СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
(Малый театръ: Аргунинъ (Отрава жизни), ком. въ 5-ти дйств. Виктора Крылова. Компаньоны, ком. въ 4-хъ дйств. П. М. Невжина).
Ан.
‘Русская Мысль’, кн.XII, 1891
Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1891
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Мы не разъ высказывали сожалнія и упреки нашимъ драматургамъ по поводу того, что они слишкомъ усердно пишутъ раздирательныя драмы и какъ будто совсмъ разучились писать комедіи. Нашему ли голосу вняли драматурги или сами почувствовали, что увлекались свыше мры печальными и смертоносными сюжетами,— этого мы ршать не беремся, но можемъ отмтить съ удовольствіемъ тотъ фактъ, что комедія за послднее время получила преобладаніе надъ пьесами съ убійствами и самоубійствами и заняла на сцен подобающее ей мсто, въ соотвтствіи съ тмъ, что мы видимъ въ дйствительной жизни. На самомъ дл, развязка смертью, боле или мене насильственною, всякихъ житейскихъ столкновеній, осложненій и неудачъ — явленіе довольно рдкое и почти всегда нсколько случайное. Въ огромномъ большинств современныхъ житейскихъ конфликтовъ финалы не такъ эффектны, какъ это требуется драматургамъ для воздйствія на нервы зрителей. Какъ ни разнообразны житейскія драмы, какъ ни тяжелы и мучительны он для переживающихъ семейныя и личныя несчастья, въ дйствительности почти не бываетъ такихъ безвыходныхъ положеній, когда человкъ, теченіемъ обстоятельствъ, роковымъ и логическимъ ходомъ вещей, безусловно лишается свободы выбора между жизнью и смертью или между убійствомъ и примиреніемъ, такъ или иначе, съ фактомъ, причинившимъ ему страданія, хотя бы очень жестокія. Въ современной жизни выборъ трагическаго конца является, чуть ли не всегда, дломъ совершенно произвольнымъ. Такіе же концы въ театральныхъ пьесахъ въ еще большей мр оказываются результатомъ сочинительскаго произвола. Вотъ почему мы говорили и настаиваемъ на томъ, что, по нашему времени, правдиве и жизненне такъ называемая ‘благополучная’ развязка, которою, въ силу обычая, обусловливается названіе пьесы ‘комедіей’, а не драмой, какъ бы ни были ‘драматичны’ въ пьес положенія главныхъ дйствующихъ лицъ. Назначеніе современной трагедіи или драмы заключается въ томъ, чтобы показать такія стороны въ жизни общества, которыя неизбжно доводятъ людей до горькаго конца — до невозможности жить. И для зрителей, для публики должно быть ясно что тать ‘жить нельзя’, что въ самомъ склад общественной жизни есть нчто ненормальное, прискорбное, подлежащее измненію. Въ серьезной комедіи должны быть показаны, обличены и осмяны такія обычныя явленія въ современномъ обществ, которыя портятъ людямъ жизнь, отравляютъ ее всякою дрянью, не настолько, что ‘нельзя жить’, но въ достаточной степени для того, чтобы жить было мерзко, при тхъ условіяхъ, которыя выведены авторомъ на сцену. И тутъ, какъ въ драм, центральное лицо,— то, что мы привыкли называть ‘героемъ’,— страдаетъ либо отъ отдльныхъ лицъ и недостатковъ, имъ присущихъ, либо отъ такихъ общихъ явленій, которыя составляютъ характеристическую черту въ жизни даннаго общества. На нашъ взглядъ, значеніе комедіи и отчасти ея достоинства должны опредляться на основаніи того, врно ли подмчены авторомъ и съ достаточною ли ясностью изображены обстоятельства, отравляющія жизнь хорошихъ людей, и, въ особенности, на основаніи того, насколько такія обстоятельства оказываются явленіемъ общественнымъ. Мы здсь не говоримъ о такихъ комедіяхъ, какъ Ревизоръ, стоящихъ совершенно особнякомъ, въ которыхъ страдающимъ оказывается все общество. Это идеалъ комедіи, къ которому должны стремиться драматурги. Къ такому идеалу приближались нкоторыя комедіи Островскаго, но полностью ни одна его не осуществила. Изъ этого не слдуетъ, однако же, что такая задача неосуществима и что, кром этой задачи, нтъ другой, или много способа то же самое показать публик и на частномъ примр страданія одного лица дать уразумть, какъ любой членъ даннаго общества можетъ сдлаться жертвою взятыхъ авторомъ заурядныхъ и обычныхъ условій быта извстнаго круга общества. Такою-то именно цлью задался авторъ комедіи Аргунинъ, напечатанной въ нашемъ журнал подъ заглавіемъ Отрава жизни.
Изъ того, что комедія В. А. Крылова напечатана нами, отнюдь не слдуетъ, что мы почитаемъ ее неоцнимымъ перломъ нашей драматической литературы. Изъ этого слдуетъ лишь то, что за этою комедіей мы признаемъ такое общественное значеніе, какого давно не видимъ въ пьесахъ ныншнихъ драматурговъ. Нашимъ читателямъ пьеса знакома, и намъ нтъ надобности повторять здсь ея содержаніе. Мы могли бы ограничиться передачею того, какъ она была исполнена на сцен, если бы на комедію г. Крылова не было сдлано нкоторыми критиками нападеній, которыхъ мы не можемъ признать основательными и заслуженными. Намъ нтъ надобности вступаться за произведеніе г. Крылова и апологетствовать. Чего добраго, можетъ еще кто-нибудь подумать и, пожалуй, сказать, что мы изъ-за того ведемъ нашу рчь, что пьеса нами напечатана. Отнюдь нтъ,— объ Отрав жизни мы считаемъ своею обязанностью говорить, во-первыхъ, потому, что комедія шла съ большимъ успхомъ на первоклассной русской сцен, во-вторыхъ, потому, что въ современномъ репертуар она занимаетъ выдающееся мсто, благодаря своему общественному значенію’, въ-третьихъ, потому, что наиболе сильныя нападки критики направлены на такую сторону комедіи, которая, по нашему мннію, всего мене заслуживаетъ порицанія. Съ этого послдняго пункта мы и начнемъ, такъ какъ дло касается не одной только комедіи г. Крылова, я вопроса, такъ сказать, принципіальнаго въ области драматургіи. Критикой,— тою критикой, съ которой приходится считаться литератур и сцен,— высказано мнніе, что Аргунин, ‘поставленный въ самыя исключительныя условія, въ полномъ смысл героическія, насколько это возможно въ будничной жизни, безличенъ, лишенъ интереса въ смысл характера и дятельности’. Онъ ‘можетъ сказать прекрасную рчь’, убдительную и логичную, ‘но при всякомъ столкновеніями съ живыми фактами жизни, даже личной, этотъ теоретическій боецъ, герой слова, спасуетъ’… ‘Авторъ съ такимъ героемъ не могъ создать пьесы съ содержаніемъ, принципіальнымъ въ общественномъ или личномъ сливомъ’. Аргунинъ ‘опускаетъ руки’… ‘болзненно хватается за грудь подъ наплывомъ чисто-личнаго чувства’… ‘Мелко, эгоистично, немощно’. Могъ ли авторъ,— не тотъ или другой авторъ, а вообще писатель,— ‘съ такимъ героемъ’ создать требуемую критикой пьесу? Думаемъ, что могъ, ибо имемъ Горе отъ ума, гд ‘теоретическій боецъ’ ‘опускаетъ руки’, ‘болзненно хватается за грудь’, никакой геройской дятельности не проявляетъ, говоритъ прекрасныя рчи, столкнувшись ‘съ живымъ фактомъ’ нелпой сплетни, ‘очищаетъ своимъ врагамъ поле’,— ‘пасуетъ’ и уходитъ вонъ изъ Москвы, подальше отъ ея общества, ‘искать по свту, Гд оскорбленному есть сердцу уголокъ’. Неужели Горе отъ ума есть комедія, не имющая ‘принципіальнаго общественнаго значенія’ потому, что центральное лицо не дйствуетъ геройски? Мы не приравниваемъ, разумется, Отраву жизни къ комедіи Грибодова, ни Аргунина къ Чацкому, мы говоримъ только, что, при условіяхъ, выставленныхъ критикой въ укоръ комедіи г. Крылова, авторъ можетъ создать желательную пьесу съ общественныхъ значеніемъ. Аргунинъ не герой, а самый обыкновенный порядочный человкъ, дйствующій честно въ своей сфер дятельности. Пусть онъ и не герой, ибо геройство ни для кого не обязательно въ такихъ обстоятельствахъ, при какихъ развертывается дйствіе комедіи, тогда какъ нравственная порядочность для всхъ обязательна. Что долженъ длать просто порядочный человкъ, когда цлое общество, весь городъ, принимается его травить сплетнями, пасквилями, непрошенными соболзнованіями, ‘добрыми’ совтами подпвать этому обществу ‘хоть въ полголоса’, дружескими указаніями, что всего лучше ‘плюнуть и ухать’,— какъ долженъ, по мннію критики, поступить въ такомъ случа хотя и талантливый, но обыкновенный человкъ,— мы не знаемъ и не видимъ, знаетъ ли самъ критикъ, такъ какъ онъ объ этомъ не говоритъ. Аргунинъ не герой, но онъ ни передъ кмъ не ‘пасуетъ’, никому не уступаетъ мста, рукъ не опускаетъ и не уходитъ, несмотря ни на какія каверзы, онъ остается на своемъ мст и продолжаетъ свое честное дло, борьбу со зломъ — талантливымъ, логическимъ и убдительнымъ еле немъ. Онъ не соглашается не только ‘подпвать хотя въ полголоса’, но даже только молчать, онъ не протягиваетъ руки на примиреніе съ каверзниками и не подаетъ имъ руки, когда т протягиваютъ ему свои руки на мировую. Неужели это ‘мелко, эгоистично и немощно’? Неужели мощь, альтруизмъ и величіе должны проявляться въ ломаніи стульевъ геройскимъ обычаемъ? Неужели борьба противъ зла словомъ не есть борьба и тотъ, кто ничего не ломаетъ, никого не побиваетъ, а только обличаетъ негодяйство, эгоизмъ и всякую крайность, пытавшуюся его сломить, можетъ быть признанъ ‘лишеннымъ интереса въ смысл характера и дятельности’? Аргунинъ говоритъ честный слова и поступаетъ всегда и во всемъ такъ, какъ говоритъ, стойко выдерживаетъ натискъ цлаго города, начиная съ мелкихъ прохвостовъ и кончая тузами и воротилами. Длаетъ онъ это не потому, что лично ему нужно что-нибудь отъ этихъ людей, отъ этого общества: онъ богатъ и независимъ, онъ талантливъ и знаменитъ, везд найдетъ себ мсто и дло, ему ничего не стоитъ создать себ и нжно любимой дочери благополучный покой и занять блестящее положеніе,— стоитъ только перестать говорить то, что онъ говоритъ, т.-е. перестать тревожить общество словомъ. А онъ этого не длаетъ, вопреки сильныхъ міра, тузовъ, тревожимыхъ его оловомъ, недовольныхъ причиняемымъ безпокойствомъ доброжелателей и друзей, вполн уравновшенныхъ и самодовольныхъ потому, что сами они не длаютъ мерзостей, какъ докторъ Тенетовъ, лицо живое и интересное уже потому, что людей этого склада въ нашемъ обществ много. Это лицо совсмъ пропущено безъ вниманія критикой. А, между тмъ, на жизненной сцен такія лица играютъ очень серьезную роль, и такое лицо необходимо было въ комедіи съ общественнымъ значеніемъ. Докторъ Тенетовъ весьма типическій представитель лично честныхъ, умныхъ и добрыхъ обывателей, одинаково спокойно относящихся къ добру и злу въ томъ соображеніи, что міра не перестроишь, общества не передлаешь, стало быть, не изъ-за чего ни самому надрываться, ни людей безпокоить. Это не индифферентизмъ: такіе люди искренно ликуютъ, когда добро одолваетъ зло, но они же готовы потшаться и обращать въ смхъ, для пищеваренія полезный, всякую мерзость, ловко подставляющую ножку добру. ‘Что,— говорятъ они съ своимъ страшнымъ и зловреднымъ добродушіемъ,— попался, по дломъ, ни лзь на рожонъ. Въ другой разъ умне будешь’. Такіе честные добряки, съ ихъ непоколебимою увренностью въ своей правот и въ превосходств своей философіи ‘непротивленія’ опасне для общества, чмъ каверзники и негодяи. Ихъ благополучная и добродушная уравновшенность миритъ со зломъ и отнимаетъ энергію у борцовъ въ гораздо большей мр, чмъ мягкотлая распущенность предводителя Утроцкаго, озабоченнаго лишь тмъ, чтобы общество жило дружно и любовно, и въ веселіи сердца распвало обычаемъ утвержденные мотивы, безъ диссонансовъ Аргунина, нарушающихъ стройность сидящаго по уши въ болот хора. ‘Подпвайте, ну, хотя въ полголоса’,— убждаетъ онъ этого баламутчика. И У Троцкій живое лицо, истинный представитель того провинціальнаго типа людей, которыхъ цлая губернія любитъ и уважаетъ за ихъ милую покладистость и умнье ‘соединить общество’, поддержать въ немъ согласіе, миръ и благоволеніе. Губернаторъ Глазовъ и его супруга очень дорожатъ такимъ превосходнымъ человкомъ, видятъ въ немъ наилучшаго сотрудника своей административной дятельности, первйшая задача которой состоитъ въ томъ, чтобы показать, донести и доложить кону слдуетъ, что все обстоитъ благополучно и идетъ въ наилучшемъ вид въ наилучшей изъ губерній. Тутъ мерзости длаютъ, завдомыми пасквилями травятъ честныхъ людей, обираютъ невмняемыхъ больныхъ, длаютъ подлоги, выписываютъ изъ Москвы шайку грабителей, учиняютъ денной разбой, подстраиваютъ убійство, не удавшееся только благодаря вмшательству Аргунина, а искусный администраторъ все это ловко сглаживаетъ и улаживаетъ ‘домашними средствами’ у себя въ кабинет, къ общественному благополучію и удовольствію и къ собственному спокойствію и прославленію своихъ административныхъ способностей. Въ губерніи все благоденствуетъ, везд тишь и гладь, да Божія благодать.
Критика недовольна тмъ, что ‘все дло стоитъ на психическомъ недуг одного изъ дйствующихъ лицъ’, т.-е. на умственной и душевной растрепанности Савицкаго, доведеннаго кутежами, пьянствомъ и любовью къ негодниц до потери воли и способности къ сопротивленію завертвшей, очаровавшей его мщанки Жигулевой. Это не совсмъ такъ. Въ начал пьесы передъ нами не психически больной, а измотавшійся человкъ слабаго темперамента. При всевозможныхъ уступкахъ мннію о немъ критики, его можно признать, пожалуй, выздоравливающимъ отъ ‘психическаго недуга’, если почитать за таковой привязанность слабохарактернаго человка къ сильной и глубоко-безнравственной женщин. Выздоровленіе идетъ водъ благотворнымъ вліяніемъ Аргунина. Родственники Савицкаго выписали мщанку Жигулеву за тмъ, чтобы съ ея помощью ограбить Савицкаго. Жигулева доводитъ его до неистовства и до безумныхъ поступковъ. Вотъ на чемъ ‘стоитъ’ не пьеса, а часть пьесы, необходимая для того, чтобы показать, какія дла возможны въ томъ обществ, которое выводитъ авторъ въ своей комедіи, и при такихъ условіяхъ, когда провинція, во что бы то ни стало, должна благоденствовать. Дло не въ тонъ, одержимъ ли не одержимъ Савицкій психическимъ недугомъ, а въ Іомъ дло, что появленіе отчаянной московской бабы будоражитъ цлый губернскій городъ, выбиваетъ изъ колеи все общество и ставитъ втупикъ всю администрацію, которая принуждена откупаться деньгами отъ нежданной гостьи, лишь бы только она ухала и ихъ самихъ не притянула туда, гд уже ничего не спрячешь въ кабинет, охраняемомъ отъ публики и гласности. Пусть же читатель разсудитъ, иметъ ли комедія г. Крылова общественное значеніе, возможно ли изображенное авторомъ въ жизни губернскаго города, похожи ли на живыхъ людей выведенныя въ пьес лица и таково ли вліяніе этихъ лицъ на общество, какимъ оно представлено.
Исполняется пьеса не такъ дружно, ровно и законченно, какъ мы то привыкли видть на сцен Малаго театра. Начнемъ съ общаго впечатлнія. Въ томъ, что мы слышали и видли на сцен, нтъ настоящаго тона, характернаго для губернскаго города и для изображаемаго общества. Это сказывается уже въ первомъ акт, превосходно поставленномъ въ сценическомъ отношеніи, очень ловко скомпанованномъ авторомъ, но едва ли возможномъ въ дйствительности. Конечно, на сцен почти все условно, но всякой условности есть граница, и эту-то границу перешелъ авторъ, давши въ корридорахъ суда рядъ сценъ, не подходящихъ къ мсту дйствія. Въ особенности же диссонансы и неврность тона были замтны въ третьемъ дйствіи, происходящемъ въ гостиной губернатора. Сайо по себ то, что происходитъ тутъ и говорится, возможно въ любомъ губернскомъ город средней руки, гд, по малочисленности общества, не существуетъ строго разграниченныхъ кружковъ. Но тонъ, которымъ говорятъ докторъ Тенетовъ (г. Макшеевъ), желзно-дорожникъ Рощинъ (г. Лошивскій), а тмъ боле молодой адвокатъ Николаевъ (г. Багровъ), совсмъ не подходитъ ни жъ какой гостиной, и такая развязность умстна только въ квартир мщанки Жигулевой. Г. Багровъ, да отчасти и г. Макшеевъ, не сообразили, что одинъ и тотъ же человкъ ведетъ себя и говоритъ на различные лады въ корридор суда, на практик, въ квартир пройдохи мщанки и въ гостяхъ въ порядочномъ дом. Очень хороши и типичны были г. Левицкій въ роли губернатора и г. Рыбаковъ въ роли предводителя дворянства. Г. Южинъ, игравшій Аргунина, загримировался неудачно. Вообще мы бы посовтовали артистамъ избгать въ грим сходства съ личностями боле или мене извстными имъ и обществу. Это только вредитъ настроенію публики и отвлекаетъ ея вниманіе отъ существа дла на мелочи, ни для чего ненужныя. Перетаскиваніе ходячихъ портретовъ на театральную сцену пріемъ во всхъ отношеніяхъ неудобный. Мстами г. Южинъ былъ очень хорошъ, но мы не можемъ сказать, чтобы онъ производилъ впечатлніе человка стойкаго и непоколебимо-убжденнаго въ своей правот. Не это ли обстоятельство дало поводъ критик упрекать Аргунина въ безсиліи и отсутствіи характера? на самомъ дл у г. Южина (въ 4 дйствіи) чувствуется какая-то растерянность и подавленность, тогда какъ выпукло должны бытъ выражены горечь и негодованіе человка убжденнаго, не идущаго ни на какіе компромиссы и сдлки. Г-жа Лешковская безукоризненно, задушевно и трогательно провела роль дочери Аргунина, любящей отца до обожанія, врящей въ него безусловно, чтущей въ немъ идеалы добра и правды. Это такъ и сквозило въ каждомъ движеніи, въ каждомъ взгляд, въ каждомъ слов, сказанномъ талантливою артисткой. Въ г. Садовскомъ передъ нами было живое лицо истрепавшагося Савицкаго, гибнущаго человка, сознающаго, что ему нтъ спасенія. Въ исполненіи г-жи едотовой мщанка Жигулева вышла цльнымъ типомъ. На первомъ представленіи слышалась еще нкоторая нетвердость, такъ сказать, шероховатость тона. Но удивительная артистка очень скоро доказала, что ей все по силанъ, и безподобно воспроизвела не образъ только,— нтъ, а цлый внутренній міръ, весь складъ ума, всю душу, со всми ея мельчайшими и тонкими изгибами, обаятельно дйствующими на всякаго, кого хочетъ закружить мщанка Жигулева, ‘баба простая, неученая’. Г-жа едотова показала намъ не одну мщанку и не типическую только московскую дерзкую пройдоху, русскую авантюристку. Въ ней съ необычайною ясностью и всецло отразилось все то, страшное до ужаса, что таитъ въ себ русская женщина слободской культуры и рогожской или дорогомиловской цивилизаціи. Необходимымъ ея спутникомъ и дополненіемъ къ ней является мщанинъ Антоновъ (г. Дротовъ): ‘братецъ, по торговой части помогаетъ’… Это нашъ самобытномосковскаго происхожденія ‘сутенеръ’, по-русски — ‘вышибало’, состоящій на всякій случай ‘при сестриц’. Безъ него фигура Жигулевой была бы такъ же не закончена, какъ фигура на картин, написанная безъ падающей отъ нея тни.
Новая пьеса П. М. Нев жива, четырехъ-актная комедія Компаньоны, представляетъ собою интересную и характерную картину изъ быта нашихъ крупныхъ коммерсантовъ. Завязкою комедіи служитъ то обстоятельство, что Кириллъ Денисовичъ Байчугинъ (г. Рыбаковъ) намревается отобрать у своего ‘компаньона’ по торговому длу Привольнова (г. Горевъ) принадлежащую тому половину большой фабрики. Байчугинъ поступилъ на эту фабрику рабочимъ-мальчишкой Кирюшкой, выдлился изъ толпы своими способностями, былъ замченъ хозяиномъ, прошелъ вс служебныя степени заводской іерархіи, сталъ получать долю прибылей и, въ конц-концовъ, сдлался компаньонокъ-совладльцемъ фабрики своего бывшаго хозяина. Байчугинъ — рабочая сила и душа всего дла, онъ сжился съ этою фабрикой, она ему ‘родная’, она его гордость, въ ней его радости и смыслъ жизни. Привольновъ предоставилъ все веденіе дла своему компаньону, получаетъ причитающуюся ему долю прибылей и живетъ въ полное свое удовольствіе, не считая ни приходовъ, ни расходовъ и не заботясь о балансахъ. Его супруга, Прасковья Павловна (г-жа едотова), усердно помогаетъ нужу проживать деньги и занимать, когда не хватаетъ доходовъ. Не щадить родительскихъ достатковъ и ихъ сынокъ Евгеній (г. Садовскій), кутила я добродушный шалопай. Ихъ дочь Саша (г-жа Полякова) не похожа на брата, она двица умная и серьезная, на мотовство смотритъ неодобрительно и въ душ питаетъ нжныя чувства къ сыну Байчугина, молодому технику Дмитрію Кирилловичу (г. Южинъ). Денежныя дла Привольновыхъ разстроены настолько, что всми уважаемому коммерсанту грозитъ разореніе, а съ нимъ — продажа фабрики. Кириллъ Байчугинъ ни за что не хочетъ выпустить изъ рукъ дла и, при помощи Тушилова (г. Музиль), бывшаго ростовщика-дисконтера, скупаетъ векселя своего компаньона, грозитъ Привольнову позорнымъ банкротствомъ и отбираетъ у него всю фабрику цликомъ. А для закрпленія союза Байчугинъ и Тушиловъ ршаютъ породиться, женить Дмитрія на дочери ех-ростовщика Сусанн (г-жа Павловская), милой, образованной двушк, нжно любящей своего родители, награбившаго такую деньжищу, что во искупленіе старыхъ грховъ, онъ жертвуетъ по четыреста тысячъ на благотворительныя учрежденія. Туйиловъ не сразу соглашается принять участіе въ ограбленіи стараго знакомаго, добрйшаго и уважаемаго Привольнова. Бывшій дисконтеръ давно оставилъ разбойныя дда, онъ волкъ сытый. Но Байчугинъ такъ его умасливаетъ, такъ убдительно говоритъ: ‘пограбимъ еще разокъ, да и закаимся уже навсегда, не мы, такъ другіе пустятъ его въ трубу’. И новые союзники, въ своемъ род тоже ‘компаньоны’, выпускаютъ въ трубу слишкомъ доврчиваго Привольнова. Но тутъ приключается для всхъ неожиданный казусъ: Дмитрій Байчугинъ любитъ дочь Привольнова, хочетъ жениться на ней и не хочетъ жениться на Сусанн Тушиловой. Сусанка тоже не иметъ особеннаго желанія выходить замужъ за молодаго БаЙчугина, за то очень увлекаетъ ее мысль женить своего стараго отца на молодой Привольновой. Казусъ происходитъ еще боле неожиданный, на этотъ разъ даже и для публики: старый плутъ давно влюбленъ въ Сашу Прмвольнову и, не откладывая въ долгій ящикъ, длаетъ ея родителямъ залпомъ два предложенія: выдать за него дочь и надуть Кириллу Байчугина. Возликовали Приводьновы передъ такими заманчивыми перспективами, и вдругъ… новый крахъ: Саша не хочетъ выручить родителей, она любитъ Дмитрія Байчугина. Дмитрій Байчугинъ не хочетъ исполнять союзнаго договора своего родителя съ Тушидовымъ,— онъ женится на дочери ограбленнаго компаньона. Родители въ ужас, чуть не проклинаютъ дтей, выгоняютъ ихъ вонъ отъ себя и, по мр своихъ средствъ, лишаютъ наслдствъ. Дмитрій Байчугинъ, все-таки, женится на любимой двушк, все-таки, поселяется на одной квартир съ Привольновымъ, который съ нимъ не говоритъ, затваетъ какое-то новое, маленькое предпріятіе съ кутилой и шалопаемъ Евгешей, преобразившимся вдругъ въ энергичнаго и дльнаго помощника Дмитрія. Старуха Байчугина (г-жа Садовская) давно уже примирилась съ молодыми супругами и бываетъ у нихъ потихоньку отъ муха, который тоже затосковалъ о сын. Является и самъ Байчугинъ, мирится съ сыномъ и съ его женой, и его тещей, хочетъ мириться съ Привольновымъ. Но Привольновъ гордъ, всякій миръ отвергаетъ и обмываетъ своего бывшаго компаньона разными нехорошими словами. Молодые люди успокоиваютъ старика тмъ, что поставятъ его во глав своего зарождающагося предпріятія и оно процвтетъ и разростется подъ его просвщеннымъ руководствомъ. Утшенный Привольновъ ободряется и выражаетъ согласіе помириться съ Кириллой Байчугинымъ. Объятія и поцлуи, вс идутъ роспить на радостяхъ бутылку шампанскаго. Впрочемъ, и весь этотъ умиротворительный актъ проходитъ въ перекрестныхъ лобзаніяхъ, точно Святая недля наступила.
Пьеса написана очень честно и тепло, въ ней много добрыхъ чувствъ и хорошихъ словъ. Мы думаемъ даже, что добросердечіе и незлобивость автора заходятъ нсколько дале, чмъ слдовало. Въ конц пьесы добро торжествуетъ, это прекрасно, но еще умилительне то, что норокъ не наказанъ по той восхитительной причин, что наказывать неіого, порока совсмъ не существуетъ. Онъ былъ, конечно, — этого не отрицаютъ и сами дйствующія лица,— былъ порокъ, было даже много пороковъ и нтъ ихъ, вс исчезли, яко дымъ отъ лица солнца. Кириллъ Байчугинъ изподтишка и долго подкрадывался къ своему компаньону и, наконецъ, слопалъ его, но не потому слопалъ, что жадность обуяла, а потому, что возлюбилъ онъ фабрику и не могъ вынести мысли, что это русское дло можетъ достаться въ руки иностранцевъ. Онъ сдлалъ это изъ патріотизма, а патріотизмъ чувство высокое, почтенія и всякой хвалы достойное. Не слопай Байчугинъ Привольнова, его скушали бы нмцы. За что же имъ отдавать такіе хорошіе куски? Но тотъ же Байчугинъ весьма скоро позналъ, что ‘не въ фабрик счастье’, и поспшилъ загладить и исправить свою ошибку, сдланную въ порыв патріотизма. Привольновы всю жизнь занимались проматываніемъ отцовскаго наслдства, русскихъ трудовыхъ денегъ, и восчувствовали, что это плохо, что хотя и ‘не въ деньгахъ счастье’,— безъ денегъ, все-таки, жить неудобно. И они взялись за дло, общающее впереди опять много денегъ. Ту Шиловъ переграбилъ множество народа, насытился и сталъ добродтельнымъ рантьеромъ, благотворителемъ, другомъ человчества. Евгеша былъ ‘купеческимъ саврасомъ’, уразумлъ, что это нехорошо, и принялся за честный трудъ. Вс остальные, до дочери ростовщика включительно, были всегда добродтельны и непоколебимыми остались при самыхъ тяжкихъ испытаніяхъ. Просмотрвши эту комедію, выходишь изъ театра съ такимъ чувствомъ, будто авторъ показалъ вамъ не Замоскворчье, не Таганку, а двери коммерсантскаго Эдема, у которыхъ невзначай поразбойничавшіе люди братскими лобзаніями привтствуютъ другъ друга въ день торжества фабричнозаводской добродтели. Повторяемъ, комедія написана очень тепло, добавимъ еще, что она разыграна превосходно. И тмъ опасне намъ кажется то Панглосовское заключеніе, которое само собою вытекаетъ изъ этой пьесы, помимо желанія, врне — вопреки желанія ея автора и единственно вслдствіе его излишне мягкаго и добросердечнаго отношенія къ темнымъ сторонамъ изображеннаго имъ быта. На первомъ представленіи составъ публики весьма напомнилъ намъ т лица и костюмы, которые преобладали въ театральной зал въ былые годы на представленіяхъ пьесъ Островскаго. Островскій не щадилъ эту публику и въ яркихъ картинахъ показывалъ ей ‘темное царство’ такимъ, каково оно было въ дйствительности. Славный русскій драматургъ училъ, обличалъ и исправлялъ, онъ никого не гладилъ по головк и ‘памятникъ воздвигъ себ нерукотворный’… А г. Невжинъ не только по голов гладитъ, но и умащаетъ елеемъ своего благодушія тхъ, по комъ еще плачетъ и долго будетъ плавать добрая палка покойнаго А. Н. Островскаго.
Между исполнителями первое мсто принадлежитъ г-ж Садовской, сумвшей создать не только живое, но и типическое лицо въ ничтожной роли жены Байчугина. Замчательно хорошъ былъ г. Горевъ, съ необыкновенною выдержанностью и тонкостью проведшій роль старика Привольнова. Г-жа едотова съ обычнымъ мастерствомъ воспользовалась единственнымъ выдающимся мстомъ довольно неблагодарной роди и во второмъ акт поразительно, до слезъ больно, воспроизвела страданія гордой женщины, вынужденной любовью къ семь просить милости у враговъ, такъ недавно еще унижавшихся передъ нею. Благодаря всему этому, пьеса иметъ выдающійся успхъ.