Современная самозванщина, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 102 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. Г. Короленко

Современная самозванщина.

Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко. Томъ третій

Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914

Оглавленіе

Вмсто вступленія

Очеркъ первый. Самозванцы духовнаго прозванія

I. Мнимые сборщики, странники, калики перехожіе

II. Аонскіе келліоты

III. Спросъ на чудеса. Чудо въ сел Ревезени. Жигулевскіе старцы

IV. Босоногіе странники. Юродивые, пророки и чудотворцы

V. ‘Пустосвятъ Кривуша’. ‘Монашеская шайка’. ‘Душитель едотушка’

VI. Странникъ Антоній

VII. Петя болящій

Очеркъ второй. Самозванцы гражданскаго вдомства

I. Пережитки царственнаго самозванства

II. Человкъ безъ происхозкденія и люди съ ‘чужими личностями’

III. Безкорыстное самозванство. Мой знакомый самозванный сыщикъ

IV. Самозванческая мелкота

V. Судебное вдомство. ‘Мировой судья Баранъ’

VI. Врачи, инженеры. Школьные ревизоры. Люди экстраординарныхъ званій. Самозванки-женщины

VII. Раменскій, замчательнйшій изъ современныхъ самозванцевъ

VIII. Самозванцы въ литератур: Поприщинъ, Хлестаковъ и Голядкинъ. Психологія самозванцевъ

Заключеніе

ВМСТО ВСТУПЛЕНІЯ.

— Прочитать газетный листъ,— сказалъ, если не ошибаюсь, Щедринъ,— все равно что полчаса поговорить съ сумасшедшимъ.

Пишущій эти строки самъ не мало работалъ и продолжаетъ работать въ газетахъ, и, разумется, я цитирую этотъ сурово-преувеличенный отзывъ отнюдь не въ укоръ моимъ собратьямъ.

Нужно, однако, сказать, что въ отзыв сатирика есть доля истины. Дло не въ томъ, умно или глупо ведется самая газета, а въ томъ, что она вынуждаетъ читателя разбросать вниманіе между десятками разнородныхъ фактовъ, несоизмримыхъ и не связанныхъ никакою внутреннею связью. Великосвтская свадьба, мрачное убійство, соображенія о денежной реформ, результаты скачекъ, засоренная городская труба, вымираніе сибирскихъ инородцевъ, бгство кассира, политика трансваальскихъ буровъ… Попробуйте полчаса безъ перерыва глядть на пеструю смну калейдоскопа, и вы почувствуете, что у васъ разбаливается голова, стучитъ въ вискахъ и глаза застилаетъ туманомъ. Такъ же приблизительно должна дйствовать на умъ и на чувство пестрая смна явленій, мелькающихъ въ печатномъ калейдоскоп, называемомъ газетой.

Но все же жизнь, которая въ ней отражается, движется извстными глубокими началами, и въ ней, какъ въ колеблющемся океан, внимательный и чуткій наблюдатель способенъ уловить и нкоторый ритмъ, и основную боле или мене глубокую ноту. Поэтому на широкой поверхности прессы, охватившей уже огромное пространство нашего отечества, далеко не все случайно. Корреспондентъ, берущійся за перо въ какомъ-нибудь глухомъ городишк, часто побуждается къ этому непосредетвеннымъ ощущеніемъ той или другой, общей глухимъ угламъ боли. И частое повтореніе одного и того же мотива въ разныхъ мстахъ указываетъ на его распространенность и значеніе.

Вотъ почему въ этой туч газетъ, ежедневно появляющихся утромъ, чтобы къ вечеру погибнуть, подобно бабочкамъ-поденкамъ,— далеко не все заслуживаетъ полнаго забвенія. Несомннно въ этомъ ненужномъ уже лист были факты, извстія, отмтки, разбросанныя черты типическихъ явленій, которыя можно бы схватить и удержать съ большою пользой… Сами по себ они скользнули незамтно, въ лучшемъ случа всколыхнувъ на время мысль или чувство читателя. Но, накладываясь одно на другое, суммируясь въ своей однородности,— эти черты пріобртаютъ порой глубокое и не мимолетное значеніе.

Въ теченіе нскольныхъ лтъ, слдя за прессой, главнымъ образомъ провинціальной, я старался, насколько это доступно единичнымъ усиліямъ и при томъ не исключительно этимъ дломъ занятаго человка,— отбирать и классифицировать часть газетнаго матеріала въ извстномъ порлдк. Въ предлагаемыхъ очеркахъ и пытаюсь теперь набросать въ общихъ контурахъ нсколько типическихъ явленій, сложившихся изъ этого матеріала. Здсь я беру явленіе, которое не могло не броситься въ глаза даже не особенно внимательному читателю. Я говорю о случаяхъ то и дло повторяющагося у насъ самозванства и хлестаковщины всякаго рода.

Самыя мрачныя страницы нашей исторіи и одно изъ геніальныхъ произведеній родной литературы связаны съ самозванствомъ. Намъ кажется, что это не случайно. Свирпая фигура Пугачова, до сихъ поръ еще осненная мрачнымъ нимбомъ жестокихъ воспоминаній, возбуждающихъ невольную дрожь, и добродушный Иванъ Александровичъ Хлестаковъ, геніально лгущій подъ хохотъ всего театра,— самозванный царъ и самозванный ревизоръ по недоразумнію,— это два крайнихъ олицетворенія одного и того же мотива… при томъ мотива самобытнаго, чисто русскаго, нигд уже въ такой стенени, съ такой распространенностью и силой не встрчающагося въ Европ.

Страхъ и суевріе — вотъ два основныхъ элемента, изъ которыхъ выростаетъ это явленіе. Суевріе религіозное и порожденныя имъ чувства угнетенія и страха длаютъ религію свта и надежды религіей непонятной грозы и неожиданныхъ казней. Суевріе гражданское заставляетъ робко преклонлться не передъ закономъ и правомъ, точно ограждающими человческое существованіе, а передъ всякимъ, кто владетъ тайной хотя бы и самозванной власти.

Колдунъ и ябедникъ — изстари знакомые русской жизни типы. Одинъ знаетъ волшебное слово, приводящее въ движеніе таинственныя силы потусторонііяго міра, другой владетъ такимъ же волшебнымъ словомъ, навлекающимъ не мене таинственную грозу власти. Отсутствіе критики и свободнаго изслдованія въ обихъ областяхъ порождаютъ почву, на которой и происходитъ смшеніе настоящей религіи и настоящаго права съ явленіями присвоенія религіозной и гражданской власти разными самозванцами.

Вотъ почему въ настоящихъ очеркахъ я ставлю рядомъ самозванцевъ ‘духовнаго прозванія’ и ‘самозванцевъ вдомства гражданскаго’, какъ явленія одного порядка.

ОЧЕРКЪ ПЕРВЫЙ.
Самозванцы духовнаго прозванія.

‘Въ мстечк Константиновк, Бахмутскаго у., на-дняхъ вечеромъ въ домъ мстнаго купца Нафталова явились три вымогателя, замаскированные… святыми! Выдавая ссбя за людей ‘не отъ міра сего’, они просили у хозяина денегъ… Набожный хозяинъ поврилъ ‘виднію’ и поспшилъ вручить 1000 руб.’

(Изъ газ. ‘Свтъ’, февр. 1898 г.)

I. Мнимые сборщики, странники, калики перехожіе.

Основной, кидающейся прежде всего въ глаза причиной явленія, о которомъ мы говоримъ, порой закрывающей остальныя его особенности, является корысть. Поэтому впереди этой рати духовныхъ самозванцевъ выступаютъ многочисленные сборщики, аонскіе келліоты, подвижники, мнимые посланцы іерусалимскаго патріарха. Черномазые, загорлые, вида иностраннаго — жителей ‘Палестины или земли греческой’, происхожденія довольно таинственнаго, съ еще боле загадочнымъ прошлымъ, порой прямо уголовнаго характера, они внушаютъ народу чувство робкаго почтенія и широко пользуіотся своимъ гипнотическимъ вліяніемъ. Характерно при этомъ, что самая экзотичность порой этихъ фигуръ, ихъ нерусское происхожденіе и странный говоръ содйствуютъ необычайному успху въ простодушной и пугливой сред.

Въ 90-хъ годахъ одно время газеты много занимались личностью нкоего Никодимуса, ‘батюшки Никодимушки’, въ дйствительности носившаго фамилію не то Константина-Оглу, не то Кеворка Иванова. Это черномазый субъектъ, въ клобук и ряс, съ красивыми волнистыми волосами и бородой, съ выразительными черными глазами, фигура живописная и яркая, неотразимо дйствующая на нервныхъ дебелыхъ купчихъ и благочестивыхъ старушекъ. Выдавалъ онъ себя то за аонскаго, то за іерусалимскаго момаха, странствующаго съ благословенія самого іерусалимскаго патріарха. Сколько извстно, онъ подвизался преимущественно въ столицахъ: для деревни слишкомъ важная и великолпная фигура. Былъ давно на замчаніи полиціи, но его выручали вліятельные кліенты и кліентки. Уже въ 1892 году былъ задержанъ за мошенничество, самозванство и подлоги, подъ именемъ Кеворка Иванова. Однако,— говорится въ одной газетной замтк,— обаяніе его было такъ сильно, что вскор же нашелся благодтель, взявшій іерусалимскаго батюшку на поруки. ‘Батюшка’, разумется, немедленно скрылся, перенеся свою дятельность въ Блокаменную.

Москва его совершенно не удовлетворила. Черта — не лишенная значительнаго бьггового интереса: этотъ несомнино очень компетентный наблюдатель въ своихъ отзывахъ о Москв и Петербург совершенію расходится со всмъ, что намъ было извстно о знаменитомъ ‘Замоскворчьи’. По его отзывамъ, въ Москв стало гораздо хуже прежняго, тогда какъ наоборотъ въ Петербург еще не перевелись ‘богомольныя старушки’, охотно привчающія странниковъ. Съ этимъ парадоксомъ мы еще встртимся посл. Во всякомъ случа въ Москв батюшка Никодимушка отощалъ и предпочелъ вернуться въ Петербургъ, несмотря на опасную извстность въ полиціи. Первое время ему дйствительно повезло. Черезъ нсколько дней онъ усплъ уже отправить боле 100 рублей своей возлюбленной въ Москву, и на рукахъ у него было много цнныхъ даровъ, когда онъ наткнулся на несчастную случайность.

Кром купеческихъ домовъ, онъ посщалъ также фабрики и заводы на окраинахъ. Гд-то у Смоленскаго кладбища благочестивый Никодимушка постучался къ огороднику. Огородника этого онъ не зналъ, но ему было извстно, что это человкъ очень озабоченный спасеніемъ души. Поэтому онъ постучалъ къ нему съ довріемъ и привтомъ: ,,міръ дому сему’. Оказалось, что какъ разъ около этого времени у хозяина побывалъ уже нкій старецъ изъ Іерусалима, успвшій слишкомь ужъ грубо обмануть его, и огородникъ находился мъ період раздумья и сомнній. Услыхавъ, что новый пришелецъ явился тоже изъ Іерусалима, озлобленный огородникъ ничто же сумняся сволокъ его въ участокъ. А тамъ его встртили, какъ стараго, давно жданнаго знакомаго, и (на время, конечно) карьера Никодимуса потерпла крушеніе {‘Новости’, апр. 1894.}.

Эпизодъ съ Никодимушкой оживилъ вниманіе къ самозванцамъ этого рода, и на столбцахъ газетъ то и дло стали появляться живописныя фигуры того же типа. Такъ, въ селахъ Заславльскаго узда въ декабр того же 1894 года полвился субъектъ тоже восточнаго склада, называвшій себя священникомъ изъ Назарета. Онъ собиралъ ‘на поминовеніе о здравіи и упоко, по такс’. До какой степени многимъ кажется соблазнительнымъ поминовеніе въ самомъ Назарет, видно изъ того, что, напримръ, одна крестьянка отдала 60 рублей, столько же отдалъ и ея братъ. Назаретскаго гостя принимали очень радушно, ‘но вотъ теперь (заключаетъ корреспондентъ) разнесся слухъ, что священника этого преслдуютъ, какъ самозванца’ (‘Волгарь’, 17 дек. 1894).

Въ с. Липцахъ, Харьковскаго узда, въ начал поста (1894 года) прошелъ слухъ, что по сосднимъ селамъ ходитъ нсколько аонскихъ монаховъ. Жители съ нетерпніемъ ждали ихъ, чтобы внести свою лепту, хотя боле интеллигентная часть и относилась недоврчиво къ подлинности ихъ званія. Монахи пришли, это оказались оборванцы съ испитыми физіономіями, могущими внушить что угодно, только не уваженіе… Тмъ не мене, пожертвованія поступали обильно, бабы чуть не толпами шли за благословеніемъ. Одинъ изъ лжемонаховъ показывалъ выжженный на рук крестъ, мужики благоговйно крестились и клали въ эту руку кто сколько могъ. Такъ прошло дней 5, посл чего ‘монахи’ не выдержали и закутили во всю. Составленъ былъ протоколъ, и дло поступило къ земскому начальнику, который приговорилъ ихъ въ тюрьму (‘Орл. Встн.’, No 92, 1894).

Въ іюл 1895 г. писали о двухъ самозванцахъ-сборщикахъ, ходившихъ по Воронежу. Одинъ изъ нихъ былъ одтъ въ длиннуіо рясу, приходя въ домъ, они клали на столъ крестъ и разсказывали, что прибыли изъ Іерусалима и собираютъ на бдный монастырь, разрушенный турками. На другой день сборщики неизвстно куда скрылись, но предварительно пропьянствовали на собранныя деньги до глубокой ночи (‘Нижегородская Почта’, 1895, No 3).

Въ сентябр того же года, два монаха бродили въ Ливнахъ. Набравъ подаяній въ должномъ количеств,— отцы тоже вздумали попировать, и въ это время ихъ накрыла полиція. Мнимые монахи оказались персидскими подданными, въ сообществ съ ними находилась крестьянская двида изъ Ливенскаго узда, на которой одинъ ‘монахъ’ общалъ жениться. Составленъ, разумется, протоколъ, но въ ту же ночь оба монаха успли скрыться (‘Волгарь’, 12 сент. 1895).

Извстій отого рода такое множество, что нтъ никакой возможности исчерпать ихъ до конца. Къ тому же они чреззычайно однообразны: появляются, молятся, вздыхаютъ, разсказываютъ всякую небывальщину, а затмъ, закончивъ операцію въ данномъ мст, цинично распоясываются и устраиваютъ оргіи, чтобы опять идти дальше и опять встртить то же легковріе и простоту. ‘Съ лица святъ мужъ, а на дл вскую шаташеся’ — говоритъ давно извстная русская поговорка. И идутъ эти вскую шатающіеся люди, идутъ въ подрясникахъ и мурмолкахъ, съ веригами, съ клюками, съ шелепугами, порой съ даромъ пророчествъ и исцленій, но всего чаще съ подложными сборными книжками… Точно стая саранчи, налетаютъ они на ‘святую Русь’ и изъ Персіи, и изъ Палестины, и изъ Турціи, подымаются, наконецъ, изъ собственныхъ ндръ нашей жизни, устремляясь на эксплоатацію легковрія и искренняго, но непросвщеннаго религіознаго чувства. Газеты то и дло — вновь и вновь напоминаютъ объ этомъ явленіи. Въ томъ же году по Козелецкому узду бродитъ ободранный ‘проповдникъ Maксимъ’, бывшій полковой дьячокъ, прогнанный изъ полка за пьянство, и разноситъ мрачныя пророчества, вознаграждая себя за благочестіе беззастнчивыми кутежами въ кабакахъ и трактирахъ. — ‘Се азъ глаголю вамъ о семъ человк,— злобно кидаетъ онъ толп, завидвъ среди слушателей интеллигентную фигуру,— яко сей человкъ есть самолюбецъ и горделивецъ’ {‘Нижег. Лист.’, No 188.}. Вотъ петербургскаго червоннаго валета московская полиція арестуетъ въ благочестивомъ замоскворцкомъ дом въ то самое время, когда, облачивпіись въ епитрахиль, червонный валетъ совершаетъ кощунственную требу {Тамъ же, No 171.}. Вотъ появляется въ глубин Сибири знаменитый страиникъ Антоній, ‘устроитель храмовъ’, и направляется къ столиц, предшествуемый молвой. Вотъ, наконецъ, газеты вспоминаютъ характерный эпизодъ изъ прошлаго, когда-сами аонскіе келліоты сдлались жертвой самозванческаго обмана: ‘Въ іюл 1890 года нкое лицо, выдаваншее себя за князя Гедройца, постило Аонскую гору, гд всюду показывалось въ камергерскомъ мундир, съ многочисленными орденами (больше иностранными), князя сопровождалъ, въ качеств личнаго секретаря, весьма извстный (подлогомъ ‘тибетскаго евангелія’) господинъ, выдававшій своего патрона за лицо, командированное изъ С.-Петербурга оберъ-прокуроромъ св. синода. При этомъ секретарь его сіятельства выманивалъ деньги у многихъ келліотовъ, якобы за хлопоты по дламъ ихъ киновій передъ власть имущими въ Россіи’ {Объ этомъ въ свое время сообщалось въ ‘Гражданин’ (1893, No 9).}.

До какой степени явленіе это широко распространено, показываетъ масса циркуляровъ и воззваній, которыми власти считаютъ нужнымъ предупредить о немъ населеніе. ‘Неоднократно замчается,— писалъ, напр., въ 1894 году смоленскій полиціймейстеръ,— что въ город появляются персидскіе подданные, выдающіе себя за грековъ изъ Стараго Іерусалима, которые вымогаютъ у обывателей разными мошенническими путями деньги и устраиваютъ затмъ оргіи. Предлагается таковыхъ лицъ немедленно забирать и привлекать къ отвтственности’ (‘Смолен. Встн.’, No 146, 1894 г.). Нсколько разъ уже въ газетахъ публиковались извщенія отъ министра внутр. длъ и св. синода, направленныя противъ этого зла. ‘Министромъ внутр. длъ,— читали мы въ газетахъ (въ іюл 1894 года),— было уже сдлано распоряженіе, чтобы полицейскія власти, въ случа появленія капихъ бы то ни было сборщиковъ на св. мста Палестины,— предавали бы этихъ лицъ судебнымъ властямъ для поступленія по закону’.

Въ томъ же году газетами цитировалось интересное сообщеніе об.-прокурора св. синода, гласившее, что ‘въ Россію ежегодно прибываетъ значительное число персидскихъ подданныхъ, преимущественно уроженцевъ Урміи, именующихъ себя лицами духовнаго сана правосл. исповданія, тогда какъ, по отзыву нашего консула въ Азеръ-байджан, въ дйствительности въ Азеръ-байджанской провинціи нтъ ни одного православнаго (вс они принадлежатъ къ такъ назыв. несторіанскому вроисповданію)… Большею частію они выдаютъ себя за посланныхъ іерусалимскимъ патріархомъ для сбора на Гробъ Господень, показываютъ ящики, на которыхъ имются печати, будто бы патріаршія, продаютъ образки или предлагаютъ поставить у Гроба Господня ‘годовую свчу’ и т. д. ‘Появляясь вторично у крестьянъ, сдлавшихъ боле или мене значительные взносы,— привозятъ имъ (поддльныя, разумется) благодарственныя письма’ и при этомъ стараются выманить вновь. Въ иныхъ мстахъ эти персидскіе самозванцы, по свидтельству цитируемаго сообщенія, позволяютъ себ даже причащатъ православныхъ.

Деревня газетъ не читаетъ, съ полиціей сборщики во многихъ мстахъ, повидимому, умютъ ладить, да и усмотрть ихъ всякій разъ полиціи трудно. И идетъ по старому эта черная рать, облагающая обильными данями наше легковріе и невжество. ‘Изъ дошедшихъ до министерства свдній,— читаемъ въ офиціальномъ сообщеніи,— усматривается, что, не смотря прежнія распоряженія, случаи злоупотребленій по сбору пожертвованій въ пользу іерусалимскаго патріарха продолжаются. Вслдствіе этого департаментъ полиціи… сообщаетъ, что единственнымъ уполномоченнымъ іерусалимскаго патріарха, въ Россіи состоитъ архимандритъ Арсеній, и другихъ повренныхъ отъ Гроба Господня въ Россіи нтъ’ (цитирую изъ ‘Смоленскаго В-ка’, 1895, No 81). А оберъ-прокуроръ св. синода извщаетъ съ своей стороны, что самъ іерусалимскій патріархъ, обращался черезъ своего представителя къ духовному начальству съ просьбой принять мры противъ самозванныхъ сборщиковъ, которые, по его словамъ, ‘съ прежнихъ успхомъ вымогаютъ у простолюдиновъ деньги и цнныя вещи посредствомъ обмановъ, сплошь и рядомъ сопровождаемыхъ святотатственными и кощунственными поступками’ (‘Сам. Газ.’, 1895, 18 іюня).

II.

Аонскіе келліоты.

Но особенной настойчивостью и даже дерзостію отличается это нашествіе на русскую простоту со стороны нкоторыхъ ‘святыхъ отецъ’, населяющихъ осіянную издревле таинственной благодатью Аонскую гору.

Кто, въ самомъ дл, не получалъ этихъ писемъ? Описывая бдственное состояніе скитовъ и келлій, а также нужды спасающихся въ нихъ скитниковъ, авторы просятъ помочь имъ присылкою денегъ, а также сообщить адреса извстныхъ своею благотворительностью лицъ, предпосылая при этомъ, конечно, благословеніе св. Аонской горы. При каждомъ такомъ письм особо прилагается изображеніе Божьей Матери. Къ конц письма всегда излагается такса, или же, по выраженію ‘аонскихъ писателей’, чинъ поминовенія, здсь обозначается, за какое время поминовенія сколько требуется высылать денегъ. Въ заключеніе всего прилагается съ печатнымъ адресомъ конвертъ для посылки денегъ и писемъ.

Письма эти порой производятъ истинно потрясающее впечатлніе. Вдругъ ни съ того ни съ сего, какая-нибудь малоизвстная даже въ своемъ глухомъ городк старушка или простая крестьянка получаютъ привтъ и благословеніе съ далекой, таинственной въ своей отдаленности ‘святой горы’! ‘У насъ,— писали ‘Волгарю’ изъ Емагашской волости, Васильскаго узда,— все получаются ‘восточныя корреспонденціи’ изъ разныхъ келій и обителей Аонской горы’… Черемисы при полученіи этихъ писемъ (адресованныхъ съ точнымъ обозначеніемъ узда, волости, деревни и даже скромнаго черемисскаго имени) приходятъ, разумется, въ умиленіе, приписывая это обстоятельство чуть ли не сверхъестественной прозорливости аонскихъ старцевъ,— и стараются поскоре выслать деньги (вложивъ ихъ въ готовый конвертъ)… Нкоторые не довольствуются даже и этимъ: считая сборъ для святыхъ старцевъ богоугоднымъ дломъ, они ходятъ по деревнямъ съ ‘аонскими письмами’, собираютъ пожертвованія и добросовстно отсылаютъ ихъ ‘на Аонъ’. Корреспондентъ самъ встртилъ такого сборщика-добровольца. Онъ зналъ также женщину-келейницу, которая одна набрала и отослала 200 рублей (‘Волгарь’, 1895, No 78).

Если не ошибаюсь, первый обратилъ общее вниманіе на этотъ походъ святогорскихъ скитниковъ ‘Сельскій Встникъ’. Въ 1888 году эта газета, которая въ первое время своего существованія была дйствительно полезнымъ и безтенденціознымъ органомъ просвщенія, заговорила о незаконности присылаемыхъ въ Россію въ громадномъ количеств воззваній келліотовъ. Статья произвела впечатлніе. Такъ какъ келліоты приглашали посылать пожертвованія черезъ своихъ ‘довренныхъ’, жившихъ въ Одесс, то, по распоряженію правительства, было произведено разслдоватне. При этомъ было обнаружено восемь такихъ ‘довренныхъ’. Это были: отставной унтеръ-офицеръ Иванъ Зязинъ, крестьянинъ Гавріилъ Шаповаловъ, унтеръ-офицеръ Афанасій Поповъ, крестьянинъ Михаилъ Балашовъ, ефрейторъ запаса арміи Архипъ Коленко, крестьяне Емельянъ Леонтьевъ и Иванъ Домашевъ и отставной урядникъ войска Донского, Иванъ Кульгачевъ. Въ квартирахъ у нихъ были найдены цлые склады литографированныхъ воззваній, печати и т. п. принадлежности. Нкоторые изъ нихъ жили съ любовинцами, нкоторые были пострижены въ монашество и носили другія имена, какъ принявшіе ‘аонскій чинъ’. Съ половины 1886 г. по іюль 1888 г. ими было собрано 89,693 p. Слдователями, помимо этого, было отобрано 27,372 р. {‘Нов. Вр.’, ‘Ниж. Лист.’, 1901 г., No 15.}.

Это, однако, не прекратило нашествія. Въ послднее время,— писали въ ‘Приазовскомъ Кра’,— передъ праздниками поступила масса писемъ (боле 200) изъ Константинополя, отъ какого-то отца Матія съ братіею для разсылки по земской почт. Вс они литографированныя, и во всхъ невдомый отецъ Матій Воронковъ, поздравляя съ праздникомъ, повствуетъ о бдственномъ положеніи своей обители и приглашаотъ къ пожертвованіямъ ‘отъ своего усердія’. Въ конц приложена и ‘такса чинопоминовенія’. За 30 рублей отецъ Матій поминаетъ васъ вчно и ежедневно, за 15 тоже вчно, но лишь разъ въ недлю, за 5 рублей — по разу въ годъ и т. д. Полиціей эти письма задержаны, такъ какъ обнаружено, что въ Константинопол организовапа цлая шайка, которая разсылаетъ во вс концы Россіи такія письма, расписывая въ нихъ бдственное положеніе несуществующихъ (?) обителей. Въ важнйшихъ городахъ Россіи у этой шайки имются агенты, собирающіе точные адреса и отправляющіе ихъ въ ‘главное бюро’.

Интересно при этомъ, что предпріимчивый отецъ Матій Воронковъ, недовольный разоблаченіемъ сборщицкихъ махинацій, встунаетъ въ полемику съ разоблачителями, т. е. съ министромъ внутр. длъ и оберъ-прокуроромъ св. синода. Въ Астрахани (по сообщенію ‘Астрах. Листка’) получена масса писемъ отца Матія, ‘съ перепечатками изъ одной константинопольской газеты, наполненными самыми дерзкими выходками противъ лицъ, предостерегающихъ легковрныхъ людей отъ этихъ келліотовъ’. Газет доставленъ одинъ экземпляръ, обнаруживающій далеко не монашескіе чувства и аппетиты (‘Волгарь’, 1895, No 114). Конечно, эта полемика одной Астраханью наврное не ограничилась.

Съ цлью контролировать эту ‘финансовую дятельность’ аонскихъ монаховъ синодъ раснорядился, чтобы вс пожертвованія направлялись черезъ его хозяйственное управленіе. Келліоты продолжаютъ и посл этого разсылать благочестивыя воззванія. Въ нихъ есть все то же: увренія (съ текстами) о ‘чрезвычайной сил поминовенія усопшихъ’ вообще и въ особенности на Аон, подробнные прейсъ-куранты съ расцнками и объявленія о возможности уплаты съ разсрочкой. Но къ этому прибавлястся покорная просьба: ‘деньги черезъ синодъ не высылать, такъ какъ мы ихъ не получаемъ. Посылайте прямо по почт’. Особенно остроумное письмо этого рода было оглашено въ 1900 году въ ‘Сын Отечества’ (No 36). Исходило оно отъ келліотовъ ‘Пустынной обители Введенія во храмъ’ и предупреждало благочестивыхъ жертвователей, чтобы они свои пожертвованія черезъ синодъ не направляли, ‘такъ какъ для Св. Снода дло передачи пожертвованій оказалось крайне обременительнымъ (!), о чемъ было напечатано отъ Хозяйственнаго Управленія при Св. Снод въ ‘Церковныхъ Вдомостяхъ’ въ 1896 г. No 7. Такъ соизволилъ распорядиться Св. Снодъ, а посему просимъ Васъ послать свои пожертвованія прямо къ намъ, по прилагаемому при семъ адресу… Въ случа же, если при сдач на почту денежныхъ писемъ чиновники почтовыхъ учрежденій по какимъ-либо недоразумніямъ не пожелаютъ принять отъ Васъ писемъ только потому, что они адресованы непосредственно въ нашу обитель, то покорнйше просимъ увдомить насъ отдльнымъ письмомъ, по какой именно причин почтовый чиновникъ отказалъ… Всякое уклоненіе отъ обязанностей почтовыхъ чиновниковъ даетъ полное право обращаться на нихъ съ жалобою главному начальству, какъ мы уже длали, и виновные были подвержены къ отвтственности’.

Въ послдующіе годы, когда пересылка пожертвованій по почт встрчала все боле препятствій,— ловкіе старцы стали командировать въ Россію нарочитыхъ агентовъ, которые производятъ сборъ на мстахъ, прибгая къ различнымъ, порой очень остроумнымъ пріемамъ. Для воздйствія на воображеніе жертвователя они разсылали копіи съ писемъ Іоанна Кронштадтскаго, рекламныя біографіи ‘святыхъ старцевъ’, написанныя и напечатанныя по ихъ же заказу, и т. д. Ихъ агенты лично собираютъ заказы то на ‘поминовеніе души’, то на ‘вчную лампаду’, то на ‘неугасимую свчу’. Одинъ изъ аонскихъ монаховъ,— писалъ корреспондентъ ‘Сиб. Вдомостей’ изъ села Велико-Михайловки, Курской губ.,— получивъ здсь года два тому назадъ заказы на неугасимую свчу (25 руб.),— недавно написалъ своей заказчиц, приблизительно, слдующее:

— ‘Тухнетъ твоя, бабушка, неугасимая свча. Охъ, много грховъ на нашей совсти, и свтъ-то нашъ ужъ не угоденъ Богу. Поддержи колеблющееся пламя твоей неугасимой свчи’.

Старушка — въ великомъ гор, что и свча-то ея не угодна Богу, собрала послдніе свои гроши и отправила на поддержаніе готоваго уже потухнуть пламени другіе 25 руб. {‘С.-Петербургскія Вд.’, 29 іюня 1903 г., No 174.}…

Другой сборщикъ, какой-то іеромонахъ Парфеній, тоже письменно извщаетъ благочестивыхъ жертвователей о чуд, доказывающемъ воочію благодатную силу пожертвованій: одинъ жертвователь усумнился и заколебался. Тогда на всы была положена часть просфоры, а на другую чашку клали золотые. Оказалось, что кусочекъ просфоры перетянулъ 500 червонцовъ. Десять писемъ съ извщеніемъ объ этомъ ‘чуд’ присланы были крестьянамъ села Ириновки, Сарат. узда, съ энергическимъ запрещеніемъ пересылать деньги черезъ синодъ {‘Нижегородскій Листокъ’, 12 апр. 1902 г., No 99.}. Въ 1908 году въ Одесс обнаружена цлая организація аферистовъ, разсылавшихъ печатныя воззванія о пожертвованіихъ для аонскаго монастыря. Организація длилась на три партіи, оперировавшія въ различныхъ частяхъ города и получавшія изъ различныхъ мстностей обильнйшія пожертвованія деньгами, вещами и холстомъ. Накрытые полиціей аферисты доказывали, что вс они — послушники аонскаго монастыря и командированы настоятелемъ собирать пожертвованія. Въ ихъ квартирахъ найдены огромныя суммы, цнности, предметы роскоши, порнографическія открытки и книги, бутылки изъ-подъ водки и т. п. Одинъ изъ участниковъ организаціи усплъ даже пріобрсти себ въ Одесс громадный домъ.

Впослдствіи оказалось, что вс эти ‘аферисты’ — дйствительно аонскіе монахи. Одинъ изъ нихъ, Авксентій Добровольскій, усплъ доказать, что онъ старшій послушникъ пустыни аонскаго монастыря св. великомученика Артемія, командированный настоятелемъ монастыря іеромонахомъ Аанасіемъ {‘Рчь’, 22 ноября 1908 г., No 285.}.

Борьба эта ведется и дале сборщиками не безъ успха. Такъ, въ ‘Новомъ Времени’ сообщалось о задержаніи въ Одесс полиціей монаха Нионта, при которомъ было найдено 119.000 рублей… Доставленный въ участокъ монахъ предложилъ приставу ‘пожертвовать 10.000 въ пользу раненыхъ воиновъ, съ условіемъ, что объ остальныхъ деньгахъ не будетъ сообщено мстному архіерею’ (‘Нов. Вр.’, 15 мая 1904 г.), а въ 1903 году хозяйственный дерартаментъ синода дополнилъ напечатанный ране списокъ ‘неблагонадежнихъ’ сборщиковъ, на имя которыхъ пожертвованія не отсылаются по назначенію, и въ 1909 году вновь повторилъ этотъ списокъ. Такими ‘завдомо неблагонадежными’ келейниками признаны: Варлаамъ Чернышевъ, старецъ келіи ‘трехъ святителей’, Моисей Буренинъ, старецъ келіи ‘Рождство Богородицы’, іеромонахъ Иннокентій, старецъ келіи св. Іоанна Предтечи, іеромонахъ Литвиненковъ, старецъ келіи ‘Возложеніе пояса Божіей Матери’ (есть, значитъ, и такія святыни!), Семенъ Чеботаревъ, старецъ келіи ‘Иверской Божіей Матери’, Герасимъ, старецъ келіи ‘Казанской Божіей Матери’…

И, наконецъ, нашъ старый знакомый, строптивый полемистъ Матвй Воронковъ, старецъ келіи ‘Введенія во храмъ пресвятой Богородицы’ {‘Русск. Вд.’, 25 мая 1903 г., и ‘Орл. Встн.’, 29 мая 1909 г.}! Почтенный о. Матій имлъ бы основаніе праздновать пятнадцатилтіе со времени перваго синодскаго разоблаченія по его адресу.

III.

Спросъ на чудеса. Чудо въ сел Ревезени. Жигулевскіе старцы.

Однако, вс эти урмійцы, персы, турецкіе греки, патріаршіе послы и келліоты, раскинувшіе свои хитрыя мрежи на обывательское и главнымъ образомъ крестьянское легковріе — далеко еще не самые вредные изъ тхъ людей ‘духовнаго прозванія’, которыхъ задача — эксплоатація темнаго религіознаго чувства.

За ними идетъ гораздо боле серьезный и вредный отрядъ самозванныхъ чудотворцевъ. Келліоты и ‘патріаршіе посланцы’ со своими ящиками, печатями и книжкани посягаютъ прямо и непосредственно да мдяки и кредитки. ‘Чудотворцы’ не довольствуясь непосредственными результатами, сютъ еще новыя смена невжества и суеврій. Мрачные слухи и толки, изуврскія выдумки, омрачающія простые умы и темныя души,— вылетаютъ отъ нихъ цлыми стаями, точно вороны, покрывающіе свтъ солнца и каркающіе надъ ‘святою’, но все еще очень темною Русью.

Въ 1890 году довелось мн идти вмст съ богомольцами изъ Саровскаго монастыря въ Полетаевскій южной частью Нижегородской губерніи. Шли мы сначала втроемъ. Мои спутники плелись издалека, обошли много мстъ, разыскивая такую святыню, которая подйстіювала бы именно на ихъ недуги. У одного была ‘поясничная скорбь’ (‘схватывало’), у другого ‘болло нутро’. Что именно болло, онъ и самъ не зналъ, но только лютое, глубокое страданіе горло въ глубин его впалыхъ глазъ.

Шли они тихо и вели печальную бесду. Ходятъ они уже долго, свту исходили много. Одинъ былъ въ Соловкахъ, оттуда перебрался на югъ матушки Рассеи, въ Новый-Аонъ. Да еще не прямо, а черезъ Херсонъ, идя все берегомъ моря, вдоль изогнутой линіи Крыма и Кавказскимъ побережьемъ. Дорогой его все ‘схватывало’, и онъ отлеживался на камняхъ, да въ татарскихъ сакляхъ… ‘Спасибо,— нехристи, а тоже Бога помнятъ’…

Нигд не помогло: не услышали молитву Соловецкіе угодники, не подйствовало нисколько въ Новомъ-Аон. Серафиму Саровскому ставилъ свчи, заказывалъ молебны и ‘панафиды’ въ Дивев и въ Саров. Тоже, видно, не можетъ угодникъ помочь противъ этой болзни.

Оба мои спутника были уврены, что гд-то на Руси, обильной святынями, есть и такая икона, которая сниметъ съ ныхъ недуги. Надо только ‘потрафить’, потому что одна ‘владычица’ отлично дйствуетъ противъ грыжи, но совершенно безсильна противъ ‘нутра’, другая снимаетъ ‘присуху’ или порчу, и т. д. Вотъ они шли дорогой, длились своими соображеньями, куда имъ еще направить стопы, какая изъ многочисленныхъ ‘владычицъ’ можетъ подйствовать. Попутно они собирали свднія отъ встрчныхъ людей.

Въ это время насъ догналъ мужикъ, который бодро шелъ той же дорогой. Его дло было ‘легкое’. Это былъ поклонникъ изъ ближняго села. Онъ далъ въ какомъ-то житейскомъ случа обтъ Серафиму Саровскому, угодникъ помогъ ему, и теперь онъ отдалъ свой долгъ: поставилъ свчу и отслужилъ молобонъ. Прислушавшись къ скорбнымъ рчамъ двухъ спутниковъ, онъ остановился на дорог и сказалъ:

— Стой, братцы! Говорите ‘слава Богу’. Богъ меня къ вамъ послалъ. Теперь идти вамъ недалеко.

И онъ разсказалъ слдующую чудесную исторію. Есть въ нижегородской губерніи, Княгининскаго узда, село Ревезень. И есть въ томъ сел, въ рощ, часовенка, а у часовенки бьетъ изъ-подъ земли ключикъ. Вода въ томъ ключик чистая, какъ слеза, и въ самую жару холодная, какъ ледъ. И у той часовенки вотъ уже много лтъ является святой старецъ, отшельникъ, дающій благословеніе народу. Есть гд-то у того старца и рещера, но никто и никогда ее не видалъ. Роща невелика, черезъ рощу пролегаетъ овражекъ. Исходили ту рощу окрестные жители вдоль и поперекъ, но пещеру не видали. Появляется старецъ въ ночное время изъ рощи, благословляетъ и возлагаетъ руки, совтуетъ и исцляетъ. Потомъ прикажетъ пасть ницъ и молиться. А когда люди отмолятся, подымутъ глаза,— старца ужъ нтъ.

Чего же лучше! Надо идти туда. Ежели старецъ самъ не исцлитъ, то наврное укажетъ такую икону, которая иметъ силу противъ этихъ болзней. Общеніе съ старцемъ иметъ келейница Устинья. Разыскать ее въ сел нетрудно. Дать ей ‘по сил возможности’, она вечеромъ поведетъ на ключъ къ часовн. Поставитъ человка на колни, сама уйдетъ. Человкъ стоитъ на колняхъ, молится. Кругомъ лсъ шепчетъ, да ключикъ журчитъ. И вдругъ чувствуетъ человкъ,— кто-то возложилъ ему руку на голову… Много уже было чудесъ отъ невдомаго угодника.

Это было такъ поразительно, что вся наша маленькая группа остановилась на пыльной дорог и слушала, какъ зачарованная, разсказъ о близкомъ и осязаемомъ ‘чуд’. И я тоже. Разсказъ былъ простъ и ясенъ. Разсказчикъ очевидно старался дать людямъ благожелательный совтъ: зачмъ имъ въ самомъ дл ходить наугадъ, когда спасеніе такъ близко: въ Ревезени…

Богомольцы приняли совтъ съ благодарностью. Они спросили, далеко ли будетъ то село Ревезень, какой волости и какъ туда пролегла дорога, на какія деревни и села? Затмъ, при первомъ же проселк, убгавшемъ съ нашей дороги въ нужную имъ сторону, оба немощные поклонились намъ, пожелавъ счастливаго пути ‘со Господомъ’, а сами побрели проселочкомъ искать села Ревезени, ручья, часовенки и чуда.

Я смотрлъ имъ вслдъ, и мени сильно потянуло за ними. Но мн стало стыдно. Мой маршрутъ былъ составленъ, и неужели я отступлю отъ него лишь затмь, чтобы лишній разъ убдиться, что прохожіе на дорогахъ разсказываютъ всякія бредни. И я пошелъ своей дорогой на Понетаевку.

А черезъ нкоторое время въ мстной нижегородской газет появилось слдующее сообщеніе {‘Волгарь’, 1801, No 150.}.

Близъ села Ревезени стоитъ часовня, гд въ продолженіе цлыхъ 30 лтъ (!) являлся схимникъ… Посредницей между народомъ и схимникомъ была нкая Устинья Балакирева, она же Бсова. Съ нкоторыхъ поръ, однако, старецъ и его чудесныя появленія возбудили подозрніе въ нсколькихъ боле или мене ‘свободныхъ умахъ’ Ревезени. Къ числу сомнвающихся! — пишетъ корреснондентъ,— принадлежалъ и крестьянимъ с. Ревезени Иванъ Сергевъ Наддаевъ, давно искавшій случая проврить свои сомннія.

И вотъ, однажды увидлъ онъ, что подъ вечеръ мимо его избы прохала Устинья Балакирева, съ двумя неизвстными женщинами, но направленію къ Лопаринской часовн. ‘Значитъ, сегодня ночью появится народу схимникъ’ — сообразилъ Наддаевъ и, захвативъ съ собою еще двухъ скептиковъ, Блажнова и Маіорова (наврное учились въ ‘земской школ’), отправился съ ними къ той же Лопаринской часовн. Въ то время, какъ они подошли къ мсту, схимника окружало уже боле 20 человкъ крестьянъ, принимавшихъ отъ старца благословеніе, стоя на колняхъ. Когда схимникъ, кончивъ свое дло, хотлъ уходить, къ нему подошли Наддаевъ, Блажновъ и Маіоровъ съ просьбой показатъ имъ его пещеру. Схимникъ отвтилъ, что для этого имъ необходимо предварительно поститься 40 дней и ночей.— ‘Гд ужъ намъ столько времени поститься. Люди мы немощные, покажи теперь’,— присталъ Блажновъ. Схимникъ молча пошелъ въ лсъ, но Блажновъ съ товарищами, да еще кое-кто изъ крестьянъ не отставали. Они долго бродили по лсу (ночью), пока не свалились въ оврагъ. Когда они выбрались оттуда,— старецъ, уставшій отъ ходьбы, легъ на землю, а Маіоровъ случайно наткнулся въ кустахъ на женскую шубу, которую крестьяне признали принадлежащей Устинь. Тогда подозрнія, конечно, усилились, стали просить старца вызвать Устинью, и, наконецъ, Блаженвъ, осмлившись, приподнялъ скуфью на голов отшельника. Подъ скуфьей оказались женскіе волосы, и черезъ минуту передъ крестьянами предстала Устинья съ бородой изо льна!

Финалъ этой исторіи разыгрался на суд, въ гор. Княгинин. Судъ призналъ Устинью Иванову Балакиреву виновной въ томъ, что она съ корыстною длью выдавала себя за схимника, употребляя для обмана предметы христіанскаго богослуженія. Приговоръ — 8 мсяцевъ тюремнаго заключенія и церковное покаяніе. Обманъ длился много лтъ, и Балакирева успла за это время скопить изрядное состояніе.

Когда я читалъ этотъ прозаическій финалъ ревезенскаго чуда,— мн вспомнилась истомившаяся отъ зноя дорога, солнце, палящее желтыя нивы, синяя полоса саровскихъ лсовъ на горизонт и обожженныя солнцемъ фигуры болящихъ, жадно внимавшія всти о близкомъ избавленіи… Что унесли они съ ревезенскаго ключика, и долго ли еще ходить имъ по блому свту отъ чуда къ чуду? А чудесъ на святой Руси еще много. Есть на Волг мсто, называемое Жигулями. Волга течетъ здсь, какъ въ труб, между горами, покрытыми лсомъ, и когда-то это мсто славилосъ разбоями. Начиная отъ Сторожевого кургана подъ Ставрополемъ и кончая Царевымъ курганомъ недалеко отъ Самары,— каждая гора и каждый оврагъ носятъ названія какого-нибудь атамана, и вс Жигули обвяны разбойными преданіями, а извстно,— гд грхъ, тамъ и покаяніе. Поэтому мн разсказывали волжскіе каританы въ 90-хъ годахъ, будто въ жигулевскихъ буеракахъ еще и тогда можно было наткнуться на одинокіе огоньки въ глубин пещеръ и увидть старцевъ, стоящихъ на молитв. Только это будто бы уже послдніе, которыхъ еще не прибралъ Господь, ‘ лтъ по сту и боле’.

Кром того, я слышалъ много разъ, что съ плывущихъ по волжскому стрежню межъ Жигулями плотовъ и барокъ часто видятъ древнихъ старцевъ, которые выходятъ изъ ущелій, разстилаютъ на берегу блые платы и кланяются. Съ барокъ и плотовъ отряжаютъ лодки, тогда старцы уходятъ въ лсъ, а бурлаки кладутъ на блые платы подаяніе: хлбъ и мдныя деньги на лампадное масло.

Аъ 1899 году я проплылъ межъ Жигулей въ лодк, бродилъ по ущельямъ и разспрашивалъ мстныхъ жителей. Одинъ изъ лсниковъ, служащихъ въ имніи гр. Орлова-Давыдова, разсказалъ мн объ этихъ ,,тайнахъ’ жигулевскихъ ущелій. По его словамъ, въ Жигуляхъ дйствительно до сихъ поръ по временамъ полиція и лсная стража натыкаются на землянки, въ которыхъ скрываются ‘безпаспортные’, а старцы, стоящіе на берегу, выходятъ изъ черемисскаго села, и для шихъ это является постояннымъ промысломъ.

Теперь можетъ быть все это перевелось уже окончательно, но въ 1895 году даже въ город Самар на Жигулевскія горы, синющія полоской на горизонт, многіе смотрли съ чувствомъ нкотораго благоговнія. Между прочимъ забрелъ съ этихъ горъ и одинъ изъ ‘отшельниковъ’.

Это былъ нкій Инчинъ, дтина лтъ 38, не мене 10 вершковъ ростомъ, здоровый и крпкій. Озябшій и совершенно босой — онъ пришелъ на кухню самарской обывательницы Шарыхиной и разсказалъ кхарк Татьян Соболевой, что онъ отшельникъ изъ-за Волги, что уже 15 лтъ онъ живетъ въ пещер со старцемъ Савельемъ, которому теперь ровно 130 лтъ отъ роду.

Пещера та ископана глубиной 200 саженъ, и живутъ они въ ней зиму и лто безъ одежи, а старецъ Савелій, кром того, во славу Господіій, носитъ еще на ногахъ ‘желзныя калоши’ въ 1 ¹/₂ пуда всомъ каждая калоша, да и весь старецъ Савелій обмотанъ желзными цпями. Кухарка Соболева, разумется, прослезилась и дала отшельнику нсколько аршинъ полотна (постилать на берегу) да на масло 30 коп. На кухн стали собираться еще женщины, которыя тоже давали ‘на масло’. Потомъ босой отшельникъ попалъ въ блую половину, къ самой Шарыхиной, гд опять принялъ даяніе. А вечеромъ благочестивая Соболева увидла пустынника въ сообществ пустынницы въ кабак, очень весело проводившихъ время. Потомъ — участокъ и судъ. На суд, когда негодующая Соболева разсказывала о старц 130 лтъ, носящемъ калоши въ 1 ¹/₂ пуда, въ камер мирового судьи стоялъ хохотъ. Смялась публика, смллся судья, смялся даже и самъ отшельникъ, который, весело улыбалсь, ушелъ изъ камеры въ тюрьму (‘Самарская Газета’, No 262, 1895 г.). Такъ перевелись чудесные старцы въ Жигуляхъ. Но на Руси повидимому они еще очень живучи. Народъ вритъ въ возможность и близость чудесъ, жадно ихъ ищетъ… А гд есть такой сильный спросъ, тамъ, понятно, является и предложеніе.

IV.

Босоногіе странники. Юродивые, пророки и чудотворцы.

Въ неисчислимомъ людскомъ поток, круглый годъ переливающемся по дорогамъ, ведущимъ къ монастырямъ и чудотворнымъ иконамъ,— слдуетъ различать три замтныхъ группы.

Это, во 1-хъ, ‘поклонники’, крестьяне или мщане изъ ближайшихъ къ монастырямъ деревень и городовъ, идущіе нa поклоненіе своей мстно чтимой икон, въ перемежкахъ между работами. Дале — это ‘богомольцы’, бредущіе издалека и порой переходящіе изъ монастыря въ монастырь по обту или для избавленія отъ болзней. Наконецъ — это ‘странники’, всю свою жизнь мряющіе дороги, очень плохо припимаемые въ монастыряхъ, братія которыхъ всегда косится на этихій ‘полудуховныхъ’ бродягъ, въ мурмолкахъ и подрясникахъ, какъ будто намекающихъ въ глазахъ толпы на принадлежность къ монашескому званію, въ сущности они чувствуютъ глухую вражду къ настоящим монастырскимъ обитателямъ, тмъ боле, что въ большинств случаевъ сами они монастырскіе изгнаниики, тщетно старающіеся вновь попасть въ спокойнуіо келію, а порой искренно разочарованные въ монастырской жизни и не умющіе приспособиться ‘къ міру’.

Эта среда представляетъ уже очень глубокое бытовое явленіе, и, конечно, русскую дорогу, особенно лтомъ, долго еще будетъ трудно представить себ безъ живописной фигуры такого странника, бредущаго въ мурмолк, съ посохомъ, въ длинномъ подрясник, вдоль тракта или проселкомъ между созрвающими хлбами. Лтомъ они бродятъ изъ монастыря въ монастырь, при чемъ монастырскіе ‘отцы гостинники’ зорко наблюдаютъ, чтобы ‘шатающіе’ не заживались боле 3-хъ дней на даровой трапез. Въ привольныхъ саровскихъ лсахъ лтомъ заводятся цлые таборы ‘странниковъ’ и ‘странницъ’, проводящихъ время боле или мене беззаботно за счетъ легковрія окрестныхъ жителей и богомольцевъ. Осень выгоняетъ ихъ оттуда искать на зиму пріюта въ городскихъ притонахъ — и тогда дороги около крупныхъ монастырей усяны ихъ жалкими озябшими фигурами. ‘Точно осенній листъ по втру,— такъ ихъ несетъ въ сентябр изъ лсу’ — образно и съ сожалніемъ въ голос говорила мн благодушная дивевская инокиня, сознававшая, что это жизнь очень грховная, но и очень несчастная… Народъ любитъ, по старой памяти, эту бродячую, но бывалую голь, и на этой почв выристаютъ еще удивителыше типы.

Въ дер. едоровк, Лаишевскаго узда, среди деревенскихъ обывателей есть нкто Гаврила Михеичевъ,— пишетъ корреспондентъ ‘Волжскаго Встн.’ (No 138, 1894).— Въ лтнее время это просто торговецъ на базар въ с. Алексевскомъ, ничмъ не отличающійся отъ другихъ торговцевъ. Но у него есть особый талантъ, которымъ онъ пользуется зимой. Онъ уметъ, не простуживаясь, ходить босымъ по снгу, И вотъ, съ наступленіемъ холодовъ онъ отправляется въ одежд странника, босой, по деревнямъ. Тамъ, подъ видомъ старца, не то съ Аона, не то съ другихъ святыхъ мстъ — читаетъ крестьянамъ какую-то книжку, поетъ каноны и молитвы и т. д. Темный людъ надляетъ его чмъ можетъ, а съ наступленіемъ весны Михеичевъ возвращается къ семь, сортируетъ добычу и въ первую же пятницу выступаетъ опять въ качеств торговца на базар. Талантъ, разумется, дается не всякому. Пробовалъ Михеичевъ ‘пріучить къ своему длу’ своего односельца, по тотъ простудился и умеръ. Уговаривалъ другихъ,— дло, молъ, нетрудное, а прибыльное (‘даже и пачпорта святому человку не требуется’. Какой тутъ пачпортъ, ежели человкъ босой по снгу ходитъ!). Но боле охотниковъ не сыскалось.

Не сыскалось впрочемъ только въ едоровк. Въ разныхъ другихъ мстахъ это искусство процвтаетъ съ большимъ успхомъ. Въ 1901 году въ Смоленск, напримръ, появился рабъ Божій Аанасій, выдававшій себя за посланника отца Іоанна Кронштадтскаго. Онъ тоже ходилъ по снгу босой и изъ полученныхъ денегъ одлялъ нищихъ. Этого достаточно, чтобы простые люди поврили его святости. Пожертвованья льются ркой. На видъ это здоровенный мужчина, лтъ 35, съ полными щеками и бгающими глазами, волосы носитъ длинньге, одтъ въ солдатскую шинель. Босикомъ по снгу ходитъ съ 6-ти лтъ. По его словамъ, было ему сонное видніе: ‘крестъ и евангеліе’. Объ этомъ онъ разсказалъ Іоанну Кронштадтскому, который и благословилъ его на подвигъ: ходить босикомъ и учить народъ (!). Выдержавъ предварительно. сорокадневный постъ, Аанасій поступилъ въ число посланниковъ о. Іоанна. Таковыхъ у о. Іоанна семь. Они ходятъ по Россіи и отъ времени до времени являются въ Кронштадтъ съ отчетами {‘Юж. Об.’, 9 февр. 1901 г.}.

Такой же подвижникъ босого хожденія появился въ 1905 году въ ст. Курганной, Кубанской области. По документу онъ — житель с. Темнолсскаго, Майкопскаго отдла. Одтый въ рубище, едва прикрывающее тло, съ длныными космами волосъ и въ веригахъ, онъ ходитъ босой въ трескучій морозъ и наводитъ благоговйный трепетъ, особенно на женщинъ. Многія видли вокругъ головы ‘Микиты’ сіяніе въ вид ‘рай дуги’ (радуги). Нердко при появленіи на улиц ‘святого’ женщины падаютъ ницъ и цлуютъ его ноги. Между прочимъ, его спеціальность — излченіе отъ безплодія. Стоитъ ‘Микит’ пошептать надъ женщиной, чтобы она ‘понесла’. По всмъ признакамъ — большой плутъ. Между прочимъ — онъ грамотенъ, но безъ зазрнія совсти увряетъ, будто нигд не учился, а даръ грамоты получилъ отъ Божіей Матери.

— Когда мн данъ былъ Христомъ даръ хожденія необутыми стопами въ морозъ по снгу,— говоритъ онъ,— то душа моя скорбла, что не умудренъ грамот и не могу ‘честь’ слово Божіе. И горько, и много я плакалъ и просилъ ‘со слезами и воздыханіемъ’ умудрить меня ‘честь’ книги. Вотъ разъ стою передъ храмомъ, молясь за весь крещеный міръ, и на молитв уснулъ. Вдругъ вижу сіяніе необыкновенное, и является мн сама Царица Небесная, даетъ мн книгу и говоритъ: ‘чти, Микита, рабе мой’.

— Не могу чести, Госпоже Богородице, говорю съ скорбнымъ сердцемъ, ибо не умудрилъ меня Господь.

— Господь не умудрилъ, такъ я приказую. Чти!

— И открылись гршныя очы мои и возумлъ я читать,— вретъ дале Никита.— съ тхъ поръ и грамотнымъ сталъ.

Бабы умиляются и плачутъ…

Иногда на Микиту находитъ вдохновеніе и онъ начинаетъ ‘пророчествовать’, но говоритъ запутанно и непонятно {‘Спб. Вд.’, 10 февраля 1905 г.}. Какъ видите, это типъ, принимающій на себя видъ ‘юродиваго’, знакомаго нашей старин и идеализированнаго исторической поэзіей. Рдкая старинная повсть, романъ или драма обходились безъ юродиваго, устами котораго вщаетъ таинственная глубина народной мудрости. Если врить поэтамъ — древняя Русь благоговйно внимала этимъ загадочнымъ словесамъ, раздававшюіся по селамъ, на дорогахъ, а иногда гремвшимъ на-встрчу царямъ на площадяхъ столицы, подъ торжественный звонъ колоколовъ…

Теперь, конечпо, не такъ ужъ легко встртить истиннаго юродиваго на свобод. Современная Русъ находитъ для нихъ мста въ домахъ для умалишенныхъ, но все же порой мелькаетъ этотъ типъ и на рубеж ХХ-го столтія. Одинъ изъ такихъ пережитковъ старины былъ задержанъ въ 1901-мъ году въ Москв, гд онъ тотчасъ же обратилъ на себя бдительное вниманіе полиціи своимъ страннымъ видомъ и одяніемъ. Между прочимъ на голов у него была огромная шапка казачьяго покроя. Въ участк онъ назвался крестьяниномъ Курской губ. Иваномъ Погорлымъ, а насчетъ занятія объяснилъ прямо, что спеціально занимается ‘юродствомъ’, чмъ и добываетъ, переходя изъ города въ городъ, средства къ жизнй. При осмотр оказалось, во-первыхъ, что шапка этого странника представляетъ изъ себя цлый складъ провизіи и разныхъ хозяйственныхъ принадлежностей, необходимыхъ для изготовленія горячей пищи гд-нибудь въ пол или у дороги (всъ ея достигалъ около пуда!). А во-вторыхъ, на тл странника оказались тяжелыя вериги, отъ которыхъ образовались незаживающія раны… По его словамъ, онъ съ дтства былъ подверженъ обморокамъ. Немного странно, что на все время военной службы обмороки эти прошли, а потомъ опять возобновились. Поэтому онъ началъ странствовать по монастырямъ и во время этихъ скитаній встртился съ какимъ-то страннакомъ, который носилъ монашеское одяніе и былъ извстенъ подъ именемъ ‘Сергія Тифлисскаго’. Послдній, очевидно человкъ проницательный, опытнымъ глазомъ опредлилъ призваніе раба божія Ивана Погорлаго. Получивъ отъ сего Сергія ‘благословеніе на юродствованіе’, Погорлый надлъ вериги и съ тхъ поръ добросовстно исполняетъ свое предназначеніе. приспособивъ шапку къ надобностямъ своего бродячаго образа жизни {‘Южное Обозр.’, 27 сент. 1901 г.}.

Свидтельствовавшій Погорлаго врачъ призналъ его ненормальнымъ. Онъ былъ выпущенъ на свободу, при чемъ начальство зачмъ-то конфисковало не только вериги,— что пожалуй понятно,— но и приспособленную для дорожныхъ удобствъ шапку!

Это, конечно, своего рода праведникъ среди тучи юродствующихъ проходимцевъ. Главою онъ, повидимому, дйствительно скорбенъ и тифлисскій прозорливецъ опредлилъ совершенно врно, что ни на что боле сей Иванушка не годится, какъ только для того, чтобы носить вериги и удивлять православный народъ всомъ и размрами своей шапки. Никакой дальнйшей иниціативы и никакого личнаго творчества онъ не проявлялъ, довольствуясь пассивнымъ сборомъ подаяній.

Есть, конечно, и еще такіе юродивые простецы. Въ дальнйшемъ мы еще познакомимся съ однимъ изъ такихъ представителей таинственной народной мудрости. Но гораздо чаще привлекаютъ на себя вниманіе люди боле простого типа, вземлющіе на себя званіе юродивыхъ прорицателей самозванно. ‘Нашъ городъ (Корчева) издавна служитъ пріютомъ всевозможныхъ блаженненькихъ и прочаго вида дармодовъ’,— такъ сурово и раздраженно характеризовалъ, напримръ, своихъ земляковъ корреспондентъ ‘Сына Отечеетва’ (3 ноября 1898 г.). ‘Съ нкотораго времени,— продолжаетъ онъ,— у насъ появились двое ‘юродивыхъ’. Одинъ въ какомъ-то длинномъ-предлинномъ одяніи, а другой въ одномъ ‘исподнемъ’ бль.

Замчательно при этомъ, что обаяніе карачевскихъ юродивыхъ нисколько не уменьшалось отъ того обстоятельства, что они напивались въ лоскъ на глазахъ у жертвователей. Это вообще старинная привилегія юродивыхъ, и въ этомъ часто тоже усматривается какой-то скрытый и возвышенный смыслъ.

Въ 1901 году въ ‘Самарской Газет’ писали о слдующемъ случа: два босяка, носившіе выразительныя клички ‘Ретьки Бури’ и ‘Петьки Цирка’, надли монашескія одянія, достали откуда-то вериги и въ такомъ вид стали посщать ‘самарскихъ крупчатниковъ’, напоминая имъ о грхахъ, о возможной кончин міра и о томъ, что подаяніе можетъ сильно облегчить для нихъ будущую отвтственность. Почтенные крупчатники оказались очень воспріимчивыми къ божественнымъ глаголамъ. ‘Буря’ съ ‘Циркомъ’ работали отлично и плоды своихъ трудовъ отдавали на храненіе мстному торговцу на берегу Волги. Пронюхавшая объ этомъ предпріятіи полиція, при обыск, нашла въ своеобразномъ банк 950 рублей, которые оказались принадлежащюіи праведнымъ ‘Бур’ и ‘Цирку’ (‘Сам. Газ.’, 10 сент. 1901 г.).

Такими полуюмористическими происшествіями отъ времени до времени оживляется въ общемъ довольно мрачная картина этихъ пророчествъ, проповдей и прорицаній. Особенно благодарная тема для нихъ — близкое ‘скончаніе міра’. Въ конц 189І года, въ Новомъ-Куван, Бугульминскаго узда, появился странникъ, возвщавшій близкое свтопреставленіе. Онъ носилъ съ собой ящикъ (панораму), гд освщенныя восковой свчкой потрясающія картины страшнаго суда являлись передъ испуганными зрителями… Получивъ лепту, странникъ уносилъ конецъ міра дальше (‘Сам. Газ.’, 1895, No 9). Такой же пророкъ собиралъ въ 1901 году обильную жатву въ Карачевскомъ узд. ‘Въ село Мловое,— писалъ корреспондентъ ‘Нижег. Листка’ (12 окт. 1901 г.),— пришелъ какой-то молодой человкъ, увшанный желзными и деревянными крестиками. Онъ сразу же объявилъ себя ‘посланникомъ небесъ’, предсказывалъ скорый конецъ міра и совершалъ чудеса… на картахъ, на стакан воды и т. д. простодушные сельчане, никогда не бывавшіе въ циркахъ, были поражены ‘сверхъестественными явленіями’. Собравъ обильную дань, чудотворецъ благословилъ толпу и удалился — гремя и звеня крестиками и напвая гнусавымъ голосомъ: ‘Волною морскою скрывше издревле’…

‘Такъ,— прибавляетъ корреспоидентъ,— ‘посланникъ небесъ’ обошелъ вс окрестныя деревни и всюду пользовался неизмннымъ успхомъ’.

Однако, общій тонъ пророческаго самозванства этого типа далеко не такой юмористическій и сравнительно благодушный. Вотъ, напримръ, какъ описываетъ корреспондентъ ‘Черноморскаго Побережья’ прибытіе въ Новый-Аонъ ‘схимника Серафима блаженнаго’. Почтенный подвижникъ прибылъ къ празднику Покрова, когда народъ тысячами собирается на богомолье. ‘Въ рубищ, босикомъ, съ растрепанными длинными волосами и всклокоченной бородой, обвшанный крестами и цлымъ ассортиментомъ таинственныхъ амулетовъ, схимонахъ повергалъ въ полное умиленіе простодушныхъ богомолокъ. На немъ висла рука, ‘когда-то заушавшая Христа’ (настоящая сушеная человческая рука), лстница, по которой восходили для снятія Спасителя со креста, платокъ съ головы Божіей Матери, лоскутъ пелены съ гроба Господня и многое другое’.

И вдругъ общее вниманіе привлекли крики какой-то женщины, громко молившей ,,блаженнаго’ объ исцленіи. Появившійся откуда-то странникъ тоже ходатайствовалъ передъ ‘схимникомъ’ объ исцленіи болящей, одержимой бсами. ‘Блаженный’ подошелъ къ женщин и сталъ читать заклинанія, приказывая бсу выйти изъ больной. Заклинанія возымли дйствіе неожиданное: въ женщин оказались цлыхъ два бса, которые и изгнаны изъ нея съ позоромъ въ присутствіи огромной толпы. Часть присутствующихъ богомольцевъ кинулась на колни, а затмъ, по приглашенію странника,— посыпались пожертвованія… Схимонахъ Серафимъ началъ раздавать свои карточки (какъ фокусники раздаютъ свои рекламы)…

Чудо очень заинтересовало ново-аоискаго урядника, повидимому человка довольно расторопнаго, который ‘усомнился’, не только въ подлинности чудесъ, но еще боле въ томъ, какъ взглянетъ на эти самовольныя чудеса его начальство. Тронуть святого тотчасъ же онъ не ршился, боясь наэлектризованной толпы, но ночью схимонахъ, странникъ и исцленная женщина были разысканы и приглашены къ допросу. Это оказалась одна компанія. ‘Исцленная’ женщина заявила, что вообще она здорова, но бсы залзаютъ въ нее каждый разъ при посщеніи монастырей. ‘Дома же хоть 10 лтъ просиди, они ее не трогаютъ’. Странникъ оказался простымъ подручнымъ, а у самого ‘схимонаха’ найдено много заготовленныхъ чудесъ, въ томъ числ просфоры съ запеченными въ нихъ золотыми. Кром того при немъ оказалось клише для портрета съ разршительною подписью: ‘Печ. дозв. Апрля 11 дня 1905 г. Цензоръ ректоръ Ви. Дух. семинаріи прот. А. Бляевъ. Тип. Св.-Тр. Серг. Лавры’.

На слдующій день корреспондентъ присутствовалъ при отправленіи ‘блаженнаго Серафима’ и его сообщника подъ конвоемъ въ Гудауты. Юркіе, какъ мыши, глаза ‘схимонаха’ были прикрыты синими очками. Оба арестованные чувствовали себя довольно увренно и видимо не были озабочены своей участію. Пара рослыхъ, сытыхъ монастырскихъ лошадей весело рванула съ мста линейку, послушникъ въ кучерскомъ кафтан со скуфейкой на голов лихо подобралъ возжи, и чудотворецъ со своей свитой быстро скрылся изъ глазъ {‘Черном. Побережье’, 13 окт. 1905 г.}.

Въ 1897 году ‘самозванный пророкъ’ появился въ Рогачевскомъ узд (Могил. губ.). Онъ именовалъ себя ‘смиреннымъ старцемъ Самуиломъ, священникомъ новаго священства’… Нацпивъ на себя кресты, онъ ходилъ по деревнямъ, служилъ молебны и панихиды и по временамъ тоже ‘юродствовалъ’: топталъ иконы, плевалъ на нихъ, и это ему сходило съ рукъ. Кром того, онъ еще ревизовалъ церковноприходскія школы грамоты! Это интересное извстіе заимствовано изъ офиціальнаго источника: оно перепечатано изъ ‘Могилевскихъ Губернскихъ Вдомостей’ {Перепечатано въ ‘Нижег. Листк’, 18 іюня 1898 г.}.

Въ март 1902 въ Екатеринославскомъ окр. суд судили ‘юродиваго’ Михаила Бакуревича. ,,Одтый въ какое-то рубище,— писали по этому поводу въ ‘Екатериносл. Листк’,— онъ полуобнажилъ свою грудь, и на ней виднлась частая сть изъ толстыхъ желзныхъ, вдавленныхъ въ тло прутьевъ. Тяжелый желзный крестъ рельефно выдлялся изъ этого панцыря, ноги его до ступней были совершенно обнажены и густо обмотаны веревками, также сильно врзавшимися въ тло. Присяжные, однако, посл минутнаго совщанія признали его виновыымъ въ краж {‘Екатерин. Листокъ’, мартъ 1912 г. }.

Не останавливаясь подробно на множеств подобныхъ примровъ, упомяну еще вскользь о появленіи ‘великаго подвижника Митрофанія’ около села Кочержинецъ (не знаю какой губерніи), который принялся рыть пещеры и пытался основать ‘скитъ’. Онъ оказался крестьяниномъ села Кочержинецъ Митрофаномъ Колнчукомъ и промышлялъ исцленьями {‘Ниж. Лист.’, 25 янв. 1902 г.}.

Въ феврал 1903 года въ подворье Полоцкаго женскаго монастыря, въ 3-хъ верстахъ по Петербургскому шоссе, заявился неизвстный монахъ, который, не представивъ никакого удостовренія о личности, присвоилъ себ власть надъ подворьемъ и вскор же привлекъ цлыя толпы поклоиниковъ. На вопросъ о званіи, предложенный полиціей, къ которой обратилась завдывавшая подворьемъ монахиня,— онъ отвтилъ, что онъ ‘миссіонеръ, епископъ Тихонъ съ Сахалина’ и кром того — ‘ангелъ Божій’ {‘Ниж. Лист.’, No 43, 13 февр. 1903 г.}. Свои права онъ повидимому основывалъ на томъ, что ему была извстна тайна, отдававшая въ его владніе сердца простодушной толпы.

И такъ дале, и такъ дале! Онъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды,— въ Москв и въ Рогачев, въ Новомъ-Аон и въ Петербург на-встрчу этому смлому бытовому шарлатанству идетъ слпое довріе… являются чудесныя знаменія…

Самая земля пещеръ, вырытыхъ какимъ-нибудь ‘Коленчукомъ Митрофаніемъ’, творитъ исцленія даже посл того, кахъ сами чудотворцы уже сидятъ въ кутузкахъ, а надъ пещерами многіе видятъ огненные столбы, подымающіеся къ небу…

‘Пустосвятъ Кривуша’.— ‘Монашеская шайка’.— ‘Душитель едотушка’.

И хорошо еще, если эти воистину блудящіе огни знаменуютъ только пустое шарлатанство, руководимое корыстью и стяжаніемъ. Въ 1894 году въ V отдленіи кіевскаго окружнаго суда судился нкто Николай Кривуша. Жизнеописаніе его чрезвычайно интересно. Это сынъ нотаріуса мстечка Добрянки, Черниг. губ. Учился онъ въ черниговской, а затмъ въ кіевской гимназіи, потомъ самовольно ушелъ изъ гимназіи и три года скитался неизвстно гд. Потомъ вернулся и поступилъ въ духовную семинарію, гд обращалъ на себя вниманіе не только набожностью, но и прямо хаанествомъ. Впослдствіи одинъ игуменъ, одинъ іеродіаконъ и одинъ миссіонеръ засвидтельствовали, что набожность эта ‘была напускная’, но это именно впослдствіи, когда обнаружились уголовныя художества Кривуши. А въ період своего ханжества ‘пустосвятъ’ Кривуша пользовался благосклоннымъ вниманіемъ и покровительствомъ. Одно время онъ жилъ даже у извстнаго миссіонера Скворцова и имлъ, значитъ, случай пользоваться его назидательными бесдами.

Съ 1894 года онъ сталъ заниматься кражами. При задержаніяхъ онъ говорилъ о какомъ-то ‘благотворительномъ сбор’, нлзывалъ себя царемъ іудейскимъ, геніемъ, духомъ брамина, вообще несъ такую околесицу на религіозной почв, что его по 18 дламъ о кражахъ признали невмняемымъ. Но затмъ онъ попался уже въ боле серьезныхъ длахъ: за то время, пока онъ судился и ханжествовалъ, онъ усплъ соверінить нсколько покушеній на убійство и даже одно убійство (казака Лебедева). Оказалось, что это замчательный симулянтъ, чрезвычайно ловко устраивавшій свои дла на почв ханжества и суеврія.

Въ 1898 году въ Подольской губ. работала шайка разбойниковъ, которую въ народ называли монашеской, такъ какъ участники являлисъ и подъ видомъ монаховъ. Когда посл одного нападенія на винную лавку нкоторые члены шайки были захвачены партіей рабочихъ, то на мсто дйствія вдругъ явился монахъ, который пытался освободить захваченныхъ, пользуясь обаяніемъ духовной власти. Рабочіе, однако, не вняли его проповди и присоединили ‘монаха’ къ арестованнымъ, при этомъ онъ ранилъ трехъ человкъ изъ револьвера {‘Ниж. Лист.’, 17 іюля 1898 г., No 193.}.

Въ 1900 году неизвстный, занимавшійся (въ Клинскомъ узд Моск. губ.) изгнаніемъ бсовъ и отчитываніемъ, тоже ранилъ при арест урядника и убилъ уиравляющаго фабрикой Камкина. При обыск котомка его оказалась наполненной книгами духовнаго содержанія, библіями, акафистами и т. п. Есть предположеніе, что убійца душевно-больной,— хотя свидтели крестьяне разсказывали объ его изумительной предпріимчивости и находчивости {‘Сынъ Отеч.’, 9 февр. 1900 г.}.

Минуя разные случаи этого рода, мы перейдемъ къ потрясающей трагедіи, разыгравшейся около Верхотурья, Пермской губ.

Въ 12-ти или 13-ти верстахъ отъ города жилъ въ своей кель монахъ еодотъ. Откуда онъ появился — никто не зналъ. Не знали его происхожденія и его прошлаго также и въ Верхотурскомъ монастыр, гд онъ былъ принятъ послушникомъ лтъ 12—15 назадъ. Одна изъ мстныхъ купчихъ построила ему келью, гд онъ лтъ 10 назадъ и поселился, ‘спасаясь’ въ уединеніи, ‘затворяясь’ на цлыя недли и не сообщаясь съ гршнымъ міромъ. Въ окрестностяхъ скоро заговорили о новомъ праведник и прозорливц. Говорили о тяжкихъ веригахъ, которыя носитъ едотушка, о дикихъ звряхъ, приходящихъ, чтобы раздлить съ нимъ трапезу.

Уже съ 1905 года едотушку посщаютъ сотни паломниковъ, преимущественно женщинъ. На женщинъ онъ оказывалъ повидимому совершенно особенное вліяніе и выбиралъ для этого преимущественно молодыхъ и красивыхъ. Самъ онъ носилъ званіе старца, но въ дйствительности ему было лтъ около 40.

Прежде, чмъ допустить къ себ новоприходящихъ, онъ нодвергалъ ихъ особому искусу: нужно было вымыться въ бан, затмъ пріучаться спать въ гробу. едотъ при этомъ служилъ молебны, панихиды, читалъ священныя книги.

— Бросьте мірскую суету,— проповдывалъ онъ,— бгите отъ соблазновъ въ пустыню, какъ я.

Уже въ 1905 году къ отшельнику собирается множество народа, особенно женщинъ. Нкоторыхъ сразу же такъ потрясали эти проповди, что он дали обтъ навки разстаться съ гршнымъ міромъ и доживать вкъ въ угрюмыхъ верхотурскихъ лсахъ при святомъ старц… Около едотушки образовался скитъ.

Въ числ первыхъ послдовательницъ была вдова Фаина Смирнова, четыре двушки и одна замужняя женщина. Затмъ къ нимъ присоединились и другія.

Нкоторыхъ едотъ посвятилъ въ іеромонахини, при чемъ посвященія эти онъ совершалъ въ архіерейскихъ одеждахъ и митр. При этомъ онъ замнялъ женскія имена мужскими. Такъ, Вдовина была названа отцомъ Паисіемъ, двица Ельчина — о. Алексемъ… Эти іеромонахини-‘старицы’ цлый день служили богомолкамъ молебны, ‘панихидки’ и т. д.

Такъ тянулись годы. Скитъ жилъ своею тихою таинственною жизнью среди лса.

Весной 1906 года едотъ началъ строить новую боле обширную келью, причемъ плотникъ Анисимъ, выполнявшій эту работу, получилъ своеобразный заказъ: прозорливецъ приказалъ къ прежнимъ гробамъ, въ которыхъ спали посвящаемыя скитницы,— прибавить еще три новыхъ.

— Зачмъ теб, отче, нужны эти гробы? — спросилъ плотникъ.

— Мсяца черезъ два умретъ братъ Петръ,— отвтилъ едотъ.— Да вотъ и братъ Ефимъ проживетъ недолго,— кивнулъ онъ на стоявшаго вблизи монаха, Ефима Вострякова. Братомъ Петромъ звалась келейница Параскева, а Ефимъ Востряковъ былъ единственный мужчнпа въ скиту, кром самого еодота.

Прозорливецъ предсказалъ врно. Въ іюл мсяц едотушка дйствительно похоронилъ ‘брата Петра’. Онъ одлъ Параскеву Черезову въ новыя одежды и увелъ куда-то. Больше ее уже не видали. Въ 1906 году исчезъ изъ скита Ефимъ Востряковъ.

А жизнь въ лсномъ скиту шла все такъ же, и никому не казалась странной предусмотрительность едота, заране заготовлявшаго гробы для живыхъ еще людей. Все объяснялось прозорливостью и чудомъ. Когда спрашивали едота, куда онъ увелъ Вострякова, онъ отвчалъ:

— Не ваше дло знать это. Такъ велла Царица Небесная.— И въ тотъ же день онъ надлъ на Фаину Смирнову скуфью, подрясникъ и кипарисовый крестъ и назвалъ ее Іоанномъ.

Такъ же, какъ Востряковъ, и еще ране Аксунова, исчезла еще Надежда Кормыханова. Это была замужняя женщина, мужъ у нея служилъ на Дальнемъ Восток. Около этого времени Кормыхановъ вернулся со службы и, не найдя жены, бросился искать ее въ Верхотурье. Здсь у него почему-то явилось подозрніе, что его жену убилъ едотушка. Повидимому, въ народ уже ходили эти темные слухи, и мрачная ‘тайна’ обители просачивалась сквозь стны лсного скита. Можетъ быть, казались странными и прозорливость старца, и внезапныя исчезновенія, и жуткое настроеніе въ обители, но все это сдерживалось привычнымъ благоговніемъ передъ скитомъ, митрами, благодатью, привычной темнотой и подавленностью умовъ и душъ. Какъ бы то ни было, около скита начались розыски… едотушка почуялъ это и въ начал сентября 1906 г. оставивъ скитъ, тронулся вмст съ оставшимися въ живыхъ женщинами на новыя, еще боле глухія мста. Розыски длились девять мсяцевъ и въ конц концовъ найдены четыре трупа: три женскихъ и одинъ мужской… едотъ арестованъ въ Кушк, и въ феврал 1908 года въ Верхотурь передъ судомъ присяжныхъ предсталъ этотъ загадочный человкъ,— съ лицомъ фанатика и порывистыми движеніями… Врачебная экспертиза признала его вполн вмняемымъ. Судъ совершился по форм, и едотъ ушелъ на 15 лтъ въ каторгу {Кром убійствъ, онъ признанъ былъ виновнымъ въ похищеніи церковныхъ сосудовъ.}. Молва объясняла преступленіе едота извращеннымъ сладострастіемъ: онъ будто бы убивалъ женщинъ, когда он ему надодали. Но,— говоритъ корреспондентъ ‘Руси’,— судебное слдствіе не дало фактовъ въ подтвержденіе этой молвы, и вся эта трагедія такъ и сошла подъ покровомъ странной неразгаданной тайны. Даже корреспонденціи изъ далекаго Верхотурья приходили неполныя и смутныя. Въ одной изъ нихъ, какъ-то вскользь, упоминается объ одномъ замчательномъ эпизод изъ дла. ‘Посвящая въ монашество’ Фаину Смирнову (въ тотъ самый день, когда ночью должно было исполниться предсказаніе относительно Вострякова), едотъ надлъ на нее кипарисовый крестикъ и скуфью и сказалъ ей:

— Теперь ты безгршна!

— Теперь, значитъ, и умереть можно,— сказала молодая женщина въ экстаз.

— Когда примешь схиму, тогда можно и умереть {‘Р. Вд.’ 10 авг. 1907 г., ‘Кіевскія Встн.’ 25 февраля 1908 г., ‘Русь’ февр. 1908 г., ‘Нижег. Лист.’ 10 февр. 1908 г.}.

Очевидно, слишкомъ простыя объясненія тутъ едва ли умстны.

Нкоторыя газеты называли едота бглымъ каторжникомъ съ Сахалина, но и это повидимому не подтвердилось. Очевидно, этотъ странный человкъ, предупреждавшій свои жертвы о близкой смерти и доводившій ихъ до экстатическаго ожиданія этой смерти — обладалъ тайной какого-то обаянія, особенною властью надъ темной женской душой. Была ли тутъ чувственность? Если бы даже и такъ, то все-таки, будь дло освщено, какъ оно заслуживало, быть можетъ мы поняли бы многое изъ этой области. И между прочимъ ту странную близость, которая часто существуетъ между самыми недвусмысленными эротическими похожденьями такихъ ‘святыхъ’ и сохраненьемъ въ то же время ихъ религіознаго обаянія и власти надъ преданной женской душой…

Есть эта странная гипнотическая сила и во многихъ другихъ случаяхъ, хотя и не отмченныхъ такимъ ужасомъ…

VI.

Странникъ Антоній.

Въ начал 1894 года мы имли случай прочитать во многихъ газетахъ, что изъ глубины Сибири шествуетъ нкоторый странникъ о. Антоній, считающій своею миссіей водрузить колоколъ, и не гд-нибудь въ другомъ мст, а именно въ гор. Кронштадт, и будто бы самый сборъ на этотъ колоколъ производится съ непосредственнаго благословенія отца Іоанна.

Послдній обратился въ газеты съ письмомъ слдующаго содержанія:

‘М. Г. Въ виду появившихся статей о странник Антоні, въ которыхъ упоминается и мое имя, покорнйше прошу помстить мое нижеслдующее заявленіе: странника Антонія я только однажды постилъ, потому что зжу ко всмъ, кто меня призываетъ для молитвы, но жизнь его мн неизвстна. Ни ему и никому другому я никогда не поручалъ длать сборовъ отъ моего имени или доставлять какихъ бы то ни было пожертвованій. Прошу покорнйше на будущее время не связывать мое имя съ дятельностію странника Антонія, мн вообще неизвстнаго, и не помщать въ своихъ статьяхъ какихъ-то моихъ разговоровъ о немъ, которые передаются неточно и могутъ вводить въ заблужденіе читающихъ’ (цит. изъ ‘Русск. Вд.’ 1894 г., No 83).

Письмо это, разоблачившее самозванство странника Антонія,— отнюдь, однако, не помшало успху послдняго. Это было время, когда слава отца Іоанна нсколько померкла, и та самая мелкая уличная петербургская пресса, которая еще недавно прославляла Іоанна Кронштадтскаго и старалась на перебой ежедневно поставлять извстья о новыхъ чудесахъ, якобы имъ творимыхъ,— теперь, какъ бы въ противовсъ ему, выдвигала новое свтило. На страницахъ этой прессы сообщались заране самыя фантастическія подробности біографіи о. Антонія, подробности его путешестія пшкомъ изъ глубины Сибири, его подвиговъ, и наконецъ разумется — ‘силы его молитвы’. Нужно сказать вообще, что дятельность этихъ газетъ, направлявшихъ своихъ юркихъ полуграмотныхъ репортеровъ на поиски чудесъ и исцленій, способца была вызвать на самыя мрачныя размышленія о польз изобртенія Гутенберга. ‘За послднее время,— писалъ въ 1894 году ‘Сынъ Отечества’,— фабрикація репортерскихъ отчетовъ, съ разными прикрасами и фантастическими описаніями чудесъ, усилилась. Подобныя статьи писались не на основаніи дйствительныхъ фактовъ, а лишь по разсказамъ сомнительнаго поведенія бродяжекъ, странниковъ и странницъ’ (цит. изъ Вечерняго Листка ‘Волгаря’, 19—20 апр. 1894). ‘Какое счастіе,— писалъ по этому же поводу одинъ провинціальный фельетонистъ,— что въ древней Руси не было газетъ. Можно представить себ, что это было бы, если бы у Никиты Пустосвята былъ еще вдобавокъ свой ‘органъ’, который бы прославлялъ его дянія, а нсколько десятковъ репортеровъ бгали бы за нимъ по пятамъ и — по десяти копекъ за строчку — воспвали бы каждый шагъ, который онъ длаетъ своими босыми ногами’.

Можно было бы, разумется, очень много сказать на эту тему,— но во всякомъ случа несомннно, что Никит Пустосвяту, именуемому странникомъ Антоніемъ, дйствительно посчастливилось имть свои собственные ‘органы’ и что нсколько десятковъ репортеровъ дйствительно бгали за нимъ и воспвали каждый шагъ, который онъ длалъ своими босыми ногами. Это заставило остальную прессу обратить довольно суровое вниманіе на загадочную особу такъ шумно выступавшаго странника и, благодаря этому обстоятельству, мы имемъ возможность возстановить передъ читателемъ нкоторыя черты этого единственнаго въ своемъ род эпизода.

Прежде всего два слова о самой личности.— ‘По Россіи,— писали ‘Одесскія Новости’ въ 1894 году,— давно уже расхаживаетъ сибирскій крестьянинъ Антоній Исаевъ Петровъ. Ходитъ онъ босой, въ длинномъ черномъ подрясник, подъ которымъ на груди носитъ запертые на мдный замочекъ желзные пояса и цпи. Въ рукахъ у него большая дубина, на верху облитая свинцомъ, съ изображеніемъ креста. Интересная черточка: ‘при немъ находятся всегда нсколько экземпляровъ газетъ, гд описаны его благодянія, нсколько телеграммъ, якобы отъ о. Іоанна Кронштадтскаго, а въ дйствительности фиктивныхъ, нсколько фотографическихъ карточекъ, на которыхъ этотъ странникъ снятъ въ различныхъ геройскихъ позахъ… Самъ онъ здоровый дтина, 42 лтъ, глуповатый, а въ особенности прикидывающійся такимъ, когда ему предлагаютъ вопросы, по какому праву онъ преподаетъ благословеніе мірянамъ’ (цит. изъ ‘Волжскаго Встника’, No 110, 3 мая 1894 г.).

Мелкая пресса столицы сразу насторожилась. Было бы чрезвычайно интересно прослдить, чья рука покровительствовала дебютамъ странника и его быстро создававшейся извстности… Какъ бы то ни было, несомннно, что газеты, вліятельныя въ Гостиномъ двор, создали Антонію громкую рекламу. Они сообщали о каждомъ его шаг, о прибытіи въ каждый попутный городъ, наконецъ о томъ, что онъ прибылъ въ Петербургъ. ‘До этого сенсаціоннаго событія (читаемъ въ ‘Русской Жизни’ отъ 7 апр. 1894 г).— одинъ петербургскій спеціальный органъ современныхъ чудотворцевъ и уличныхъ скандаловъ изо дня въ день оповщалъ о старц, подогрвая интересъ къ нему въ специфическихъ слояхъ публики’. Поэтому Антонія встртили также корреспондеиты другихъ газетъ. При этомъ оказалось, что старецъ прибылъ въ столицу совсмъ не апостольскими стопами, какъ объ этомъ оповщали до тхъ поръ, а самымъ благополучнымъ образомъ по желзной дорог… Остановился сей знаменитый человкъ на углу Невскаго.и Полтавской улицы, въ д. Дрябина, куда сейчасъ же нахлынула толпа народа, встртившая старца съ обнаженными головами. Это еще далеко не старый человкъ, одтый въ потертой одежд, босой. Лицо его худое и истомленное, глаза блуждающіе… Его ждала карета, въ которой онъ тотчасъ же отправился сначала на водочный заводъ г. Петрова, а затмъ въ д. No 42 по Загородному проспекту’.

Въ листк, о которомъ упоминалось выше, сообщалось между прочимъ, что новоявленнаго старца ‘развозитъ г-жа З-ая, живущая на Николаевской улиц’. — ‘Но тамъ же,— прибавляетъ авторъ замтки въ ‘Русской Жизни’,— живетъ и г-жа Зайцевская’. Послдняя же, какъ это всмъ было извстно, ‘развозила’ также и отца Іоанна, и къ ней много лтъ обращались желающіе видть Кронштадтскаго чудотворца. Въ послднее время она уже не вывозила отца Іоанна, и изъ этого люди, знавшіе внутреннюю жизнь своеобразнаго кронштадтскаго мірка того времени,— длали свои заключенія…

3-го и 4-го апрля ‘старецъ’ провелъ въ Кронштадт, гд остановился въ одномъ изъ домовъ, спеціально принимающемъ многочисленныхъ кронштадтскихъ паломниковъ. Это былъ особенный спеціально кронштадтскій промыселъ. Въ 1895 году ‘Новое Время’ цитировало напримръ оригинальное объявленіе изъ Кронштадта, въ которомъ нкто г. Пельдсъ извщалъ гг. прізжающихъ въ Кронштадтъ и желающихъ имть ‘Свободный доступъ’ для свиданія съ о. Іоанномъ, что въ его, г. Пельдса, меблированныхъ комнатахъ ‘батюшка бываетъ почти ежедневно’ и что онъ, г. Пельдсъ, ‘принимаетъ горячее усердіе, чтобы постители его меблированныхъ комнатъ не засиживались и видались бы съ о. Іоанномъ возможно скоре’ {Цит. изъ ‘Волжск. В-ка’ 1895 г., No 191.}. 3-го и 4-го апрля у одного изъ такихъ домовъ стояла громадная толпа народа, не расходившаяся до глубокой ночи. У воротъ, при вход, стояли хозяинъ съ хозяйкой,— стража весьма бдительная,— пропускавшая лишь тхъ, кто оставлялъ нчто въ пожимаемой рук. Это днемъ. Вечеромъ и ночью допускались вс за входную плату — 30 коп. съ человка. Корридоръ сажень 10 длиной и шириной аршина въ 2,— былъ биткомъ набитъ народомъ. Говоръ, плачъ дтей сливались вмст, давка была страшная, въ корридорахъ темно, толпа подавалась впередъ очень тихо, по мр того, какъ св. старецъ отпускалъ переднихъ счастливцевъ… Корридоръ былъ съ заворотомъ — и въ конц его корреспондентъ,— описавшій эту сцену,— увидлъ новоявленнаго святого. ‘Мы добрались наконецъ,— продолжаетъ онъ,— до цли. Впереди меня было всего нсколько человкъ.

— Батюшка, отецъ Антоній, мужъ мой Василій пьянствуетъ и тиранитъ меня,— говоритъ какая-то женщина.

— Укроти, Господи, строптивость раба Божія Василія. Да будетъ теб по вр твоей, иди съ миромъ,— при этомъ онъ взялъ голову женщины обими руками, коснулся своимъ лбомъ до ея лба и такимъ образомъ сдлалъ крестообразное движеніе’. Дале слдовала мать съ больнымъ ребенкомъ, за ней какой-то гршникъ, которому старецъ рекомендовалъ отправиться въ монастырь. Наконецъ, подошелъ къ старцу корреспондентъ.

— Да будетъ вамъ по вр вашей,— напутствовалъ старецъ и его, удостоивъ поцловать корреспондента въ високъ. Корреспондентъ отмчаетъ при этомъ интересную подробность. Въ обыкновенное время у такихъ квартиръ можно видть по десятку, по два человкъ, ожидающихъ прозда о. Іоанна. Другіе, способные шибко бгать, выслживаютъ его экипажъ на пути и стараются ухватиться за него на бгу. Отъ нихъ избавляются, бросая на мостовую мелкія деньги. Вс кидаются искать ихъ, происходитъ свалка, ругань, пинки. Изъ слдующихъ улицъ и переулковъ выбгаютъ новые охотники и т. д. Въ тотъ вечеръ, когда Кронштадтъ былъ отвоеванъ странникомъ Антоніомъ, отецъ Іоаннъ прохалъ мимо два раза. ‘И дивное дло,— прибавляетъ корреспондентъ,— за ‘батюшкой’ пробжала только одна женщина, у подъздовъ домовъ для богомольцевъ никого не было,— вс были около того дома, гд былъ странникъ Антоній’ (‘Р. Жизнь’, No 96, 1891 г.).

Какъ видите, невдомый Антоній выросъ во всероссійскую фигуру. Его обаяніе въ это время было такъ велико, что стоило ему войдти въ домъ, положить руку на голову человка, и за нимъ шли, бросая семью (тамъ же). Это уже не злосчастный Михеичевъ, ходящій по снгу босикомъ, лишь для того, чтобы потомъ скромно стушеваться на базар въ сел Алексевскомъ. Это — всероссійская знаменитость, о которой трубятъ газеты, къ которой переходитъ хоть на нсколько дней поклоненіе толпы. Я очень хорошо понимаю, конечно, что въ этой простодушной толп были не одн истерическія кронштадтскія богомолки іоаннитки, что въ лиц многихъ простодушныхъ поклонниковъ и поклонницъ она искренно несла страннику свои горести и печали. Я говорю въ настоящей стать лишь о той сторон, на которой находятся ‘святые отцы Антоніи и Никодимусы’. А въ этомъ отношеніи никакихъ сомнній и колебаній быть не можетъ…

Вскор же въ ‘Гражданин’ появилось письмо изъ Сибири, сообщавшее правду относительно ‘моднаго странника’. Авторъ — простой деревенскій обыватель, односельчанинъ ‘странника’. Жилъ онъ со странникомъ бокъ-о-бокъ и многіе годы знаетъ его за лядащаго мужичонку, даже нечистаго на руку (sic). Пьянствовалъ онъ у нихъ, бродяжничалъ, путался съ ‘солдатками’, авторъ приложилъ даже фотографію, гд оный странникъ снятъ въ сообществ двухъ ‘жрицъ любви’. И вдругъ этотъ непутевый и ничего не стоющій человкъ объявляется жертвователемъ и цлителемъ, предметомъ восторженныхъ статей столичной газеты… ‘Недоумваемъ,— восклицаетъ удивленный обыватель,— и какъ быть не знаемъ. Разршите и научите!’ {‘Гражданинъ’. Цит. изъ ‘Волжск. В-ка’, 24 апр. 1891 г., No 101.}.

Еще черезъ нкоторое время, уже въ 1898 году въ газет ‘Сибирь’ появилось подробное письмо г-на Н. с. Пятковскаго, который имлъ случай видть этого знаменитаго странника у себя дома, по возвращеніи изъ торжественнаго посщенія столицъ, которое сдлало его имя всероссійски извстнымъ.

’17 сентября 1895 года,— пишетъ г. Пятковскій,— мн случайно пришлось быть въ с. Колесниковскомъ, Ялутор. окр. Здсь было особенное оживленіе, мели улицы, около церкви ставились березки. Ожидали странника Антонія, который задумалъ посл долгихъ странствованій постить родину и несъ въ даръ мстной церкви икону. Часовъ въ 8 вечера къ церкви подъхалъ на взмыленныхъ лошадяхъ священникъ и объявилъ собравшейся огромной толп народа, что Антонъ Исаевичъ идетъ въ 3—4 верстахъ отъ села. Причтъ облачился въ свтлыя ризы, раздался звонъ колоколовъ и духовенство двинулось за село навстрчу св. икон. Въ это время по дорог изъ Бигилинскаго съ горы показалисъ сотни огней и слышалось пніе. Встрча вышла торжественная, и народъ, въ простот своей, думалъ, что все это длалось исключительно для ‘отца Антонія’. Послдній шелъ впереди толпы въ веригахъ и съ полупудовой тростью. Посл встрчи онъ направился въ домъ священника, гд принялъ скромную трапезу… Потомъ началось повствованіе о тхъ трудностяхъ, которыя Автоній испытывалъ во время путешествія по св. мстамъ. Онъ иллюстрировалъ свой разсказъ имющимися у него въ огромномъ количеств фотографіями, на которыхъ странникъ изображенъ молящимся на Іордан съ масличной втвью или колнопреклоненнымъ на каменистой почв Ливана. Въ то же время бывшій съ Антоніемъ почтенный старичекъ, съ орденомъ въ петлиц, рекомендовавшійся церковнымъ старостой Кронштадтскаго Андреевскаго собора, читалъ въ подтвержденіе выдержки изъ ‘Кронштадтскаго Встника’ и др. газетъ, гд подробно писалось о странствованіи Антонія и тхъ чествованіяхъ, которыя часто выпадали на его долю. Номера газетъ и фотографіи тутъ же раздавались желающимъ на память. Были показаны и прочитаны письма къ Антонію патріарха іерусалимскаго, многихъ русскихъ архіереевъ, о. Іоанна Кронштадтскаго, бархатную рясу съ плеча котораго онъ носилъ въ знакъ дружбы. Посл, когда о. Іоаннъ печатно опровергъ всякую солидарность съ этимъ беззастнчивымъ обманщикомъ, Антоній уже не упоминалъ о немъ въ разговор. Таково было первое знакомство г-на Пятковскаго съ знаменитымъ старцемъ. Г-въ Пятковскій продолжалъ жить въ тхъ мстахъ и сообщаетъ читателямъ біографію и дальнйшую эволюцію прославленнаго ‘угодника’.

Антонъ Исаевъ Петровъ родился въ 1850 году, въ бдной семь крестьянина села Колесниковскаго, Ялуторовскаго округа. Хлба Петровы сяли немного, и подспорьемъ въ хозяйств служилъ извозный промыселъ. Этимъ занимался и Антонъ. Отъ природы онъ былъ паренъ веселый, любилъ погулять и потому всегда былъ радъ хотя на короткое время исчезнуть съ глазъ строгаго старика отца. На вол Антонъ расходился во всю ширь. Въ дорог онъ не просыпался отъ пьянства.

Конечно, тотъ скудный заработокъ, который онъ получалъ отъ извоза, не могъ удовлетворить его, и Антонъ началъ поворовывать. Спознался съ посельщиками (ссыльными) и цыганами. Мужики увидали, что парень началъ ‘баловать’. На одной краж его прослдили и представили въ волость, тамъ дали ему 20 розогъ. Но это его не остепенило: вскор онъ былъ замченъ въ дерзкой краж, и односельцы ршили удалить его по приговору общества. Тогда Антошка вдругъ исчезъ.

Гд онъ пропадалъ въ этотъ періодъ жизни — никто не зналъ, только спустя нсколько лтъ пришла въ волость бумага о томъ, нтъ ли препятствій на увольненіе въ бійскіе мщане кр. Антона Исаева Петрова. Односельцы охотно воспользовались случаемъ избавиться отъ ‘Антошки-вора’ и выдали увольнительное свидтельство.

Прошло еще нсколько лтъ, и вдругъ разносится слухъ, что въ с. Колесниково детъ Антошка. Но это былъ уже не прежній воришка и плутъ, а благообразный, степенный ‘странникъ Антоній’. До своего родного села онъ дохалъ въ отличномъ 200-рублевомъ тарантас, на тройк собственныхъ лошадей. Съ нимъ сидла молодая красивая женщина ‘монахиня сестра Анна’, какъ ее рекомендовалъ онъ, въ дйствительности же двица Пермской губ. Анна Ефимовна Кокшина. При възд въ село Антоній вышелъ изъ экипажа, поклонился въ землю, на вс четыре стороны народу и направился на кладбище. Огромная толпа не врила, что передъ нею ихъ прежній Антошка, и съ любопытствомъ послдовала за нимъ. На кладбищ Антоній нашелъ могилу своего отца, палъ на нее и часа полтора рыдалъ, не подымаясь съ земли.

‘О ты, доброе сердце народное! — восклицаетъ г-нъ Пятковскій при описаніи этой сцены.— Въ одно мгновеніе былъ забытъ порочный Антошка, и съ родительской могилы всталъ ‘святой человкъ’, трудничекъ Божій, странникъ Антоній. Народъ плакалъ вмст съ лицемромъ и не понималъ, какъ онъ зло смется надъ его чувствомъ’. Облегчивъ свое горе слезами, Антоній объявилъ крестьянамъ, что теперь онъ, какъ некрасовскій Власъ, посвятилъ свою жизнь для сбора пожертвованій на постройку церквей. Распахнувъ шелковую рясу, онъ показалъ на свои вериги, которыя носитъ, и, узнавъ, что крестьяне озабочены постройкою новой церкви, тутъ же далъ имъ общаніе выстроить въ с. Колесниковскомъ каменную церковь на свой счетъ. Онъ просилъ отъ прихожанъ лишь ‘небольшой помощи’: доставить на мсто постройки безплатно по 10 возовъ леску съ каждаго члена прихода отъ 15-лтняго волраста, по 5 тысячъ готоваго кирпича и по 3 воза дровъ для обжиганія кирпича и кром того еще проработать 3 дня на постройк. Вс единогласно ршили начать богоугодное дло, постановили приговоръ и вручили его Антонію. Послдній энергично принялся за дло, и въ самое горячее время — августъ-октябрь — крестьяне, бросивъ свою работу, возили матеріалъ на постройку. Никто не подозрвалъ сначала, что Антоній строилъ церковь на деньги, собранныя отъ жертвователей, и что каждый рабочій день безплатно трудящагося для храма Божія крестьянина онъ записывалъ и ставилъ въ счетъ жертвователямъ. Вмст съ тмъ крестьяне почувствовали всю тяжесть принятаго на.себя обязательства. Несмотря на наступленіе зимняго времени, Антоній продолжалъ дло и неумолимо гналъ крестьянъ на работу, угрожая въ противномъ случа приговоромъ. Только тогда, наконецъ, и вздохнули мужики, когда Антонію, очевидно, надоло прикидываться святошею и онъ опять пустился во вся тяжкая. Начали замчать, что Антоній, какъ будто, потягиваетъ водочку. Однажды услыхали въ его квартир шумъ, и сбжавшійся народъ увидлъ, что тотъ бьетъ, ‘какъ скотину’, ‘сестру Анну’. Хотли заступиться, но Антоній припугнулъ крпкимъ словомъ. Окровавленная и избитая Анна какъ-то вырвалась изъ рукъ своего сожителя и убжала. Однимъ словомъ передъ односельцами опять былъ тотъ же Антошка, сбросившій личину, которой усплъ обмануть чуть не половину Россіи. Въ какую-нибудь недлю Антоній въ безпробудномъ пьянств надлалъ цлую серію дебошей: избилъ подрядчика, колотилъ рабочихъ, приставалъ съ разными мерзостями къ работавшимъ на постройк женщинамъ. Въ заключеніе епархіальный архитекторъ, осмотрвъ зданіе, доведенное до сводовъ, нашелъ, что одна стна уже дала трещины и вообще зданіе угрожаетъ паденіемъ. Церковь осталась недостроенной.

Въ одну прескверную осеннюю ночь Антоній скрылся, не заплативъ подрядчику Макарову 563 р. и кирпичникамъ свыше 600 рублей. Однако, весною слдующаго года Антоній снова явился въ наши края (вроятно посл какого-нибудь новаго похода). Денегъ онъ, какъ это было замтно, имлъ мало, но жизнь повелъ спова веселую. Начались опять кутежи съ коньякомъ и др. заморскими винами. Вскор на ст. Макушино пришелъ ему огромный транспортъ колоколовъ, церковной утвари и строительнаго матеріала.

Сначала онъ пользовался все-таки престижемъ знаменитости и своихъ ‘кронштадтскихъ и петербургскихъ связей’. Но вскор и это было исчерпано. Даже его доносы потеряли силу. ‘Теперь,— говоритъ въ заключеніе г. Пятковскій,— онъ уже не мистифицируетъ на счетъ ‘монахини сестры Анны’, а, катаясь съ ней по селу въ обнимку, называетъ ее ‘своей Аннушкой’, или ‘Анюткой’, смотря по расположенію. Набираетъ школьниковъ и, напоивъ ихъ до пьяна, заставляетъ пть: ‘радуйся, Антоніе’, и вообще творитъ совершенно откровенныя безобразія’ {‘Сибирь’. Цит. изъ ‘Нижег. Листка’, 13 яни. 1898 г., No 12.}…

Такимъ образомъ странникъ Антоній сошелъ со всероссійской сцены. Вершиной его славы слдуетъ считать тотъ день, когда онъ босой, въ веригахъ, былъ главнымъ дйствующимъ лицомъ въ ‘поднятіи колокола’ въ одномъ изъ флотскихъ экипажей. Духовенство въ торжественныхъ облаченіяхъ, моряки въ парадныхъ мундирахъ, строй матросовъ, хоругви, звонъ колоколовъ… И еще боле громкій звонъ газетъ, оповщавшій на всю Россію о торжеств юродствующаго шарлатана…

Посл этого имя странника Антонія исчезаетъ съ газетныхъ столбцовъ, но еще долго въ Кронштадт не улеглось движеніе, поднятое ‘волшебной сказкой’, тмъ боле, что и ране этотъ городъ былъ центромъ, привлекавшимъ и простодушную доврчивость, и изуврское пустосвятство, и сознательный обманъ… Въ газет ‘Кронштадтскій Встникъ’, офиціозномъ орган морского министерства, писали въ томъ же 1894 году:

‘Вмсто отсутствующаго странника Антонія, у насъ появился какой-то новый, съ цлымъ хвостомъ ханжествующихъ богомолокъ и богомольцевъ. Онъ ходитъ босикомъ, въ шелковомъ зеленомъ халат… Надо полагать,— прибавляетъ газета,— что если этотъ халатникъ пуститъ пыль въ глаза легковрному народу разсказами или баснями о какомъ-нибудь многотрудномъ путешествіи своемъ на карачкахъ отъ ‘чудова къ юдову’, то онъ пойдетъ далеко’ {Цит. изъ ‘Волгаря’, 17 сент. 1894 г. Надо замтить, вообще, что ‘Крошат. Встникъ’ относился чрезвычайно сдержанно и отрицательно ко многому, что происходило въ Кронштадт въ связи съ ннздоровой обстановкой ‘богомольчества’ и странничества. Но и этой газет пришлось печатать отчеты о торжеств странника Антонія, водружавшаго колоколъ. Сопровождавшій странника ‘мундирный старичокъ’ имлъ возможность ссылаться на эту газету.}.

‘Кронштадтъ кишитъ странниками,— писали въ ‘Русской Жизни’,— наиболе извстны изъ нихъ братья Иларіонъ, Іаковъ, Іоаннъ и Вася трясоголовый, а также сестры Ириша и Матреша… Братъ Іаковъ изгонялъ бса изъ больной такъ, что она впала въ безпамятство. За больную вступилась прислуга, но юродивый докончилъ свое дло и затмъ спокойно спросилъ: за мной еще не пришли? Прозорливецъ угадалъ: за нимъ какъ разъ пришли, чтобы взять его въ участокъ’ (изъ ‘Волж. В-ка’, 1894, No 133).

Вообще то, что творилось въ то время въ Кронштадт, а отчасти и въ Петербург,— напоминало какой-то кошмарно-фантастическій бредъ… Между прочимъ по улицамъ Кронштадта ходили, среди благо дня. на глазахъ у полиціи, самозванныя Богородицы, въ сопровожденіи отрядовъ ‘богомолокъ’, со свчами въ рукахъ, съ пніемъ кощунственныхъ гимновъ и т. д.

Затмъ, разумется, Кронштадтъ, притянувшій къ себ всіо эту рать, отдавалъ ее обратно провинціи,— и мы то и дло встрчали въ газетахъ извстія о появленіи новоявленнихъ ‘святыхъ’ и подражателей знаменитаго Антонія, или мнимыхъ, а порой и дйствительныхъ посланцевъ о. Іоанна, эксплоатировавшихъ его популярность. Въ Ростов-на-Дону, крестьянинъ Андрей, торговавшій въ разносъ ленточками и тесьмами, въ одно утро надлъ на себя вериги, желзный колпакъ, взялъ въ руки тяжелый желзный посохъ и началъ ходить по узду, собирая приношенія. Съ этихъ поръ онъ сталъ ‘Андрюша желзный колпачекъ’, ‘Божій человкъ’, и его портретъ въ странническихъ доспхахъ красуется на вывск мстной фотографіи на лучшей улиц Ростова. Примръ Андрея показался соблазнительнымъ портному Алексю Гладкову, который бросилъ иголку и объявилъ себя врачевателемъ (‘Волжск. Встн.’, 1894 г., 12 мая).

Въ гор. Гжатскъ вернулся изъ Кронштадта мстный крестьянинъ, Иванъ Васильевъ. Здсь онъ объявилъ, что ‘пріхалъ сюда по благословенію о. Іоаина Кронштадтскаго’. Впрочемъ, въ Гжатск ‘нашли его дятельность неумстной’, и поэтому Васильевъ переселился въ село Рождество, въ 12 верстахъ отъ Гжатска, и здсь занялся ‘исцленіями’. Лчитъ онъ ‘осненіями’. Слава его ростетъ, и въ лсочк, гд онъ поселился, основалось даже нчто въ род скита (‘Смоленск. Встникъ’, 1895, No 159).

И т. д. и т. д. и не стану утомлять читателя перечисленіемъ всхъ случаевъ, указывающихъ на то, какъ искрами разлетается по Россіи это странное движеніе, отбрасывающее насъ сразу въ глубину прошлыхъ вковъ. Сознательный обманъ съ одной стороны, темная вра съ другой,— таково основное содержаніе явленія, которое прошло передъ читателемъ въ этомъ ряд характерныхъ фигуръ въ ‘потертыхъ подрясникахъ’, босыхъ, съ веригами и желзными цпями на тл, съ пудовыми клюками въ рукахъ.

И такъ странно смотрть на все это. Точно поднялись изъ могилъ старые юродивые, пошли опять по Руси пустосвяты, только еще на этотъ разъ прибгающіе къ газетной реклам и фотографическимъ иллюстраціямъ, усиливающимъ значеніе кладбищенскаго карканья и мрачныхъ предсказаній.

VII.

Петя болящій.

Я знаю, конечно, что пустосвятствомъ и грубымъ самозванствомъ не исчерпывается явленіе, которое я здсь пытаюсь изобразить далеко не полно и лишь бглыми чертами. Конечно порой въ этой темной оболочк можно встртить младенчески чистое сердце — для этого стоитъ только вспомнить чудесный разсказъ Г. И. Успенскаго, въ которомъ онъ такъ живо изображаетъ юродиваго и т чувства, которыя онъ будилъ въ дтскихъ душахъ. Все это не мшаетъ, однако, признавать явленіе въ общемъ — глубоко отрицательнымъ и даже прямо опаснымъ. Чистое сердце,— въ тхъ случаяхъ, когда оно дйствительно чисто,— не устраняетъ вреда отъ застоявшейся, темной мысли.

Есть, конечно, много указаній этого рода въ томъ матеріал, которымъ я пользуюсъ для настоящаго моего очерка. Я возьму только одинъ примръ. Это нкто Петя, слпой начетчикъ и толкователь Священнаго писанія въ сел Хрящевк, Ставропольскаго узда. ‘Представьте себ,— пишетъ о немъ корреспондентъ ‘Самарскаго Встника’,— высокаго, тонкаго, какъ жердь, бловолосаго парня, одтаго во все блое. Ирибавьте къ этому грубый голосъ, рзкіе и нервные жесты слпца — и передъ вами портретъ Пети, современнаго мужицкаго подвижника и учителя’…

Судьба Пети — довольно трагична: деревня какъ будто собрала воедино вс горестныя случайности и невзгоды, осаждающія крестьянскую жизнь отъ младыхъ ногтей, и вс ихъ излила на злополучнаго Петю. Во-первыхъ за свои странности и неопредленныя порыванія къ чему-то высшему и невдомому окружающимъ — его били и вроятно забивали. Затмъ два раза его кусали бшеныя собаки, разъ укусила змя, разъ свиньи прокусили животъ, ‘такъ что кишки были наружу’,— наконецъ онъ ослпъ. И однако, несмотря на все это, онъ вышелъ живъ изъ этого убійственнаго дтства и вынесъ изъ него свою собственную, безсмысленными горестями вскормленную философію!

Петя начитанъ или врне ‘наслышанъ’ и съ большой охотой и еще большей смлостью берется объяснить хрящевцамъ Священное писаніе. Хрящевцы, надо замтить, извстны своей любовью къ чтенію и толкованію божественнаго и готозы слушать Петю вс вечера напролетъ. Но Боже мой,— восклицаетъ корреспондентъ,— что это за толкованія! Слышалъ напримръ Петя, что въ писаніи сказано о Христ: ‘пришелъ въ униженіи’ — и вотъ онъ выводитъ, что Христосъ былъ маленькаго роста: ‘меньше всхъ апостоловъ’.

Въ этомъ род и другія его объясненія. Съ особенной любовью останавливается онъ на мрачныхъ и темныхъ комментаріяхъ, относящихся къ грозному пришествію антихриста. Петя почти всегда говоритъ притчами. Мысли въ образахъ, высказанныя аллегорически, сначала поражаютъ воображеніе слушателя, а затмъ уже Петя пытается овладть и его умомъ. Оказывается изъ Петиныхъ толкованій, что вс мы беззаботно ходимъ среди опасностей, что каждый нашъ шагъ, невдомо для насъ, ведетъ къ гибели, что каждое наше самое повидимому невинное движеніе обставлено антихристовыми ‘прелестными’ стями и злобными хитростями. Жестокая и темная Петина философія казнитъ васъ не въ мру завдомой и сознанной вами вины,— а на основаніяхъ чисто формальныхъ… Тайными стопами ходитъ антихристъ по свту и налагаетъ свои печати. Вотъ, вы коснулись предмета съ такой печатью, даже не зная о ея присутствіи, и дло ваше уже проиграно, и вамъ уготована уже геевна огненная на вчныя времена! Петинъ Богъ не хочетъ слушать вашихъ оправданій. Въ его глазахъ для наличности грха нтъ нужды въ злой вол.

Съ этой точки зрнія весь міръ полонъ ловушекъ, и всюду васъ сторожитъ погибель. ‘Слышалъ я,— говоритъ, напримръ, слпой толкователь,— слышалъ я отъ старыхъ людей, которые читали въ старинныхъ книгахъ: будетъ такое время,— втащутъ въ домъ красную собаку, станетъ она ревть. Вокругъ собаки — блые кутята, хвостъ крючкомъ. Хозяева погладятъ, погладятъ ихъ, а они разозлятся, разорвутся, ихъ и выкинутъ въ окошко’. Это аллегорія. А вотъ ея истолкованіе. Красная собака — самоваръ, кутята — чайныя чашки, которыя хозяева могутъ, перетирая, разбить, а потомъ выкинуть. Какъ дтская загадка для упражненія ума, это, конечно, очень наивно. Но Петя прибавляетъ къ этому жестокія толкованія, длающія изъ ‘красной собаки’ знаменіе антихристова пришествія, оно и видно: ‘самоваръ каждую недлю чистите, а иконъ и двухъ разъ въ годъ не хотите облагообразитъ’, Антихристъ самоваромъ отвлекъ отъ Бога (‘Самарскій Встникъ’, 1895 г., No 126).

Разумется, это только очень бглый и неполный портретъ, но по этимъ чертамъ, мн кажется, нетрудно дорисовать себ остальное. Этотъ деревенскій страдалецъ, чистый сердцемъ и темный головою — истинный представитель застоявшейся мудрости прошлыхъ вковъ, мудрости, отрицающей всю нашу съ вами жизнь, отъ самыхъ основъ ея и до послднихъ потребностей. ‘А ситцы т французскіе собачьей кровью крашены’ — говоритъ некрасовская старушка, ставя въ связь исчезновеніе домотканки и появленіе французскихъ ситцевъ — съ стихійными невзгодами. Это смшно, но не въ такой степени, какъ кажется сначала.

Безъ всякаго сомннія, было бы жестокой клеветой — отождествлять мудрость Пети съ мудростью народной. Да и что такое эта ‘народная мудрость’? Народъ не есть что-либо единое, и его ‘мудрость’ есть комплексъ идей необыкновенно сложный, однимъ концомъ примыкающій къ нашему міровоззрнію и нашимъ умственнымъ запросамъ, другимъ — теряющійся въ темномъ сумрак древнйшихъ вковъ. Сотни ежедневно оглашаемыхъ фактовъ свидтельствуютъ о стремленіи народа къ книг, къ образованію, къ раціональной школ, это съ одной стороны. Съ другой — разв мы, культурные, читающіе и даже пишущіе классы не выдлили изъ своей среды цлой группы, почти цлаго общественнаго теченія, которое проповдуетъ прелесть невжества.

Такимъ образомъ, вопросъ совсмъ не въ качественномъ различіи какихъ-то двухъ специфическихъ мудростей,— вопросъ въ различной возможности удовлетворять естественному стремленію къ познанію міра, вложенному въ каждую человческую душу, составляющему несомннно ея высшую ‘божественную’ долю, освобождающему ее постепенно отъ страха передъ безсмысленными силами природы, очищающему самыя религіозныя врованія народа. Съ этой точки зрнія представляется чистйшимъ недоразумніемъ идеализація мистической Петиной и всякой иной — ‘страннической’, отшельнической, скитнической философіи,— отъ которой были не вполн свободны даже прогрессивныя теченія нашей литературы. Я думаю, что это — недоразумніе даже и для теченій консервативныхъ.

Не надо забывать, что въ сущности между самымъ ярымъ ‘раціоналистомъ’ и самымъ ярымъ ретроградомъ во вкус ‘Московскихъ Вдомостей’ разстояніе гораздо меньше, чмъ между обоими и Петей! Я увренъ, что еслибы была какая-нибудь возможность свести когда-нибудь Петю и кн. Мещерскаго, такъ чтобы послдній хоть на минуту призналъ въ Пет не только ‘лниваго субъекта’, имющаго неодолимую потребность въ порк, а человка, у котораго есть и другіе запросы и свои собственныя мысли,— то оба все-таки вскор отступили бы другъ отъ друга съ нкоторымъ ужасомъ, до такой степени князь, не смотря на проповдь невжества, показался бы Пет свободомыслящимъ, до такой степепи Петя показался бы князю ‘отсталымъ’… И дйствительно, въ лиц этихъ Петей и Микитушекъ, въ лиц странниковъ Антоніевъ и ихъ даже чистыхъ сердцемъ послдователей,— передъ нами выворачивается такая ‘глубина’ невжества и темнаго изуврства, въ которой залежались тина и отстой временъ, почти до-историческихъ. Нтъ такого, самаго ‘консервативнаго’, но все-таки ,,современнаго’ государственнаго и общественнаго уклада, который бы Петя сознательно могъ признать соотвтствующимъ своимъ идеаламъ. И нтъ такого государственнаго порядка, который бы могъ безопасно довриться космогоническимъ и соціологическимъ представленіямъ Пети, если бы они стали дйствительной фактически ‘народной мудростью’…

Мы переживаемъ теперь знаменательную, переходную эпоху нашей народно-общественной жизни. Отъ многовковой опеки народъ призывается все настойчиве къ самостоятельной дятельности, требующей сознательнаго примненія къ новымъ правовымъ, экономическимъ и культурнымъ условіямъ жизни. А всякая переходная эпоха отмчается всегда глубокими, часто незамтными на первый взглядъ, колебаніями и противурчіями. Вотъ чмъ объяснястся это совершенно неожиданное на рубеж двухъ столтій обостреніе вопросовъ о польз или вред просвщенія, о полезности или безнравственности порки, которые такъ занимаютъ печать въ девяностыхъ годахъ. Въ литератур аксіомы вновь становятся вопросами, а параллельно въ народной масс тревожно встаютъ и заявляютъ о себ пережитки старыхъ временъ, до тхъ поръ покоившіеся спокойно въ нетронутой глубин. Мн кажется, что это совпаденіе не случайно, какъ не случайно быстрое движеніе облаковъ и одновременная зыбь на океан. Совокупность жизненныхъ условій данной минуты, скоре улавливаемая настроеніемъ, чмъ сознаваемая мыслью.— заставляла столичныхъ публицистовъ, ‘волнуясь и спша’, нападать на земную школу, эту скромную представительницу свтскаго образованія,— и она же вызвала странника Антонія изъ далекихъ тобольскихъ дебрей, вынесла его на самую вершину всероссійской извстности и породила тьму его послдователей въ разныхъ углахъ нашего обширнаго отечества. Въ деревенской глуши наивный философъ ‘Петя-болящій’ разсуждаетъ объ орудіи антихриста самовар, а въ то же время философъ ‘Московскихъ Вдомостей’ К. Н. Леонтьевъ писалъ о вред грамотности и зловредности желзныхъ дорогъ. Разница лишь въ томъ, что господа Леонтьевы продолжали путешествовать со всми удобствами, предоставляемыми вагономъ перваго класса, въ то самое время, когда множество простодушныхъ ‘болящихъ’ плелись пшкомъ, отлеживаясь на камняхъ, когда ихъ ‘схватывало’… И на ихъ упованія, на ихъ ‘исканія чуда’, на ихъ разочарованія глядли равнодушно поощрительные глаза идеализаторовъ ихъ ‘святого’, но жалкаго и темнаго невжества…

Мы глубоко вримъ, конечно, въ здравый смыслъ и проспувшіяся трезвыя стремленія народа къ образованію и свту. Но… съ этимъ нельзя торопиться достаточно. Всюду, гд общественный барометръ падаетъ почему-либо слишкомъ быстро и горизонтъ заволакивается тучами,— мы видимъ, какъ изъ взволнованнаго народнаго моря проглядываетъ внезапно все еще слишкомъ сильная кошмарная ‘мудрость’ доисторическихъ временъ. Т самые люди, въ которыхъ обыкновенно мы видли трезвую терпимость и даже порыванія впередъ — внезапно становятся доступны темнымъ голосамъ старины и изуврства. Выходитъ такъ, что въ спокойное время народъ склоненъ учиться и думать вмст съ нами, но въ тревожныя мгновенія своей жизни онъ чувствуетъ вмст съ Петей и склоняетъ встревоженный слухъ къ шипнію старицъ и мнимыхъ странниковъ, нашептывающихъ ему о зловредности ‘ученыхъ докторовъ’ и о зараз, пускаемой по втру изъ культурной среды въ среду народную.

Газеты то и дло несутъ намъ извстія о частныхъ вспышкахъ поразительнаго суеврія. Въ холерное время мы имли случай наблюдать это въ такихъ широкихъ размрахъ, что даже на страницахъ ‘Гражданина’ раздавались нервно-торопливые призывы къ ‘просвщенію массы’, а на страницахъ ‘Московскихъ Вдомостей’ можно было встртить пожеланія, чтобы народъ съ его ‘чистой врой’ хоть немного ‘поврилъ и въ микробу’… Но уроки помнятся недолго: пока не видно зарево пожара,— люди склонны забывать пользу страховой преміи, и мы вновь безпечно ожидаемъ минуты, когда горизонтъ покроется тучами, и тревога всколеблетъ опять глубокіе слои темной народной массы. Тогда опять мы увидимъ, какіе еще уродливые кошмары живутъ въ этой глубин, а въ лиц чистыхъ сердцемъ Петей и Микитушекъ встаетъ передъ нами полное отрицаніе самыхъ основъ современной общественности…

А тамъ, за ‘чистыми сердцемъ’ тянутся вереницы совсмъ не чистыхъ Михеичевыхъ и Инчиныхъ, старцевъ въ калошахъ по 1 ¹/₂ пуда, старцевъ съ клюками и веригами, всхъ этихъ самозванцевъ духовнаго прозванія, жадно высматривающихъ, гд вода помутне, а невжество глубже.

ОЧЕРКЪ ВТОРОЙ.

Самозванцы гражданскаго вдомства.

Пережитки царственнаго самозванства.

— Знаешь ли ты, матушка, кому ты подаешь напиться? — спросилъ Пугачовъ.— Я имераторъ Петръ едоровичъ.

— Какъ, и ты тоже! — отвтила крестьянка.— Нон ужъ трое были, все-то Петры едорычи… Испей, батюшка, испей себ на здоровье. (Эпизодъ изъ временъ пугачовщины).

Въ предъидущихъ очеркахъ я пытался провести передъ читателемъ галлерею ‘самозванцевъ духовнаго прозванія’, эксплоатирующихъ глубокое религіозное невжество русскаго народа.

Но, кром суеврія религіознаго, существуетъ также гражданское суевріе, населяющее воображеніе безправнаго русскаго человка извращенными представленьями о власти, объ ея сущности и о реальныхъ предлахъ ея въ современномъ общественномъ стро. Но разнымъ причинамъ историческаго и политическаго свойства, это ‘гражданское суевріе’ не мене сильно въ нашемъ народ, чмъ суевріе религіозное. И призраки, порождаемые имъ, не мене удивительны и фантастичны, чмъ явленія самозванныхъ Богородицъ на улицахъ Кронштадта.

Извстно, что Россія вообще страна самозанцевъ, и нигд, ни въ какой другой, по крайней мр европейской стран ‘чужое имя’ не проносилось такими грозами и ураганами, не потрясало въ такой степени всю жизнь, до самыхъ ея основаній. Нашъ Лжедимитрій, если не ошибаюсь, былъ первымъ царемъ ‘чужимъ именемъ’ посл египетскаго Камбиза. Пугачову не удалось захватить тронъ, однако, несомннно, что престолъ Екатерины сильно колебался все время, пока на Урал, Кам, Волг носился призракъ ея несчастнаго супруга, убитаго Орловымъ при самомъ вступленіи ея на престолъ.

Эти двое были, однако, не единственными самозванцами, присваивавшими царственныя имена и протягивавшими мозолистыя руки къ россійской корон. Извстно, что однихъ названныхъ Димитріевъ было цлыхъ трое. Изъ могилы убитаго въ Углич ребенка всталъ, призракомъ, рекомый Отрепьевъ. Изъ его коронованной тни возникали новые призраки… То же было и съ Пугачовымъ: у него былъ предшественникъ Богомоловъ. Во время могущества Пугачова, въ разгаръ движенія — личность этого самозванца какъ бы раскололась на множество осколковъ, и каждый изъ нихъ жилъ, дйствовалъ и расправлялся именемъ того же Петра едоровича. Это была цлая шайка мелкихъ ‘Пугачей’, рождавшаяся изъ смуты и носившаяся надъ смятенною страной, пока главный Пугачъ, средоточіе этой раздробленной личности, не былъ схваченъ и казненъ всенародно на московской площади. Даже и посл этого въ низовыхъ степяхъ прокинулась еще разъ грозная тнь, въ лиц казака Заметайлы. Но это была лишь жалкая пародія на удалаго Емельяна, и съ этихъ поръ русское самозванство мельчаетъ, какъ бы понижается чиномъ.

Правда, еще въ 1793 году въ сел Пельзенскомъ, Черниговской губ., а затмъ въ сел Высокомъ появился человкъ, объявившій себя наслдникомъ престола Павломъ Петровичемъ. Но это было нчто робкое, неувренное и жалкое. Неизвстный сначала заявилъ только, что онъ ‘обдалъ въ Херсон вмст съ Государемъ’, а затмъ сталъ заводить разговоры о подушныхъ, давалъ общанія и, наконецъ, ‘открылся’, что онъ есть самъ Наслдникъ. Оказался онъ сыномъ пономаря изъ казаковъ села Жуковки, Черниговской губерніи. Рано оставивъ родительскій домъ, онъ поступилъ въ Содневскій монастырь, а затмъ, подобно Григорью Отрепьеву, переходилъ границу и шатался по разнымъ мстамъ.

Длу сначала было придано важное значеніе, и самозванца ршено казнить смертью. Но затмъ приговоръ былъ смягченъ (вырвать ноздри и сослать въ Сибирь), и въ конц концовъ высшая власть признала, что вс эти фантазіи 18-лтняго Григорья Зайцева представляютъ одно пустое и отнюдь не опасное ‘вранье’ {Сообщено въ ‘Истор. Общ-въ Нестора Лтописца’ г-мъ П. С. де-Витте. ‘Юж. Обозр.’, 12 дек. 1900 г.}.

Бывали и еще мелкія исторіи того же рода. Такъ, въ 1815 году, въ город Арзамас, на Нижнемъ базар къ возниц священника села Пешелани подошелъ неизвстный въ солдатской шинели, по виду похожій на офицера и попросилъ свезти его въ Нижній. Переночевавъ въ Пешелани у священника, незнакомецъ, вмсто Нижняго, веллъ везти себя въ дер. Князевку, имніе вдовы подноручика Жемайловой. Г-жа Жемайлова, увидя неожиданно вошедшаго къ ней солдата, испугалась и спросыла:

— Что теб надо?

Незнакомецъ обидлся.

— Я, сударыня, не солдатъ,— сказалъ онъ помщиц строго,— а поручикъ и сынъ Императрицы Екатерины II. И пріхалъ сюда не зря, а посланъ изъ Петербурга отъ вдовствующей Императрицы Государыни Маріи едоровны, дабы оповстить помщичьихъ крестьянъ, что они будутъ казенные. Черезъ три дня я изъ Нижняго привезу бумагу и объявлю актомъ.

Оказался онъ отставнымъ солдатомъ лейбъ-гренадерскаго полка Николаемъ Тарасовымъ Степановымъ, происходившимъ, какъ и предъидущій самозванецъ,— изъ церковниковъ. По окончаніи срока военной службы — нанялся было въ управляющіе къ нижегородскому помщику Баженову. Но должность эта ему не понравилась, и онъ 16 мая ухалъ въ Арзамасъ, гд нанялъ извощика Абрамова и вознамрился ‘объявитъ себя ревизоромъ’.

Такимъ образомъ,— Степановъ является какъ бы первой ласточкой того ревизорскаго самозванства, которое процвтаетъ до нашихъ дней. Но ‘званіе’ выбрано имъ по старой памяти очень неосторожно, и приговоръ былъ очень строгъ. Постановлено: Николая Тарасова, за оскорбленіе ея императорскаго величества въ Боз почивающей государыни императрицы Екатерины II, ‘что онъ якобы есть незаконно-рожденный ею сынъ, за оболганіе ея императорское величество государыню императрицу Марію едоровну, что онъ ею посланъ нарочито изъ С.-Петербурга для извщенія помщичьихъ крестьямъ о бытіи имъ казенными… за утайку своего прозванія и напослдокъ за разглашеніе вольности помщичьихъ крестьянъ, учиня наказаніе кнутомъ, вырзавъ ноздри до кости и поставя на лбу и щекахъ литерные знаки, сослать вчно въ каторжную работу’ {‘Русскій Архивъ’, май 1898 г. Статья II. Юдина.}.

Въ Манныжскомъ узд, Вятской губ., появился въ 1840 году самозванный ‘великій князь Константинъ’. Появился онъ въ мстности, населенной частью русскими крестьянами-старообрядцами, частью же вотяками. Ростомъ онъ былъ высокъ, корпусомъ широкъ и сутуловатъ, волосомъ и бакенбардами ‘изъ рыже русый’. На лвой рук у него не было указательнаго пальца до сустава, ‘что онъ, показывая народу, выставлялъ явнымъ доказательствомъ важнаго своего происхожденія’ (!). Съ нимъ странствовала крестьянская двица Акулина Васильева, которая на допрос заявила, что она не смла уйти ‘изъ уваженія къ высокой его особ’, тмъ боле, что самъ онъ грозилъ ‘за малйшее ослушаніе сказнить ее смертью’. Лестно ей было также, что, куда бы они ни явлллись, ‘то обитатели собирались и толпами ходили за ними’ {‘Встникъ Всемірной Исторіи’, май 1900 г.}.

Дальнйшая участь этого самозванца неизвстна.

Мы знаемъ также весьма распространенную легенду о томъ, что Императоръ Александръ I не умеръ въ Таганрог, какъ это объявлено въ свое время и записано въ исторіи, а подмнилъ себя мертвымъ солдатомъ, и самъ отправился странствовать въ убогомъ вид. Въ 1836 году около Красноуфимска появился таинственный человкъ, скрывавшій свое званіе и производившій загадочное впечатлніе. Онъ наказанъ плетьми и сосланъ за бродяжество, а впослдствіи въ Сибири привлекъ общее вниманіе подвижничествомъ и странной тайной, окружавшей его прошлое. Носились слухи, что это никто иной, какъ скрывшійся изъ Таганрога Имнераторъ Александръ I. До какой степени было живуче ещо въ конц девятнадцатаго вка легендарное представленіе о царяхъ, скитающихся подъ видомъ странниковъ по своему царству,— и при томъ живуче не только въ простонародіи, по и въ просвщенныхъ классахъ,— показываетъ то обстоятельство, что даже историкъ Шильдеръ серьезно обсуждалъ эту гипотезу въ своемъ сочиненіи объ Александр Благословенномъ (т. IV, стр. 446—447).

Въ 1900 году въ мстечк Лысой-Гор, Елисаветградскаго узда, Екатеринославской губерніи, появился неизвстный человкъ, который поселился въ крестьянской изб и сначала притворился нмымъ. Крестьяне обращали вниманіе на то, что онъ много писалъ, много читалъ, часто умывался и спать не могъ иначе, какъ на пуховой подушк. Все это внушало крестьянамъ идею, что передъ ними — особа какого-то высшаго ранга. Однажды въ избу набралась крестьянская молодежь и одна изъ двушекъ, говоря по молдавански,— назвала неизвстнаго мужикомъ. ‘Нмой’ вспыхнулъ, страшно вспылилъ и, замахнувшись на двушку, неожиданно пріобрлъ даръ слова:

— Какъ ты смешь грубить? — крикнулъ онъ.— Да знаешь лы ты, кто я? Я — царскій наслдникъ, вел. князь Михаилъ!

Этотъ эпизодъ произвелъ на крестьянъ ошеломляющее дйствіе. Когда на занимаемую имъ квартиру явился урядникъ, то самозванецъ былъ уже окруженъ толпой, готовой горой постоять за мнимаго наслдника, а проходимецъ накинулся на урядника, грозя побить его. Въ конц концовъ его, конечно, арестовали {Газ. ‘Югъ’ Цит. изъ ‘Нижегор. Листка’, 23 янв. 1901 г.}.

Это было въ 1900 году, послднемъ году ХІХ-го столтія. А въ первомъ же году двадцатаго вка въ Челябинскомъ узд появилась странница-богомолка, выдавшая себя за святую и совершавшая передъ собиравшимся къ ней народомъ молебствія. Когда ее арестовали и препровождали этапомъ въ Челябинскъ,— Лежнева въ сел Кочердынскомъ внезапно объявила, что она не простая странница, а царица Марія едоровна. Всть объ этомъ быстро разнеслась по селу, и къ Лежневой тотчасъ же собралась толпа легковрнаго народа, которому она торжественно заявила о своемъ высокомъ званіи, общая облегченіе отъ всякихъ тяготъ (‘недоимки вс будутъ сложены, а подати пойдутъ по 20 копекъ съ души’). Попытки сотскихъ продолжать этапный путь — были отстранены: жители села не выдали ‘царицу-вдовицу’, они стояли толпой на колняхъ, а она пла молебны, кропила ихъ водой и надляла общаньями. Затмъ въ сопровожденіи толпы она направилась въ сосднюю деревню Журандину. Былъ праздничный день, но народъ бросалъ пьянство и разгулъ, новыми толпами собираясь къ Лежневой. Загадочная странница, выведя народъ въ поле, разсказывала среди колнопреклоненной толпы, что она уже 24 года странствуетъ въ простомъ и низкомъ званіи по лицу русской земли, приглядываясъ къ народной нужд и горю, къ неправдамъ и притсненіямъ всякаго начальства. Народъ плакалъ, молился и врилъ…

Когда дло дошло до суда, то еще до судебнаго засданія, по предложенію прокурора, Лежнева была подвергнута врачебно-психіатрической экспертиз, царица-вдовица оказалась форменной сумасшедшей, дло прекращено, а сама Лежнева помщена въ домъ умалишенныхъ въ Уф {‘Южн. Обозрніе’, 17 ноября 1901 г.}. Но — кто знаетъ, быть можетъ, среди жителей села Кочердынскаго и деревни Журандиной и теперь еще простыя души вздыхаютъ о чудесно проявившейся странниц-цариц, которая узнала всю народную нужду и за это схвачена всевластнымъ чиновничествомъ…

II.

Человкъ безъ происхожденія и люди съ ‘чужими личностями’.

Несмотря на эти примры,— теперь все-таки очевидно, что время царственныхъ призраковъ прошло. Суеврное, полумистическое представленіе простого народа о царяхъ, находящихся въ плну у чиновничества, стреэшщихся вырваться изъ этого плна и для этого тайно посылающихъ въ народъ своихъ эмиссаровъ, уже сильно подорвано. Легенда не вполн умерла, но она неспособна уже вызвать глубокія и широкія движенія народной души, спаять въ одно цлое, слить въ замтный потокъ народныя стремленья. Современное самозванство спустилось съ этихъ вершинъ и его лтописцу приходится имть дло съ боле мелкими фигурами, не простирающими своего честолюбія такъ высоко.

Въ 1895 году почти вс газеты печатали отчеты о дл самозваннаго врача — Карпухина-Покровскаго, обратившаго на себя вниманіе ловкостію, а также нкоторымъ романическимъ оттнкомъ своихъ похожденій. Нужно сказать, что дла этого рода, окрашенныя иногда мене, а иногда и боле ярко,— возникаютъ у насъ то и дло, и я не стану останавливаться на всхъ подробностяхъ процесса. Возьму лишь нкоторыя наиболе, по моему, существенныя черты этого эпизода изъ области повседневнаго мелкаго самозванства.

Начать съ того, что происхожденіе Покровскаго-Карпухина окружено съ самаго начала нкоторой таинственностью. Мы можемъ лишь отмтить, что мальчикъ груднымъ младенцемъ отданъ былъ изъ воспитательнаго дома псаломщику, 12 лтъ опять взятъ отъ псаломщика и помщенъ въ типографію Клейна въ Москв. Впрочемъ, самъ Карпухинъ отрицаетъ и эти неясныя черты своего происхожденія, ссылаясь (кажется, довольно убдительно) на несовпаденіе сроковъ этой біографіи съ своимъ возрастомъ. Однимъ словомъ, передъ нами человкъ, не имющій возможности установить точно ,,происхожденіе своей личности’, что, какъ извстно изъ многихъ примровъ, равносильно порой полному ‘неимнію личности’… Для поправленія коренныхъ недочетовъ no этой части, Карпухинъ долженъ былъ прибгнуть къ содйствію общества села Бужарова, съ которымъ, повидимому, у него нтъ никакихъ иныхъ связей.

Можетъ быть, вс эти обстоятельства разъясняютъ до извстной степени развившуюся впослдствіи въ Карпухин склонность къ присвоенію ‘личностей’, ему не принадлежащихъ. Какъ бы то ни было, первоначальное отсутствіе всякой фамиліи и опредленнаго званія онъ постарался вознаградить даже съ избыткомъ: въ теченіе своей 33-лтней жизни онъ именовался Голубковымъ, Водановымъ, Вадицкимъ, Карпухинымъ, Орловымъ и Смирновымъ, снабдивъ себя, въ соотвтствующемъ изобиліи, также и недостававшими ему самому вполн опредленными ‘видами’ и документами.

Дальнйшія подробности такъ печально начавшейся жизни — имютъ характеръ возмутительный и мало располагающій къ снисхожденію. Изъ дла видно, что 3 ноября 1894 года въ Одессу прибылъ субъектъ, назвавшійся военнымъ врачемъ шлиссельбургскаго пхотнаго полка, Влад. Александровичемъ Покровскимъ. Это былъ человкъ молодой (32 л.), повидимому красивый, располагающій и даже обаятельный. Вскор онъ завязалъ знакомство съ двицей Александрой Андреевной Тренцовой, жившей съ матерью въ собственномъ дом по Институтской улиц. Уже 6 ноября онъ ей сдлалъ предложеніе, которое было благосклонно принято и самой Тренцовой и ея семъей, а 13 ноября было совершено бракосочетаніе, при чемъ Покровскій узжалъ на недлю и привезъ вс нужные документы.

Повидимому, молодая женщина была счастлива. Мужъ былъ любезенъ, отличался религіозностью, ‘высказывалъ свои взгляды на нравственность и честность’, но вмст съ тмъ проявлялъ нкоторую недоврчивость къ окружающимъ, крайнюю нервность и… часто плакалъ.

Любопытная черточка. Въ этотъ періодъ своей жизни, ‘Покровскій’ узналъ, что жена ихъ дворника не есть его законная жена. Немедленно же онъ посылаетъ въ полицію фантастическій доносъ, въ которомъ излагаетъ выдуманную исторію самозванства. По проврк впослдствіи оказалось, что ни одна черта этого доноса не подтвердилась по отношенію къ другимъ. Но за то… это была точная исторія самого Покровскаго, вплоть до подложнаго наслдства… Покровскій говорилъ на суд, что на Тренцовой онъ женился ‘по любви’, хотлъ исправиться и вести честный образъ жизни. Человческая природа сложна — и кто знаетъ, можетъ быть, это правда… можетъ быть, этотъ уже затравленный жизнію, часто плакавшій человкъ дйствительно любилъ, дйствительно желалъ остановить свои скитанія на той ‘личности’, въ оболочк которой оказался въ данное время… Можетъ быть, онъ привязался также и къ личности ‘врача Покровскаго’, котораго представлялъ себ именно солиднымъ, набожнымъ, сочиняющимъ благонамренные доносы на безнравственныхъ людей… Но… имть нсколько личностей,— это положеніе такого рода, что не даетъ человку возможности остановиться на одной. И вотъ Покровскій начинаетъ вдругъ безпокойно метаться, придумываетъ фантастическое наслдство, которое только-что приписалъ другому лицу, узжаетъ куда-то, прізжаетъ вновь и вновь узжаетъ, захвативъ съ собой жену…

Повидимому, ему дйствительно не такъ легко разстаться съ той полосой жизни, которая выпала на долю врача Покровскаго, иначе, конечно, ничего не стоило бы сразу же бросить жену на произволъ судьбы и принять какое-нибудь новое званіе. Но онъ этого не длаетъ… Онъ пытается ещеналадить что-то.

Молодая женщина, ничего не подозрвая, безпечно детъ за ‘наслдствомъ’. Они останавливаются въ Воронеж, для поклоненія мощамъ св. Митрофанія,— ‘на что Покровская выразила свое согласіе, зная религіозные взгляды своего мужа’. Покровскій накупаетъ образковъ и крестиковъ, вечеромъ они осматриваютъ городъ, а на утро мужъ будитъ жену и зоветъ ее къ ранней обдн. Жена не можетъ угоняться за нимъ въ религіозномъ усердіи и потому остается въ номер.

Черезъ 2 часа она замчаетъ жандарма, о чемъ-то разспрашивающаго у швейцара, глядя въ ихъ окна… Она, конечно, не придаетъ этому значенія… Около 8 часовъ супругъ возвращается въ номеръ, чтобы принести жен просфору отъ ранней обдни, а въ 9 опять уходитъ куда-то и… исчезаетъ совсмъ. Подозрнія, справки — и передъ бдной Тренцовой раскрывается печальная истина… А въ сентябр полиція уже задерживаетъ въ Славянск военнаго врача Анатолія Смирнова, который пытался выманить 200 рублей у нкоего Киселева, подъ предлогомъ сватовства къ его дочери. Это ‘новая личность’ все того же Карпухина, испытавшаго новое превращеніе и начинающая ‘новую жизнь’… За нимъ уже нсколько такихъ ‘личностей’ и нсколько жизней, воспитательный домъ, воспитаніе у псаломщика, типографія, фельдшерство, тюрьма, быть можетъ, любовь и тоска невольнаго побга отъ этой любви, отъ возможнаго довольства. Передъ нимъ — скамья подсудимыхъ и нсколько уголовныхъ процессовъ…

Я не знаю, какова дальнйшая судьба этого ‘безличнаго’ и въ то же время многоликаго несчастливца, носящагося по свту въ своеобразныхъ поискахъ чужихъ личностей и попыткахъ многообразныхъ воплощеній,— но то, что мы узнали до сихъ поръ, рисуетъ очень ясными чертами фигуру, совмщающую въ себ типическія черты цлаго вида такихъ же самозванныхъ несчастливцевъ, которыхъ, вслдствіе тхъ или другихъ фантастическихъ условій нашей дйствительности, судьба лишила ‘собственной личности’, какъ кзвстный герой Андерсеновской сказки былъ лишенъ собственной тни. ‘Лишенные правъ состоянія’, обездоленные, имющіе основаніе скрывать свое происхожденіе,— носятся они по житейскому морю, жадно высматривая первую возможиость воплощенія въ томъ или другомъ вид. И, разумется, вс эти посягательства на ‘непринадлежащее званіе’ направляются кверху, къ такому вншнему званію, которое уже само по себ даетъ личности силу, значеніе и… возможность нкоторой наживы…

Замчательно, съ какой чуткостію вся эта мелкая стая скромныхъ самозванцевъ кидается на всякое сколько-нибудь замтное имя, летитъ на всякое выдающееся общественное движеніе и событіе.

Во время голода въ Нижнемъ производятся общественныя работы. Объ нихъ много говорятъ въ обществ, пишутъ въ газетахъ,— и вотъ на нихъ уже важно расхаживаетъ мщанинъ Хинелевъ. На этотъ случай онъ совлекъ съ себя свою мщанскую личность и именуется дворяниномъ Корольковымъ. ‘Для большой авторитетности своего самозванства,— какъ было сказано въ ‘Волгар’ (1893, No 288),— онъ носитъ фуражку министерства народнаго просвщенія, съ кокардой, хотя самъ не можетъ грамотно написать адресъ’. Интересно, что когда околоточный Прохоровъ, по возникшимъ сомнніямъ въ личности, пригласилъ ‘дворянина Королькова’ въ участокъ, то послдній очень гордо выложилъ, вмсто паспорта, длую массу ‘записокъ отъ княгинь, князей, инженеровъ и прясяжныхъ повренныхъ’. Это оказалось очень внушительно, и скроммая ‘личность’ околоточнаго Прохорова почувствовала себя подавленной. Онъ уже готовъ былъ смиренно извиниться передъ дворяниномъ Корольковымъ и просить прощенія, но… въ это время изъ-за спины дворянина Королькова неожиданно выглянула собственная мщанская личность обрадованнаго Хинелева, который смиренно поклонился и сказалъ подобострастно:

— Покорно благодарю, ваше высокоблагородіе.

Тогда личность околоточнаго, вновь воспрянула, и г. Корольковъ былъ препровожденъ въ кутузку вмст съ записками.

‘Современный кризисъ сельскаго хозяйства’, злоба дня девяностыхъ годовъ — заставилъ ходить по Казани почтеннаго, но разорившагося князя, въ которомъ мы узнаемъ опять того же мщанина Хинелева {‘Волжскій В-къ’, 1895 г.}. Какой-то князь Чичинадзе — мелькнулъ и исчезъ изъ Ярославля, оставивъ посл себя рядъ туманныхъ загадокъ на долю ярославской полиціи. Мы помнимъ самозваннаго Надсона,— какого-то блднаго человка, въ подрясник (!), съ длинными волосами, появлявшагося въ окрестностяхъ Кіева, въ то время, когда читающая Россія съ участіемъ слдила за трагедіей этой молодой угасающей жизни. Въ 1894 году въ Яранск задержанъ самозванецъ ‘разсказчикъ И. Ф. Горбуновъ’ {No 60. ‘Волгарь’, 28 янв. 1894.}, въ 1899 году обнаруженъ странный писателъ, составившій себ даже нкоторую извстность подъ видомъ бывшаго офицера турецкой службы, Кази-Бека Атукаева. Онъ писалъ разсказы изъ турецкаго быта, издалъ книжку ‘Черкесскихъ разсказовъ’ и т. д. Но въ конц концовъ оказалось, что онъ просто Гершъ Утингеръ, дезертировавшій въ 1891 году и никогда въ Турціи не бывавшій {‘Сам. Газ.’, 6 апр. 1899.}. Быстрая извстность Максима Горькаго вызвала на свтъ его двойника, который привлекалъ вниманіе херсонской публики въ то время, какъ Горькій былъ въ другомъ мст. Былъ самозванный Потапенко, въ 1909 году въ Варшав чествовали банкетомъ самозваннаго Дорошевича, въ послдній голодъ 1912 года по Волг разъжалъ бъсамозванный Короленко, въ Ташкент проявился А. М. едоровъ и т. д. Въ 1905 году въ район Пречистенской части задержанъ высланный изъ Москвы крестьянинъ Степанъ Алексевъ, выдававшій себя среди народа за извстнаго адвоката Плевако. Онъ уврялъ всхъ, что онъ настоящій Плевако, но нарочно переодвается въ простое платье, чтобы народъ его не чуждался и чтобы простые люди могли извлечь пользу изъ его юридическихъ познаній’ {‘Нижегор. Лист.’, 1896, No 66.}, изобретеніе прививки бшенства и сибирской язвы — отразилось въ нашемъ Владикавказ появленіемъ какого-то ловкаго субъекта, именовавшаго себя ‘ассистентомъ знаменитаго Пастера’. Онъ здитъ по селеніямъ и станицамъ Терской области, появляясь даже въ городахъ — и длаетъ ‘прививки по способу Пастера’ отъ всякихъ болзней. Во Владикавказ этому самозванцу ‘пригрозили’ полиціей и тюрьмой, и онъ, какъ сообщаетъ корреспондентъ газеты ‘Каспій’,— направился въ Ставропольскую губернію и Кубанскую область {‘Нов. Врем.’ 1893, No 6056.}.

А въ 1903 году тотъ же Ростовъ на Дону осчастливленъ прибытіемъ ‘сына знаменитаго профессора Мечникова’, который объявилъ себя спеціалистомъ по нервнымъ болзнямъ. Онъ оказался послдовательно Николаемъ Ивановичемъ, Иваномъ Николаевичемъ и въ конц концовъ ‘мнимымъ студентомъ’ Черевановымъ {‘Волжскій В-къ’ 30 мая 1896.}. Въ одно время, тоже въ 90-хъ годахъ значительную популярность въ провинціи пріобрли командируемые отъ времени до времени летучіе окулистическіе отряды. И вотъ, въ Кіевской и Полтавской губерніи уже орудуетъ какой-то самозванецъ въ ‘своеобразномъ мундир съ желтыми нашивками на воротник и такой же ленточкой черезъ плечо’. Онъ привлекаетъ сразу много чающихъ исцленія, чмъ-то мажетъ глаза, что-то впрыскиваетъ, даже ржетъ вки и черезъ нсколько дней скрывается, при чемъ ‘личность его остается невыясненной. Говорятъ,— прибавляетъ корреспондентъ,— что этотъ Хлестаковъ — изъ персидскихъ подданныхъ’.

Не успли широко распространиться извстія о предстоявшей переписи, какъ уже ‘Томскій Листокъ’ сообщаетъ о появленіи какого-то субъекта, который ходитъ по домамъ съ тетрадкой и переписываетъ, ‘по особому порученію’, въ виду будущей общей переписи — говвшихъ и неговвшихъ. Съ послднихъ, разумется, онъ взимаетъ отъ 10—20 копекъ, каждый разъ занося это акуратнйшимъ образомъ въ тетрадку. ‘Самозваннаго статистика,— прибавляетъ корреспондентъ,— полиція взяла подъ свое попеченіе’ {‘Нижег. Лист.’ No 196 (1904?).}.

Есть и самозванные ‘ученые’. Одно время много говорили у насъ объ экспедиціяхъ Пржевальскаго и его преемниковъ. Въ одной изъ этихъ экспедицій участвовалъ молодой ученый, К, И. Богдановичъ. И вотъ, въ Блосток, Гродненской губерніи, устраивается 25 августа 1893 г. литературный вечеръ, на которомъ ‘членъ географическаго общества Г. И. Богдановичъ’ знакомитъ публику съ результатами своихъ путешествій по Россіи и, главнымъ образомъ, по Сибири. ‘Изъ словъ лектора видно,— почтительно сообщаетъ корреспондентъ ‘Виленскаго Встника’,— что онъ началъ свое путешр-ствіе съ губерпій Екатериннославской, Херсонской и Курской’ (?!). Дале сообщается, что ‘губерніи эти произвели на молодого ученаго не особенно пріятное впечатлніе: земли въ нихъ мало, а народу много’. Справедливо усматривая въ этомъ одну изъ причинъ переселеній,— молодой ученый сообщилъ затмъ о самихъ переселенцахъ свднія, извстныя каждому, кто читаетъ газеты,— и, накопецъ, ‘разсказалъ нсколько сценъ изъ народнаго и малороссійскаго быта (?), подмченныхъ имъ во время путешествія. Разсказы были выполнены артистически’. Корреспондентъ не можетъ не выразить глубокой благодарности г. полиціймейстеру, ‘который принялъ въ устройств вечера живое участіе, поручивъ полиціи продажу билетовъ’. Наоборотъ, блостокская интеллигенція,— отмчаетъ онъ съ горькой ироніей,— отнеслась къ молодому ученому совершенно равнодушно.

Черезъ нкоторое время такія же извстія появились изъ другихъ городовъ, а затмъ послдовало и разоблаченіе: г. Богдановичъ оказался просто какимъ-то невжественнымъ самозванцемъ, воспользовавшимся извстностью своего однофамильца и легковріемъ гг. полиціймейстеровъ и публики. Въ 1903 году предпріимчивый самозванецъ организовалъ даже цлую ‘конную научную экспедицію’ во Владикавказ. Она такъ иназывалась: ‘научная конная экспедиція д-ра Б — скаго’. Въ составъ экспедиціи входили, между прочимъ, горный инженеръ Шолоховъ, гг. Аносовъ и Видинцевъ. Экспедиція выступила изъ Владикавказа, но вскор ея участники покинули своего руководителя и вернулись обратно. Причиной распаденія экспедиціи послужило ‘еамозванство Б — скаго, который оказался не учеинмъ и не докторомъ, а отставнымъ фельдшеромъ саратовской земской больницы’. Роль ‘ученаго’ онъ игралъ повидимому довольно искусно, но вскор обнаружилось, что онъ не уметъ даже просто оріентироваться въ географической карт… Участники вернулись, затративъ на организацію экспеднціи до 30 тысячъ рублей, данныхъ г-мъ Аносовымъ {‘Южн. обозр.’, 20 авг. 1903 г.}.

Иметъ своихъ самозванцевъ и пресловутое обрусніе окраинъ. Въ 1894 году судился въ Вильн старшій длопроизводитель канцеляріи генералъ-губернатора, статскій совтникъ Николай Ивановичъ Самойло, по обвиненію въ подложномъ присвоеніи званій и орденовъ. Въ 1885 году поступилъ на службу, ‘по вскимъ дамскимъ рекомендаціямъ’, блестящій молодой человкъ, кандидатъ двухъ факультетовъ, кавалеръ русскихъ и иностранныхъ орденовъ. Черезъ короткое время блестящій молодой человкъ оперился настолько, что предъявилъ къ казн требованіе о возмщеніи передержанныхъ якобы имъ десятковъ тысячъ рублей при сооруженіи какого-то храма и сталъ искать судебнымъ порядкомъ съ г. Берга, издателя ‘Русск. Встника’, 30 тысячъ ‘комиссіи’ за содйствіе при покупк послднимъ имнія ‘Звринецъ’ княгини Гогеплоэ. Вскор, однако, стали ходить о немъ сенсаціонные слухи — и, въ конц концовъ, ловкій длецъ оказался самозванцемъ: и два факультета, и ордена оказались фантастическимъ подлогомъ, а диствительность доставила лишь справку о судимости за мошенничество, по которому, впрочемъ, онъ былъ оправданъ. Виленскій судъ приговорилъ его къ лишенію особыхъ правъ и ссылк въ Архангельскую губ. на 2 года {‘Р. Ж.’, 1894, No 111.}.

Надо думать, что на ‘обрусительной’ почв имютъ особую силу ‘вскія дамскія рекомендаціи’ и у Самойло оказались подражатели. Въ 1905 году въ газетахъ сообщалось, что ‘въ Варшав правитель канцеляріи оказался бглымъ каторжникомъ’. На это послдовало офиціальное опроверженіе г-на Варшавскаго губернатора, ген. Мартынова (6 авг. 1905 года, за No 3273), въ которомъ г. губернаторъ сообщаетъ, что бглымъ каторжникомъ оказался, ‘не правитель моей канцеляріи, а бывшій правитель Петроковскаго губернатора’ {‘Южная Россія’, 27 авг. 1905.}.

Въ 1901 году обнаружился на той же обрусительной почв самозванецъ Коссацкій, онъ тоже ‘по рекомендаціи одной дамы’ былъ опредленъ на службу, провелъ на служб много лтъ, при чемъ вс его бумаги оказались поддльными {‘Южн. Обозр.’ 27 окт. 1901 г. и ‘Русск. Вд.’ 23 окт. того же года.}.

Въ 1910 году князь Мещерскій разсказалъ любопытную исторію нкоего Л., правителя длъ одного виднаго петербургскаго учрежденія, который ревизовалъ другихъ, но въ то же время навлекъ ревизію собственными поступками какъ разъ того же рода, которые призванъ былъ искоренять. При этомъ возникли сомннія въ его самоличности, такъ какъ хотя онъ и служилъ 10 лтъ, но его документовъ въ вдомств не имлось. Они были замнены сильной протекціей… {‘Гражданинъ’. Цит. изъ ‘Совт. Слова’,11 окт. 1910.}

III.

Безкорыстное самозванство. Мой знакомый самозванный сыщикъ.

Въ громадномъ количеств такихъ случаевъ мы имемъ дло съ обманомъ, имющимъ въ виду корысть. Несомннно, однако, что объясненіе одной лишь корыстью далеко не исчерпываетъ явленія въ его сущности. Оно иметъ свою, боле сложную и при томъ двухстороннюю психологію.

Прежде всего есть самозванство, совершенно несвязанное съ вымогательствомъ. Въ Орл по Ситниковской ул. нсколько лтъ проживалъ, наиримръ, отставной полковникъ H. H. Ивановъ, постоянно ходившій въ военной тужурк съ георгіевской петлицей. Жизнь онъ велъ респектабельную, газеты получалъ черезъ первую полицейскую часть (привозилъ казакъ), умлъ держать себя, ‘очень мило платилъ деньги въ театрахъ и клубахъ’. Когда эта вполн приличная фигура появлялась на улицахъ, то военные чины и городовые почтительно отдавали честь. Къ этому ‘подполковникъ’ былъ очень требователенъ. Оказалось, что этотъ респектабельный военный господинъ до своей почетной отставки былъ… лакеемъ тульскаго предводителя дворянства {‘Нов. Вр.’, 9 февр. 1898.}!

Въ томъ же году въ Уф молодой человкъ въ форм акцизнаго контролера производилъ въ разныхъ мстахъ досмотры, при чемъ часто обращался къ содйствію полиціи. Оказался онъ тоже самозванцемъ, сыномъ виднаго въ служебной іерархіи лица, не нуждавшимся въ средствахъ. На вопросъ, что заставило его совершить преступленіе, онъ отвтилъ: ‘Нравится. Да у меня еще нсколько длъ у судебнаго слдователя въ Перми’ {‘Сам. Газ.’, 24 марта 1898.}.

Въ 1910 году деревенскій парень Смоковенко надлъ напаху, привсилъ маску (!) (дло было на Рождеств) и явился въ 12 часовъ въ село Разумовку (Черниг. губ.), заявивъ, что онъ стражникъ и агентъ сыскного отдленія (маска очевидно подчеркивала званіе тайнаго агента). Потребовавъ къ себ обходъ, онъ произвелъ во многихъ домахъ форменные обыски… Въ дйствіяхъ Смоковенко не было никакихъ признаковъ корысти, и присяжные его оправдали {‘Кіевскія Всти’, 22 окт. 1910.}. Въ гор. Таращ, Кіевской губ., въ сент. 1908 года появился ‘помощникъ инспектора конно-полицейской стражи’, одтый въ синюю куртку съ погонами и эксельбантами, съ нсколькими георгіями на груди. Онъ обревизовалъ книги отряда, осмотрлъ винтовки, одежду и т. д. и затмъ, съ большимъ знаніемъ дла и увлеченіемъ произвелъ манежную зду… Ни о какихъ посягательствахъ на взятки корреспондентъ не сообщаетъ. Арестованный за самозванство, онъ оказался бывшимъ земскимъ стражникомъ {‘Кіевскія Всти’, 6 сент. 1908.}. Онъ часто выполнялъ чужія команды, и ему захотлось хоть разъ покомандовать самому.

Всякій разъ. когда я думаю о побужденіяхъ этой злополучной и вредной самозванной мелкоты, стараюсь представить себ мотивы ‘присвоенія чужой личности’ — мн приходитъ на память одно, довольно близкое знакомство въ этой области.

Въ 1893 году въ Нижнемъ-Новгород въ мою комнату тихо вошелъ человкъ высокаго роста, худой и блдный, съ робко страдающимъ выраженіемъ срыхъ глазъ. Онъ былъ одтъ бдно, но съ видимымъ стараніемъ сохранить нкоторое приличіе, и, войдя, заговорилъ такъ тихо и застнчиво, что начала его рчи я не разслышалъ совершенно…

— Безъ мста 6 мсяцевъ… семейство… средствъ никакихъ-съ, все изъ сундука, да изъ сундука-съ… теперь ужъ и въ сундук ничего-съ. Вопли, знаете ли, невинныхъ младенцевъ положительно надрываютъ душу…

Это упоминаніе о невинныхъ младенцахъ, хотя и сдланное въ столь витіеватой форм,— отзывалось такой глубокой тоской, звучавшей въ голос и глядвшей изъ тусклыхъ, затуманенныхъ глазъ незнакомца,— что я съ невольнымъ участіемъ посмотрлъ на него, отрываясь отъ работы, которою былъ занятъ въ это время. Лицо просителя было довольно пріятно, хотя носило видимые слды какихъ-то не вполн обыкновенныхъ житейскихъ невзгодъ, а на лбу, надъ глазомъ обращала вниманіе глубокая впадина, рождавшая невольную идею объ удар тупымъ орудіемъ или о неудачномъ покушеніи на самоубійство посредствомъ выстрла въ упоръ. Онъ гд-то служилъ въ казенномъ учрежденіи, потомъ въ частномъ, пострадалъ ‘вслдствіе человческой злобы и собственно за правду’,— теперь бдствуетъ нестерпимо и не можетъ уже боле выносить воплей своего неповиннаго семейства.

Я далъ ему кое какую работу у себя на дому. Являлся онъ аккуратно, непремнно съ задняго хода, не позволяя себ прибгать къ звонку, робко и застнчиво раздвался въ кухн, прокрадывался затмъ въ отведенную для работы комнату какъ-то на цыпочкахъ, стараясь, чтобы его никто не замтилъ. Во всхъ его манерахъ сквозило желаніе — стушеваться, исчезнуть гд-нибудь въ уголк, вс его пріемы были проникнуты чмъ-то, что я не могу назвать иначе, какъ ‘стыдомъ собственнаго существованія’. Это совершенно особенное ощущеніе, которое, кажется, чаще всего наблюдается у насъ, русскихъ. Послдняя степень смиренія, если хотите, полное уничтоженіе собственной личности. Всякій разъ, когда я думаю о несчастномъ человк, дерзновенно принявшемъ на себя званіе царя Петра едоровича и потрясшемъ Россію смятеніемъ и ужасомъ,— я невольно вспоминаю о томъ, какъ тщательно этотъ человкъ, державшій въ своей рук громы и смерть — долженъ былъ скрывать отъ приближенныхъ свою спину, навсегда исполосованную кровавыми рубцами плетей во время прусскаго пехода…

Однако, возвращаюсь къ моему новому знакомому.

Выдающейся чертой его, которую я долженъ подчеркнуть особенно, являласъ чрезвычайная щепетильность и совстливость. Онъ просилъ у меня только работы, избгалъ просить денегъ, старался, даже когда я предлагалъ ему самъ, брать какъ можно меньше подъ будущую работу, и лишь въ самыхъ крайнихъ случаяхъ ршался, посл мучительныхъ колебаній — сказать о томъ, что младенцы сидятъ опять въ нетопленной квартир. Вообще, корыстныя черты, повидимому, совершенію отсутствовали въ его характер.

Работалъ онъ усидчиво и чрезвычайно добросовстно, но съ весьма незначительнымъ успхомъ. Проходя, бывало, по своему корридору, я видлъ порой въ стеклянную дверь его длинную и тощую флгуру съ головой, склоненной на лвое плечо, пока рука выводила красивыя строки. Такъ, должно быть, писалъ гоголевскій Акакій Акакіевичъ. Къ сожалнію, однако, всякое несовсмъ разборчивое слово моей рукописи принимало подъ его перомъ какія-то необыкновенныя, совершенно фантастическія окончанія, лишавшія самое слово всякаго смысла. Въ такихъ случаяхъ, онъ конфузился, извинялся и страдалъ безконечно, не смотря на то, что я безъ церемоніи зачеркивалъ ошибку и писалъ вверху нужиое окончаніе, успокаивая его писарскую щепетильность. Казаіось, онъ боялся хотя бы въ одной букв или знак препинанія проявить подобіе иниціативы.

Наконецъ, мн удалось устроить его на постоянную работу на завод, которымъ управлялъ одинъ изъ моихъ знакомыхъ. Мой знакомый былъ имъ доволенъ, сослуживцы тоже. Онъ былъ аккуратенъ, исполнителенъ, и только въ отношеніяхъ къ рабочимъ проявлялъ нкоторую излишнюю строгость и, пожалуй, держалъ себя слишкомъ высокомрно. При встрчахъ онъ уврялъ меня, что совершенно доволенъ. ‘И младенцы, знаете ли, отдохнули-съ!’ Приходилось врить на слово, и я былъ радъ видть довольнаго человка. Въ наше время это такая рдкость!

Но вотъ, въ Нижнемъ стали въ 1904 г. готовиться къ предстоящей выставк. Между прочимъ на одпой изъ нижегородекихъ улицъ появилась вывска ‘N-ское сыскное отдленіе’, и мстная газета стала сообщать о разныхъ, боле или мене ловкихъ открытіяхъ и подвигахъ мстныхъ Лекоковъ. Вслдствіе этого, а также и другихъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ столь явное выступленіе полицейскаго учрежденія ‘по образцу столицъ’, въ город стали говорить о немъ, оно стало до извстной степени ‘злобою дня’.

Въ одинъ прекрасный день я прочиталъ въ мстной газет, что въ одной изъ гостинницъ арестованъ полиціей господинъ, присвоившій себ званіе ‘тайнаго агента’. Произошло это при обстоятельствахъ довольно оригинальныхъ: потомственный дворянинъ И — въ,— писали въ газет,— подойдя къ столу, за которымъ сидли въ трактир гг. А., Б. и В., безъ всякой церемоніи налилъ себ изъ ихъ графина рюмку водки и выпилъ ее. Когда же удивленные собесдники спросили у него объ основаніяхъ столь смлаго посягательства, то ‘потомственный дворянинъ’ сталъ имъ грозить, называя себя агентомъ тайной полиціи. Неизвстно, чмъ бы кончилась эта сцена, и очень можетъ быть, что компанія признала бы себя удовлетворенной объясненіемъ, если бы, случайно, тутъ же не присутствовалъ настоящій агентъ, который арестовалъ самозванца.

Я сначала не обратилъ на эту замтку никакого вниманія. Но черезъ нсколько дней газета сообщила опять, что извстный уже читателямъ, ‘потомственный дворянинъ’ не унимается: онъ разъзжаетъ на лихачахъ, денегъ не платитъ, а при требованіи уплаты, ведетъ себя необыкновенно высокомрно, ссылаясь все на то же свое почетное званіе сыщика. Одно изъ такихъ приключскій коичилось нкоторымъ шумомъ на улиц, при чемъ городовой сначала сильно колебался въ своихъ поступкахъ, опасаясь затронуть могущественную особу, но въ конц концовъ дло все-таки завершилось протоколомъ и привлеченіемъ къ мировому за присвоеніе ‘ненадлежащаго званія’…

На рождеств ко мн явился опять мой скромный писецъ. Я подумалъ, что продолжительное ‘довольство’ вернуло ему самоуваженіе и что онъ явился ко мн въ качеств праздничнаго гостя съ визитомъ. Но уже со второго взгляда я убдился, что надъ нимъ что-то стряслось: углы губъ опять горько опустились къ низу, глаза робко бгали или сосредоточенно уставлялись въ пространство, вообще все въ немъ являло человка, вновь вступившаго на тропу бдствій и житейскихъ невзгодъ. Отозвавъ меня въ кабинетъ и тамъ упорно отказавшись принять предложенный ему стулъ, путаясь и сбиваясь, онъ сообщилъ мн, что опять бдствуетъ безъ мста, опять ‘несправедливо утсняемъ’ злыми людьми,— и опять не въ силахъ вынести вопли невинныхъ младенцевъ. Тутъ меня внезапно оснила горестная догадка:

— Это вы судились у мирового за самозванство?

— Я-съ,— потупился онъ, и краска залила его лицо, а впадина на лбу стала совсмъ багровой.— Только это совершенная, можно сказать, неправда. Поврьте-съ… несправедливо оклеветанъ…

Отъ моего знакомаго, которому онъ былъ рекомендованъ, я узналъ, что съ нкоторыхъ поръ мой protg сталъ пить, при чемъ держалъ себя очень назойливо и высокомрно, пьянымъ не только не скрывался, но лзъ на глаза заводскому начальству и начиналъ горделивые разговоры, такъ что, наконецъ, однажды его силой удалили изъ помщенія.

Новое поступленіе на службу оказалось посл этого невозможнымъ. Однако И — овъ не желалъ признать этой печальной истины, приходилъ въ контору, упирался, чуть не цлуя руки, потомъ подалъ жалобу за оскорбленіе его дворянской чести, потомъ опять приходилъ извиняться и во всхъ этихъ фазисахъ своего отчаяннаго настроенія угнеталъ и меня непрестанными посщеніями и просьбами о заступничеств (денегъ опять самъ не попросилъ ни разу). При этомъ порой въ его взгляд мерцали опять то стыдъ собственнаго существованія, то какое-то озлобленное и настойчивое высокомріе. И опять ‘вопли неповинныхъ младенцевъ’ видимо смертельной тоской угнетали его истоптанную и измотавшуюся душу… Потомъ я узналъ, что это уже не первый случай съ И — вымъ, что его жизнь въ Нижнемъ есть непрерывшія цпь бдствій, составленная изъ этихъ противоположныхъ звеньевъ: то полное уничиженіе, то внезапные подъемы, состоящіе изъ опьяненія спиртными напитками и еще боле — самозванственными фантазіями разныхъ видовъ и формъ.

Случайная встрча съ этимъ горемыкой объяснила мн до извстной степени психологію русскаго самозванства. Теперь, посл знакомства съ И — вымъ, для меня получаетъ особенное значеніе и его ‘стыдъ собственнаго существованія’, періоды его горькой жизни, и высокомрное отіюшеніе его къ рабочимъ, и многое, многое другое. Я невольно вспоминаю нервность и слезы злополучнаго Покровскаго-Карпухина, и то, что онъ выгелъ изъ воспитательнаго дома, ‘безъ всякаго происхожденія’, безъ всякихъ ‘правъ состоянія’, вспоминается мн и униженіе Ивана Александровича Хлестакова передъ Осипомъ и передъ слугой въ гостинниц, и поротая спина Емельки Пугачова, и то, что онъ бгалъ на Втку, чтобы пріобрсти себ ‘право приписки’, передъ тмъ, какъ заявить право на россійское царство, и скромное званіе темнаго послушника, даже разстриги, которое Гришка Отрепьевъ мняетъ на пестолъ Годунова. Страшная горечь, жгучая боль попранной личности приводитъ и несчастнаго Поприщина къ убжденію, что онъ никто иной, какъ искомый наслдникъ испанскаго престола. Такую же жгучую ‘боль личности’, затоптанной, униженной и оскорбленной, видимъ мы въ разсказ Достоевскаго ‘Двойникъ’,— гд эта личность, наконецъ, съ отчаянія, отъ нестерпимаго сознанія своей ничтожности, раздваивается, какъ бы распадается на дв половины: утснителя и гонителя съ одной стороны,— утсняемаго и гонимаго — съ другой… Нтъ, одними корыстными мотивами заурядныхъ мошенниковъ не исчерпывается явленіе, которое я пытаюсь здсь анализировать, и въ примрахъ, занесенныхъ въ газетную лтопись или на страницы исторіи, и въ цльныхъ образахъ, данныхъ намъ художниками,— проявляется одна и та же болзнь, глубокая и распространенная,— тяжкая болзнь ‘русской личности’, ищущей вншней опоры, легко отъ себя отршающейся и такъ жадно стремящейся къ чужимъ сильнымъ личностямъ и положеніямъ. Доведенная до послдней степени униженія, извдавшая всю жгучую горечь ‘стыда собственнаго существованія’, припертая къ стн самаго уже послдняго отчаянія,— тутъ-то именно душа россійскаго Поприщина внезапно отршается отъ себя, выскакиваетъ, какъ затравленная лисица въ сказк, изъ собственной шкуры. Еще недавно извивавшійся въ пыли, въ глубокомъ сознаніи собственнаго безсилія,— онъ вдругъ съ нкоторымъ даже удивленіемъ подымаетъ голову, сдвигаетъ брови и, гордо озирая окружающихъ, спрашиваетъ:

— Кто и по здшнему мсту! Вдомо ли вамъ, несчастнымъ, обреченнымъ на трепетъ, что я тотъ самый, передъ кмъ именно вы и повинны трепету!..

И посл этого судьба такого русскаго человка складывается уже въ зависимости отъ случайностей и вншнихъ обстоятельствъ. Бдняга Поприщинъ, какъ и герой Достоевскаго, попадаетъ въ сумасшедшую палату, растрига Отрепьевъ длаетъ карьеру, въ дйствительность которой, повидимому, могъ бы поврить только сумасшедшій, а затмъ падаетъ съ этой высоты на копья стрльцовъ. Емельянъ Пугачовъ скромно пробирается лсами съ польской Втки на Волгу, гд ему разршили приписаться къ дворцовой волости и пріобрсти такимъ образомъ ‘права крестьянскаго состоянія’. Но его какой-то рокъ сводитъ съ яицкими раскольниками на Иргиз. Между тмъ, на Яик незадолго до этого вольные казаки всмъ кругомъ валялись въ грязи передъ генераломъ Череповымъ, который, въ опьяненіи своей минутной ревизорской власти, приказалъ стрлять въ лежавшую толпу{Дубровинъ. ‘Все войско пало на землю, но Череповъ не отмнилъ приказанія стрлять… Когда драгуны выстрлили кверху, то Череповъ веллъ повторить залпъ, при чемъ трое убито, а шестеро ранены’ (‘Пугачовъ и его сообщники’, т. I, стр. 19).}. Казаки поднялись и сказали: ‘Кто мы! Вольные казаки! Мы изъ грязи сдлаемъ князя’ {Слова казака Мясникова, Зарубину.}. И, доставъ для Емельки штаны и рубаху,— посадили на коня,— и создалась мрачная Пугачовская самозванщина… Емелька, тщательно скрывая поротую спину, грозой пронесся по Яику, по уральскимъ предгорьямъ, разорилъ Казань, перекинулся пожаромъ черезъ Волгу… И всюду на его пути въ крпостной безличной сред — его самозванная личность вставала въ тысячахъ отраженій изъ крпостного праха, пока этотъ ураганъ не замеръ въ безлюдьи низовыхъ степей. Емелька, вмсто Москвы, попадаетъ въ клтку, гд его дразнятъ офицеры и сержанты съ привязанными косами, и гд онъ, бдный Поприщинъ такъ малодушно плачетъ и такъ глупо надется на прощеніе…

IV.

Самозванческая мелкота.

Да, разумется, теперь самозванство измельчало, и, конечно, это есть результатъ нкотораго подъема русской личности. Пугачовыхъ и Лжедимитріевъ длала среда, а среда теперь измниласъ. Паденіе крпостного права, потомъ земство, школа, газета и книга, наконецъ, хотлось бы думать,— подъемъ смиренной русской души, какъ результатъ новйшей, въ період реформъ, русской исторіи,— все это уже препятствуетъ грандіозно-дикому размаху, находившему просторъ въ безмолвной пустын дореформенной Россіи. Теперь россійскому самозванцу уже не потрясти всего государственнаго организма, его мечты размнялись, пошли враздробь. Но все же мелкіе черви самозванства точатъ еще нашу жизнь по всей поверхности, то и дло привлекая вниманіе и заставляя глубоко задуматься о причинахъ устойчивости этой чисто-русской болзни. Въ глубин дальнихъ уздовъ земледльческой полосы, не знающей отхожихъ промысловъ и потому боле отсталой,— живутъ и нын самыя фантастическія представленія о нашемъ государственномъ стро, не уступающія по своей нелпости дикимъ измышленіякъ извстнаго уже читателямъ деревенскаго мудреца Пети {См. предъидущій очеркъ: ‘Самозваицы духовпаго прозванія’.} о знаменіяхъ антихриста. Петя — даже въ самовар усматриваетъ явные признаки ‘антихристова пришествія’,— а простодушная деревня въ любой форменной фуражк или желтой пуговиц любого проходимца — готова усмотрть примты ‘власти’ и безропотно подчиниться любому ея требованію.

На почв юридическаго суеврія деревни орудуютъ самозванные землемры и адвокаты. По словамъ ‘Енисейскаго Листка’, напримръ, ссыльный Колумбйко распустилъ слухъ, что онъ братъ сенатора и потому исхлопатываетъ мужикамъ полное сложеніе податей. Въ виду этого на сход въ Усть-Кеми ршено собрать Колумбйк по 80 коп. съ души’ {‘Сам. Газ.’, 1895. No 165.}. ‘Въ Сорокскомъ узд,— писали ‘Одесскому Листку’ (1894 г., октябрь),— нкій З—ій, воспользовавшись замшательствомъ въ земельныхъ отношеніяхъ крестьянъ къ монастырю, перебралъ у мужиковъ свыше 2.000 рублей. При арестованіи его мужики оказали сопротивленіе, причемъ потребовалась помощъ войска…’Вмст съ нимъ арестовано около 20 поселянъ {‘Од. Листокъ’, ‘Волгарь’ 1894, окт.}.

Въ 1895 году въ сел Перекопскомъ, Самарск. губ., Николаевскаго узда., появился субъектъ, именовавшійся ‘адвокатомъ отъ Краснаго креста’ и уврявшій крестьянъ, что онъ посланъ Краснымъ крестомъ, чтобы защищать всхъ обижаемыхъ и оскорбляемыхъ. Оказалось, что это мщанинъ города Николаевска, по фамиліи Андреевъ. Онъ обращался однажды за пособіемъ въ Общество Краснаго креста и получилъ отказъ. Извщоніе объ отказ прислано на бланк со штемпелемъ Краснаго креста,— и вотъ, пишетъ корреспондентъ ‘Самарскаго Встника’, ‘Андреевъ блюдетъ этотъ бланкъ, какъ зницу ока, показывая его тмъ неграмотнымъ мужикамъ, которые дерзаютъ сомнваться, что онъ дйствительно посланъ отъ Краснаго креста. Разумется, при вид эффектнаго бланка, сомнніе исчезаетъ — и вотъ у воротъ Андреева стоитъ иной разъ больше мужицкихъ подводъ, чмъ въ ‘базарный день у больницы’. О дйствительныхъ познаніяхъ этого защитника угнетенныхъ можно судить потому, что жалобу, напр., на неправильную сдачу въ солдаты онъ настрочилъ… въ святйшій синодъ{‘Волгарь’, 1894, окт.}.

‘Въ сел Унаменкахъ (Семеновскаго у., Нижегородской губ.) случился пожаръ въ кабак. Причиной пожара молва считала поджогъ, произведенный конкуррентами кабатчика. И вотъ, въ село прибыла какая-то слдственная комиссія, торжественно открывшая здсь не слдственное, а прямо судебное засданіе. Собрали народъ, виновный былъ допрошенъ, немедленно подвергнутъ предварительному аресту и осужденъ въ каторгу на 20 лтъ. Народъ слушалъ и удивлялся быстрот и строгости приговора. Когда же судъ былъ конченъ, то судьи сняли съ себя фантастическіе доспхи — и все оказалось грубйшей шуткой. ‘Каково только было подсудимому,— спрашиваетъ корреспондентъ, и прибавляетъ:— я представляю себ его положеніе, воображаю ту обстановку, т условія, при которыхъ возможны подобные обманы, и мн становится грустно’ {‘Волгарь’, No 117, 1895 г.}.

Въ 1907 году въ Духовщин появился субъектъ въ форм чиновника и заявилъ, что мужики переплачиваютъ податей на три милліона рублей. Поэтому Царь батюшка жалуетъ своимъ мужикамъ (т.-е. вроятно удльнымъ?) по дв четверти ржи на душу., Квитанціи на полученіе изъ земской управы ‘царской ржи’ находятся у него и онъ выдаетъ ихъ по внесеніи 30 копекъ. Квитанціи брались наперебой… Вскор такой же ‘чиновникъ’ появился также въ Кубаровской волости, но тутъ онъ ‘былъ снисходительне’ и бралъ всего по 20 к. {‘Смол. В-къ’, 9 дек. 1907 г.}.

Въ 1905 г. въ Новоградъ-Волынскомъ узд въ дер. Суховоло явился тоже молодой человкъ въ форменной фуражк, приказалъ старост созватъ сходъ и, на сход объявилъ, что 15 мая будетъ общая разверстка земли, въ такомъ размр, чтобы хватило на каждую душу {‘Русск. Вд.’, 16 мая 1905 г.}.

Разумется, можно было впередъ предсказать, что введеніе института земскихъ начальниковъ не можетъ остаться безъ соотвтствующаго отраженія въ области самозванства, и дйствительно передо мной нсколько примровъ этого рода. Въ 1894 году Мелитополь и нкоторыя ого окрестности постилъ, по словамъ ‘Новостей дня’, нкій Хлестаковъ, заказавшій предварительно бланки земскаго начальника, съ которыми прежде всего отправился въ с. едоровку, гд сдлалъ ревизію въ сельскомъ правленіи{Съ этимъ самозванцемъ мы еще встртимся впослдствіи.}.

Въ томъ же году въ Симбирск господинъ въ красномъ околыш, именовавшій себя земскимъ начальникомъ Бабинцевымъ, заявилъ, что его обокрали на нароход. ‘Разумется, для г. земскаго начальника, да еще въ такомъ положеніи, сдлано было все необходимое’. Но впослдствіи оказалось, что неизвстный красный околышъ прикрываетъ забубенную головушку запасного поручика Карла-Георга-Теодора-Юлія фонъ-Терко, котораго, ‘для лучшаго удостовренія личности’, отправили въ Самару по этапу {‘Самарскій Встникъ’, No 180, 1894 г.}.

Въ 1895 году въ Мценском узд мнимый земскій начальникъ проявился во время свадебнаго торжества. Это былъ, повидидмому. человкъ добродушный. Въ бломъ кител и соломенной шляп, въ сопровожденіи трехъ такихъ же молодцовъ, онъ ходилъ по дернвн, что-то записывалъ въ книжку и всмъ мужикамъ общалъ награды. ‘Самозванецъ не догадался, однако, высчь хоть одного мужика, и попался въ руки полиціи’ — не безъ юмора прибавляетъ корреспондентъ {‘Орловскій Встникъ’, 1895. ‘Нижегор. Лист.’, No 337.}.

А вотъ случай, который, даже въ нашей жизни, насыщенной фантастическими курьезами всякаго рода, можетъ показаться совершенно невроятнымъ…

По Волг, ночью шелъ внизъ по теченію пароходъ, какъ вдругъ раздалась команда: ‘стопъ машина’, и пароходъ остановился. Къ нему пристала лодка съ тремя пассажирами. Лодка была ‘путейскаго вдомства’, въ ней находился майчный сторожъ (обязанность котораго слдить за маячными огнями, обставляющими фарватеръ) и два пассажира. Въ рукахъ одного изъ нихъ былъ красный фонарь. Маячный сторожъ усплъ шепнуть команд, что привезенные имъ два незлакомца — ‘тайные агенты’. Посл этого сторожъ отчалилъ и его лодочка исчезла въ темнот, а ‘тайные агенты’ вошли въ залъ І-го класса, куда къ нимъ немедленно явился комалдиръ парохода, предложившій закуску, чай и лучшую изъ каютъ І-го класса. Незнакомцы все это приняли благосклонно.

Командира парохода не смутило то обстоятельство, что оба ‘агента’ имютъ чрезвычайно непрезентабельный видъ. Наоборотъ, это лишь утвердило его въ мысли, что агенты именно тайные, имющіе особыя основанія скрывать свое настоящее званіе. Предполагалось, что они командированы, въ какихъ-то особо важныхъ видахъ, секретно проврить коммуникаціонные порядки на Волг. Не дозжая за 150 верстъ до Саратова,— агенты нашли нужнымъ оставить пароходъ, на которомъ хали съ такими удобствами, и перессть… на казенный. На этомъ казенномъ пароход (‘вроятно отданномъ въ ихъ распоряженіе’ — прибавляетъ корреспондентъ) они и прибыли въ Саратовъ. Все время, конечно, они не отказывали себ въ обильныхъ возліяніяхъ, и въ Саратовъ явились сильно на-весел. Это не помшало имъ ,,обревизовать’ какого-то путейскаго чина, и они уже намревались отправиться на казенномъ пароход дальше, но… тутъ вышла нкоторая непріятная случайность: ревизоры подрались и подняли такую возню, которая потребовала сторонняго вмшательства…

Драка привлекла на казенный пароходъ пристава 2-й части гор. Саратова, который, какъ человкъ не путейскаго вдомства и, значитъ, не подверженный ревизорскому гипнозу,— ‘сразу же’ опредлилъ, что эти оборванные драчуны простые самозванцы. Онъ подошелъ къ нимъ и зычно крикнулъ: ‘смир-р-но!’. Тогда старшій агентъ, оказавшійся отставнымъ солдатомъ, тотчасъ же вытянулся во фронтъ (вспомните злополучнаго Киселева-Королько!)… По проврк оказалось, что — ‘главный агентъ’ — просто на просто бглый солдатъ Гурійскаго полка, а его помощникъ — какой-то забулдыга-мщанинъ. Только тогда,— прибавляетъ корреспондентъ,— ‘всмъ стало ясно по физіономіи ‘главнаго агента’ и по его голымъ ногамъ (!), что онъ не могъ, быть истиннымъ ревизоромъ’.

Эта исторія появилась первоначально въ ‘Самарской Газет’. Затмъ ее перепечатало ‘Новое Время’ {См. ‘Новое Время’, 4 ноября 1892 г., No 6014.}, и наконецъ, посл того, какъ въ ‘Русскомъ Богатств’ появилась моя статья,— этотъ изумительный эпизодъ ‘изъ путейской жизни’ облетлъ чуть не вс газеты. Я ждалъ, что эта широкая огласка вызоветъ опроверженіе… Но опроверженія не послдовало. Путейское вдомство глубокимъ молчаньемъ подтвердило реальность повидимому совершенно фантастическаго эпизода.

Казалось бы званіе ‘сыщика’ по существу далеко не ‘почетное’. Но зависимость русскаго человка отъ внсудебныхъ расправъ всякаго рода длаетъ эту профессію очень вліятельнымъ факторомъ русской жизни и окружаетъ ее почти мистическимъ страхомъ. Въ тревожные 70-ые годы газеты отмчали появленіе цлыхъ самозванныхъ коммиссій, являвшихся съ формальными обысками и выемками, преимущественно въ богатыя семьи, посл чего исчезали порой довольно крупньгя суммы. Затмъ случаи этого рода стали рже, но все же мой знакомый И — овъ является далеко не единственнымъ въ своемъ род. Такъ, въ 1890 году даже въ первопрестольной Москв дйствовалъ нкто Дынниковъ, подходившій къ постовымъ городовымъ и требовавшій ихъ содйствія для внезапной проврки паспортовъ въ томъ или другомъ дом. Въ август его засталъ за этимъ занятіемъ околоточный, случайно узнавшій въ этомъ ‘тайномъ агент’ своего бывшаго школьнаго товарища, уже разъ судившагося за присвоеніе званія акцизнаго въ сумскомъ окружномъ суд (‘Русскія Вдомости’, 1890, No 272). Въ 1889 году по Нижегородской губ. разъзжали два самозванца, въ жандармской форм, подъ предлогомъ командировки по части ‘фальшивой монеты’. Въ нскольныхъ деревняхъ они произвели обыски при понятыхъ и отобрали у богатыхъ мужиковъ вс наличныя кредитки, общая вернуть ихъ посл проврки. Разумется, и деньги, и жандармы исчезли. И т. д. и т. д. Въ начал XX вка, по разнымъ условіямъ нашей современности, самозванство этого рода въ соединеніи съ провокаціей и экспропріаціями выросло въ такихъ размрахъ, что для отчета о немъ понадобилось бы особое изслдованіе.

‘Акцизная дятельность’ принадлежитъ повидимому къ роду занятій тоже довольно привлекательныхъ для самозванцевъ. Въ 1894 году, 17 мая, передъ городскимъ судьей гор. Самары предсталъ нкій отставной унтеръ-офицеръ Орловъ-Давыдовъ. Онъ разъзжалъ по разнымъ мстамъ, якобы сыскивая тайнымъ образомъ важныя преступленія, и, поселяя въ обывател тревогу таинственностію и неопредленностію своихъ полномочій, собиралъ, повидимому, дань натурой. Въ качеств сыщика онъ былъ уже въ Оренбург, гд усплъ ввести въ заблужденіе даже полицію.

Въ март 1894 г. ‘Кіевлянинъ’ сообщалъ о курьезныхъ подвигахъ нкоего крестьянина Б., который изготовилъ себ изъ дерева довольно внушительныхъ размровъ печать съ надписью ‘Тайный акцизный чиновникъ г. Сквиры’. Эту печать онъ приложилъ къ виду о своей личности, при чемъ имъ же самимъ была сфабрикована такая бумажонка: ‘Въ виду учрежденія тайныхъ акцизныхъ чиновниковъ съ цлью слдить за законною и правильною продажею питей и товаровъ въ лавкахъ, по надлежащимъ документамъ, выдано сіе NN, въ случа нарушенія кмъ-либо изъ торговцевъ законныхъ требованій, для привлеченія ихъ къ отвтственности’. Остальное, разумется, понятно {‘Волжскій В-къ’, 1894 г., No 88. }.

Въ 1899 году, съ Балту прибылъ прилично одтый господинъ въ фуражк вдомства министерства финансовъ и прямо съ вокзала отправился ревизовать мелочныя лавочки. Выдавая квитанціи о взысканіи сбора, онъ подписывался ‘Контролеръ-ревизоръ Тренчевскій’. Когда его арестовали (‘одному изъ торговцевъ онъ показался подозрительнымъ’), то онъ воскликнулъ:

— Ахъ,— всего только часъ удалось быть Хлестаковымъ!’ {‘Сынъ Отеч.’, 29 марта 1899 г.}.

Судебное вдомство. ‘Мировой судья Баранъ’.

Есть (увы!) также и самозванцы судебнаго вдомства. Такъ въ 1893 году сынъ отст. фельдфебеля Каширинъ, пришивъ къ своему пиджаку, самой обыкновенной формы, мдныя пуговицы отъ мундира ученика реальнаго училища и запасшись нсколькими бланками окружнаго суда (гд онъ прежде служилъ писцомъ), отправился, въ сопровожденіи самарскаго мщанина Василія Коновалова, на хуторъ крестьянина Бутырина объявлять послднему ршеніе самарскаго окружнаго суда по гражданскому иску къ нему нкоего Пудовкина. Каширинъ назвался членомъ суда Силецкимъ, Коноваловъ — его секретаремъ, при чемъ они предъявили и соотвтствующіе документы. Бутыринъ, пригласивъ ‘членовъ’ въ избу, предложилъ согрть самоварчикъ, но Силецкій потребовалъ ‘чего-нибудь погоряче’ и затмъ предложилъ Бутырину расписаться въ полученіи копіи, а чиновникамъ поднести благодарность. Бутыринъ не хотлъ было подписываться, но чиновникъ затопалъ ногами, и онъ подписался, что же касается благодарности, то злополучный Бутыринъ, какъ самъ говорилъ на суд, общалъ и вознамрился дать утромъ 50 рублей. Нкоторое сомнніе вызвала въ немъ небольшая величина печати на бумаг (бумага была припечатана двугривеннымъ), и онъ робко спросилъ:

— Что это, ваше высокопревосходительство, печать-то какая маленькая?

Членъ суда опять затопалъ ногами и сказалъ:

— Такая выросла, молчать! — но затмъ онъ снизошелъ до объясненія:

— Это судя по длу: къ большому длу большая и печать, а къ маленькому длу и нечать маленькая!

Но Бутырина продолжало томить сомнніе, которое на суд онъ формулировалъ слдующимъ простодушнымъ образомъ:

— Брало меня раздумье… Какъ же такъ: членъ, видится, не очень важный, а требуетъ столько водки и денегъ… да и печать маленькая.— Въ результат этихъ размышленій Бутыринъ пошелъ посовтоваться съ урядникомъ, который и арестовалъ обоихъ чиновниковъ. Хотя Каширинъ и утверждалъ, что ‘сдлали они все это для шутки и ради большаго гостепріимства со стороны Бутырина’, но самарскій окружный судъ приговорилъ обоихъ къ 8-мсячному тюремному заключенію {‘Сам. Газ.’ 1895, No 10.}.

Репортеръ ‘Самарской Газеты’ отмчаетъ, что въ томъ мст показаній обманутаго Бутырина, которое касалось большой и маленькой печати, въ публик и даже среди присяжныхъ раздался такой сильный смхъ, что предсдатель (вроятно, тоже съ трудомъ сохраняя серьезный видъ) прибгъ къ звонку и увщаніямъ. Однако, при этомъ невольно приходятъ въ голову вопросы: разв дло происходило не въ той самой Самар, мимо которой такъ еще недавно плыли по своей ‘тайной ревизіи’ два бглыхъ оборванца, въ лучшей кают перваго класса и даже на казенномъ пароход? Разв въ зал, на скамьяхъ присяжныхъ, даже за судейскимъ столомъ сидли не т же русскіе люди, которые не сегодня, такъ завтра очутятся въ такомъ же положеніи?

Вотъ напримръ въ ма того же года губернскій городъ Томскъ осчастливленъ посщеніемъ высокаго гостя, прокурора петербургской судебной палаты, князя Ширинскаго-Шихматова. Его сіятельство изволилъ слдовать отъ той же Самары, гд такъ смялись надъ Бутыринымъ, до Челябинска въ I класс, разумется, безплатно. Въ Челябинск начальникъ движенія Зап.-Сиб.-ж. дороги, инженеръ Павловскій опять выдалъ князю безплатный билетъ на проздъ до Омска, откуда уже онъ халъ съ какимъ-то еще инженеромъ до Кривощекова въ отдльномъ купэ. Въ Кривощеков князь жестоко распекъ мстную полицію въ лиц земскаго засдателя, посл чего безъ труда попалъ на казенный пароходъ, на которомъ благополучно прибылъ въ городъ Томскъ. Здсь, остановившись въ Европейской гостиниц, онъ немедленно же потребовалъ къ себ по телефону мстнаго полиціймейстера, собственно лишь затмъ, чтобы послдній не вздумалъ устраивать ему какія-нибудь торжественныя встрчи и не докладывалъ объ его прізд губернатору.

Нельзя не пожалть о томъ, что мстныя газеты очень скупятся на большія подробности, которыя, безъ сомннія, очень оживили бы это краткое и сухое изложеніе томскаго эпизода.

Теперь мы можемъ рисовать лишь въ воображеніи испуганную фигуру томскаго Сквозника-Дмухановскаго, ошеломленнаго неожидапнымъ появленіемъ такой важной особы.

Посл этого князь изволилъ постить университетъ, расписался въ книг почетныхъ постителей и принялъ годовой отчетъ. Затмъ онъ изволилъ быть на пожар за Истокомъ, гд далъ 5 рублей на чай ‘молодцамъ пожарнымъ’. Вообще князь велъ себя, какъ подобаетъ особ, пріхавшей въ даровомъ купэ 1-го класса и желающей сохранить почетное полу-инкогнито, пока… все это не закончилось въ тюрьм. Оказалось, что князь Ширинскій-Шихматовъ, пріхавшій въ Томскъ, не существуетъ. А существуетъ мщанинъ Александръ Мауринъ, получившій проходное свидтельство изъ Владиміра до Златоуста, куда онъ обязанъ былъ слдовать на жительство посл отбытія заключенія въ арестантскихъ ротахъ {‘Сиб. Листокъ’, No 40. ‘Русск. Вд.’, No 171.}. Мауринъ повидимому человкъ опытный, изучившій психологію русскаго человка даже на высшихъ ступеняхъ общественнаго положенія, и онъ ршилъ, что ‘князю Ширинскому-Шихматову’ предложатъ непремнно даровое купэ, на которое онъ иметъ такое же право, какъ и Александръ Мауринъ… И онъ не ошибся…

Въ 1893 году въ Бугульм появился ‘судебный слдователь’, требовавшій на базар отъ мужиковъ ‘раскрытія всего, что творится незаконнаго въ ихъ сел’ {‘Волгарь’, 3 апр. 1893 г.}. Въ 1897 году нкій Мирончукъ, съ сообщникомъ, одвшись въ форму министерства земледлія, объхали много мстъ Волынской губ., выдавая себя за ревизоровъ различныхъ вдомствъ, въ томъ числ и судебнаго {‘Волынь’, 31 іюня 1909 г.}. Въ 1907 году въ Ленкорани самозванный прокуроръ обыскалъ и обобралъ вс найденныя деньги у административно заключенныхъ въ участк крестьянъ {‘Встн. Волыни’, 11 янв. 1908 г.}. Но самое замчательное явленіе этого рода представляетъ дятельность крестьянина Августа Барана, въ теченіи мсяца безпрепятственно, хотя и самозванно исполнявшаго функціи мирового судьи!

Дло это возникло по заявленію дворянина Константина Борвицкаго, поданному 2 сентября 1896 г. приставу 3 стана Прилукскато узда, въ которомъ указывалосъ, что въ с. Туровк лакей помщицы Екатерины Фрицъ — Августъ Баранъ, объявилъ себя мировымъ судьей 8 участка, устроилъ въ экономическомъ флигел присутственную камеру, разбираетъ дла между рабочими и постановляетъ приговоры по указу Его Императорскаго Величества, которые вслдъ за объявленіемъ приводитъ къ немедленному исполненію, присуждая однихъ къ тлесному наказанію, а другихъ къ лишенію свободы. Полицейскимъ дознаніемъ заявленныя обстоятельства вполн подтвердились, и Августъ Баранъ былъ преданъ суду по обвиненію въ самовольномъ присвоеніи судебной власти, пользуясь которой онъ причинилъ истязаніе разнымъ лицамъ.

Это поразительное заявленіе г-на Борвицкаго вполн подтвердилось. Опрошенные на предварительномъ слдствіи многочисленные свидтели, изъ которыхъ большая часть еще сохраняла на тл слды приговоровъ самозваннаго судьи, удостоврили, что въ август 1896 года Баранъ устроилъ въ одномъ изъ флигелей экономическаго двора г-жи Фрицъ камеру и, объявивъ, что онъ занимаетъ должность мирового судьи 8 участка, приступилъ къ разбору длъ. Въ камер у него находился столъ съ письменными принадлежностями, какой-то толстой книгой и колокольчикъ, а на стн вислъ портретъ Государя Императора. Засданія происходили по вечерамъ отъ 10 до 12-ты часовъ. Стороны вызывались повстками, которыя писалъ по приказанію Барана мальчикъ Аанасій Паливода, а вручалъ ихъ рабочій Іосифъ Мищенко, называвшійся судебнымъ приставомъ. при явк вызываемыхъ Баранъ объявлялъ засданіе открытымъ и посл неистоваго трезвона колокольчикомъ приступалъ къ допросу потерпвшихъ, обвиняемыхъ и свидтелей, посл чего снималъ со стны портретъ Государя и, держа его въ рукахъ, объявлялъ приговоръ: по указу Его Императорскаго Величества я, мировой судья 8 участка, Прилукскаго узда, на основаніи 46—51 и 42 статьи приговорилъ такого-то или такую-то къ столькимъ-то ударамъ розогъ, или къ аресту, или къ тому и другому. Розги онъ обыкновенно назначалъ отъ 25 до 40 ударовъ, арестъ опредлялся отъ 3 до 7 дней и помщеніемъ для арестуемыхъ служилъ ледникъ, называвшійся ‘холодной’, но иногда осужденные приговаривались къ тюремному заключенію и тогда ихъ запирали въ погребъ.

Приговоры приводились въ исполненіе немедленно, и для исполненія ихъ назначены были экономическіе рабочіе Ефимъ Мирошкинъ и Акимъ Маляръ, которые носили названіе ‘катовъ’. Если кто изъ вызываемыхъ къ судь не шелъ добровольно, тхъ тащилъ силою Ефимъ Мирошкинъ, а если кто изъ осужденныхъ сопротивлялся и не желалъ подчиниться приговору, тому связывали руки и ноги и скли или запирали подъ арестъ.

Все это свидтели подтвердили и на суд. Такъ Кириллъ Руденко, казакъ 25 лтъ отъ роду, получивъ отъ ‘судьи’ повстку явиться свидтелемъ по какому-то длу, не явился къ означенному сроку, тогда Баранъ вызвалъ его повсткой вторично уже какъ обвиняемаго, и приговорилъ къ 20 поклонамъ ‘съ крючкомъ’ (приговоренный къ этому виду наказанія долженъ былъ длать поклоны, принодымая каждый раз правую ногу кверху). Когда же Руденко заявилъ намреніе обжаловать приговоръ, то Баранъ постановилъ второй приговоръ, которымъ присудилъ обвиняемаго ‘за дерзкое поведеніе’ къ 45 розгамъ и къ десятидневному аресту, что и было, не смотря на сопротивленіе осужденнаго, тутъ же приведено въ исполненіе.

На вопросы многочисленнымъ жертвамъ этого соломонова правосудія, отчего они не жаловались,— потерпвшіе объясняли, что боялись Барана, который пользовался въ экономіи большою властью и длалъ все, что хотлъ,— самъ управляющій былъ отъ него въ зависимости. То же подтвердилъ и заявитель о преступленіи дворянинъ Борвицкій, служившій въ экономіи приказчикомъ, на протестъ его противъ творимыхъ Бараномъ безобразій владлица объянила, что не его дло вмшиваться, и пригрозила ‘холодной’.

Подсудимый — сорокапятилтній ‘красавецъ мужчина’ геркулесовскаго сложенія. На вопросъ предсдателя о род занятій отвтилъ: ‘служу лакеемъ’, но держитъ себя по джентльмэнски, отвтамъ предпосылаетъ: ‘считаю долгомъ заявить’, а вопросы свидтелю предлагаетъ въ самой деликатной форм: ‘позвольте васъ спросить’, ‘не изволите ли припомнить’.

Присяжные были исключительно крестьяне и казаки. А простой русскій человкъ вообще не достаточно чутокъ къ личному достоинству и за лишнимъ случаемъ оскорбленія и даже истязанія не гонится. Августъ Баранъ признанъ виновнымъ лишь въ присвоеніи судейскаго званія, и лубенскій окр. судъ приговорилъ его къ 4 мсяцамъ тюрьмы {‘Сам. Газ.’, 5 ноября 1897 г.}.

VI.

Врачи, инженеры. Школьные ревизоры. Люди экстраординарныхъ званій. Самозванки-женщины.

Значительный контингентъ самозванцевъ даетъ, какъ это ни странно, профессія врачей. Повидимому власть надъ здоровьемъ человка и ученый авторитетъ влечетъ людей, склонныхъ къ знахарству. Но пожалуй самое значительное количество случаевъ самозванства (если не считать тайной и явной полиціи въ послдніе годы) выпадаетъ на долю профессіи инженерной. Есть, повидимому, какія-то традиціонныя стороны въ дятельности казенныхъ путейцевъ всякаго рода, о которыхъ говорилъ еще Щедринъ, и которыя съ одной стороны влекутъ къ ней господъ ‘ревизоровъ’, съ другой подготовляютъ этимъ ‘ревизорамъ’ почву нкоторой робости и доврія, доходящаго до… феерической ‘волжской ревизіи’.

Уже въ самый послдній годъ цлый рядъ гг. самозванныхъ инженеровъ появляется въ разныхъ мстахъ. Въ 1901 году въ Рыбинск дйствовалъ инженеръ Горчаковъ, назвалъ себя ‘начальникомъ 6-й дистанціи по постройк С.-Петербургско-Вятской ж. д.’ и тотчасъ же заказалъ себ штемпелей разныхъ начальствующихъ лицъ {‘Св. Край’, 10 ноября 1901 г.}. Въ томъ же году на Берестовскихъ копяхъ и въ другихъ мстахъ рудной полосы производилъ ревизію самозванный ‘членъ горнаго управленія южной Россіи’ {‘Приаз. Край’, 15 іюня 1901 г.}. Въ навигацію 1903 года на волжскихъ пароходахъ орудовалъ ‘таксаторъ-техникъ министерства путей сообщенія Д. В. Притвицъ’. Всюду его встрчали съ подобающимъ почетомъ, но погубила его ‘неаккуратность’ въ уплат по счетамъ. На пароход ‘Григорій’ вмсто уплаты онъ написалъ: ‘настоящій счетъ на сумму 6 p. 35 коп. утверждаю’, и предложилъ получить деньги въ ‘казанской контор пароходства бр. Каменскихъ’. Оффиціантъ оказался настойчиве обыкновеннаго и… техника путей сообщенія арестовали {‘Нижег. Л.’, 10 сент. 1903 г.}.

Самозванные инженеры — народъ по большей части молодой, довольно блестящій, умющій пустить пыль въ глаза, имющій успхъ въ обществ, особенно у дамъ. Къ обаянію ревизорскаго званія они прибавляютъ еще обаяніе какого-нибудь громкаго имени (фонъ-Роопъ, Горчаковъ, Реймерсъ). Апломбъ и ‘свтскія манеры’ открываютъ имъ легкій кредитъ. О своемъ прізд они предварительно даютъ телеграммы (‘приготовить отдльный вагонъ І-го класса’). На станціи являются въ сопровожденіи дамъ, ведутъ себя очень развязно и заявляютъ о томъ, что они ‘въ дорог поиздержались’, съ такимъ безпечно величавымъ видомъ, что какой-нибудь начальникъ стаиціи торопливо собираетъ 50 рублей и подаетъ ихъ съ извиненінмъ, что ‘больше денегъ въ касс нтъ’ {‘Гол. Волыни’, 25 февр. 1901 г. Похожденія самозв. Михайлова. }. Порой такой инжеперъ возбуждаетъ среди дамскаго общества матримоніальныя надежды и даже готовъ, при случа, вступать въ законные браки. Такъ, мщанинъ Загорянскій, получившій образованіе въ какой-то заводской школ, отлично разыгралъ роль горнаго инженера (Реймерса) и свтскаго льва. Впослдствіи спеціалисты удивлялись тому, какъ онъ ловко умлъ въ ихъ сред маскировать отсутствіе спеціальныхъ знаній. Его дятельность охватила обширный районъ: Саратовъ, Пермь, Казань, Варшава… Кончилось дло тмъ, что инженеръ Реймерсъ женился на молодой невст съ приданымъ, тогда какъ мщанинъ Загорянскій былъ уже женатъ {‘Ниж. Лист.’, 29 дек. 1904 г.}.

Мы минуемъ еще много случаевъ этого рода. Скромныя земскія школы посщаютъ гг. самозванные инспектора народныхъ училищъ, церковно-приходскія — чиновники святйшаго синода (а иной разъ, какъ мы видли, даже юродивые ревизоры-странники). На волостныя правленія длаютъ набги ревизоры, опустошающіе кассы на томъ основаніи, что старшины обязаны ‘немедленно’ сдавать наличность въ казначейства. Преклоненіе передъ титуломъ и громкой фамиліей вызываетъ цлыя тучи разныхъ молодыхъ людей, выманивающихъ съ большимъ апломбомъ деньги у легковрной толпы. На этой почв создаются цлыя карьеры и порой настоящія знаменитости (врод корнета Савина). Есть самозванцы, спеціальность которыхъ — патріотизмъ, религіозность и благотворительность. Такихъ воистину тьма. Мы упомянемъ здсь о яркой фигур самозваннаго его превосходительства, благотворительнаго генерала Дудышкина, друга Грингмута, protg ‘патріотической’ Москвы, который въ теченіе 15 лтъ, поощряемый рекламными статьями ‘Моск. Вдомостей’, разъзжалъ по Москв въ карет съ гербами, принималъ въ Скерневицахъ ‘чествованія’, отъ 38 Тобольскаго полка и собиралъ обильныя пожертвованія на патріотическія и религіозныя цли. 25 янв. 1906 г. коллежскій регистраторъ Дудышкинъ приговоренъ (за примненіемъ манифеста) къ лишенію правъ и тюремному заключенію на 5 мсяцевъ и 10 дней {‘Русь’, 27 янв. 1906 г.}.

Порой ‘присваиваеныя’ званія носятъ совсмъ фантастическій характеръ: въ 1903 году въ Гродн и Ковн ‘наводилъ страхъ на обывателей’ чиновникъ 5-го разряда петерб. почтамта, сынъ городового ковенской полиціи, именовавшій себя ‘фельдъ-егеремъ, командированнымъ въ Лазенковскій дворецъ’ {‘Св. Край’, 24 ноября 1903 г.}. Взимаютъ дани съ обывательскаго легковрія даже ‘секретари румынскаго посольства’ {‘Ниж. Лист.’, 3 дек. 1897 г. } и ‘принцы Орлеанскіе’… А въ 1899 году близъ Чимкента появился человкъ съ титуломъ уже совершенно фантастическимъ. Это былъ якобы ‘крестникъ Государя Императора’, подписывавшійся такъ: ‘Его Императорское Высочество, тютюлярный совтникъ, полный генералъ Илья Николаевичъ Рожковъ’. Онъ оказался… китайцемъ {‘Сам. Газ.’, 1899 г., No 107.}!..

Намъ остается еще упомянуть о сравнительно рдкихъ случаяхъ, гд самозванками являются женщины. Прежде всего есть нсколько случаевъ специфически женскаго самозванства — ‘присвоеніе непринадлежащаго пола’. Женщина принимаетъ званіе мужчины, какъ преимущество и своего рода привилегію. Вотъ одинъ примръ этого рода, оглашенный ‘Петерб. Вдомостями’ въ 1895 году, въ корреспонденціи изъ Тамбова: Въ мстномъ уздномъ създ предстала передъ судомъ 22-хъ-лтняя красивая женщина-крестьянка… Судьба ея — типичная судьба милліоновъ. 18-ти лтъ она была выдана замужъ за богатаго крестьянина, ни физически, ни нравственно не годнаго къ супружеской жизни, и жила съ нимъ 4 года, перенося отъ него и его семьи всевозможныя издвательства и притсненія. Она много разъ просила дать ей отдльный паспортъ и, наконецъ, убжала, переодвшись въ мужское платье, чтобы обмануть розыски. Посл этого она занимается мужскими работами, здитъ верхомъ, носитъ имя Максимки. Чтобы еще лучше разыграть свою роль, она затваетъ даже сватовство въ дер. Ольшанк. Но боязнь быть узнанной преслдуетъ ее неотступно. Тогда, узнавъ, что нкоторыя уголовныя преступленія даютъ (увы! только другой сторон) поводъ для расторженія: брака, злополучная самозванка совершаетъ кражу, съ цлью попасть въ тюрьму. Для этого она угоняетъ изъ деревни Ольшанки лошадь и продаетъ ее на ближнемъ базар за демонстративно дешевую цну, при первыхъ же вопросахъ сознается въ краж и проситъ отвести ее въ тюркму. Къ великому ея разочарованію създъ призналъ ее по суду оправданной, разрушивъ такимъ образомъ ея надежды на два непринадлежащихъ ей званія: во 1-хъ, званіе мужчины, во 2-хъ, арестантки, лишенной правъ состоянія! Да, горькая это доля, доля женщины въ русской деревн.

Такихъ случаевъ мелькнуло нсколько. Въ одномъ изъ нихъ, имвшемъ мсто въ Полтав, двушка, переодтая мужчиной, принадлежала къ семь, вообще склонной къ самозванству. Братъ ея, нкто Р — ій, пріобрлъ нкоторую извстность. Онъ именовался то ‘военнымъ врачомъ’, то профессоромъ Казанскаго университета, то (даже!) сыномъ эмира Бухарскаго {‘Нижег. Лист.’, 31 окт. 1910 г.}!

Изрдка, правда, попадаются случаи корыстнаго самозванства простйшаго рода, въ которыхъ тоже замшаны женщины, но такіе случаи рдки. Женщина въ самозванств является чаще всего въ качеств жертвы, а если играетъ въ немъ активную ролъ, то предпочитаетъ область религіозную: мы видли примры самозванныхъ пророчицъ и богородицъ, но почти не встрчали высокихъ персонъ или хотя бы ‘самозванныхъ женъ важныхъ чиновниковъ’, которыя бы пользовались высокимъ званіемъ въ цляхъ корысти или власти.

VII.

Раменскій, замчательнйшій изъ современныхъ самозванцевъ.

Теперь еще одно послднее сказаніе о талантливйшемъ представител этой россійской профессіи, обревизовавшемъ въ разное время дв губерніи и безчисленное количество учрежденій, и мы можемъ подвести итоги нашей разнообразной коллекціи.

Передъ нами — молодой человкъ лтъ 30, изящный, красивый, съ прекрасными манерами. По словамъ одного изъ корреспондентовъ, онъ отлично говоритъ на нсколькихъ европейскихъ языкахъ и даже на нкоторыхъ азіятскихъ. Въ одномъ отчет онъ называется студентомъ, но вообще первоначальная его біографія не выяснена, по крайпей мр въ тхъ источникахъ, которыми я располагаю. Конецъ 1893 и начало 1894 года застаетъ этого изящнаго молодого человка въ самомъ бдственномъ положеніи на дорог изъ Симферополя къ Мелитополю. Онъ бредетъ пшкомъ, увязая то въ грязи, то въ снгу. У него уже есть прошлое: судился въ Севастопол, подлежалъ суду въ Полтав, извстенъ публик, читающей газеты, тмъ, что произвелъ ревизію Лозово-Севастопольской, Екатерининской, Фастовской и Ростово-Владикавказской жел. дорогъ подъ именемъ товарища-директора медицинскаго департамента г. Шевича, затмъ ревизовалъ съ неменьшимъ успхомъ карантины Чернаго моря, затмъ тщательно осмотрлъ сахарные заводы чуть ли не пяти губерній южнаго края, ревизовалъ монастыри Харьковской и Черниговской епархій подъ именемъ товарища-прокурора святйшаго синода, а также конные заводы Бессарабской губерніи, еще подъ чьимъ-то именемъ. Теперь, посл столь обширной и, какъ онъ утверждалъ впослдствіи, даже не безполезной дятельности,— молодой человкъ готовится къ новымъ трудамъ.

Въ Мелитопол, безъ денегъ и знакомства, онъ прежде всего отправляется въ 2 типографіи, гд, подъ предлогомъ будущаго заказа, получаетъ образцы бланковъ земскаго начальника и еще разныхъ учрежденій, въ томъ числ даже общества взаимнаго кредита. Съ этими бланками онъ чувствуетъ себя уже совершенно вооруженнымъ, нанимаетъ лошадей и отправляется въ уздъ.

Пріхавъ въ село Шульговку, онъ выдаетъ извозчику, вмсто платы, талонъ на бланк общества взаимнаго кредита. Вытребовавъ затмъ къ себ сельскія власти, онъ называетъ себя членомъ губернскаго правленія гр. Толстымъ, очень сердится, ревизуетъ книги, приказываетъ величать себя сіятельствомъ и требуетъ на-завтра четверку лучшихъ лошадей. Ночь онъ провелъ у священника, очаровалъ его своей веселостью и любезнымъ обхожденіемъ, а на утро отправился въ с. едоровку, предварительно запасшись прекрасной шубой хозяина, такъ какъ было довольно холодно.

По дорог онъ остановился на Тащенакскихъ хуторахъ, гд открылъ свою главную квартиру и откуда длалъ весьма доходныя экскурсіи по окрестнымъ помщикамъ-нмцамъ. Онъ осчастливилъ своимъ посщеніемъ и г. Шредера, и г. Фризена, и г. Реймера, и г. Мартинса. Здсь онъ — чиновникъ губернскаго правленія, разъзжающій для сбора новаго ‘дополнительнаго сбора’ за рабочихъ, установленнаго въ размр 1 р. 80 к. съ человка, и, кром того, обязанъ таюке собрать штрафныя деньги по 7 рублей, за отсутствіе у нанимателей ‘новыхъ договорныхъ листковъ’. Общій результатъ объзда гг. землевладльцевъ нмецкаго происхожденія въ этой мстности достигъ цифры въ 310 рублей. Кром того, въ экономіи г. Шредера онъ узналъ о существованіи учителя штундиста, котораго приказалъ ‘удалить въ 24 часа и предать въ руки жандармской власти’. Только полное отсутствіе полицейскихъ заставило его отсрочить грозную мру впредь до присылки изъ города ‘особаго предписанія’. За то поселянамъ-собственникамъ, какъ людямъ вполн благонамреннымъ, онъ счелъ возможнымъ выдать на бланкахъ горадской управы ‘вчные паспорты’, подписавъ ихъ: ‘за голову — графъ Толстой’. Ямщикъ опять получилъ щедрую плату талонами на бланкахъ взаимнаго кредита, посл чего, на четверк съ колокольчикомъ, въ поповской теплой шуб, строгое несправедливое начальство прослдовало съ Тащенакскихъ хуторовъ въ с. едоровку.

Здсь послдовала новая строжайшая ревизія, и староста попалъ подъ арестъ за разныя упущенія, въ томъ числ за держаніе у себя общественныхъ денегъ, свыше 200 руб. Поправляя этотъ безпорядокъ, графъ Толстой оставилъ въ волостномъ правленіи только 20 p., а остальные изволилъ принять на храненіе лично… Новый талонъ отъ общества взаимнаго кредита, новая четверка лошадей, и графъ направляется въ новую деревню, носящую многознаменательное и заманчивое имя: елобода ‘Терпніе’. Однако, по дорог къ этому ‘Терпнію’, въ припадк благоразумія и довольный результатный первой ревизіи, графъ Толстой ршаетъ не искушать боле судьбу въ этихъ мстахъ и сворачиваетъ къ ближайшей станціи жел. дороги. Пассажирскаго позда ждать долго, но это не бда. Здсь онъ уже врачъ, а врачамъ можно здить и на товарныхъ. Молодой человкъ исчезаетъ съ ближайшимъ товарнымъ поздомъ.

Когда же, долгое время спустя, къ станціи пріхали, по слдамъ графа-ревизора, полицейскія власти Мелитопольскаго узда, то они нашли лишь, невдалек отъ полотна жел. дороги, связку еще не использованныхъ бланковъ (не исключая и общества взаимнаго кредита), а также строгое предписаніе объ арест тащенакскаго учителя, за подписью: ‘Чиновникъ губернскаго правленія графъ Толстой’. Самъ же самозванецъ въ это время уже ‘перекинулся’ въ Астраханскую губернію, гд открылъ кампанію съ новыми силами.

Въ предлахъ этой губерніи появляется нкто, именующій себя графомъ Гендриковымъ. Онъ выдаетъ себя то ревизоромъ, то ‘экстренно командированной высокой особой для закупки киргизскихъ лошадей’. Его престижъ поддерживается непрестанно на должной высот, во 1-хъ, строгостью по отношенію къ мелкимъ ‘властямъ’, во 2-хъ, пріемомъ прошеній и резолюціями на нихъ, по еще боле великолпными барскими манерами. Было, между прочимъ, замчено, что прозжій графъ въ дорог умывается одеколономъ. Какому-то уряднику и даже становому графъ милостиво разршилъ шестимсячный отпускъ, другого обласкалъ и общалъ повысить въ должности. Одинъ изъ случайныхъ спутниковъ самозванца былъ введенъ въ недоумніе столь широкими предлами власти. На это, однако, графъ таинственно замтилъ собесднику, что, въ сущности, онъ детъ управлять губерніей (такъ какъ настоящій губернаторъ уже не вернется), но пока считаетъ излишнимъ открываться,— чтобы такимъ образомъ лучше ознакомиться съ состояніемъ ‘ввреннаго ему края’. Спутникъ, какъ оказалось впослдствіи, все-таки продолжалъ колебаться,— но тутъ ему пришлось встртиться съ недоумніемъ уже съ другой стороны: передъ графомъ, дйствительно, все трепетало, графа, дйствительно, встрчали въ селахъ чуть не съ колокольнымъ звономъ. ‘Даже по прізд въ города,— мста, какъ можно было думать, лучше укрпленныя противъ самозванца,— графъ на глазахъ у сомнвающагося — оставался окруженнымъ тмъ же почетомъ’ {‘Волжскій Встникъ’, 1894, No 85.}.

16 марта самозванецъ появился въ Черномъ-Яру. Въ его подорожной значилось уже, что онъ ‘гофмейстеръ двора Его Императорскаго Величества графъ Владиміръ Владиміровичъ Гендриковъ’. ‘Само собою разумется,— говоритъ корреспондентъ ‘Волжскаго Встника’, у котораго мы заимствуемъ нижеслдующій эпизодъ {‘Волгарь’, 3 апр. 1891, No 76.},— что появленіе такой ‘особы’ въ захолустномъ Черномъ-Яр вызвало цлую сенсацію’, и черноярскій исправникъ, по заведенному порядку, тотчасъ же извстилъ о предстоящемъ прозд исправника енотаевскаго, который и приготовился къ подобающей встрч. Графъ любезно принимаетъ приглашеніе ужинать въ дом исправника. За ужиномъ его сіятельство не удержался и сталъ нсколько заговариваться. И точь въ точь, какъ у Гоголя,— въ голов г. исправника страхъ борется съ сомнніемъ: если тутъ хоть половина правды,— и то Господи помилуй! Исправникъ ршается проводить графа Гендрикова до Астрахани, гд очередь для мучительныхъ сомнній падаетъ на долю астраханскаго полиціймейстера.

Въ Астрахани ршились спросить у графа видъ. Самозванецъ пытался сначала ограничиться подорожной на имя ‘гофмейстера двора Его Императорскаго Величества графа Гендрикова’. Когда, однако, приставъ, но порученію полиціймейстерa, ршился настойчиво потребовать самый паспортъ (представляю себ въ это время душевное настроеніе г-на пристава),— то ласпортъ былъ предъявленъ. По странному недоразумнію, въ немъ графъ Гендриковъ именовался ‘отставнымъ штабъ-ротмистромъ графомъ Алексемъ Алексевичемъ Толстымъ’. Не смотря на столь недвусмысленные признаки самозванства,— задержать важмую особу не ршаются: пошли запросы въ Симферополь и другія мста, а самозванецъ усплъ еще разъ скрыться {‘Волгарь’, 1891, No 76.}. Я очень хорошо помню глубокій интересъ, который онъ возбуждалъ въ это время въ поволжской пресс. Появится, обревизуетъ, удетъ. Власти спохватываются, а самозванецъ уже въ другомъ мст, опять ревизуетъ, опять пушитъ и опять взимаетъ ‘въ установленномъ порядк’. Я помню, какъ, посл ревизіи въ какомъ-то небольшомъ город, кажется, Черномъ-Яру,— повстный въ Поволжьи фельетонистъ, г. Миролюбовъ, писалъ: ‘есть основаніе предполагать, что самозванецъ, преслдуемый по пятамъ, перебросился за Волгу и кинулся къ Узенямъ’… Пристава Книшинъ и Кожеловскій нагнали его гд-то въ узд.

Судили самозванца въ Симферопол. вроятно, по мсту совершенія первыхъ подвиговъ, изъ которыхъ мы здсь не перечислили и половины. Онъ призналь себя виновнымъ во всемъ, но, тмъ не мене, просилъ произвести судебное слдствіе, вроятно, въ интересахъ исторической точности. Передъ судомъ прошелъ длый рядъ потерпвшихъ: ‘должностныя лица, деревенскіе грамотеи, писаря, священники, типографы, нмцы-помщики. Бс они,— восклицаетъ корреспондентъ ‘Волгаря’,— дали себя одурачить молодому человку, у котораго не оказалось даже вида на жительство’.

Теперь они развернули передъ судомъ, изумляясь сами, обычную картину россійскаго ослпленія передъ фантомомъ ‘сильной власти’. Тащенакскій почто-содержатель показалъ, что, когда онъ потребовалъ прогонный листъ, то графъ обругалъ его,— посл чего онъ, разумется, успокоился: вдь совершенно такъ же ругали его и самыя настоящія власти. Впрочемъ, на-сей разъ графъ смилостивились, ‘снисходя къ его бдственному положенію’, и общали тысячу рублей на обзаведеніе хорошими лошадьми.

— И далъ вамъ деньги? — сирашиваетъ товарищъ прокурора.

— Талонъ выдали на бланк общества взаимнаго кредита и сказали: зжай въ общественный банкъ, тамъ получишь деньги._

— Показали вы этотъ талонъ въ банк?

Свидтель (со вздохомъ):

— Показывалъ.

— А говорилъ вамъ графъ: ‘Я Толстой, хоть и тонкій’?

— Говорили-съ, а я отвчаю: ‘Ничего, ваше сіятельство, вы еще молоды, погодя растолстете’.

Изъ свидтелей землевладльцевъ одинъ только ничего не заплатилъ графу, послдній угрожалъ, называлъ себя даже вице-губернаторомъ, но герой устоялъ. Впрочемъ, онъ былъ нмецъ, и имя его Гомеръ.

Многіе предъявили выданные имъ графомъ боле или мене удобные и льготные документы, оригинальный текстъ которыхъ ране не обратилъ ничьего вниманія. Вотъ одинъ изъ нихъ: ‘Дано сіе Василію Ивановичу Мартенсу отъ купеческой городской управы въ томъ, что ему, Мартенсу, изъ менонитовъ, разршастся проживать всюду, гд евреямъ жить дозводено. За голову — графъ Толстой’.

Свое послднее слово къ присяжнымъ подсудимый, по словамъ отчетовъ, произнесъ тихо, кратко и плавно. Онъ говорилъ о томъ, что выстрадалъ въ одиночномъ заключеніи, какъ онъ пробирался пшкомъ изъ Симферополя, какъ при этомъ бдствовалъ… ‘Я продалъ кольцо — говорилъ онъ не безъ драматизма…— Вы догадываетесь, что это кольцо было обручальное’. ‘Одинокій, оторванный отъ близкихъ и роднихъ, безпомощный, усталый, тутъ-то я вспомнилъ, господа присяжные, о существованіи въ мелитопольскомъ узд упомянутыхъ землевладльцевъ-нмцевъ… Что значитъ для нихъ эти нсколько рублей’ {‘Волгарь’, 1894, No 98.}…

Газеты очень сурово характеризовали злополучнаго ревизора. Его рчь на суд репортеры снабдили язвительными комментаріями, его душевныя свойства они рисуютъ самыми мрачными красками, каждую его неудачу въ трудной борьб съ очнувшейся полиціей сопровождаютъ восклицаніями удовольствія. Гг. судебные репортеры вообще — народъ скептическій и строгій. ‘Разсказываютъ еще,— пишетъ одинъ изъ нихъ,— что ‘графъ’ ссылается будто бы на свою болзнь — манію величія, находящую на него отъ времени до времени. Болзнь же,— иронически прибавляетъ репортеръ,— и есть причина всего настряпаннаго имъ. Такъ, во время постившаго меня болзненнаго припадка,— говорилъ будто бы ‘графъ’,— я и обревизовалъ севастопольскую желзную дорогу. Хотя я и былъ накрытъ, но нтъ худа безъ добра: посл моей ревизіи назначили настоящую и открыли много злоупотребленій. Вотъ теперъ моя болзнь прошла, и я уже не чувствую себя ни графомъ, ни гофмейстеромъ, ни ревизоромъ, а тмъ, что я есть’. ‘Не мудрено почувствовать это,— язвительно комментируетъ авторъ прекрасной, впрочемъ, и очень обстоятельной корреспонденціи,— такъ какъ мнимый графъ переведенъ уже изъ камеры въ тюрьму’.

‘Присяжные признали его виновнымъ, приговоромъ суда сынъ надворнаго совтника Владиміръ Владиміровичъ Раменскій лишенъ особыхъ правъ и сосланъ въ Пермскую губернію на 2 года’.

Однако, если вы полагаете, что на этомъ карьера геніальнйшаго изъ ревизоровъ кончена,— то вы сильно ошибаетесь. Ему предстояло еще появиться нсколько разъ на арен всероссійской извстности при самыхъ удивительныхъ обстоятельствахъ. Повритъ ли, напримръ, читатель, что уже приговоренный, сосланный подъ надзоръ полиціи, не кончивъ срока ссылки,— Раменскій обревизуетъ еще четыре узда? А между тмъ, это такъ именно и случилось.

‘Графъ Толстой-Гендриковъ (пишутъ въ ‘Вятскомъ Кра’ изъ Сарапульскаго узда, близкаго къ Пермской губерніи) осчастливилъ и нашъ уздъ своей ревизіей’. Случилось это слдующимъ образомъ. Во 1-хъ, Раменскій дв недли пилъ безъ просыпу, посл. чего съ нимъ случился припадокъ mania grandiosa (на этотъ разъ уже болзнь не отрицается). Въ такомъ настроеніи, среди благо дня онъ выхалъ изъ Кунгура (мста своей ссылки), ‘на глазахъ у всей почтенной кунгурской полиціи (?), на пар почтовыхъ лошадей и по очереди обревизовалъ, въ качеств инспектора какого-то фантастическаго вдомства, разныя учрежденія, начиная съ волостныхъ правленій и кончая чуть ли не рчной полиціей и лснымъ вдомствомъ. Обревизовавъ, такимъ образомъ, по очереди кунгурскій, осинскій и оханскій узды, ревизоръ нашелъ, что дальнйшаго вниманія эта губернія не заслуживаетъ (очевидно,— саркастически прибавляетъ корреспондентъ,— что прекрасные пути сообщенія Пермской губерніи не подъ силу даже такому рьяному ревизору, какъ г. Раменскій). Итакъ, покончивъ съ Пермской губерніей, ревизоръ направился въ смежный сарапульскій уздъ. Прохавъ его почти насквозь и собравъ по дорог съ селеній Осотово и Котово надлежащую дань, г. инспекторъ, по стеченію для него несчастныхъ обстоятельствъ, былъ задержанъ въ с. Колесников’ {‘Вятскій Край’, 23 сент. 1895 г.}.

Передъ самымъ задержаніемъ онъ принялъ значительную дозу морфія и кристаллизованной карболовой кислоты. Только благодаря энергическимъ усиліямъ каракулинскаго земскаго врача, знаменитый ревизоръ возвращенъ къ жизни, но для насъ, все-таки, этотъ послдній эпизодъ освщаетъ ту глубину адской тоски, которая царила въ душ этого талантливаго героя, повидимому, столь веселой комедіи.

Теперь представьте только себ по возможности ясно эту бшеную скачку полусумасшедшаго маніака власти, представьте также эти безотвтные четыре узда, лежащіе передъ нимъ въ беззащитной готовности принять его съ почетомъ и данью, и вы, быть можетъ, согласитесь со мной, что это явленіе глубоко-знаменательное, дающее и понын еще живой матеріалъ не для одной лишь комедіи, а и для мрачной трагедіи нашихъ нравовъ.

Дальнйшая карьера Раменскаго полна еще многими удачами и превратностями совершенно въ томъ же род. 1896 г. застаетъ его въ Казанской психіатрической лечебшщ, гд его признали психически ненормальнымъ. Въ 1897 году онъ посщаетъ гор. Василь въ качеств ‘ревизора по медицинской части’. при этомъ повторяются безсмертныя сцены изъ Гоголевскаго ‘Ревизора’, начиная съ предупрежденія о прізд и кончая проводами {‘Ниж. Лист.’, 29 іюля 1896 г.}. Въ томъ же году пассажировъ парохода Тырышкиа ‘Иванъ’ очаровываетъ молодой человкъ лтъ 30-ти въ форменномъ сюртук съ погонами, съ золотымъ галуномъ и розетками орденовъ. Это ‘докторъ медицины Владиміръ Владиміровичъ Каменскій, врачъ для командировокъ при министерств внутреннихъ длъ’. Цль его поздки — ‘ревизія всхъ врачебныхъ учреждепій и врачей Россійской имперіи’. Отецъ его — членъ Государственнаго Совта и бывшій директоръ департамента полиціи, братъ — генералъ-лейтенантъ… при этомъ корреспондентъ отмчаетъ, что блестящій молодой человкъ — морфинистъ {‘Ниж. Лист.’, 28 іюня 1897 г.}.

Въ томъ-же 1897 году Каменскій-Раменскій исполняетъ и при томъ съ большимъ успхомъ роль ‘доктора медицины’ въ Ос, гд ‘пріобртаетъ славу отличнаго врача… Называютъ нсколько случаевъ, гд онъ буквально отнимаетъ жертву у смерти’ — сообщаетъ корреспондентъ ‘Нижегор. Листка’. Но уже вначал 1898 года онъ опять разоблаченъ, арестованъ, и корреспондентъ посщаетъ его въ больниц. Теперь онъ — ‘несчастнйшее существо. Мучимый губительнымъ недугомъ, онъ прибгаетъ къ морфію очень часто: для него ежедневно выписывается доза морфія, способная убить 5—6 человкъ. У него было воспаленіе легкихъ, теперь отекъ ногъ’. Корреспондентъ постилъ его въ больниц и засталъ знаменитаго самозванца согнувшимся надъ клубками шерсти и шелка. Онъ вышивалъ ковры. ‘Побуждаемый жаждой непрестанной дятельности, онъ прибгъ къ занятію, которому его съ дтства научила гувернантка’ {‘Ниж. Лист.’, 8 января 1898 г.}.

Корреспондентъ прибавляетъ, что Раменскій въ этомъ положеніи внушаетъ большое сочувствіе.

Здсь на время газетныя извстія о Раменскомъ смолкаютъ.

Въ 1899 или 1900 году я получилъ отъ него письмо, въ которомъ онъ пишетъ, что въ своихъ очеркахъ въ ‘Русскомъ Богатств’ я его понялъ только отчасти. Онъ указываетъ очень много случаевъ, когда онъ дйствовалъ совершенно безкорыстно, а въ своемъ самозванств видитъ дло жизни и миссію, на которую истратилъ собственныя средства. Въ обревизованныхъ имъ 86-ти сахарныхъ заводахъ онъ устроилъ больницы и улучшилъ бытъ рабочихъ, на жел. дорогахъ всюду уничтожилъ землянки на карьерахъ, гд рабочіе десятками мерли отъ тифа, и замнилъ ихъ товарными вагонами, что съ того времени и длается, и вообще раскрылъ множество вопіющихъ злоупотребленій. Въ заключеніе онъ прилагалъ стихи. Стихи оказались плохи и сильно отзывались подражаніемъ Надсону. Но… указанія на нкоторую пользу, принесенную его смлыми ревизіями, повидимому нужно считать правдой. И это даетъ еще одну, быть можетъ самую характерную черту этой исторіи: многолтніе злоупотребленія терплись и процвтали до смлаго налета самозванца-ревизора!

Къ величайшему моему сожалнію, я не усплъ, по разнымъ обстоятельствамъ, отвтить своевременно на это письмо. А затмъ этого страннаго и необыкновеннаго человка подхватила какая-то новая волна.

Подошли смутные годы русской жизни, съ войной и ея послдствіями. И вотъ, изъ Харбина приходитъ удивительное извстіе: въ этомъ город арестованъ незнакомецъ, у котораго при обыск найдено 4 ¹/₂ милліона въ акціяхъ разныхъ обществъ, ‘которыя признаны неподдльными’. Назвался онъ фамиліей Анненскаго. Пріхавъ въ Харбинъ съ женой, онъ сдлалъ офиціальные визиты, въ томъ числ къ мстному жандармскому начальнику, которому сооощилъ, что онъ командированъ изъ Петербурга для наблюденія за нсколькими лицами, принадлежащими къ боевымъ организаціямъ, и просилъ не отказать въ содйствіи. Черезъ нсколько дней ‘супруги Анненскіе’ ухали въ Куанченцзы, гд ихъ и арестовали. При арест найдены три чемодана, наполненныхъ цнными бумагами. Анненскій назвался личнымъ секретаремъ Столыпина, ‘которому послалъ шифрованную телеграмму’… Впослдствіи дло разъяснилось: бумаги были настоящія, но общества, ихъ выпустившія, давно умерли. Раменскій (это опять былъ онъ), повидимому вмст съ какой-то организаціей, составилъ коллекцію ‘мертвыхъ бумагъ’, которыя вроятно старался сбыть, какъ Павелъ Ивановичъ Чичиковъ сбывалъ мертвыя души. Попутно онъ, по старой памяти, ревизуетъ жел. дороги, переселенческіе пункты и пограничныя заставы. Вскор получилось извстіе, что карьера замчательнаго ревизора навсегда прервана — смертію!

VIII.

Самозванцы въ литератур: Поприщинъ, Хлестаковъ и Голядкинъ. Психологія самозванцевъ.

Теперь, читатель, подведемъ итоги.

Исторія дала намъ Дмитрія Самозванца и Емельяна Пугачова, а за ними, въ туман прошлаго, въ пыли приказныхъ архивовъ, въ отрывкахъ поволжскихъ преданій теряются второ- и третьестепеннныя фигуры всхъ этихъ Богомоловыхъ и Пугачовыхъ копій, которыя являлись предтечами или эпигонами крупнаго историческаго движенія. Современность доставляетъ намъ всю эту, какъ видите, неисчислимую стаю Хинелевыхъ, Покровскихъ, Раменскихъ и безчисленнаго количества имъ подобныхъ, ихъ же имена ты Господи вси. ‘Сколько ихъ и что ихъ гонитъ’ — невольно возникаетъ тревожный вопросъ, когда, ошеломленный, созерцаешь въ общемъ сбор эту почти невроятную коллекцію русскихъ оборотней, стремящихся совлечь съ себя собственную личность, собственныя ‘права состоянія’ и облечься въ чужую личность, въ чужое имя и въ непринадлежащее званіе… Ближайшее знакомство съ нкоторыми изъ этихъ оборотней, а также художественные образы, данные литературой, позволяютъ отчасти отвтить на этотъ вопросъ.

‘Ну, посмотри ты на себя, подумай только, что ты! — вдь ты нуль, боле ничего! — говоритъ бдному Попршиниу начальникъ отдленія…— Взгляни хоть въ зеркало на свое лицо’ {Гоголь. ‘Записки сумасшедшаго’.}… И Поприщинъ наврное долго глядлъ въ зеркало, и много, много горькихъ мыслей, самыхъ уничижающихъ, проникнутыхъ горечью и стыдомъ собственнаго существованія, прошло въ голов бднаго титулярнаго совтника прежде, чмъ онъ, на удивленіе тому же начальнику отдленія и всмъ остальнымъ титулярнымъ совтникамъ,— расчеркнулся на рапорт: Фердинандъ VIII!

Глядлся въ зеркало и Голядкинъ, Яковъ Петровичъ, герой разсказа Достоевекаго ‘Двойникъ’, прежде чмъ ссть въ голубую карету и, съ ливрейнымъ лакеемъ на запяткахъ, отправиться съ визитами по статскимъ совтникамъ и генераламъ. А до этого сколько муки и жгучихъ сомнній, сколько стыда собственнаго существованія, сколько самоотрицанія! Вотъ, напримръ, встрча съ Андреемъ Филипповичемъ, который узнаетъ сидящаго въ голубой карет титулярнаго совтника изъ собственной канцеляріи. ‘Господинъ Голядкинъ, видя, что Андрей Филипповичъ узналъ его совершенно, что глядитъ во вс глаза и что спрятаться невозможно,— покраснлъ до ушей. Поклониться или нтъ, отозваться или нтъ? Признаться или нтъ? — думалъ въ невыносимой тоск нашъ герой,— или прикинуться, что не я, а кто-то другой, разительно схожій со мною, и смотрть, какъ ни въ чемъ не бывало. Именно не я,— не я, да не только! — говорилъ господинъ Голядкинъ, снимая въ то же время шляпу передъ Андреемъ Филииповичемъ и не сводя съ него глазъ.— ‘Я, я ничего,— шепталъ онъ черезъ силу,— и я совсмъ ничего, это вовсе не я, Андрей Филипповичъ, не я да и только’.

И все это оттого, что въ званіи титлярнаго совтника Голядкина, который, какъ и Поприщимъ, чувствуетъ себя ‘нулемъ’ и ‘ больше мичего’,— сидятъ уже два человка, Одинъ, одержимый стыдомъ собственнаго существованія до предловъ самой жгучей тоски и отчаянія, напрасно мечтающій о томъ, что и онъ, какъ вс, что и въ немъ такая же человческая личность, но въ сущности всегда готовый отказаться отъ нея, ‘не быть, провалиться сквозь землю’,— съузить до невозможнаго кругъ своего бытія, другой, уже зарождающійся въ этомъ ничтожеств, какъ прямая ему противоположность, имющій ‘странную претензію и неблагородное фантастическое желаніе вытснять другихъ изъ предловъ, занимаемыхъ сими другими своимъ бытіемъ въ этомъ мір’. Душа этого человка начинаетъ раскачиваться, какъ маятникъ, между двумя исконными полюсами русской жизни, произволомъ съ одной стороны, безправіемъ, съ другой. Средины, которая знаетъ свои права и не претендуетъ на чужія, той середины, которая называется ‘гражданствомъ’, нтъ еще на убогомъ простор нашей родины… И вотъ, начинается эта специфическая болзнь русской души…

Докторъ медицины и хирургіи Крестьянъ Ивановичъ Рутеншпицъ ставитъ свой діагнозъ: онъ полагаетъ, что Якову Петровичу нужиы только развлеченія: ‘ну, тамъ, друзей и знакомыхъ посщать, а вмст съ тмъ и бутылки врагомъ не бывать, равномрно держаться веселой компаніи’, и тогда дло можно поправить. Но Яковъ Петровичъ съ глубокой тоской сознаетъ, что этотъ докторъ ‘глупъ, крайне глупъ, глупъ, какъ бревно’. Ибо ему, Якову Петровичу, недостаетъ не бутылки, не развлеченій, не веселой компаніи. Ему недостаеть чего-то большаго: онъ ощущаетъ мучительно и глубоко отсутствіе собственной личности. Онъ, правда, пытается обмануть себя, утшаетъ себя, что ‘онъ какъ и вс, что онъ у себя, что развлеченія у него, какъ у всхъ… Что онъ, сколько ему кажется, не хуже другихъ, что онъ живетъ дома, у себя на квартир и что, наконецъ, у него есть Петрушка’… ‘Я себ особо и, сколько мн кажется, ни отъ кого не завишу… Я, Крестьянъ Ивановичъ, тоже гулятъ выхожу’. Вы видите, съ какой страшной тоской мечется потерявшійся человкъ, чтобы разыскать признаки своей личности, съ обычными свойствами личностей, ‘какъ у всхъ’. У него и квартира, у него даже Петрушка, онъ можетъ здить въ театръ, онъ пріхалъ сюда въ голубой карет, онъ даже и гулять ходитъ… И все-таки сознаніе, что онъ ‘не какъ вс’, страшно угнетаетъ злополучнаго Поприщина-Голядкина ‘до послдней степени агоніи’. Онъ даже къ доктору поднялся съ страшными колебаніями и сомнніями: иметъ ли онъ право безпокоить Крестьяна Ивановича своей ничтожной особой. ‘Такъ ли, впрочемъ, будетъ все это? Прилично ли будетъ? Кстати ли будетъ? Впрочемъ, вдь что же? — продолжаетъ онъ, переводя духъ и сдерживая біенія своего сердца, имвшаго у него привычку биться на всхъ чужихъ лстницахъ’. И онъ желаетъ ‘убжать отъ себя, даже и совсмъ уничтожиться, не быть, въ прахъ обратиться’… . Эта страшная тоска, сопровождающая потерю личности, гонитъ бднаго Голядкина и въ голубую карету, въ которой онъ старается, однако, сдлать видъ, что это не онъ, и къ доктору, который рекомендуетъ ему глупую бутылку, и на вечеръ къ статскому совтнику Олсуфію Ивановичу Берендеву, откуда его выводятъ съ уничтожающимъ позоромъ… Въ геро Достоевскаго мы имемъ замчательно полный образъ этой болзни личности, которую смло можно признать нашей національной болзнью. Боле благодушный юморъ Гоголя беретъ Поприщина въ період уже начинающагося великолпія. Нуль уже пересталъ быть нулемъ въ собственномъ мнніи, когда мы знакомимся съ Поприщинымъ. Онъ уже и французовъ собирается пересчь поголовно, и за генеральской дочкой довольно ршительно волочится. Онъ уже прошелъ тотъ періодъ глубокой тоски, когда еще не полученъ отвтъ на вопросъ: ‘отчего я только титулярпый совтникъ, и съ какой стати я титулярный совтникъ’. Онъ уже отвтилъ себ: ‘Можетъ быть, я какой-нибудь графъ или генералъ, а только кажусь себ титулярнымъ совтникомъ… Можетъ быть, я самъ не знаю, кто я таковъ. Вдь сколько примровъ бывало по исторіи: какой-нибудь простой, не то уже, чтобы дворянинъ, а просто какой-нибудь мщанинъ или даже крестьянинъ — и вдругъ открывается, что онъ какой-нибудь вельможа или баронъ, или какъ его! Когда изъ мужика, да вдругъ выходитъ этакое,— что же изъ дворянина можетъ выйти!’ Однимъ словомъ,— Поприщинъ слишкомъ уже сіяетъ великолпіемъ, чтобы видть на немъ тотъ унизителыній и разъдающій душевный процессъ, которымъ страдаетъ ‘человкъ-нуль’. Онъ самозванецъ простйшаго типа, изъ нуля превращающійся въ Фердинанда VIII и объявляющій о томъ всенародно.

Герой Достоевскаго гораздо сложне. Съ обычной своей безпощадностью суровый поэтъ ‘униженныхъ и оскорбленныхъ’ заставляетъ насъ присутствовать при всхъ мучительнйшихъ стадіяхъ этого процесса, когда послдняя степень униженія, стыдъ собственнаго существованія разъдаетъ и поглощаетъ живого, чувствующаго, барахтающагося человка. Исторія усложняется еще совершенно исключительнымъ мотивомъ: какъ натура, лишенная всякой непосредственности, Голядкинъ и въ самозванств не можетъ быть цльнымъ: изболвшая личность раскалывается на дв. Самозванцемъ является не весь Яковъ Петровичъ, а только его мечтающая, заносящаяся половина. Яковъ Петровичъ старшій, Яковъ Петровичъ добродтельный, весьма осуждаетъ самозванство Якова Петровича младшаго, безнравственнаго и неблагонамреннаго. ‘Самозванство, сударь вы мой,— говоритъ онъ своему двойнику,— самозванство и безстыдство не къ добру приводитъ, а до петли доводитъ. Гришка Отрепьевъ только одинъ, сударь вы мой, взялъ саыозванствомъ, обманувъ слпои народъ, да и то не надолго ‘… ‘Самозванецъ, сударь вы мой, человкъ, того, безполезный и пользы отечеству не приносящій’. Но зловредная половина Якова Петровича, отколовшаяся отъ него самаго,— не слушаетъ этихъ резоновъ, а за нершительность и недятельность характера мститъ злополучному титулярному совтнику самымъ ужаснымъ образомъ. Самозванный фантомъ, выросшій въ глубин загнанной и затоптанной личности, прежде всего обрушивается на собствепную душу злополучнаго человка. Присвоивъ себ вс черты, дающія силу и значеніе личности въ канцелярской сред,— ‘двойникъ’ вытсняетъ самого Якова Петровича съ его дороги, ‘изъ круга его бытья’, совершенно и безъ остатка поглощаетъ его личность. Среди этого кошмара, въ жгучемъ бреду безумныхъ ночей, наполненныхъ борьбою съ призракомъ, выросшимъ изъ самой глубины затоптанной личности, титулярный совтникъ переживаетъ тоску ‘послдней степени агоніи’, въ которой настаиваетъ и умираетъ его сознаніе…

Съ вншной и, пожалуй. съ общественной стороны Хлестаковъ всего полне воплощаетъ исторію нашихъ современныхъ самозванцевъ. Пpixaлъ, обревизовалъ, получилъ со всего одураченнаго города ‘дополнительные сборы’, устроилъ апоеозъ россійской дурашливости, а, самъ весело заливается на отличнйшей тройк и сочиняетъ письма къ другу Тряпичкину. Вотъ почему — во всхъ приводившихся выше газетныхъ выдержкахъ, репортеры всего чаще упоминаютъ имя Хлестакова: ‘Почти Хлестаковъ’, ‘Хлестаковъ въ юбк’, ‘Хлестаковъ на фастовской желзной дорог’, ‘Хлестаковъ въ Астрахани’. По этой же причин газетные репортеры такъ сурово, можно даже сказать — такъ страстно относятся къ ‘самозваннымъ ревизорамъ’, преслдуя ихъ самыми язвительными оборотами своего стиля, не допуская даже и мысли о какомъ бы то ни было искреннемъ движеніи ихъ души, о какомъ бы то ни было ихъ собственномъ страданіи, о какой бы то ни было болзни, разстройств, аффект. Какая, помилуйте, болзнь у беззаботнаго Хлестакова, производящаго комедіи ревизорства по россійскимъ градамъ и весямъ! Прибавьте затмъ, что вс эти Раменскіе, Покровскіе и Хинелевы всегда ‘въ дорог случайно поиздержались’ и взимаютъ ‘дополнительные сборы’ — и образъ веселаго, безпечнаго и при томъ довольно хищнаго эксплоататора чужой глуности, повидимому, готовъ вполн.

Мы видли, однако, что дйствительность значительно сложне. Нервность, набожность и безпричинныя слезы Карпухнна-Покровскаго, покушеніе на самоубійство геніальнйшаго изъ ревизоровъ Раменскаго-Гендрикова-Толстого, исполненная бдствій жизнь, проблематическое происхожденіе, боле чмъ вроятная ‘тоска, близкая къ агоніи’ всхъ этихъ въ сущности весьма злополучныхъ субъектовъ,— заставляютъ насъ искать ихъ психологію гораздо ближе къ сложному душевному состоянію Голядкина, чмъ къ простому настроенію веселаго и хищнаго Хлестакова {На неуравновшенность и ненормальность есть множество указаній въ газетной литератур о самозванцахъ. Много разъ она признавалась и судомъ. Примры: самозванецъ акцизный Заевъ въ Нижнемъ, Петренко въ томъ же Нижнемъ, ‘князь Грузинскій’ въ Симферопол и многіе другіе.}.

Болзнь русской личности, ея слабость, неопредленность предловъ, ‘занимаемыхъ, по выраженію Голядкина, ея бытіемъ’, легкость, съ какой она и изъ этого круга вытсняется,— вотъ, кажется, основная черта болзни самозванства въ томъ вид, въ какомъ мы ее здсь разсматривали, исключивъ простйшіе случаи элементарнаго мошенничества. Выражаясь извн въ ‘присвоеніи неиринадлежащаго званія’ и ‘подлог документовъ’, внутри она знаменуется значительной расшатанностію нервной системы, нердко жгучей и разъдающей болью души, отравленной сознаніемъ личнаго ничтожества и легко впадающей въ самую фантастическую реакцію, достигающую (у Раменскаго) предловъ маніи величія.

Въ разсказ Достоевскаго этотъ ядъ, отравляющій многія русскія души, данъ въ ужасающе-концентрированномъ вид: онъ убиваетъ человка на глазахъ, быстро и безповоротно. Въ жизни, разумется, мы видимъ его дйствіе въ различныхъ, смягченныхъ или осложненныхъ формахъ. Рефлектирующій и совершенно слабый Голядкинъ изнываетъ уже прямо въ болзни раздвоенія личности,— одиноко, какъ червякъ на пыльной дорог. Боле дятельныя и сильныя натуры Карпухиныхъ и Раменскихъ, не дошедшихъ до этого крайняго предла психоза,— заставляютъ ихъ метаться по свту, испытывать самыя диковииныя приключенія, доставлять массу хлопотъ начальству и обывателямъ. Но они отравлены тмъ же ядомъ. Это Голядкины съ темпераментомъ Поприщина, достаточно еще здравомыслящіе для того, чтобы въ Россіи не посягать на испанскій престолъ и довольствоваться боле сообразнымъ съ географическимъ положеніемъ страны званіемъ князя, графа, губернатора или, наконецъ, ‘тайнаго агента’…

Однако, если фигуры Поприщина и особенно Голядкина всего полне рисуютъ передъ нами типическую психологію современнаго россійскаго ‘самозванца гражданскаго вдомства’, отразившаго на себ и тни крпостного права въ прошломъ, и параграфы паспортнаго устава, и табели о рангахъ въ настоящемъ,— то геніальная комедія Гоголя, безъ сомннія, до сихъ поръ еще остается совершенно живымъ выраженіемъ общественной стороны ‘самозванства’ и въ этомъ смысл является истинно національной комедіей нашихъ нравовъ. Голядкинъ сгораетъ въ одиночеств, Поприщинъ тоже быстро попадаетъ въ домъ сумасшедшихъ. И только одинъ веселый, самоувренный, жизнерадостный Хлестаковъ, хотя и пассивно, хотя и случайно, выноситъ самозванство на арену общественной дятельности, показываетъ намъ его, какъ общественную силу. И мы видимъ, что его исторія въ тысячахъ живыхъ снимковъ повторяется ежегодно, ежемсячно, чуть не еженедльно по всему лицу русской земли, не смотря на то, что наша страна ушла боле чмъ на полстолтія отъ перваго появленія Сквозника-Дмухановскаго и Хлестакова передъ смющимися зрителями. Да, боле полустолтія мудрый городничій обращается къ намъ, русскимъ людямъ, со своимъ: ‘чему сметесь, надъ собой сметесь’ — и нужно сказать, обращается все съ тмъ же правомъ.

Дло въ томъ, что дв стороны этой медали связаны очень тсно: гд есть ‘ревизоры’. тамъ, очевидно, есть и ревизуемые, а это значитъ, что ядъ, отравляющій Голядкиныхъ и Поприщиныхъ, разлитъ въ нашей атмосфер, что имъ отравлены и мы съ вами, читатель, и наши съ вами добрые знакомые. Мы смемся въ театр, а въ это время за нами уже стоитъ свой Раменскій, готовый обревизовать насъ въ свою очередь. Инженеръ Павловскій, быть можетъ, самъ смялся надъ эпизодомъ съ двумя босяками-самозванцами въ самарскомъ суд, когда везъ въ даровомъ купэ самозванца князя Ширинскаго-Шихматова. Мщанинъ Хинелевъ изгибается передъ околоточнымъ Прохоровымъ, забывъ, что онъ ‘потомственный дворянинъ Королько’, но личность околоточнаго Прохорова только-что умалялась и изгибалась при вид однхъ только визитныхъ карточекъ ‘графинь, князей и адвокатовъ’. Раменскаго судятъ, и, наврное, многіе хохочутъ въ суд, не еще недавно г. полиціймейстеръ угощалъ его обдами… и потребовать ‘законное удостовреніе личности’ не ршился самъ, а послалъ съ опаснымъ порученіемъ частнаго приства. И приставъ, исполяяя эту свою законную обязанность, нроятно дрожалъ и говорилъ: ‘А-на-на-на’…— какъ гоголевскій городничій, не смотря на то, что онъ въ круг своего офиціальнаго бытія персона для многихъ тоже не маловажная. Не поразительно ли, что даже тогда, когда мнимый Гендриковъ предъявляетъ подложный паспортъ мнимаго штабъ-ротмистра Толстого,— обаяніе мнимаго гофмейстерскаго званія все еще такъ велико, что самозванцу даютъ ухать изъ города, и лишь посл этого начинается чисто фантастическая погоня по уздамъ. За нимъ гоняются, о немъ пишутъ въ газетахъ, а онъ несется впередъ и все ревизуетъ и ревизуетъ — злополучный Фердинандъ VIII злополучныхъ ррссійскихъ титулярныхъ совтниковъ Голядкиныхъ…

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Что же съ этимъ длать?

Увы! Я боюсь уподобиться доктору медицины и хирургіи Крестьяну Ивановичу Рутеншпицу и многимъ современнымъ Крестьянамъ Ивановичамъ Рутеншпицамъ, полагающимъ, что въ совтахъ ‘бывать’ или ‘не бывать врагомъ бутылки’ и тому подобныхъ отдльныхъ панацеяхъ лежитъ полное исцленіе отъ застарлой болзни несчастнаго россійскаго Голядкина. Поэтому я не стану вдаваться въ вопросы общественной тераніи и, поставивъ посильный діагнозъ этой глубокой и двусторонней болзни русской личности,— остановлю вниманіе читателя на одной лишь общественной черт даннаго явленія.

Мы видли, что, съ одной стороны, ‘кругъ бытія’ бднаго Голядкина явяется совершенно неопредленнымъ, и онъ всего можетъ быть изъ него вытсненъ. Съ другой стороны, когда у того же Голядкина хватитъ ршимости Поприщина и практичности Хлестакова или Раменскаго,— то онъ оказывается немедленно въ другомъ неопредленномъ, но уже фантастически, почти волшебно расщиренномъ круг. Прежде онъ не зналъ предловъ своего права, теперь сразу исчезаютъ предлы права чужого…

Эта неопредленность происхожденія и предловъ власти, которой облекается Хлестаковъ и Поприщинъ во второмъ період своего существованія, составляетъ основную общественную черту явленія, сопровождаюшую его и въ исторіи, и въ современной дйствительности. Уже правительства Елизаветы и Екатерины — особенно посл пугачовскаго бунта — сознавали страшную опасность, которую злоупотребленіе властью со стороны мелкихъ ея агентовъ вносило въ безправную среду. Оно изобртало формы бумагъ, въ которыхъ строго воспрещались всякія излишества власти: ‘А будучи теб въ той присяжной должности,— писали тогда въ ‘доздныхъ листахъ’ и всякихъ инструкціяхъ,— поступать по указамъ и никому никакихъ обидъ, притсненій и приметокъ не чинить и взяткамъ не касатца, подъ опасеніемъ жестокаго по законамъ истязанія’. Въ билетахъ, выдаваемыхъ судопромышленникамъ, очень точно опредлялись предлы правъ разныхъ властей и прописывались по адресу послднихъ угрозы ‘неотмннаго по законамъ штрафованія’. Разумется, бумага оставалась только бумагой, отдаленныя угрозы не пугали тогдашнихъ приказныхъ, и злоупотребленія властью со стороны разныхъ командъ породили на матушк Волг особый видъ чисто бытового самозванства, вполн органически слившагося съ разбоемъ.

Кому не извстенъ знаменитый крикъ ‘Сарынь на кичку’, теперь въ литературныхъ воспоминаніяхъ принявшій романтческій характеръ окрика поволжской вольницы. Мы знаемъ, что стоило раздаться этому окрику съ ‘легкой лодочки’ или стружка, и огромные караваны грузныхъ барокъ отдавались на волю теченія, судорабочіе и бурлаки кидались на носъ судна и смиренно лежали тамъ, пока удальцы распоряжались съ хозяевами и водоливами-приказчиками, откупавшимися данью. Эти барки, плывущія по стрежню, мимо волжскихъ буераковъ, порой мимо селъ и деревень, глядвшихъ съ высрты береговыхъ обрывовъ, представляли тогда очень характерное зрлище: толпа русскихъ людей лежитъ ничкомъ, а небольшая кучка такихъ же русскихъ людей самовластно распоряжается ихъ судьбой и имуществомъ. Величайшая тусость и низость, величайшая дерзость и смлость почти сказочная — об противоположности сведены вмст въ этой картин, типической для матушки-Волги прошлаго вка.

И замчательно, что бурлакъ, сегодня покорно лежащій на кичк, можетъ быть, еще недавно самъ подъзжалъ въ легкой лодочк съ тмъ же властнымъ крикомъ. Гд же объясненіе страннаго противурчія?

Исторически объясненіе просто. ‘Сарынь на кичку’ было не волшебное заклинаніе, а простая команда, состоявшая изъ двухъ опредленныхъ словъ: ‘сарынь’ — по татарски значитъ ‘ребята’, кичка — носовая, передняя часть судна. ‘Сарынь на кичку!’ — означало требованіе, чтобы ‘ребята’ — низшая судовая команда — вышли на носъ судна и тамъ легли, не вмшиваясь въ то, что будетъ происходить. Одинъ старый волгарь объяснилъ мн, что съ этой формулой обращались не одни разбойники, но и многоразличныя команды, являвшіяся для проврки ‘указныхъ пашпортовъ’ и опасавшіяся сопротивленія безпашпортнаго судового сброда. Это объясняетъ многое. Въ 1895 году въ поволжскихъ газетахъ печатались чрезвычайно любопытныя воспоминанія поволжанина старожила. Онъ говоритъ, между прочимъ, что большіе караваны всего мене опасались разбойничьихъ нападеній за пустынныхъ плёсахъ, вдали отъ населенныхъ мстъ, такъ какъ противъ открытаго нападенія у нихъ были пушки. Истинная опасность грозила всегда невдалек отъ городовъ и пристаней, такъ какъ здсь разбойники являлись часто подъ видомъ начальства. ‘Разбои,— по словамъ этого старожила,— пронсходили самымъ зауряднымъ образомъ. Пристаетъ лодка, влзаютъ на расшиву люди, требуютъ хозяина или приказчика, идутъ къ казенк и говорятъ, что они пришли съ обыскомъ. Атаманъ съ пуговицами, есаулъ съ бумагою, у гребцовъ ружья… Не пустить на барку боязно, думаютъ и въ самомъ дл начальство’ {‘Волжскій Встпикъ’, 1895 г., No 22. Взято изъ разсказовъ старика Барышникова, написанныхъ еще въ 1851 году.}… А пустишь — окажутся разбойники.

Порой впрочемъ и начальство бывало не лучше разбойниковъ. Гр. Толстой, поволжскій писатель 40-хъ годовъ (семеновскій помщикъ), сообщалъ въ свою очередь, что мелкія ‘гардкотныя команды’, устроенныя Екатерипой для охраненія береговъ, являлись иногда подъ видомъ разбойниковъ (т. с. принимали самозванно не принадлежащее званіе). И вотъ почему былъ особенно страшенъ крикъ ‘сарынь на кичку’, и вотъ чмъ объясняется его чисто магическая сила. Русскій человкъ при этомъ оклик оказывался въ самомъ неопредленномъ положеніи: подъзжаетъ ли въ косной лодочк подлинное начальство, или удалые разбойнички, переодтые начальствомъ, или наконецъ… начальство, переодтое разбойниками! Тмъ боле, что и въ томъ, и въ другомъ, и въ третьемъ случа результаты оказывались т же: разговоръ въ казенк съ ‘водоливами’ и незаконные поборы…

Теперь я попрошу читателя вернуться къ одной черт изъ области вышеприведенныхъ примровъ, къ тому моменту взаимныхъ отношеній между мелитопольскимъ ямщикомъ и мелитопольскимъ ‘ревизоромъ’, когда ямщикъ подходитъ къ ‘графу’ съ просьбой показать ‘прогонный листъ’, опредляющій эти отношенія ‘на законномъ основаніи’. Не кажется ли вамъ, что это эпизодъ почти центральный въ нашей комедіи: если ямщикъ настоитъ на своемъ прав,— похожденія Раменскаго кончены, ему не придется ни ревизовать, ни безпокоить высшее начальство нсколькихъ уздовъ и даже губерній, такъ какъ маленькій человкъ своимъ законнымъ требованіемъ разоблачитъ его самозванство въ самомъ начал. Но… Раменскій закричалъ и затопалъ — и маленькій русскій человкъ отступился…

Не смйтесь надъ маленькимъ русскимъ человкомъ, потому что онъ можетъ отвтить вамъ такъ же, какъ отвтила простодушная старуха въ эпизод, который я поставилъ эпиграфомъ къ настоящему очерку:

— Ахъ, батюшка, нынче были трое и… и вс только топали на законное требованіе маленькаго русскаго человка. И вотъ почему маленькому русскому человку не остается ничего боле, какъ сказать, подобно той же старух:

— Какъ, и ты тоже? Ну, позжай, батюшка, позжай себ на здоровъе!..

Да, я боюсь уподобиться почтенному Крестьяну Ивановичу Рутеншпицу Достоевскаго и многимъ современнымъ Рутеншпицамъ, но, даже рискуя этимъ уподобленіемъ, не могу отказаться отъ указанія на одну общественно-гигіеническую мру. Мн кажется, именно, что — вооружить самаго хотя бы простого и маленькаго русскаго человка законными средствами противъ всякаго ‘незаконнаго требованія’, откуда бы оно на него ни налетало,— значило бы весьма значительно подорвать язву россійскаго самозванства,— такъ какъ, повидимому, совершенно ясно, что самозванцу нтъ никакой надобности предъявлять требованія законныя.

Но до этого повидимому еще далеко.

Посл тяжкихъ уроковъ послднихъ лтъ, посл видимости ‘россійской конституціи’ пересматривая эти очерки, написанные еще въ 1895 году,— я оказался вынужденнымъ сдлать въ нихъ очень много дополненій, такъ какъ явленіе это, не ослабвая, проводило истекшее столтіе и вступило въ 20-й вкъ. Порой эти дополненія представляли матеріалъ, пожалуй, еще боле яркій.

Это можно сказать особенно относительно того самозванства, которое эксплоатируетъ религіозное суевріе… Суевріе гражданское кое-гд уже дрогнуло, и незаконныя притязанія даже и подлинной власти все чаще натыкаются на противодйствія. Но — достаточно припомнить эволюцію іоаннитства, пошлую и криклисую буффонаду Иліодора, поддержанную покровительствомъ иныхъ іерарховъ, загадочное обаяніе Распутина и его до сихъ поръ еще не вполн освщенную личность, чтобы въ памяти опять встали и философія темнаго, хотя и чистаго сердцемъ ‘Пети’, и цлыя вереницы совсмъ уже нечистыхъ Антоніевъ, Михеичевыхъ и Инчиныхъ, старцевъ въ ‘калошахъ по 1 ¹/₂ пуда’, старцевъ съ клюками и веригами… всхъ этихъ самозванцевъ духовнаго прозванія, мрачными и жадными глазами высматривающихъ, гд вода помутне и невжество глубже… При этомъ читатель, быть можетъ, припомнитъ наблюденіе весьма компетентнаго въ длахъ этого рода отца Никодимуса, иначе Кеворка Иванова, указавшаго еще въ 1890-хъ годахъ на то, что Петербургъ представляетъ для людей его типа почву, гораздо боле благопріятную, чмъ Москва. И дйствительно мы видимъ, что вс эти странники Антоніи тянутся отовсюду къ младшей столиц, и она, въ свою очередь, черезъ головы культурной Россіи протягиваетъ руку на-встрчу темнымъ кошмарамъ, встающимъ изъ глубины уходящаго прошлаго…

Надо думать, что это — передъ разсвтомъ… Извстно, что передъ разсвтомъ тьма всегда становится гуще…

1896 *)

*) Статья написана въ 1896 году. Впослдствіи внесены нкоторыя дополненія.