Сон в летнюю ночь, Крестовская Мария Всеволодовна, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 19 минут(ы)

М. В. Крестовская

Сынъ.— Немудреные.— Семейныя непріятности.— Имянинница.— Сонъ въ лтнюю ночь.— Дти.— Первое счастье.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія М. М. Стасюлевича, В. О., 5 л., 28
1896

СОНЪ ВЪ ЛТНЮЮ НОЧЬ.

…На суку извилистомъ и чудномъ
Пестрыхъ сказокъ пышная жилица
Вся въ огн, въ сіянь изумрудномъ,
Надъ водой качается жаръ-птица,
Расписныя раковины блещутъ
Въ переливахъ чудной позолоты,
До луны жемчужной пной плещутъ
И алмазной пылью водометы,
Листья полны свтлыхъ наскомыхъ,
Все растетъ и рвется вонъ изъ мры
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мигъ еще… и нтъ волшебной сказки…
Фетъ.

Теплая, лунная ночь тихо спускалась надъ старымъ помщичьимъ садомъ. Длинныя аллеи липъ и кленовъ окутывались таинственнымъ сумракомъ, отъ котораго он казались еще глубже и длинне, теряясь въ темнот, и только на дорожкахъ кое-гд, прорзываясь сквозь густую листву, трепетали, бля и скользя, причудливыя, словно разорванное кружево, лунныя тни, да надъ прудкомъ серебрился прозрачный туманъ, поднимавшійся надъ нимъ словно легкимъ блымъ облачкомъ, запутавшимся между высокимъ тростникомъ и склонившимися втвями плакучей ивы. Въ трав стрекотали кузнечики, а изъ прудка доносилось кваканье лягушекъ, и звуки эти, сливаясь, наполняли воздухъ какою-то грустною, но прекрасною гармоніей. Въ дом только-что отужинали и старики отправились спать, а молодежь разсыпалась по саду.

Въ столовой оставались только Митя, спшившій починить къ утру свои удочки, чтобы поспть на разсвт вмст съ поваренкомъ Гришкой идти на рыбную ловлю, да Аграфена Ильинишна, убиравшая въ буфетъ оставшіяся закуски и бутылки съ наливками.

Аграфена Ильинишна уже лтъ десять завдывала въ дом всмъ хозяйствомъ, поступивъ туда ключницей, по смерти мужа, и за эти десять лтъ такъ здсь обжилась, такъ ко всмъ привыкла и къ ней вс такъ привыкли, что мало-по-малу она обратилась совсмъ въ члена семьи. Это была полная и красивая еще, несмотря на свои сорокъ съ лишнимъ лтъ, женщина, той типичной свжей и здоровой красоты, что часто попадается среди русскихъ женщинъ, проведшихъ большую часть жизни на вольномъ деревенскомъ воздух.

— Ну, Митенька,— спать пора!.. Я сейчасъ огонь здсь потушу,— сказала она привычнымъ, не допускающимъ возраженій, голосомъ, котораго и ‘большіе’ не всегда ршались ослушиваться.

— Сейчасъ! отвтилъ недовольно Митя,— дайте вотъ только эту удочку кончить.

— Чего тутъ годить!.. Ужъ двнадцатый часъ скоро, только керосинъ попусту жжете, хотите чинить, такъ въ гостиную идите, тамъ лампа горитъ.

— Очень мн нужно въ вашу гостиную!.. Тамъ мн ваши двченки только мшать будутъ,— заговорилъ Митя тмъ задирчивымъ и пренебрежительнымъ тономъ, какимъ говорилъ всегда, какъ только рчь заходила о двочкахъ.

— Ну, коли въ гостиную не хотите,— ршила Аграфена Ильинишна,— такъ спать идите!

И, къ полному негодованію Мити, преспокойно потушила въ ламп огонь.

Въ первую минуту Митя такъ разсердился, что въ голов его даже пронеслась мысль — не поколотить ли Аграфену Ильинишну? Но, къ счастію, Аграфена Ильинишна уже ушла, да и колотить ее все равно было нельзя, какъ нельзя было колотить бабушку, или тетю Машу, и, къ сожалнію Мити, даже и старшихъ сестеръ.

Мит кончался уже четырнадцатый годъ, но онъ былъ такой маленькій, пухлый и розовый, что на видъ ему казалось не больше двнадцати, да и по натур онъ былъ еще совсмъ ребенокъ, и по цлымъ днямъ возился съ деревенскими мальчишками, онъ собралъ себ изъ нихъ цлую шайку, съ которой и учинялъ чрезвычайно интересныя облавы то на лягушекъ и ужей, во множеств водившихся въ прудк подъ мостомъ, та на собственныя яблоки, росшія въ ихъ же саду, то на деревенскихъ двченокъ, которыхъ преслдовалъ съ еще большимъ ожесточеніемъ и жаромъ., чмъ самыхъ большихъ ужей, и которыя смертельно боялись его и удирали въ разсыпную, едва его завидвъ.

Въ душ онъ былъ страшный женоненавистникъ. Всхъ женщинъ, начиная отъ двочекъ, барышень и кончая вполн солидными барынями, онъ окрестилъ однимъ позорнымъ именемъ — ‘двченокъ’, и никакого дла съ ними, кром маленькихъ потасовокъ время отъ времени съ младшими изъ нихъ, имть не желалъ, находя, что настоящему мужчин, какимъ онъ считалъ себя,— особенно посл того, какъ дядя Петръ Николаевичъ сталъ брать его съ собою на охоту,— возиться съ двченками неприлично и унизительно. Онъ даже нарочно велъ себя съ ними всегда такъ грубо и дерзко, что он поминутно жаловались на него, чмъ еще больше убждали его, что вс он созданы только для кляузъ, сплетенъ и разныхъ непріятностей. Но онъ ршилъ, рано или поздно, доказать всему міру и даже самимъ двченкамъ, что вс он злы и глупы, а потому для благополучія мужчинъ и процвтанія государства ихъ всхъ слдуетъ уничтожить. Положимъ, уничтожить совсмъ, то-есть убить или казнить какъ-нибудь, было все-таки какъ-то неудобно, и потому, въ порыв великодушія, онъ, такъ и быть, дарилъ имъ жизнь, но зато придумывалъ построить огромнйшую, въ нсколько верстъ тюрьму, куда двченокъ запрятывали бы прямо съ рожденія на всю жизнь, сбирая ихъ для этого со всего міра.

Но что всего больше оскорбляло и сердило Митю, такъ это измна его старшаго брата Пети и его товарища Миронова, передъ которыми онъ прежде положительно преклонялся, чувствуя невольно, что они еще больше его самого — настоящіе мужчины. Года четыре тому назадъ сами же они внушали ему подобныя идеи, а теперь не только измннически отреклись отъ нихъ, но съ тхъ поръ какъ перешли въ послдній классъ гимназіи и сами, по мннію Мити, совершенно обабились. Вздумали вдругъ дружиться съ двченками, отъ него и прежнихъ игръ и забавъ совсмъ отстали, а съ тми завели какія-то шушуканья и секреты, бгали по ихъ порученіямъ, исполняли вс ихъ дурацкія приказанія и даже огорчались, если т смли на нихъ еще дуться. Вмсто того, чтобы вставать, какъ прежде, на зар, да отправляться въ далекія прогулки или на рыбныя ловли, шатались теперь съ двченками до поздней ночи по саду, распвая разные дурацкіе романсы и декламируя стихи, а днемъ, вмсто чтенія прежнихъ Робинзоновъ и другихъ интересныхъ путешествій, читали вслухъ двченкамъ какіе-то глупйшіе романы и восхищались вмст разными влюбленными героями и героинями, казавшимися Мит просто какими-то идіотами. Словомъ, вели себя совсмъ позорно и унизительно для каждаго порядочнаго мужчины и все больше разочаровывали въ себ Митю.

И теперь, отправляясь, поневол спать, посл того, какъ Аграфена Ильинишна такъ безцеремонно потушила лампу, Митя, проходя чрезъ гостиную, услышалъ вдругъ голосъ Любочки, декламировавшей на террас свое любимое стихотвореніе Кузнечикъ-Музыкантъ. которое она въ послднее время декламировала особенно часто, вроятно вслдствіе того, что Мироновъ восхищался имъ, находя, что это стихотвореніе она читаетъ ‘артистичне и художественне’ всхъ прочихъ. Такіе глупые отзывы бывшаго пріятеля всегда ужасно сердили Митю, и ему давно уже надоли и Любочка съ ея декламаціей, и Мироновъ, восхищавшійся ею, и даже самый Кузнечикъ-Музыкантъ, раньше очень ему нравившійся.

Вслдствіе всего этого онъ пришелъ наверхъ въ свою комнату въ самомъ сердитомъ расположеніи духа. Лунный свтъ косыми лучами падалъ на середину комнаты, а въ распахнутыя окна лился ароматъ липы и цвтовъ.

Митя подошелъ къ окну и заглянулъ внизъ. Весь садъ словно дремалъ и на деревьяхъ не дрожалъ ни одинъ листъ Только въ трав, казавшейся совсмъ черною, блестли кое-гд огоньки свтляковъ. Митя прислушался къ-ночной тишин и, вглядываясь въ залитый мсяцемъ садъ, невольно задумался о чемъ-то смутномъ и неясномъ еще для него самого, но что порой уже охватывала его вдругъ какою-то странною не то тоской, не то радостью, надъ которою онъ, впрочемъ, никогда еще долго не задумывался и которая проходила почти прежде, чмъ онъ замчалъ ее…

Вдругъ подъ окномъ послышался шорохъ и чьи-то тихіе голоса. Прямо подъ нимъ, въ тни, сиреневыхъ кустовъ, сидли на маленькой скамейк Петя и Дашенька, подруга Любочки. Свтлое платье ея блло на лунномъ свт, а блокурая головка казалась почти сдою. Рука ея лежала въ рук, Пети, и онъ что-то говорилъ ей, наклоняясь совсмъ близко къ ея лицу, точно шепча ей на ухо, а. она тихо смялась, покачивая своею хорошенькою головкой.

Но Петя наклонился къ ней еще ближе, такъ близко, что лицомъ своимъ совсмъ коснулся ея лица, и на мгновеніе звукъ поцлуя слился съ стрекотаніемъ кузнечиковъ, заливавшихся гд-то въ трав.

Митя быстро отшатнулся отъ окна, и чувство не то негодованія, не то любопытства охватило его. Ему было противно и досадно на Петю, дошедшаго уже до такого идіотизма, что даже началъ цловаться съ двченками, и въ то же время какъ будто хотлось подслушать, о чемъ они говорятъ и не поцлуются ли опять. Онъ снова выглянулъ въ окно, но Дашенька, испуганная вроятно поцлуемъ, убжала, а за ней побжалъ и Петя, и черезъ минуту ихъ звонкіе, смющіеся голоса, нарушая торжественную тишину ночи, уже громко раздавались на террас, вмст съ голосами Любочки и Миронова…

Митя постоялъ еще у окна, словно поджидая, не вернутся ли они опять, но вдругъ разсердился и на себя за то, что заинтересовался такими пустяками, и на Петю съ Мироновымъ, возившихся съ этими дурами-двченками, и на самихъ двченокъ, изъ-за которыхъ портились такіе славные мужчины, какими были когда-то Петя и Мироновъ, и мысленно выругавъ ихъ дураками, Митя сердито захлопнулъ окно и ршилъ ни съ кмъ изъ нихъ больше не связываться.

Онъ спалъ уже около часу, когда вдругъ услышалъ, что дверь его комнаты тихо скрипнула и отворилась. Митя лниво, сквозь сонъ, подумалъ, что это врно вернулись Петя съ Мироновымъ и, не желая съ ними разговаривать, только плотне надвинулъ на голову одяло и повернулся къ стн. Но оказалось, что это были не они, такъ какъ ни шаговъ, ни голосовъ ихъ Митя больше не слышалъ, а чувствовалъ только какой-то тихій шорохъ, какъ будто слегка шелестла кисейная занавска распахнувшагося окна…

Тогда Митя снова раскрылъ глаза и поднялъ голову уже съ нкоторою тревогой, но въ комнат никого не было и только по полу безшумно ползали трепещущія тни, да въ отворенное окно громче раздавалось кваканье распвавшихъ лягушекъ.

Митя очень удивился, почему окно оказалось раствореннымъ, когда онъ самъ съ вечера его затворилъ, онъ нехотя поднялся съ постели, чтобы снова его запереть. Но, заглянувъ по привычк въ садъ, вдругъ замтилъ, что тамъ совершается что-то необыкновенное… Въ чемъ собственно заключалось это необыкновенное, Митя не съумлъ бы сказать, на первый взглядъ все даже казалось такимъ же какъ и всегда. Все такъ же тонули въ сумрак аллеи, а на темно-синемъ звздномъ неб рзко вырзывались высокіе, чуть-чуть задумчиво покачивавшіеся пирамидальные тополи, все такъ же стрекотали въ трав кузнечики и искрились кое-гд свтляки…

Все было какъ вчера, какъ третьяго дня, какъ бывало въ каждую лтнюю лунную ночь, но все это стало почему-то вдругъ совсмъ инымъ и необыкновенно страннымъ.

Митя съ любопытствомъ всматривался въ глубь сада, прислушиваясь къ какимъ-то неяснымъ, едва уловимымъ звукамъ ночи… и ему вдругъ ужасно захотлось сбжать внизъ. Въ трав все чаще вспыхивали огненныя точки свтляковъ, и Митя, удивляясь откуда это столько набралось ихъ, началъ считать, но чмъ дольше онъ считалъ, тмъ больше являлось ихъ, и черезъ минуту не только трава, но а деревья, и кустарники, и даже клумбы съ цвтами заблестли ихъ огненными точками, и весь садъ засвтился точно разукрашенный какою-то волшебною иллюминаціей.

Тогда Митя, окончательно пораженный и восхищенный, ршилъ сейчасъ же бжать въ садъ и уже хотлъ кинуться вонъ изъ комнаты, но комната вдругъ стала точно чужою незнакомою и такою холодною и мрачною, что Мит сдлалось въ ней жутко и онъ даже хотлъ крикнуть… Но отъ крика онъ удержался, вспомнивъ, что это позоръ для настоящаго мужчины кричать по всякимъ пустякамъ и сейчасъ же звать на помощь разныхъ нянюшекъ, какъ маленькому… Онъ храбро кинулся впередъ, натыкаясь впотьмахъ на столы и стулья и ушибаясь объ нихъ, но ни стнъ, ни дверей найти не могъ: он точно совсмъ исчезли, и хотя окно свтилось какимъ-то яркимъ желтовато-зеленымъ блескомъ, озарявшимъ весь садъ, но комнату свтъ этотъ почему-то совсмъ не освщалъ и отъ него она, напротивъ, казалась только еще угрюме и мрачне. Тогда окончательно струсившему Мит пришла вдругъ счастливая мысль спуститься прямо въ окно, хотя до сихъ поръ онъ этого еще никогда не пробовалъ, такъ какъ оно помщалось довольно высоко во второмъ этаж, но къ удивленію его онъ спустился совсмъ легко и удобно, точно кмъ-то поддерживаемый.

Спустившись, въ первую минуту Митя стоялъ совсмъ пораженный, не понимая въ чемъ дло и чувствуя только, что весь садъ сталъ чмъ-то живымъ и одушевленнымъ. Всюду кругомъ него кружились всевозможные бабочки, жуки, стрекозы и кузнечики, сдлавшіеся почему-то чрезвычайно большими, почти одного съ нимъ роста, не обращая на него никакого вниманія, они спшно пропархивали мимо него, видимо куда-то ужасно торопясь и такъ близко, что почти задвали его своими мягко шуршавшими крыльями.

Митя молча слдилъ за ними, придумывая что бы это все могло значить, и вдругъ, внезапно озаренный просвтленіемъ, радостно захлопалъ въ ладоши.

Онъ понялъ, что все это ни боле ни мене какъ свадьба того самаго кузнечика-музыканта, съ которымъ Любочка такъ надодала ему по вечерамъ. Положимъ, въ чтеніи Любочки все это представлялось ему только невроятною чепухой, но зато теперь онъ понялъ, какъ все это въ дйствительности прекрасно и интересно. Конечно, подобное зрлище немногіе изъ простыхъ смертныхъ удостоивались видть въ своей жизни, для этого требовался конечно цлый рядъ геройскихъ подвиговъ,— въ чемъ собственно состояли геройства самого Мити, онъ помнилъ довольно смутно,— но не сомнвался, что они были, иначе онъ, очевидно, сюда бы не попалъ.

Гордый сознаніемъ собственныхъ подвиговъ и достиженіемъ чудной награды, онъ радостно побжалъ впередъ по алле, къ большой круглой лужайк, гд въ обыкновенное время бабушка съ Аграфеной Ильинишной варили варенье и гд теперь, по его предположенію, должно было сосредоточиваться главное торжество…

И онъ дйствительно не ошибся: еще только подбгая къ ней, онъ долженъ былъ на минуту зажмурить глаза отъ того ослпительнаго свта, которымъ вся она была залита.

Не только вс самые крупные и яркіе свтляки увшивали своею причудливою иллюминаціей деревья и кусты, но и сама луна, низко спустившись надъ срединой лужайки, горла брилліантовымъ блескомъ, а тысячи стрекозъ и бабочекъ кружились вокругъ нея въ какихъ-то фантастическихъ танцахъ, подъ кваканье лягушекъ и оглушительное стрекотанье цлаго оркестра изъ кузнечиковъ.

Поминутно подлетали все новыя бабочки, встрчаемыя при вход большими черными жуками съ перетянутыми таліями и воинственными усами, напоминавшими портретъ того гусара, который вислъ надъ письменнымъ столомъ тети Маши, и тотчасъ же пышно распустивъ свои нарядныя крылышки, точно какія-то воздушныя, блестящія юпочки, красивыя бабочки упархивали со своими кавалерами, кокетливо поглядывая на нихъ своими круглыми глазками, тогда какъ неповоротливыя и неуклюжія ночныя бабочки, вроятно ихъ маменьки, завернувшись въ, свои длинныя пестрыя крылья, какъ въ турецкія шали, степенно и важно сидли вокругъ лужайки, ужасно походя, по мннію Мити, на тхъ маменекъ, которыя каждое 11 іюля привозили къ нимъ на лтній балъ своихъ дочекъ.

Но боле всего поразила Митю Аграфена Ильинишна, величественно сидвшая на тхъ мдныхъ тазахъ, въ которыхъ въ обыкновенное время варили варенье, но изъ которыхъ теперь былъ устроенъ блестящій тронъ, горвшій какъ золото подъ лунными лучами, и въ которомъ, вмсто изумрудовъ и рубиновъ, сіяли настоящіе самые разнообразные и великолпные жуки, переливавшіе всми цвтами радуги.

Какъ попала сюда Аграфена Ильинишна, да еще взгромоздилась на тронъ, Митя не только не могъ понять, но былъ этимъ даже положительно возмущенъ и оскорбленъ, потому что ужъ за ней-то онъ, конечно, никакихъ геройскихъ подвиговъ признать не могъ. Повидимому она даже играла тутъ очень важную роль такъ какъ вс жуки и бабочки обращались съ ней чрезвычайно почтительно и, проходя мимо, низко кланялись ей, на что она отвчала едва замтнымъ, снисходительнымъ кивкомъ головы. Эти всеобщія стрекозиныя почести ужасно сердили Митю, и ему хотлось закричать всмъ этимъ глупымъ, пустоголовымъ жукамъ, что вс они дураки и лебезятъ предъ этою Аграфеной Ильинишной, которая совсмъ не царица, а просто ихъ ключница, но объявить объ этомъ во всеуслышаніе онъ все-таки не ршался, начиная и самъ ужъ сомнваться, не была ли она въ самомъ дл какой-нибудь тайной царицей, а ключницей только притворялась? И Митя благоразумно старался не попадаться ей на глаза, сознавая, что кто бы она тамъ ни была — ключница ли, царица ли — а выгнать его, если захочетъ, все-таки, вроятно, можетъ отлично.

Видъ Аграфены Ильинишны былъ такъ поразителенъ, что Митя невольно глядлъ въ ея сторону, на голов у нея была корона — вся изъ тхъ же жучковъ и бабочекъ, а станъ ея драпировало какое-то необычайное, ослпительно блое одяніе, отъ котораго она и въ самомъ дл казалась настоящею королевой.

Вдругъ явившіеся откуда-то Любочка съ Мироновымъ и Дашенька съ Петей начали танцовать мазурку и танцовали ее такъ удивительно хорошо, что даже у самого Мити ноги невольно начали выдлывать какія-то па и ему смертельно захотлось тоже танцовать, да не было только дамы. Но взглянувъ снова на Аграфену Ильинишну, онъ ршилъ, что если плясать, такъ ужъ конечно съ ней — и смло направился къ ней, думая осчастливить ее своимъ выборомъ, но по мр того какъ онъ шелъ, смлость его все уменьшалась, уменьшалась и наконецъ исчезла совсмъ.

Она сидла предъ нимъ такая величественная и прекрасная, какою онъ никогда еще не видалъ ее, и улыбалась ему… Но какъ улыбалась! Глаза ея, смотрвшіе прямо на него, горли какъ звзды и словно звали и притягивали его къ себ какою-то неодолимою силой,— и онъ шелъ, не отводя очарованнаго взгляда отъ ея блистающаго красотой лица, но шелъ робко и застнчиво, съ какою-то странною, жуткою радостью въ груди…

Вотъ онъ подошелъ къ ней совсмъ близко, близко, вотъ она протянула ему руку, и онъ радостно схватилъ эту руку, но вдругъ все дрогнуло, смшалось и исчезло… Все: жуки, бабочки, луна, тронъ, Любочка, Мироновъ — все исчезло и кругомъ разлилась темнота, но рука ея, мягкая и теплая, осталась въ его рук и влекла его куда-то въ темное пространство. Онъ бжалъ за ней, уже не видя ее и только мучительно боясь выпустить и потерять ее, онъ крпко сжималъ ея руку въ своихъ рукахъ и все бжалъ, бжалъ, почти задыхаясь, падая, едва поспвая за ней и съ ужасомъ чувствуя, что сейчасъ, сейчасъ выпуститъ ее и не найдетъ уже никогда, никогда…

Но вдругъ на восток блеснулъ первый лучъ розовой зари и освтилъ Аграфену Ильинишну… Она остановилась, и Митя снова увидлъ ея прекрасное лицо. Она все такъ же глядла на него своими манящими, лукавыми глазами, все такъ же улыбалась ему, но теперь на ней уже не было ни короны, ни блестящаго одянія… Она стояла передъ нимъ въ той самой розовой ситцевой блуз, въ которой онъ привыкъ видть ее чуть не каждый день, съ гладко-причесанною темною косой, и только красные корольки трепетали на ея пышной груди.

Онъ, радостно вскрикнувъ, бросился къ ней, а она наклонилась къ нему и поцловала его, крпко, крпко, въ самыя губы… сердце его забилось… и онъ проснулся…

Розовая заря играла на оконныхъ стеклахъ, бросая лучистый отблескъ во внутрь комнаты.

Но вроятно было еще очень рано, такъ какъ ни въ дом, ни на двор не слышалось движенія, и только гд-то подъ окномъ, въ кустахъ сирени заливался соловей,

Митя вскочилъ съ постели и съ недоумніемъ оглядывался кругомъ, почти не узнавая знакомой комнаты и не понимая, что съ нимъ такое сейчасъ было. Сердце его еще билось взволнованно и радостно, какъ забилось минуту назадъ, когда Аграфена Ильинишна поцловала его, и ощущеніе этого поцлуя было такъ живо и ясно въ немъ, что онъ какъ бы чувствовалъ еще на губахъ своихъ прикосновеніе ея горячихъ устъ. Ему казалось, что она дйствительно только-что была здсь и только спряталась отъ него теперь, чтобы подразнить его немного. Онъ усиленно протиралъ глаза, оглядывая всю комнату, и самъ не понималъ — проснулся ли онъ наконецъ, или это все еще продолжается его чудесный сонъ.

Но малу-по-малу съ какою-то почти обидой Митя убдился, что онъ дйствительно проснулся и не увидитъ больше Аграфену Ильинишну, то- есть не увидитъ ее такою, какою она сейчасъ приснилась ему, и это показалось ему такъ досадно, такъ несправедливо и грустно, что онъ чуть не заплакалъ.

Заснуть снова онъ уже не могъ, хотя и вспомнилъ, что съ вечера собирался-было хать на зар съ поваренкомъ Гришкой на рку удить рыбу, но теперь ему даже и этого не хотлось. Посл такого сна онъ могъ думать только о немъ, вспоминая его въ мельчайшихъ подробностяхъ. Но какъ онъ ни старался, а вся первая половина этого сна представлялась ему какъ-то туманно и спутанно: онъ помнилъ только, что видлъ цлую толпу разныхъ мухъ и жуковъ, которые вертлись и плясали передъ нимъ, но вся живость и прелесть этой картины, такъ восхитившей его во сн, теперь ускользала отъ него и онъ даже не понималъ, что ему и во сн-то могло нравиться во всей этой чепух. Но за то, вторая… въ ней сосредоточивался весь интересъ и вся прелесть этого необыкновеннаго сна: вдь Аграфена Ильинишна существовала въ дйствительности и почти такая же красивая, какъ и во сн… разв только самую чуточку похуже… Отчего же ей и въ самомъ дл не поцловать его когда-нибудь?.. Но мысль эта даже однимъ представленіемъ подобной возможности совсмъ смущала и конфузила его почему-то, онъ застнчиво вспыхивалъ и пряталъ голову въ подушки, точно стыдясь и прячась отъ самого себя, но она упорно носилась въ его разгоряченномъ воображеніи и онъ положительно не могъ думать ни о чемъ другомъ. Тогда онъ нарочно зажмуривалъ глаза, чтобы еще ясне вызвать въ воображеніи всю картину своего сна, а главное и ощущеніе того страннаго восторга, отъ котораго даже и во сн у него такъ заколотилось сердце…

Солнце уже ярко озаряло всю комнату и по ней безшумно ряли десятки мухъ, точно плавая и играя въ воздух и гоняясь другъ за другомъ въ перегонки. Весь садъ наполнился птичьимъ гамомъ, смнившимъ трели соловья, а на скотномъ двор раздавался звонкій голосъ скотницы Маруши, выгонявшей ягнятъ и бранившей по дорог свою внучку Машутку. Домъ мало-помалу оживалъ, а Митя все лежалъ и думалъ. Онъ думалъ, какъ бы хорошо было сидть, пока еще никто не всталъ, гд-нибудь въ глубин сада, хоть у прудка на дерновой скамеечк, вдвоемъ съ Аграфеной Ильинишной и держать ея теплую руку въ своей рук, какъ сегодня во сн, и глядть на нее… и говорить… Но о чемъ бы они стали говорить, Митя никакъ не могъ придумать и ршилъ, что лучше бы они просто такъ сидли и молчали, молчали бы и сидли, и онъ бы все глядлъ на нее, а она на него… а потомъ она наклонилась бы къ нему и поцл…. Но тутъ Митя снова вспыхивалъ, зарывался въ подушки и жмурился отъ восторга.

— Вотъ, вспоминалъ онъ, тетя Маша говоритъ, что Мироновъ и сосдъ Левицкій влюблены въ Любочку, а Дашенька въ Петю, а сама тетя Маша до сихъ поръ еще влюблена въ того гусара, съ длинными черными усами и перетянутою таліей, портретъ котораго виситъ въ ея комнат, а бабушка, вроятно, была влюблена въ ддушку, я отецъ — въ покойницу мамашу, и вс, вс наврное ужъ въ кого-нибудь влюблены… Что еслибы и ему… еслибы и ему влюбиться въ Аграфену Ильинишну!

Но при этой мысли сердце его заколотилось такъ часто, что его бросило въ жаръ, онъ безпокойно вскочилъ съ постели и съ ужаснымъ волненіемъ спрашивалъ себя — неужели это правда? И ему сдлалось такъ стыдно и даже страшно чего-то, точно онъ сильно напроказилъ… Онъ не хотлъ объ этомъ думать, но, помимо его воли, его все-таки охватывало какое-то новое, странное, непостижимое для него чувство, поднимавшее въ душ его цлый сумбуръ и смятеніе, но смятеніе это было какое-то пріятное, отъ котораго въ груди что-то сладко и радостно замирало.

Внизу въ столовой пробило семь часовъ, и почти тотчасъ же явился садовникъ Ипатъ, исполнявшій заодно, Богъ знаетъ почему, и лакейскія обязанности. Поставивъ передъ постелями барчатъ ярко вычищенные сапоги, онъ безцеремонно растолкалъ сладко спавшихъ Петю и Миронова и, стуча своими огромными подкованными сапожищами, принялся ходить по комнат, приготовляя платья и воду для умыванья. Мироновъ нехотя проснулся и потягивался, лниво звая, а Петя, не обращая ни малйшаго вниманія ни на понуканье Ипата, ни на грохотанье его сапожищъ, только плотне завернулся въ одяло и, повернувшись къ стн, заснулъ еще слаще.

Но Митя сейчасъ же вскочилъ и принялся наскоро одваться и умываться.

Обыкновенно онъ вступалъ при этомъ съ Ипатомъ въ длинныя разсужденія по самымъ разнообразнымъ вопросамъ, но сегодня онъ избгалъ даже смотрть на него, чувствуя себя передъ нимъ почему-то очень неловко и смутно опасаясь въ душ, какъ бы Ипатъ не проникъ въ его неожиданную тайну.

Но, когда Ипатъ ушелъ, а Мироновъ снова задремалъ, Митя подошелъ къ зеркалу и началъ передъ нимъ причесываться, чего не длалъ еще никогда, потому что былъ увренъ, что зеркала придуманы нарочно только для двченокъ, которыя по три часа кривляются передъ ними каждое утро. Но сегодня, приглаживая мокрою щеткою свои непослушные волосы, привыкшіе торчать во вс стороны самыми разнообразными вихрами, онъ пристально разсматривалъ свое лицо, въ тайн сожаля о томъ, что у него не только не было еще молодой кудрявой бородки, какъ у Миронова, придававшей его обладателю внушительный видъ, но даже и на верхней губ не замчалось ни малйшихъ признаковъ какой-нибудь растительности, тогда какъ у Пети еще въ прошломъ году показались уже маленькіе усы, благодаря которымъ онъ сталъ выглядть гораздо мужественне и красиве, чмъ прежде.

‘Вихры’ его, какъ называла ихъ бабушка, привели Митю совсмъ было въ отчаяніе и уныніе: какъ онъ ни старался, они все-таки упрямо вставали опять торчкомъ. Наконецъ ему надоло съ ними возиться, онъ бросилъ щетку и, горя желаніемъ какъ можно скорй увидть Аграфену Ильинишну, поспшно сбжалъ внизъ. Но передъ дверью въ столовую, изъ которой доносился ‘ея’ голосъ, Митя вдругъ остановился и долго не ршался отворить ее, въ одно и то же время и желая, и боясь увидть ‘ее’. Онъ стоялъ такъ, пока прибжавшія изъ сада Любочка и Дашенька, еще совсмъ розовыя и свжія отъ утренняго воздуха, не распахнули передъ нимъ дверь и, толкнувъ его впередъ, съ веселымъ щебетаньемъ молодыхъ, радостныхъ голосовъ, шумно ворвались въ столовую. Тамъ уже сидли бабушка въ бломъ какъ снгъ тюлевомъ чепц на голов и тетя Маша, раскладывавшая уже свой любимый пасьянсъ, а Аграфена Ильинишна, засучивъ рукава, стояла подл самовара въ той самой розовой блуз, только перевязанной теперь передникомъ, въ которой приснилась Мит, и, что-то разсказывая бабушк о новыхъ курахъ кохинхинкахъ, намазывала на ломти домашней еще теплой булки желтое только-что сбитое деревенское масло.

При вид ея сердце Мити страшно забилось, но взглянуть на нее пристальне, несмотря на страшное желаніе, онъ не отважился. Весь красный отъ волненія и смущенія, молча поцловалъ онъ руку у бабушки и тети Маши и, не здороваясь съ Аграфеной Ильинишной, услся, ни на кого не глядя, на свое обычное мсто за чайнымъ столомъ.

Двочки о чемъ-то перешептывались и хохотали, но это почему-то уже не раздражало Митю, напротивъ, онъ присматривался къ нимъ сегодня даже съ нкоторымъ любопытствомъ, и он казались ему словно какими то новыми. Его интересовало, видятъ ли и он когда-нибудь такіе сны, какой приснился ему, и если видятъ, то съ кмъ он цлуются, съ Мироновымъ ли, съ Петей, съ сосдомъ Левицкимъ или съ нимъ? Отчего же бы и не съ нимъ, чмъ онъ хуже Миронова или Пети?

Ему ужасно хотлось разсказать всмъ про свой сонъ и посмотрть, что скажетъ Аграфена Ильинишна и какъ поглядитъ на него, когда онъ признается, что цловался съ ней во сн?

Но сдлать этого онъ не ршился бы ни за что, даже еслибъ его за это безъ переэкзаменовки перевели въ четвертый классъ, и только молча слдилъ, какъ блыя полныя руки Аграфены Ильинишны поминутно мелькали въ воздух, передавая то чашки съ чаемъ, то хлбъ.

Наконецъ явились Петя и Мироновъ, но уже умытые, причесанные и совсмъ непохожіе на тхъ заспанныхъ, растрепанныхъ и сердитыхъ, ‘балбесовъ’, какъ называла ихъ старуха няня, являвшаяся будить ихъ иногда вмсто Ипата, какими Митя видлъ ихъ каждое утро при вставаніи.

Они вошли развязно и даже граціозно, хотя видимо стараясь быть гораздо развязне и граціозне, чмъ были на самомъ дл, поцловали ручки у бабушки и тети Маши, а двочкамъ и Аграфен Ильинишн просто пожали руки, причемъ особенно усердно стискивали руку той, за которою ухаживали, затмъ каждый изъ нихъ услся подл своей ‘дамы’, какъ говорила бабушка. А дамы, какъ только вошли кавалеры, окончательно расцвли и защебетали еще звонче и веселй прежняго.

Митя вдругъ ужасно огорчился.

— Ахъ, какой я дуракъ!— говорилъ онъ себ съ досадой,— ну отчего я ей тоже руки не пожалъ, вдь пожали же руки Петя и Мироновъ, значитъ можно, отчего же мн нельзя! И мн тоже можно!

И онъ ршилъ непремнно это сдлать, когда будетъ уходить.

— А что вы видли во сн?— спросила вдругъ у Миронова Любочка, лукаво взглядывая на него.

Но Мироновъ не могъ сразу припомнить, что онъ такое видлъ, за то Митя весь вспыхнулъ и подозрительно посмотрлъ на сестру, съ ужасомъ подумавъ, ужъ не узнала ли она какъ-нибудь про его сонъ.

— Ахъ, вотъ что я видлъ!— вспомнилъ наконецъ Мироновъ,— я видлъ будто я опять въ приготовительномъ класс, а Степановъ, бывшій нашъ учитель математики, вызываетъ меня къ доск, а я урока не приготовилъ, испугался ужасно и путаю ему страшно, а онъ будто и говоритъ мн: ‘стыдитесь, молодой человкъ, вамъ ужъ въ университет пора бы быть, а вы даже и для приготовительнаго класса неудовлетворительны!’

— Ну, совсмъ, совсмъ не то!— воскликнула, хотя смясь, но съ видимымъ разочарованіемъ Любочка, и даже замахала на него почему-то руками.

Но тетя Маша тоже вспомнила свой сонъ и прервала ее.

— А я видла,— начала она своимъ пвучимъ, растягивающимъ вс слова, голосомъ,— будто на мн все платье распоролось, ну все, все, какъ есть такъ и расползлось по швамъ…

— Ахъ, это нехорошо!— замтила Аграфена Ильинишна, слывшая за большую мастерицу разгадывать сны.— Это вы что-нибудь потеряете! Хуже нтъ, какъ видть разорванное платье, либо башмаки! Ужъ это завсегда къ потер.

— Ахъ, Боже мой, неужели?— И тетя Маша, крайне суеврная и трусиха, совсмъ разогорчилась и даже поблднла… Но тутъ Митя окончательно не выдержалъ и ршилъ, что первую половину сна во всякомъ случа разсказать можно.

— А я видлъ,— началъ онъ, стараясь подбодрить самого себя,— будто я на стрекозиномъ бал!..

Но вс такъ расхохотались при этихъ словахъ, что онъ опять смутился и обидлся.

— Ну, что же тутъ смшного!— сердито сказалъ онъ, обращаясь къ Любочк, положительно захлебывавшейся отъ хохота!— Вдь ты же восхищаешься своимъ Кузнечикомъ-Музыкантомъ. Ну, и я точно такъ же все, какъ тамъ описано, видлъ! И ничего тутъ смшного нтъ.

— Да вдь то поэма!— воскликнула пораженная на минуту Любочка — все равно, что сказка!

— Ну такъ что же, что поэма, вдь и я не на яву это видлъ! Не разберешь еще, а хохочешь… Только это было очень хорошо и интересно,— продолжалъ Митя, снова увлекшись при воспоминаніи о своемъ сн:— на большой лужайк, гд варенье варятъ, собрались всякіе жуки, бабочки, кузнечики и танцовали, въ род того, какъ мы видли тогда зимой въ балет, а Аграфена Ильинишна,— проговорилъ онъ дрогнувшимъ голосомъ и застнчиво взглядывая на нее,— была ихъ царица и сидла на золотомъ трон, нарядная такая, съ короной на голов…

— Вотъ теб и разъ!— воскликнула, разводя руками, Аграфена Ильинишна, никакъ не ожидавшая подобнаго конца.

Вс снова засмялись и принялись поздравлять ее съ новымъ титуломъ, а Мироновъ даже вскочилъ и, принявъ смиренную позу, просилъ ее не оставить ихъ, гршныхъ, своими милостями.

— Что значитъ дитя-то!— сказала бабушка, покачивая головой и съ доброю улыбкой поглядывая, поверхъ очковъ, на своего любимца.— Дитяти дтское и снится! Нтъ, ужъ въ наши годы стрекозинаго бала не приснится.

И она о чемъ-то печально вздохнула и ласково потрепала Митю по щек своею старческою, морщинистою, но нжною рукой. Митя совсмъ обидлся и сердито вырвался отъ нея.

— Совсмъ я не дитя!— воскликнулъ онъ запальчиво, чувствуя какъ слезы уже щекотятъ ему горло и въ то же время мучительно боясь расплакаться и тмъ еще больше уронить себя въ глазахъ Аграфены Ильинишны.

— Ну, ну, не дитя, не дитя,— ласково согласилась бабушка,— не хорохорься только, птухъ ты эдакій! Весь въ покойницу Любочку!— добавила она съ грустнымъ вздохомъ, невольно вспомнивъ о покойниц дочери.

Наконецъ чай отпили и изъ-за стола начали вставать.

‘Когда вс уйдутъ,— думалъ Митя,— я встану, подойду къ ней, протяну ей руку и… и кто знаетъ, можетъ быть она тогда и поцлуетъ меня’…

Но ушли только бабушка, да тетя Маша, а Любочка съ Дашенькой, какъ нарочно, выдумали вышивать и остались въ зал, болтая со своими кавалерами.

Аграфена Ильинишна принялась мыть чайную посуду и молчала, видимо поглощенная хозяйственными соображеніями и заботами, которыхъ у нея было не мало, а Митя глядлъ на нее и поражался. Поражался тмъ, какъ онъ раньше не замчалъ, какая необыкновенная красавица Аграфена Ильинишна и какія у нея великолпныя брови, густыя, густыя, почти сросшіяся на переносиц, а лобъ блый, точно фарфоровый. Но лучше всего Мит все-таки казались ея алыя, крупныя губы, и особенно когда онъ вспоминалъ, какъ она крпко поцловала его сегодня ночью… Онъ даже вздрагивалъ отъ этого воспоминанія и ему казалось, что если этого никогда больше не повторится, то это будетъ такъ обидно и горько, что лучше и совсмъ не жить тогда. Но руку-то ея онъ во всякомъ случа пожметъ и нарочно пожметъ такъ крпко и такъ взглянетъ на нее при этомъ, что она все пойметъ и догадается…

И принявъ развязный видъ, Митя слегка откашлялся, обдернулъ свою гимназическую блузу, всталъ и подошелъ къ Аграфен Ильинишн.

— Благодарю васъ!— сказалъ онъ громко, нарочно придавая себ храбрости, и смло протянулъ ей слегка задрожавшую руку.

Но Аграфена Ильинишна благодарности его не разслышала, замтивъ только, что онъ зачмъ-то протягиваетъ руку.

— Чего вамъ?— спросила она недоумвая,— молока, что-ли?

— Совсмъ не молока,— сказалъ Митя, весь красня и въ то же время обижаясь и смущаясь еще больше.— Зачмъ мн молока, очень мн его нужно!.. Я просто… просто благодарю васъ и… и хочу пожать вашу руку!

Но говоря это, Митя сознавалъ самъ, что говоритъ совсмъ уже глупо и что теперь все безвозвратно погибло…

— Господи, Боже ты мой! Да ужъ къ добру ли!— разсмялась Аграфена Ильинишна, съ удивленіемъ смотря на него,— когда это бывало, чтобы Митенька за чай вздумалъ поблагодарить? Да еще и ручку пожать проситъ! Совсмъ чудеса! Идите, батюшка, идите съ Богомъ, не стоитъ благодарности!

И она смясь, но все-таки не протягивая руки, подняла подносъ съ вымытыми чашками и пошла съ ними къ буфету.

Митя стоялъ совершенно уничтоженный, чувствуя себя такимъ жалкимъ, несчастнымъ и оскорбленнымъ, что ему стыдно было поднять глаза и взглянуть не только на Аграфену Ильинишну или Любочку и Миронова, но даже и въ пустой уголъ.

А Любочка, услышавшая этотъ разговоръ, уже хохотала, крича Аграфен Ильинишн, что Митя врно влюбился въ нее, посл того какъ увидалъ ее стрекозиною царицей, а теперь предлагалъ ей врно свою руку и сердце, чтобы чрезъ нея и самому сдлаться стрекозинымъ принцемъ.

Вся кровь хлынула Мит въ голову отъ стыда и отъ Любочкиныхъ оскорбленій, казавшихся ему такими возмутительными и ужасными, что въ первую минуту онъ чуть не бросился на Любочку, чтобъ хорошенько ‘проучить’ ее, но вдругъ передумалъ и, ничего не сказавъ, круто повернулся и побжалъ вонъ изъ столовой, наверхъ въ свою комнату.

Прибжавъ туда, онъ кинулся на постель и горько зарыдалъ.

Онъ плакалъ, чувствуя себя въ конецъ опозореннымъ, униженнымъ и совершенно несчастнымъ и отъ того, что Любочка смла при всхъ смяться надъ нимъ, и отъ того, что Аграфена Ильинишна не только не дала ему руки, но еще надъ нимъ же и посмялась, и отъ того, что вс считаютъ его все тмъ же ничтожнымъ десятилтнимъ мальчишкой и никто не хочетъ замтить, что онъ давно уже выросъ, а бабушка даже треплетъ его по щечк, какъ пятилтняго, да еще и при Аграфен Ильинишн, и отъ того, что теперь вс наврное догадаются, что онъ влюбился въ Аграфену Ильинишну, и еще больше будутъ дразнить его и смяться надъ нимъ, а главное… главное, отъ того, что теперь онъ окончательно убдился, что никогда Аграфена Ильинишна не захочетъ поцловать его на-яву какъ поцловала во сн… Это было для него обидне и горче всего остального, и онъ долго еще плакалъ, жалобя самого себя своею несчастною судьбой и тми несмываемыми обидами, которыя вс наносили ему…

Такъ неудачно начался для Мити первый день его первой любви…

1891 ГОДЪ.

С.-Петербургъ.

М. В. Крестовская

СОНЪ ВЪ ЛТНЮЮ НОЧЬ.

Читайте также: