‘Гражданин’, No 4, 1873
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/22janN4.htm#_ftnref1
Соборяне. Старогородская хроника. Н. Лескова, Лесков Николай Семенович, Год: 1873
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Соборяне. Старогородская хроника. Н. Лскова. (Стебницкаго). Москва. 1872 (5 частей въ одной книг, 136+72+74+42+76, всего 400 страницъ) 8о. Цна 3 рубля сер.
Романъ этотъ, созданьемъ котораго Н. С. Лсковъ поставилъ вн всякихъ сомннiй свое глубокое поэтическое дарованiе, есть вмст съ тмъ чрезвычайно знаменательное, отрадное явленiе въ нашей образованности. Въ сферу поэзiи нашей авторъ вводитъ въ первый разъ лица изъ русскаго духовенства и притомъ съ чисто-поэтическимъ отношенiемъ къ нимъ, т. е. ставитъ передъ нами положительные типы изъ этой среды. Г. Лсковъ открываетъ такимъ образомъ для нашей поэзiи новую, нетронутую еще ею жизненную среду русскаго общества и народа. Заслуга немаловажная сама по себ, и получающая еще большую важность въ виду критическаго положенiя нашего общества. Опять, въ тысячный и тысячный разъ, наша поэзiя, какъ и всегда, идетъ впереди общества и напоминаетъ намъ о нашихъ силахъ среди нашего безсилья!
На фон бдной жизни узднаго городка авторъ ставитъ передъ нами трехъ духовныхъ, безшабашнаго потомка малорусскихъ казаковъ, сангвиника-богатыря, вдоваго дьякона Ахиллу Десницына, до сдыхъ волосъ сохранившаго почти дтскую непосредственность, затмъ щедушнаго, жиденькаго холерика, который ‘есть, какъ бы его нтъ’, маленькаго священника Захарiю Бенефактова, женатаго и окруженнаго толпою дтей, малъ-мала меньше и наконецъ — главное лицо всей хроники, массивнаго и маститаго, вызывающаго къ себ всеобщее уваженiе, бездтнаго хоть и женатаго, семидесятилтняго старика, протоiерея Савелiя Туберозова, одиноко ‘Божiе живое дло’ несущаго, несущаго его на однихъ своихъ плечахъ среди тупаго или пассивнаго захолустья, среди консисторской и прочей ‘мерзости запустнiя’…Что за лицо! Съ первой страницы хроники, съ первыхъ — что называется — ударовъ кисти художника, просто и естественно, какъ сама жизнь, выростаетъ эта чудесная, величавая фигура, разъ увидавъ которую, никогда ея не забудешь. Та великая, ‘непомрная’ душевная сила, которою испоконъ вку велась, ведется и будетъ вестись исторiя наша, — сила, извстная въ мiр подъ именемъ великорусскаго племени русскаго народа, — эта великорусская сила — душа стоитъ теперь передъ нами, передъ совстью и сознаньемъ такъ называемаго образованнаго русскаго общества, неотразимо стоитъ, облекшаяся въ плоть и кровь до осязательной очевидности, отъ которой мы попятились бы можетъ быть, въ виду ея энергiи, назадъ, если бы она не стояла на этотъ разъ, въ творческомъ воображеньи поэта, въ священническихъ ризахъ, примиренная съ нами евангелiемъ, своими страданьями, страданьями глухими, страданьями въ мелкот обыденности, примиренныя съ нами и со всею жизнью нетолько священникомъ Бенефактовымъ, вдругъ передъ нами выросшимъ, на предсмертной исповди Туберозова, изъ нищаго духомъ человчка въ апостола — нтъ, больше, примиренная съ нами чуднымъ свтомъ искусства — да обаяньемъ высокой поэзiи, — не гаэрскимъ обличительствомъ, глумящимся надъ жизнью въ своемъ личномъ безсильи, никому не сладкомъ, да никому не нужномъ. Тихо и сильно, какъ всякая настоящая жизнь, проходитъ передъ нами это глубокое лицо, живое до способности къ комизму и серьезное до высокаго, до трагизма, до слезъ. Но въ своей примиренности, въ чистомъ сiяньи искусства, оно стоитъ передъ нами еще неотразиме, еще сильне чмъ еслибъ поэтъ вздумалъ обратиться — еслибъ это было возможно — въ грошоваго обличителя, наставителя, моралиста и т. п. Все кругомъ него въ роман, все, въ чемъ есть живая душа, все тяготетъ къ нему, какъ къ сил, какъ къ сердцу своему, а оно — это лицо — стоитъ одиноко, не смотря на привязанность къ себ паствы, на общее уваженiе, на близость имъ только и дышащей, любящей жены. ‘Ты разв не одинокъ?’ говоритъ ему чуть не столтняя екатерининская боярыня, принимая его у себя въ барской усадьб. ‘Чтожъ, разв твоя жена все понимаетъ, чмъ ты, какъ умный человкъ, можешь поскорбть и поболть! — Любить? Да ты ее любишь сердцемъ, а помыслами души все таки одинокъ стоишь! Не жалй меня, что я одинока! Всякъ, братъ, кто въ семь дальше братняго носа смотритъ и между своими одинокимъ себя увидитъ!’ — Да , передъ нами одно изъ лицъ, которыя рдко бываютъ не одиноки: это — служители не людей, а дла, не собственной личности, не своего жалкаго самолюбьишка, а идеи, служители, по превосходному выраженiю автора, ‘Божьяго живаго дла’.
Созданье этого новаго типа въ нашей поэзiи, типа чуть-чуть не центральнаго (по егоблизости къ сердцу жизни), есть дло большое, есть плодъ соединенiя пристальнаго, любовнаго изученiя родной жизни съ сильнымъ поэтическимъ вдохновенiемъ. — Замчательно, что изъ всхъ европейскихъ поэтовъ никто въ такой степени не пренебрегаетъ, какъ именно русскiе, всмъ тмъ чт въ композицiи, въ сочиненiи можно назвать въ одномъ слов интригой, т. е. преимущественно взаимнодйствiемъ, комбинацiей силъ и личностей. Глубоко-знаменательный, характерный фактъ! Какъ въ самомъ дл проста постройка нашей трагедiи, романа и даже лирики. Какъ проста наша трагедiя въ безсмертныхъ созданiяхъ Пушкина. Какъ всегда проста постройка романа у Тургенева, до того проста, что Западъ назвалъ его ‘мастеромъ новеллы’ (а не романа). А простота въ созданiи гр. Л. Толстаго ‘Война и Миръ’! да всего не перечтешь!.. Какъ проста генiальная лирика Фета, по глубин и непосредственности дарованiя (не по разносторонности) перваго лирика новой Европы! Странно: наши поэты берутъ жизнь не въ ея сложности, а въ ея глубин. Форма романа между тмъ создана именно потребностью поэтической идеализацiи (типозированья) сложности жизни — и что же? наши поэты мене всего романисты, а наши романисты прежде всего поэты, а потомъ уже романисты! Таковъ и г. Лсковъ въ ‘Соборянахъ’. За психологическимъ ростомъ Туберозова и близкихъ къ нему, исполненнымъ — замтимъ это, — съ поразительною поэтическою силой, такъ что авторъ изъ полнаго, истиннаго юмориста-поэта переходитъ къ концу въ трагика-поэта, — за этимъ ростомъ, говоримъ мы, авторъ позабылъ все остальное. Не вришь, что это остальное написано тмъ же поэтомъ, который создалъ ‘Савелiя Туберозова’, — до такой степени это все остальное слабо. Фабула всей хроники проста до нельзя. Между тмъ авторъ хотлъ быть — и совершенно справедливо — нетолько поэтомъ, но и романистомъ. Авторъ очень хорошо слышитъ, что надлежащая обстановка, надлежащiя перипетiи нетолько дали бы прекрасную раму его героямъ, но и превосходно освтили бы ихъ и освтились бы ими сами. Авторъ хотлъ быть романистомъ, но здсь ужъ онъ не является художникомъ, мастеромъ дла. Нужны-ль ему, какъ романисту, вторыя лица, они (за исключеньемъ остающихся на дальнемъ план, какъ Плодомасовъ, Пизанскiй, которые дйствительно прекрасны) — или совершенно блдны и безкровны, какъ весь персонажъ уздныхъ властей, или слишкомъ готовы на все для автора, слишкомъ марiонетны, какъ межеумокъ Препотенскiй, или слишкомъ докучливы своею растянутостью, какъ два карлика, которыми, впрочемъ, авторъ мотивируетъ прекрасныя страницы своей хроники, или же, наконецъ, совершенно невозможны и отвратительны, какъ т.наз.нигилисты: мошенникъ Термосесовъ и Бизюкина, эти двое послднихъ составляютъ величайшiй поэтическiй грхъ уважаемаго автора: это не только не типы, это даже не карикатуры, потому что для карикатуры въ нихъ совершенно нтъ соли — нтъ, это просто созданья какого-то кошмара. Намъ жаль, что поэтъ пренебрегъ здсь тою истиной, что и отрицательные типы существуютъ только поэтическою правдой, т. е., если отрицательный типъ занимаетъ главную роль въ созданьи, то онъ долженъ изумлять насъ своею жизненною энергiей и силой (Скупой рыцарь, Ричардъ III и т. д.), такъ что въ насъ невольно тснится мысль: ‘Боже, какая роскошь жизни, и на чт все это пошло!’ или, если отрицательный типъ, или врне отрицательная фигура, играетъ второстепенную роль, то она въ крайнемъ случа должна быть по крайней мр дополнительною краской, или же она — ничто, т. е. чистый промахъ художника! Въ настоящемъ случа, авторъ — чего не сдлаетъ ни одинъ художникъ — предлагаетъ намъ поврить на слово, что подобное, ничмъ не мотивированное, голословное уродство, какъ Термосесовъ или Бизюкинъ, имютъ въ себ что-либо отъ плоти и крови созданья, т. е., вмсто художественнаго типа авторъ открываетъ намъ въ своемъ созданьи прорху, которая такъ и остается прорхой и только разрываетъ его композицiю. Нужны ли автору, какъ романисту, переходы, пункты отдыха для пораженнаго взволнованнаго читателя, нжныя краски для противовса рзкимъ, сильнымъ, въ цломъ всей композицiи, онъ впадаетъ въ фокусы, каково наприм., брежжущее утро, рисующееся какимъ-то жертвоприношеньемъ индiйской богини Кали и разршающееся потомъ въ ничто, т. е. въ совершенно для насъ ненужное купанье исправника, лекаря, дьякона и др., впадаетъ, что еще хуже, въ крайность и гд же, въ потрясающей послдней части! неужели и въ правду нельзя было обойтись безъ такой длинной, скучной, вялой партiи какъ поимка чорта дьякономъ, и все это почти только для того, чтобы мотивировать смерть Ахиллы отъ простуды! Нтъ, такой поэтъ какъ г. Лсковъ самъ не можетъ врить, чтобы подобныя мста были чмъ-либо инымъ, какъ только срыми пятнами на его превосходной картин. Счастливое и блестящее исключенье изъ такихъ переходныхъ сценъ составляетъ изображенье грозы, застигшей Туберозова въ его поздк по благочинiю въ дубрав среди нашихъ русскихъ безконечныхъ полей, но опять не столько мастерство исполненья, сколько глубоко-поэтическая концепцiя чаруетъ здсь читателя. Вообще, г. Лсковъ какъ будто небреженъ, къ сожалнью, въ техник и въ этомъ смысл не мастеръ, не мастеръ онъ подъ-часъ и въ язык, но у него возможенъ (и это много значитъ!) свой языкъ, потому что при настоящей его невыдланности, сухость его красокъ, въ противоположность глубин поэтическаго замышленiя, производитъ какой-то особенный эффектъ (и это должно очень хорошо чувствоваться образованнымъ читателемъ), хотя этимъ мы вовсе еще не хотимъ сказать, что г. Лскову ничего не остается длать и желать относительно языка. Мы не высказали здсь и десятой доли тхъ соображенiй, которыя неотвязно роятся у насъ въ голов въ виду такого замчательнаго созданья, какъ ‘Соборяне’, — но это дло подробной, обстоятельной критической статьи — только не ругательной, замтимъ въ скобкахъ для иныхъ критиковъ, для которыхъ критика и ругательство все еще синонимы и которые, несмотря на свою мнимую просвщенность и образованность, все еще стоятъ на уровн мннiй блаженной памяти пушкинскаго коменданта блогорской крпостцы, который не совтуетъ молодому Гриневу сочинять, потому что вс сочинители пьяницы и т. д. Но старый солдатъ былъ человкъ добрый, а ныншнiе такъ называемые критики — ну да что говорить объ этомъ, — ‘Избави Богъ и насъ отъ этакихъ судей!’ Какъ бы то ни было, человкъ написавшiй ‘Соборянъ’, т. е. создавшiй типъ Туберозова, не можетъ не быть истиннымъ поэтомъ, имя котораго не пропадетъ. Если наши бглыя замтки попадутся уважаемому писателю, мы просимъ его принять наши упреки лишь какъ выраженiе нашего нелицемрнаго уваженья къ его несомннно крупному дарованью. Намъ кажется, что при послдующихъ изданiяхъ книги онъ могъ бы очистить свое созданье отъ ошибокъ и недодлокъ. Хроник его желаемъ какъ можно больше читателей.