ЗАПИСКИ А. О. СМИРНОВОЙ
Смерть Пушкина.
Смерть Пушкина.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
ОТЪ РЕДАКЦІИ.
ОТЪ РЕДАКЦІИ.
‘Сверный Встникъ’, No 5, 1895
——
——
——
——
——
‘Сверный Встникъ’, No 6, 1895
Смерть Пушкина, Смирнова-Россет Александра Осиповна, Год: 1895
Время на прочтение: 32 минут(ы)
‘Одинъ изъ парижскихъ журналовъ напечаталъ ‘Легенды о поэтахъ’. Въ нихъ говорится обо всхъ великихъ геніяхъ: вс они страдали, вс испытали несправедливость современниковъ, общества и правительствъ. Нкоторые томились въ тюрьм, были оклеветаны или не поняты, другіе умирали въ бдности. О Пушкин не упомянуто, а между тмъ, нтъ ничего поэтичне его жизни и смерти. Меня оскорбляло и возмущало несправедливое отношеніе къ нему общества, поэтому я не говорю о немъ, я молчу съ тми, которые его не понимали,— но образъ его сохранится въ насъ чистымъ и недосягаемымъ для клеветы’.
(Письмо А. О. Смирновой къ князю Петру Вяземскому, 1837 г.).
[Прошло больше полувка съ тхъ поръ, какъ умеръ Пушкинъ. Настало время выяснить всю правду, я, по крайней мр, считаю возможнымъ огласить все, что моя мать отмтила въ своихъ запискахъ,— выпускаю лишь имена, которыя она зачеркнула, тмъ боле, что оба эти имени не представляютъ никакого историческаго интереса, притомъ-же, по обычаю, установившемуся съ незапамятныхъ временъ, женскія имена всегда устраняются, когда идетъ рчь о дуэли. Что касается мужчинъ, то ихъ имена связаны съ историческимъ событіемъ, тмъ хуже для тхъ, которые поступали тогда дурно. Я добавлю даже, что недоброжелательство къ вдов Пушкина (и мертвымъ его не перестали преслдовать въ лиц жены!) побуждало нкоторыхъ защищать противника поэта и клеветниковъ его жены. Противникъ, очевидно, долженъ былъ принять вызовъ, онъ съ легкимъ сердцемъ поставилъ себя въ эту необходимость въ то время, какъ самое родство его съ Пушкиными предписывало ему придерживаться мене легкомысленнаго, боле осмотрительнаго и честнаго образа дйствій. Когда Дантесъ былъ объявленъ женихомъ Catherine Гончаровой, Пушкинъ взялъ назадъ свой первый вызовъ. Въ этихъ первыхъ переговорахъ съ его стороны участвовало двое секундантовъ: сэръ Arthur Magennis, секретарь англійскаго посольства,— человкъ тогда уже весьма солидный, серьезный, спокойный и уважаемый,— и мой дядя. Клементій Россетъ. Они уладили дло съ секундантомъ Дантеса, д’Аршіакомъ, секретаремъ французскаго посольства, безукоризненнымъ джентльменомъ, съ которымъ дядя мой былъ очень друженъ.
Вскор по городу распространилась сплетня, нароставшая, какъ снжный комъ, говорили, будто Пушкинъ взялъ обратно вызовъ изъ трусости. Между тмъ, онъ, подобно Грибодову и Лермонтову, отличался замчательною храбростью, спокойнымъ, холоднымъ мужествомъ, и имлъ много дуэлей въ Кишинев.
Въ то время дуэли были очень часты, даже между военными, несмотря на не отмненные еще драконовскіе законы Екатерины II и Александра I. Пушкина забрасывали анонимными, русскими и французскими ругательными письмами, упрекали въ трусости. Сэръ Arthur Magennis захворалъ и отказался отъ роли секунданта, онъ сказалъ моему дяд, что поэта упорно преслѣ,дуютъ, желая навязать ему вызовъ, и что усилія ихъ, по его убжденію, не приведутъ ни къ чему. Я нашла записку моего дяди, Клементія Россетъ, въ которой сказано: ‘Magennis опротивла эта травля, онъ, наконецъ, сказалъ мн: ‘значитъ, они хотятъ довести его до крайности, добиваются его смерти или желаютъ навлечь на него гнвъ Царя. Это — гнусность’ (sic.).
Наконецъ, явился циркуляръ, о которомъ говоритъ моя мать, чаша переполнилась. Узнавъ, что его обвиняютъ въ трусости, Пушкинъ написалъ д’Аршіаку (письмо это, наконецъ, оглашено) и сообщилъ имена своихъ секундантовъ. Онъ отвтилъ этимъ письмомъ на вс клеветы и циркуляръ.
Вотъ записки моей матери, писанныя заграницей].
‘Мы страшно потрясены. Третьяго дня мой мужъ вернулся изъ канцеляріи поздно, въ сопровожденіи Николая Киселева. Какъ только они вошли, меня поразили ихъ измнившіяся лица. Я знала, что ожидали прибытія курьера, и подумала, не случилось-ли чего съ заболвшею Императрицею. Они хотли подготовить меня, мужъ сказалъ мн, что Пушкинъ опасно раненъ на дуэли съ Дантесомъ. Однако Николай показался мн такимъ взволнованнымъ и блднымъ, а Киселевъ былъ такъ смущенъ, что я догадалась: все уже кончено. Курьера отправили на третій день посл катастрофы. Графъ Петръ {Паленъ, посолъ.} получилъ извщеніе отъ самого Нессельроде и прочелъ имъ письмо. Киселевъ, кром того, получилъ отъ брата письмо, уже съ нкоторыми подробностями. Императрица не забыла обо мн: она поручила Нессельроде предупредить моихъ братьевъ объ отправленіи курьера. Добрая графиня Н. пишетъ мн объ этомъ и общаетъ сообщать другія подробности о дуэли съ каждымъ изъ посольскихъ курьеровъ, нашихъ и французскихъ. Она говоритъ, что знаетъ, какъ глубоко мы будемъ огорчены. Мн жаль Nathalie, ея положеніе должно быть ужаснымъ: бдняжку преслдовали клеветой два года, я притомъ-же она совсмъ не понимала своего мужа.
Ни одна изъ разряженныхъ подругъ, мнніемъ которыхъ она такъ дорожила въ своемъ наивномъ, не лишенномъ провинціализма тщеславіи, не могла дать ей хорошаго совта. Она не довряла друзьямъ своего мужа, ее возстановляли противъ нихъ, даже противъ г-жи Хитрово, увряя, будто Пушкинъ былъ влюбленъ въ нее, хотя она приходилась почти ровесницей его тещ! Ея милыя подруги разносили вс сплетни о ней и даже постоянно чернили ее, въ особенности XX и XXX, завидовавшія ея красот. XX длала это потому, что была влюблена въ Дантеса, XXX — потому, что вс восхищались стройностью Nathalie, потому что у нея нтъ ни такого стана, ни такихъ плечъ. Об он красивы, но Nathalie на балу затмевала ихъ. И все это стоило жизни человку! Бдная Nathalie не была ни хитрою, ни тонкою кокеткой, она передавала Пушкину вс пошлости, которыя ей расточали, и это невыразимо мучило его, она воображала, что это — верхъ чистосердечія, ей не приходило въ голову самой водворить дерзкаго въ приличныя границы. Сколько разъ мой мужъ просилъ ее не передавать Пушкину всхъ расточаемыхъ ей глупостей, убждалъ ее, что это раздражаетъ мужа, что жен слдуетъ самой давать нкоторые уроки, она досадовала на него, не обращала вниманія на его совты. Она говорила, что Николай всегда держитъ противъ нея сторону Пушкина,— это была одна изъ ея фантазій, но, что-же длать, у несчастной такъ мало сообразительности! Николай никогда не говорилъ съ нимъ объ его жен, и я также, кром тхъ случаевъ, когда онъ самъ начиналъ разговоръ о ней.
Юлія З. {Жена H. В. Зиновьева, урожденная Батюшкова, сестра поэта.} написала мн нсколько негодующихъ строкъ, она выражается со своею обычною рзкостью: ‘Вотъх къ чему ведетъ то, что принято называть невиннымъ кокетствомъ. Выходя замужъ, надо посвятить свое кокетство мужу, оно неумстно съ вальсерами. Вы раздляете мое мнніе, дорогая Alexandrine, но мы об съ вами слывемъ ворчуньями,— я, потому что некрасива, а вы, потому что прекрасны и исполнены ума и потому что къ вамъ не смютъ обращаться съ пошлыми комплиментами,— вы, и безъ помощи мужа, умете датъ отпоръ, пристыдивъ нескромныхъ. Мой мужъ взбшенъ и, вмст съ тмъ, огорченъ. Какъ будетъ потрясенъ Баратынскій! Онъ снова ухалъ, и не присутствовалъ при этой трагической драм, прологомъ которой послужила серія безыменныхъ гнусностей’. Я отошлю это письмо княгин Зинаид {Волконской.} въ Римъ. Она дастъ его прочесть Гоголю.
Ослпленіе Nathalie привело, въ итог, къ дуэли и смерти ея мужа. Я серьезно сожалю о ней, мы, друзья Пушкина, должны оказать ему послднюю дружескую услугу, поддержавъ его вдову, такъ какъ свтское общество, которое она такъ любила, отшатнется отъ нея съ того дня, какъ она перестанетъ блистать на маленькихъ балахъ при двор и въ изящныхъ салонахъ. Какъ ненавистенъ мн этотъ безпечный свтъ съ его насмшливостью, этотъ свтъ, гд посредственность всегда права, гд сплетники всегда находятъ потворствующихъ слушателей. Г-жа Нессельроде написала мн нсколько сочувственныхъ строкъ, въ которыхъ, между прочимъ, говоритъ: ‘Вотъ, куда ведетъ издвательство, этотъ вульгарный, ненавистный тонъ, заслуживающій презрнія, высмивающій все — честь мужа, жены, матери, добивающійся скандала. Я жалю васъ и Смирнова: вы лишились друга. Со времени вашего отъзда Пушкинъ, при каждой встрч со мною, говорилъ о васъ’.
Бдный, милый Искра! Угасла эта прелестная искра. Какъ тяжело умирать въ 37 лтъ, когда жизнь еще такъ полна и столько общаетъ въ будущемъ. Читая письма, мой мужъ, наконецъ, разрыдался какъ дитя. У Киселева прерывался голосъ, когда онъ читалъ намъ письмо Павла Дмитріевича, который утверждаетъ, что виновниками этой катастрофы были, во-первыхъ, завистники, во-вторыхъ, сплетники, клеветавшіе ради удовольствія позлословить, и наконецъ, трое наиболе виновныхъ, игравшихъ одновременно роли главныхъ дйствующихъ лицъ и орудій. Онъ видлъ Государя 28-го числа, и былъ пораженъ его мрачнымъ и раздраженнымъ видомъ. Въ присутствіи Киселева, принесли записку отъ Арендта съ извстіями о Пушкин. Его Величество сказалъ Киселеву: ‘Онъ погибъ, Арендтъ пишетъ, что онъ проживетъ еще лишь нсколько часовъ, и удивляется, что онъ борется такъ долго. Что за удивительный организмъ былъ у него! Я теряю въ немъ самаго замчательнаго человка въ Россіи’. На лиц Государя отражалось такое огорченіе, что Киселевъ удивился,— онъ не думалъ, что Государь такъ высоко цнитъ Пушкина.
Меня очень тронуло посщеніе графа Палена. Онъ — не русскій, но преданъ Государю и сочувствуетъ національной утрат, такъ какъ это человкъ цивилизованный въ истинномъ смысл этого слова.
Княгиня Ливенъ {Княгиня Ливенъ приходилась невсткой старой княгин Ливень, воспитавшей дочерей императора Павла. Ея мужъ пробылъ продолжительное время посломъ.въ Лондон.}, не прочитавшая никогда двухъ строкъ изъ сочиненій Пушкина, но женщина съ умомъ и сердцемъ, несмотря на свою вншнюю холодность, съ сочувствіемъ говорила со мной объ этомъ неучастіи,— а между тмъ, она иметъ такъ мало общаго съ Россіей и вовсе не отличается слабостью къ литератур. Она читаетъ только французскія и англійскія газеты и пьесы Скриба. Козловскій {Князь Козловскій, отставной дипломатъ, оставилъ записки. Онъ былъ очень остроуменъ, несмотря на весьма преклонный возрастъ: онъ состоялъ секретаремъ посольства въ Париж еще при Людовик XVI, вмст съ Куракинымъ, который жилъ во Франціи до революціи и, вторично, во времена Наполеона (въ 1810—1811 гг.).} также навстилъ меня, и, хотя онъ все еще живетъ точно въ прошломъ вк, былъ весьма огорченъ этимъ событіемъ.
Прибыло трое курьеровъ, доставившихъ мн письма отъ Жуковскаго, который въ отчаяніи, отъ огорченнаго и негодующаго Вяземскаго, не мене опечаленнаго и возмущеннаго Віельгорскаго, моихъ братьевъ и графини Нессельроде, съ новыми подробностями о Геккерен.
Государь отказался удостоить его прощальной аудіенціи. Онъ послалъ курьера въ Лагэ и потребовалъ чтобы Геккерена отозвали, онъ даже написалъ королев.
Сесиль Фредериксъ и Марія Эльмитъ написали мн, Sophie Карамзина написала Николаю. Я получила письмо отъ великаго князя и письма изъ Зимняго дворца. Послдними прибыли письма отъ Одоегскаго и А, Тургенева, вернувшагося со Святой горы, онъ провожалъ тло Пушкина, такъ какъ Nathalie была слишкомъ потрясена и разстроена, чтобы ей можно было разршить эту поздку. Она много плачетъ, терзается упрекаетъ себя за то, что не поняла намренія посредствомъ клеветы поразить ея мужа, она обвиняетъ себя за легкомысленность, сожалетъ, что не согласилась ухать на годъ въ деревню, когда Пушкинъ желалъ этого. Nathalie поняла, наконецъ, какова цна всмъ ея добрымъ пріятельницамъ и какую роль заставилъ ее сыграть Дантесъ.
Княгиня Вяземская не отходила отъ нея, отнеслась къ Nathalie въ высшей степени внимательно, она утшаетъ ее и, вмст съ тмъ, даетъ совты на будущее время, такъ какъ молодая, очень красивая вдова, безъ особенныхъ средствъ и даже связей, окажется въ весьма затруднительномъ положеніи. Она проживетъ срокъ своего траура у брата, въ деревн, этого пожелалъ Пушкинъ, который сказалъ ей даже, чтобы она вторично вышла замужъ. Онъ добавилъ: ‘только не за негодяя’. Nathalie не разслышала этихъ словъ, Пушкинъ прошепталъ ихъ сквозь зубы.
Она поняла теперь, что слдовало гордиться положеніемъ жены такого человка, какъ Пушкинъ. Устарлые взгляды родныхъ, провинціальныя и московскія воззрнія въ род Фамусовскихъ, внушили ей представленіе, что быть женой писателя унизительно и что ихъ приглашаютъ ко двору только ради ея красоты. А между тмъ ихъ приглашали именно изъ вниманія къ Пушкину, такъ какъ есть не мало красавицъ, помимо Nathalie, и притомъ боле блестящихъ, разговорчивыхъ и пріятныхъ, чмъ она. Бдная женщина убдилась, что Государь сдлалъ такъ много именно для писателя и для его вдовы. Онъ не сталъ бы платить долги за кого-либо другого, не заботился-бы такъ объ обезпеченіи участи вдовы и дтей. Во всхъ письмахъ проявляется одно и то-же чувство: Россія лишилась своего славнйшаго украшенія, по вин трехъ роковыхъ личностей, приведенныхъ неисповдимою судьбоювъ Россію и сплотившихся здсь. Дантесъ пріхалъ въ Россію искать счастья, подобно столькимъ другимъ иностранцамъ, вс его достоинства ограничивались красивою наружностью, хотя, въ кавалергардскомъ мундир, онъ представлялъ изъ себя красавца-мужчину довольно зауряднаго типа,— и умньемъ хорошо танцовать, говорить рискованныя остроты, двусмысленности и плоскіе каламбуры, которыми изобилуютъ нкоторыя французскія пьесы, плнять дамъ шутками въ стил Vaudeville’я и Palais-Royal, а товарищей — казарменными анекдотами. Дантесъ былъ дурно воспитанъ, весьма предпріимчивъ и дерзокъ, когда его не держали на извстномъ разстояніи. Старый Геккеренъ отличался цинизмомъ посдлыхъ развратниковъ прежнихъ временъ, онъ постоянно злословилъ и сплетничалъ. Товарищи по дипломатическому корпусу не любили его.
Андрей Карамзинъ пріхалъ и сообщилъ намъ подробности, передавъ слухи и все, что произошло до и посл этого въ салонахъ. Онъ, между прочимъ, сказалъ мн, что Дантесъ питалъ спасительный ужасъ ко мн и къ графин Фикельмонъ, такъ какъ она обошлась съ нимъ крайне пренебрежительно, когда онъ осмлился повторить въ ея присутствіи весьма рискованный анекдотъ. Я сказала, что каламбурами блистаютъ только остряки кулисъ и кафэ, посл того, какъ Дантесъ отпустилъ ихъ съ полдюжины, онъ слышалъ мои слова. Поэтому онъ терпть не могъ меня и Долли Фикельмонъ.
‘Посщеніе Мицкевича очень тронуло моего мужа. Когда онъ пришелъ, у насъ былъ Киселевъ. Одтый весь въ черное, онъ показался мн нсколько театральнымъ. Онъ приказалъ доложить о себ: ‘Мицкевичъ, другъ Пушкина’. Николай вышелъ встртить его. Они пожали другъ другу руки, Мицкевичъ сказалъ мн по-французски: ‘Я узналъ, что вы были его друзьями, и пришелъ оплакать съ вами великаго славянскаго поэта’. Онъ хвалилъ Пушкина, я разсказала ему, что покойный часто говорилъ мн о немъ, что онъ не забывалъ его. Мицкевичъ отвтилъ мн: ‘Онъ прислалъ мн стихи, которые я храню, какъ драгоцнность. Политика разъединяла насъ, но поэзія сблизила. Кончина его составляетъ огромное несчастіе для русской литературы, для русской мысли. Мн передавали, что императоръ горячо чувствуетъ это и сожалетъ о немъ’. Николай отвтилъ ему: ‘Въ такой-же степени, какъ врнйшіе друзья Пушкина’. Разговоръ прервался, и я представила Киселева, обмнявшись съ нимъ, изъ учтивости, нсколькими словами, Мицкевичъ обратился къ намъ: ‘Я пришлю вамъ нумера журнала Le Globe, въ которомъ я напечатаю статью. Мн было-бы пріятно, если-бы многіе изъ друзей Пушкина прочли эту статью, въ томъ числ и Баратынскій, съ которымъ я былъ близокъ. Мн хотлось-бы, въ особенности, чтобы ее прочли въ Москв, гд я жилъ въ большой дружб съ русскими писателями и познакомился съ покойнымъ’. Киселевъ сказалъ ему: ‘Пришлите нумера m-me Смирновой, мы отошлемъ ихъ въ Петербургъ съ курьеромъ, я позабочусь объ этомъ. Притомъ-же Смирновъ также служитъ въ посольств’.
Мицкевичъ поблагодарилъ меня, всталъ и сказалъ мн все еще въ нсколько приподнятомъ тон: ‘Сударыня, я благодарю васъ за оказанный мн пріемъ. Поврьте, что славянскій польскій поэтъ оплакиваетъ славянскаго русскаго поэта’. Николай и Киселевъ пожали ему руку, и мой мужъ проводилъ его. Когда я протянула руку Мицкевичу и сказала ему: ‘Во имя памяти о нашемъ общемъ друг, благодарю васъ за посщеніе и ваше сочувствіе’, онъ поцловалъ мою руку и отвтилъ: ‘Его смерть является утратой для всхъ славянскихъ народовъ, и я представляю ихъ въ эту минуту’. Несмотря на нкоторую театральность въ манерахъ, онъ былъ искренно тронутъ. У Мицкевича красивое, грустное лицо, въ которомъ сквозитъ что-то болзненное. Въ немъ нтъ естественности Пушкина. Я такъ привыкла къ простот Жуковскаго и Пушкина, что впечатлніе мое, быть можетъ, неосновательно. Каждый народъ и каждый отдльный человкъ выражаетъ свои чувства соотвтственно своему характеру, и русскіе, вообще, проще, чмъ поляки. Во всякомъ случа, эта дань вниманія къ нашему дорогому Искр, къ нашему бдному Искр, тронула-бы его. Видитъ-ли онъ все, что происходитъ въ этомъ мір? Смерть — ужасная загадка, живое существо, мыслившее, дйствовавшее, страдавшее, внезапно исчезаетъ, мы ничего не знаемъ о немъ, когда то, что было самою сущностью его, оставляетъ тло и исчезаетъ, какъ падучая звзда. Ужасъ смерти для живущихъ состоитъ именно въ полномъ невдніи объ участи души покойниковъ,— тхъ, которые покоются, die haben vollendet’!
Я получила длинное письмо отъ Алины Дурново, она пишетъ мн, но обыкновенію, безъ фразъ: ‘Я сожалю, что вы лишились Пушкина, потому что дружба съ человкомъ, подобнымъ ему, есть одна изъ рдкихъ радостей въ жизни. Я жалю Смирнова,— онъ утратилъ друга, котораго такъ высоко цнилъ своимъ столь добрымъ, столь рыцарскимъ сердцемъ, своимъ патріотизмомъ. Я слишкомъ люблю васъ, чтобы могла завидовать вашей дружб съ Пушкинымъ, а между тмъ, дружба съ нимъ была достойна зависти. Я рада, что вы далеко отсюда, потому что ваше сердце, какъ и ваша душа, были-бы возмущены. Наши изящные салоны не пропустили случая проявить свою низменность, пошлость и ограниченность. Меня пригласили на вечеръ къ Императриц, гостей было довольно много. Она говорила со мной о васъ, какъ и каждый разъ, когда меня видитъ, и сказала мн, что написала къ вамъ. Она даже добавила: ‘ее такъ огорчитъ смерть ея поэта’.
Говорили о Пушкин’, видя, что Ихъ Величества жалютъ о немъ и хвалятъ его, т самые люди, которые не дале какъ наканун клеветали на него и яростно злословили противъ него, придали своимъ лицамъ соотвтствующее случаю выраженіе, мн противно было смотрть на ихъ притворство. Искренно оплакиваютъ утрату Пушкина, считая его гордостью Россіи, во дворц и у вашего врнаго друга, великаго князя Михаила Павловича — оплакиваютъ въ такой-же степени, какъ друзья поэта и вс т, кто не принадлежитъ къ числу пошлыхъ льстецовъ или модинковъ (fashionables) безъ мозговъ, безъ сердца, считающихъ себя цивилизованными, потому что не знаютъ родного языка, полагающихъ все свое изящество въ нарядахъ, жилетахъ, дорогой мебели.
Вы достаточно изучили нашъ любезный большой свтъ, чтобы догадаться, кто поступалъ хорошо и кто выказалъ свою гнусность.
Произошло еще нчто любопытное, нкоторыя личности, видя отношеніе Государя къ покойному и его вдов, сдлали вдругъ открытіе, что Пушкинъ былъ великимъ человкомъ. Принялись расхваливать его передъ лицами, которыя могли передать объ этомъ во дворц,— пошли даже дальше, стали длать визиты вдов, не принимающей никого, кром самыхъ близкихъ знакомыхъ и родни, стали навдываться къ княгин Вяземской, также не принимающей, потому что она проводитъ цлые дни у m-me Пушкиной, нервное разстройство которой внушало одно время опасенія: съ ней постоянно длалось дурно. Теперь она нсколько оправилась. Стали посщать графиню Віельгорскую, она своимъ суровымъ видомъ сразу дала понять, что не скажетъ ни слова объ этихъ визитахъ въ Зимнемъ дворц. Она мн разсказала подробности о двухъ посщеніяхъ съ остроуміемъ, котораго я не знала въ ней, такъ какъ она не словоохотлива. Она нжно любитъ васъ’.
‘Я пошлю это письмо въ Римъ, для Гоголя, я отправлю его княгин Зинаид Волконской, она также прочтетъ его съ интересомъ’.
‘Я получила еще письма отъ Вяземскаго и Плетнева, вмст съ книгой ‘Современника’, въ которой помщенъ некрологъ. Мн пишутъ, что Пушкинъ оставилъ много превосходныхъ вещей, Плетневъ напечатаетъ ихъ въ журнал,— онъ продолжаетъ издавать его. Жуковскій прислалъ мн ‘Ундину’, съ посвященіемъ, она издана 29-го января, въ день рожденія Жуковскаго и смерти Пушкина, вдвойн знаменательный для обоихъ друзей. Віельгорскій собирался устроить 29-го обдъ въ честь новорожденнаго. Государь немедленно приказалъ Жуковскому собрать вс бумаги Пушкина, опасаясь, чтобы он не затерялись или чтобы ихъ не украли, среди наплыва постителей. Графъ Бенкендорфъ вмшался въ это дло. Онъ послалъ двухъ чиновниковъ составить опись для полиціи, они перенумеровали каждый листъ,— точно бумаги о какихъ-нибудь административныхъ длахъ. Маніаки бюрократіи! Онъ написалъ довольно рзкое письмо Жуковскому, дйствовавшему на основаніи приказаній, лично полученныхъ отъ Его Величества, Государь сказалъ ему: ‘Возьми и опечатай ихъ твоею печатью, я теб поручаю ихъ’. Бенкендорфъ воспользовался предлогомъ, будто это необходимо для дтей, опека должна знать, что будетъ напечатано. Опекуномъ назначенъ Строгоновъ, онъ, конечно, знаетъ, что Жуковскому бумаги доврены Государемъ и что Плетневъ напечатаетъ ихъ. Но Бенкендорфъ сваливаетъ все на Строгонова и приписываетъ самому Государю распоряженія, которыхъ они вовсе не длали. Это тмъ боле неосновательно, что Его Величество печатаетъ на свой счетъ собраніе прежнихъ и еще не изданныхъ сочиненій Пушкина, Строгоновъ знаетъ объ этомъ, потому что онъ опекунъ. Но цензоръ Катонъ остался до конца врнымъ какой-то антипатіи, которую питалъ къ Пушкину съ 1826 г. Блудовъ однажды сказалъ при мн: ‘Государь призвалъ Пушкина, не посовтовавшись съ графомъ Бенкендорфомъ, воображающимъ, что съ нимъ слдуетъ совщаться по всякому длу. Въ качеств шефа жандармовъ, онъ хотлъ распространить свою опеку даже на самого Государя’. Catherine Мещерская написала мн еще разъ. Она не стсняется, думаетъ и говоритъ безъ околичностей, выражаетъ свои чувства прямо въ лицо.
Андрей Карамзинъ бранитъ Владиміра Соллогуба. Этотъ вертопрахъ оказалъ Пушкину медвжью услугу. Онъ уже провинился разъ противъ Nathalie своими пошлыми остротами, онъ иногда такъ неучтивъ. Пушкинъ потребовалъ письменнаго извиненія. Соллогубъ поступилъ тогда, какъ слдуетъ, затмъ, вообразивъ, что окажется очень полезнымъ Пушкину и что эта услуга вернетъ ему расположеніе поэта, онъ снесъ ему гнусный циркуляръ, окончательно истощившій терпніе Пушкина. Соллогубъ сказалъ ему, что циркуляръ разосланъ по всему городу, между тмъ, вс, получившіе его, скрыли это отъ Пушкина. Онъ-же получилъ два экземпляра,— одинъ присланъ по почт, другой — принесенъ неизвстнымъ, передавшимъ конвертъ швейцару. Это былъ кто-то не русскій: швейцаръ, увидвъ французскій адресъ, заговорилъ съ неизвстнымъ. Тотъ отвтилъ по-французски: ‘Господину Пушкину’, и ушелъ. Совершивъ свой подвигъ, Соллогубъ ухалъ въ Москву. Какъ жаль, что онъ не отправился туда до этого злополучнаго дня! Трудно себ представить боле взбалмошнаго человка, кром того, онъ хвастунъ. Ему нельзя отказать въ нкоторомъ остроуміи, но характеръ у него посредственный, сердце тщеславное и въ душ нтъ ничего возвышеннаго. Отецъ его чудакъ, старый кутила, дурной мужъ, но сердце у него гораздо лучше, чмъ у сына’.
‘Я получила письмо отъ Гоголя изъ Рима. Онъ въ отчаяніи, и пишетъ мн: ‘Мое солнце угасло’. Я не думала, что онъ такъ глубоко любитъ Пушкина, какъ человка, помимо благоговнія къ его генію. Николай напишетъ ему обо всхъ подробностяхъ, потому что я слишкомъ разстроена, чтобы писать письма, я спишу, однако, для него нсколько строкъ изъ писемъ, полученныхъ мною изъ Зимняго дворца и отъ Великаго Князя, потому что онъ очень скроменъ и не разгласитъ о нихъ. Николай приготовитъ для него копіи съ наиболе интересныхъ изъ полученныхъ нами писемъ, или-же пошлетъ ихъ ему для прочтенія, если не успетъ переписать, такъ какъ теперь онъ очень занятъ въ посольств, вслдствіе отсутствія Медема’.
Я все еще не могу привыкнуть къ мысли, что все, въ самомъ дл, кончено, что Пушкинъ умеръ, и мы больше не услышимъ его голоса, его радостнаго смха. Онъ былъ такимъ живымъ, полнымъ такой могучей жизни. Я вспомнила его слова, сказанныя мн: онъ увренъ, что умретъ молодымъ и что судьба задержитъ его въ Петербург. Николай вспомнилъ о прощаніи въ Кронштадт. Пушкинъ вторично вернулся бгомъ, обнялъ его, поцловалъ мою руку и сказалъ мн: ‘Notre Dame de bon secours, помолитесь за бдныхъ гршниковъ’. Затмъ онъ отошелъ, обернулся и крикнулъ намъ: ‘Не поминайте гршника лихомъ!’ Теперь все это вспоминается такъ живо. Николай сказалъ, что онъ отдалъ-бы все на свт, чтобы быть въ то время въ Петербург, Киселевъ замтилъ ему: ‘А я очень радъ, что тебя тамъ нтъ, ты убилъ-бы Дантеса и старика Геккерена’. Признаюсь, я также рада, что живу не въ Петербург, потому что съ моею привычкой высказываться я стала-бы, наконецъ, дерзкою со всми, поддерживавшими барона Геккерена и Дантеса. Я всегда избгала этого стараго барона, злословящаго, распространяющаго сплетни и скандалы, и чувствовала антипатію къ Дантесу, находя его крайне пошлымъ. Его каламбуры и двусмысленности отзываются такимъ дурнымъ тономъ. Николай также питалъ отвращеніе къ отцу и сыну и никогда не говорилъ съ ними, у меня какъ-будто было какое-то предчувствіе относительно этой роковой парочки. Клементій пишетъ мн, что великій князь обошелся очень ласково съ нимъ и даже пригласилъ его къ себ, чтобы поблагодарить за то, что онъ не отослалъ къ Пушкину пакета, присланнаго подъ двумя конвертами, во второмъ конверт лежали циркуляры {На 2-мъ конверт значился адресъ: ‘г. Пушкину’, (письмо было оставлено открытымъ) и второй экземпляръ для г. Клементія Россетъ — двойной конвертъ, въ разсчет, что Клементій Россетъ передастъ циркуляръ Пушкину.}. Клементій отнесъ пакетъ Вяземскому, который также получилъ экземпляръ, надписанный тмъ-же почеркомъ, пасквили были разосланы по всему городу. Вяземскій разсказалъ объ этомъ великому князю, который милостиво сообщилъ Клементію, что его исполненный сердечной деликатности и такта образъ дйствій доставилъ удовольствіе Государю. Соллогубъ воображалъ, что отличится, отнеся гнусный циркуляръ къ Пушкину, поэтъ еще разъ засвидтельствовалъ свою дружбу къ моему брату, не пригласивъ его снова въ секунданты. Секундантовъ порицаютъ за то, что они допустили столь опасную дуэль, но мой мужъ, Киселевъ и Андрей Карамзинъ говорили вчера, что нельзя воспрепятствовать противникамъ драться серьезно, если таково ихъ желаніе, странно только, почему Дантесъ выстрлилъ такъ скоро, если было условлено, что противники должны стрлять одновременно? Тутъ что-то не совсмъ ясно. Киселевъ говоритъ, что вмсто того, чтобы дать сигналъ, снявъ шляпу, слдовало считать до трехъ, посл чего должны были послдовать выстрлы. Во Франціи, при дуэляхъ на шпагахъ, говорятъ: ‘Начинайте, господа!’ Когда былъ убитъ Сенъ-При, Николай былъ его секундантомъ. Сенъ-При промахнулся, противникъ его прицливался очень долго. Николай сказалъ мн: ‘Я любилъ Сенъ-При, какъ брата, а Пушкина, какъ никогда не любилъ другого человка, и лишился обоихъ одинаково трагически. Онъ въ отчаяніи, что касается меня, то мн кажется, что погибла цлая прекрасная полоса молодости,— притомъ-же, съ нимъ сошло въ могилу столько произведеній, ему оставалось сказать еще такъ много, такъ много! Онъ умеръ 37-ми лтъ, какъ Байронъ, и такъ-же, какъ послдній, испыталъ всю ненависть посредственностей,— но онъ былъ несравненно выше Байрона по столь развитому въ немъ нравственному чувству, но великой прямот своей совсти. Онъ всегда относился къ себ строго,— даже къ своимъ юношескимъ продлкамъ.
Дипломатическій корпусъ поступилъ безукоризненно. Фикельмонъ и Барантъ лично прізжали справляться о здоровьи Пушкина. Лаваль и его жена также выказали себя съ хорошей стороны, Полетика сообщилъ объ этомъ Клементію. Аркадій постилъ де-Мзстра, старый графъ Ксавье возмущенъ поведеніемъ части общества, защищающей Геккерена и въ особенности Дантеса, любимца дамъ. Аркадій пишетъ мн: ‘Имъ придется обойтись безъ его каламбуровъ и водевильныхъ остротъ’. Catherine Мещерская сдлала бурную сцену XX, она сказала ей: ‘Теперь вы довольны, вы также клеветали на Nathalie, кокетничали съ Дантесомъ и сыграли дурную роль по отношенію къ ней. Она вамъ передавала неприличныя] выходки этого дурно воспитаннаго господина, а вы разглашали ихъ, чтобы погубить ее. Это низко’. XX была ошеломлена, по подломъ ей: она, въ самомъ дл, сыграла низкую роль.
Врачи поражены силой и энергіей Пушкина. Арендтъ (хирургъ Его Величества) сказалъ доктору Спасскому (домашнему врачу Пушкина) и Далю (также врачу и автору разсказовъ за подписью ‘Казакъ Луганскій’), что Пушкину оставалось прожить не дольше 5 минутъ посл полученія раны, онъ могъ сдлать выстрлъ, дойти до кареты и прожить столько времени, лишь благодаря своей сил воли. Аркадій присутствовалъ при этомъ разговор, Арендтъ сказалъ въ заключеніе: ‘Великолпная натура, mens sana in corpore sano’. Да, онъ могъ-бы жить. Невольно спрашиваешь себя, почему Господь отозвалъ его, а Дантеса оставилъ въ этомъ мір.
Онъ умеръ убитымъ, какъ Грибодовъ, только послдній погибъ подъ кинжалами фанатиковъ, восточныхъ варваровъ, а Пушкинъ палъ отъ руки мнимо-цивилизованнаго выходца съ запада, авантюриста, пріхавшаго искать счастья въ Россіи, потому что не нашелъ для себя карьеры на родин. Онъ даже выдавалъ себя за шуана! Онъ привезъ съ собой нкоего маркиза или графа Тена, опредлившагося въ полкъ, этотъ также назвался шуаномъ, между тмъ, пришлось его выслать, потому что онъ оказался шулеромъ. Соболевскій написалъ Николаю нсколько словъ изъ Варшавы, извщая о своемъ прізд, онъ пораженъ катастрофой: ‘Я радъ,— пишетъ онъ,— что не былъ тамъ, потому что побилъ-бы стараго Геккерена и Дантеса. Мн давно уже хотлось проучить Дантеса, онъ держался слишкомъ нахально. Государь выдавалъ ему пенсію изъ собственной шкатулки, а онъ, повидимому, воображалъ, что оказываетъ великую честь Россіи, нося русскій мундиръ. Этотъ военный плясунъ, этотъ офицеръ навощенныхъ паркетовъ въ мужскомъ обществ выдлялся казарменнымъ тономъ, изображалъ изъ себя рубаку, а съ женщинами былъ дерзокъ. Такого тона не потерпли-бы въ русскомъ офицер, но прекрасныя дамы находили его плнительнымъ, потому что онъ острилъ по французски и говорилъ рискованные каламбуры. Я не понимаю, что могло нравиться въ немъ и почему Catherine Гончарова влюбилась по уши въ этого паркетнаго полотера (sic)?’
‘Соболевскій пріхалъ, это обрадовало насъ, онъ такъ любилъ Пушкина. Онъ обдаетъ у насъ почти каждый день, затмъ уходитъ навстить m-me Свчину и возвращается окончить вечеръ у насъ. Сколько воспоминаній возродилось въ насъ,— и какъ грустны вс они, потому что все это прошло, миновало безвозвратно. Чмъ больше времени проходитъ, тмъ глубже чувствуемъ мы невознаградимость утраты. Пріхавъ сюда, я послала Пушкину съ курьеромъ книгу и выбрала для рождественскаго подарка. Мн общали доставить другія книги, и сегодня утромъ книготорговецъ прислалъ мн ихъ, когда я раскрыла пакетъ, глаза мои наполнились слезами’.
Д’Аршіакъ выказалъ много такта, онъ доставилъ письма, которыя ему поручили передать намъ, въ канцелярію. Николай, находившійся тамъ, пожалъ ему руку и сообщилъ все, что намъ писали объ его образ дйствій. Д’Аршіакъ отвтилъ: ‘Я исполнилъ свой долгъ, зная, что Дантесъ — французъ, я не могъ отказаться быть у него секундантомъ. Въ качеств секретаря посольства, я оказался въ тмъ боле затруднительномъ положеніи, что долженъ былъ утаить это отъ моего начальника. Меня огорчаетъ, что я замшанъ въ эту катастрофу, потому что я глубоко уважалъ Пушкина. Де-Барантъ, расположеніе котораго къ поэту мн было извстно, въ отчаяніи. Онъ чрезвычайно опечаленъ. Де-Барантъ поручилъ мн передать письма вамъ и т-ше Смирновой, но я не ршился явиться къ ней: мн кажется, что мое присутствіе будетъ для нея тягостнымъ’. Николай уврилъ его, что я хочу его видть и разспросить у него о подробностяхъ.
Онъ пришелъ къ намъ на слдующій вечеръ. Киселевъ былъ при этомъ. Д’Аршіакъ разсказалъ намъ, что Пушкинъ во время дуэли поражалъ своимъ мужествомъ и спокойствіемъ, что онъ во всемъ этомъ дл выказалъ чрезвычайный тактъ и рыцарскую простоту, исполненную достоинства. Онъ былъ очень серьезенъ, сосредоточенъ, какъ человкъ, рискующій жизнью, въ немъ не было ни тни притворной беззаботности, разсчитанной, чтобы придать себ видъ похрабре. Д’Аршіакъ сказалъ въ заключеніе: ‘Это былъ великій характеръ. Я не знаю русскаго языка, не читалъ ни одной строки изъ его сочиненій, я только находилъ его остроумнымъ, даже въ поверхностномъ разговор, и прекрасно воспитаннымъ. Де-Барантъ сказалъ мн, что въ Россіи, кром Императора, никто не заинтересовалъ и не поразилъ его въ такой степени, какъ Пушкинъ. Я понялъ, что мн слдуетъ оставить мой постъ, не дожидаясь даже пока меня отзовутъ. Мой начальникъ тотчасъ послалъ курьера въ Парижъ, такъ какъ секунданты везд являются жертвами законовъ противъ дуэлей, въ особенности-же, если одинъ изъ противниковъ убитъ. Я дорожилъ своимъ постомъ и сожалю, что мн пришлось покинуть страну, въ которой меня приняли такъ радушно и гд мое имя останется причастнымъ къ національному трауру’. Вяземскій справедливо написалъ мн, что д’Аршіакъ человкъ учтивый и благородный. Мы не произнесли больше ни слова о Дантес, онъ также не упомянулъ о немъ. Д’Аршіакъ не былъ съ нимъ близокъ, будучи человкомъ довольно серьезнымъ. Онъ вручилъ намъ въ высшей степени сочувственныя письма отъ Баранта и другихъ секретарей своего посольства, а также отъ дипломатовъ англійскаго посольства. Посл дуэли, д’Аршіакъ не вызжалъ въ свтъ, посл того, какъ Пушкинъ умеръ, а Дантеса посадили подъ арестъ, онъ счелъ боле приличнымъ не показываться, но онъ постилъ Вяземскихъ и Нессельроде. Къ остальнымъ онъ завезъ лишь визитныя карточки. Вотъ это настоящій тактъ!
Вяземскій, воспользовавшись французскимъ курьеромъ, прислалъ намъ стихи Лермонтова на смерть Пушкина, Стихи превосходны,— они насъ тронули, очаровали. Мой мужъ, не находившій Лермонтова симпатичнымъ, восторгался даже больше, чмъ я, онъ не ожидалъ, что Лермонтовъ напишетъ такъ хорошо. Sophie Карамзина написала ему вс подробности по длу объ арестахъ и дуэли и какъ, наконецъ, все это завершилось ссылкой Лермонтова на Кавказъ.
Ioseph пишетъ мн, что Лермонтовъ прославился необычайно, въ полку товарищи не любили его, теперь-же онъ сталъ центромъ. Великій князь былъ очень добръ къ нему, если бы онъ самъ не разгласилъ о своемъ намреніи вызвать на дуэль Баранта (сына), сдлали-бы видъ, что ничего не знаютъ, но онъ заявилъ, что убьетъ француза, Какой безумецъ! Хотя д’Аршіакъ и Дантесъ французы, но разв можетъ это служить основаніемъ къ нападенію на Баранта, отецъ котораго именно выказалъ столько сочувствія къ Пушкину? Андрей Муравьевъ также написалъ Николаю. Онъ очень любитъ Лермонтова, онъ прислалъ намъ прелестные стихи, написанные сосланнымъ у него въ дом. Фикельмонъ пишетъ мн, что его теща пожелала, чтобы ей представили Лермонтова, посл появленія его стиховъ, она прочла ихъ, рыдая. ‘Врная Элиза’ обожала Пушкина.
Я надюсь, что война на Кавказ нсколько успокоитъ Лермонтова. Ему будетъ тамъ гораздо лучше, чмъ въ Петербург. Какой талантъ у него,— что могъ-бы онъ сдлать, если бы только захотлъ работать серьезно!
‘Записки А. О. Смирновой’, полученныя въ феврал 1893 г. отъ покойной О. Н. Смирновой издательницей ‘Свернаго Встника’, Л. Я. Гуревичъ, для напечатанія въ журнал, были временно прекращены печатаніемъ въ виду невыяснившагося вопроса, кто будучи наслдникомъ О. Н. Смирновой, иметъ право на полученіе гонорара за печатаемыя ‘Записки’. Но посл дважды сдланной въ газет ‘Новое Время’ публикаціи, съ приглашеніемъ въ редакцію законныхъ наслдниковъ О. Н. Смирновой, мы считаемъ себя, по прошествіи полу-года, въ прав продолжать прерванное печатаніе ‘Записокъ’, съ новымъ приглашеніемъ для разсчета по гонорару лицъ, имющихъ надлежащее удостовреніе въ утвержденіи ихъ законными наслдниками О. Н. Смирновой.
Мицкевичъ прислалъ намъ нсколько NoNo Глобуса со своей статьей ‘другъ Пушкина’. Это есть мнніе одного поэта о другомъ, но съ нкоторыми заблужденіями, съ нкоторыми политическими предразсудками. Соболевскій, читая ее, сказалъ: Мицкевичъ покинулъ родину 9 лтъ тому назадъ, Ледевель и Товіанскій забрали его въ свои руки, этотъ послдній фанатикъ и иметъ слишкомъ большое вліяніе на поэта. Соболевскій сказалъ, что даже у г-жи Свчиной, гд никто и двухъ строчекъ Пушкина не читалъ, эта смерть произвела сильное впечатлніе. Она пришла навстить меня, узнавъ, что мы были близки съ нимъ, а такъ какъ она читала нкоторыя стихотворенія (она читала преимущественно религіозныя и они понравились ей, она читала даже ‘Полтаву’), то высказала очень врныя сужденія о Пушкин. ‘Въ его стихотвореніяхъ, по крайней мр въ тхъ, которыя я, знаю, чувствуется sursum corda, и это направляло его талантъ даже тогда, когда онъ былъ очень молодъ. Листъ также пришелъ, онъ говорилъ со мной о Мицкевич и объ его стать. Шопэнъ не занимается политикой, это музыкальная тнь. Онъ очень слабаго здоровья. Листъ безпокоится объ немъ. Леве-Веймеръ, который жизнь свою проводитъ у Голынскихъ, написалъ статью въ ‘Dйbats’, она хороша, за исключеніемъ нсколькихъ мелкихъ ошибокъ въ подробностяхъ. Мериме просилъ позволенія быть мн представленнымъ для того, чтобы поговорить о Пушкин, и Соболевскій привелъ его ко мн.
Соболевскій прочиталъ намъ статьи, которыя Чаадаевъ помстилъ въ ‘Телескоп’ Надеждина и французскій текстъ философскихъ писемъ. По-русски это выходитъ довольно вяло. Соболевскій замтилъ, что философскій языкъ нужно еще создать, прежде чмъ писать на немъ. А пока-что величайшимъ философомъ является Мужикъ, который довольствуется тмъ, что говоритъ ничего и авось при всхъ жизненныхъ невзгодахъ, не будучи при этомъ ‘Jean qui rit’. Гуссара-Брута и Алкивіада-Чацкаго арестовали въ ихъ собственномъ дом за то, что они вздумали философствовать по русски, даже съ согласія цензуры, но полиція нашла, какъ Фамусовъ-отецъ, что Чаадаевъ ‘якобинецъ, франкъ-массонъ’. Соболевскій говорилъ еще, что ни Мужикъ, ни Папа никогда не будутъ читать ‘Телескопа’ Надеждина, и Петербургскіе вечера, которые Чаадаевъ только перефразировалъ въ своихъ письмахъ, но Мужикъ объявилъ, что благодать возвратилась на небо посл собора Никона, что церковь государственная и есть антихристъ, и что раскольники идутъ нсколько дальше Чаадаева. Онъ заключилъ: ‘Сознаемся, m-me фонъ-Визинъ, что тяжело слыть франкъ-массономъ и якобинцемъ, когда идеи свои заимствуешь у J. de Maistre и печатаешь ихъ у Надеждина. Тмъ боле, что эти письма читали какіе-нибудь 500 усердныхъ человкъ, которые читаютъ вс журналы’. Я отвчала: ‘Тяжело, да, но я думаю, что это сдлаетъ Чаадаева боле извстнымъ, а Пушкинъ говорилъ мн какъ-то разъ, что онъ счастливъ тщеславіемъ. Онъ очень любилъ Гуссара Брута и Алкивіада, не будучи съ ними близокъ’. Соболевскій замтилъ: ‘Это правда, въ Чаадаев есть тщеславіе ума. Онъ былъ въ восторг, когда получилъ письмо отъ Пушкина по поводу его статей и послалъ мн копію съ него’. Я спросила: ‘Что-же Пушкинъ говорилъ ему объ нихъ?’ Соболевскій отвчалъ: ‘Пушкинъ сожаллъ, что Чаадаевъ напечаталъ ихъ по-русски и не посовтовавшись съ нимъ. Онъ опровергалъ его взгляды на русскую исторію, но какъ вы можете себ представить, онъ не спорилъ и не вдавался въ теологію, онъ только объявилъ, что мы не взяли у византійскихъ грековъ ихъ ребяческую казуистику. Онъ сказалъ, что русское духовенство было достойно уваженія до еоеана Новгородскаго. Вы достаточно хорошо знаете Пушкина, чтобы понять, что то довольно сильное выраженіе, которое онъ употребилъ, говоря о папств (‘мерзости папства’), относилось къ нравамъ духовенства и къ преслдованіямъ, и не касалось Церкви, такъ какъ служители ея часто очень плохо служили ей. А такъ какъ всякій абсолютизмъ одинаково отвратителенъ Пушкину, ясно, что абсолютизмъ жандарма, Кромвеля-пуританина, Робеспьера-якобинца, французскаго короля Солнца или римскаго папы одинаково противенъ ему. Онъ одинаково не одобрялъ костровъ св. инквизиціи, какъ и костровъ Генриха VIII и его милыхъ дочерей, Ивана Грознаго и еодора Алексевича. Онъ одобрилъ то чувство, которое заставило Чаадаева констатировать упадокъ нравственности и отсутствіе собственнаго достоинства въ обществ’. Тогда я сказала: ‘Въ этомъ онъ былъ правъ, и мн кажется несомнннымъ, что люди, которые каждый день служатъ обдню и врятъ въ нее, имютъ боле нравственнаго достоинства и смысла, а таковые у насъ еще существуютъ. Но отецъ Наумовъ сказалъ мн однажды, что у нашего духовенства являются иногда протестантскія мысли и онъ приписываетъ это еоеану Новгородскому. Я разсказала это Пушкину, который записалъ это. Онъ объявилъ мн, что посл того, что онъ опишетъ жизнь Петра Великаго, онъ будетъ изучать исторію нашей церкви и попроситъ разршенія разсмотрть новгородскіе, троицкіе, кіевскіе, суздальскіе архивы и все, что есть въ монастыряхъ, если всего этого не съли крысы, такъ какъ монахи не занимаются ими и объ архивахъ заботятся одни только архіереи’. Тогда Соболевскій сказалъ: ‘Чаадаевъ долженъ былъ-бы сказать боле или мене. Онъ не констатировалъ, что еще съ Алекся Тишайшаго и великаго патріарха — его друга, церковный и государственный вопросъ поднялся повсюду, только мы всегда на цлый вкъ опоздаемъ. Въ конц концовъ, французскіе короли, галликанскіе, были очень непокорными сынами церкви, какъ и нкоторые англійскіе короли, и императоры. Иванъ IV деспотъ, отрубавшій головы, не смлъ войти въ церковь, когда былъ въ связи съ Василисой Мелентьевой, а царь Алексй издавалъ законы въ пользу церкви. Въ своемъ Уложеніи онъ запретилъ назначать безграмотныхъ священниковъ, это бросаетъ новый свтъ на состояніе образованности благо духовенства XVII в., того, которое было въ сношеніяхъ съ простымъ народомъ. И вотъ почему Петръ въ своемъ законодательств такъ заботился о попахъ и монахахъ. Никонъ такое-же необыкновенное явленіе въ свою эпоху въ Россіи или, лучше сказать, въ московскомъ государств, какъ и Петръ I посл него. Образованныхъ архіереевъ и монаховъ этого времени можно по пальцамъ пересчитать: Симеонъ Полоцкій, Туптало, который былъ святой, Петръ Могила, Стефанъ Яворскій, еофанъ, который былъ совершенная противоположность тому, что называется святымъ, еофилактъ Лапатинскій — вотъ эти ученые, бывшіе даже своего рода Расинами московскаго государства, они писали религіозныя драмы.
Во всякомъ случа Чаадаевъ не понялъ Петра Великаго и его цлей. Необходимо было набросить плащъ на нашу варварскую наготу, и начать дло съ матеріальной стороны, или даже съ технической, въ стран, которая не иметъ ни арміи, ни правильнаго войска, не иметъ настоящей администраціи, въ стран, гд ревизія вызвала ужасъ, гд подати не собирались и гд петиціи шли въ бездонную кадку Думы. Мы однажды говорили объ этомъ съ Пушкинымъ и онъ сказалъ мн: ‘Прежде всего надо освободить крпостныхъ. Я предвижу, что лтъ черезъ 30 на святой Руси произойдетъ замчательная эволюція, и даже раньше, если Государь освободитъ крестьянъ. И эта эволюція не будетъ носить политическій характеръ, какъ на запад. Однажды я говорилъ Вел. Кн. Михаилу, что Романовы величайшіе революціонеры, онъ отвчалъ мн, что я правъ, такъ какъ важнйшія перемны въ Россіи были сдланы ими, и въ особенности Петромъ I. Но если мы облечемся въ парламентаризмъ англійскихъ лордовъ (sic), или начнемъ пустомелить, какъ французскіе доктринеры (sic), то изъ всего этого у насъ выйдетъ только бухарскій халатъ’. Тогда-же онъ, Пушкинъ, сказалъ мн: ‘Если Вяземскій и Плетневъ написали стихи по поводу отъзда М-me Фонъ-Визинъ, повторите ей, что ея врный Сверчокъ думаетъ объ ней еще больше ихъ и не питаетъ никакой надежды увидться съ ней на цвтущихъ лугахъ Сены, а потому пусть она возвращается какъ можно скоре къ сырымъ лугамъ Невы’. Увы! мы не увидимся съ нимъ боле… По прошествіи мсяца Брутъ-Чацкій былъ освобожденъ. Соболевскій прозвалъ его отшельникомъ съ Басманной. Мы только что на берегахъ Невы читали l’Ermite de la Chausse-d’Antin! Соболевскій передалъ намъ еще одну изъ своихъ бесдъ съ Пушкинымъ по поводу писемъ Чаадаева, во время которой онъ повторилъ ему: ‘Посл освобожденія крестьянъ у насъ будутъ гласные процессы, присяжные, большая свобода печати, реформы въ общественномъ воспитаніи и въ народныхъ школахъ также. Все это придетъ свыше и это и будетъ эволюція. Нужно будетъ подумать также и о духовенств, уничтожить сословіе священниковъ, одно это эмансипировало-бы духовенство, такъ какъ священниками длаются не имя къ этому дйствительнаго призванія. Церковь должна быть активна и воинственна, такъ какъ она должна дйствовать, но для того чтобы дйствовать, нужно быть свободнымъ и имть апостольское и евангельское призваніе. Римская церковь располагаетъ громадной силой въ своихъ религіозныхъ орденахъ, а наши монахи перестали даже заниматься наукою. Нкогда они были единственными образованными людьми, а теперь, за небольшимъ исключеніемъ, сдлались самыми темными. Наше блое духовенство слишкомъ пассивно, оно воображаетъ, что, отслуживъ обдню, оно сдлало все. Прежде у насъ были епископы и монахи, очень полезные и дятельные въ политической жизни. Вдь жандармы ничего не имютъ общаго съ символомъ вры и не съ ихъ помощью обратятъ раскольниковъ’. Соболевскій прибавилъ: ‘Вы знаете Пушкина, онъ кончаетъ всегда колкостью, въ которой всегда кроется великая истина, глубокая и оригинальная мысль, онъ мн впослдствіи сказалъ: ‘Лютеранинъ графъ Бенкендорфъ, шефъ жандармовъ, кажется мн не вполн подходящимъ борцомъ за православіе’ (sic).
Письма Вяземскаго, Catherine Мещерской, Софи Карамзиной, Андрея Муравьева, Александра Тургенева, М-me Нессельроде, Marie Ельмптъ Алины Дурново, Софіи Ворхъ, вс т, которыя я получаю, которыя написаны Николаю, Соболевскому, Киселеву, вс т, которыя я подучила изъ дворца, отъ Цециліи Фридериксъ, отъ моихъ братьевъ, подтверждаютъ то, что мы думали. Наступило нкоторое спокойствіе посл свадьбы Екатерины Гончаровой и Дантеса, и это спокойствіе обмануло отчасти ожиданія литературной клики: Греча, Сенковскаго, Булгарина. К. Булгаковъ убжденъ что русскія письма были написаны какими-то третьеразрядными писаками, которыхъ Соболевскій называетъ ‘.гостинодворскими музами‘. Пушкинъ получалъ подобныя и раньше, и когда Соболевскій узжалъ,— онъ показалъ ему одно изъ нихъ, въ которомъ онъ узналъ милые когти Фиглярина. Но французскія письма иного происхожденія: они вроятно изъ тхъ болотъ, въ которыхъ наслаждался Хромоногій и вдохновлены отчасти его ненавистью за прозвище данное ему Пушкинымъ. Онъ уврялъ, что это помшало С. Л—ой выйти за него замужъ, что просто смшно, такъ какъ она уже сходила съ ума но своемъ муж, я была ея повреннымъ и Николай воспользовался своей близостью съ А. Б., чтобы часто приглашать его. Эта чета говорила, что мы ихъ повнчали. Б. долго не ршался, такъ какъ она очень богата, а онъ совсмъ нтъ, она некрасива и онъ боялся, чтобы не сказали, что онъ женился изъ-за денегъ. А Хромоногій не имлъ никогда ни малйшей надежды ей понравиться. Онъ съ большимъ умомъ поддерживаетъ разговоры, чмъ Б., но онъ преимущественно желченъ и золъ. Б. красивый малый, пріятный и добрый, джентльменъ во всемъ. Хромоногій искалъ денегъ и онъ много получилъ отказовъ, съ тхъ поръ какъ желаетъ жениться. Онъ весь полонъ ненависти. Впрочемъ, многіе этому способствовали, женщины сплетничали, а мужчины такіе же сплетники, какъ и женщины. И это петербургское глумленіе надъ мужьями, за женами которыхъ ухаживаютъ! Они заимствовали этотъ жанръ, думая, что это сдлаетъ ихъ вполн французами, такъ какъ во Франціи смются надъ обманутыми мужьями со времени Сганарелля. Но Пушкинъ не одного тста со Сганареллемъ, а его хотли прославить рогоносцемъ. Екатерина Мещерская очень хорошо опредлила весь этотъ міръ и вс отвтственности. Соболевскій сказалъ намъ: ‘Государь показалъ себя такимъ, каковъ онъ всегда. Монархъ совершенно русскій, когда умстно быть таковымъ, онъ никогда не притворяется москвичемъ (le Moscvitisme), что теперь входитъ въ такую моду и угрожаетъ намъ’. Я сказала: ‘это будетъ такъ называемый поворотъ назадъ, онъ будетъ полезенъ, если его не преувеличатъ. Государь чувствуетъ какъ настоящій русскій, какъ патріотъ, и онъ доказываетъ это всегда, когда это необходимо. Я съ 1826 г. замтила, что онъ интересуется русской литературой гораздо больше, чмъ наше высшее общество. Въ 1827 г. онъ говорилъ мн о Пушкин съ восторгомъ. Представьте себ, что въ первый годъ моего пребыванія при двор онъ говорилъ со мной о Плетнев. Марія Феодоровна сказала ему, что я любимая ученица Плетнева. Государь говорилъ со мной объ Ламартин, Державин, Крылов, Карамзин и Батюшков, сожаля о его безнадежномъ положеніи, онъ посовтовалъ мн въ 1827 г., чтобы я у Жуковскаго спросила совта по поводу моего чтенія русскихъ книгъ — о томъ, что можетъ молодая двушка прочесть въ новйшей русской поэзіи. Онъ очень жаллъ о Грибодов, читалъ Иліаду Гндича, жаллъ о Дельвиг и говорилъ объ немъ съ Пушкинымъ. Я знаю одну подробность о поэтахъ-декабристахъ, Василій Перовскій разсказалъ ее Жуковскому, который сообщилъ ее по секрету Пушкину и мн. Когда схватили бумаги Рыдева, Одоевскаго, Кюхельбекера и Бестужевыхъ-Рюминыхъ, полиція отложила отдльно литературныя рукописи, Бенкендорфъ сохранилъ ихъи отдалъ ихъ Государю только черезъ нсколько мсяцевъ посл окончанія процесса. Государь прочелъ ихъ. Мн кажется, что Рылевъ напечаталъ Войнаровсісаго около 1825 г., Думы — раньше, но Государь не былъ знакомъ съ ними. Онъ говорилъ съ Жуковскимъ о поэтахъ-декабристахъ, жаля о томъ, что не зналъ, что у Конрада Рылева такой талантъ и что даже Бестужевы поэты. Онъ даже сказалъ Жуковскому, что дума о царевич Алекс очень хороша и Олегъ тоже, что дума объ Анн Іоановн слишкомъ фантастична и что Пушкинъ гораздо лучше понялъ Мазепу и Карла ХИ и что Войнаровскій былъ только авантюриста, но что въ этой поэм есть прекрасные стихи. Онъ хвалилъ стихотворенія Рылева и Одоевскаго. Тогда Жуковскій далъ ему копію со стихотвореній, написанныхъ ими въ крпости, и которыя очень тронули Государя. Онъ сказалъ ему тогда: ‘Я жалю, что не зналъ, о томъ, что Рылевъ талантливый поэтъ, мы еще не достаточно богаты талантами, чтобы терять ихъ’.
Поздне мы вс подумали, что поэтому онъ и послалъ Одоевскаго на Кавказъ, вмсто того, чтобы оставить его на все время въ Сибири,— Мой мужъ сказалъ мн: ‘разскажи же подробности, которыя теб сообщилъ Василій Перовскій о томъ, что происходило между старымъ, канцлеромъ Лопухинымъ и Государемъ по поводу приговора. Ты хорошо сдлала-бы, если-бы записала это, это историческій фактъ!’ Я когда-то подъ секретомъ разсказала объ этомъ Пушкину и Жуку.
Комиссія приговорила 19 къ смерти, это была первая категорія, 2-ю — въ рудники и поздне на поселеніе въ Сибирь и т. д. Когда Лопухинъ принесъ приговоръ, старикъ былъ очень смущенъ, онъ былъ противъ смертной казни: это Бенкендорфъ убдилъ другихъ, что такъ — необходимо для примра. Когда Государь прочелъ приговоръ, онъ нахмурилъ брови и сказалъ… ‘Офицеровъ не вшаютъ, ихъ разстрливаютъ’ и зачеркнувъ слово повиситъ, поставилъ: разстрлять. Тогда Лопухинъ сказалъ ему: ‘Ваше Величество, Вы начинаете царствовать, 19 человкъ — это много’. Государь вычеркнулъ слово разстрлять и поставилъ: въ рудники, какъ и 2-ю категорію и 5 годами больше, чмъ для второй.
Тогда канцлеръ сказалъ ему: ‘Ваше Величество, первые 5 этого списка должны быть подвергнуты смертной казни, они главари, одинъ изъ нихъ даже солдатъ подговаривалъ, комиссія имла доказательства и Ваше Величество иметъ объ этомъ рапорты’. Государь подчеркнулъ пять первыхъ именъ и поставилъ ‘разстрлять’ сбоку. Для остальныхъ 14 онъ поставилъ ‘во 2-ю категорію’. Если бы Лопухинъ сказалъ: ‘Рылевъ талантливый писатель Государь вычеркнулъ бы его имя, въ начал списка были: Пестель, Муравьевъ-Апостолъ и Каховскій, повсили-бы только этихъ трехъ. Лопухинъ былъ человкъ стараго времени и не читалъ новыхъ поэтовъ, онъ даже не зналъ ихъ именъ. Старики одного Державина считали поэтомъ. Когда принесли приговоръ, вся комиссія была изумлена и черезъ Бенкендорфа снова былъ посланъ приговоръ въ новой редакціи и еще разъ поставлено слово ‘повсить’. Государь долго не ршался, ему не хотлось вшать офицеровъ, поступать съ ними, какъ онъ говорилъ, какъ съ ворами. Бенкендорфъ настаивалъ на полезности примра позорящаго наказанія, и Государь, наконецъ, уступилъ. Я знаю, что Великій Князь былъ также противъ повшенья. Перовскій разсказалъ мн вс эти подробности. Бенкендорфъ жаловался даже на то, что Государь такъ долго противился закону, высшей коммиссіи! Въ то же время Бенкендорфъ очень хорошо велъ себя во время допросовъ, онъ былъ очень вжливъ и изысканъ съ осужденными, а вс члены комиссіи не были вжливы,— въ этомъ надо отдать справедливость графу Бенкендорфу. Соболевскій замтилъ: ‘Совершенный европеецъ. Онъ вжливъ, но его вжливость бываетъ иногда наглой, это выводило Пушкина изъ себя. Но онъ часто отвчалъ ему той-же вжливостью’. Соболевскій прибавилъ: ‘Кюхельбекеръ былъ всего строже наказанъ, такъ какъ онъ въ Динабург, а Батенісовъ, сибирякъ, въ Шлиссельбург. Я спрашиваю, почему его не послали съ другими въ рудники, это мене ужасно, чмъ казематъ’. Мой мужъ отвчалъ, что онъ слыхалъ, что его нельзя туда сослать, такъ какъ у Батенкова вся семья въ Сибири, то нашли, что онъ спасся бы тамъ, ему дали бы возможность бжать. Что касается Кюхельбекера, то думаютъ, что у него были враги въ комиссіи. Пушкинъ много думалъ о немъ и хотлъ въ одинъ прекрасный день испросить у Государя полупомилованіе — ссылку въ Сибирь. Онъ говорилъ мн: ‘Въ тотъ день, когда одна изъ моихъ поэмъ очень понравится Государю, я поговорю съ нимъ о моемъ бдномъ Кюхельбекер’. Соболевскій сказалъ мн: ‘Цнитъ ли Государь стихотвореніе Жуковскаго?’ Я отвчала: ‘Да, и когда и ему прочитала стихи Пушкина по поводу этого стихотворенія, онъ сказалъ мн: ‘Запишите это въ альбомъ Императрицы, это лучшее, что когда мн было сказано объ ея поэт’.
Софи Борхъ написала мн, что нкоторые такъ возмущены, что негодуютъ на Нессельроде за то, что они продолжаютъ принимать Геккеренъ, до тхъ поръ пока онъ не будетъ отозванъ. Это смшно и Вяземскій ошибается, думая что графиня Нессельроде и канцлеръ враждебно относились къ Пушкину. Совершенно напротивъ, такъ какъ она очень независима отъ всхъ кликъ и свтскихъ партій, а онъ человкъ образованный. Какъ жена министра иностранныхъ длъ она должна была принимать Геккерена до конца. Дантесъ никогда не переступилъ порога ихъ дома, онъ не подходилъ къ этому корректному салону, это не Нессельроды распространили сплетни, ничто не можетъ быть такъ мало на нихъ похоже. Вяземскій не любитъ графини Нессельроде и онъ приписываетъ ей то, чего нтъ. Я хочу написать ему. Онъ долженъ былъ-бы прочесть письма, которыя я теперь имла отъ нея.
Медемъ отправился въ Вну и написалъ Николаю, что вроятно знаменитый напечатанный циркуляръ былъ сдланъ въ Вн. Фикельмонтъ послалъ ему экземпляръ и кажется, что печатала ихъ внская типографія. Врная Элиза волнуется, отыскивая автора этой гадости и была поражена тмъ, что программа одного внскаго концерта иметъ тотъ-же типъ. Тамъ есть даже ошибки, которыхъ въ Париж не сдлали-бы и кром того это типъ, уже вышедшій изъ моды во Франціи. Элиза хочетъ, чтобы Медемъ разузналъ, кому въ Петербургъ типографъ отослалъ циркуляры, но это невозможно, такъ какъ это могло сдлать посольство, у котораго есть курьеры, и типографъ могъ не знать для кого это было. Баронъ Геккеренъ принималъ курьеровъ и могъ быть отправителемъ, безъ посредства почты. Русская полиція ничего не нашла, но почта получала пакеты, другіе были переданы швейцарамъ неизвстными личностями. На похоронахъ Пушкина Элиза такъ рыдала, что у нея по возвращеніи сдлался нервный припадокъ и принуждены были ее уложить.
Софи Карамзина написала Николаю, что га-me Хитрово хотла обнять Лерму, при чтеніи стиховъ его. Напрасно смются надъ ея привязанностью, такъ какъ она искренна.
Одинъ Бенкендорфъ былъ хорошо освдомленъ и такъ какъ Государь сказалъ ему: ‘Я хочу знать автора этой мерзости’, онъ долженъ былъ все ему открыть, но слишкомъ поздно, такъ какъ одного его слова было-бы достаточно для того, чтобы изгнать Дантеса за границу, онъ не былъ такъ полезенъ полку, этотъ танцоръ, этотъ каламбуристъ, и его легко было выселить изъ Петербурга безъ всякой церемоніи.
Вчера вечеромъ мой мужъ сказалъ мн: ‘Что должна испытывать несчастная Екатерина Дантесъ’. А Соболевскій отвчалъ ему: ‘Она до сумасшествія влюблена въ Дантеса и обвинитъ Пушкина, у нея на глазахъ повязка. Единственная ясновидящая это Александрина Гончарова, она все таки цнила своего beau-frè,re, такъ какъ она самая умная изъ нихъ трехъ. M-me Nathalie до сихъ поръ пансіонерка, она жила, какъ живутъ дти, безъ размышленій, безъ заботъ, для нея жизнь была рядомъ празднествъ, баловъ, туалетовъ, прогулокъ и какъ только ей длали ласковое лицо, она воображала, что ее обожаютъ, она повряла эти маленькія тайны г-ж N., а эта послдняя, сходившая съ ума по Дантесу, передавала ихъ ему, а потомъ разносила повсюду, чти Nathalie обожала ея beau-frè,re. А Nathalie, женщина, неспособная обожать кого-бы-то ни было, у нея спокойная холодная натура и если она кого-нибудь любила, то это все-таки Пушкина, котораго она любила на свой ладъ, совершенно его не понимая. Она ревновала его, онъ никогда не ревновалъ, такъ какъ онъ глубоко понималъ ее, но онъ былъ оскорбленъ той наглостью, съ которой за ней ухаживали, это оскорбляло даже вкусъ его. Онъ никогда не думалъ, что она измнила своему долгу. Вдь Вяземскій писалъ объ этомъ твоей жен, онъ говорилъ объ этомъ своимъ друзьямъ передъ дуэлью и посл нея. Онъ ни за что не солгалъ-бы въ такую минуту, онъ смолчалъ-бы, но не говорилъ-бы, если-бы сомнвался въ своей жен’.— Тогда я сказала: ‘Въ этомъ убждены въ Зимнемъ Дворц и я знаю это изъ врныхъ источниковъ: ни одной минуты я не врила, что Nathalie измнила своему долгу. Она была оглушена, она не умна, у нея нтъ свтскаго такта, но она честная женщина. Она не была создана для Пушкина, но не обманывала его, она даже передавала ему и т рчи, которыя ей говорились и надъ которыми она потшалась и не представляла себ, что это раздражало его, это доказываетъ отсутствіе такта у нея и недостатокъ ума, но это доказываетъ также, что она не считала все это важнымъ. Она даже не кокетка, ея голова слишкомъ пуста и легкомысленна. Она любитъ туалеты, танцы, движенье, она скучаетъ дома, она пуста, у нея нтъ серьезнаго вкуса. Мн очень жалко ее, она должна быть въ ужасномъ состояніи — растерявшаяся и длающая себ тысячи упрековъ, но нельзя сердиться на людей, лишенныхъ такта или ума, это не ихъ вина. Она была плохо воспитана, воспитаніемъ въ ней ничего не создали. Ея сестры, боле одаренныя, сами развились немного.
Жуковскій послалъ мн копію съ записочки государя къ Пушкину, въ которой онъ называлъ его своимъ другомъ. Характерно для Пушкина то, что онъ отослалъ эту записку Государю обратно, онъ не могъ уже больше писать и это доказательство его деликатности, послднее, данное имъ Государю. Онъ вроятно сжегъ вс разговоры, говорятъ, что онъ сжигалъ бумаги передъ дуэлью и веллъ сжечь другія передъ смертью.
Во всякомъ случа, я съ врностью сохранила все то, что онъ сообщалъ мн, и эти замтки я показывала только мужу моему, который есть воплощенная скромность. У Пушкина было такое деликатное чувство честности, онъ былъ такъ постояненъ въ дружб, такъ преданъ Государю и Россіи.
Андрей Карамзинъ сказалъ мн, что мать его была безконечно тронута, когда, умирая, Пушкинъ пожелалъ ее увидать, поцловалъ ей руку и сказалъ ей: ‘Благословите меня’. Она сохранила спокойствіе, благословила его, а входя въ карету, разрыдалась, она сказала Софи: ‘Это онъ въ память отца вашего поцловалъ мн руку, я поняла, что онъ думалъ о немъ, что мн доставило больше всего удовольствія, это то, что онъ трагедію свою посвятилъ памяти Карамзина, это вниманіе, которое меня очень тронуло’.
Когда мы находимся въ кругу друзей, разговоръ возвращается всегда къ Пушкину, каждый пустякъ, каждое слово напоминаютъ его. Его будетъ страшно недоставать намъ въ Петербург. Я говорила Андрею Карамзину, что Геккеренъ больше виноватъ, чмъ Дантесъ, одни лта его налагали на него обязанность вести себя иначе. Быть сводникомъ своего пріемнаго сына (иди кого бы то ни было) и молодой женщины, повторять ей, что Дантесъ умираетъ отъ любви къ ней, боленъ, это подло! Онъ долженъ былъ-бы выдрать за уши своего пріемнаго сына, вмсто того, чтобы быть тмъ, чмъ его назвалъ Пушкинъ въ своемъ письм, давъ ему понять, что m-r Геккеренъ прикрывается своимъ высокимъ положеніемъ и даже родственнымъ дворомъ. Намъ прислали копію съ письма Пушкина къ Геккерену и оно прекрасно опредляегь вину этого злосчастнаго господина. И поздне онъ продолжалъ эту прекрасную роль сводника, безчестную относительно Катеринъ Дантесъ, а пріемный сынъ воспользовался родствомъ, чтобы приходить въ домъ. Пушкинъ долженъ былъ-бы выгнать ихъ всхъ изъ своего дома и увести Натали въ деревню, не обращая вниманія на ея жалобы. Но онъ ненавидлъ патетическія сцены. Онъ не ревновалъ, но былъ возмущенъ тмъ, что творилось. Если бы у Дантеса была хоть тнь порядочности, онъ прекратилъ-бы свои преслдованія, а самое скверное то, что онъ никогда небылъ влюбленъ въ Натали, онъ находилъ ее глупой и скучной, онъ былъ влюбленъ въ Н. и назначалъ ей свиданіе у Натали, которая служила ширмой въ продолженіе двухъ лтъ. И страшно боялась своего beau-pè,re (больше чмъ своего мужа) и своей семьи, такъ какъ для нея скандалъ былъ-бы концомъ всего, потому что ея положеніе въ семь было довольно затруднительное. Она очень хорошенькая, привлекательная, умная, и ея дружбу съ Натали, и эту внезапную нжность никто не понималъ, такъ какъ прежде она жестоко потшалась надъ ней. И вотъ, въ одинъ прекрасный день, он неразлучны. Натали, очень простодушная, прекрасно служила ширмой и ея мелкое тщеславіе было польщено тмъ, что она была предметомъ чьей-то страсти. И повторяла ей, что это лестно. Catherine Гончарова была боле прозорлива: она ненавидла И., потому что сама сходила съ ума по Дантесу, Александрина Гончарова была тоже очарована И., и Геккеренъ, который зналъ все это, имлъ развратное удовольствіе играть низкую роль. Это старый негодяй, человкъ безъ принциповъ, безъ чести, типъ стараго повсы XVIII в., который наслаждается всякимъ скандаломъ, насмхается надъ всмъ и вмшивается во вс интриги. Если бы я была въ Петербург, я все-бы разсказала Государю до малйшихъ подробностей, онъ потребовалъ-бы, чтобы Геккерена отозвали, отправилъ-бы Дантеса на Кавказъ, чтобы успокоить его пылъ, даже посл свадьбы Catherine. Дантесъ многаго не стоитъ, онъ дйствовалъ какъ проходимецъ — съ нахальствомъ хлыща, съ тщеславіемъ мелкой натуры съ дурнымъ воспитаніемъ, это меньше чмъ ничего. Но настоящіе виновники Геккеренъ и Хромоногій, такъ какъ посл того, что произошло, Дантесъ долженъ былъ принять вызовъ. Но вотъ какъ онъ долженъ былъ-бы поступить послѣ, свадьбы: онъ долженъ былъ сдлать дуэль невозможной и отвтственность за это падаетъ на него одного передъ Богомъ. Вс интересуются, каково будетъ супружество Дантесъ? Соболевскій утверждаетъ, что она будетъ счастлива, такъ какъ она его обожаетъ, онъ позволитъ себя обожать, а она всегда будетъ видть только глазами своего мужа, который постарается сохранить ее слпой до конца, Соболевскій подучилъ письмо отъ Г. Перовскаго, который разсказываетъ ему, что Государь страшно разсердился за то, что Бенкендорфъ старался выхлопотать, чтобы Дантесъ былъ посланъ солдатомъ на Кавказъ: онъ могъ-бы тамъ драться, сдлать геройскій поступокъ и заслужить эполеты, Бенкендорфъ говорилъ даже о гор Catherine Дантесъ, которая должна будетъ покинуть семью свою. Государь очень сухо отвчалъ: ‘Она вышла за него замужъ по собственному выбору и жалть нужно сестру ея’. Тогда Бенкендорфъ сказалъ, что Дантесъ хорошій офицеръ и хорошо велъ себя во время дуэли. Государь страшно вспылилъ и закричалъ: ‘Хорошій офицеръ! Танцоръ! Онъ часто былъ подъ арестомъ, впрочемъ дло не въ этомъ, а въ его непорядочномъ поведеніи, недоставало только, чтобы офицеръ, который иметъ честь носить русскій мундиръ, былъ-бы дрянью и струсилъ-бы передъ пистолетомъ. Будетъ, я ршилъ!’ Перовскій, ждавшій очереди, все слышалъ, Государь говорилъ такъ громко и Бенкендорфъ вышелъ совсмъ смущенный изъ кабинета. ‘Онъ былъ посланъ обожательницами Дантеса, сказалъ намъ Соболевскій,— если-бы его послали на Кавказъ, вс эти дамы совершили-бы путешествіе въ Пятигорскъ, и эти воды сдлались-бы столь-же fashionables, какъ Баденъ-Баденъ’.