмотримъ же, въ какой форм отзывался по этому предмету новиковскій ‘Трутень’.

Въ начал лта, когда стали прибывать первые иностранные корабли, сообщалась слдующая ‘вдомость’ (извстіе) изъ Кронштадта:

‘Молодого Россійскаго поросенка, который здилъ по чужимъ землямъ для просвщенія своего разума и который, объздивъ съ пользою, возвратился уже совершенною свиньею, желающіе смотрть могутъ видть безденежно по многимъ улицамъ сего города’.

Аллегорія, какъ видите, черезчуръ даже прозрачная и не въ бровь, а въ глазъ. Каковы же были т иностранцы, которые являлись къ намъ для просвщенія юношества, показываетъ другая ‘вдомость’ изъ того же Кронштадта:

‘На сихъ дняхъ въ здшній портъ прибылъ изъ Бурдо (Бордо) корабль, на немъ, кром самыхъ модныхъ товаровъ, привезены 24 француза, сказывающіе о себ, что они вс бароны, шевалье, маркизы и графы, и что они, будучи несчастливы въ своемъ отечеств, по разнымъ дламъ, касавшимся до чести ихъ, приведены были до такой крайности, что для пріобртенія золота, вмсто Америки, принуждены были хать въ Россію. Они въ своихъ разсказахъ солгали очень мало, ибо по достоврнымъ доказательствамъ они вс — природные французы, упражнявшіеся въ разныхъ ремеслахъ и должностяхъ третьяго рода. Многіе изъ нихъ въ превеликой жили ссор съ парижскою полиціею, и для того она, по ненависти своей къ нимъ, сдлала имъ привтствіе, которое имъ не полюбилось. Оное въ томъ состояло, чтобы они немедленно выбрались изъ Парижа, буде не хотятъ обдать, ужинать и ночевать въ Бастиліи. Такое привтствіе хотя было и очень искренно, однако же, симъ господамъ французамъ не полюбилось, и ради того пріхали они сюда и намрены вступить въ должности учителей и. гофмейстеровъ молодыхъ благородныхъ людей. Они скоро отсюда пойдутъ въ Петербургъ. Любезные сограждане, спшите нанимать сихъ чужестранцевъ для воспитанія вашихъ дтей! Поручайте немедленно будущую подпору государства симъ побродягамъ, и думайте, что вы исполнили долгъ родительскій, когда наняли въ учители французовъ, не узнавъ прежде ни званія ихъ, ни поведенія’.

Одна московская щеголиха, воспитанная въ деревн отцомъ-помщикомъ, пишетъ будто бы издателю ‘Трутня’ про отца:

‘Онъ воспиталъ меня такъ худо, какъ хуже трудно придумать. Я знала только, какъ и когда хлбъ сютъ, когда садятъ капусту, огурцы, свеклу, горохъ, бобы и все то, что нужно знать дураку-приказчику,— ужасное знаніе! а того, что длаетъ нашу сестру совершенною, я не знала. Я не умла ни танцовать, ни одваться, и совсмъ не знала, что такое мода. Вотъ до какой глупости отцы, подобные моему, дтей своихъ доводятъ!’

Осмянная московскими дамами, она просидла дома 3 мсяца, чтобы научиться одваться по модному, и достигла всего, что требовалось.

‘Ты удивляешься (продолжаетъ она въ своемъ письм), какъ могла я въ такое короткое время всему да еще сама научиться? Я теб это таинство открою, послушай: по счастію, попалась мн одна французская мадамъ, которыхъ у насъ въ Москв довольно. Она еще до просьбы моей предложила мн свои услуги: разсказала мн, въ какомъ я нахожусь невжеств, и что она въ состояніи изъ меня сдлать самую модную щеголиху. Вотъ какое изъ насъ французы длаютъ превращеніе! Изъ деревенской дуры въ три мсяца сдлать модную щеголиху…’

Были, впрочемъ, и такіе баричи, которые не считали нужнымъ чему бы то ни было учиться, полагая, что по рожденію своему они уже ко всему способны. Одного изъ такихъ юношей ‘Трутень’ титулуетъ просто ‘Глупомысломъ’:

‘Глупомыслъ хочетъ непремнно знатнымъ быть господиномъ, хотя иметъ чинъ и весьма маленькій. Онъ почитаетъ себя обиженнымъ, ибо, по его мннію, онъ можетъ быть и фельдмаршаломъ, и министромъ, и сенаторомъ, и всмъ тмъ, что есть на свт знатно, а въ самомъ дл Глупомыслъ — не что иное, какъ дуракъ, и ни къ какимъ дламъ не годится’.

Для очищенія его отъ ‘сихъ худыхъ мокротъ’ ему прописывается ‘привить благоразуміе, такъ какъ оно обыкновенно благороднымъ дтямъ прививается въ сухопутномъ шляхетномъ кадетскомъ корпус. Если же лта его не позволятъ ему сей прививки сдлать, то сія болзнь едва ли излчима’.

Какъ проводили свое время ‘Глупомыслы’, одинъ изъ нихъ самъ разсказываетъ также будто бы въ письм къ издателю ‘Трутня’:

‘Встаю я поутру иногда рано, иногда поздно, но это все равно, затмъ, что я ничего не длаю, а разв что-нибудь отъ скуки поговорю съ тмъ, кто у меня случится. Посл того одваюсь и хожу со двора обдать, гд посидвъ немного, ежели покажется мн скучно, узжаю въ другое мсто. Посл обда иногда играю въ карты, но какъ мн и это наскучило, затмъ что всегда проигрываю, то и въ карты играть перестаю… Посл картъ доходитъ дло до ужина, и я, отужинавши, прихожу домой и ложуся спать. Я позабылъ васъ увдомить, что я по утрамъ смотрю толкованіе сновъ, и который день для меня означится счастливъ или несчастливъ. Впрочемъ, книгъ я никакихъ не читаю затмъ, что тетушка моя мн сказала, что въ свтскихъ книгахъ много ереси’.

Не т же ли это Митрофанушки, скажите, которыхъ, нсколько лтъ спустя, такъ мастерски расписалъ Фонвизинъ въ своемъ ‘Недоросл’?

III.

Еще въ темное до-петровское время нашъ чиновный людъ заслужилъ у простого народа разныя нелестныя клички, въ род: ‘крапивнаго смени’ и ‘бумажныхъ, чернильныхъ душъ’. Про повытчиковъ (столоначальниковъ) говорилось, что ‘повытчикъ съ перомъ, что плотничекъ съ топоромъ: что захотлъ, то и вырубилъ’, про подъячихъ (судейскихъ писцовъ),— что ‘подъячій любитъ приносъ горячій’, а про самихъ судей,— что ‘судъ-то прямой, да судья кривой’.

Если люди эти продавали свою совсть, то нкоторымъ хоть извиненіемъ для нихъ могло служить ихъ крайне скудное казенное жалованье: имъ надо было жить, въ новый же блестящій вкъ имъ надо было жить по-европейски, т.-е. наряжать женъ и дочерей по послдней мод и наслаждаться всми благами жизни. Понятно, что на это требовалось еще боле средствъ, а гд было ихъ взять?

Гласнаго суда съ присяжными засдателями не было у насъ тогда еще и въ помин. Судьи ршали почти безконтрольно самыя запутанныя тяжбы и уголовныя дла, влекшія за собою нердко каторгу и другія тяжелыя наказанія, соблазнъ ‘ловить рыбу въ мутной вод’ былъ у нихъ еще сильне, чмъ у другихъ. И не щадилъ же ‘Трутень’ тогдашнихъ судей!

Въ отдл о подрядахъ, между прочимъ, объявлялось, что въ ‘нкоторое судебное мсто потребно правосудія до 10 пудъ. Желающіе въ поставк онаго подрядиться могутъ явиться въ ономъ мст’.

Въ ‘вдомости’ изъ Твери доводилось до всеобщаго свднія о другомъ подряд — на починку судейскихъ всовъ:

‘Судья нкотораго приказа покривилъ всы правосудія: онъ въ томъ не виноватъ, а виноватъ подрядчикъ, который на судейскую сторону такъ много положилъ кулей съ мукою, что правосудіе противъ такой тягости устоять не могло. Желающіе т всы починкою исправить изъ своихъ матеріаловъ могутъ явиться въ томъ приказ’.

Дале публиковалась такая ‘продажа’:

‘За вексельный искъ, описанное и оцненное въ 14 рублей 57 ³/₄ коп., оставшееся посл покойнаго судьи, Праздолюбова, стяжаніе, состоящее въ врности къ отечеству, нелицепріятіи, правосудіи, истинномъ понятіи законовъ, милосердіи о бдныхъ и здравомъ разсужденіи, иметъ быть продано съ публичнаго торгу: ибо наслдниковъ по оному стяжанію изъ всей его родни не явилось. Желающіе могутъ явиться у аукціонера, который продавать будетъ’.

Особенно же характеристична ‘истинная быль’, доставленная издателю ‘Трутня’ изъ Москвы. Такъ какъ быль эта довольно пространна, то мы приведемъ ее здсь въ извлеченіи:

‘У нкотораго судьи пропали золотые часы. Легко можно догадаться, что они были некупленные. Судьи рдко покупаютъ, исторія гласитъ, что часы по форм приказной съ надлежащимъ судейскимъ насиліемъ вымучены были у одной вдовы, требующей въ приказ, гд судья засдалъ, правосудія, коего бы она, конечно, не получила, еслибы не вознамрилась разстаться, противъ воли своей, съ часами.

‘Въ комнату, гд лежали часы, входили только двое: подрядчикъ и племянникъ судейскій, человкъ приказный и чиновный. Подрядчикъ ставилъ полные два года въ судейскій домъ състные припасы, за которые три года заплаты денегъ дожидался. Правда, имлъ онъ на судью вексель, но помогаетъ ли крестьянину вексель на судью приказнаго, судью, можетъ быть, еще знатнаго?.. Племянникъ судейскій хоть мальчишка молодой, но иметъ вс достоинства пожилого безпорядочнаго человка. Правосудію онъ учился у дяди, у котораго, пришедши поздравить съ добрымъ утромъ, укралъ и часы, о коихъ дло идетъ.

‘Судья, хватившись часовъ и не находя ихъ, по пристрастію разсуждаетъ про себя такъ:— ‘Я, хотя и грабитель въ противность совсти и государскихъ указовъ, однако, самъ у себя красть не стану, племянникъ мой также не украдетъ: онъ — человкъ благородный, чиновный, а пуще всего — мой племянникъ. Другихъ людей здсь не было, конечно, часы укралъ подрядчикъ, онъ — подлый человкъ, мн противенъ, я ему долженъ’.— Заключилъ, утвердился и опредлилъ истязывать подрядчика, хотя сего длать никакого права не имлъ, кром насильственнаго права сильнаго’.

Упускаемъ возмутительную сцену истязанія неповиннаго подрядчика, который, чтобы только избавиться, наконецъ, отъ невыносимыхъ мукъ, признается, будто-бы похитилъ судейскіе часы. Судь же это на руку, и онъ длаетъ подрядчику такое предложеніе:

‘Если ты не согласишься тотчасъ изодрать моего векселя и не дашь мн на себя другого въ двухъ тысячахъ рубляхъ, то ты будешь за воровство свое въ трехъ застнкахъ и сосланъ на вчную работу въ Балтійскій портъ. Все сіе съ тобою исполнится непремнно, я тебя въ томъ честнымъ, благороднымъ и судейскимъ словомъ увряю. Но, если сдлаешь то, чего отъ тебя между четырехъ глазъ требую, то будешь сей же часъ свободенъ, и твое воровство не пойдетъ въ огласку, а для заплаты двухъ тысячъ рублей даю теб сроку цлый годъ. Видишь, какъ съ тобою человколюбиво и христіански поступаю, иной бы принудилъ тебя заплатить и пять тысячъ рублей за твое бездльство, да еще и въ самое короткое время’.

Напрасно подрядчикъ, обливаясь слезами, клянется, что признался въ краж только для того, чтобы его перестали истязать, напрасно увряетъ, что все имущество его заключается въ вексел судьи, и что, по полученіи этого долга, онъ располагалъ заплатить ‘положенный на него Государевъ и боярскій оброкъ, а потомъ себ, жен и малолтнимъ своимъ дтямъ нужное доставить’, судья, ‘пылая гнвомъ и яростью’, отсылаетъ подрядчика въ приказъ. А такъ какъ ‘весьма скоро отправляются дла въ тхъ приказахъ, въ коихъ судьи сами истцами бываютъ’, то въ тотъ же день подписывается опредленіе ‘допрашивать подрядчика подъ плетьми вторично’. Въ тотъ же день и ршеніе было бы приведено въ исполненіе, ‘еслибъ, къ счастью подрядчика, не захотлось судьямъ обдать, ибо былъ второй пополудни часъ, и еслибъ на другой день не было Вербнаго воскресенья, и по немъ — Страстной и Святой недль, въ коихъ не бываетъ присутствія. Подрядчикъ, заклепанный въ кандалы и цпь, брошенный со злодями въ темный погребъ, плачетъ неутшно, а съ нимъ купно рыдаютъ жена его и дти… А воръ, племянникъ судейскій, въ то самое время рыская по городу, присовокупляетъ безъ наказанія къ прежнимъ злодйствамъ еще новыя бездльства…’

Часы дяди онъ проигрываетъ въ карты одному ‘карточному мудрецу’. ‘Мудрецъ’ тотчасъ закладываетъ ихъ одному титулярному совтнику, который ‘по титулярной своей чести и совсти только по гривн за рубль на каждый мсяцъ процентовъ беретъ’. Этотъ продаетъ часы за двойную цну одному ‘придворному господину’, отъ котораго они, уже черезъ третьи руки, попадаютъ, въ вид краснаго яичка къ святой Пасх, къ прокурору того самаго приказа, гд содержался подрядчикъ. Прошли праздники, и наступаетъ, наконецъ, день для вторичнаго истязанія подрядчика. Съзжаются въ приказъ судьи, прізжаетъ и прокуроръ. Удивленный раннему създу судей, прокуроръ вынимаетъ часы, чтобы проврить время. Тутъ вс узнаютъ украденные часы, а когда прокуроръ объясняетъ, какъ они къ нему попали, наряжается слдствіе.

‘Удивились судьи, когда секретарь донесъ и доказалъ, что часы у дяди своего укралъ племянникъ, а читатель безпристрастный удивится еще больше тому, что приказный секретарь не покривилъ душою и поступилъ совстно, но паче всего должно дивиться ршенію судейскому съ тмъ мотомъ, который укралъ часы, и съ невиннымъ подрядчикомъ, дважды мучимымъ. Приказали: вора-племянника, яко благороднаго человка, наказать дяд келейно, а подрядчику при выпуск объявить, что побои ему впредь зачтены будутъ’.

Легко себ представить впечатлніе, какое должна была произвести въ московскомъ судебномъ мір эта ‘истинная быль’!

IV.

Другихъ гражданскихъ чиновъ ‘Трутень’ громитъ гораздо рже, задвая ихъ иногда своей палкой о двухъ концахъ кстати по поводу людей ‘приказныхъ’. Такъ упоминаетъ онъ объ одномъ ‘воевод’ (т.-е. губернатор) въ объявленіи о подряд:

‘Недавно пожалованный прокуроръ отъзжаетъ въ свое мсто, и по прізд желаетъ онъ развесть рдкое въ томъ город растеніе, именуемое цвтущее правосудіе, хотя воевода того города до онаго растенія и не охотникъ, чего ради потребенъ ему, г. прокурору, искусный садовникъ, желающіе вступить въ оную должность могутъ явиться у г. прокурора немедленно’.

Если это объявленіе, по своей ‘цвтистости’, допускаетъ еще разное толкованіе, на кого оно мтитъ: на прокурора или на воеводу? —то въ слдующемъ объявленіи нтъ уже ничего неяснаго, недосказаннаго:

‘Недавно пожалованный воевода отъзжаетъ въ порученное ему мсто и, для облегченія въ пути, продаетъ свою совсть. Желающіе купить могутъ его сыскать въ здшнемъ город’.

Что понятія о чужой собственности были тогда довольно тягучи и смутны не только у ‘дльцовъ’, но и у нкоторыхъ столичныхъ ‘благородныхъ’ дамъ, доказываетъ такая ‘вдомость’ изъ гостинаго двора:

‘На гостиный дворъ пріхала въ карет съ двумя назади лакеями богато одтая женщина, изъ множества золотыхъ и серебряныхъ стокъ купила два мотка и заплатила деньги, а другіе два, укравши, тихонько подъ салопъ спрятала. Купецъ это видитъ и, какъ кавалеръ учтивый, при случившемся въ лавк народ боярыню обезчестить не хочетъ. Боярыня поскакала домой, а купецъ — за нею. Отъ просителя челобитная подана, а отъ судьи опредленіе не такъ, какъ въ приказахъ, тотчасъ послдовало. Боярыня купцу не только волосы выщипала и глаза подбила, да еще и кожу со спины плетьми спустила. Ништо теб, бдный купецъ! Какъ ты, честный, злородный человкъ, осмлился назадъ требовать своей стки у благородной воровки? Благодари еще боярыню, что безчестья съ тебя не взяла. Въ самомъ дл, не великая ли милость купцу сдлана?’

Случай этотъ, напечатанный въ одномъ изъ первыхъ номеровъ журнала, былъ не вымышленъ, но дйствующимъ въ немъ лицомъ явилась довольно важная особа, и съ этого времени ‘Трутень’ попалъ уже ‘на замчаніе’, такъ какъ осмливался ‘наводить свое зеркало на лицо знатныхъ бояръ и боярынь’.

Какъ непрочно земное богатство, которое для большинства ‘благородныхъ’ людей того времени составляло идеалъ жизни, видно изъ исторіи одного червонца, самимъ имъ разсказанной.

Первымъ владльцемъ червонца былъ царь лидійскій Крезъ, въ сокровищниц котораго онъ хранился еще въ природномъ своемъ, необработанномъ вид. Тутъ слышалъ онъ слова мудраго Солона, сказанныя надменному своимъ богатствомъ Крезу: ‘Никто до смерти счастливымъ назвать себя не можетъ’, видлъ затмъ побжденнаго Креза и расхищеніе его сокровищъ побдителями, самъ же достался одному ваятелю. Тотъ мучилъ его огнемъ и своими орудіями, чтобы сдлать медаль съ изображеніемъ паденія лидійскаго царства и побды персидскаго царя Кира. Между драгоцнностями персидскихъ царей медаль лежитъ до побды Александра Македонскаго надъ послднимъ персидскимъ царемъ Даріемъ, посл чего попадаетъ въ руки одной персіянки, которая зарываетъ его въ землю съ другими драгоцнностями. Но самой ей уже не суждено воспользоваться своимъ кладомъ. Вырываетъ его изъ земли много вковъ спустя ‘алхимистъ’, медаль онъ расплавляетъ опять въ комъ золота, который продаетъ жиду. Жидъ везетъ его во Францію и сбываетъ золотыхъ длъ мастеру-французу. Червонецъ не можетъ надивиться, ‘съ какимъ искусствомъ продавецъ — по ветхому, а купецъ-по новому законамъ другъ друга обманывали’.

Къ ювелиру является щеголь, у котораго ‘волосы были всклокочены, и сдланы изъ нихъ разныя кудри и осыпаны какимъ-то блымъ порошкомъ’. ‘Я посл свдалъ (разсказываетъ червонецъ), что вы, жители ныншнихъ временъ, сіе называете пудрою, и что ни одна разумная голова безъ нея обойтись не можетъ. Однимъ словомъ, платье его, разное кривлянье и безпрестанная говорливость меня удивили, и его бы, конечно, почли шутомъ въ Лидіи, любезномъ моемъ отечеств’.

Щеголь заказываетъ ювелиру ‘самую модную’ золотую табакерку, въ которую долженъ быть вставленъ принесенный имъ портретъ.

‘Я тогда еще не понималъ (говоритъ червонецъ), что такое ‘мода’, да и нын не знаю, или вы ‘модою’ называете управляющую вами глупость?’

Получивъ готовую табакерку, щеголь схватилъ ее, ‘припрыгнувъ раза три, приткнувъ свои губы къ сему портрету, и, расплатись, съ золотаремъ, влзъ въ ящикъ, сдланный на четырехъ колесахъ’.

Но несмотря на свое восхищеніе, щеголь, отчаянный игрокъ, проигравъ вс наличныя деньги, ставитъ на карту и дорогую ему табакерку. Выигравшій велитъ сдлать изъ нея серги съ брилліантами. Владлица серегъ, однакоже, выламываетъ брилліанты, а золотую оправу пріобртаетъ художникъ. Этотъ длаетъ изъ нея маленькую печать съ изображеніемъ купидона. Печать мняетъ боле ста хозяевъ, пока, изогнутая и смятая, не попадаетъ въ Голландію, гд изъ нея чеканятъ червонецъ. Въ такомъ-то вид, перебывавъ иной день въ двадцати рукахъ, червонецъ достается курьеру, который везетъ его въ Петербургъ, но здсь проигрываетъ на билліард.

Этимъ заканчиваются похожденія червонца. Много ли счастія принесъ онъ своимъ безчисленнымъ владльцамъ?

Нападая на офранцузившихся горожанъ, ‘Трутень’ искренне восхваляетъ простоту деревни.

‘Съ пріятностью деревенской жизни ничто сравниться не можетъ (говорится въ одной стать): тамъ встаютъ рано не для того, чтобы, просидвъ 3 или 4 часа надъ уборомъ головы и отягчивъ оную саломъ и пудрою, шататься по параднымъ комнатамъ знатныхъ бояръ,— но для того, чтобы пользоваться пріятнымъ утреннимъ временемъ, присматривать за своимъ домостроительствомъ и примромъ своимъ служителей своихъ поощрять къ трудамъ’.

Тмъ безпощадне, однако, относится ‘Трутень’ къ такимъ помщикамъ, которые пренебрегаютъ своимъ хозяйствомъ и въ деревн ищутъ также однихъ пустыхъ развлеченій.

Такъ въ ‘вдомости’ изъ Каширы описывается дворянинъ, владлецъ трехъ тысячъ душъ, который не думаетъ о починк въ своемъ сел ветхой деревянной церкви, построенной еще его праддомъ, но зато ‘упражняется въ весьма полезныхъ длахъ для пользы земныхъ обитателей: ибо онъ изыскиваетъ, можетъ ли боецъ-гусь побдить на поединк лебедя, ради чего выписываетъ изъ Арзамаса самыхъ славныхъ гусей, и платитъ за нихъ по 20, по 30 и по 50 рублей за каждаго, иметъ бойцовъ птуховъ. Содержитъ великое число псовой охоты, и ежегодно положенный на него сосдями за помятіе ихъ хлба оброкъ платитъ бездоимочно. здитъ на ярмарки верстъ за 200 весьма великолпно, а именно: самъ въ четверомстномъ ддовскомъ берлин въ 10 лошадей, и еще 12 колясокъ, запряженныхъ 6 и 4 лошадьми, исключая повозокъ и фуръ съ палатками, поваренною посудою и всякимъ его господскимъ стяжаніемъ. Свиту его составляютъ люди весьма отборные: въ 4 коляскахъ сидятъ по 2 шута, въ 3 — по 2 дурака, а въ берлин — онъ, да священникъ, его духовникъ, въ прочихъ же экипажахъ — собаки, гуси и птухи-бойцы. Прошлаго года здилъ онъ въ Москву, чтобы сыскать учителя пятнадцатилтнему его сыну, но, не нашедъ искуснаго, возвратился и поручилъ его воспитаніе дьячку своего прихода, человку весьма дородному. Со всмъ симъ роскошнымъ житьемъ онъ проживаетъ не больше ежегоднаго своего дохода. Дворянинъ сей говоритъ, что изъ всей его фамиліи разумне его не было. Можетъ быть, это и правда!’

Особенно же близко къ сердцу принимаетъ ‘Трутень’ тяжелое положеніе крпостныхъ людей и часто проводитъ мысль, что крестьяне имютъ такое же право на свободу, какъ ихъ владльцы.

Въ числ больныхъ, которымъ онъ прописываетъ рецепты, есть нкій помщикъ ‘Безразсудъ’:

‘Безразсудъ боленъ мнніемъ, что крестьяне не суть человки, но крестьяне, а что такое крестьяне, о томъ онъ знаетъ только потому, что они крпостные его рабы. Онъ съ ними точно такъ и поступаетъ, собирая съ нихъ тяжелую дань, называемую оброкъ. Никогда съ ними не только что не говоритъ ни слова, но и не удостоиваетъ ихъ наклоненіемъ своей головы, когда они, по восточному обыкновенію, предъ нимъ по земл распростираются. Онъ тогда думаетъ: ‘Я — господинъ, они — мои рабы, они для того и сотворены, чтобы, претерпвая всякія нужды, и день и ночь работать и исполнять мою волю исправнымъ платежемъ оброка, они, памятуя мое и свое состояніе, должны трепетать моего взора’. Въ дополненіе къ сему прибавляетъ онъ, что точно о крестьянахъ сказано: ‘въ пот лица своего снси хлбъ твой’. Бдные крестьяне любить его какъ отца не смютъ, но, почитая въ немъ своего тирана, его трепещутъ. Они работаютъ день и ночь, но со всмъ тмъ едва-едва имютъ дневное пропитаніе, затмъ, что на силу могутъ платить господскіе поборы. Они и думать не смютъ, что у нихъ есть что-нибудь собственное, но говорятъ: ‘это не мое, но Божіе и господское’…— Но Безразсудъ всегда твердитъ: ‘Я — господинъ, они — мои рабы, я-человкъ, они — крестьяне’. Отъ сей вредной болзни

‘Рецептъ:

‘Безразсудъ долженъ всякій день по два раза разсматривать кости господскія и крестьянскія до тхъ поръ, покуда найдетъ онъ различіе между господиномъ и крестьяниномъ’.

Если принять въ соображеніе, что самые знатные вельможи того времени были владльцами ‘душъ’, кормились ими, и что никто до тхъ поръ не смлъ и пикнуть объ отнятіи у владльцевъ этого одушевленнаго капитала, то станетъ понятнымъ, что молодому издателю ‘Трутня’, печатно передъ всей Россіей проповдывавшаго такую ересь, да еще въ такой дерзкой, обидной форм, было не сдобровать.

VI.

Невжество съ французскимъ лоскомъ и безъ лоска, погоня за удовольствіями, безправіе, лихоимство, жадность къ деньгамъ и угнетеніе помщиками своихъ крпостныхъ, вотъ противъ чего главнымъ образомъ ополчался ‘Трутень’. Въ небольшомъ отдл ‘Смющійся Демокритъ’ {Греческій философъ, род. въ 460 г. до Р. Хр.} осмивались имъ и разныя слабости человческія, какія именно показываютъ самыя имена высмиваемыхъ лицъ: ‘Мотъ’, ‘Надмнъ’, ‘Влюбчивъ’, ‘Ханжа’, ‘Втренъ’ и проч. Но была еще одна область, въ которой ‘Трутень’ очень охотно изощрялъ свое остроуміе, родная литература.

Ломоносова, котораго, впрочемъ, какъ и Кантемира, не было уже въ живыхъ, Новиковъ очень уважалъ и почтилъ его память въ своемъ журнал стихотворной ‘надгробной’. Сумарокова, еще здравствовавшаго, онъ ставилъ, какъ поэта, еще выше. Талантъ молодого соперника своего на пол сатиры, Фонвизина, онъ точно такъ же цнилъ и призналъ открыто въ одной ‘вдомости’ съ Парнаса, въ которой щелкалъ безталанныхъ переводчиковъ:

‘Здсь (на Парнас) все въ великомъ замшательств: славные стихотворцы, обезоруженные худыми переводами, чрезвычайно огорчились и просили Аполлона о заступленіи. Вс музы, прославленныя въ Россіи г. С. {Подъ С. подразумвается Сумароковъ.}, приходили къ своему отцу, и со слезами жаловались на дерзновеніе молодыхъ писателей. Мельпомена и Талія проливали слезы и казались неутшными. Великій Аполлонъ уврялъ ихъ, что сіе сдлалось безъ его позволенія, и что онъ для разсмотрнія сего дла повелитъ собрать чрезвычайный совтъ, а между тмъ показалъ Таліи новую русскую комедію, сочиненную однимъ молодымъ писателемъ {Комедія ‘Бригадиръ’ Фонвизина.}. Талія, прочитавъ оную, приняла на себя обыкновенный свой веселый видъ, и сказала Аполлону, что она его автора съ удовольствіемъ признаетъ своимъ сыномъ. Она записала его имя въ памятную книжку, въ число своихъ любимцевъ’.

Зато доставалось же бездарнымъ и малодаровитымъ стихотворцамъ, особенно тремъ: Хераскову, Лукину и Чулкову!

Въ 1769 г. Херасковъ выпустилъ сборникъ своихъ ‘философическихъ одъ и псенъ’, украсивъ заглавный листъ изображеніемъ летящаго Пегаса. Тотчасъ ‘Трутень’ принесъ новую всть съ Парнаса:

‘Смятеніе на Парнас и понын еще продолжается. Вс съ нетерпливостью ожидаютъ собранія совта и окончанія сего замшательства. На сихъ дняхъ великому Аполлону подалъ челобитную Пегасъ, въ которой проситъ объ отставк. Какъ скоро сія челобитная будетъ помчена, то мы ее сообщимъ’.

Большая, въ 6 страницъ, стихотворная сказка: ‘Игрокъ, сдлавшійся писцомъ’, цлитъ на Лукина, который самъ признавался разъ печатно (въ предисловіи къ своей комедіи ‘Мотъ’) въ своей страсти къ карточной игр.

Самомнніе этого небезталаннаго писателя, но заносчиваго эгоиста, было такъ несносно, что ‘Трутень’ неоднократно поднималъ его на смхъ, а въ заключеніе прописалъ ему отъ его болзни рецептъ:

‘Г. Самолюбъ нсколько лтъ страдаетъ самолюбіемъ по той причин, что онъ стихотворецъ. Сія болзнь ежедневно въ немъ увеличивается, а черезъ то сильное у него волненіе бываетъ въ крови и обыкновенный бредъ. Онъ иногда говоритъ о славномъ нашемъ россійскомъ стихотворц г. С., сравнявшемся въ басняхъ съ Лафонтеномъ, въ эклогахъ — съ Виргиліемъ, въ трагедіяхъ — съ Расиномъ и Вольтеромъ и оставляющемъ свои притчи неподражаемымъ примромъ для нашихъ потомковъ, что онъ между русскими писателями то, что былъ Прадонъ между французскими. Такой бредъ онъ тогда обыкновенно повторяетъ, когда его стихи не похвалятъ. Отъ сей болзни ему слдующій

‘Рецептъ:

’24 зол. благоразумія, 48 лот. знанія, произрастеній именуемыхъ: знать свою цну 2 фунта, у

Сатирическій журналъ XVIII вка.

Читайте также: