H. A. Добролюбов
Сочинения А. Бешенцова в прозе и стихах
Москва, 1858
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
СОЧИНЕНИЯ А. БЕШЕНЦОВА
Сочинения А. Бешенцова в прозе и стихах, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1859
Время на прочтение: 9 минут(ы)
H. A. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах. Том четвертый
Статьи и рецензии. Январь-июнь 1859
М.-Л., 1962, ГИХЛ
Господин Бешенцов — чистый художник, он только художеством и занимается. Вопросы общего блага не занимают поэтических дум его, он поет только о том, что вечно и неизменно, — ‘о красоте и сердце человеческом’. Одни названия его стихотворений могут служить достаточным доказательством художественности его натуры. У него есть стихотворения: ‘Поэзия’, ‘Молитва’, ‘На молитве’, ‘Воспоминание’, ‘Признание’, ‘Разочарование’, ‘Прощание’, ‘Сожаление’, ‘Раскаяние’, ‘Соловей’, ‘Цветок’, ‘Букет’, ‘Грузинке’. Возвышенные чувства и любовь к красоте безраздельно владычествуют над сердцем г. Бешенцова. Красавицам посвящает он свою книжку, их выхваляет он на каждой странице, им он готов отдать свою душу, свои труды, свой дом, свою кровь, все свои лучшие надежды и порывы. Пред ними смиряется даже страсть к жемчугу, которою также одержим г. Бешенцов, как явствует из следующего стихотворения:
ЭКСПРОМТ
Вы раковину мне сегодня подарили,
Она пустехонька, в ней нету жемчуга,
А пустяков, вы, верно, позабыли,
Не любит ваш покорнейший слуга!
Но губку дуть зачем? Не нужен мне жемчуг,
Что украшает бюст красавицы холодной,
Так что же нужно мне? Безделицы, мой друг,
Пяток жемчужин чувств высоких и свободных!
Ясно: поэт готов отказаться даже от жемчуга и всяких материальных благ для ‘пятка жемчужин чувств высоких’. Он любит стремиться к высокому и презирает свет за то, что он деньги любит. В начале своего Посвящения он говорит:
Кому мне посвятить мои стихотворенья?
Друзьям! — Друзей у меня нет.
А почему нет? Потому, что, по мнению г. Бешенцова, все нынешние друзья, —
Как деньги есть, обьют пороги,
А промотай, — покажут ноги…
На этом основании г. Бешенцов полагает, что смешно и глупо —
Жать руку робко и смиренно,
Чтоб популярность заслужить.
Почему он думает, что популярность приобретается не иначе, как именно таким способом, — этого он не объясняет. Но зато ясно и положительно говорит он, что не дорожит мнением света.
Пусть лучше говорят, что скаред,
Что сребролюбец, эгоист,
Хула невежды не умалит,
Хвала его — машины свист. (?)
Почему г. Бешенцов подозревает, что его считают скаредом, сребролюбцем и эгоистом, — это опять его тайна, не открываемая им публике. Но, вероятно, он имеет на то достаточные причины, иначе он не стал бы с таким озлоблением отзываться о целой мужской половине человеческого рода, из которой исключает одного только какого-то друга Геннадия.
Зато к женскому полу г. Бешенцов изъявляет самую нежную симпатию, и это тем похвальнее, что он, по собственному признанию, — уже приближается к старости. Он говорит, что ему
Старость — бурная стихия
Преградой страшною грозит
и что он рад, когда, прочитав его стихи, ему приветно улыбнутся и скажут:
Жаль, что не молод поэт.
В послании Я…у И…у О…у г. Бешенцов вспоминает, что уж восьмнадцать лет прошло со времени его ‘шалостей, проказ, кипучей жизни молодецкой’, отсюда видно, что поэту уже далеко за сорок, если даже предположить, что он прекратил все шалости и проказы не позже, как в 25 лет.
Мы должны признаться, впрочем, что подобное предположение крайне неосновательно, если судить о поэте по тому пылу страстей, какой обнаруживается им даже и в настоящее время. Он себя именует исполином, орлом и львиной душою (соединение элементов весьма разнообразных!), а о своих чувствах иначе и не выражается, как называя их волканом и пожаром, и хотя в одном месте уверяет, будто его теперь
Не тешат, не манят соблазн и красота, —
но вся книжечка его служит доказательством, что так выразился он единственно для красоты слога. Во многих стихотворениях он признается, что из-за дев он готов затеять какую угодно борьбу и даже нимало не сконфузится, если потерпит поражение. Что бы, говорит, со мною ни случилось, мне все ничего:
С судьбою примирюсь
Я первым взглядом девы милой,
Ее восторгами упьюсь
И, пособравшись с новой силой,
Опять пойду, как исполин,
На битву жизни…
В другом стихотворении г. Бешенцов признается, что ему нет отрады — ни в разуме, ни в благородстве, ни в спокойствии совести, а нужна ему любовь того созданья,
За счастье чье не жаль всю кровь
Пролить без жалоб, без страданья.
Но сильные страсти поэта не ограничиваются желанием пострадать самому за деву, в экстренных случаях он готов и самой деве наделать порядочных неприятностей, — особенно когда любовь к красоте борется в душе его с любовью к жемчугу и другим материальным благам. У него есть стихотворение, в котором он прогоняет от себя какую-то деву, объявляя, что у него нет денег, а между тем ‘ее с красотой — продадут, продадут’… — ‘Отойди’, — кричит он в исступлении, — а не то —
Не ручаюсь, убью
И тебя и себя…
И не мудрено: г. Бешенцов даже к цветку обращается с следующими стихами:
Хотел бы я груди моей к волкану
Прижать тебя, цветок, как чудо красоты…
А про людей уж и говорить нечего, г. Бешенцов говорит, что никто не в состоянии даже понять его чувств, если ‘ревности волкан в своей груди не ощущал’… Чего же стоит разделять его чувства! Волканическая натура г. Бешенцова видна даже в самых простых проявлениях, он, например, не может довольствоваться простым поцелуем девы, а непременно требует, чтобы она дала ему
Лобзанье
Унести с груди своей…
Говоря о любви, г. Бешенцов постоянно упоминает о каком-то таинственном фиале, придающем его речи особенную образность и силу. В послании Н. А. З., в котором поэт желает найти его на берегах Рейна —
С швейцаркой молодой,
В объятьях неги безмятежной, —
в этом послании он советует, между прочим, своему приятелю:
Излей в нее фиал любви.
В другом стихотворении поэт употребляет слово фиал, уже говоря о своей собственной любви, но, к удивлению нашему, он не изливает, а сам пьет этот фиал…
Фиал любви я пил
Устами жадными из чаши наслажденья,
И память торжества (?) в душе я сохранил,
Как сна крылатого блестящее виденье…
Но еще более удивились мы, встретив у г. Бешенцова фиал совершенно в особом значении, в стихотворении ‘Экспромт’ (не тот, который мы привели выше, а другой). Здесь поэт называет фиалом какую-то деву:
Когда бы ты, души моей фиал,
Меня своим навеки назвала…
Впрочем, и это ничего: все-таки выходит одно и то же — любовь к прекрасному полу.
После прекрасного пола г. Бешенцов любит во всем свете — только родных. Еще в детстве его баюкали, говорит он, следующим припевом ласки нежной:
Расти, дитя, расти!
И совершай путь жизни безмятежно,
Верь в бога, честен будь и уважай родных.
И поэт верен был наставленью, пока его не отдали в ‘коллегиум немецкий, где портить начали способности его и где души природное богатство испытывать утраты начало’. Тогда ему являлся какой-то дух —
В блестящих видах обольщенья,
Внушая новых тьму идей…
Дух этот был очень обольстителен: он —
Алтарь свободы украшал
Цветами равенства и братства.
Он свет науки обещал
И ключ народного богатства!
Душа г. Бешенцова ‘наивно отдалась ему в чаду тщеславия людского и в мир фантазий унеслась’, но тут судьба сразила г. Бешенцова, ‘как юного орла’, и он пал.
И много лет скитался я
Средь диких гор в стране изгнанья,
Гордыня духа умерла,
Я к провиденью обратился!
Душа воскресла, ожила,
И я с раскаяньем молился!
И снова взялся за перо.
Последнее совершенно напрасно, разумеется, но тут выразилась нравственность волканической натуры поэта: хотя он и взялся за перо,
Но буйного разгула краски
Уж не сливалися с него.
Поэт переродился: с него ‘свалилась пелена грехопаденья земных страстей’, как выражается он сам. Тут-то им овладела любовь к родным, соединившаяся в нем, таким образом, с любовью к прекрасному полу, говоря поэтически, он стал фиал любви своей изливать на своих родных, презирая весь остальной свет и соблюдая сим способом экономию сердечных чувств.
Преобразившись после своего разгула, г. Бешенцов вспомнил о кружке родных, и им овладела тоска по родине.
Скорей в Москву хотелось мне,
Где колыбель моя качалась
И где еще по старине
Хлеб-соль радушьем отличалась.
Где мать, отец, кружок родных,
Еще был тесен, — сердцу милый!
Но много было между них
Крестов над свежею могилой…
Затем г. Бешенцов говорит, что он живет ныне в смирении души, представленные нами места из его стихотворений не совсем подтверждают это сведение. Вообще г. Бешенцов слишком скромничает. Например, одно стихотворение ‘В альбом’ он заключает следующими стихами:
И имя скромное мое
Припомните в часы досуга.
Отчего же скромное? Мы вовсе не находим, чтоб Бешенцов было скромное имя. Даже совершенно напротив. Напрасно г. Бешенцов скромничает: стихи его достойны его имени, а имя — стихов.
Кроме стихов, г. Бешенцов пишет и прозой. В книжке его помещена драма-водевиль ‘Жеребий’. Жеребий этот совершенно чужд всех общественных вопросов, но в достоинствах литературных не уступает комедии г. Пивоварова.1 Содержание его просто. Стрельский влюблен в Веру, но Вера выходит замуж за графа. Стрельский встречает Софью, сестру Веры, на железной дороге и на другой день является в дом к Вере. Она его еще любит, но крепится и оставляет его с Софьей. Софья приглашает его в деревню к сестре, Стрельский же уговаривает Софью остаться в Москве и не ездить с сестрою в деревню. Софья, по непостижимой для смертных логике, вдруг объявляет следующее:
Постойте, постойте! я придумала прекрасное средство все уладить. Бросим жеребий. Если выйдет мне остаться в Москве, то сестра отказать будет уже не вправе, если же вам ехать в деревню, то вы не вправе отказаться.
Стрельский соглашается. По жеребью выходит ему ехать в деревню, там он влюбляется в Софью и просит руки ее: Вера, слыша это, падает в обморок и потом, очнувшись, говорит к партеру: ‘О, как же скоро он отмстил мне!’
Затем она поет:
Вот образец любви мужчины,
Всяк на один построен лад:
Он вас полюбит без причины,
И изменить вам очень рад.
Стрельский же поет в заключение:
И автор жребием, конечно,
Утешен будет в первый раз,
Когда партер чистосердечно
‘Пишите, скажет, в добрый час!’
Такова комедия г. Бешенцова, поэта с скромным именем. Хотя поэт и надеется на одобрение партера, но мы убеждены, что партер не поощрит его на дальнейшее писание, хотя бы даже все места в креслах заняты были поклонниками чистой художественности. Нет, верно и художественная теория согласится с нами, что лучше бы было, если б г. Бешенцов художествами не занимался и не прославлял бы своего скромного имени деяниями, не совсем одобрительными пред судом беспристрастной критики, не только утилитарной, но и художественной. Приверженцы чистой художественности пожертвуют нам стихи г. Бешенцова, как мы жертвуем им комедию г. Пивоварова. С этой стороны мы можем быть спокойны. Но опасность другого рода угрожает литературе. Г-н Бешенцов объявляет, что ему критика ничего не значит, что это — машины свист. Он говорит:
Что мне рецензии, и брань, и похвала?
Отвратить его от писания могут опять только красавицы, если же они его похвалят, то — слушайте, что будет:
Я, вашим искренним приветом оживленный,
Из рук не выпущу пера!
Итак — вот где опасность! Беда, если дамы похвалят г. Бешенцова! Из рук пера не выпустит, — ведь просто плакать придется тогда бедному рецензенту. О жестокая и несправедливая судьба! Зачем ты не создала меня дамским кавалером, зачем не дала мне в воспитатели француза, или полотера, или вообще какого-нибудь танцмейстера! Тогда я знал бы тайны дамского сердца и умел бы так расписать г. Бешенцова, что всякая дама пришла бы в невольный ужас. Но теперь — что могу я сделать? Я могу только взывать к ним, в непритворном лирическом порыве:
‘О вы, души моей царицы! Оставьте в покое скромное имя г. Бешенцова! Пусть его предается любви к родным и радуется на свое родное жилище, где колыбель его, может быть, и до сих пор качается. Не поощряйте его к писанию: вы сами видели, как он плохо пишет. Да притом же — он ведь и опасен: у него львиная натура, у него в груди волкан, он фиал изливает…’
— Черт знает что такое наплел и все дело, кажется, испортил: найдутся, пожалуй, дамы, которым волкан и фиал-то именно и нравится. Ну, да уж ничего, по крайней мере буду знать, кого винить, если г. Бешенцов еще что-нибудь напечатает.
Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.
Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт I—XXVI, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1962 (издание продолжается).
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I—XIV, М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.
ГПВ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
ЛН — ‘Литературное наследство’.
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890.
Некрасов — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт I—XII, М., 1948—1953.
Писарев — Д. И. Писарев. Сочинения в четырех томах, тт. 1—4, М., Гослитиздат, 1955—1956.
‘Совр.’ — ‘Современник’.
Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.
В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные мм в декабре 1858 — июне 1859 года и напечатанные в ‘Современнике’ (NoNo 1—6) и в ‘Журнале для воспитания’ (NoNo 1—7).
Деятельность Добролюбова в эти месяцы протекала в сложной общественно-политической и литературной обстановке. В стране сложилась революционная ситуация. Кризис политики ‘верхов’, бедствия и растущая активность ‘низов’ создали объективные предпосылки для революционного выхода из кризиса, переживаемого самодержавно-крепостнической системой. В этих условиях борьба за революционный путь развития страны, в противоположность реформистскому пути, становится линией ‘Современника’. Она нашла яркое выражение в статьях Чернышевского, определила содержание и характер публицистических и литературно-критических выступлений Добролюбова.
Центральное место в статьях Добролюбова первой половины 1859 года занимает острая критика самодержавно-крепостнического строя России и разоблачение либерализма во всех его проявлениях (‘Литературные мелочи прошлого года’, ‘Что такое обломовщина?’, рецензия на сборник ‘Весна’). Вместе с тем статья ‘Роберт Овэн и его попытки общественных реформ’ развивает идею построения социалистического общества силами самих трудящихся.
В свете общих задач революционно-демократической программы ‘Современника’ Добролюбов защищает и развивает принципы материалистической философии (‘Основания опытной психологии’), разоблачает реакционную идеологию церковников (рецензии на книги: ‘Впечатления Украины и Севастополя’, ‘Голос древней русской церкви’ и ‘Современные идеи православны ли?’, ‘Мысли Светского человека’), крепостническую мораль и нравственность (‘Новый кодекс русской практической мудрости’, ‘Основные законы воспитания. Миллера-Красовского’).
Ряд рецензий Добролюбова направлен против субъективизма и реакционного осмысления исторического прошлого, против славянофильских и религиозно-монархических концепций развития русской литературы (‘История русской словесности’ Шевырева и др.), против теории и практики так называемого ‘чистого искусства’ (рецензии на сборники ‘Утро’, ‘Весна’).
Наконец, значительное место в работах Добролюбова за это полугодие занимают рецензии на педагогическую и детскую литературу в ‘Современнике’ и ‘Журнале для воспитания’.
Подготовка текстов статей и рецензий Добролюбова, напечатанных в NoNo 1—3 ‘Современника’ (включая вторую часть статьи ‘Литературные мелочи прошлого года’ из No 4), и примечания к ним — В. Э. Бограда, в NoNo 4—6 ‘Современника’ и в ‘Журнале для воспитания’ — Н. И. Тотубалина.
Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных и ‘Журнале для воспитания’, устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного О. П. Паульсоном (Аничков, I, стр. 21—22).
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками, звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
Впервые — ‘Совр.’, 1859, No 1, отд. III, стр. 62—69, без подписи. Вошло в изд. 1862 г., т. II, стр. 459—465.
По поводу этой рецензии в письме к И. И. Бордюгову от 18 января 1859 года Добролюбов писал: ‘Отыщи, пожалуйста, людей, знающих поэта Б<ешенцо>ва: моя рецензия на него вся состоит из тонких намеков на то, что не ведает никто, и написана ad hominem. Дело в том, что этот Б<ешенцов> — ростовщик… а в то же время этот господин пишет идеальные стихотворения’. Задетый рецензией Добролюбова, Бешенцов откликнулся специальной брошюрой ‘По поводу рецензии’, в конце которой поместил стихотворный ответ своему критику. Этот стихотворный ответ (возможно, вместе с брошюрой) им был послан в редакцию ‘Современника’ и напечатан во втором номере ‘Свистка’ вместе с разъяснительным текстом Добролюбова под названием ‘Расписка г. Бешенцова в получении…’ (см. т. 7 наст. изд.).
1. Рецензию Добролюбова на комедию Л. Пивоварова ‘Надежда на будущее’ см. в наст. томе.