Полное собраніе сочиненій
В. Г. Короленко.
Томъ девятый
Изданіе Т-ва А. Ф. Марксъ въ Петроград. 1914
СОВРЕМЕННЫЯ КАРТИНКИ.
СОВРЕМЕННЫЯ КАРТИНКИ.
1.
2500 часовъ.
II.
Разговоръ съ ‘землемромъ’.
——
Современные картинки, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1905
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Манифестъ 6 августа (или такъ называемая ‘булыгинская конституція’) застигъ меня въ одной деревн Полтавской губерніи. Съ ближайшей почты принесли газеты, изъ которыхъ мы узнали, что у насъ будетъ-таки ‘Государственная Дума’, и что ‘лучшіе люди по избранію всего населенія’ будутъ призваны къ участію въ управленіи страной…
Я читалъ въ исторіи, что въ другихъ странахъ при извстіяхъ о ‘конституціи’ люди радостно поздравляли другъ друга, и незнакомцы обнимались на улицахъ… У насъ и въ городахъ, сколько мн извстно, посл 6-го августа никто никого не поздравлялъ, и никто ни съ кмъ не обнимался, а въ деревняхъ и подавно. Не то мы не такъ порывисты, не то наша конституція не похожа на другія. Какъ бы то ни было, — и нашъ поселокъ, и окружающія села и деревни жили обычною жизнью, какъ будто ничего важнаго не произошло въ Россіи.
Протекла недля, другая… Народъ все такъ же уходилъ на работы и возвращался съ нихъ. Кончали жнитво, возили хлбъ и съ тревогой поглядывали на небо: какъ бы дождь не помшалъ уборк. А по вечерамъ, въ лощин, гд засла наша деревенька, тихо разгорались въ окнахъ огоньки и такъ же тихо, одинъ за другимъ, угасали… Очень вроятно, что тамъ, у этихъ огней, подъ этими соломенными крышами шли какіе-нибудь разговоры о ‘выборахъ’, и нтъ также сомннія, что они тотчасъ же сводились на единый и неизмнный вопросъ о ‘земл’, — настоящій роковой вопросъ сфинкса, говорящаго нашему времени: ‘разрши или погибни’.
Но снаружи, въ нашей деревеньк все было, повторяю, обычно, буднично и тихо, какъ будто деревенское настроеніе еще не устанавливало никакой связи между россійскою булыгинской конституціей и своею деревенскою жизнью…
Прошло еще нсколько дней. На неб по вечерамъ скоплялись тучи, начали накрапывать дожди… Уборка кончалась, но еще не кончилась… Подошелъ праздникъ. Я сидлъ на приступочк у дома, разговаривая съ сосдями, когда ко мн подошелъ знакомый крестьянинъ, который взялся въ этотъ день сдлать для меня небольшую работу. Онъ остановился около насъ, нкоторое время послушалъ наши разговоры и потомъ сказалъ полу-вопросительно, полу-утвердительно:
— Сегодня треба мені у волость иты.
— Зачмъ?
Онъ не зналъ въ точности, — зачмъ именно, но земскій начальникъ приказалъ собраться тому обществу, къ которому онъ принадлежалъ, и хотлъ пріхать самъ.
— Ото-жъ, должно быть, насчетъ тхъ самыхъ выборовъ, — догадался одинъ изъ собесдниковъ.
— Такъ и люди балакаютъ, что ‘нащетъ выборівъ’. Такъ видно идти?— опять полу-вопросительно сказалъ онъ.
Общее мнніе было за то, что идти необходимо: работа не убжитъ, а выборы — дло все-таки интересное. Оно какъ будто еще и рано для самыхъ выборовъ, а врно будетъ какое-нибудь разъясненіе, — что оно такое и къ чему идетъ.
— Таки и пойду!
Поговорили еще немного о выборахъ, о томъ, кого выбирать мужикамъ малоземельнымъ и кого слдовало бы выбрать боле зажиточнымъ казакамъ, — и мой знакомый тихо поплелся по дорог къ волости. Остальные собесдники, жители другого конца поселка, принадлежали къ другому обществу и на этотъ день не вызывались.
На слдующій день я увидлъ того же крестьянина уже за работой во двор. Поздоровались, поговорили о томъ, о семъ, и я спросилъ:
— Ну, что же вчера было?
— Гд?
— Да въ волости.
— А! въ волости? Да ничего въ волости не было.
— Зачмъ же васъ звали? Разъяснили что-нибудь насчетъ выборовъ?
— Ничего и не объясняли.
— А народъ сошелся?
— Народъ-таки сошелся. Человкъ сотъ, можетъ, пять пришло. Лежали около правленія, дожидались часовъ пять… Таки немного и помокли, потому что подъ конецъ пошелъ и дождь.
— Ну, и что же?
— Ничего… Земскій не пріхалъ.
— Почему?
— А кто-жъ его знаетъ почему? Говорятъ, въ гостяхъ засидлся, а можетъ просто раздумалъ… Попъ подходилъ, вычитывалъ что-то. Никто и не разслышалъ…
— Такъ и разошлись?
— Подождали еще трошки и порасходились… А дождь будетъ и сегодня, — перебилъ онъ себя, поглядывая на небо, — а хлба еще много не убрано…
Дождь пошелъ еще передъ вечеромъ. Стемнло быстро, огоньки въ деревн позажигались раньше, деревенскія улицы опустли. Знакомецъ мой тоже ушелъ въ свою хату ‘вечерять’.
Я провожалъ глазами его скромную фигуру, расплывавшуюся въ сумеркахъ, и думалъ:
‘Пятьсотъ человкъ по пяти часовъ… Положимъ, въ праздникъ… Но все-таки это дв тысячи пятьсотъ часовъ! Какая сила времени и какъ это легко длается: ‘можетъ въ гостяхъ засидлся, а можетъ и такъ’… И дв тысячи пятьсотъ часовъ народнаго времени связано и выброшено безъ надобности… И это уже посл объявленія конституціи, которая должна же, въ конц концовъ, кое-что измнить въ нашемъ отечеств… Что именно? Да немногое, только народъ изъ слуги долженъ стать хозяиномъ въ стран, а всевластные хозяева должны стать его слугами. И между тмъ… Издаются широковщательные акты, объявляются ‘конституціи’, а въ жизни стоитъ все по старому: и старая безпечность однихъ, старое презрніе къ народу и произволъ, — встрчаетъ какъ будто все то же извчное смиреніе… И можетъ быть поэтому тамъ, вверху, такъ легко играютъ словами манифестовъ, не думая о томъ, что слова обязываютъ къ дйствіямъ…’
Дождь дня на три-четыре пересталъ, а потомъ зарядилъ опять, — но поля почти всюду уже были убраны. Августовскіе вечера становились темне и дольше, времени для деревенскихъ разговоровъ довольно… О чемъ шли эти разговоры? Говорили ли люди о томъ, что 2500 часовъ пропали напрасно по небрежности земскаго начальника? Едва ли… Въ этомъ отношеніи начальство можетъ еще не безпокоиться. Но за то много говорили о земл… И тутъ уже, пожалуй, было надъ чмъ задуматься самому безпечному человку… И именно потому, что народъ нашъ до сихъ поръ былъ слишкомъ покоренъ, государство слишкомъ безпечно, а грозный вопросъ встаётъ сразу во всемъ своемъ страшномъ объем и надъ покорнымъ народомъ, и надъ безпечнымъ государствомъ…
А между тмъ, очень можетъ быть, что исторія будетъ ршать эти вопросы въ обратномъ порядк. Сначала уваженіе къ народному труду и личности… И уже посл — о земл для народа, уважающаго себя и умющаго отстоять свое право…
Я купилъ въ Полтавской губерніи треть десятины земли, построилъ на ней жилье, и такимъ образомъ сталъ деревенскимъ обывателемъ. Однажды мн понадобилось по разнымъ причинамъ вымрить свой участокъ. То же понадобилось и моему сосду-крестьянину, и онъ предложилъ на общій счетъ пригласить землемра.
— А у васъ тутъ есть землемръ?
— А какъ же! Тутъ недалечко, на хутор.
— Дорого возьметъ?
— Съ усадебнаго участка полтинникъ.
— Недорого.
Въ одинъ прекрасный день землемръ появился. Это былъ человкъ небольшого роста, съ русою зарослью на загорломъ лиц, съ пріятнымъ и умнымъ выраженіемъ. На голов у него былъ городской картузъ, на спин легкій, сильно порыжвшій пиджакъ, очевидно, не первый годъ уже принимающій участіе въ землемрныхъ трудахъ своего обладателя. Цпь изъ желзной проволоки съ мтками саженей и футовъ, эккеръ на простой палк съ острымъ наконечникомъ и маленькая книжечка съ изложеніемъ простйшихъ пріемовъ вычисленія площадей, — вотъ все его профессіональное вооруженіе. Въ середин крестовины на эккер была тщательно вдлана въ дерево маленькая буссоль, врод брелока, какія иногда попадаются въ качеств ‘сюрприза’ при нкоторыхъ покупкахъ, всего чаще въ коробкахъ съ гильзами. Распоряжался онъ всмъ этимъ увренно и быстро. Воткнувъ въ землю свою палку съ угольникомъ и поставивъ на нордъ стрлку буссоли, — онъ взмахами руки указывалъ мста для установки шестовъ, перетаскивалъ цпь, мрилъ, записывалъ и шелъ дальше. Черезъ часа два-три оба участка были обойдены по гранямъ, и, усвшись на бревн, землемръ по своей книжечк опредлялъ размры усадебъ. Цифры онъ писалъ, держа карандашъ какъ-то особенно скрюченными мозолистыми пальцами, но вычисленія подвигались быстро, и результатъ довольно близко соотвтствовалъ предположеніямъ. За трудъ съ меня онъ взялъ рубль, а мой сосдъ съ радушнымъ видомъ позвалъ его къ своей хат, показывая небольшую, пріятную на видъ и хорошо всмъ знакомую посудинку. Я протянулъ землемру руку на прощаніе.
— Что же, выгодна ваша работа?— спросилъ я у него.
— Да ничего, слава Богу, — кормитъ, — отвтилъ онъ, слегка измняя чистый украинскій говоръ на городской полу-русскій ладъ.
И, оглянувшись, онъ махнулъ рукой на сосда, который нетерпливо звалъ его, помахивая въ воздух сверкавшей на солнц бутылкой.
— Заразъ… Шичасъ приду!
— У меня до васъ есть маленькій секретъ, — сказалъ онъ тихо, отходя за уголъ моей хаты.— Вы того… человкъ, какъ бы ни было, письменный и городской, то и знаете… А мы тутъ не знаемъ.
Я подумалъ, что онъ хочетъ завести рчь о предстоящихъ реформахъ и о томъ, чего отъ нихъ ждать народу. А такъ какъ наша ‘политическая свобода’ подкрадывалась къ деревн какъ-то осторожно, бочкомъ и шепоткомъ, какъ нищенка, которую можетъ прогнать первый урядникъ, то я не очень удивился, что онъ отзываетъ меня за уголъ: россійская конституція не любитъ, чтобы ее называли по имени даже посл ея обнародованія, а въ то время заговорить объ ней въ деревн значило почти наврное угодить въ кутузку. Итакъ, мы отошли за уголъ, и я приготовился къ секретному разговору.
— Что же вы хотите узнать отъ меня?
— Насчетъ того, что… какъ же оно теперь будетъ?
— Съ выборами?
— Съ выборами само собою, ну, и прочее… У насъ тутъ балакаютъ много разнаго. Такой разговоръ по народу пошелъ, не дай Господи… Вотъ я и думаю: дай, спрошу у человка, чтобы уже знать, гд оно… настоящее.
— Я охотно вамъ скажу, что знаю… Что именно вы хотите?
Онъ помолчалъ, почесалъ въ голов и сказалъ:
— Видите: я человкъ работающій… Заработалъ-таки немного своимъ землемрствомъ, то хотлъ бы того… однимъ словомъ сказать: хочу купить земли.
— Такъ что же?
— Можно это?
— Почему же нельзя? Вотъ вдь и я купилъ…
— Э! Вы купили…. Что вы купили? Нтъ и полъ-десятины.
— А вы хотите много?
— То-то вотъ и оно, что много.
И, опять помолчавъ, онъ сказалъ ршительно:
— Пять десятинъ… Вотъ скольки.
— А теперь у васъ сколько земли?
— Одна усадьба, какъ и у васъ…
Я началъ понимать…
Года два назадъ у насъ въ губерніи были аграрные безпорядки: крестьянство заволновалось, грабили хлбъ въ усадьбахъ, говорили о передл земли. Пришли войска, казаки… Крестьяне становились на колни, а ихъ кидали на землю и скли до полусмерти. Потомъ еще сажали въ тюрьмы, потомъ сказали, что они должны слушаться своихъ предводителей и никакихъ перемнъ не ждать… Все успокоилось, все пошло по старому, ничто не измнилось, нигд не исчезли хищническія путы безпечнаго землевладнія… Но народная мысль упрямо шла своимъ путемъ, какъ будто не было ни усмиреній, ни властныхъ предводителей, ни земскихъ начальниковъ… И въ этой благополучной тишин народъ создавалъ свои собственныя понятія о земельной реформ.
Передо мной стоялъ теперь не заурядный крестьянинъ, неграмотный и темный, а въ нкоторомъ род деревенскій учоный спеціалистъ. И я понималъ его настроеніе: онъ боялся, что вотъ онъ купитъ на свои кровныя деньги, заработанныя въ теченіи многихъ лтъ при помощи эккера, цпи и буссоли, — пятъ десятинъ земли, а тутъ идутъ какія-то реформы… А какія же реформы безъ земли? А земельная реформа, — это ‘уравненіе’. Вотъ тутъ и покупай… Выйдетъ, напримръ, на человка по 4 1/2 десятины, а онъ купилъ пять… Значитъ у него полъ-десятины отнимутъ. А если выйдетъ по 5 1/2, то ему прибавятъ сверхъ купленной только полъ-десятины… Какую же роль при этомъ будутъ играть его трудовыя деньги, добытыя потомъ и кровью?..
Онъ стоялъ передо мною и пытливо вглядывался въ мое лицо, а я тоже стоялъ и думалъ. Я — не экономистъ и не землевладлецъ, и эти вопросы интересовали меня, какъ всякаго образованнаго человка, такъ сказать, въ нкоторомъ отвлеченіи, на извстномъ разстояніи. Тридцать лтъ мы обсуждаемъ земельную реформу, и тридцат лтъ вопросъ остается въ области теоріи. Но вотъ теперь онъ стоялъ совсмъ рядомъ, въ лиц этого деревенскаго ‘землемра’, и пытливо глядлъ на меня срыми внимательными глазами изъ-подъ козырька порыжелой шапки. Я напрягъ свое воображеніе, чтобы представитъ себ вс дйствительныя соотношенія, и затмъ съ полной искренностью сказалъ, что думаю. Я не знаю, что будетъ, но полагаю, что земельный вопросъ непремнно будетъ поставленъ и при томъ широко {Каюсь въ своей наивности.}. Безъ этого всякая реформа не будетъ имть значенія (онъ утвердительно махнулъ рукой). Надлы, наврно, увеличатъ за счетъ государственныхъ и удльныхъ земель.
— А панская земля какъ?— спросилъ онъ живо.
Въ газетахъ и журналахъ тогда уже писали о необходимости принудительнаго частичнаго отчужденія и частновладльческихъ земель. Кое-гд резолюціи въ этомъ смысл принимались и въ собраніяхъ, но мысль казалась еще въ то время ‘смлой’. Я разсказалъ объ этомъ моему собесднику и прибавилъ, что ‘когда-нибудь’ земля вся будетъ составлять собственность государства. Но мн казалось, что я вхожу въ область ‘теорій’.
— А теперь какъ?— спросилъ онъ. Землю онъ уже высмотрлъ, и ее легко могутъ перекупить другіе. При этомъ въ его глазахъ проглянуло ясно выраженіе тоски…
Мы продолжали обсуждать вопросъ вмст на основаніи житейскихъ вроятностей. Деньги и посл реформы не потеряютъ своего значенія во всхъ областяхъ жизни… Конечно нтъ… Потеряютъ ли его деньги затраченныя въ землю?.. Они одна будетъ изъята изъ денежнаго обращенія?..
— Выходитъ такъ, что можно куплять…— закончилъ онъ весело. Все время онъ и слушалъ, и разсуждалъ, какъ человкъ, уже заране склонявшійся къ тому же выводу, и теперь принялъ его даже съ большей увренностью, чмъ я…
— Мы съ братомъ и сами такъ думали, что не можетъ быть… ну все-жъ оно того… еще лучше спытать у городского человка… Прощайте пока что.
И онъ ушелъ къ сосду, который опять выглянулъ изъ-за своей хаты въ нетерпливомъ ожиданіи. Черезъ полчаса землемръ веселый прошелъ черезъ мой дворикъ и, привтливо поклонившись мн, сказалъ:
— Такъ я думаю, значить… можно — куплять…
Это было въ август. Не знаю, купилъ ли онъ облюбованную землю или нтъ, а если купилъ, то не жаллъ ли… Въ ноябр люди знающіе говорили, что владльцы, требовавшіе еще недавно по 260 рублей за десятину, готовы отдать ту же землю по полтораста… Долго и искусственно поддерживаемыя цны на землю и безобразныя аренды, казалось, сразу рухнули… И это потому, что т самыя идеи, которыя въ теченіи десятилтій витали надъ жизнью въ области теорій, — теперь стали быстро опускаться на ‘землю’…
1905 г.
P. S. Мн теперь часто вспоминается, какъ мы съ землемромъ разршили въ деревн аграрный вопросъ… И кажется мн, что въ немъ былъ рычагъ всего тогдашняго деревенскаго движенія. Деревня сама испугалась того объема, въ которомъ она, — одинаково богатые и бдные, — ставила этотъ коренной вопросъ своей жизни, и отступила передъ нимъ… И это оказалось сильне, чмъ вс карательныя экспедиціи и выстрлы…
1905 г.