Состояніе философіи къ началу XX столтія.
1. Логика.
2. Психологія.
3. Исторія философіи 1).
1) Статья Виндельбанда.
(Окончаніе слдуетъ).
П. Тихомировъ.
Состояние философии к началу Xx столетия, Тихомиров Павел Васильевич, Год: 1905
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Тихомиров П. В. Состояние философии к началу XX столетия: [По кн.: Die Philosophie im Beginn des zwanzigsten Jahrhunderts. <...> Bde. I—II. Heidelherg, 1904-1905] // Богословский вестник 1905. T. 2. No 7/8. C. 619-650 (3-я пагин.). (Начало).
По книг: ‘Die Philosophie im Beginn des ‘zwanzigsten Jahrhunderts. Festschrift fr Kuno Fischer unter Mitwirkung von B. Baitch,K. Groois. E. Lask. O. Liebmann, H. Rickert, E. Trodtach, W. Wundt, herausgegeben vpn W. Windelband. BB. I—II: I. Band. 1904. SS. VII+I—186. II. Band. 1905. SS. 1—200. Heidelberg. Carl Winter’s Universittsbuchhandlung’.
Къ 80-лтію знаменитаго историка новой философіи Куно Фишера (23 іюля н. с. 1904 года) группа нмецкихъ философовъ ршила въ честь маститаго юбиляра выпустить сборникъ статей, изображающихъ состояніе различныхъ философскихъ дисциплинъ къ началу ныншняго XX столтія. Идея почтить историка философіи подведеніемъ итоговъ философскаго развитія, подсчетомъ успховъ, достигнутыхъ его излюбленными науками ко дню его юбилея, должна быть признана въ высшей степени удачной. А срокъ, къ которому длается этотъ подсчетъ,— начало новаго столтія,— чрезвычайно усиливаетъ тотъ общій интересъ, который и безъ того имла бы подобная книга. Послднимъ обстоятельствомъ вполн объясняется наше желаніе реферировать ее для читателей ‘Богословскаго Встника’.
Разсматриваемый 2-томный сборникъ состоитъ изъ посвященнаго Куно Фишеру стихотворенія Ommo Либмана и восьми статей, трактующихъ состояніе слдующихъ наукъ: психологіи (статья Вильгельма Вундта), этики (Бруно Бауха), философіи религіи (Эрнста Трельча), логики (Вильгельма Виндельбанда), философіи права (Эмиля Ласка), философіи исторіи (Генриха Риккерта), эстетики (Карла Гроза) и исторіи философіи (Вильгельма Виндельбанда). Такъ какъ порядокъ статей — не систематическій, то намъ нтъ надобности держаться его въ своемъ обзор. Мы начнемъ съ логики, пропедевтической философской науки.
Развитіе логики въ 19 столтіи Виндельбандъ ставитъ въ связь съ своеобразнымъ положеніемъ, какое занялъ относительно этой науки Кантъ. Общую логику, которую Кантъ называлъ аналитической или формальной, онъ считалъ настолько прочнымъ результатомъ 2000лтней работы, что здсь, по его мннію, возможны только незначительныя дополненія или улучшенія. Наряду съ нею, какъ нчто вполн новое, онъ ставилъ свою трансцендентальную, гносеологическую логику, которую онъ тоже признавалъ вполн и надлежащимъ образомъ разработанной — настолько, что дальше оставалось лишь возводить на ней зданіе метафизики явленій. Но взаимное отношеніе этихъ, по мннію Канта, вполн разобщенныхъ системъ логическихъ ученій сдлалось тмъ ферментомъ, который произвелъ сильное броженіе въ послдующихъ изысканіяхъ о сущности научнаго мышленія и породилъ множество новыхъ движеній, не примиренныя противорчія которыхъ и досел стоятъ предъ нашими глазами (1, 163, дальше въ обзор логики — страницы всюду изъ I тома).
Общая логика должна имть дло съ аналитическими формами мышленія, нормирующими операціи разсудка надъ всякими понятіями, независимо отъ содержанія послднихъ. Синтетическія формы трансцендентальной логики, напротивъ, опредляютъ имющее всеобщее и необходимое значеніе соединеніе воспринимаемыхъ содержаній. Кантъ энергично возставалъ противъ попытокъ раціоналистической метафизики выводить изъ основоположеній формальной логики к, въ частности, изъ принципа противорчія какое либо реальное познаніе о сущности вещей и ихъ отношеніяхъ. Столь же энергично утверждалъ онъ противъ эмпиризма и скептицизма значеніе синтетическихъ формъ мысли для всего объема нашего опыта. Значеніе аналитическихъ формъ общей логики онъ сводилъ къ надзору за правильностью мышленія (eine Polizei des korrekten Denkens) — безотносительно къ предмету.
Но уже и у самого Канта об эти системы логики въ ршительномъ пункт переплетаются другъ съ другомъ: таблица категорій развивается изъ таблицы сужденій. И это отношеніе между ними довольно рано было признано искусственнымъ и незаконнымъ. Въ этомъ именно пункт дальнйшее развитіе раскололось на слдующія направленія: одни признали Кантовскій творческій принципъ трансцендентальной логики и, пытаясь послдовательно провести его, предпринимали полный пересмотръ старой логики и созданіе совершенно новой системы этой науки, другіе, подъ вліяніемъ старыхъ ученій, отказались отъ трансцендентальной логики и вполн сознательно превратили логику въ чисто формальную дисциплину. Первое направленіе представлено Фихте, Шеллингомъ, Гегелемъ, Шлейермахеромъ, второе же — Гербартомъ. Для Гербарта логика осталась регулятивной наукой, которая только устанавливаетъ формы для обработки понятій и въ свобод отъ противорчій иметъ свою высшую норму. У продолжателей Фихте ‘Наукоученіе’ выросло въ систему реальныхъ принциповъ и предметныхъ познаній, а у Гегеля логика уже совершенно совпала съ метафизикой. Такъ опредлилась противоположность формальной и гносеологической (теортико-познавательной) логики (164—165).
Было вполн естественно, что изъ этихъ двухъ направленій, борьба которыхъ проходитъ чрезъ все 19 столтіе, разработка формальной логики не могла быть особенно плодотворной: посл Аристотеля, позднйшихъ греческихъ логиковъ и схоластиковъ здсь, собственно говоря, почти нечего было длать. Поэтому формально-логическія работы кантіанцевъ и гербартіанцевъ должны были ограничиваться улучшеніемъ системы по мелочамъ, установкой терминологіи, дидактическимъ усовершенствованіемъ изложенія и т. п. Самымъ лучшимъ произведеніемъ этого рода досел остается логика Дробиша, выдержавшая уже много изданій. Видимость успха и прогресса въ разработк формальной логики создается трудами по такъ называемой математической логик. Отнюдь не случайность, что именно здсь особенно ясно выдвигается аналогія между логическими и математическими формами. Уже Гоббесъ въ 17, а еще опредленне Кондильякъ въ 18 вк высказывались, что вся работа формальной логики сводится къ тому, чтобы установить между понятіями отношенія по объему при частичномъ равенств ихъ содержанія. Законъ тожества (и соотв. з. противорчія) являются ея высшимъ принципомъ. Вся работа есть чисто аналитическая: разложить понятія на ихъ признаки и чрезъ сравненіе этихъ признаковъ опредлить отношеніе объемовъ. ІІоэтому всякое сужденіе разсматривается, какъ выраженіе отношенія между субъектомъ и предикатомъ со стороны ихъ объема. Количество сужденій считается самымъ существеннымъ. Такимъ образомъ, мышленіе становится ‘логическимъ исчисленіемъ’ или ‘счисленіемъ понятій (Rechnen mit Begriffen)’. Основателями собственно математической логики были англичане Джорджъ Бентамъ и Сэръ Вильямъ Гамильтонъ съ его теоріей ‘квантификаціи предиката’. Виндельбандъ называетъ эту математическую логику ‘логикой зеленаго стола, съ которой живая научная работа не иметъ ничего общаго’ (165—167). ‘Въ Германіи, прибавляетъ онъ, этотъ логическій спортъ, за которымъ нельзя отрицать заслугу упражненія формальной проницательности, мало нашелъ сочувствія: тамъ и сямъ обратили вниманіе на значеніе этихъ аналогій для ариметическихъ ученій, но собственно логиками все предпріятіе въ цломъ было отклонено. Вундтъ въ своей Логик посвятилъ этому алгоритму логическихъ формъ особую главу, но при этомъ довольно расхолаживающимъ образомъ замтилъ, что изученіе этой главы необязательно’ (167). Столь же малый успхъ, какъ это ариметизированіе логики, имла и попытка Альберта Ланге геометризировать ее (въ изданныхъ по смерти его Когеномъ ‘Логическихъ этюдахъ’). И здсь мы имемъ смшеніе весьма полезнаго средства наглядности съ существомъ дла (167).
Но уже и въ этихъ переработкахъ формальной логики и во всхъ изложеніяхъ традиціоннаго ученія, напр., у Ульрици, Абервега, Бенно Эрдмана, а также и у гербартіанцевъ въ род Лотта, весьма замтна общая, хотя и не всегда ясно обнаруживаемая, склонность — искать основной логическій феноменъ въ сужденіи, отбросивши старую схему построенія формальной логики (понятіе, какъ основной элементъ, затмъ — сужденіе, умозаключеніе и систематическія формы: опредленіе, раздленіе, доказательство). Гораздо же ршительне становится на эту точку зрнія гносеологическая логика. Система категорій, по Канту, должна покоиться на систем сужденій. Кантъ врилъ, что послдняя безспорно установлена формальной логикой, но развитіе ученія о категоріяхъ отъ Фихте до Гегеля ниспровергло это предположеніе. Отсюда задача дать новое ученіе о сужденіи сдлалась основнымъ вопросомъ современной логики. Вполн ясно и само собою понятно, что понятіе свой логическій смыслъ и свое логическое значеніе можетъ получить только чрезъ сужденіе, въ которомъ сопринадлежность его признаковъ познается и утверждается въ общеобязательной форм. Поэтому логика принципіально не можетъ разсматривать понятія, какъ предположенія сужденій, а должна трактовать ихъ, какъ имющіе всеобщее значеніе результаты сужденій. Съ другой стороны, и умозаключеніе во всхъ своихъ дедуктивныхъ и индуктивныхъ формахъ есть не что иное, какъ видъ обоснованія сужденій и только въ виду этой цли иметъ свой логическій смыслъ. Такимъ образомъ, ученія о понятіи и умозаключеніи становятся лишь развтвленіями ученія о сужденіи, а послднее — главной проблемой логики (168—169).
Итакъ, логика есть ученіе о сужденіи. Но — философское ученіе! Послднее обстоятельство Виндельбандъ считаетъ необходимымъ особенно подчеркнуть, потому что оно нс всегда и не везд считается само собою понятнымъ. Сужденіе, какъ фактъ психической жизни, подлежитъ разностороннему психологическому изслдованію, съ результатами котораго уже обязана считаться логика (отношеніе совершенно такое же, какъ между этикой и разными эмпирическими и теоретическими изслдованіями о функціяхъ воли). Но психологія, какъ извстно, отнюдь еще не дала безспорныхъ ршеній по очень многимъ и весьма важнымъ вопросамъ — и въ частности по вопросамъ о дятельности мышленія. Здсь мы встрчаемся съ борьбой разнообразныхъ и часто противоположныхъ направленій. Отсюда для всякаго логика возникаетъ необходимость — опредлить свое отношеніе къ различнымъ психологическимъ пониманіямъ сужденія: онъ не можетъ воспользоваться готовымъ, общепризнаннымъ опредленіемъ сужденія, а долженъ критически пересмотрть существующія и выработать свою собственную точку зрнія (169).
Но насколько такая задача существенна, настолько же легко, при попытк разршить ее, логикъ можетъ подвергнуться опасности забыть свою прямую задачу и увлечься чисто психологическими изслдованіями, и тогда у него логика можетъ превратиться только въ втвь психологіи, какъ этого, напр., въ свое время даже и требовалъ Бенеке. Прочное отграниченіе логики отъ психологіи составляетъ для первой вопросъ жизни. Разсужденія о нормативномъ характер логики, въ сущности, мало помогаютъ такому разграниченію, потому что вдь это, въ конц концовъ, могло бы значить только, что логика ‘фактическіе признаки судящей дятельности (установленные психологіей) высказываетъ въ иной словесной форм,— въ форм повелительнаго наклоненія’. Насколько не легко этого достигнуть, показываютъ недавно появившіяся (1900 и 1901 гг.) и спеціально къ этой цли направленныя ‘Логическія изслдованія’ Гуссерля. Впрочемъ, разсматриваемое положеніе дла иметъ и свою хорошую сторону: психологическія теоріи иногда даютъ логик толчекъ къ постановк новыхъ проблемъ. Поучительнымъ примромъ въ этомъ отношеніи является вызванное психологіей Франца Брентано движеніе въ обработк логическаго ученія о сужденіи. Брентано характерный признакъ сужденія видлъ въ акт признанія или отверженія извстнаго представляемаго содержанія. Поэтому и въ логик для него самымъ существеннымъ было качество сужденія. Общей формой всхъ сужденій становилось экзистенціальное сужденіе, для котораго въ традиціонной таблиц сужденій даже и мста не оказывалось. Теперь на эти сужденія обратили вниманіе, и имъ уже посвященъ цлый рядъ разнообразныхъ изслдованій, подвергающихъ разностороннему изученію понятія ‘признанія’ и ‘существованія (existentia)’. За этими изслдованіями естественно послдовали другія — о существ и значеніи ‘предикаціи’. Если специфическою чертою сужденія является упомянутое ‘признаніе’, то отношеніе субъекта и предиката теряетъ свое прежнее значеніе въ ученіи о сужденіи. ‘Предикація’ становится уже чмъ-то несущественнымъ. Въ простйшей форм экзистенціальнаго сужденія мы, повидимому, имемъ дло только съ однимъ понятіемъ, именно съ субъектомъ, не приписывая ему ‘бытія’ въ качеств предиката, — это наблюденіе влечетъ за собою разносторонніе споры по поводу извстнаго Кантовскаго утвержденія, что ‘бытіе’ не есть ‘признакъ’ въ понятіи. Но, съ другой стороны, на ряду съ этимъ, стали обращать вниманіе и на ‘безсубъектныя’ или ‘безличныя’ сужденія (impersonalia), что также открывало перспективы для новыхъ интересныхъ выводовъ по вопросу о сужденіи. Классическою работою въ этой области является изслдованіе Зигварта (‘Die Impersonalien’. 1888), со всею очевидностью раскрывшее для научнаго сознанія, насколько мало соотвтствуютъ различія словесныхъ формъ логическимъ. Логика, къ своей невыгод исторически развивавшаяся объ руку съ грамматикой, можетъ ожидать отъ послдней нкоторыхъ вопросовъ и побужденій къ изслдованію, но — отнюдь не отвтовъ или разъясненій. Виды сужденія не совпадаютъ съ видами предложенія (169—172).
Въ каждомъ сужденіи мы мыслимъ извстное отношеніе представляемыхъ содержаній и ршаемъ о значеніи этого отношенія. Ясно, что сужденіе всегда синтетично. На синтетическомъ характер сужденія боле всего настаиваютъ Зигвартъ и Лотце. Оба они провозглашаютъ полную несостоятельность традиціоннаго ученія о сужденіи, при чемъ Зигвартъ главнымъ образомъ разрушаетъ грамматико-формалистическія построенія этого ученія, а Лотце пытается изъ обломковъ построить новое зданіе. Основной формой сужденія остается категорическое высказываніе предиката относительно субъекта,—синтезъ предиката и субъекта. Утвержденіе и отрицаніе (качество сужденія) Лотце разсматриваетъ, какъ дополнительныя или побочныя мысли (‘Nebengedanken’) къ первичному синтезу сужденія. Зигвартъ хотлъ видть въ отрицательномъ сужденіи сужденіе о положительной попытк связать извстныя содержанія. Поэтому оно становится у него ‘сужденіемъ цнности (Werturteil)’. Соотвтственной переработк подверглась и теорія проблематическихъ сужденій. Съ логической точки зрнія воздержаніе отъ сужденія нельзя назвать сужденіемъ, но психологически это — совершенно правильно. Сужденіе,— въ утвердительной или отрицательной форм,— можетъ быть намчено, но не установлено окончательно, за отсутствіемъ достаточныхъ основаній. Законъ достаточнаго основанія становится, такимъ образомъ, именно требованіемъ логической правомрности, на ряду съ законами тожества и противорчія. Вся силлогистика сводится у Зигварта, какъ къ простйшей основной форм, къ такъ называемому гипотетическому умозаключенію. Но зато съ тмъ болыпимъ вниманіемъ онъ относится къ ученію о метод вообще и къ методологіи спеціальныхъ наукъ. Точно также и Лотце старался поставить логику въ близкое, такъ сказать, интимное отношеніе къ интересамъ спеціальныхъ наукъ. Но у него прибавляется сюда еще одна своеобразная черта: врный своему телеологическому идеализму, онъ зачатки логики готовъ искать въ этик, въ цляхъ познанія (172—174).
Подчеркиваніе методологической стороны логики соотвтствовало общему состоянію науки въ послднія десятилтія 19 вка, когда философія всемрно стремилась разработываться въ возможно тсной связи съ опытными науками. Никогда въ другое время не было такъ много ученыхъ, которые, начавъ работами по своей спеціальной наук, все боле и боле склонялисьбы къ общимъ вопросамъ, т. е. къ философіи. Математики и физики, физіологи и біологи, историки и психологи пережили этотъ процессъ. Такая интеллектуальная эволюція почти неизбжно приводила каждаго мыслителя къ вопросамъ гносеологіи и къ философской обработк методологіи спеціальныхъ наукъ. Въ логик крупнйшимъ выразителемъ этого движенія явился знаменитый Вильгельмъ Вундтъ (175).
Методологія всегда получаетъ мотивы для своей разработки отъ измняющагося развитія отдльныхъ наукъ, отъ усиленія или ослабленія тхъ или иныхъ научныхъ интересовъ. Поэтому и въ логик поочередно обращалось наибольшее вниманіе на разработку методовъ: математическаго, индуктивного, естественно-научнаго, психологическаго, историко діалектическаго, эволюціоннаго. Въ конц концовъ въ этомъ отношеніи опредлились два преобладающіе интереса: естественнонаучный и историческій. Преобладаніе это естественно сказалось и на философіи. Для методологіи, имющей своею цлью выясненіе и формулированіе логической сущности науки, возникаютъ отсюда дв спеціальныхъ задачи. Для пониманія методовъ естествознанія она можетъ оставаться на старыхъ рельсахъ. Этой задач отвчалъ весь аппаратъ традиціонной методологіи или, какъ говорили въ 17 и 18 столтіяхъ, ‘прикладной логики’. Такъ это мы и видимъ, напр., у Джона Стюарта Милля, Стэнли Джевонса, въ значительной мр также — въ первомъ изданіи Зигварта и даже у Лотце. Гораздо хуже обстояло и обстоитъ дло съ методологіей исторіи. Здсь, при новости самаго предмета, приходилось все создавать вновь. Сознаніе исторической наукой своей логической сущности и своихъ истинныхъ задачъ приняло опредленную и прочную форму благодаря попыткамъ вліянія на нее въ этомъ отношеніи со стороны естествознанія. Послднее, не зная природы и особенностей историческаго изслдованія, старалось навязать ему т-же руководящія идеи, какими проникнуто само. Отсюда, напр., возникъ знаменитый споръ о ‘законахъ исторіи’. Попытки эти находили себ опору и въ философскихъ воззрніяхъ — Шопенгауэра, Канта и Конта,— которыя о задачахъ науки вообще судили по аналогіи съ естествознаніемъ и требовали, чтобы историкъ отъ повствованія о фактахъ переходилъ къ установк ихъ закономрности. Къ этимъ требованіямъ присоединялась потомъ тенденція — отыскивать движущія силы исторіи въ хозяйственныхъ (экономическихъ) отношеніяхъ (176—178).
Логика, понятно, не могла остаться равнодушной къ этимъ спорнымъ вопросамъ въ сред историковъ, и для методологіи, въ виду ихъ, возникала существенная задача — заново пересмотрть традиціонное ученіе о классификаціи наукъ. Вмсто переставшаго удовлетворять логическимъ требованіямъ стараго дленія всхъ наукъ на науки о природ и науки о дух, выдвинулась новая точка зрнія, съ которой различаютъ: 1) науки о природ (естествознаніе), направленныя на познаніе законовъ явленій, и 2) науки историческія, посвященныя разсмотрнію частнаго,— событій, отмченныхъ печатью общепризнанной цнности. Формулировать это различіе можно лучше всего, какъ различіе между ‘наукой о природ’ и ‘наукой о культур’. Это новое дленіе оказывается особенно цннымъ для психологіи и ея отношенія къ исторіи. По старой классификаціи психологія была основоположительной наукой въ числ такъ называемыхъ наукъ о дух. Но къ этимъ-же наукамъ относилась и исторія. И вотъ выходило, что всякая исторія иметъ дло съ душевной дятельностью людей и обнаруженіемъ ея во вншнемъ мір, и что пониманіе ея предполагаетъ ученіе о душевныхъ дятельностяхъ. Но всякій кто знакомъ съ новйшей психологіей, знаетъ, что тамъ по естественнонаучному методу разсматриваются такія вещи и отношенія, до которыхъ историку отнюдь не больше дла, чмъ, напр., и до механики. А съ другой стороны, и сама психологія извлекла отсюда для себя пользу, получивъ возможность открыто ставить наряду другъ съ другомъ задачи ‘научной психологіи’ и, какъ дополненіе къ ней, ‘психологіи индивидуальныхъ различій,’— послдняя уже примыкаетъ къ наукамъ историческимъ. Вс эти вопросы теперь много обсуждаются въ философской литератур, и въ центр этого движенія должна быть поставлена книга Риккерта: ‘Границы естественнонаучнаго образованія понятій’ (1896—1902). Куда, въ конц концовъ, это приведетъ, предсказать трудно, но уже и теперь вполн ясно, что послдняго ршенія надо искать уже не въ методологіи, а въ теоріи познанія (178—179).
Чисто гносеологическая обработка логики, игнорировавшая формальный и методологическій моменты ея ученій и придававшая главное значеніе служенію метафизическимъ задачамъ, первоначально составляла характеристическую черту гегельянской школы. Самымъ интереснымъ явленіемъ въ этой области надо считать логику Куно Фишера. Историкъ новой философіи, освобождаясь отъ схематизма Гегелевой терминологіи, показываетъ здсь, по словамъ Виндельбанда, неподражаемое и рдкое ‘искусство переводить Гегеля на нмецкій языкъ’, Но, тмъ не мене, вся эта гносеологико-метафизическая логика въ средин прошлаго столтія потеряла все свое обаяніе — съ паденіемъ идеалистической философіи. Сама гносеологія почувствовала необходимость обособится отъ логики въ собственномъ смысл, и, напр., ‘трансцендентальная логика’ новокантіанцевъ не желаетъ имть ничего общаго съ логикой и методологіей, намчая собственную задачу въ изслдованіи границъ и объема человческаго познанія. Но чмъ дальше она удалялась отъ метафизики, тмъ боле начинала ей угрожать опасность — заимствовать руководящую точку зрнія изъ генетическихъ, т.е. психологическихъ изслдованій,— напр., уже Шопенгауэръ ставитъ въ самое близкое отношеніе ученіе о познанія къ теоріямъ физіологіи органовъ чувствъ. Другимъ, боле краснорчивымъ примромъ можетъ служить судьба столь важнаго въ гносеологіи Кантовскаго понятія a priori. Много прошло времени, прежде чмъ оно освободилось отъ психологическаго толкованія въ смысл врожденности. Эволюціонный психологизмъ, объявлявшій апріорное для индивидуума за пріобртенное родомъ, сдлалъ весьма искусительный шагъ къ сближенію Кантовскаго ученія о познаніи съ эмпиризмомъ. Попытки подобнаго сближенія длались и съ другой стороны: Герингъ старался слить критицизмъ съ позитивизмомъ, Канта съ Контомъ (180—182).
За этими сравнительно простыми я довольно грубыми формами сближенія Кантовскихъ и Контовскихъ мыслей послдовалъ потомъ рядъ боле утонченныхъ. Общею чертою ихъ является стремленіе устранить понятіе вещи въ себ и разршить всю дйствительность въ феномены сознанія,— любопытная аналогія съ развитіемъ нмецкаго идеализма въ самомъ конц 18 и въ начал 19 вка, съ движеніемъ отъ Канта къ Фихте. Здсь предъ нами выступаютъ: ‘имманентная’ философія Шуппе, ‘эмпиріокритицизмъ’ Авенаріуса и Маха, работы Герца и французскаго математика Паункарэ (182).
Противниками этого движенія, которые крпко держатся за трансцендентальный идеализмъ Канта и хотятъ спасти его принципы, какъ начала плодотворной дальнйшей философской работы, являются — Лиоманъ, Риль и Фолькельтъ. У послдняго сильно замтно стремленіе преобразовать ученіе о познаніи въ метафизику, въ чемъ видно отчасти вліяніе Гегеля, а главнымъ образомъ философской системы Эдуарда Гартмана (182—183). .
Въ заключеніе своей статьи Виндельбандъ указываетъ проблемы, которыя въ этихъ гносеологическихъ работахъ привлекали къ себ наибольшій интересъ и вызывали самые разнообразные опыты своего ршенія, и, въ связи съ этимъ, намчаетъ ‘главную задачу будущей логики’. Такихъ проблемъ, по его словамъ,— дв: проблема трансценденціи и проблема причинности. Объективный образъ міра, устанавливаемый въ разныхъ положительныхъ наукахъ примненіемъ формально-логическихъ отношеній къ разнообразнйшимъ предметамъ познанія, наивнымъ мышленіемъ считается за врный образъ абсолютной реальности. Но гносеологія обязана поставить вопросъ, который вмст съ тмъ является и послднимъ вопросомъ всхъ наукъ: каково отношеніе объективнаго къ реальному? Отношеніе сознанія къ бытію или функціи сознанія къ содержанію сознанія есть простйшая и самая общая форма, къ которой приводитъ насъ изслдованіе синтетической дятельности мышленія. Въ безконечныхъ спорахъ о причинности, которымъ предаются философы со времени Юма и Канта вплоть до нашихъ дней, въ качеств новой черты, имющей значеніе для будущаго, Виндельбандъ называетъ усилившееся вниманіе къ вопросу объ отношеній проблемы причинности къ понятію закона. Но хотя причинность и является важнйшей изъ категорій, тмъ не мене послднія ршенія какъ гносеологіи, такъ и методологіи должны опираться на ученіе о категоріяхъ вообще. Категоріи суть единственныя синтетическія формы, въ которыхъ только предметы могутъ быть мыслимы и, слдовательно, познаваемы. Он суть поэтому во всхъ нашихъ сужденіяхъ формы мышленія, соотносящаго субъектъ и предикатъ другъ съ другомъ, он представляютъ собою т отношенія, на всеобщее и необходимое значеніе которыхъ и направляется въ сужденіи утвержденіе или отрицаніе. Отсюда вполн ясно, какъ важно и для логики, и для метододогіи, и для теоріи познанія созданіе ученія о категоріяхъ. Это и составляетъ главный вопросъ ‘будущей логики’. Руководящаго принципа для построенія такой системы пока еще не найдено, хотя попытки подойти къ ршенію этой задачи и сдлать кое что для нея во множеств разсяны въ гносеологической и логической литератур 19 вка. Извстная книга Гартмана ‘Kategorienlehre’ съ этой точки зрнія принадлежитъ къ числу значительнйшихъ явленій въ философской литератур посл Гегеля, но она въ конц концовъ опирается на метафизическія предположенія. Система же категорій въ указанномъ выше смысл должна покоиться на чисто логическихъ принципахъ.
Очеркъ состояніи психологіи къ началу 20 вка, какъ уже было упомянуто, составленъ знаменитымъ Лейпцигскимъ профессоромъ Вильгельмомъ Вундтомъ. Авторъ начинаетъ съ указанія на различія въ пониманіи того мста, которое должно принадлежать психологіи среди другихъ наукъ. Такъ нкоторые совершенно не считаютъ ее философской наукой и склоны разсматривать, какъ втвь естествознанія. Другіе, наоборотъ, видятъ въ ней специфическую ‘науку о дух’, въ которой они не прочь растворить и самую философію. Между этими крайними взглядами существуетъ и посредствующее направленіе, которое, признавая законное вліяніе естественнонаучныхъ методовъ и необходимость союза съ біологіей и физіологіей для разршенія проблемы жизни, въ то же время желаетъ отстоять своеобразный характеръ психологической работы сравнительно съ изслдованіями этихъ сосднихъ и вспомогательныхъ областей естествознанія. Эта средняя партія, въ свою очередь, распадается на дв фракціи: для первой изъ нихъ психологія является положительной самостоятельной наукой, которая такъ же хорошо можетъ существовать независимо отъ философіи, какъ физика, физіологія или исторія, вторая же хочетъ сохранить старинную связь съ философіей, потому что факты душевной жизни тсно связаны съ проблемами гносеологіи, этики, философіи религіи и другими, которыя принято считать философскими. Разбираться въ этихъ разногласіяхъ Вундтъ считаетъ излишнимъ, потому что какъ бы мы теоретически ни отграничили психологію отъ философіи, на практик все равно психологъ долженъ быть вмст и философомъ и наоборотъ, философъ не можетъ обойтись безъ психологіи. Вмсто этого онъ предпочитаетъ обратиться къ исторіи своей науки, чтобы изъ ея прошлаго понять ея настоящее состояніе. Въ послднемъ онъ находитъ черты, которыя весьма сильно напоминаютъ средину 18 столтія и слдующія затмъ десятилтія, почему свой историческій обзоръ и начинаетъ съ этой именно эпохи (I, 1—2, дальнйшія ссылки въ обзор психологіи длаются также на страницы I тома).
Съ половины 18 вка можно наблюдать широкое распространеніе того убжденія, что дающее человку познаніе его собственнаго существа изслдованіе о душ въ высшей степени полезно для него. Отсюда естественно возникло желаніе популяризовать эти психологическія изслдованія, стремленіе, которое вскор легко охватило и родственныя области морали и эстетики, а потомъ и всю вообще философію. Сюда присоединился также интересъ къ разнымъ нарушеніямъ нормальной психической жизни, ко сну, сновидніямъ и другимъ подобнымъ состояніямъ, что, въ свою очередь, заставило обращаться къ ученіямъ тогдашней медицины и физіологіи. Антропоцентрическая телеологія этого вка, видвшая, притомъ, въ индивидуальной личности воплощеніе человчества, какъ такового, выдвинула на первый планъ и сообщила особенную важность вопросамъ морали и педагогики, а наряду съ ними получали отчасти значеніе также и религіозныя потребности. Вс эти практическіе интересы проникли и въ психологію: изъ нея, изъ углубленія въ собственную сущность человка надялись врне познать задачи жизни, нежели изъ великихъ философскихъ системъ прошлаго. Не замчалось только при этомъ, что идеи этой философіи и ея различныхъ направленій оказывали вліяніе на разработку самой психологіи, чмъ односторонне имлась въ виду практическая мораль, которая должна служить только дйствительной жизни, тмъ больше на самомъ дл психологія опиралась на подобныя части старыхъ системъ и тмъ боле, соотвтственно этому, она превращалась въ психологію разсудка и рефлексіи, стремившуюся интеллектуализировать все содержаніе душевной жизни. Наряду съ этимъ доминирующій религіозный интересъ вызвалъ любопытныя попытки представить въ новомъ освщеніи старыя философскія докторины — Спинозы и Лейбница, а въ психологіи породилъ усиленное вниманіе къ жизни чувства и разныхъ темныхъ душевныхъ движеній. Послднее лучше всего можно видть въ изящной литератур: въ склрнности къ самонаблюденію, въ составленіи исповдей, дневниковъ, писемъ, въ психологическихъ романахъ, изображающихъ характеры и настроенія то съ преобладаніемъ рефлексіи, то мечтательности, наконецъ, съ практической стороны въ энтузіазм къ новымъ идеаламъ воспитанія и въ морализирующихъ и назидательныхъ статьяхъ новыхъ популярныхъ журналовъ. Вс эти настроенія и стремленія отразились, между прочимъ, въ сочиненіяхъ Гете, хотя у него ‘изъ старыхъ формъ уже слышится голосъ новаго времени’ (2—4).
Уже философскія вліянія, подъ которыми развилась современная психологія, очень родственны тмъ, которыя господствовали въ 18 вк. Христіанъ Вольфъ много содйствовалъ пробужденію и распространенію интереса къ психологіи. Но онъ здсь боле, чмъ въ какой либо иной части своихъ философскихъ работъ, стоитъ на плечахъ Лейбница: въ психологіи онъ вполн удержалъ Лейбницевское понятіе о душ, какъ представляющей и обладающей стремленіемъ монад. Отъ Лейбница достался въ наслдство послдующему времени и интеллектуализмъ въ ученіи о душ. Отъ Лейбница же, правда, заимствовано и ученіе о степеняхъ ясности представленій, къ которому потомъ и примкнули вс интересующіеся темными сторонами душевной жизни, чувствами, настроеніями и ненормальными состояніями, но у самого Вольфа и его непосредственныхъ преемниковъ перевшивала раціоналистическая тенденція. Отсюда старанія этой психологіи нивеллировать различія, чтобы по возможности все держать на равномъ уровн разсудочой понятности. Въ связи съ этимъ стояла и другая ея особенность,— что она вс явленія душевной жизни подчиняла нормамъ мышленія, отвлеченнымъ отъ сложной умственной дятельности. Краснорчивыми свидтелями этого остались многочисленные примры (въ соч. Вольфа и его школы) обозначенія всевозможныхъ психическихъ содержаній словами ‘мыслять (denken)’ и ‘мысль (Gedanke)’,— подобное же широкое употребленіе въ англійской и французской психологіи этого и предшествующаго времени имло слово ‘идея’. Но такъ какъ факты душевные, даже при поверхностномъ анализ, не поддавались такому послдовательному раціонализированію и интеллектуализированію, то логическая интерпретація ихъ въ Вольфовой школ была дополнена другимъ представленіемъ дла, подсказаннымъ психологіей и словоупотребленіемъ обыденной жизни. Существующія въ язык обозначенія — ‘мышленіе’, ‘хотніе’, ‘желаніе’, ‘чувство’ и т. д.— взяты были, какъ термины, соотвтствующіе готовымъ и не нуждающимся въ дальнйшемъ анализ понятіямъ. Каждый комплексъ фактовъ, обозначаемый опредленнымъ именемъ, стали разсматривать, какъ нкое самодовлщее царство, сводя вс явленія этой области къ одной общей основ, получившей названіе душевной ‘способности’. Отсюда и вся разсматриваемая психологія получила въ исторіи науки названіе ‘психологіи способностей’— ‘Vermgenspsychologie’. Гербартъ въ своей извстной критик этой ‘психологіи способностей’ называлъ, между прочимъ, совмстную дятельность послднихъ ‘войною всхъ противъ всхъ’. Съ такой характеристикой Вундтъ не соглашается и предпочитаетъ другой образъ,— ‘собранія совта, гд каждый иметъ свое особое мнніе, и нтъ недостатка въ рзкихъ разногласіяхъ, но гд вс говорятъ на одномъ общепонятномъ язык. Этотъ языкъ есть языкъ логическаго разсужденія, на немъ чувство то приходитъ на помощь разсудку, то возстаетъ противъ него, на немъ разсудокъ заставляетъ умолкнуть вожделніе или сдерживаетъ необузданныя мечты воображенія’. Лейбницевское различеніе ясныхъ и темныхъ представленій было использовано здсь въ томъ смысл, что каждая душевная способность стала разсматриваться, какъ родъ иного или низшаго разсудка, господствующаго въ своей особой области. Вліяніе этого господства логической рефлексіи надъ всми областями духовной жизни можно ясно видть еще и у Канта, который свои три Критики (чистаго разума, практическаго разума и силы сужденія) посвятилъ тремъ главнымъ душевнымъ способностямъ — познанію, вол и чувству, а послднія подчинилъ тремъ логическимъ функціямъ — понятія, сужденія и умазаключенія (5—9).
Но уже при Кант основы этой ‘психологіи способностей’ начали колебаться. Наблюденіе простйшихъ психическихъ дятельностей при воспріятіяхъ чувствъ, при процессахъ воспоминанія, при инстинктивныхъ дйствіяхъ и т. п. должно было психологамъ, не ослпленнымъ раціоналистической философіей, внушить мысль о нкоторомъ психическомъ механизм, который, помимо всхъ этихъ понятій, сужденій и умозаключеній, производитъ явленія съ подобною же закономрностью, какъ и при господств законовъ природы. Такая мысль и нашла себ выраженіе въ трудахъ англійскихъ психологовъ, разработавшихъ ученіе объ ассоціаціи. Зд,сь должны быть названы имена Локка, Берклея, Гертли и Юма. Вліяніе ассоціаціонной психологіи на работы нмецкихъ психологовъ сказалось тмъ, что они начали больше обращать вниманія на ненормальныя состоянія и чаще обращаться къ физіологіи, но въ общемъ психологія способностей продолжала существовать. Въ научномъ отношеніи такія работы обыкновенно ничтожны, но тмъ он казались интересне и были популярне. Образцовымъ произведеніемъ этого рода является 10-томный ‘Магазинъ опытнаго душевднія’ Карла Филиппа Морица, предназначавшійся быть ‘книгой для чтенія образованнымъ и необразованнымъ’, понятно, теперь этотъ ‘Магазинъ’ иметъ только культурноисторическій интересъ. Несравненно выгоднйшее впечатлніе среди подобной литературы производитъ ‘Антропологія’ Канта (9—10). Плодотворне было вліяніе ассоц. психологіи на отдльныхъ независимыхъ мыслителей (Реймарусъ, Тетенсъ, Тидеманъ), но и они не могли отршиться отъ шаблоннаго понятія душевной способности и склонности къ раціонализированію психическихъ фактовъ (10—11).
Чрезвычайно сильное вліяніе имла ассоціаціонная психологія на распространенную среди философовъ и физіологовъ,— со времени Декартовскихъ умозрній о функціяхъ мозга и ‘нервныхъ духовъ’,—тенденцію ставить душевные процессы въ связь съ свойствами нервной системы. По провозглашенному Гертли представленію дла ассоціація въ психологическомъ смысл есть просто результатъ нервной механики. Отсюда оставался одинъ только шагъ до признанія вообще всего психическаго функціею мозга. Этотъ шагъ и сдлали представители французскаго ‘психофизическаго матеріализма’ — Ляметтри и Мопертюи. Такъ возникла ‘физіологическая психологія’, отрицавшая самостоятельность психологіи, какъ науки, и объявлявшая ее просто главою или отдломъ физіологіи. На нмецкой почв это направленіе распространилось преимущественно между врачами. Оно соединилось здсь съ разнообразными попытками ставить различные роды душевныхъ процессовъ въ связь съ опредленными областями мозга. Вольфовскія душевныя способности были истолкованы въ смысл новой гипотезы локализаціи. Въ конц концевъ все это движеніе примкнуло къ знаменитой ‘Френологіи’ Галля. Послдній взялъ у психологіи способностей ея основныя психологическія понятія для своихъ ‘органовъ души’ и, такимъ образомъ, въ сущности только умножилъ число способностей, Не отдлался онъ вполн и отъ интеллектуалистической тенденціи, характеризующей психологію способностей, потому что каждую душевную способность н каждый душевный органъ разсматриваетъ, какъ ‘низшій разумъ’ (12—13).
Вс эти движенія въ психологіи 18 вка, въ свое время надлавшія много шума, теперь уже стали достояніемъ только исторіи. Интересъ къ нимъ былъ задавленъ и самая память о нихъ почти изглажена громкимъ успхомъ философской мысли конца 18 и начала 19 вка,— движеніемъ Канта Фихте Шеллинга Гегеля. Новое поколніе не нашло уже у себя вкуса къ подобнымъ изысканіямъ о душ. Другія потребности, другіе интересы стали владть умами, а старая психологія оказалась неспособна отвчать вновь народившемся запросамъ (14).
Но философія новаго времени не могла оставить психологію въ совершенномъ пренебреженіи, и если старая психологія оказалась негодной для новыхъ потребностей, то должна была народиться новая. И вотъ въ этомъ-то пункт открывается замчательное сходство нашего времени съ 18 столтіемъ: при всемъ различіи взглядовъ на задачи и методы психологіи, вс, кто только признаетъ ея право на существованіе, согласны въ томъ, что цлью ея является — ‘быть для ныншней науки и особенно для ныншней философіи тмъ же, чмъ была психологія 18 вка для философіи своего времени’. Великія идеалистическія системы начала 19 вка,— Фихте, Шеллинга и Гегеля,— не могли оказать существеннаго и плодотворнаго вліянія на разработку психологіи, для этого он слишкомъ заняты были своими діалектическими построеніями, да и психологіи здсь вопользоваться было нечмъ. Понятно отсюда, почему новая нмецкая психологія родоначальникомъ своимъ считаетъ не кого-либо изъ представителей идеалистической философіи, а мыслителя противоположнаго направленія, противопоставившаго идеализму свою реалистическую метафизику, которая отдавала дань справедливости опыту и точнымъ наукамъ. Это былъ Гербартъ. Уже и въ этомъ своемъ отношеніи къ предшествующему философскому умозрнію новая нмецкая психологія осталась врна традиціямъ психологіи 18 вка, потому что Гербартъ, объявляющій самъ себя кантіанцемъ, на самомъ дл съ большимъ правомъ можетъ быть названъ лейбниціанцемъ 19-го в. Правда, Гербарту принадлежитъ честь ниспроверженія господствовавшаго въ лейбнице-вольфіанской школ ученія о способностяхъ,— вмсто того онъ создалъ свое ученіе о представленіи, какъ основномъ психическомъ процесс, лежащемъ въ основ всхъ душевныхъ явленій, но его роднитъ съ его противниками тотъ же интеллектуализмъ, который характеризуетъ и психологію способностей. Гербартъ знаетъ только представляющія силы. Все, что не есть представленіе, т. е. въ конц концовъ интеллектуальный элементарный феноменъ, онъ старается объяснить изъ механическаго взаимодйствія представленій. Здсь приходитъ онъ въ близкое соприкосновеніе съ ассоціаціонной психологіей 18 в. Въ близкомъ родств съ психологіей Гербарта стоятъ психологическія воззрнія Бенеке. Т и другія досел находятся въ большомъ почет у педагоговъ. Гербартова психологія была очень дружественно встрчена математиками и филологами. Въ школ Гербарта выработанъ планъ примненія психологіи къ этнологіи (‘психологія народовъ’ — ‘Vlkerpsychologie’) (14—19).
Своимъ математическимъ характеромъ, напоминавшимъ теоретическія разсужденія въ физик и механик, Гербартовская психологія подготовила почву для введенія въ эту науку естественнонаучнаго метода. Оама она, въ сущности, была совершенно спекулятивной, и вся ея механика представленій мало имла общаго съ эмпирической дйствительностью, но это не только не помшало нкоторымъ приверженцамъ Гербарта заявлять требованіе, чтобы психологія трактовалась, какъ естественная наука, но и послужило толчкомъ къ новому боле тсному сближенію нмецкой психологіи съ англійской ассоціаціонной. Два выдающихся представителя послдней — Джемсъ Милль и Александръ Бэнъ — старались принципъ ассоціаціи распространить на всю совокупность душевныхъ процессовъ и въ особенности на чувственныя воспріятія и на эмоціи. А съ другой стороны, они хотли и упростить самую теорію, сводя различные такъ называемые законы ассоціаціи, по возможности, къ одному. Такъ создавалась перспектива пониманія всей душевной жизни, какъ единаго психическаго механизма съ своеобразными законами, не уступающими по сил принудительности законамъ физической механики. Джонъ Стюартъ Милль былъ настолько увлеченъ этой перспективой, что даже сравнивалъ (въ своей Логик) по важности законы ассоціаціи съ закономъ тяготнія. Упомянутое упрощеніе теоріи ассоціаціи достигалось тмъ, что раздливъ ассоціацію на внутреннюю (по сходству и по контрасту) и вншнюю (по пространственной смежности и временной послдовательности), объединили оба вида послдней въ понятіи смежности, а потомъ и ассоціаціи сходства и контраста старались вывести изъ смежности же. Къ этой объединительной тенденціи скоро и легко присоединилась и другая: ассоціація по смежности такъ близко напоминаетъ физіологическіе процессы, ведущіе къ выработк автоматизма, что невольно является искушеніе и ее саму объяснять изъ послднихъ. Этотъ возвратъ къ физіологической точк зрнія Гертли и былъ осуществленъ Гербертомъ Спепсеромъ. Главнымъ недостаткомъ разсматриваемаго направленія психологіи было то, что она разсматривала представленія, какъ самостоятельные и относительно неизмнные объекты, съ которыми можно оперировать, какъ съ фигурами на шахматной доск, чего на самомъ дл отнюдь нтъ. Отсюда и безсиліе ея въ объясненіи самыхъ фактовъ ассоціаціи, необходимость прибгать къ гипотетическимъ посредствующимъ членамъ, спорность самыхъ толкованій и т. д. Со всею ясностью это раскрылось въ спор двухъ датскихъ психологовъ — Лемана и Гефдинга — о томъ, какой изъ двухъ принциповъ, смежности и сходства, считать основнымъ и какой производнымъ (19—23).
Но въ то время, какъ ассоціаціонная психологія тщетно пыталась дать научно-удовлетворительное ршеніе своихъ проблемъ и приходила къ мысли опереться для этого на физіологію, послдняя сама уже успла начать рядъ изслдованій, подготовлявшихъ реформу психологіи. Это — изслдованія, съ одной стороны, по физіологіи мозга и нервовъ, а съ другой, по физіологіи органовъ чувствъ. Что касается первой, то ея вліяніе на развитіе новйшей психологіи теперь можетъ считаться уже исчерпаннымъ и результатамъ этого вліянія могутъ уже быть подведены итоги. Результаты эти довольно малочисленны и почти лишены положительнаго характера. Сюда принадлежитъ, напр., устраненіе такихъ несостоятельныхъ представленій, встрчавшихся въ старой физіологіи и философіи, какъ о ‘сдалищ души’ и ея разнообразныхъ способностей, въ положительномъ же смысл можетъ считаться научно установленнымъ только тотъ общій результатъ, что въ мозг мы должны видть центральное представительство не только всхъ отдльныхъ органовъ тла, но и ихъ разнообразныхъ функціональныхъ связей. Косвеннымъ результатомъ можетъ считаться также прочно усвоенное современными психологами убжденіе въ необыкновенной сложности душевныхъ явленій. Въ остальномъ же физіологія мозга, вмсто помощи психологическому анализу, гораздо боле сама поставила психологіи вопросовъ, отъ ршенія которыхъ зависитъ толкованіе результатовъ физіологическихъ изслдованій. И это легко понятно: нельзя понять конструкцію машины, не зная точно, что машина должна длать, точно также и познаніе функцій извстнаго органа предполагаетъ анализъ этихъ функцій, и это — тмъ боле, чмъ послднія сложне. Психологія отъ физіологіи мозга положительнаго подспорья не получила почти никакого. Вотъ, напримръ, открытіе зрительнаго центра ни на одинъ шагъ не подвинуло впередъ наше пониманіе происхожденія зрительныхъ представленій. То же надо сказать и о въ совершенств изслдованной локализаціи функцій рчи (23—26).
Несравненно глубже и дйствительне было вліяніе на психологію 19 вка другой изъ упомянутыхъ отраслей физіологическаго изслдованія — физіологіи органовъ чувствъ. Здсь все наталкивало физіологовъ на разршеніе проблемы воспріятія, при чемъ въ традиціонной психологіи они не нашли себ для этого какой-либо существенной помощи. Приходилось физіологамъ поневол самимъ длаться психологами, преодолвая встрчающіяся трудности обычными для нихъ средствами. Но понятно, что рано или поздно они должны были въ этомъ отношеніи достигнуть границы, за которой эти средства уже оказывались недостаточными, и гд имъ приходилось уже то создавать теоріи на свой рискъ, то опираться на какой-либо философскій авторитетъ. Безъ какой-либо, хотя бы ad hoc сфабрикованной психологіи ни кто не могъ обойтись. Здсь-то и обозначилась противоположность, охарактеризованная впослдствіи, какъ противоположность ‘эмпиризма’ и ‘нативизма’. Эмпиристы съ самаго начала не считали возможнымъ обойтись безъ психологіи, нативисты же всемрно ее отстраняли — и зато потомъ тмъ легче впадали въ спекуляцію, представляющую собою смсь психологіи съ метафизикой. Выборъ точки зрнія при этомъ оказывался совершенно произвольнымъ. Такъ на Іоганна Мюллера, иниціатора новйшей физіологіи органовъ чувствъ оказало вліяніе ученіе Канта о пространств и времени. То же повторилось съ Э. Г. Беберомъ и ближайшей къ нему генераціей. Понятно, что при этомъ страдали какъ интересы физіологіи, такъ и правильное представленіе Кантовскихъ воззрній. Къ числу лучшихъ работъ этого направленія принадлежитъ разработанная въ дух Іоганна Мюллера теорія зрительныхъ воспріятій Эвальда Геринга (Е. Hering) (26—28).
Еще мене могъ обойтись безъ философскихъ предположеній эмпиризмъ въ физіологіи органовъ чувствъ. Здсь боле всего посчастливилось англійской опытной философіи и въ частности — той эмпирической гносеологіи, представительницей которой явилась извстная Логика Д. С. Милля, оказавшая очень сильное вліяніе на дятелей положительной науки. Рекомендованная впервые нмецкому ученому міру Ю. Либихомъ, она съ тхъ поръ сдлалась совтчицей многихъ естествоиспытателей въ тхъ случаяхъ, когда они вынуждены были считаться съ философскими вопросами. Между прочимъ работы знаменитйшаго физіолога 19 вка Гельмгольца ‘всецло стоятъ подъ знакомъ Миллевской Логики’. Послднее обстоятельство объясняется тмъ, что Гельмгольцъ въ своихъ работахъ по вопросамъ воспріятія старался, по возможности, избжать психологическихъ и гносеологическихъ изслдованій и совершенно спокойно готовъ былъ принимать безъ критической проврки т или иныя философскія предположенія, лишь бы они были практически пригодны и помогали скорйшему разршенію поставленныхъ научныхъ задачъ. Такъ, напр., въ цляхъ упрощенія своей задачи онъ первое возникновеніе пространственныхъ представленій приписываетъ дятельности чувства осязанія, подобнымъ же образомъ сводитъ объективированіе чувственныхъ впечатлній на a priori заложенный въ насъ принципъ причинности. Точно также, чисто ради удобства, усвоилъ онъ и Миллевское расширеніе индукціи посредствомъ умозаключеній по аналогіи, чтобы потомъ вс процессы воспріятія толковать въ смысл индукцій или аналогій (что для него было равнозначущимъ). Гельмгольцъ не былъ психологомъ, и все психологическое имло для него интересъ только средства, а не цли. Но для психологіи, какъ науки, это представляло серьезную опасность, потому что авторитетъ, которымъ по праву пользовалась физіологія органовъ чувствъ въ области своихъ фактическихъ открытій, незамтно переносился и на связанныя съ послдними психологическія умозрнія (28—31).
Въ такомъ критическомъ положеніи для молодой научной психологіи неожиданная помощь пришла со стороны… пресловутой Шеллинговской натурфилософіи. Въ Германіи оставались еще философствующіе естествоиспытатели, обязанные пробужденіемъ своего научнаго интереса именно цвтущему періоду этой натурфилософіи. На этой почв и выросло произведеніе громадной важности для новйшей психологіи. Это была Психофизика Фехнера. Самъ Фехнеръ въ этомъ своемъ труд преслдовалъ преимущественно метафизическую задачу — найти универсальный законъ, опредляющій тснйшую внутреннюю связь физическаго и духовнаго міра. Съ этою цлью онъ и старался установить правила, по которымъ могли-бы быть находимы точно измримыя количественныя отношенія между физическими раздраженіями и соотвтствующими имъ ощущеніями. Въ попыткахъ разршить свою задачу онъ достигъ, съ одной стороны, мене, а съ другой, боле, нежели желалъ. Чмъ плодотворне оказывались выставленные имъ принципы измренія собственно въ области психологическаго изслдованія, тмъ все боле выяснялась невозможность его метафизической задачи. Чмъ больше отступали на задній планъ натурфилософскія идеи Фехнера, почти не встрчая къ себ вниманія, тмъ сильне торжествовало среди ученыхъ стремленіе ограничить задачу психофизики отношеніемъ между ощущеніемъ и раздраженіемъ или, еще уже, между силою ощущенія и силою раздраженія. Явилась тенденція смотрть на психофизику, какъ на пограничную область боле физіологіи и физики, чмъ психологіи. А чмъ больше при изслдованіи такъ называемой психофизической проблемы считалось съ методологической точки зрнія возможнымъ игнорировать специфически психологическія условія изучаемыхъ процессовъ, тмъ легче и самая проблема начала пониматься, какъ чисто физіологическая. Отсюда уже оставался только одинъ шагъ до провозглашенія психологіи только прикладной отраслью физіологіи нервныхъ процессовъ (31—33). Противовсъ ненаучной спекуляціи въ психологіи получался очень солидный, но сама психологія опять готова была исчезнуть въ качеств самостоятельной науки.
Здсь-то попытк освободить психологію одновременно отъ узъ натурфилософіи и нервно-физіологическихъ гипотезъ неожиданно пришелъ на помощь рядъ другихъ подобныхъ попытокъ — при ршеніи разныхъ, на первый взглядъ и отдаленныхъ, но на самомъ дл тсно соприкасающихся съ психометріей, проблемъ. То были вопросы о теченіи во времени процессовъ сознанія, о связанныхъ съ этимъ отношеніяхъ субъективныхъ представленій времени къ объективнымъ его количествамъ, наконецъ, объ объем сознанія и вниманія, отношеніяхъ степеней ясности психическихъ содержаній и т. п. Вс эти проблемы, стремящіяся къ точному анализу сложныхъ процессовъ сознанія, какъ таковыхъ, и принадлежатъ боле, чмъ какія-либо другія, исключительно къ области психологіи. Но любопытно, что он подсказаны были психологамъ совн: съ начала 19 в. астрономы начали обращать вниманіе на разницу между различными наблюдателями въ опредленіи времени извстныхъ небесныхъ явленій, этимъ феноменомъ, т. н. ‘личными уравненіями’, заинтересовалась поздне и психологія и стала, по образцу астрономическаго регистрированія времени, заниматься измреніемъ времени, протекающаго отъ момента извстнаго вншняго воздйствія на человка до полученія извстнаго требующагося отъ него движенія (т. н. ‘опыты съ реагированіемъ’). Въ связи съ этимъ стоитъ и дальнйшій прогрессъ въ примненіи ‘психометрическихъ методовъ’. Такъ постепенно новая психологія освобождается отъ опеки естественныхъ наукъ и приходитъ къ познанію своихъ собственныхъ научныхъ задачъ и къ установк точныхъ методовъ (34—35).
Если теперь мы къ этой цли гораздо ближе, чмъ во время Фехнера, Гельмгольца и первыхъ скромныхъ опытовъ о времени реакціи и чувств времени, то этимъ мы обязаны въ гораздо меньшей степени накопленію новыхъ фактовъ, нежели разнообразному взаимодйствію, какое оказали различныя области изслдованія другъ на друга: ученіе о чувственномъ воспріятіи подсказало психофизик новыя задачи и точки зрнія, и первое и вторая опредляющимъ образомъ повліяли на анализъ процессовъ сознанія, а послдній самъ пролилъ новый свтъ на ихъ проблемы. Всесторонняя историческая оцнка того значенія, какое иметъ каждая изъ этихъ областей для пріобртенія психологическихъ познаній и для выработки нашихъ общихъ психологическихъ воззрній, по новости самаго дла, теперь едва-ли возможна. Но окидывать ретроспективнымъ взглядомъ уже достигнутое мы въ каждое время не только имемъ право, но и обязаны, потому что, во всякомъ случа, надо понять настоящее, чтобы ставить себ цли для будущаго (35—36).
1. Ученіе о чувственномъ воспріятіи, самое характерное для пониманія тенденцій новйшей психологіи, легче всего поддается обзору въ достигнутыхъ имъ результатахъ. Положеніе вполн выяснилось, посл того какъ сошелъ со сцены споръ нативистической и эмпиристической гипотезъ, и сами физіологи начали все боле и боле проблему воспріятія относить къ области психологіи. Теперь уже никто не чувствуетъ себя обязаннымъ къ тмъ сдлкамъ съ пережитками старой эмпиристической разсудочной психологіи, какія нкогда допускалъ Гельмгольцъ. Ни одинъ психологъ также не согласится видтъ въ специфическихъ энергіяхъ чувствъ нативистовъ что-либо кром искусственнаго перетолкованія элементарныхъ психическихъ процессовъ въ смысл понятій о физіологическихъ способностяхъ. Цннымъ положительнымъ результатомъ — для психологіи и, косвенно, для философіи—является то, что въ рукахъ новйшей физіологіи чувствъ совершенно измнились какъ самыя понятія объ ассоціаціи, такъ и вс наши воззрнія на ассоціаціонный механизмъ. Старое представленіе, что ‘идеи’ движутся въ сознаніи, какъ нкоторые самостоятельные и неизмнные объекты, потерпло окончательное крушеніе. Теперь уже общепризнано что только анализъ процессовъ воспріятія выясняетъ намъ истинную природу ассоціацій. Онъ показываетъ, что воспріятія можно понять только изъ элементарныхъ процессовъ ассоціаціи простыхъ ощущеній, во множеств соучаствующихъ при образованіи воспріятій. Поэтому и представленія отнюдь не суть какія-либо прочныя или хотя-бы даже приблизительно неизмнныя образованія, но измнчивые процессы съ многоразлично переплетающимися и сливающимися въ своеобразныя новообразованія элементами. Но новая психологія не только дала намъ новое понятіе объ ассоціаціи, но и впервые установила принципъ, имющій громадное значеніе для всхъ областей духовной жизни. Это — принципъ творческаго синтеза въ психическихъ образованіяхъ, онъ гласитъ, что если какіе-либо психическіе элементы соединяются для произведенія единаго, но сложнаго образованія, то это послднее хотя и можетъ во всхъ своихъ свойствахъ быть выведено изъ своихъ элементовъ и ихъ взаимоотношеній, однако эти свойства являются при этомъ, какъ нчто новое, не присущее ни элементамъ, ни сумм элементовъ, если эту сумму разсматривать, какъ соединеніе, полученное посредствомъ прибавленія другъ къ другу отдльныхъ слагаемыхъ (additive Verbindung der einzelnen). Такъ, напр., аккордъ, какъ содержаніе воспріятія и въ своемъ дйствіи на чувство, есть нчто большее, чмъ сумма отдльныхъ, составляющихъ его, тоновъ (36—39)
Новая психологія сдлала также еще одно важное методологическое нововведеніе. Между тмъ какъ старая психологія искала себ опорныхъ пунктовъ частію въ самонаблюденіи, не смотря на давнишнюю его скомпрометированность, частію-же въ метафизик или физіологіи, новая ввела экспериментъ въ самую психологію. Физіологіи органовъ чувствъ для плодотворнаго — именно въ интересахъ психологіи — примненія своихъ экспериментальныхъ методовъ не хватало главнымъ образомъ только психологическаго интереса и, въ тсной связи съ этимъ, достаточнаго психологическаго пониманія. Для нея субъективные феномены являлись только симптомами физіологическихъ процессовъ. Иначе стало съ превращеніемъ физіологіи чувствъ въ психологію чувствъ. Это и можно назвать моментомъ рожденія ‘экспериментальной психологіи’, матерью которой, несомннно, является физіологія органовъ чувствъ (39—41).
2. Психофизика въ проблему воспріятія внесла цнную точку зрнія, состоящую въ томъ, что она вс получаемыя въ ощущеніяхъ и воспріятіяхъ содержанія сознанія, разсматривавшіяся досел даже въ физіологіи почти только съ ихъ качественной стороны, принципіально подчинила понятію мры. Первоначально, въ своемъ переходномъ состояніи, психофизика принимала, что психическія величины никогда не могутъ измряться другъ другомъ, а всегда только производящими ихъ физическими величинами раздраженія, но достигнутое психологіей убжденіе, что ощущенія непосредственно вообще могутъ быть измряемы только ощущеніями же или, обще говоря, психическія величины только однородными психическими-же величинами, и что поэтому физическія раздраженія никогда не могутъ быть употребляемы въ качеств масштаба, а всегда только въ качеств вспомогательнаго средства для полученія, при извстныхъ условіяхъ, ощущеній желаемой опредленной величины,— это убжденіе освободило психофизику отъ метафизическихъ предразсудковъ и превратило ее въ органическую составную часть психологіи. Въ этомъ смысл можно сказать, что ‘методы психофизическаго измренія’ превратились въ ‘методы психическаго измренія’. Дальнйшимъ шагомъ въ этомъ направленіи остается ршеніе вопроса,— какъ бы распространить эту, установленную для элементарныхъ психическихъ фактовъ, закономрность на всю совокупность явленій сознанія: теченіе представленій, движеніе чувствъ и аффектовъ, развитіе волевыхъ дйствій? Тогда мы научнымъ путемъ приблизились бы къ осуществленію геніальнаго замысла Гербарта сообщить психологіи совершенную, математическую точность и къ оправданію родственной идеи Фехнера (особенно настойчиво проводимой въ ‘Зендавест’) объ универсальной психофизической закономрности (41—43).
3. Анализъ сложныхъ процессовъ сознанія далъ важное дополненіе къ установленнымъ при разработк проблемы воспріятія принципамъ. Это было обновленіе и реформа понятія апперцепціи. Введенное Лейбницемъ, но использованное имъ для метафизическихъ цлей, а посл него Кантомъ для гносеологическихъ, это понятіе, въ конц концовъ, Гербартомъ было совсмъ выбито съ своего надлежащаго мста и превращено въ спеціальный случаи ассоціаціи, утратившій какое-либо отношеніе къ самосознанію и вол. Несомннно, ассоціація и апперцепція не абсолютно чужды другъ другу, но апперцепціи уже строятся сами на ассоціаціяхъ, подобно тому, какъ послднія на элементарныхъ оіцущеніяхъ, он предполагаютъ ассоціаціи и не могли бы существовать безъ нихъ, но он суть новыя образованія съ специфическими свойствами,— совершенно въ томъ-же смысл, какъ гармонія звуковъ есть нчто иное, нежели сумма тоновъ, представленіе времени или пространства — нчто иное, нежели неупорядоченное разнообразіе ощущеній. Въ этихъ новоприходящихъ свойствахъ апперцепціонныхъ актовъ и иметъ свое основаніе та связь ихъ, которая выражается въ единств воли индивидуальнаго сознанія и въ отмченномъ уже Лейбницемъ тсномъ отношеніи къ самосознанію (44—45).
При ближайшемъ изученіи этой связи сложныхъ душевныхъ процессовъ, психологическій анализъ видитъ себя боле или мене вынужденнымъ выйти изъ круга явленій индивидуальнаго сознанія, который образуетъ собою ближайшій объектъ психологическаго изслдованія. Относительно постоянное состояніе зрлаго и способнаго къ планомрному наблюденію собственныхъ переживаній человка все-таки на самомъ дл находится въ поток разнообразныхъ, опредляющихъ его процессовъ развитія. Такъ, съ одной стороны, индивидуальное сознаніе есть продуктъ специфически ему принадлежащаго особаго развитія, а съ другой стороны, оно стоитъ подъ общими условіями принадлежности къ опредленному культурному человческому обществу. Для психологіи, понятно, весьма важно изучить вс эти развитія. Отсюда возникаютъ такія области сравнительной психологіи, какъ психологія ребенка, психологія животныхъ и психологія народовъ. Вундтъ довольно подробно говоритъ о выяснившихся современныхъ и предстоящихъ въ будущемъ задачахъ и видахъ этихъ отраслей сравнительной психологіи, но мы на этихъ подробностяхъ останавливаться не будемъ (vgl. 45. 46—50).
‘Итакъ, говоритъ въ заключеніе своей статьи Вундтъ, современная психологія носитъ на себ слды всхъ тхъ вліяній, въ которыхъ философія прошлаго столтія давала выраженіе главнйшимъ духовнымъ стремленіямъ этого времени. Отъ Гербарта она получила первый толчекъ къ точному изученію процессовъ сознанія. Отголоскомъ Шопенгауэра являются извстныя гноселогическія и метафизическія идеи. Но самымъ крупнымъ ея предшественникомъ,— въ виду тхъ общихъ цлей, къ какимъ она стремится,— оказывается философъ, которому вначал, повидимому, она была боле всего чужда: Гегель. А чрезъ вс эти вліянія проходитъ, ршающимъ образомъ обусловливая выработку новой психологіи, соприкосновеніе съ тми положительными науками, которыя особенностями нкоторыхъ своихъ проблемъ были вовлечены въ психологическія изслдованія — и сами, въ свою очередь, сослужили психологіи большую службу. Такимъ образомъ, въ борьб между философіей и отдльными науками, особенно разгорвшейся въ средин прошлаго столтія, психологіи, можетъ быть, выпала довольно существенная роль мирной посредницы’ (51).
Исторія философіи въ научной работ 19 вка получила такое распространеніе и пріобрла такое значеніе, какихъ не имла никогда въ прежнее время. Нердко высказывается взглядъ, что такое усиленіе историческаго интереса стоитъ въ связи съ оскудніемъ творческой философской силы. И этотъ взглядъ можетъ находить себ нкоторое оправданіе въ явленіяхъ второй половины 19 в., о которой одинъ выдающійся ученый сказалъ: ‘теперь нтъ философіи, а есть только исторія философіи’. Но было бы большой ошибкой удовлетвориться такимъ объясненіемъ. Началомъ своимъ усиленіе интереса къ исторіи философіи восходитъ къ пор самаго продуктивнаго философскаго творчества въ Германіи. Принципіальнымъ идеаломъ романтики была выработка новаго изъ сознательнаго уразумнія всхъ великихъ пріобртеній прошлаго. Для такихъ писателей, какъ Шлегель, это, правда, могло представляться не имющимъ научной цнности ‘философствованіемъ о философіи’, но уже Шлейермахеръ своими классическими трудами по переводу Платона и изслдованіями ло всмъ отдламъ античной философіи показалъ, что это дло несравненно серьезне. Послдовавшія за тмъ остроумныя работы Векка (Boeekh) открыли собою серію блестящихъ изслдованій, которыя съ тхъ поръ часто стали посвящаться древней философіи. Больше же всего содйствовало установк отношенія мечсду системоп и исторіей философіи ученіе Гегеля, который видлъ въ исторически смнявшихся доктринахъ ступени послдовательнаго приближенія къ истинной систем: онъ самъ желалъ въ своей Логик діалектически развить такую же систему категорій, какую представляетъ собою историческое развитіе философскихъ принциповъ, о достоинств исполненія мы здсь не говоримъ, но замыселъ, безспорно, — геніальный. За Гегелемъ на вс времена должна будетъ числиться драгоцнная заслуга первой и принципіальной установки научныхъ задачъ философіи (175—177).
Многимъ кажется однако, что Гегель въ проведеніи своей мысли пошелъ дальше, чмъ слдуетъ,— когда утверждалъ, что исторія философіи сама должна быть философской наукой. Подозрительность и опасность Гегелевской зати конструировать исторію показать было нетрудно: ему самому для удержанія параллелизма между діалектическимъ и историческимъ развитіемъ категорій приходилось иногда въ исторіи философіи довольно произвольно обращаться съ хронологическими отношеніями, точно также нердко въ своей логик онъ даетъ довольно искусственныя толкованія (въ интересахъ своей системы) фактическихъ отношеній исторически извстныхъ доктринъ. Но, не смотря на все это, самая мысль Гегеля о широкомъ использованіи исторіи философіи въ цляхъ философской системы не должна быть оставляема. Недостатки Гегеля исправлены его знаменитыми учениками, которыхъ онъ въ этой области имлъ боле, чмъ гд либо,— Целлеромъ, I. Э. Эрдманомъ, Куно Фишеромъ. Поправки эти сводятся къ тому, чтобы задач точнаго, пользующагося всми средствами критики, установленія историческихъ фактовъ было въ полной мр отводима подобающая роль. Но и въ такомъ вид, отдавая полную дань историческому эмпиризму, наша наука свою послднюю цль все-таки не можетъ полагать только въ историческомъ знаніи. Безспорно, что всякая исторія должна прежде всего показать намъ, ‘какъ что либо было на самомъ дл’, т. е. въ данномъ случа — выяснить и точно установить, чему учила та или иная философія, какъ она возникла, какое имла вліяніе и т. д. Но вмст съ тмъ рдко кто не чувствуетъ, что философія иметъ къ своей исторіи боле тсное, интимное отношеніе, нежели какая либо другая наука къ ея исторіи. Можно сколько угодно заниматься математикой, физикой или химіей, не зная исторіи этихъ наукъ, никакого ущерба для дла отъ такого незнанія нтъ. А едва ли кто ршится утверждать то же и о философіи. Почему такъ? Что исторія предостерегаетъ насъ отъ ложныхъ путей, это справедливо въ не меньшей мр и относительно другихъ наукъ, какъ относительно философіи. Справедливо указываютъ на то, что философствованіе есть въ значительной степени личное дло мыслителя, и углубленіе въ міръ идей великихъ философскихъ геніевъ прошлаго можетъ для иного конгеніальнаго философа позднйшей эпохи имть весьма существенное положительное значеніе. Прообразовательное значеніе великихъ личностей въ исторіи философіи не подлежитъ сомннію. Этому посвящена между прочимъ прекрасная книга Р. Эйкена: ‘Міровоззрнія великихъ мыслителей’ (5 изд. 1904 г.). Но и это не создаетъ еще принципіальнаго различія между философіей и другими науками. Вдь и естествоиспытатель можетъ вдохновляться великими личностями Ньютона или Гельмгольца, а историкъ — Ранке или Моммсена (177—180).
Совершенно иначе обстоитъ дло, если мы обратимся къ вопросу, не составляетъ ли исторія философіи неотъемлемую часть самой системы философіи. Ни объ одной наук чего либо подобнаго утверждать нельзя, и — даже о философіи, если подъ нею разумть просто науку о міровоззрніи, имющую цлью лишь сводить въ одно цльное представленіе о мір и жизни такъ называемые общіе результаты другихъ наукъ. На что тогда ей міровоззрнія прошлаго? То же надо сказать и о философіи, задачей которой ставится метафизика, стремящаяся познать послдніе принципы бытія и явленій независимо отъ научнаго познанія эмпирической дйствительности. Эта догматическая точка зрнія должна быть признана абсолютно неисторической. Она признаетъ въ исторической феноменологіи философскаго сознанія, въ лучшемъ случа, только рядъ попытокъ приблизиться къ такому міровоззрнію, какимъ сама обладаетъ. Такой догматикъ относится къ исторіи философіи такъ же, какъ, напр., физикъ или математикъ къ исторіи своей науки: для него она есть исторія заблужденій и ложныхъ путей. Приблизительно подобнымъ образомъ смотрлъ на исторію философіи Гербартъ. Внутреннее, необходимое, принципіально своеобразное, — въ отличіе отъ другихъ наукъ, — отношеніе философіи къ ея исторіи можетъ быть признано только въ томъ случа, если задачу ея опредлить такъ, чтобы и самому предмету ея, который она должна познать, по существу дла предстоялъ путь развитія, познаваемаго только въ исторіи философіи. Здсь — ядро вопроса (180—182).