Смертельный поцелуй
Смертельный поцелуй
Премированная новелла Жана Рамо
Перевел Ф.
Смертельный поцелуй, Рамо Жан, Год: 1905
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В высоком кресле стиля Империи, над спинкой которого два медных позолоченных лебедя более ста лет уже смотрели друг на друга, графиня Катала, со сложенными на коленях руками, погрузилась в глубокие думы.
О чем могла думать старушка Катала, столь старая, быть может, как и ее кресло стиля Империи с медными позолоченными лебедями?.. О Петруше конечно, о Петруше, — своем внуке, о кудрявом красавце-юноше, один взгляд которого возрождал в ее сердце радости давно минувших лет.
Без сомнения, старая графиня думала тоже и о своем сыне Иване, о своей внучке Аннушке и о других детях и внучатах, но старый дуб, на пороге смерти, склонялся преимущественно к первому отпрыску старинного дворянского рода, и вот почему душа Катали преисполнена была такою любовью к Петруше, — старшему сыну своего первородного сына Ивана. Вот почему, по мере того, как она все больше и больше приближалась к этой мрачной стене, о которую все разбивается, Катала все больше и больше думала о своем любимце. Она не перестанет думать о нем до тех пор, пока ее мозг не откажется работать, пока не потухнет в ней последняя искра жизни. Да и там, на небе, он тоже будет единственным предметом ее дум и, по молитвам ее, станет счастливейшим и самым преуспевающим на земле человеком.
Но кем он будет, дорогой Петруша? Выйдет ли из него генерал, как его двоюродный дед Андрей, или инженер, как его дядя Николай, или, может быть, архиерей, как его крестный отец Петр? Втихомолку Катала горячо молилась, чтобы Петруша поступил в семинарию. Ведь бедняга гроша наследства не получит! Аристократическая семья вследствие неблагоприятно сложившихся обстоятельств дошла до полного разорения… Какую тогда роль может играть он в обществе с таким знатным именем? Тогда как священник… Но есть ли у него призвание к духовному служению? К небесным ли идеалам обратятся эти красивые голубые глаза?..
Это утро Катала очень печальна в своем старинном кресле. Правым глазом, единственным, которым она еще видит немного, — другой уже отправился в рай, — она напряженно смотрела в окно, с выражением неописуемого отчаяния: она не могла заметить между входящими в дом людьми своего Петруши. Почему это он не возвращается? Где это он запропастился? Сколько уже дней она не могла прильнуть своими одеревенелыми губами к его губам, к его глазам, когда он, по обыкновению, подходил к ней поздороваться или попрощаться!
Вокруг нее шептались, вздыхали, были, кажется, очень грустны. Отчего?.. Раз десять в час Катала робко спрашивала об этом своим глухим, развинченным голосом. Но разве старухам отвечают, разве обращают на них внимание? Старуха, — эка важность! Меняют грелки к ногам время от времени, — ну, и будь довольна.
— А, Петруша? — продолжала она добиваться каждый раз, когда внучка заменяла новою охолодевшую уже грелку.
Аннушка в конце концов, отвернув немного глаза, сказала:
— Ну, что вы все со своим Петрушей? Он в городе… не беспокойтесь!.. Отправился повидаться с крестным отцом Петром…
— А! С архиереем?
— Да, с архиереем.
— Зачем? Чтобы поступить в семинарию, быть может?.. Соглашается в духовное звание?
— Да, кажется, что соглашается…
В правом глазу Каталы, в том, что еще не был в раю, блеснула слеза удовольствия.
— А! хорошо, хорошо! — пробормотала она смягчившимся голосом.
И весь день рисовался в ее воображении красивый епископ, в богатом облачении, с золотой митрой на голове и с посохом в руке, возносящий о ней молитву в каком-то историческом кафедральном храме. А, великолепный епископ! Только всего — епископ? Нет, архиепископ! Кардинал! Да и с чего не дойдет он! Быть может, на конклаве, в Ватикане… И по телу ее пробежала такая приятная дрожь… Папа!.. Святой отец… Наместник Христа… И вот, преклонив колена, воссылает он перед алтарем собора Петра моление об упокоении души его старой бабушки, Марии-Елизаветы-Маргариты графини де Катали… ‘Господи, будь милостив ей! Она меня так любила, так заботилась обо мне, так молилась обо мне! Даруй ей царствие Твое небесное, лучшее место в обителях Твоих вечных!’ Старуха даже трепетала от предвкушаемого счастия…
Такие сильные ощущения имели следствием то что она начала засыпать в своем кресле, но внезапный шум остановившейся у подъезда карет круто разбудил ее. Она хотела рассмотреть в окно, кто приехал, — не Петруша-ли, — но за темнотою зимнего вечера могла лишь заметить два больших желтых фонаря. Тогда она стала прислушиваться правым ухом, единственным иногда чувствительным к шуму сего мира, и машинально челюсть ее согнулась, точно она ртом слушала.
Что там такое? Шум разговора, крики, даже рыданья как будто… И все вышли в переднюю бегом… Чтобы такое могло быть? Аннушка! Анн… Ах, если б она могла подняться!.. По ноги ее давно уже были мертвы… Пять лет уже она не ступала ими!..
— Аннушка! Иван! — закричала она в испуге, собравши все свои силы. — Что там?.. Это Петруша?.. Что с ним, дурно?
Никакого ответа. Все ее оставили, все были вышедши.
Входная дверь, которую сначала приотворили, казалось, захлопнулась снова с шумом, ее заперли на ключ и задвинули запор. Вслед затем в нее стали стучаться снаружи с такой силой, как если б ее хотели выломать.
Но на пороге появился сын с дочерью Анной, а за ними и все прочие члены семьи. Лицо у Ивана было искажено. Он взглянул на старушку, взглянули и прочие. Глаза у всех были в слезах. Это, в самом деле, Петруша вернулся, но не один, а с двумя жандармами и судебным следователем. Его арестовали в игорном доме, где он проигрывал остатки от похищенных у одного банкира несколько дней перед тем двадцати тысяч франков. Следователь с полицейским комиссаром приехали к нему на квартиру произвести обыск.
— Это Петруша? — повторяла Катала, руки у которой тряслись на поручнях кресла сильнее обыкновенного.
Иван колебался. Мог ли он сказать правду? О, нет! Признание было-бы страшным ударом для нее, сто раз тяжелее смерти.
Она так гордилась своим Петрушей!..
— Это он, не так-ли? — переспрашивала она. — Заболел он?
— Нет, нет! — ответил сын, подходя к ней поближе.
— Так что же эта карета?.. Это архиепископ, может быть?.. Он вернулся с архиепископом?..
— Именно!.. Архиепископ сопровождает его… А так как вы не одеты… Пойдем, маменька! Скорее! Вам наденут ваше атласное черное платье…
Стук в дверь все усиливался, потому что ее действительно нарочно заперли, чтобы сколько-нибудь замедлить вход судебных властей в дом.
Иван схватил мать на руки и быстро направился с нею в соседнюю комнату.
— А, так это архиепископ!.. — бормотала старуха, вся взволнованная. — Значит, Петруша согласен?.. Хочет быть священником?..
— Да, да, да!.. Хочет!.. — ответил сын сдавленным голосом.
И, переполненный жалостью к бабушке, он, неся, целовал ее в шею, — эту бедную, изрытую морщинами шею, на которой каждый год оставлял, казалось, борозду ногтем.
— Хо-хо-хо!.. — послышалось. — Не так сильно, Иван… Ты меня душишь…
Что тогда пробежало в мозгу сына? Что за мрачная, отчаянная, жалостливая идея овладела им вдруг?
Он не отнимал губ и продолжал целовать мать еще сильнее. Каждый его поцелуй все более и более надавливала, ее шею.
— О-о-о!.. — послышалось ему наконец совершенно ослабевшим голосом.
И когда он положил старуху на кровать, то заметил, что она уже не дышит.
— О, папа!.. — закричала Аннушка, побледневши. — Ты ее удушил…
— Да! — ответил несчастный, стирая обильно катившиеся по лицу слезы. — Я ее так любил, бедную!..
И тогда он пошел отпирать дверь судебным властям…
Источник текста: журнал ‘Дело и отдых’, 1905, No 11. Стр. 1—3.