Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

Современное искусство.

Малый театръ: драма И. В. Шпажинскаго — Самъ себ врагъ, комедія кн. А. И. Сумбатова — Арказановы, драма П. Д. Боборыкина — Клеймо.— Русскій драматическій театръ Корша: комедія А. С. Грибодова — Горе отъ ума.

Первою крупною новинкой ныншняго сезона на сцен Малаго театра была пятіактная драма г. Шпажинскаго Самъ себ врагъ. Театральные критики московскихъ ежедневныхъ газетъ отнеслись къ ней очень строго, даже сурово,— настолько сурово, что въ одномъ изъ разборовъ этой драмы сквозитъ какъ бы личное нерасположеніе къ ея автору, въ другихъ… Впрочемъ, намъ до этого нтъ никакого дла,— всякій судитъ и критикуетъ по-своему. Одно плохо, когда критикуютъ и судятъ съ чужаго голоса, который почему-то считаютъ авторитетнымъ и непогршимымъ, а такія критики въ нашей печати не рдкость, въ публик же ими чаще, чмъ нужно, обусловливается и самый успхъ пьесы. На этотъ счетъ наша публика слаба и отчасти напоминаетъ собою героя драмы г. Шпажинскаго, которому блое кажется несовсмъ блымъ, а черное несовсмъ чернымъ — до тхъ поръ, пока кто-нибудь не выскажетъ на этотъ счетъ твердо опредленнаго мннія. Какова публика въ масс, таково, стало быть, и большинство лицъ, ее составляющихъ. Въ театральной публик отражаются характеръ и настроеніе всего нашего культурнаго слоя, и, какъ мы уже сказали, въ этомъ отраженіи намъ видится герой драмы Самъ себ врагъ, человкъ довольно опредленныхъ, честныхъ правилъ, добрый, неглупый, образованный,— однимъ словомъ, хорошій человкъ, только не увренный ни въ себ, ни въ людяхъ, ни въ комъ и ни въ чемъ, ни даже въ достоинств тхъ правилъ, которыхъ онъ держится скоре инстинктивно, чмъ сознательно. На сцен такая личность является въ первый разъ въ качеств основнаго лица, героя драмы. Въ Простой исторіи, драм того же автора, выведенъ полковникъ Сильвачевъ, имющій кое-что общее съ Сухомлиновымъ, но Сильвачевъ — просто безхарактерный человкъ. Такіе, какъ онъ, встрчаются нердко и, все-таки, по сравненію съ Сухомлиновыми, они составляютъ ничтожное меньшинство, въ обществ они являются въ вид исключеній и уже никоимъ образомъ не могутъ быть приняты за представителей большинства. Въ жизни Сильвачевы чрезвычайно рдко оказываются въ положеніи героевъ драмы, чаще ихъ жизнь складывается въ комедію, заурядно же она проходитъ безъ драмъ и комедій, безцвтно, сро, подъ башмакомъ любимой или не любимой женщины, иногда подъ гнетомъ мужчины даже, какого-нибудь слуги, пріятеля. Для Сильвачевыхъ это безразлично: они охотно подчиняются чьей бы то ни было вол и тянутъ жизненную канитель на помочахъ или на увдечк. Совсмъ иное Сухомлиновы. Ихъ тоже называютъ безхарактерными, только ихъ безхарактерность совсмъ особаго рода. Сильвачевы неспособны самостоятельно на что-либо ршиться. Для того, чтобы сойтись, напримръ, съ любимою женщиной, Сильвачеву необходимо, чтобъ эта женщина сама пришла къ нему и тмъ избавила бы его отъ необходимости принимать какое-либо ршеніе. Вслдъ за тмъ можетъ придти другая, не любимая женщина и увезти его куда ей угодно, и онъ пойдетъ, такъ какъ у него недостаетъ ршимости воспротивиться чужой вод. Сухомлиновъ же ршитъ все самъ, безъ посторонней помощи, даже ны съ кмъ ни посовтовавшись, ни съ матерью, ни съ другомъ,— ршитъ обдуманно, твердо и безповоротно, повидимому. Но какъ только наступитъ моментъ приведенія въ исполненіе принятаго ршенія, такъ сейчасъ же начинаетъ свою работу неувренность въ цлесообразности ршенія и въ пригодности намченнаго средства къ его исполненію, и въ удобств времени и мста, и во всемъ на свт. Сильвачевъ, при благопріятно сложившихся обстоятельствахъ, можетъ всю жизнь прожить въ полномъ довольств собою и всмъ его окружающимъ, покойно и совершенно счастливо, лишь бы чужая воля все за него ршала и имъ командовала. Сухомлиновъ никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ не можетъ быть ни покоенъ, ни счастливъ. Онъ ни за что не подчинится чужому ршенію, онъ не выноситъ чьей бы то ни было надъ собою власти, это кажется ему оскорбительнымъ, унизительнымъ. Онъ ежеминутно готовъ идти наперекоръ изъ-за того только, чтобы проявить свою самостоятельность и не уронить своего достоинства: онъ самъ требуетъ себ подчиненія, онъ упрямъ и своенравенъ, требователенъ безгранично… У него есть свой характеръ, до крайности тяжелый для всхъ его окружающихъ, въ особенности для близкихъ, а всего боле — для себя самого. Въ глубин его души сидитъ деспотъ, только безсильный, и тмъ боле невыносимый, что онъ сознаетъ свое безсиліе и оттого безпрестанно раздражается, вымещаетъ свое раздраженіе на людяхъ, а затмъ и на себ самомъ. Какъ человкъ неглупый, честный и добрый, онъ, посл всякаго проявленія своего раздраженія, горько раскаивается въ причиненныхъ имъ непріятностяхъ, жестоко мучается, даетъ себ слова сдерживаться, ршается идти объясниться, признать свою вяну и просить прощенія… Идетъ, подходитъ, раскрываетъ ротъ… но тутъ-то ршимость и оставляетъ его: онъ опять волнуется, бормочетъ, мямлитъ что-то и отходитъ прочь, педовольный и неумиротворенный. Родная мать говоритъ про него, что онъ ‘несчастный человкъ, суровый и неоткровенный’, что онъ ‘самъ всхъ отъ себя отталкиваетъ’, и потомъ мучается своимъ ‘вчнымъ душевнымъ одиночествомъ’, ‘отсюда,— по ея словамъ,— болзненное самолюбіе и одиночество’.

Какъ могъ сложиться такой характеръ, полный непримиримыхъ противорчій? Г. Шпажинскій даетъ на этотъ вопросъ словами матери Сухомлинова такой отвтъ: ‘отецъ былъ суровый и жестокій человкъ, не любилъ сына, гналъ его, мальчикъ былъ самолюбивый, подъ гнетомъ вчныхъ обидъ онъ росъ, озлобленный, все таилъ въ себ’. Объясненіе ясно, но оно неполно, такъ какъ относится лишь къ одному данному случаю и въ свою очередь вызываетъ другой вопросъ: откуда же берется такое множество Сухомлиновыхъ въ наше время? Вдь, не у всхъ же отцы суровые и жестокіе люди, не вс же отцы не любятъ и гонятъ своихъ дтей и держатъ ихъ подъ гнетомъ вчныхъ обидъ… Кром того, школа могла бы и должна бы была сгладить, если не совсмъ исправить, недостатки домашняго воспитанія. Здсь, впрочемъ, не мсто для разсужденій о томъ, что должна длать школа и чего она въ дйствительности не длаетъ. Отъ того ли, отъ другаго ли, но Сухомлиновъ является передъ нами уже вполн опредлившимся человкомъ, и за авторомъ драмы Самъ себ врагъ слдуетъ признать заслугу въ томъ, что онъ впервые вывелъ на сцену такое лицо, какъ Сухомлиновъ. Авторъ цликомъ выхватилъ его изъ толпы и перенесъ на сцену. Г. Шпажинскій взялъ на себя очень трудную и хорошую задачу, выполнить которую ему оказалось не по силамъ въ той мр, въ какой то обусловливается требованіями, основательно предъявляемыми къ драматическимъ произведеніямъ. Первая и основная ошибка автора состоитъ въ томъ, что въ его ‘драм’ нтъ драмы, вторая — въ томъ, что въ ней нтъ фабулы, третья, и наимене прощаемая публикой, ошибка въ томъ, что эта пьеса длинна и скучна. Первые два акта, состоящіе изъ трехъ картинъ, смотрятся съ большимъ интересомъ, благодаря новизн личности героя. Но уже съ третьяго акта любопытство публики въ этомъ отношеніи удовлетворено, а интересъ ничмъ не поддержанъ. Чмъ дальше, тмъ онъ все боле падаетъ, вс дйствующія лица толкутся, такъ сказать, на одномъ мст. Сущность дла вотъ въ чемъ: Сухомлиновъ (г. Горевъ) любитъ Евгенію (г-жа Уманецъ-Райская), дочь зажиточной домовладлицы Сурмилиной (г-жа Медвдева), у которой онъ съ матерью (г-жа Садовская) нанимаетъ квартиру. Евгенія любитъ молодого человка, хотя видитъ и понимаетъ недостатки его характера. За что она любитъ его ‘такого’, она и сама не отвтитъ на этотъ вопросъ, сама не знаетъ. Это тайна женскаго сердца, какъ совершенно врно замчаетъ дядя Сухомлинова, богатый старый холостякъ Букревъ (г. Рыбаковъ). Такой любви удивляется учительница пансіона Купырникова (г-жа Никулина), двица зрлыхъ лтъ, и старается разочаровать Женичку въ молодомъ человк. Старух СурмилиноЙ и въ голову не приходитъ, что ея Евгенія можетъ полюбить некрасиваго, песообщительнаго и, притомъ, бднаго ихъ жильца. Съ его матерью Сурмилина постоянно воюетъ, преслдуетъ ее насмшками. Женичка, напротивъ, искренно любитъ старуху Сухомлинову, а та души не чаетъ въ милой, доброй двушк. Посл многихъ колебаній, Сухомлиновъ ршается высказать Евгеніи, какъ онъ ее любитъ, бросается къ ней, она понимаетъ, ждетъ признанія, слова любви готовы вырваться у влюбленнаго, но онъ запинается и говоритъ какой-то пустячный вздоръ. Но какъ-никакъ, при отчаянномъ усиліи со стороны Евгеніи, дло слаживается, слово сказано, Сухомлиновъ длаетъ ей предложеніе и получаетъ ея согласіе. Какъ разъ въ эту минуту Купырникова, строющая Сухомлинову разныя каверзы, подсылаетъ одного юношу Игренева (г. Арбенинъ) ангажировать Женечку на вальсъ. Сухомлиновъ остается одинъ и волнуется, изъ себя выходитъ отъ того, какъ можетъ двушка ‘въ такую минуту идти болтать ногами’. Евгенія возвращается, успокоиваетъ своего жениха, ждетъ отъ него выраженія нжныхъ чувствъ. Но выразить чувства у него не хватаетъ духу, слова становятся поперегъ горла. Двушка наклоняется къ его плечу, подставляетъ губы подъ его поцлуй. Но поцлуй выходитъ не такимъ, какимъ бы онъ долженъ быть, онъ, какъ и слова любви, не идетъ съ губъ, не волнуетъ двушку. ‘Не то я воображала себ,— шепчетъ она.— Я воображала гораздо больше волненія, радости. Чего-то нтъ!…’ Изъ другой комнаты слышенъ шумъ. Сурмилина опять побранилась съ матерью Сухомлинова, готова уже выгнать ее изъ дому. Евгенія останавливаетъ расходившуюся мамашу и объявляетъ, что выходитъ замужъ за Сухомлинова. Этимъ кончается второй актъ. Третій и четвертый акты заняты исключительно изображеніемъ постояннаго душевнаго разлада Сухомлинова. Молодой человкъ то врить, то не вритъ любви своей невсты, ревнуетъ ее безъ всякаго повода въ Игреневу, дуется, раскаивается, мирится, опять злится… Его дразнить Купырникова. Мать, дядя и невста наперерывъ стараются успокоить его, а онъ терзается своими вчными сомнніями во всемъ и во всхъ. Наконецъ, онъ приходитъ къ заключенію, что Евгенія не можетъ быть съ нимъ счастлива, но не отказываетъ ему изъ состраданія, а онъ, женившись на ней, загубитъ ея жизнь. Сухомлиновъ ршается ‘сойти съ ея пути’ и не находитъ для этого лучшаго средства, какъ застрлиться. Въ самый послдній моментъ дядя отводитъ пистолетъ и тмъ спасаетъ молодого человка. Въ заключеніе дядя объявляетъ, что беретъ Сухомлинова на свое попеченіе и сдлаетъ его другимъ человкомъ. Этимъ кончается пьеса. Какая доля участія въ этой передлк заново несчастнаго, почти помшаннаго, предназначается любимой имъ женщин,— это остается неизвстнымъ, какъ равно и то, иметъ ли намреніе любящая двушка помогать Букреву и какъ помогать: въ качеств ли невсты, или въ качеств жены. Такимъ образомъ, въ первомъ акт мы имемъ завязку драмы, затмъ въ четырехъ актахъ ни на шагъ не подвигаемся дале этой завязки и уходимъ изъ театра, не получивши никакой развязки. Пьеса написана просто и жизненно, только написана она уже слишкомъ просто, слишкомъ близко къ дйствительности, чего не допускаетъ драматическая форма, основанная исключительно на условности.

Кто-то изъ критиковъ сказалъ, а за нимъ многіе въ публик повторяютъ, что Самъ себ врагъ — не драма, а ‘психологическій этюдъ въ драматической форм’, многіе за критикомъ повторяютъ, что такой ‘этюдъ’ могъ бы хорошо удаться въ повствовательной форм. Мы съ этимъ ршительно несогласны. Тутъ дло не въ той или въ другой форм, а въ содержаніи и отчасти въ размрахъ. Если бы кто-нибудь вздумалъ такой же точно ‘этюдъ’ написать въ вид повсти и расписалъ бы его въ пяти частяхъ съ прологомъ, какъ это сдлалъ г. Шпажинскій для сцены, то едва ли бы такой ‘серьезный’ трудъ нашелъ много читателей, подобно тому, какъ драма г. Шпажинскаго не привлекаетъ многочисленной публики. И, наоборотъ, сдлай авторъ изъ того же ‘этюда’ двухъ-иди трехъ-актную пьесу, ее шли бы смотрть, я мы говорили бы о ней совсмъ иначе.

Драма разыграна прекрасно. Г. Горевъ былъ хорошъ безукоризненно въ трудной роли Сухомлинова. Нечего, кажется, и говорить о томъ, что г-жи Медвдева, Садовская и Никулина были, какъ всегда, неподражаемы. Г-жа Уманецъ-Райская сдлала все, что только можно сдлать изъ неблагодарной роли невсты Сухомлинова. Неврно передалъ г. Рыбаковъ роль дяди, ни по тону, ни по вншности, онъ не былъ ‘старымъ бариномъ’, богатымъ холостякомъ. Но мы не считаемъ себя вправ сказать, что онъ испортилъ роль. Словомъ, авторъ не можетъ пожаловаться на артистовъ и свалить на нихъ хотя бы часть неудачи, постигшей его произведеніе. А что его постигла неудача, въ томъ сомннья нтъ. Съ третьяго представленія театральная зала была уже на половину пуста. Очень жаль, изъ того же основнаго матеріала можно было сдлать настоящую драму: стоило только на мсто безцвтной роли Евгеніи Сурмилиной ввести серьезно-драматическую женскую роль и создать подходящее драматическое положеніе для любящей Сухомлинова двушки… Словомъ, стоило только написать драму…

Въ пьес г. Шпажинскаго нтъ драмы, но самая пьеса правдива и чрезвычайно проста, даже слишкомъ. Не то — пятіактная комедія князя А. И. Сумбатова: Арказановы. Тутъ никто ‘словечка въ простот не скажетъ’. А ужь слезъ въ этой комедіи пролито столько, что на три драмы бы хватило, да еще на большую комедію осталось бы. Это самая ‘раздирательная’ изъ всхъ нами когда-либо виднныхъ комедій. Основа пьесы, однако, довольно комическая, такая же, какъ у Повадаевыхъ, въ комедіи г. Вильде. У госпожи Повадаевой не было трехъ тысячъ рублей, чтобы устранить для г. Вильде поводъ написать плохую комедію, у гг. Арказановыхъ не оказалось двадцати няти тысячъ, и изъ этого кн. Сумбатовъ сочинилъ длинную и замчательно ходульную комедію. Какъ въ повадаевской исторіи обязанность выручать семью, добывать 3,000 руб., падаетъ на молоденькую двочку, которую изображаетъ г-жа Ермолова, такъ и въ длахъ Арказановыхъ та же роль выпадаетъ на долю той же артистки, изображающей только что распускающійся бутонъ красоты и добродтели. Только у Повадаевыхъ все кончается благополучно и деньги находятся во-время у богатаго фабриканта, а въ сочиненіи кн. Сумбатова дло принимаетъ весьма скверный оборотъ, во-первыхъ, потому, что денегъ требуется цлая уйма — 25 тысячъ, во-вторыхъ, потому, что не оказывается богатаго друга, готоваго выручить, — такой былъ, да самъ разорился,— въ-третьихъ, и самое главное, потому, что тутъ орудуетъ ‘злодй’, самый что ни-на-есть ужасный ‘злодй’. Семья богатыхъ помщиковъ Арказановыхъ состоитъ изъ главы семьи, Дмитрія Андреевича (г. Рыбаковъ), его жены Варвары Ивановны (г-жа едотова), ихъ сына Бориса (г. Багровъ), дочери Ольги (г-жа Ермолова) и стараго друга доктора Тимирязева (г. Грековъ), живущаго, повидимому, въ ихъ дом. Эти пять лицъ связаны между собою искреннею любовью, ихъ жизнь была бы вчнымъ праздникомъ счастья, если бы на нее не налетла грозная туча въ образ помщичьяго разоренія,— не того постепеннаго ‘оскуднія’, которое, какъ гессенская муха, подъдаетъ былку за былкой нивы безпечальнаго дворянскаго благодушествованія, а настоящаго погрома съ ‘крахомъ’. Изъ разговора Варвары Ивановны съ докторомъ мы узнаемъ, что Аркаэановъ очень добродтельный дворянинъ и разорился отъ своей чрезмрной добродтели: онъ горячо сочувствовалъ всмъ благимъ начинаніямъ прошлаго царствованія, былъ мировымъ посредникомъ и далъ своимъ крестьянамъ ‘тройные надлы’, увлекался земствомъ и открывалъ на свой счетъ ‘воскресныя школы’, увлекался ‘всякими идеями и начинаніями на пользу общую’, — безъ опредленія, какими именно и почему гибельными для его богатства,— и, наконецъ, онъ увлекался акціонерными и коммерческими предпріятіями ради развитія отечественной промышленности… Однако, ‘за тройными надлами’, у Арказанова оставалась порядочная-таки ‘благодать’: два большихъ дома въ город и пять имній, изъ которыхъ въ послднемъ, оставшемся непроданнымъ къ моменту ‘краха’, состоитъ 4,000 десятинъ. ‘Надлы’, стало быть, не очень подорвали средства Арказановыхъ, сомнительно, чтобы могли ихъ разстроить и ‘воскресныя школы’, и ‘всякія’ увлеченія земскими ддами. Да это все и говорится madame Арказановой такъ только, дабы отрекомендовать мужа передъ публикой съ самой лучшей стороны. Но публика — себ на ум, ее не обморочишь ‘надлами’, ‘воскресными школами’, ‘земскими увлеченіями’ да ‘общественными благами’. Наша публика видала эти виды и отлично понимаетъ, что почтеннйшій Дмитрій Андреевичъ, вмсто того, чтобы жить потихоньку, на доходы съ своихъ имній и домовъ, увлекся, подобно щук въ басн, которая съ пріятелемъ котомъ отправилась мышей ловить. Результаты не заставили себя долго ждать: котъ ‘натшился, нался’ и ходитъ-облизывается, а щука съ отъденнымъ хвостомъ чуть дышетъ. Съ этого момента и начинается пьеса кн. Сумбатова. Но вотъ является и ‘котъ’, г. Ленскій въ роли Наварыгина, милліонера и дльца, — типическій и настоящій ‘котъ’ въ мастерскомъ исполненіи г. Ленскаго. Приходитъ Наварыгинъ и объявляетъ Арказанову, что его долги превышаютъ стоимость его состоянія, — ихъ боле, чмъ на 700 тысячъ,— въ томъ числ лично ему, Наварыгину, Арказановъ долженъ 50 тысячъ, но самый опасный долгъ — это долгъ въ 25 тысячъ по сохранной росписк, за неуплату котораго Арказанову грозитъ тюрьма, судъ и безчестье. Свой долгъ Наварыгинъ, по дружб, уничтожаетъ тмъ, что разрываетъ вексель. Тутъ вступается другъ-докторъ, у котораго Наварыгинъ, какъ-то совсмъ непонятно для зрителей, уже ‘скушалъ’ 100 тысячъ рублей. Но у доктора осталось ровно 50 тысячъ… Сущая бухгалтерія въ лицахъ!… Эти послднія тысячи ‘благородный’ другъ выкидываетъ Наварыгину, чтобъ избавить своего ‘благороднаго’ друга отъ униженія принять подарокъ отъ неблагороднаго друга. Надо замтить, что Наварыгинъ пока ничмъ и никому не даетъ повода заподозрить неискренность своей дружбы съ Арказановымъ и пользуется самымъ искреннимъ расположеніемъ увлекающагося помщика и его полнымъ довріемъ, такъ что ршительно непонятнымъ оказывается, изъ чего безмрно кипятится докторъ, изъ-за чего вызываетъ на дуель, — да, на дуэль,— великодушнаго сосда и почему не обращаетъ половины своего наличнаго капитала на уплату по опасной сохранной росписк, грозящей тюрьмой и прочими гадостями. Положимъ, оправданіе въ томъ, что докторъ въ длахъ простофиля, старый студентъ добраго стараго времени, но это оправданіе плохое и довольно натянутое, такъ какъ у Наварыгина въ рукахъ уже сидятъ (опять бухгалтерія!) 100 тысячъ докторскихъ денегъ, которыя онъ, докторъ, тутъ же настоятельно требуетъ у дльца. Почему благородный другъ не отдаетъ половины ихъ въ уплату разорваннаго векселя? А потому, что тогда и вся исторія разорвалась бы, какъ вексель, и авторъ очутился бы въ большомъ затрудненіи, какъ ухлопать Арказановыхъ. Вдругъ вбгаетъ Ольга. Наварыгинъ пораженъ красотою семнадцати лтней двушки и, не откладывая въ долгій ящикъ, предлагаетъ спасти Арказанова, ‘вотъ’ жмурится и бархатными лапками крадется къ лакомой добыч. Арвазановъ этого не видитъ, а вритъ только тому, что великій длецъ его спасетъ. Онъ оставляетъ Наварыгина завтракать, обдать, посылаетъ верховаго въ городъ за шампанскимъ, представляетъ гостя вошедшей въ это время жен. Вс идутъ кушать. Необыкновенно правдоподобно! Наварыгинъ — сосдъ Арказановыхъ, баринъ и милліонеръ, у него давнишнія общія дла съ Арказановымъ, продолжающіяся чуть ли не десять лтъ, онъ пользуется безграничнымъ довріемъ Арказапова, лучше Арказанова знаетъ положеніе его состоянія и не знаетъ… его семьи, никогда не видывалъ, нигд не встрчалъ жены, дочери и сына Арказанова,— и это въ провинціи, въ деревн, гд сосди знаютъ даже, какъ у кого дворныхъ собакъ зовутъ!

Какъ видитъ читатель, весь первый актъ есть рядъ несообразностей и несодянностей, сплошная фальшь, ни мало не похожая на дйствительную жизнь. Во второмъ акт является жена Наварыгина (г-жа Рыкалова) съ приживалкою-родственницею (г-жа Правдина), и зритель узнаетъ, что вс милліоны Наварыгинъ пріобрлъ женитьбою десять лтъ тому назадъ на богатой пятидесятилтней вдов-купчих, ожирлой полу идіотк, которую онъ держитъ взаперти и страшно тиранитъ. Она уже не можетъ сама вставать съ кресла, ходить, ее водятъ подъ руки, къ ней никого не допускаютъ. Ея племянникъ, промотавшійся купчикъ Фуфинъ (г. Музиль), желая попользоваться отъ щедротъ тетеньки, не могъ пробраться къ ней иначе, какъ перелзши черезъ заборъ сада. Съ появленіемъ г. Музиля во всю эту ‘раздирательность’ вторгается, по рецепту Сарду, комическій элементъ, на обязанности котораго возлагается развеселить публику и настроить ее на благодушный тонъ. Г. Музиль комикъ, роль по немъ, а паша публика невзыскательна и смется охотно: ей, бдной, такъ рдко дается къ тому основательный поводъ, что она рада-радшенька хоть къ чему-нибудь придраться, лишь бы душу отвести отъ угнетающаго ее нытья. Но приходитъ Наварыгинъ (Фуфинъ спрятался въ бесдку), учиняетъ цлый погромъ за то, что жену осмлились вывести въ садъ, потомъ подходитъ къ старух и говоритъ: ‘старая ты вдьма!…’ или что-то въ этомъ род. ‘Такая ты, сякая…. Комъ ты грязи! Я нагнулся поднять мшокъ съ деньгами, который лежалъ въ этой грязи, и грязь всосала меня!… Ты, грязь, загубила лучшіе мои годы… Когда ты развяжешь мн руки? Когда ты подохнешь?… Умри, проклятая, умри!…’ И онъ поднимаетъ надъ нею кулакъ. Изъ бесдки раздается голосъ Фуфина. Наварыгинъ узнаетъ его, зоветъ слугъ, приказываетъ увести ‘комъ’, запереть въ комнату и позвать полицейскаго, чтобы забрать племянничка, лазающаго черезъ заборы. ‘Нтъ съ,— говоритъ Фуфинъ,— если вы меня въ полицію… такъ и я же васъ!…. Я заявлю, что вы длаете съ тетенькой, я подниму скандалъ, начну уголовное дло’. Наварыгинъ оцниваетъ промотавшагося, голоднаго прощалыгу по достоинству, ‘покупаетъ его въ крпостную зависимость’ и отправляетъ покормиться и пріодться. На смну г. Музилю приходитъ г-жа Владимірова, изображающая польку, любовницу Наварыгина, жену какого-то его подручнаго. Коверканнымъ польскимъ акцентомъ эта дама объясняетъ, что поняла любовь своего повелителя къ Ольг Арказановой, предлагаетъ свои услуги помочь ему достигнуть цли и для этого совтуетъ отдать ее замужъ за какого-нибудь такого же покладистаго господина, какъ ея мужъ. Фуфинъ подвернулся очень кстати. Наварыгинъ ршаетъ женить его на Ольг и тотчасъ приступаетъ къ осуществленію этого плана, къ чему даетъ удобный случай пріздъ Арказановыхъ къ нему въ гости.

Въ третьемъ акт Наварыгинъ съ Фуфинымъ длаютъ общими силами предложеніе сначала самой Ольг, потомъ ея родителямъ. Встрчая отказъ, Наварыгинъ грозитъ разореніемъ и безчестіемъ за сохранныя росписки. Арказановы съ подобающею гордостью выгоняютъ изъ дома жениха и свата. Въ разговор съ матерью Ольга признается, что любитъ Наварыгина. Въ четвертомъ дйствіи Ольга приходитъ въ Наварыгину и проситъ спасти ея родителей отъ нищеты и позора. Наварыгинъ разсказываетъ двушк свою біографію, разсказываетъ, какъ онъ жилъ въ крайней бдности, какъ его маменька умерла отъ чахотки, а его сестра — отъ голода… какъ онъ потомъ женился на старух съ милліонами и возненавидлъ всхъ, кто, будучи богатымъ, не спасъ отъ нужды его ‘святыхъ’ родственницъ и его самого. За это онъ озлобился и въ отмостку разоряетъ кого попало, а за одно уже и ея родителей, ни въ чемъ лично противъ него невиноватыхъ. Свой автобіографическій очеркъ Наварыгинъ кончаетъ признаніемъ въ любви. Ольга объявляетъ, что тоже любила его и не остановилась бы ‘ни передъ какими предразсудками…’, но теперь рая любила. Наварыгинъ бросается къ ея ногамъ, хватаетъ ея руки. Ольга вырывается, беретъ со стола кинжалъ и грозитъ сейчасъ же зарзаться, если онъ не отойдетъ отъ двери и не выпуститъ ее для благополучнаго отбытія въ родительскій домъ. Въ пятомъ дйствіи происходитъ разгромъ Арказановыхъ. У нихъ все уже продано и является полицейскій офицеръ арестовать Дмитрія Андреевича, по приказу прокурора, за злополучныя сохранныя росписки. Въ эту минуту входить Наварыгинъ и предлагаетъ 20 тысячъ. Вся семья съ презрніемъ отвергаетъ помощь ‘злодя’ и торжественно объявляетъ, что готова перенести вс несчастія. Арказанова уводятъ въ тюрьму.

Фальшь всей этой исторіи бросается въ глаза на каждомъ шагу, положенія выдуманы, характеры сочинены, самая идея пьесы ошибочна. Авторъ старается возвеличить и прославить добродтели Арказановыхъ, спасающихъ свою ‘дворянскую’ честь въ самыхъ критическихъ обстоятельствахъ. При этомъ князь Сумбатовъ упустилъ изъ вида, что благосостояніе и честь этой благородной семьи компрометированы самими же Арказановыми и критическое положеніе создано ихъ собственною неспособностью сохранить матеріальное и нравственное наслдіе отцовъ. Вещественнымъ и невещественнымъ достояніемъ благороднаго дворянства Арказановы распоряжаются одинаково оплошно, отдаютъ то и другое въ руки перваго ловкаго проходимца. Авторъ говорятъ, что все это Арказановъ длаетъ изъ какихъ-то высокихъ побужденій. Мы этому не вримъ, но если бы даже кто-либо и поврилъ, то дло отъ того мало измняется въ пользу прославляемыхъ героевъ. Ихъ неумлость, легкомысліе, неряшество въ длахъ имущественныхъ я нравственныхъ свидтельствуютъ о ихъ крайней неспособности къ чему бы то ни было. Допуская, что Арказановъ затрачиваетъ все свое состояніе и входитъ въ долги ради блага общественнаго, мы вправ требовать, чтобы господинъ Арказановъ, ‘предсдатель’ правленія, распоряжающагося излюбленнымъ имъ дломъ, зналъ, куда идутъ вложенныя имъ деньги — на дло общественнаго блага или въ карманъ проходимцевъ. Князь Сумбатовъ думаетъ, что Арказановъ поступаетъ во всемъ благородно и согласно требованіямъ чести. Мы же находимъ, что онъ поступаетъ прескверно и недостойно честнаго человка, когда свое и чужое достояніе отдаетъ на расхищеніе плуту Наварыгину. Изъ пьесы видно, что въ томъ же дл погибъ капиталъ доктора, а, стало быть, и другіе капиталы, ввренные чести Арказанова. Супруга Арказанова говоритъ очень много прекрасныхъ фразъ, цликомъ взятыхъ изъ прописей и французскихъ книжекъ съ благонамренными ‘максимами’, она любитъ мужа и дтей, очень высоко держитъ знамя дворянской чести и не замчаетъ, какъ знамя это разрывается по клочкамъ и въ ея рукахъ ничего не остается, кром смшной палки съ загрязненнымъ лоскутомъ. Докторъ повторяетъ громкія слова за супругами Арказановыми. Вс они очень честные люди, но только на словахъ, на дл же вс они люди, не заслуживающіе никакого доврія: они жалкіе, но ничуть не симпатичные люди. Арказановъ самъ себ врагъ, его жена тоже, докторъ тоже… И не только себ они враги, они — враги своимъ дтямъ, враги обществу, достояніе котораго они отдаютъ на расхищеніе Наварыгинымъ. Въ лиц этого Наварыгина авторъ представилъ намъ образцоваго ‘злодя’, но такимъ Наварыгинъ вышелъ на сцен, только благодаря мастерской игр г. Ленскаго. Наварыгинъ же князя Сумбатова неправдоподобенъ. Невроятно, чтобы Наварыгинъ, держащій жену взаперти, бьющій ее, всячески тиранящій, распоряжающійся въ теченіе десяти лтъ всмъ ея состояніемъ, не съумлъ прибрать къ рукамъ милліоновъ полуидіотки, перевести ихъ на свое имя, какъ онъ прибираетъ къ рукамъ состояніе Арказановыхъ и другихъ. Овладвши капиталами, которыми онъ распоряжается безотчетно, ему не было бы надобности возиться ‘съ комомъ грязи’, какъ онъ называетъ въ глаза свою жену. Когда онъ полюбилъ двушку, ему не трудно было съ милліонами въ рукахъ такъ или иначе добиться развода. Между-тмъ, въ драм Наварыгинъ, котораго авторъ рекомендуетъ человкомъ сильнымъ и большаго ума, длаетъ только большія и безцльныя гадости и большія глупости. Все это неврно, фальшиво я сочинено ради эффекта самаго сомнительнаго качества.

Несмотря на хорошее исполненіе, мстами превосходное, всхъ ролей, драма кн. Сумбатова возбуждаетъ улыбку зрителей, когда на сцен льются рка слезъ и произносятся высокопарно-чувствительныя рчи. Не высокой пробы и комическая часть пьесы: это — сплошной шаржъ. Заканчивая нашъ отзывъ, мы считаемъ своимъ долгомъ отмтить исполненіе г. Багровымъ роли Бориса Арказанова, нервнаго юноши лтъ 16. Молодой артистъ подаетъ весьма большія надежды, и очень жаль, что его держатъ почти исключительно на водевиляхъ. У г. Багрова есть несомннный талантъ, но мало умнья и опытности. Если онъ серьезно поработаетъ, то изъ него можетъ выйти современемъ добрая я, быть можетъ, крупная сценическая сила. Но для этого надо, чтобъ этой сил была дана возможность крпнуть и развиваться на подходящихъ для нея роляхъ.

Въ конц сентября была поставлена четырехъ-актная драма П. Д. Боборыкина Клеймо, въ которой авторъ хотлъ, повидимому, доказать, что дурное прошлое двушки налагаетъ на нее неизгладимое клеймо на всю жизнь, но этого онъ не доказалъ, и изъ драмы можно вывести совсмъ обратное заключеніе. Вотъ содержаніе драмы: ‘землевладлецъ изъ купцовъ’, Гроздевъ (г. Рыбаковъ), женатъ на Агніи Семеновн (г-жа Ермолова). Гроздевъ встртилъ ее въ нищет, не захотлъ воспользоваться безпомощнымъ положеніемъ двушки, которую, по ея словамъ, бросилъ съ ребенкомъ на рукахъ обольстившій ее негодяй. Мужъ крутенекъ, по Агнія живетъ въ довольств и ни попрековъ, ни даже напоминаній о старомъ не слышитъ отъ мужа. Она не любитъ его, а полюбила молодого техника Подрзкова (г. Южинъ), управляющаго какимъ-то заводомъ. Случайно пріхавшій помщикъ изъ военныхъ, Ивакинъ (г. Садовскій), узнаетъ Агнію и подъ хмлькомъ уличаетъ ее въ томъ, что она… какъ бы это сказать помягче?… что она до свадьбы жила не такъ скромно, какъ разсказала мужу. Гроздевъ жестоко укоряетъ ее въ томъ, что она скрыла правду, и въ вид кары запрещаетъ ей видть ребенка. Агнія хочетъ уйти отъ мужа и взять ребенка. Мужъ ее не пускаетъ и ребенка не отдаетъ: онъ усплъ уже усыновить его. Агнія въ отчаяньи бжитъ къ технику. Тотъ общаетъ выручить ребенка, и для молодой женщины открываются новыя перспективы любви и счастья. Явившійся съ свидтелями мужъ устраиваетъ скандалъ, кончающійся всеобщею дракой, къ слову сказать, совсмъ неумстною на сцен и производящею очень дурное впечатлніе. Въ послднемъ акт техникъ приходитъ къ Гроздеву, требуетъ ребенка, умоляетъ отдать его, грозитъ и плачетъ. Когда же все остается тщетнымъ, тогда онъ убиваетъ Гроздева изъ пистолета. Прибгаетъ Агнія, потомъ сбгается народъ. Молодая женщина объявляетъ, что она убила мужа, и тмъ отклоняетъ отвтственность отъ любимаго человка. Драм конецъ, а клейма мы не видали, и если произошли бды, то отъ причинъ совершенно случайныхъ. Первая бда произошла отъ того, что Ивакинъ съ пьяныхъ глазъ наболталъ то, о чемъ трезвый онъ бы, наврное, промолчалъ, вторая бда, убійство Гроздева, произошла отъ того, что техникъ не кстати погорячился и выстрлилъ совсмъ сдуру. Не напейся Ивакинъ пьянъ, Гроздевъ не узналъ бы нкоторыхъ подробностей о поведеніи Агніи до свадьбы, я жили бы они не особенно счастливо, не особенно дурно. Не вздумай техникъ приставать къ Гроздеву и повоздержись отъ стрльбы, все бы могло еще уладиться. А главное заключается, все-таки, въ томъ, что клеймо не помшало технику горячо любить бывшую постительницу ‘веселыхъ’ мстъ и подругу офицерскихъ кутежей. Клеймо не помшало и Агніи любить Подрзкова до самоотверженія. Безъ несчастнаго выстрла они могли бы быть счастливы,— такъ счастливы, какъ это рдко выпадаетъ на долю самыхъ безукоризненныхъ дамъ и двицъ. Вообще, съ такими сюжетами надо обращаться до крайности осторожно. Вс этого рода клейма плохо подаются обобщеніямъ, а какая бы то ни было случайность ровно ничего не можетъ доказывать, кром разв того, что ‘на свт всякое бываетъ’. Бываетъ, и очень нердко, что съ подобнымъ клеймомъ вышедшія замужъ двицы длаются прекрасными женами и добрыми матерями, бываетъ и иначе. Разыграна была драма довольно слабо и, какъ говорятъ, будетъ совсмъ снята съ репертуара.

Въ октябр мсяц въ ‘Русскомъ драматическомъ театр Корша’ была дана нсколько разъ комедія Горе отъ ума съ обстановкою и въ костюмахъ того времени, когда она написана. Мысль эта заслуживаетъ самаго полнаго сочувствія. Что бы мы ни говорили о ‘безсмертности’ комедіи Грибодова, она, все-таки, полна теперь вопіющихъ анахронизмовъ не только въ отдльныхъ- выраженіяхъ, но и въ общемъ, въ ней, все-таки, являются передъ нами картины отжившаго быта, проходятъ люди давно минувшаго времени, которыхъ странно, конечно, видть въ современныхъ намъ костюмахъ. Правда, и теперь ‘дома новы, но предразсудки стары’, только и предразсудки, и сужденья въ очень многомъ непохожи на былые, составлявшіе характеристическія черты стараго московскаго барства. До шестидесятыхъ годовъ разница между минувшимъ и настоящимъ была мало замтна. Фамусовы, настоящіе ‘столбовые’ Фамусовы, были еще живы, попрежнему, входили они въ задоръ, ‘въ усъ никому не дули’, сидя въ англійскомъ клуб, гд такъ ивой разъ о правительств судили,

‘Что, еслибъ кто подслушалъ ихъ — бда!

Не то, чтобъ новизны вводили — никогда!

Спаси насъ Боже! Нтъ^‘…

До времени великихъ реформъ прошлаго царствованія русская жизнь плелась потихоньку по разъ набитой коле, мнялись ‘дороги, тротуары, дома’, мнялись моды, да и то крайне медленно, а сущность оставалась неприкосновенною. Съ отмной крпостнаго строя быстро разрушился весь старый строй. Въ сороковыхъ и пятидесятыхъ годахъ еще живы были старики, про которыхъ тогдашній Чацкій могъ сказать:

‘А судья кто? древностію лтъ,

Къ свободной жизни ихъ вражда непримирима:

Сужденья черпаютъ изъ забытыхъ газетъ

Временъ очаковскихъ и покоренья Крыма’…

Первые два стиха сохраняютъ и теперь всю свою силу и все значеніе, два послдніе устарли: ‘наши строгіе цнители и судьи’ черпаютъ свои сужденія тоже изъ газетъ,— это врно,— только ужь не изъ забытыхъ, которыя имъ желательно было бы предать еще вящему забвенію, а изъ самыхъ современныхъ. Тогдашніе старички вздыхали о только что миновавшемъ времени самаго пышнаго разцвта барской спеси, крпостничества, низкопоклонства и чиновничества, и образцы, достойные подражанія, приводили изъ пережитаго ими самими, изъ прошедшаго на ихъ глазахъ. Ныншніе ‘канцлеры въ отставк по уму’ не любятъ только что пережитаго, о чемъ едва осмливался мечтать Чацкій… Не о нихъ, впрочемъ, дло, они ждутъ новаго Грибодова, который бы вывелъ ихъ на смну Фамусова, Молчалина, Скалозуба и Загорцкаго, являющихся теперь лишь отголоскомъ давно прошедшаго и невозвратнаго.

Дирекція театра Корша совершенно правильно разсудила, что настало время для ‘исторической’ обстановки отъ, и приложила все стараніе къ тому, чтобы дать комедія но возможности самую врную вншность. Для этого написаны дв новыя декораціи: ‘боскетной’, съ видомъ на танцовальную залу черезъ три отворенныя двери, и ‘парадныхъ сней съ двухъ-ярусною лстницей’. Въ ‘боскетной’ поставлена старинная мебель краснаго дерева съ бронзовыми желобками временъ ‘имперіи’, по старинному образцу сдланные стнные часы въ футляр, люстры, кенкеты, канделябры и пр. сдланы по рисункамъ Давида. Съ вншней стороны обстановка безукоризненна. Костюмы и прически тоже врны, насколько мы можемъ судить, за исключеніемъ костюма Лизы, очень идущаго къ г-ж Мартыновой, но совсмъ не идущаго къ длу. Я двадцатыхъ годовъ не засталъ, но сороковые года хорошо помню и провелъ ихъ именно въ томъ кругу, въ которомъ разыгрывается Горе отъ ума. Я какъ сейчасъ вижу тогдашнихъ камеристокъ-наперсницъ, понимавшихъ по-французски, иногда даже болтавшихъ немного на этомъ язык. Туалетъ такихъ горничныхъ мало чмъ отличался отъ туалета ихъ госпожъ, такъ какъ въ большинств случаевъ онъ и попадалъ-то фрейлинамъ съ барскихъ плечъ. Въ то время трудно было отличить горничную отъ барышни, въ особенности отъ ‘ба рышни-родственницы’. Главнымъ отличительнымъ признакомъ могла служить только прическа, которая, къ слову сказать, показалась намъ у г-жи Мартыновой тоже не совсмъ врною тому времени. Конецъ тридцатыхъ и начало сороковыхъ годовъ въ этомъ отношеніи не могли разниться отъ двадцатыхъ годовъ, какъ не измнились за это время ни взаимныя отношенія барышень и ихъ камеристокъ, ни рискъ для этихъ послднихъ изъ-за барышни смнить ‘гро-де-наплевое’ платьице на ‘полосушку’ и попасть въ избу, ‘за птицами ходить’. На французскихъ модныхъ картинкахъ того времени могли быть субретки, одтыя въ такой костюмъ, въ какомъ играетъ г-жа Мартынова, въ дйствительности же московскія горничныя никогда такъ не одвались. Мы не думаемъ также, чтобы въ двадцатыхъ годахъ, здороваясь съ дамами, мужчины жали имъ руки, какъ это длаютъ артисты театра Корша, на балахъ — ограничивались поклонами, въ иное время обыкновенно цловали протянутую руку, причемъ дама цловала мужчину въ щеку. Намъ просто кажется невозможнымъ, чтобы Чацкій, встртившисъ съ Софьей посл долгой разлуки, только пожалъ ей руки, Наталья Дмитріевна Горячева сочла бы Чацкаго сумасшедшимъ уже по одному тому, что онъ не поцловалъ у нея руки при встрч у Фамусовыхъ. Это мелочи, конечно, однако, изъ подобныхъ мелочей слагался весь тогдашній чопорный и чинный бытъ. Мы заговорили о поклонахъ и рукопожатіяхъ, наряду съ прическами и туалетами, потому, что это одинаково относится какъ къ игр артистовъ, такъ и къ режиссерскомъ распорядкамъ. Послдніе, впрочемъ, т.-е. распорядки г-на Аграмова, мы признаемъ почти безукоризненными и достойными самыхъ горячихъ похвалъ. Къ сожалнію, совсмъ иныя рчи приходится намъ вести, какъ только мы заговоримъ объ исполненіи Горе отъ ума. Эта несомннно очень трудная комедія ршительно не по силамъ трупп театра Корша. Изъ всхъ исполнителей хороша была только г-жа Мартынова въ роли Лизы. Г-жа Рыбчинская, наоборотъ, сыграла роль Софьи такъ, что едва ли кто когда исполнилъ хуже. Роль Чацкаго нисколько не идетъ къ г. Солонину, талантливому и хорошему артисту въ бытовыхъ комедіяхъ, но отнюдь не подходящаго къ роли Чацкаго. Правда, эти дв роли, Софьи и Чацкаго, самыя трудныя во всей комедія, чуть ли не во всемъ русскомъ репертуар, и къ исполнителямъ ихъ нельзя быть уже слишкомъ требовательнымъ. Г. Давыдовъ, одинъ изъ выдающихся русскихъ артистовъ, исполняетъ роль Фамусова нсколько иначе, чмъ ее играли до него, но это служитъ отнюдь не къ украшенію комедіи Грибодова. Въ игр г. Давыдова слишкомъ много торопливости, мало солиднаго, старо-московскаго барства, увреннаго въ себ и въ непогршимости своихъ ‘приговоровъ’. У г. Давыдова какъ-то смялись, скомкались цлые монологи во второмъ дйствіи съ Чацкимъ:

‘Вотъ то-то вс вы гордецы!

Спросили бы, какъ длали отцы…

Учились бы, на старшихъ глядя’…

И затмъ въ сцен съ Скалозубомъ:

‘Вкусъ, батюшка, отмнная манера,

На все свои законы есть’…

Еще мене насъ удовлетворяетъ игра г. Киселевскаго въ роди Скалозуба. Де вдаваясь въ подробный разборъ, мы отмтимъ въ вид примра фразу:

‘Не знаю-съ, виноватъ:

Мы съ нею вмст не служили’.

Г. Киселевскій говоритъ это совершенно серьезно, отчего получается такое впечатлніе, будто Скалозубъ совсмъ дуракъ, чуть-чуть не идіотъ. Тогда какъ на самомъ дл этою фразой Скалозубъ отпускаетъ одну изъ тхъ мало остроумныхъ шуточекъ, про которыя потомъ говоритъ Лиза:

‘И Скалозубъ, какъ свой хохолъ закрутитъ,

Разскажетъ обморокъ, прибавитъ сто прикрасъ —

Шутить и онъ гораздъ, вдь ныньче кто не шутитъ’.

За эту-то шуточку надъ родней Фамусовъ и длаетъ ему легкій репримандъ:

‘Сергй Сергичъ, это вы ли?

‘Нтъ, я передъ родней, гд встртится, ползкомъ,

Сыщу ее на дн морскомъ’…

О томъ, что Скалозубъ совсмъ не дуракъ, было уже говорено много разъ, а что онъ не такой дуракъ, чтобы сказать серьезно: ‘мы вмст не служили съ Натальей Николаевной’ — и рчи быть не можетъ. А, между тмъ, этотъ-то оттнокъ крайней глупости и выдается характерною чертой Скалозуба въ исполненіи г. Киселевскаго. Мы надемся, что талантливый артистъ приметъ къ свднію наше замчаніе и попытается изобразить Скалозуба нсколько иначе, причемъ самъ собою долженъ будетъ отпасть и нкоторый шаржъ въ манерахъ свтскаго полковника двадцатыхъ годовъ.

Г. Градовъ-Соколовъ сыгралъ роль Репетилова по-новому, не по-рутинному: до сихъ поръ Репетиловъ являлся передъ нами порядочно выпивши. На этотъ разъ мы видли трезваго Репетилова, и находимъ, что роль отъ этого выиграла.

Въ заключеніе — два слова г-ну Аграмову. На афиш стоитъ: ‘множество гостей всякаго разбора я ихъ лакеевъ при разъзд’. При разъзд мы не видали не только ‘множества гостей’, но и совсмъ невидали никакихъ гостей, кром дйствующихъ лицъ. Исправить этотъ недосмотръ очень легко.

Публика много хлопала, смялась и вызывала артистовъ. Намъ эти апплодисменты и въ особенности смхъ показались довольно дтскими, въ насъ закралось подозрніе, что смются не игр и хлопаютъ не артистамъ, а автору, произведеніе котораго для нкоторой части зрителей является новинкою, имъ досел неизвстною. Если мы не ошибаемся, то нельзя не сказать очень большаго ‘спасибо’ г. Коршу за постановку Горя отъ ума, хотя и не въ образцовомъ исполненіи. На сцен Малаго театра комедія Грибодова уже давно не идетъ, какъ говорятъ, за неимніемъ артиста на роль Фамусова.

Ан.

‘Русская Мысль’, кн. XI, 1886

Современное искусство.

Читайте также: