Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Малый театръ: Вольная волюшка, драма изъ временъ Ивана Грознаго, въ 5-ти дйствіяхъ и 6-ти картинахъ, И. В. Шпажинскаго, Подъ гнетомъ утраты, драматическій этюдъ въ 1-мъ дйствіи, Г. Д. (мотивъ заимствованъ), Причудницы (Les prcieuses ridicules), комедія въ 1-мъ дйствіи, соч. Мольера, переводъ С. Е. Путяты, Царь Іоаннъ четвертый, хроника въ 5-ти дйствіяхъ и 9-ти картинахъ съ прологомъ, кн. А. И. Сумбатова.).

Г. Шпажинскій придумалъ заманчивое заглавіе для своей драмы ‘изъ временъ Ивана Грознаго’. Намъ очень было любопытно посмотрть, какая это Вольная волюшка будетъ представлена на сцен пріуроченною къ такой исторической эпох, когда протопопъ Сильвестръ сочинилъ свой Домострой, кодексъ семейнаго деспотизма, а царь Иванъ Васильевичъ словомъ, письмомъ и дломъ закрплялъ деспотизмъ государственный въ самомъ ужасающемъ его вид. Не подлежитъ сомннію, что и въ такое тяжелое время сознаніе человческаго достоинства и стремленіе къ свобод на ‘вольную волюшку’ не во всхъ замерли, и были люди, пытавшіеся такъ или иначе вырваться изъ-подъ тяжелаго гнета. Такія порыванія должны были неминуемо вести къ отчаянной борьб между энергическою, непокорливою личностью и всмъ общественнымъ строемъ, созданнымъ вковыми наслоеніями произвола, опиравшагося не только на силу, но и на убжденіе въ своемъ прав властвовать безгранично надъ тломъ и душою обязанныхъ повиноваться. Борьба съ насильствомъ почти всегда содержитъ въ себ элементы, изъ которыхъ можно создать боле или мене интересную и поучительную драму. И въ особенности найдется для драмы много серьезныхъ мотивовъ при такомъ положеніи общества, когда об борящіяся стороны почитаютъ себя одинаково правыми, когда на сторон насилія законъ и обычай, сила и право, весь фактическій и нравственный авторитетъ власти, а на сторон возстающихъ противъ насилія — сознаніе своего естественнаго права и неодолимая жажда осуществить это право по влеченію своего сердца столько же, сколько и по стремленію рвущагося къ свобод разума. Но такая борьба между собою двухъ сторонъ лишь тогда превращается въ настоящую драму, когда разумъ и сердце становятся въ противорчіе другъ съ другомъ или же съ тми законами и обычаями, отъ почитанія которыхъ не въ силахъ сразу отршиться герой или героиня изображаемаго событія. Этого-то именно мы и не находимъ въ драм г. Шпажинскаго, ‘изъ временъ Ивана Грознаго’. Не находимъ мы въ ней характернаго изображенія и самыхъ этихъ временъ. Совершенно то же самое могло бы случиться на Руси и за сто лтъ ране этого времени, и черезъ сто, и черезъ двсти лтъ, и, пожалуй, даже еще поздне, — чуть не вплоть до уничтоженія крпостнаго права и ‘домостроевскаго’ склада семейныхъ отношеній.

Въ первой картин перваго дйствія авторъ представляетъ намъ большую комнату барскаго дома, въ которой за пяльцами и вышиваніями сидятъ дворовыя двушки боярина Шалыгина. Для людей, помнящихъ пятидесятые года ныншняго столтія, это — знакомая картина. Точь-въ-точь такія же крпостныя мастерскія можно было видть въ любомъ, даже небогатомъ, помщичьемъ дом и можно было слышать почти т же самые разговоры, т же грустныя псни невольныхъ работницъ, т же злые окрики на нихъ старухи-домоправительницы, изжившей свой вкъ въ атмосфер крпостничества. За двушекъ вступается дочь боярина, Ольга (г-жа Ермолова). Домоправительница (г-жа Правдина) грозитъ и ей гнвомъ боярина-отца. Глбъ Акимовичъ Шалыгинъ (г. Рыбаковъ) — суровый деспотъ въ семь, жестокій господинъ для своихъ холопей, но въ немъ такъ же точно, какъ въ его запуганной жен (г-жа Садовская) и въ его дочери, мы не видимъ ни одной черты, отличающей ихъ отъ деревенскихъ помщиковъ временъ екатерининскихъ, павловскихъ и даже александровскихъ. Въ каждой нашей дворянской семь живы еще преданія о какомъ-нибудь праддушк или о его сосд, наводившихъ страхъ и ужасъ не только на подневольныхъ имъ крпостныхъ, но и на мелкихъ дворянъ, на чиновниковъ, на всю округу, силою отнимавшихъ у сосдей ихъ земельныя угодья, разорявшихъ ихъ деревни и усадьбы. Особенность положенія Шалыгина состоитъ лишь въ томъ, что онъ доносомъ царю погубилъ своего сосда Подгорнаго и за то получилъ въ награду его вотчину. Сынъ Подгорнаго (г. Южинъ) спасся бгствомъ въ Литву. Но онъ вернулся, сталъ атаманомъ шайки разбойниковъ а скрывается съ ними въ лсу по близости усадьбы Шалыгина. Молодой Подгорный любитъ дочь своего ‘ворога’, Ольга любитъ Подгорнаго, товарища своего дтства. А отецъ поршилъ отдать ее замужъ за стараго, богатаго и вліятельнаго при царскомъ двор князя Мезецкаго (г. Правдинъ). Чтобы избавиться отъ брака съ пьянымъ и негоднымъ старикомъ, Ольга соглашается, во второй картин перваго дйствія, бжать съ Ильею Подгорнымъ, стать его женою и съ нимъ уйти за рубежъ. Все это и въ недавнюю старину нердко бывало такъ же точно. Одинъ изъ театральныхъ критиковъ въ газетномъ разбор этой драмы указалъ на сходство Ильи Подгорнаго съ Дубровскимъ въ роман Пушкина. Указаніе совершенно врное, и на Дубровскаго герой драмы г. Шпажинскаго много больше походитъ, чмъ на атамана лсной вольницы XVI вка. Въ своемъ объясненіи съ Ольгой онъ говоритъ, что пришелъ мстить за обиды и неправды, чинимыя сильными слабымъ,— пришелъ защищать угнетенныхъ и спасать ихъ отъ насилій и зврствъ. Но такъ онъ говоритъ только, это одни слова, а соотвтственныхъ имъ дяній авторъ намъ никакихъ не показываетъ. Мы видимъ лишь изъ дальнйшаго хода пьесы, что онъ держитъ своихъ ‘воровъ-разбойниковъ’ безъ всякаго дла, что ‘воры-разбойники’ недовольны имъ и начинаютъ ему недоврять и что въ этомъ они правы, такъ какъ Подгорный, добывши любимую двушку, хочетъ ихъ увести куда-то подальше отъ усадьбы Шалыгина, отдлаться отъ нихъ и бжать съ молодою женой за рубежъ.

Выведенные изъ себя тмъ, что онъ ‘выкралъ двку’, разбойники, вопреки вол атамана Подгорнаго и потихоньку отъ него, сговариваются напасть на усадьбу Шалыгина и разграбить накопленныя имъ богатства. Этимъ исчерпывается содержаніе втораго дйствія. Въ третьемъ является князь Мезецкій закончить свое сватовство къ Ольг. Весь домъ уже знаетъ, что боярышня пропала изъ дому, невдомо это только самому Шалыгину, и онъ требуетъ отъ жены, чтобы она вывела дочь къ нареченному ея жениху. Старая боярыня въ ужас отъ той грозы, которая неминуемо должна разразиться надъ нею и надъ всмъ домомъ, когда откроется побгъ дочери. Но тутъ налетаетъ иная гроза,— врываются разбойники, убиваютъ князя Мезецкаго и вяжутъ боярина Шалыгина. Четвертое дйствіе происходитъ опять въ лсу. Ольга уже повнчана съ Подгорнымъ. Не весело, однако, начинается ея медовый мсяцъ, въ разгаръ ея объясненій съ молодымъ мужемъ, бжавшая съ нею дворовая женщина, Дуня ш а (г-жа Порошина), заявляетъ, что горитъ шалыгинская усадьба. Черезъ минуту разбойники приводятъ самого боярина и привязываютъ его къ дереву. Чтобы спасти отца, Ольга подкупаетъ перстнемъ разбойника Батю (г. Макшеевъ), и тотъ уводитъ ‘воровъ’ грабить усадьбу. Подгорный освобождаетъ Шалыгина. Въ пятомъ дйствіи мы присутствуемъ при разграбленіи усадьбы и пьянств разбойничьей шайки. Одинъ по одному собираются и главныя дйствующія лица. Приходитъ Шалыгинъ, плачетъ надъ своимъ разореніемъ и униженіемъ и кончаетъ тмъ, что вшается на пояс, — разумется, за кулисами. Являются Ольга, Подгорный, вс разбойники. Шайка возмущается противъ атамана, выбираетъ въ предводители есаула Кирюху (г. Левицкій) и убиваетъ Подгорнаго. Входитъ старая боярыня и говоритъ удрученной горемъ дочери, что имъ ничего другаго не осталось, какъ идти въ монастырь и замаливать передъ Богомъ вс совершенныя здсь злодйства.

Все это — событія, конечно, возможныя, но въ чемъ же тутъ собственно драма? Ни въ комъ мы не видимъ никакой внутренней борьбы, ни борьбы вншней съ кмъ-либо или съ чмъ-либо. Все идетъ очень ровно и гладко, хотя совсмъ не благополучно. Только, вдь, неблагополучіе отнюдь еще не драма, а безвременно погибшій Илья Подгорный ни чуть не драматическій герой и несчастная Ольга не драматическая героиня. Въ ихъ личной жизни все имъ удалось безъ малйшихъ помхъ, или съ такими препятствіями, какія въ мру только водевилю. Папенька хочетъ отдать дочку за старика, а дочка ночью вышла въ садъ и убжала съ своимъ милымъ. Самъ этотъ милый того только и добивался. Правда, не за свое онъ дло взялся, ставши атаманомъ разбойниковъ, плоховатъ онъ для этого и погибъ за то, что плохъ, да за то еще, что вздумалъ надувать свою шайку. Не она измнила атаману, а онъ обманулъ довріе своихъ товарищей и потомъ сталъ у нихъ отпрашиваться отпустить его съ молодою женой въ Литву. Пьяная ватага разбуянилась и убила его. И выходитъ, что это не драма, а разбойничій набгъ въ лицахъ. Лица же, кром героя и героини, очерчены авторомъ довольно хорошо и въ исполненіи гг. Рыбакова, Правдина, Макшеева и г-жи Садовской являются очень характерными, почти типичными, хотя, повторяемъ, не имющими неразрывной связи съ взятою авторомъ эпохой. Но вс лица безъ исключенія поставлены въ такое положеніе, что проходятъ передъ зрителемъ какъ разрозненные старинные портреты, не привлекая къ себ ничьихъ симпатій и не возбуждая ни въ комъ серьезныхъ негодованій. Шалыгинъ суровъ и жестокъ, но таково уже было время, къ тому же, его жестокость сглаживается и искупается его неустрашимостью, нкоторою даже возвышенностью духа передъ шайкой разбойниковъ, когда онъ, связанный и без-сильный, не опускаетъ передъ ними головы, гордымъ вызовомъ отвчаетъ на ихъ издвательства.

На афиш этого спектакля значится, что декораціи второй картины 1-го дйствія и 5-го дйствія сдланы г. Гельцеромъ. Мы очень высоко цнимъ этого талантливаго художника и большого мастера своего дла. А потому насъ непріятно удивилъ промахъ, допущенный имъ въ декораціи5-го дйствія. Изъ пьесы мы знаемъ, что усадьба Шалыгина горла, что она сожжена разбойниками. На сцен же мы видимъ, посл пожара, деревянный двухъэтажный домъ съ провалившеюся, и то лишь отчасти, крышей, съ выбитыми окнами, съ обрушившимся переходомъ и съ совершенно цлыми стнами. Впечатлніе получается такое, будто домъ разбитъ пушечными ядрами, а не погорлъ отъ пожара, или же — пожаръ былъ потушенъ подоспвшими пожарными командами при содйствіи паровыхъ трубъ московскаго пожарнаго депо. Такъ деревенскіе дома не горятъ и въ наше время, и, конечно, не горли во времена Ивана Грознаго. Ради декораторскихъ эффектовъ нельзя отступать отъ естественности и правды, тмъ боле въ данномъ случа, когда художнику-декоратору представлялась полная возможность изобразить и обгорлый садъ, и груды еще не совсмъ угасшихъ развалинъ.

Въ томъ же спектакл, въ бенефисъ г. Рыбакова, шелъ одноактный ‘драматическій этюдъ’ Г. Д. Подъ гнетомъ утраты, и нельзя не поблагодарить почтеннаго бенефиціанта за постановку этой пьесы. ‘Дйствіе происходитъ въ провинціи, въ наши дни, въ помстьи княгини Креженецжой’. Старая княгиня (г-жа едотова) живетъ одиноко, тоскуетъ ‘подъ гнетомъ утраты’, ею понесенной, и считаетъ, что жить ей уже не зачмъ, не для чего. Докторъ (г. Горевъ) старается ободрить удрученную горемъ, княгиню, говоритъ, что пока живъ человкъ, онъ не можетъ быть убжденнымъ, что не для чего жить. Докторъ знаетъ нчто такое, что можетъ еще привязать къ жизни его упавшую духомъ паціентку и вновь дать смыслъ ея разбитой жизни. А разбита жизнь княгини, гордой своимъ именемъ и родомъ, тмъ, что ея единственный сынъ, вопреки вол матери, женился на недостойной двушк и, лишенный за то средствъ къ жизни, надлалъ долговъ, потомъ сдлалъ подлогъ векселей. Чтобы спасти сына отъ суда, княгиня заплатила долги, деньгами потушила скандальное дло, но, вмст съ тмъ, навсегда отказалась отъ сына, запретила даже говорить о немъ. На сцену является молодая женщина въ траур, Софья Васильевна (г-жа Лешковская), съ маленькимъ сыномъ Мишей (экст. Егорова). Въ отсутствіе княгини докторъ принимаетъ ее, ребенка отсылаетъ съ слугою въ садъ и подготовляетъ встрчу,— зритель уже догадывается,— вдовы отвергнутаго сына съ его старухою-матерью. Крпкая своимъ традиціямъ, старуха не мирится даже съ памятью умершаго сына и знать не хочетъ его вдовы. Но вбгаетъ ребенокъ, все въ немъ напоминаетъ старух ея родное дитя, она беретъ на руки внука, осыпаетъ его ласками, говоритъ: ‘мой онъ, мой!…’ Происходитъ примиреніе и жизнь женщины, погибавшей ‘подъ гнетомъ утраты’, вновь получаетъ смыслъ, сулитъ возвратъ былыхъ радостей. Просто это, несложно, но необыкновенно трогательно. Въ исполненіи же г-жъ едотовой и Лешковской эта, сама по себ, немудреная пьеска за душу хватаетъ и вызываетъ слезы на глаза,— добрыя слезы. И на душ зрителя остается мягкое и бодрящее впечатлніе, несмотря на кое-какіе мелкіе недочеты въ пьес, сглаживаемые превосходною игрой г-жи едотовой при такихъ талантливыхъ помощникахъ, какъ г-жа Лешковская, г. Горевъ и милая ученица Егорова.

Третьей пьесой бенефиснаго спектакля шла комедія Мольера Причудницы (Les prcieuses ridicules). Самое заглавіе этой пьесы непередаваемо по-русски, а ужь о содержаніи и говорить нечего. Для русской публики не имютъ никакого смысла ‘забавныя причуды’, осмянныя — двсти тридцать лтъ назадъ — Мольеромъ. Теперь и въ русскомъ перевод это просто скучная пьеса.

26 декабря шла въ первый разъ ‘хроника’ кн. А. И. Сумбатова Царь Іоаннъ четвертый. Объ этой пьес былъ уже данъ отзывъ въ ‘Библіографическомъ отдл’ нашего журнала (1889 г., кн. IX), когда хроника кн. Сумбатова появилась въ печати. Авторъ взялъ для своей пьесы интересное и почти нетронутое беллетристами время — молодость грознаго царя и поставилъ себ задачей выяснить въ сценическомъ произведеніи вншнія условія и внутренній процессъ, подъ вліяніемъ которыхъ царь Иванъ IV дошелъ до ужасающихъ злодйствъ, дающихъ поводъ усомниться въ нормальности его умственныхъ способностей. Вс событія дтства и молодости царя Ивана воспроизведены авторомъ съ такою врностью и рельефностью, какихъ только можно желать въ драматической хроник. Нкоторые эпизоды изображены съ большимъ сценическимъ мастерствомъ, какъ, напримръ: прологъ, прощаніе съ царицей передъ походомъ на Казань, картина боярской крамолы въ опочивальн больнаго царя, пріемъ ливонскихъ пословъ въ Грановитой палат и смерть царицы Анастасіи. Но есть, по нашему мннію, и совсмъ лишнія сцены, хотя и очень красивыя съ вншней стороны,— таковы вторая и третья картины передъ осажденною Казанью. Къ характеристик времени он ничего не прибавляютъ, къ характеристик же главнаго дйствующаго лица прибавляютъ очень немногое. Два монолога, для которыхъ, повидимому, вставлены эти картины, могли бы, при нкоторыхъ измненіяхъ, быть перенесены въ первую картину того же дйствія, представляющую сборы въ походъ.

Первенствующее мсто въ пьес и, скажемъ больше, подавляющее вс другія личности, занимаетъ, конечно, царь Иванъ (г. Южинъ). За нимъ слдуетъ протопопъ Сильвестръ, переименованный для сцены въ ‘пустынника Кирилла’ (г. Рыбаковъ). Для чего понадобилось такое переименованіе историческаго лица, мы не станемъ разбирать и будемъ называть это лицо его настоящимъ именемъ, Сильвестромъ, каковымъ онъ и значится въ напечатанной хроник. На этихъ двухъ лицахъ авторъ сосредоточилъ все свое вниманіе и на взаимныхъ отношеніяхъ ихъ обосновалъ главные моменты своей пьесы. Прологъ хроники даетъ намъ картину неурядицы, происходившей вокругъ трона малолтняго Іоанна вслдствіе борьбы изъ-за власти между высшими боярами. Въ первомъ дйствіи царь является хотя и очень юнымъ, но уже принявшимъ власть въ свои руки. Неурядицы, тмъ не мене, продолжаются, борьба идетъ уже прямо открытая, поддерживаемая народными волненіями на улицахъ горящей Москвы. Въ эту минуту передъ теряющимся царемъ появляется протопопъ Сильвестръ, рзко обличаетъ дурныя дла царя, грозитъ ему вчными адскими муками, наводитъ на него такой ужасъ, что юный властелинъ падаетъ ницъ передъ смлымъ протопопомъ и всецло отдаетъ себя его духовному руководительству. Въ то же время, Іоаннъ приближаетъ къ себ Алекся Адашева (г. Ленскій) тоже за его правдивыя и смлыя рчи. Это все прекрасно. Но дальше во все продолженіе пьесы мы не видимъ, какое же благотворное вліяніе оказали и въ чемъ именно эти два знаменитые въ исторіи человка. Во второмъ дйствіи авторъ выводитъ на сцену царицу Анастасію (г-жа Ермолова) и на этотъ разъ не показываетъ намъ, чмъ и какъ съумла она укротить и умягчить жестокій нравъ своего супруга настолько, что въ ряду многихъ русскихъ царицъ она одна оставила въ исторіи память о себ, какъ объ ангел, охранявшемъ всю землю Русскую отъ грозившихъ уже ей тяжкихъ испытаній. Въ хроник царица Анастасія проситъ царя быть милостивымъ и добрымъ, щадить воеводъ и жаловать бояръ — и только. Затмъ слдуетъ нжная сцена прощанія супруговъ, прерываемая неупускающимъ ихъ изъ-подъ своего наблюденія Сильвестромъ. Сцена эта, несмотря на чудное исполненіе ея г-жею Ермоловой съ г. Южинымъ, оставляетъ странное впечатлніе, съ одной стороны, неясности образа царицы, съ другой — мало правдоподобной назойливости крайне несимпатичнаго Сильвестра, неумно путающагося не въ свои дла. Въ конц сцены Іоаннъ оказывается, на нашъ взглядъ, слишкомъ покорнымъ и смиреннымъ, Анастасія — мене кроткою и незлобивою, чмъ она представляется нашему воображенію. Мы находимъ, что въ хроник недостаточно выражено значеніе Сильвестра и Адашева въ дл государственнаго строительства и неопредленно показано нравственное вліяніе царицы на Іоанна. Самъ царь Иванъ изображенъ слабохарактернымъ, ни въ чемъ неубжденнымъ, незнающимъ ни чего онъ хочетъ, ни что онъ сдлаетъ черезъ минуту, вчно подчиняющимся постороннимъ вліяніямъ и вызываемымъ ими порывамъ то къ добру, то къ злодйствамъ. Мы не видимъ въ Іоанн послдовательнаго роста характера и наростанія развивающейся мысли означеніи царскаго сана и соединенной съ нимъ безграничной власти. Чмъ бы ни былъ царь Иванъ Васильевичъ въ дйствительности, — сознательнымъ ли тираномъ и злодемъ въ душ, или психически ненормальнымъ человкомъ, — для насъ кажется несомнннымъ одно, что онъ по натур своей былъ человкомъ жесткимъ, крутымъ, упорнымъ, непреклонно убжденнымъ только въ томъ, до чего онъ дошелъ своимъ умомъ, твердо врящимъ въ свой умъ, въ свои знанія, ни передъ кмъ и ни передъ чмъ не отступающимъ. Въ хроник же кн. Сумбатова онъ изображенъ слишкомъ мягкимъ, склоннымъ къ мечтательности и романтизму, но постоянно сбиваемымъ съ добраго пути то неблагопріятно складывающимися обстоятельствами, то окружающими его людьми. Очень неясными представлены въ хроник протопопъ Сильвестръ и Алексй Адашевъ. До конца пьесы мы остаемся въ полномъ невдніи, что это были за люди и чего они хотли. Въ критическій моментъ болзни Іоанновой они оказываются неврными друзьями, измняющими царю слугами, перебжчиками на сторону бояръ, задумавшихъ отдать тронъ князю Старицкому.

Правда, они говорятъ, что длаютъ это для пользы государства, чтобы предотвратить неурядицы, неизбжныя въ томъ случа, если царемъ будетъ опять ребенокъ. Но то же самое говорятъ и другіе бояре, затявшіе измну царскому роду и еще живому царю. Въ опочивальн лежащаго при смерти Іоанна, ближайшіе къ нему, имъ возвеличенные Сильвестръ и Адашевъ играютъ самую двусмысленную роль: въ то время, какъ между Захарьиными и Воротынскимъ, съ одной стороны, и Старицкимъ съ товарищами — съ другой дло доходитъ до рукопашной схватки, эти друзья царя держатся особнякомъ, какъ будто готовые пристать къ тмъ, кто одолетъ.. Зрителямъ дла нтъ до того, такъ ли это было въ дйствительности, или не такъ, публика пришла въ театръ не исторіи учиться, а смотрть драму, хотя бы и названную ‘хроникой’. Само собою разумется, что мы. не признаемъ за драматургами права искажать и перевирать исторію, но, вмст съ тмъ, мы требуемъ отъ авторовъ полной опредленности и ясности въ томъ отношеніи, кому должны мы и можемъ отдать наши, современное искусство симпатіи. Хроника кн. Сумбатова симпатій нашихъ не затрогиваетъ, а тамъ, гд подобное чувство можетъ въ насъ шевельнуться, мы понимаемъ, что заведетъ оно туда, куда совершенно нежелательно, а именно на сторону Басманова, единственнаго человка, остающагося беззавтно преданнымъ Іоанну и побуждающимъ его учредить опричнину. Само собою разумется, что это не входило въ намренія автора. А, между тмъ, все дло сводится въ хроник къ тому, что по совту монаха Вассіана царь ршается управлять государствомъ безъ бояръ, а по совту Алекся Басманова заводитъ опричнину, необходимую ему для огражденія себя отъ ихъ козней. Въ общемъ, хроника кн. Сумбатова оставляетъ смутное впечатлніе чего-то недоговореннаго, невыясненнаго, незатрогивающаго душу зрителя. Передъ нами проходитъ рядъ очень эффектныхъ картинъ, богатыхъ иллюстрацій къ русской исторіи, и только. Но картинъ этихъ слишкомъ много, интересъ он представляютъ, по большей части, вншній и сами по себ он довольно однообразны.

Разыграна пьеса превосходно. Г. Южинъ безукоризненно, мстами поразительно, изображаетъ царя Ивана, именно такимъ, какимъ задумалъ его авторъ. Постановка хроники въ декоративномъ, костюмерномъ и режиссерскомъ отношеніи не оставляла бы желать ничего лучшаго, если бы… не было двухъ легко поправимыхъ промаха. Скажемъ о нихъ по порядку. Декорація, изображающая видъ Казани при восход солнца,— верхъ совершенства, вся постановка этой картины длаетъ величайшую честь гг. декоратору и режиссеру. Но есть пятна и на солнц, здсь же такими пятнами являются всадники на коняхъ. Это эффектно, пожалуй, но очень неудобно: четвероногіе статисты пугаются, пятятся и своими движеніями обращаютъ въ забавное бгство нкоторыхъ доблестныхъ россійскихъ воеводъ, своимъ топотомъ лошади заглушаютъ рчь царя. Все это отвлекаетъ вниманіе зрителей, и для большей части публики совершенно уничтожаетъ монологъ г. Южина. Мы думаемъ, что лошадей слдовало бы принять со сцены. Второй промахъ мы видимъ въ декораціи, представляющей горницу въ дом князя Старицкаго, гд изъ-за плохо написанной занавски выглядываютъ еще хуже намалеванные шлемы и всякое оружіе. Если нужны эти дреколія, то слдуетъ поставить все настоящее, на самомъ же дл, ни на что это не нужно и оказывается негоднымъ пятномъ среди всего остальнаго великолпія.

Ан.

‘Русская Мысль’, кн.I, 1891

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Читайте также: