Иоасаф Любич-Кошуров.
Сон лилии
Иоасаф Любич-Кошуров.
Сон лилии
Глава I
Глава I
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1903_son_lilii-2.png)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1903_son_lilii-3.png)
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1903_son_lilii-7.png)
Глава II
Глава II
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1903_son_lilii-8.png)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1903_son_lilii-9.png)
Сон лилии, Любич-Кошуров Иоасаф Арианович, Год: 1903
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Вам, может-быть, случалось прислушиваться к шуму камышей на речном берегу.
Стоит только закрыть глаза — и тогда правда кажется, будто камыши и плакун — трава и осока точно шумят о чем-то по-своему, точно переговариваются между собою и тоскуют и плачут…
И даже есть что-то грустное и тоскливое в том, как они наклоняются к воде, когда по ним пробегает ветер…
Долгий, тихий, грустный, монотонный шум.
Только лилии стоят неподвижно и прямо на своих тонких, стройных стеблях…
И кажется, гнутся камыши, и плакун-трава к лилиям и тоскуют о том, отчего лилии стоят неподвижно и молча, и хотят заглянуть в самую середину их белоснежных чашечек…
Отчего молчат лилии? Отчего они не поют вместе с ними эту грустную песню без слов?..
Но раз, в один тихий вечер, умолкли камыши и осока и плакун-трава…
Они умолкли потому, что одна из лилий запела свою песню…
Она была прекрасна, эта лилия, — с ярко-зелеными листьями с золотыми от солнца брызгами на лепестках…
И она пела, слегка согнув свой стройный стебель и отдав на волю течения зеленые листья… Она пела:
Синеют лазурные дали,
Неведомой тайной маня.
О если бы волю мне дали,
И волны навек оторвали
От корня родного меня!
На пенистых гребнях далеко
Умчали б в неведомый путь,
И в след мне с тоскою глубокой
Глядел бы плакун синеокий,
А я бы шептала: ‘забудь!..’
О если бы в вазе хрустальной,
В далекой чужой стороне,
Купаясь во влаге кристальной.
Увидеть хоть взором прощальным
То солнце, далекое мне!..
И пусть бы потом я увяла,
И листья поблекли мои…
Не даром ведь я отстрадала
Предсмертные тихие дни…
Лилия умолкла…
Ее листья все тянулись, увлекаемые водяными струями, в одну сторону, и в ту же сторону наклонялся стройный стебель…
Опять зашумели камыши, зашумели долгим, грустным, монотонным шумом…
Слышно было, как через равные промежутки времени тихо плескалась река о пологий берег, точно дышала.
Весь берег был в камышах, в осоке, зарос лозою и ракитами. И, казалось, в самой глуши камышей, лозы и ракит притаилась какая-то жизнь, и оттого временами вдруг зашевелят листьями ракиты и зашелестит камыш, что эта жизнь, схоронившаяся в них, тоже дышит, как дышит река, и еще не уснула и не успокоилась на ночь.
А ветра, как будто совсем не было.
И правда, на лугу не ощущалось ветра.
Только чуть-чуть шелестели листья ракит по берегу ручья.
И казалось, они шептали что-то друг другу, или кому-то о чем-то рассказывали, чего никогда, и никто не узнает в мире, ни один человек…
Или это ночь рассказывала им сказку, или убаюкивала их.
И камыш, и лоза, и белые, и желтые лилии, казалось, затихли и не колышутся, и стоят, выпрямившись неподвижно, потому что им нельзя пропустить ни одного слова из того, что шепчет им ночь… Ведь то, что она шепчет им, слетело в мир с самого неба, от самого Бога.
И поэтому они стоять так тихо, и все кругом так торжественно и тихо, — как в храме.
Зажглись первые звезды, из-за горизонта, в том месте, где должен появиться месяц, по небу разлился слабый красноватый отблеск, будто кто-то зажег там большую лампаду…
Шелест в камышах и ракитах совсем затих… Но, казалось, в воздухе еще дрожал последний отголосок торжественной ночной музыки.
По-прежнему недвижно стояли камыши и лилии. Бледный, слабый свет разлился по полю и лугу: месяц встал над горизонтом…
Чашечки лилий закрылись и спрятались в воду шепнув камышам:
— До завтра, до завтра…
И камыши тоже в последний раз прошумели в ответ:
— Покойной ночи, покойной ночи!
И кивали тихо верхушками.
Все стихло.
А во ржи, на поле, теперь громко застучали свою дробь перепела.
Вы знаете, зачем по ночам кричат перепела?
Может-быть, их нанимают бить в колотушки, чтобы пугать разный недобрый народ? Я не знаю. Но ведь правда, что они ходят по полю и отстукивают свое ‘спать пора, спать пора’ все равно, как бьют в колотушки?
Одной из лилий в эту ночь приснился странный сон. Она была самая юная из всех лилий в речке в той местности, и, может быть, потому-то ей и приснился такой сон…
Подполз будто бы к ней большой черный рак с длинными усами, тронул ее клешней пошевелил усами и сказал:
— Эй вы!..
И опять слегка тронул клешней за стебелек, глянул вверх по стеблю и сказал:
— Эй вы! Послушайте: вы знаете, кто я?
— Кто? — спросила лилия.
— Волшебник, — сказал рак, крякнул, уперся усами в песок и стал клешней чертить на песке какие-то странные знаки. Потом посмотрел на лилию и глухо произнес, указывая ей глазами на свои знаки:
— Видели? Как только вода смоет этот рисунок, вы обратитесь в человека и пойдете по земле… Ведь вам, кажется, хочется покинуть родную речку?.. Вы думаете, я не слыхал, как вы пели!
И он опять взглянул на лилию снизу-вверх, немного сердито и взглянул хмуро.
— А потом вы вернетесь в речку, на это же место, — добавил он.
Больше он ничего не сказал и сейчас же стал пятиться задом к большой торчавшей в песке кочке, где у него была его нора.
Он сел у входа в нору и принялся наблюдать, как вода мало-помалу размывала таинственные знаки, начерченные им на песке.
Лилия тоже смотрела на эти странные знаки…
Она чувствовала, что какая-то непонятная сила отрывает ее от корня, что ее стебель тянется все кверху, все кверху, и скоро она уже перестала ощущать свою связь с корнем, — как будто никогда и не было этого корня…
На минуту она потеряла сознание.
Она испытывала только необыкновенную легкость во всем теле.
Вдруг она увидела звезды и небо.
Она почувствовала, как раскрываются ее лепестки, и она точно выходить из себя — из своего тела, из своих листков, из той оболочки, в которой она жила до сих пор. Точно она сменяла платье…
Теперь она жила иной жизнью, а то была старая жизнь, воспоминания о той жизни перемешались и спутались с впечатлениями новой жизни…
Она уже не думала больше ни о своих листьях, ни о своем стебле: ей казалось, что она, действительно, только переменила платье…
И она не обернулась и не взглянула на свое прежнее платье…
Ведь она уже не была больше лилией…
Она стояла на берегу речки, стройная, как стебель, голубоглазая, белокурая, с тонкой грациозной шеей и с цветком лилии в волосах…
А у ее ног копошились два толстых, больших паука.
Один паук держал во рту булавки и, вынимая то одну, то другую, прикалывал, где нужно, к ее платью кружево и банты, приколов бант или кружево, он торопливо отступал назад, забегал справа и слева и очень серьезно и сосредоточенно смотрел на свою работу — хорошо ли он приладил бант или ленту.
Если бант сидел хорошо, паук обращался к своему товарищу и говорил:
— Ну-ка!..
И сейчас же другой паук выпускал из себя нитку и пришивал бант.
Сначала Лилия было испугалась их, но пауки ее успокоили.
Один из них, тот, который, очевидно, был закройщиком, выступил вперед, вынул изо рта булавки и сказал:
— Не извольте сумлеваться, сударыня: мы портные… не извольте беспокоиться… такого тонкого батиста, как у вас на платье, вам все равно нигде не найти… Мы его соткали из самой чистой паутины, по приказанию господина рака… Нуте-ка, подвиньтесь малость…
И, присев на корточки, он принялся одергивать платье на Лилии, точь-в-точь, как настоящий портной.
Потом пауки накинули на плечи Лилии косынку и тоже из самой тончайшей шелковой паутины.
— Счастливо оставаться! — сказал закройщик и поклонился, шаркнув сразу всеми шестью своими ногами.
И портной тоже поклонился и тоже сказал:
— Счастливо оставаться!
Но они, конечно, не попросили при этом на чай.
Лилия пошла по лугу…
Она слышала, как портные переговаривались у нее за спиной.
Один говорил:
— Важно!
— То-есть, вот как хорошо! Лучше и не надо! — говорил другой.
Ей даже показалось, будто рак тоже вылез из своей норы на берег и смотрит на нее, шевеля усами, а под усами добродушно и немного лукаво усмехается, будто думает:
— А недурную я удрал штуку!
Лилия прошла лугом и вышла в поле.
Кругом все было тихо.
Только перепела кричали громко, отчетливо, точно отчеканивая каждый слог:
— Спать пора, спать пора!
Когда Лилия оглянулась назад, на реку, она не увидела ни реки, ни луга. Белый тумань покрывал теперь и луг, и реку.
Едва лишь виднелись сквозь туман ракиты по берегу реки.
От реки веяло сыростью. Со стороны поля пахло рожью.
Когда Лилия поднялась по меже на пригорок, ее сразу охватило теплом, как будто тут еще не успел остыть дневной зной.
— Спать пора, спать пора! — раздавалось отовсюду.
— Спать, спать пора! — раздался вдруг, около самых ее ног, немного хриповатый голос.
— Спать, спать… раздался было опять этот голос и сейчас же оборвался на полуслове.
Изо ржи вылетел перепел, толстый, кургузый, вылетел, шумя рожью и хлопая крыльями, и молча полетел низко над рожью.
Должно быть, он испугался Лилии.
Но в то же время ему, вероятно, нельзя было отлучиться отсюда.
Может-быть, у всех перепелов есть свои участки? У этого тоже был свой участок, и он не мог улететь далеко?
И он очень близко опять сел в рожь и опять хрипло и громко закричал:
— Спать пора! Спать пора!
Теперь он кричал так, как будто даже сердился на Лилию: зачем она не спит?
Лилия остановилась.
— Спать пора! Спать пора! — надсаживался перепел.
Казалось, ему было все равно, охрипнет ли он или нет, и сейчас он был занять только одним: как бы получше исполнить свою обязанность.
Уж ночь, уж поздно, нужно спать.
— Спать пора, спать пора!
— Чего вы кричите? — сказала ему Лилия.
Во ржи опять зашумело, как будто по ржи шел кто-то большой, а совсем не перепел.
Перепел выбрался на межу, остановился посредине межи, прямо против Лилии, уставился на нее строго и сердито, совсем как надзиратель, и захрипел:
— Спать пора! Я вам сказал, что спать пора!
Тут он кашлянул и так же строго спросил:
— Почему вы не спите?
— А потому, — отвечала Лилия, — что мне негде спать…
Перепел опять кашлянул:
— Как это — негде? Идите домой!
— У меня нет дома.
Перепел минуту помолчал, сердито глядя на Лилию, потому что он ей, конечно, не верил и, может-быть, даже думал, что она это только так, зря болтает, ради развлечения, и опять крикнул:
— Спать, спать пора!
Он был, как вообще все перепела, серьезный господин, и не любил тратить слова даром.
— Спать пора, — повторил он, — идите спать!
И вдруг Лилия почувствовала себя одинокой, совсем одинокой, без родины, без друзей, без родных, без угла…
Куда она пойдет, что она станет делать?
А этот толстый, хрипатый перепел сидит на меже и кричит:
— Спать пора, спать пора!
— Глупый вы, — сказала она. — Сидит себе и орет…
— И ору, — перебил ее перепел, — и буду орать, и буду!
Он очень внушительно крякнул и крикнул:
— Спать пора!
И даже пододвинулся к Лилии и вызывающе поглядел на нее.
Вот, дескать, я каков, что ты со мной сделаешь?
— Спать, спать — повторил он.
— Да негде, говорю же вам, — сказала Лилия. — Я — лилия из речки, а в человека меня обратил один колдун рак.
— Спать… — начал было перепел и точно подавился.
— Рак? — спросил он. — какой рак, какая лилия?
И вдруг он оглянулся по сторонам и закричал:
— Сюда, сюда! Тут что-то необыкновенное!
И захлопал крыльями.
Со всех сторон стали слетаться перепела.
Подлетев, каждый из них считал непременной своей обязанностью строго прикрикнуть на Лилию:
— Спать, спать!
Но ему сейчас же первый перепел шептал:
— Шшш!.. погодите!..
И дергал за крыло.
Потом он отводил его в сторону и шептал ему что-то на ухо.
Когда перепелов собралось около десятка, они расселись вокруг Лилии, попросили и ее сесть и потом первый перепел обратился к ней:
— Ну, теперь расскажите нам…
И подмигнул одним глазом своим товарищам.
Лилия принялась рассказывать.
Она рассказывала про рака, про пауков портных, как раз то, что я уже рассказал читателю.
Когда она кончила, все перепела сказали:
— Гм!..
И поглядели друг другу в глаза.
Потом опять переглянулись и добавили:
— Это удивительно!..
При этом некоторые из них даже привскочили на ноги и хлопнули крыльями.
Затем они опять сели на свои места, воткнули носы в перья на зобу и закрыли глаза.
— Что вы делаете? — спросила Лилия.
Один перепел ответил:
— Мы думаем.
Остальные молчали.
— О чем? — спросила Лилия.
Тот же перепел ответил ей глухо:
— Как вам помочь?
А остальные по-прежнему молчали.
Они думали…
Они долго думали.
Лилии стало казаться даже, что они уснули.
— Вот что! — произнес наконец один из них и поглядел на остальных. — Господа!
Перепела один за другим вынули свои носы из перьев, поглядели на говорившего и спросили:
— Ну?
— У меня в городе живет дядя.
— Ну? — опять сказали перепела, и один спросил:
— В клетке?
— В клетке, только он привык.
— Ну?
— А у него есть скворец-приятель, и этот скворец умеет говорить… Только вы не понукайте, я и так расскажу.
Перепел крякнул и продолжал:
— Я дам мамзель Лилии письмо к дяде, и растолкую ему все, а он скажет скворцу, а скворец замолвить словечко ихнему хозяину.
Тут он обратился к Лилии:
— Вы уж, мамзель Лилия, научите его, как сказать, он сейчас переймет.
И оглянувшись на остальных перепелов, он сказал:
— Так что ль?
— Так, — ответили перепела, — пиши записку.
Перепел написал на листке придорожника записку, вручил ее Лилии и сказал, что проводить ее до заставы.
— Я полечу, а вы идите за мной.
И он, точно, проводил Лилию до самой заставы.
Тут они расстались.
Перепел полетел в поле, а Лилия пошла по улице…
Наступило уже утро.
Дворники сметали пыль с улицы. Между камнями мостовой суетились воробьи и, должно быть, ругались между тобой из-за зерен: громко и сердито они кричали, собираясь толпами, толкаясь и махая крыльями.
Лилия пошла прямо по улице.
Глаза у нее были широко открыты, она шла тихо, невольно задерживая шаги.
Ведь она в первый раз видела город.
Правда, улица была застроена маленькими одноэтажными домами, и в них ничего не было такого, что остановило бы на себе внимание городского жителя.
Но ведь Лилия родилась далеко отсюда, рядом с камышами.
До тихи пор она только и видела эти камыши да ракиты.
А когда к ней подошел дворник, с черной всклоченной бородой, с узким потным лбом, приплюснутым носом и жесткими топорщившимися кверху бровями и попросил ее сойти на тротуар, чтобы не мешать ему мести улицу, она остановилась, как вкопанная, и молча смотрела на него, вытаращив глаза и полуоткрыв рот.
— Пожалуйте-с на тротуар! — сказал дворник и показал, где тротуар.
Лилия перешла на тротуар, а дворник, на минуту оставив метлу, плюнул на одну ладонь, потом сейчас же на другую, опять взял метлу и, сделав ею, как огромной кистью, полукруг по земле перед собой, сразу очутился по колено в облаке пыли.
Лилии показалось странным, зачем этот человек с всклоченной бородой решил непременно дышать пылью.
Но она побоялась спросить его об этом и, ускорив шаги, поспешно пошла прочь.
Когда она шла и слышала за собой шмурыганье метлы по мостовой, она вздрагивала каждый раз, как раздавалось это шмурыганье.
Ей хотелось поскорей уйти отсюда, и невольно вспомнились луг, река, камыши и лозняк…
— Спать пора! — раздался вдруг недалеко от нее хриплый голос.
Лилия остановилась.
Голос шел сверху и это обстоятельство поразило ее не меньше, чем самое восклицание.
Будь тут где-нибудь по близости луг или поле, тогда бы другое дело, но она стояла у ворот большего каменного дома.
— Спать пора! — опять прохрипел невидимый незнакомец и опять сверху.
Еще можно было предположить, что перепел как-нибудь случайно залетел в город, но тогда зачем он вверху, а не внизу?
Не мог же он, в самом деле, сесть на крышу и кричать оттуда так, по-видимому, беззаботно.
И для кого он тут кричит? Кто его понимает?
— Спать пора, спать пора! — снова отчетливо донеслось сверху.
Но кто же теперь спить?
Лилия подняла голову и увидела под самой крышей, рядом с маленьким темным окошком, клетку, обтянутую темной материей.
У Лилии был тонкий слух, и она, кроме этих двух слов ‘спать пора’, сейчас же уловила топот маленьких птичьих ножек по дну клетки.
Значить, перепел сидел в клетке.
А клетка была сплошь обита темным коленкором… Стало-быть, там было темно… Темно, как ночью…
— Спать пора! Спать пора!
Бедный перепел!
Вот почему он кричит ‘спать пора’.
И Лилии сейчас же вспомнился дядя того перепела, который дал ей записку.
И тот, небось, тоже теперь, сидя в темной клетке, кричит изо всех сил:
— Спать пора, спать пора!..
И думает, что солнце уже давно зашло. А солнце давно встало…
— Что вы там кричите? — крикнула Лилия по направленно к клетке.
Хриплый голос умолк.
Слышалось только постукивание ноготков о пол клетки. Потом скрипнула жердочка. Лилия услыхала глухое покракивание, и вслед затем из клетки громко на всю улицу прозвучало:
— Помилуйте, что ж это такое, ночь давно, а тут стук, грохот! Спать, спать пора! Ложитесь спать! Господин сыч, если вы тут где-нибудь есть, объясните же им наконец… Спад пора! Спать…
— Погодите, — перебила Лилия, — скажите, пожалуйста, нет ли у вас в поле племянника.