Собрание литературных статей Н. И. Пирогова. Речи и отчет..., Добролюбов Николай Александрович, Год: 1859 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

H. A. Добролюбов

Собрание литературных статей Н. И. Пирогова. Речи и отчет…

H. A. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах. Том четвертый

Статьи и рецензии. Январь-июнь 1859

М.-Л., 1962, ГИХЛ

СОБРАНИЕ ЛИТЕРАТУРНЫХ СТАТЕЙ Н. И. ПИРОГОВА
С портретом автора. Издание редакторов ‘Одесского вестника’ А. Богдановского и А. Георгиевского. Одесса, 1858
РЕЧИ И ОТЧЕТ,
читанные в торжественном собрании Московской практической академии коммерческих наук 17 декабря 1858 года. Москва, 1858

Обе эти книжки, в одно время попавшие к нам в руки, навели нас на размышления очень грустные. В нашей общественной жизни бывают явления, которые могут иногда увлечь на минуту добродушного человека и внушить ему отрадное чувство. К числу таких явлений принадлежит ‘Отчет Московской практической академии’, составленный инспектором ее, известным профессором М. Я. Киттары. Но рядом с этими явлениями у нас так много неразрешенных вопросов и неудовлетворенных потребностей, так давно уже тревожат нас разнородные ожидания чего-то нового и лучшего, что мы мгновенно падаем, как бы с облаков, при первом звуке строгого голоса, провозглашающего высшие требования разума и справедливости. Внезапно очнувшись, мы видим, что то, чем мы сейчас восхищались, представляет не более как намек на то, что нужно действительно, мы убеждаемся, что относительное улучшение сочли за положение нормально-хорошее, и нам становится грустно и горько. Мы видим пред собою робкие начинания, слабые попытки, больше слов, чем дела, и даже в словах какую-то нерешительность, дуализм, желание отделаться или прикрыться фразами. И все это вызывается самим обществом, вынуждается силою обстоятельств — даже от лучших, от передовых людей! Смешно становится на самого себя за свои прежние радужные надежды, и невольно удивляешься в это время тем людям, которые умеют силою строгой мысли возвыситься над обольщениями мелочей жизни. К числу таких людей, бесспорно, принадлежит Н. И. Пирогов, и напечатанные ныне ‘Литературные статьи’ его служат новым тому доказательством — особенно когда рассматриваем их рядом с ‘Отчетом о воспитании в Московской практической академии’.

В ‘Собрании литературных статей’ Н. И. Пирогова помещены: знаменитая статья его ‘Вопросы жизни’, речь его на новоселье Ришельевского лицея и три статьи из ‘Одесского вестника’ — ‘Одесская талмуд-тора’, ‘Быть и казаться’ и ‘Нужно ли сечь детей, и сечь в присутствии других детей’. Все эти статьи — педагогического содержаниями все они предъявляют требования столь простые и разумные и в то же время столь высокие, что пред ними решительно совестно делается похвастаться чем-нибудь, совершённым у нас доселе в отношении к воспитанию. Сделаем маленькую пробу хоть на ‘Отчете’ профессора Киттары.

Отчет его — один из тех, которые могут приятно поразить человека, привыкшего в официальных ведомостях видеть только педантство и формалистику. Г-н Киттары начинает свою речь тем, что ‘считает нужным представить на благосклонный суд своих слушателей не только отчет за прошлый год, но и те убеждения, которые служат основой его действий’. И действительно, он говорит о своих идеях и направлении, какое дает он воспитанию, о целях, которые имеет в виду. Все это оживляет его отчет и дает ему характер более литературный, нежели официальный. Прежде всего рассуждает он о цели Московской практической академии наук и говорит, что цель ее — ‘приготовить отечеству честных, образованных, деятельных слуг в области промышленности, приготовить будущих купцов русских, возвратить родителям, доверившим воспитание детей заведению, добрых помощников, достойных преемников их имени’. Здесь г. Киттары прибавляет, что цель эта — ‘великая и вовсе не легкая в исполнении, особенно в настоящую пору’. Тем интереснее знать, как же г. Киттары достигает этой великой и не легкой цели. Он объясняет, что утверждается в своих действиях на религиозно-нравственном основании:

Нравственное воспитание (говорит он) составляет первую и главную заботу заведения, в этом случае цель воспитания — развить сознательно два святые чувства человеческого сердца: любовь к богу — любовь к ближним. Религиозно-нравственное направление безуклонно проводится по всем классам, по всем возрастам учащихся, в течение всех восьми лет преподается им закон божий, обязанности христианские, излагаются догматы веры. Строго соблюдаются не только все посты, но даже и дни постные в неделе. В храме нашем постоянно слушается всенощная и обедня в дни праздничные, сопровождаемые пением двух хоров, составившихся по усердию к церкви из самих же воспитанников. Основываясь на годичном знакомстве моем с академией, я смело могу засвидетельствовать, что, благодаря усердию ревностного настоятеля нашей церкви и преподавателя закона божия, а равно благодаря добрым обычаям и мерам, издавна введенным в заведении, наши воспитанники обещают быть добрыми христианами, набожными и религиозными не по наружи только.

Не менее обращается внимание, по словам г. Киттары, и на развитие второго, столь же святого чувства — любви к ближнему, — которое, как источник честности, ‘нужно всякому, а купцу в особенности’. Для достижения этих целей в Практической академии находятся надзиратели, которые не только смотрят за тишиной и порядком, но и руководят детей, изучая их нравы и наклонности. При воспитанниках младших классов надзиратели находятся безотлучно, начиная с третьего класса присмотр за нравственностью делается легче, в пятом и шестом классе на нравы действуют преимущественно преподаватели, направляющие ум и сердце воспитанников к добру и пользе. Взыскания распределены по возрастам, в низших классах употребляются выставка, лишение рекреаций, отпуска, отметка на отпускном билете и только в самых крайних случаях телесное наказание. ‘В средних и высших классах, — говорит г. Киттары, — случаи мер взыскания столь редки, что, уважая амбицию этих классов, я не позволяю себе о них распространяться, тем более что все они основаны именно на этой амбиции’.

Вообще г. Киттары дает видеть, что заведение, вверенное его смотрению, находится в блестящем положении. ‘Взыскать за проступок не трудно, —говорит он,— труднее предотвратить его, в этом отношении в заведении нашем делается все, что позволяет возможность и средства’ (стр. 10). При конце курса поправки нравственности воспитанников уже поздны, ‘к счастию, нужда в них у нас не часта’ (стр. 7). ‘У нас есть черная книга для ежедневного записывания проступков воспитанников и взысканий за них, понятно, что такая система, сколь ни скучна и ни хлопотлива она в исполнении, вполне достигает цели и определяет разумную последовательность самих мер в исправлении нравственности’ (стр. 7). ‘В заведении нашем имеет место и забота о разнообразии в жизни воспитанников. Средства, которыми я пользуюсь, — развитие изящного вкуса, а с ним музыкальные вечера и домашние концерты, детский домашний спектакль, московские театры, экскурсии… Все это дополняет жизнь, придает ей колорит, не убивает энергии, а, наоборот, возбуждает, потому что (!) с правом на эти удовольствия тесно связаны добрая нравственность и успехи. Недавний домашний концерт в нашей академии доказал, что и у нас может развиться тонкое чувство и вкус. К большему развитию этих достоинств теперь прилагаются у нас все силы’ (стр. 12). В отношении к специальному обучению не совсем достаточны были доселе средства заведения, но,— говорит почтенный профессор М. Я. Киттары, — ‘благодаря теплому сочувствию и одобрению высказанных выше убеждений господина попечителя Московской практической академии коммерческих наук его сиятельства графа Арсения Андреевича Закревского, гг. членов совета и общества любителей коммерческих знаний, — многому уже положено начало’ (стр. 29).

После всего этого г. Киттары имел, конечно, полное право воскликнуть в заключение своего отчета: ‘Вот наша скромная жизнь, к которой мы привыкли и которую изменять нет надобности’. Он смело мог, конечно, отдаться на суд своих слушателей — между которыми были, без сомнения, и упомянутые им члены совета и пр. — и сказать: ‘Вот, мм. гг., самый беглый очерк всех сторон жизни нашего заведения. Как много в нем отрадного или подающего надежды в будущем, предоставляю вашему беспристрастному обсуждению’ (стр. 31).

Итак, все содержание отчета г. Киттары можно назвать, очень отрадным. Но приятное чувство, внушаемое им, мгновенно сменяется грустью и недовольством, когда припомнишь те строгие требования правды и добра, какие высказываются в статьях г. Пирогова. Читая Пирогова, мы чувствуем, что его рассуждения в высшей степени просты и естественны, и в то же время мы невольно смущаемся, сознавая, что не можем, — со всеми нашими так называемыми успехами, — выдержать самой легкой его критики. В самом тоне его мы находим какуютто особенную силу и самобытность, недостижимую для большей части других, даже очень почтенных людей. Духом правды, благородства и глубокого убеждения веет на нас все, написанное им, и, читая его, мы убеждаемся, что истинно надежным и всегда полезным деятелем у нас может быть только тот, кто не склоняется робко пред тем, что мы называем разными житейскими конвенансами, кто прямо и твердо идет по своей дороге, не позволяя себе никаких виляний, ни одного двусмысленного движения. Слыша энергический голос, подобный тому, какой раздается в ‘Вопросах жизни’, невольно начинаешь чувствовать, как пошло и как гадко многое, на что в другое время смотришь равнодушно и снисходительно. Мы часто говорим: ‘Что за беда, что такой-то: покривил душою, погрешил против своих убеждений, он ведь сделал необходимую уступку обществу, это не мешает, ему оставаться человеком честным и почтенным’. Конечно, так: нельзя презирать человека за то только, что он, не имея с семьею куска хлеба, принял место — хоть бы по откупам… точно так, как нельзя винить человека, который под пыткою наклепал на себя небывалые преступления. Но незачем таких людей возводить в герои, и даже вообще трудно положиться на них, если они служат по откупам и врут на себя небывальщину — решительно без всякой необходимости. В самом деле, человек, способный говорить не то, что думает, решающийся самодовольно выставлять пред другими то, чего сам не уважает, набирающий пышные фразы для представления вещи с казового конца, умеющий ловко примениться к обстоятельствам, ловко польстить чужому самолюбию и даже невежеству — и все это делающий без особенной надобности, так только, для конвенансов, — подобный человек едва ли может быть вполне надежным общественным деятелем! Едва ли можно от него ожидать непоколебимой твердости и неуклонного благородства во всей его деятельности. Он может быть честным и почтенным человеком, может иметь много ума и прекрасных стремлений. Но двусмысленность и противоречие его действий или слов все-таки обличают в нем по малой мере легкомысленность и чрезвычайную слабость внутреннего суда над собою. Человек, строго наблюдающий над собою, не вступает в лицемерные отношения, не говорит вовсе о том, о чем, вследствие каких-нибудь неблагоприятных обстоятельств, нельзя высказать своих мыслей, а если уж начинает речь, то говорит прямое, честное слово. К сожалению, не много таких неуклонно честных и твердых людей в нашем обществе, которое, по замечанию г. Пирогова, с самых первых лет развивает в нас нравственную двойственность, разлад между ‘быть и казаться’. Большая часть из нас, сбиваясь с толку какой-то странной и произвольной телеологией, считает лишним строгий суд над делами человека, если только они направлены к хорошей цели. Все мы браним иезуитскую школу, но все мы, по словам г. Пирогова, — ‘употребляя название этой школы как эпитет коварства и лжи, подчас позволяем себе пользоваться упругостью ее догм’. И тут, разумеется, нечего винить отдельных людей, надо винить общество и неблагоприятные обстоятельства развития. Общественные отношения служат даже оправданием многих не вполне безукоризненных наших действий, как замечает и г. Пирогов. ‘Света мы, конечно, не исправим, — говорит он, — он останется, несмотря на все возгласы моралистов, таким, каким он был и есть. Так почему же в практической жизни, известной своею непоследовательностью, не воспользоваться человеческими слабостями к достижению общей благой цели, если эти слабости невинны и не предосудительны’. Но, во всяком случае, едва ли заслуживает похвалы та легкость, с которою иные решаются не только просто пользоваться слабостями ближнего для общей благой цели, но даже и льстить им, и притом в таких случаях, где этой лестью ничего, или почти ничего, не достигается. К несчастию, многие из наших общественных деятелей не хотят понять той простой истины, что не великую пользу для человечества может доставить то дело, которое надо защищать обманом, лицемерием и потворством рутине и предрассудкам.

Редкое исключение из числа этих многих составляет г. Пирогов. Его идеи и стремления, резко определенные, всегда резко и прямо высказываются, и пред ними нередко бледнеет все то, что кажется хорошим у других. Мы хотели это показать на отчете г. Киттары, но увлеклись отступлением, которое, впрочем, как увидит внимательный читатель, не совершенно напрасно. Обратимся же к нашему сравнению.

В начале отчета г. Киттары мы читаем, что цель Практической академии: ‘Приготовитъ будущих купцов русских, честных слуг отечеству’. Как это напоминает известный эпиграф к ‘Вопросам жизни’: ‘Нам необходимы негоцианты, солдаты, моряки, врачи, юристы, а не люди…’ По-видимому, приготовление честных купцов, верных слуг отечеству, — есть задача превосходная, и мы должны были бы остаться очень довольны мыслью, выраженною у г. Киттары. Но довольство наше пропадает, когда мы вспоминаем основные мысли г. Пирогова об общем образовании. Нам уже кажутся очень слабыми и односторонними понятия, провозглашающие науку средством к приготовлению — не самостоятельных, для себя нормально развитых людей, а слуг какой-то другой, посторонней силы. Мы неприятно поражаемся тем, что мальчику говорят: ‘Учись для того, чтобы быть достойным преемником имени твоего отца и слугою государства на поприще промышленности: такова цель твоего ученья и всей твоей жизни’. Рядом с этим внушением мы ставим слова г. Пирогова: ‘Нужно учиться без всякой задней мысли, из одного глубокого убеждения, что образование необходимо, как пища. Отец, готовый всем жертвовать для нравственно-жизненной необходимости сына, пусть будет твердо уверен, что все прочее в жизни должно прийти само собою, а если и не придет, то он все-таки ничего не потеряет, в сущности, сын с ранних лет пусть видит в образовании нравственную необходимость и ценит его, как самую жизнь’.¹ Вот высшая точка зрения на образование, — и как неловко спуститься с ее высоты до мысли о приготовлении слуг и купцов!..

Но в отчете г. Киттары есть отрадные мысли, которые должны сгладить это первое впечатление. Он говорит, например, тоже в начале отчета, что в Практической академии ищут общего образования, что ‘потребность образования в быту купеческом, к полной чести этого сословия, достаточно понята’. Прекрасно и утешительно!.. Но что, если это фраза, которая на деле оказывается чем-то очень неопределенным, ни да, ни нет? На такое печальное подозрение наводят нас следующие слова г. Пирогова, грустную правду которых сознает всякий, кто сколько-нибудь присматривался к нашему обществу: ‘Мы говорим, что любим просвещение. Да это не мудрено: нам нельзя сказать иначе, во-первых, потому, что мы привыкли к этой фразе, а во-вторых — мы стыдимся сказать противное, точно так же как мы стыдимся показаться на улице в старомодном платье…’ Правда, в подтверждение своей отрадной мысли г. Киттары указывает на увеличение воспитанников в Практической академии, в которую принимаются дети самого раннего возраста, 8, 9, 10 лет, и из которой выпускаются, после осьмилетнего курса, уже зрелыми юношами. В десять лет число воспитанников академии возросло ‘от скромной цифры 40 до 220’. Факт утешительный сам по себе, но и о нем невеселые мысли являются в голове, когда перечтешь следующие строки из ‘Вопросов жизни’:

На чем основано приложение реального воспитания к самому детскому возрасту?

Одно из двух: или в реальной школе, назначенной для различных возрастов (с самого первого детства до юности), воспитание для первых возрастов ничем не отличается от обыкновенного, общепринятого, или же воспитание этой школы с самого его начала и до конца есть совершенно отличное, направленное исключительно к достижению одной известной, практической цели.

В первом случае нет никакой надобности родителям отдавать детей до юношеского возраста в реальные школы, даже и тогда, если бы они, во что бы то ни стало, самоуправно и самовольно назначили своего ребенка еще с пеленок для той или другой касты общества.

Во втором случае можно смело утверждать, что реальная школа, имея преимущественною целию практическое образование, не может в то же самое время сосредоточить свою деятельность на приготовлении нравственной стороны ребенка к той борьбе, которая предстоит ему впоследствии при вступлении в свет.

Да и приготовление это должно начаться в том именно возрасте, когда в реальных школах все внимание воспитателей обращается преимущественно на достижение главной, ближайшей цели, заботясь, чтобы но пропустить времени и не опоздать с практическим образованием. Курсы и сроки учения определены. Будущая карьера резко обозначена. Сам воспитанник, подстрекаемый примером сверстников, только в том и полагает всю свою заботу, как бы скорее выступить на практическое поприще, где воображение ему представляет служебные награды, корысть и другие идеалы окружающего его общества…

Значит ли это, что я предлагаю вам закрыть и уничтожить все реальные и специальные школы?

Нет, я восстаю только против двух вопиющих крайностей.

Для чего родители самоуправно распоряжаются участью своих детей, назначая их, едва выползших из колыбели, туда, где по разным соображениям и расчетам предстоит им более выгодная карьера?

Для чего реально-специальные школы принимаются за воспитание тех возрастов, для которых общее человеческое образование несравненно существеннее всех практических приложений?

Неужели это справедливо и в отношении к тому заведению, которое так прекрасно управляется попечениями г. Киттары? — подумали мы и, к сожалению, в самом же ‘Отчете’ нашли некоторые подтверждения мыслей г. Пирогова. В Практической академии, куда поступают дети с самого раннего возраста, многие из предметов общего образования проходятся очень сжато и легко, история всеобщая и русская (вместе), равно как и естественная история, начинается только с четвертого класса, по два урока в неделю, да и то в шестом классе естественная история обращается уже ‘в изучение предметов природы, имеющих техническое и торговое приложение’. Физика преподается только в пятом и шестом классе, математика обращена отчасти в коммерческую арифметику и бухгалтерию, седьмые и восьмые классы посвящены исключительно техническим и торговым специальностям. Таким образом, для предметов общего образования остается не много времени, и сам г. Кит-тары сознается, что ‘эти обстоятельства заставляют другие науки излагать в меньшем объеме, сравнительно с гимназиями, выбрав из них только главнейшее и существенно-необходимое’. Но к этому признанию г. Киттары делает еще следующее прибавление, смысл которого, признаемся, мы не совсем хорошо поняли. ‘Этим я, впрочем, не хочу сказать, — замечает он, — чтобы в программах гимназических наук было много несущестпенного, неглавного или ненужного (нам показалось, что он сожалеет о невозможности вести в академии курсы столько же пространные, как в гимназиях, а выходит совершенно наоборот: г. Киттары опасается, чтоб ею слова не приняты были за обиду гимназиям), программы эти, бесспорно, строго обдуманы, поверены длинным опытом, направлены к своей цели, я хочу сказать только, что к этой цели у нас присоединяется другая — приготовить учащихся к специальному коммерческому курсу’ (стр. 22). Из этих слов выводится довольно вероятное заключение, что г. Киттары считает курс Коммерческой академии выше гимназического, как удовлетворяющий двум целям вместо одной. Неужели это так?.. Неужели он не признает превосходства общего образования и ценит в нем только латинский язык, о котором одном отзывается с любовию, говоря, что он, к сожалению, не имеет места в Коммерческой академии!..

В отношении к самым средствам воспитания г. Киттары, как ни старается изобразить их в свете наиболее благоприятном, но сам в одном месте сознается, что многие из этих средств ‘вытекают не из личного его убеждения, а обусловлены временной необходимостью’ (стр. 12). Такое признание опять приводит нас к словам г. Пирогова, который по поводу одесской талмуд-торы говорит: ‘Чтобы сделать училище хорошим, нужно действовать не врозь, не порознь, а общими силами. Чтобы действовать общими силами, нужно иметь и общие убеждения. А где их взять! Слов — сколько угодно, а убеждений — это иное дело…’³

К чему приводит недостаток в обществе твердых убеждений, можно видеть из одного частного сличая, упоминаемого в ‘Отчете’ г. Киттары. Говоря о взысканиях с воспитанников, он касается, между прочим, и телесного наказания и объявляет себя врагом розог. ‘Я прибегаю к ним очень редко, — говорит он, — в самых крайних случаях, в минуты сомнения в непогрешимости моего взгляда…’ Далее он замечает, между прочим, что, ‘внушая детям любовь к ближнему, воспитатели и сами не должны забывать этого чувства в отношении к детям’ (стр. 8—9). Таким образом, у г. Киттары педагогика перемешивается с филантропией, и потому на него даже находят минуты сомнения в непогрешимости его взгляда — относительно розог!.. Посмотрите же, как рассуждает об этом г. Пирогов, руководясь не филантропической боязнью обидеть дитя или выказать к нему недостаток сострадания, а спокойными педагогическими рассуждениями, чрезвычайно простыми и сильными. Вот несколько строк из его статейки ‘Нужно ли сечь детей?’:

В чем состоит основная мысль телесного наказания вообще? 1) выместить причиненную обиду, 2) пристыдить, 3) устрашить. Вот три чувства, на которых человечество с незапамятных времен основывает все свои физические исправительные меры. Оставив месть в стороне, как чувство, не свойственное ни христианству, ни здравой нравственности, руководившее только первобытных законодателей младенчествующего общества, остановимся на двух современных — стыде и страхе. — Но тот, кто хочет телесным наказанием пристыдить виновного, не значит ли — хочет стыдом действовать на человека, потерявшего стыд? Если бы он его еще не потерял, то для него достаточна была бы одна угроза быть телесно наказанным. Да и самое средство, направленное к цели, не таково ли, что оно уничтожает самую цель? Остается, значит, один только страх. Но какой? — не тот нравственный страх заслуженного наказания, который возбуждается внутренним чувством совести за нарушение предписываемых ею правил, — а страх боли и истязаний. Неужели нужно у ребенка поставить совесть в зависимость от розги? И ежели можно этого достигнуть, если можно достигнуть того, чтобы физическая боль или одно воспоминание о боли пробуждало совесть, — то желательно ли, утешительно ли это? Положим, вы достигли вашей цели, вам удалось возбудить самый лучший физический страх в ребенке: — чем вы будете его поддерживать? Вам еще понадобится его усиливать: ребенок ко всему скоро привыкает. Где положить границу усилиям? А если он хоть на минуту освободится из-под дамоклесова меча, если он хоть на минуту убедится, что его проступки могут остаться незамеченными, — как вы думаете, воспользуется ли он или нет своею мнимою свободою? Вот уже и двойственность, вот уже и опять — ‘быть и казаться’. Покуда розга в виду — все хорошо и в приличном виде, когда исчезла из виду — кутеж и разлив. И это нравственность!

Да, к сожалению, в большинстве нашего общества такова нравственность — не только в поступках, но даже в словах и в понятиях… Много у нас есть таких убеждений и требований, которые мы решаемся высказывать только в те минуты, когда мы освобождаемся из-под дамоклесова меча, упоминаемого г. Пироговым… Но все скрыто, замаскировано, искажено, ни в чем нет прямоты, стройности и цельности, когда мы видим или даже только предполагаем над головой своей этот меч. А находятся еще добрые люди, которые не только считают это неважным, но даже потворствуют таким слабостям!..

В образец того, как идет преподавание наук в Практической академии, г. Киттары указывает на изложение преподавания географии, представленное в речи г. учителя Телегина. В этой речи, между несколькими дельными мыслями, мы нашли, в объяснениях истории географическими данными, телеологию, доходящую до фатализма. Как должен преподавать географию учитель, в речи о географии задающий такие вопросы (стр. 37):

Почему всеблагий промысл вел народ израильский путем, который представлял наиболее трудности, — чрез Чермное море, чрез Синайскую пустыню, и куда же? — в страну, занятую горцами, в средоточие воинственных народов, которые окружали со всех сторон эту местность и, казалось, тотчас по вступлении Израиля в нее овладеют им, а между тем он прожил на ней до времени явления Спасителя. Каким же образом эта горсть народа, окруженная отовсюду завоевателями, могла удержаться независимой столь долгое время? На это отвечает самой природой устроенная местность.

Итак, местность объясняет, почему промысл вел народ через море!.. Странно, тут что-нибудь да не так, и ученики едва ли хорошо сделают, если усвоят логику г. Телегина.

Вообще ‘Речи и отчет Практической московской академии’, прочитанные нами под свежим впечатлением мыслей г. Пирогова, не вполне удовлетворили нас. Мы не ставим г. Пирогова на пьедестал непогрешимости, мы не с тем на него указываем, чтобы его авторитетом унизить кого-нибудь… Вовсе нет, у г. Пирогова могут быть, конечно, и увлечения и погрешности, как у всякого другого… Но мы видим в нем ту смелость и беспристрастие взгляда, ту искренность в признании недостатков, ту независимость в отношении к обществу, которые у других находим в гораздо слабейшей степени… Разумеется, здесь многое зависит от разницы положения и обстоятельств, и потому мы никогда не решимся никого обвинять за кажущуюся непоследовательность взгляда, пока более яркие факты не решат дела… Что касается до г. Киттары, то мы знаем, что его чистая и благородная репутация вполне заслужена, мы знаем, что он не раз оставался на страже правды и чести, даже в таких случаях, когда другие, добрые и почтенные люди, оказывались слабыми или беспечными… Но именно в силу того уважения, которое питаем мы к г. Киттары, мы желали бы от него более резкого и прямого выражения его собственных взглядов, менее уступок рутине и менее неопределенных фраз, имеющих иногда характер довольно двусмысленный. Нужно признаться, что фраз у него много, без них не обошлась даже и та часть статьи, в которой говорится о религиозном воспитании детей…

А посмотрите, какое суждение обо всех этих фразах делает г. Пирогов. Он говорит, обращаясь к ученикам, кончившим курс в одной из наших прекрасных школ:

Вас водили в храм божий. Вам объясняли откровение. Привилегированные инспекторы, субинспекторы, экзаменованные гувернеры, гувернантки, а иногда даже и сами родители, смотрели за вашим поведением. Науки излагались вам в таком духе и в таком объеме, которые необходимы для образования просвещенных граждан. Безнравственные книги, остановленные цензурою, никогда не доходили до вас. Отцы, опекуны, высокие покровители и благодетельное правительство открыли для вас ваше поприще.

После такой обработки, кажется, вам ничего более не остается делать, как только то, что пекущимся об вас хотелось, чтобы вы делали.

Это значит, чтобы вы, как струна, издавали известный звук. А звучать для общей гармонии, согласитесь, есть высокое призвание.

Чего, казалось бы, еще недоставало для вашего счастия и для блага целого общества?

Выходит другое.

Выступив на поприще жизни, вы видите совсем не то, чему вас учили, и вам невольно приходит на мысль, что вы мистифированы.⁴

Поручится ли г. Киттары, что его воспитанники, когда выступят на поприще жизни и начнут размышлять самостоятельно, не найдут ни малейшей мистификации в своем воспитании под руководством почтенного профессора?

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.

Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.

Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт I—XXVI, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1962 (издание продолжается).

ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.

Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I—XIV, М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.

ГПВ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.

Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).

ЛН — ‘Литературное наследство’.

Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890.

Некрасов — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт I—XII, М., 1948—1953.

Писарев — Д. И. Писарев. Сочинения в четырех томах, тт. 1—4, М., Гослитиздат, 1955—1956.

‘Совр.’ — ‘Современник’.

Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.

ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).

Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.

В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные мм в декабре 1858 — июне 1859 года и напечатанные в ‘Современнике’ (NoNo 1—6) и в ‘Журнале для воспитания’ (NoNo 1—7).

Деятельность Добролюбова в эти месяцы протекала в сложной общественно-политической и литературной обстановке. В стране сложилась революционная ситуация. Кризис политики ‘верхов’, бедствия и растущая активность ‘низов’ создали объективные предпосылки для революционного выхода из кризиса, переживаемого самодержавно-крепостнической системой. В этих условиях борьба за революционный путь развития страны, в противоположность реформистскому пути, становится линией ‘Современника’. Она нашла яркое выражение в статьях Чернышевского, определила содержание и характер публицистических и литературно-критических выступлений Добролюбова.

Центральное место в статьях Добролюбова первой половины 1859 года занимает острая критика самодержавно-крепостнического строя России и разоблачение либерализма во всех его проявлениях (‘Литературные мелочи прошлого года’, ‘Что такое обломовщина?’, рецензия на сборник ‘Весна’). Вместе с тем статья ‘Роберт Овэн и его попытки общественных реформ’ развивает идею построения социалистического общества силами самих трудящихся.

В свете общих задач революционно-демократической программы ‘Современника’ Добролюбов защищает и развивает принципы материалистической философии (‘Основания опытной психологии’), разоблачает реакционную идеологию церковников (рецензии на книги: ‘Впечатления Украины и Севастополя’, ‘Голос древней русской церкви’ и ‘Современные идеи православны ли?’, ‘Мысли Светского человека’), крепостническую мораль и нравственность (‘Новый кодекс русской практической мудрости’, ‘Основные законы воспитания. Миллера-Красовского’).

Ряд рецензий Добролюбова направлен против субъективизма и реакционного осмысления исторического прошлого, против славянофильских и религиозно-монархических концепций развития русской литературы (‘История русской словесности’ Шевырева и др.), против теории и практики так называемого ‘чистого искусства’ (рецензии на сборники ‘Утро’, ‘Весна’).

Наконец, значительное место в работах Добролюбова за это полугодие занимают рецензии на педагогическую и детскую литературу в ‘Современнике’ и ‘Журнале для воспитания’.

Подготовка текстов статей и рецензий Добролюбова, напечатанных в NoNo 1—3 ‘Современника’ (включая вторую часть статьи ‘Литературные мелочи прошлого года’ из No 4), и примечания к ним — В. Э. Бограда, в NoNo 4—6 ‘Современника’ и в ‘Журнале для воспитания’ — Н. И. Тотубалина.

Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных и ‘Журнале для воспитания’, устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного О. П. Паульсоном (Аничков, I, стр. 21—22).

Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками, звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.

СОБРАНИЕ ЛИТЕРАТУРНЫХ СТАТЕЙ Н. И. ПИРОГОВА. РЕЧИ И ОТЧЕТ,
читанные в торжественном собрании Московской практической академии коммерческих наук 17 декабря 1858 года

Впервые — ‘Совр.’, 1859, No 2, отд. III, стр. 272—283, без подписи. Вошло в изд. 1862 г., т. I, стр. 234—245.

На ‘Речи и отчет’ Добролюбов написал отдельную рецензию в ‘Журнале для воспитания’ (1858, No 4, см. в наст. томе). В сборник Пирогова входили следующие статьи: ‘Значение географии’ А. Телегина, ‘О воспитании’ М. Киттары, ‘Отчет за 1858 год’.

О Н. И. Пирогове и его педагогической деятельности Добролюбов высказывался неоднократно (см. в тт. 1, 3, 4, 5 и 6 наст. изд.).

1. Неточная цитата из статьи Н. И. Пирогова ‘Новоселье лицея’ (1857).

2. Неточная цитата из статьи Н. И. Пирогова ‘Одесская талмуд-тора’ (1858).

3. Из статьи Н. И. Пирогова ‘Одесская талмуд-тора’ (1858).

4. Цитата из статьи Н. И. Пирогова ‘Вопросы жизни’ (1856).

Читайте также: