СМЕРТЬ КРЕСТЬЯНИНА.
СМЕРТЬ КРЕСТЬЯНИНА.
Эмиля Зола.
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 1, 1896
Смерть крестьянина, Золя Эмиль, Год: 1895
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Жану-Луи Лакуру стукнуло семьдесятъ лтъ. Онъ родился и состарился въ Куртейл, жалкой деревушк, затерявшейся въ глуши, съ какою-нибудь сотней обитателей. Во всю свою долгую жизнь онъ только разъ былъ въ Анжер, въ пятнадцати лье разстоянія отъ Куртейля. Но это было такъ давно, что онъ и не запомнитъ. У него трое дтей: два сына, Антуанъ и Жозефъ, да дочь Катерина. Дочь была выдана замужъ, но овдовла и съ тхъ поръ живетъ при отц, вмст съ мальчуганомъ двнадцати лтъ, Жакинэ. Вся семья пропитывается на маленькомъ клочк земли, который даетъ ей какъ разъ столько, чтобы не умереть съ голода, да прикрыть свое гршное тло. Впрочемъ, они далеко не самые бдные въ околодк, но все же приходится работать, не разгибая спины. Каждая ложка супа стоитъ имъ удара кирки, а всякій глотокъ вина купленъ цною трудового пота.
Куртейль расположенъ въ долин, со всхъ четырехъ сторонъ окруженной лсами: они стоятъ словно на сторож и берегутъ деревушку отъ чужого глаза. Церкви въ ней нтъ, община слишкомъ бдна,— приходится довольствоваться посщеніями сосдняго кюрэ изъ Кормье, да и тотъ приходитъ служить обдню какой-нибудь разъ въ дв недли, такъ какъ пройти два лье не шутка. Десятка два домишекъ, жалкихъ и полуразвалившихся, разбросаны по длин дороги. Куры копаются въ навоз передъ дверьми. Если же постороннему случится пройти по дорог, то это цлое событіе: женщины вытягиваютъ шеи, а мальчишки, валяющіеся на припек, поднимутъ такой крикъ, словно стая испуганныхъ воронъ.
Во всю свою жизнь Жану-Луи никогда не случалось хворать. Видомъ онъ смахиваетъ на дубъ,— такой же высокій и узловатый. Кожа у него на лиц и на рукахъ побурла и потрескалась отъ солнца, которое придало ему не только цвтъ и крпость дерева, но, кажется, и его выносливость и равнодушное спокойствіе. Съ годами онъ отучился разговаривать. Онъ не проронитъ слова, считая слова напрасною тратою силъ. Его взоры обращены къ земл, а спина согнулась въ привычной поз вчнаго труженика.
Послдній годъ онъ казался бодре своихъ сыновей, онъ оставлялъ на свою долю самую трудную работу, вчно согбенный надъ своимъ полемъ, которое, казалось, и знало, и боялось его. Но вотъ однажды, мсяца два тому назадъ, онъ упалъ во время работы и пролежалъ неподвижно поперекъ своей борозды около двухъ часовъ, точно сваленное бурею дерево. На другой день онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, снова принимается за работу, но дло не спорится, земля отказываетъ ему въ послушаніи. Сыновья покачиваютъ головами, дочь хочетъ удержать его дома. Старикъ упрямится и къ нему снаряжаютъ Жакинэ, чтобы онъ закричалъ, если съ старикомъ случится худо.
— Чего ты тутъ толчешься, лоботрясъ?— замчаетъ Жанъ-Луи мальчугану, который отъ него не отходитъ ни на шагъ,— въ твои годы я ужь заработывалъ себ кусокъ хлба.
— Я за вами приглядываю, ддушка,— отвчаетъ ребенокъ.
И это наивное слово ударяетъ старика въ самое сердце.
Онъ не отвчаетъ ни слова. Вечеромъ, возвратясь съ поля, старикъ ложится и уже не встаетъ больше. На другой день, прежде чмъ идти въ поле, сыновья и дочь заходятъ къ отцу, не слыша, чтобы онъ собирался на работу. Они находятъ его распростертымъ на кровати, съ открытыми глазами, словно размышляющаго о чемъ-то. У него такая загрублая и продубленная кожа, что и не разберешь, право, какая хворь его одолла.
— Ну, что, батюшка, дло не важно?
Старикъ ворчитъ и отрицательно качаетъ головою.— Коли вы не идете, такъ намъ пора за работу.
Да, онъ знакомъ разршаетъ имъ отправляться однимъ. Пора страдная, вс руки заняты съ утра до ночи. Чего добраго, потеряешь все утро, а тамъ нагрянетъ гроза и поминай какъ звали весь урожай. Даже Жакинэ сопровождаетъ свою мать и дядей. Старикъ Лакуръ остается одинъ-одинешенекъ. Вечеромъ, когда вернулись съ работы, его застаютъ все въ томъ же положеніи: на спин, глаза открыты, словно погруженнаго въ думы.
— Ну, что, батюшка, дла не налаживаются?
Нтъ, дла не налаживаются. Онъ ворчитъ и мотаетъ головою. Что ты будешь съ нимъ длать? Катерин приходитъ на умъ напоить его горяченькимъ съ виномъ. Но это ужь больно крпко, не повредить бы! На томъ дло и кончается, Жозефъ благоразумно ршаетъ, что утро вечера мудрене, и вс спокойно укладываются спать.
Утромъ, идя въ поле, два сына и дочь проводятъ минутку у постели больного. Ей Богу, старикъ-то въ самомъ дл плохъ. Никогда онъ не лежитъ такъ долго на спин. Пожалуй, не худо бы послать за лекаремъ. Эка незадача, вдь придется идти въ Ружмонъ: шесть лье туда, да шесть оттуда, анъ цлыхъ двнадцать, такъ вдь потеряешь ни за что цлый день. Старикъ слушаетъ эти рчи дтей, безпокоится и кажется недовольнымъ. Вовсе нтъ нужды въ лекар. Это станетъ въ копечку.
— Вы не хотите?— спрашиваетъ Антуанъ.— Стало быть, мы можемъ приниматься за дло?
Ну, понятно, они могутъ приняться за работу. Что съ нимъ тутъ можетъ подяться, за землею надо походить, а ему и одному-то ладно. Если онъ окочурится, такъ ужь это его личное дло съ Господомъ Богомъ, а пропусти-ка горячую пору уборки, всмъ плохо придется.
И вотъ проходитъ еще три дня, дти каждое утро уходятъ на работу, а Жанъ-Луи остается въ одиночеств, недвижимъ, отхлебывая изъ своей кружки, если его мучаетъ жажда. Онъ похожъ на старую клячу, которая упала отъ изнеможенія въ своемъ углу и которой никто не препятствуетъ отдать Богу душу. Онъ, слава Богу, проработалъ шесть десятковъ лтъ, теперь пора и на покой,— къ чему онъ такой-то семь — даромъ занимаетъ мсто, да стсняетъ только дтей! Разв стсняются срубить дерево, которое скрипитъ? Да и дти сами не очень-то убиваются. Земля отучила ихъ отъ этихъ нжностей. Они слишкомъ близко стоятъ къ земл, чтобы негодовать на нее за то, что она хочетъ взять къ себ ихъ старика. Утромъ минутка, да вечеромъ дв — вотъ все, что они въ силахъ удлить отцу въ свой трудовой день. Если отецъ все-таки отбоярится, это ясно докажетъ, что онъ крпко сшитъ, а если онъ, часомъ, помретъ, значитъ, ужь сама смерть за нимъ пришла, а вдь всмъ извстно, какъ придетъ смерть — ничмъ ты отъ нея не отдлаешься, ни крестомъ, на знахаремъ, съ его снадобьями. Корова еще куда ни шло, тутъ ужь придется раскошелиться на лекарства, иначе поминай, какъ звали, цлую полтысячи франковъ…
Вечеромъ Жанъ-Луи взглядомъ спрашиваетъ дтей, хороша-ли жатва. Когда до него доносятся рчи о числ копенъ, о благопріятной для уборки погод, онъ только мигаетъ глазомъ.
Поговорили еще какъ-то, не пригласить-ли лекаря, но это, дйствительно же, страшная даль: Жакинэ не дойти, а людямъ не отрываться же отъ работы.— Старикъ только попросилъ къ себ полевого сторожа, стараго пріятеля. Дядя Николь будетъ постарше его, такъ какъ ему къ Покрову стукнетъ 75 лтъ. А онъ и до сихъ поръ строенъ, какъ тополь. Старый пріятель не заставляетъ себя долго ждать, садится у изголовья больного и покачиваетъ молча головою, Жанъ-Луи, который съ утра уже не въ силахъ говорить смотритъ на него своими потухшими глазами. Дядя Николь — и безъ того не рчистый — въ свою очередь смотритъ на него во вс глаза, не находя въ своемъ распоряженіи ни одного подходящаго слова. И оба старика остаются съ глазу на глазъ въ теченіе цлаго часа, не произнеся ни слова, счастливые взаимнымъ созерцаніемъ и вспоминая, безъ сомннія, о давно минувшихъ дняхъ изъ своего далекаго прошлаго. Въ тотъ же самый вечеръ, дти, возвратясь съ поля, находятъ своего отца мертвымъ, все въ той же неподвижной поз на спин, вытянутаго во всю длину, съ открытыми глазами.
Да, старикъ, поди-ка, померъ и не пошевелился даже. Онъ испустилъ свой послдній вздохъ, еще одинъ лишній вздохъ на земл. Какъ умирающее животное прячется и смиренно подчиняется судьб, и онъ, не обезпокоивъ никого изъ сосдей, онъ въ одиночку справился съ своимъ маленькимъ дломъ,— быть можетъ, сожаля, что его дтямъ придется еще повозиться съ его гршными останками.
— Отецъ померъ!— сказалъ Антуанъ, созывая другихъ.
И вс — Жозефъ, Катерина и даже Жакинэ повторили:
— Отецъ померъ.
Это ихъ не удивляетъ. Жакинэ вытягиваетъ шею не безъ любопытства, женщина лзетъ въ карманъ за платкомъ, оба сына отходятъ съ суровыми и поблднвшими лицами. Онъ, однако же, долго протянулъ, бдный старикъ! право, онъ былъ крпко сшитъ! И дти утшаются этимъ заключеніемъ,— они не безъ гордости сознаютъ, что у нихъ въ семь вс крпыши. Съ наступленіемъ ночи вс бодрствуютъ вплоть до 10 часовъ, а потомъ мирно расходятся по своимъ угламъ на покой, и Жанъ-Луи вновь остается одинъ-одинешенекъ, съ устремленными въ пространство открытыми глазами. На зорьк Жозефъ ужь отправляется въ Кормье, чтобы предупредить кюрэ. А въ это время Антуанъ и Катерина все-таки спшатъ на работу, такъ какъ въ пол остались еще не убранными нсколько копенъ, поручивъ покойника бдительному надзору маленькаго Жакинэ. Малышу скучно съ старикомъ-ддомъ, который не хочетъ шевелиться, и онъ то и дло выбгаетъ на минуточку на улицу деревушки — пустить камешекъ въ догонку куч воробьевъ, поглазть на разносчика, который собирается развернуть свой товаръ на глазахъ двухъ досужихъ сосдокъ, затмъ, вспомнивъ про покинутаго имъ старика, снова влетаетъ въ домъ, чтобы убдиться, что покойникъ все также не шевелится, и опять выбгаетъ на улицу, гд дв собаки привлекаютъ его вниманіе своею грызнею. Такъ какъ во время этихъ вылазокъ мальчикъ забываетъ хорошенько припереть двери, то въ комнату набираются куры, медленно обходятъ вокругъ кровати, поклевывая носами о плотно утоптанную землю. Красноперый птухъ, воинственно держась на своихъ крпкихъ ногахъ, вытягивая шею и блестя своимъ круглымъ глазомъ, съ осторожностію приглядывается къ этому неподвижному тлу, присутствіе котораго онъ никакъ не можетъ себ объяснить, это благоразумный и разсудительный птухъ, которому отлично извстно, что это вовсе не въ привычкахъ старика оставаться въ постели, когда уже солнышко давно взошло, онъ, наконецъ, испускаетъ свой громкій трубный кличъ, быть можетъ, догадываясь, въ чемъ дло и воспвая смерть старика, между тмъ какъ куры, квахча, важно уходятъ, одна за другою, попутно постукивая носами въ землю.
Кюрэ изъ Кормье приказалъ сказать, что онъ придетъ не раньше четырехъ часовъ. Съ утра уже слышится звукъ пилы телжника, который пилитъ дерево и вколачиваетъ гвозди. Кто не зналъ еще о случившемся, говоритъ, ‘Вотъ какъ, это Жанъ-Луи приказалъ долго жить’, такъ какъ обитателямъ Куртейля отлично былъ извстенъ этотъ звукъ. Скоро вернулись Антуанъ и Катерина, покончивши съ уборкою, они не могутъ сказать, что недовольны, такъ какъ, благодаря Бога, такого урожая, какъ въ этомъ году, они и не запомнятъ. Вся семья ждетъ кюрэ, занимаясь кое-чмъ, чтобы провести какъ нибудь время. Катерина ставитъ горшокъ съ супомъ на огонь, Жозефъ таскаетъ воду. Посылаютъ Жакинэ справиться, готова-ли яма на кладбищ. Наконецъ-то, не раньше пяти часовъ, появляется кюрэ. Онъ прізжаетъ на телжк вмст съ мальчикомъ, играющимъ роль дьячка. Онъ сходитъ передъ дверями дома дяди Лакура, вынимаетъ изъ бумаги эпитрахиль и стихарь, затмъ одвается и говоритъ:— Проворне, проворне, мн вдь въ семи часамъ надо вернуться домой.
Тмъ не мене никто не торопится. Приходится идти на поиски двухъ добрыхъ душъ, кто бы пожелалъ нести носилки. Вотъ уже съ полстолтія т же самыя носилки исполняютъ добросовстно свою службу, изъденныя молью, поношенныя и порыжлыя. Дти укладываютъ тло въ ящикъ, только что принесенный телжникомъ, настоящее корыто для вымшиванія тста, до того стнки ящика сдланы прочно. Въ ту минуту, какъ надо было отправляться, прибгаетъ Жакинэ съ крикомъ, что яма все еще не готова, но что идти, однако, можно.
Тогда кюрэ открываетъ шествіе, зычно читая въ требник свою латынь, за нимъ, по пятамъ, спшитъ дьячекъ, держа въ рукахъ мдную чашу, въ которую обмакиваютъ кропило. Только посредин деревни другой мальчикъ высвакиваетъ изъ риги, гд отправляется месса каждыя дв недли, и становится во глав кортежа съ огромнымъ крестомъ, водруженнымъ на шест. Затмъ слдуютъ останки старика, несомые на носилкахъ двумя сосдями, а за ними ужь слдомъ — семья покойника. Вс обитатели деревни присоединяются мало по малу къ процессіи, и, наконецъ, въ самомъ хвост, цлая группа мальчишекъ безъ шапокъ, растрепанные, на босу ногу — замыкаютъ шествіе.
Кладбище на самомъ конц Куртейля. Несущіе носилки крестьяне дважды останавливаются посредин дороги, они даютъ себ маленькій отдыхъ, сморкаются себ въ руку, въ то время, какъ толпа провожающихъ останавливается, и затмъ снова вс пускаются въ путь, причемъ деревянныя сабо крпко стучатъ по твердой и сухой земл. Когда, наконецъ, достигаютъ до кладбища, яма оказывается, дйствительно, еще не готовою, могильщикъ сидитъ въ ней самой и продолжаетъ копать, онъ то появляется наверхъ, то вновь скрывается въ могилу, съ правильными промежутками, выбрасывая наружу землю своею лопатою.
Какое спокойствіе царитъ на этомъ кладбищ, мирно почивающемъ подъ лучами лтняго солнца. Его окружаетъ изгородь,— изгородь, въ которой малиновки вьютъ свои гнзда. Тутъ разросся терновникъ и мальчишки прибгаютъ сюда, въ сентябр, чтобы полакомиться сплыми ягодами. Это настоящій садъ въ открытомъ пол, гд все растетъ безъ призору. Тутъ попадается, однако, прекрупная красная смородина, забытая гд-то въ уголку груша разрослась привольно, словно дубъ. А посредин тянется липовая аллея, превосходное мсто для прогулки — дающая въ лтній зной освжающую тнь, куда спшатъ укрыться старики, раскуривающіе на досуг свои трубки. Невоздланная и пустынная площадь земли изобилуетъ высокими травами, роскошными экземплярами чертополоха, цлою цвтущею скатертью разныхъ цвтущихъ злаковъ, на которую спускаются въ своемъ полет тысячи блыхъ бабочекъ… А солнце продолжаетъ ярко свтить, кузнечики стрекочатъ въ трав, золотыя мухи такъ и носятся въ этой жгучей атмосфер лтняго дня. И вся эта зачарованная тишь кишитъ жизнію,— словно откликъ послдней радости похороненныхъ здсь покойниковъ,— оплодотворяющею силою чернозема, которая брызжетъ алою кровью въ цвтахъ полевого мака.
Гробъ поставленъ у самаго края могилы, тогда какъ могильщикъ все еще продолжаетъ выбрасывать лопату за лопатою сырую землю. Мальчикъ, несшій крестъ, водрузилъ его въ образовавшійся отъ выброшенной земли холмикъ, у самыхъ ногъ покойника, и кюрэ, впереди всхъ, стоя, продолжаетъ читать свою латынь по книг. Окружающіе совершенно погружены въ созерцаніе работы могильщика. Они окружили яму и слдятъ глазами за взмахами лопаты. Когда вс разошлись, а кюрэ отправился домой съ двумя своими мальчиками, у гроба остается только семья покойнаго.
Наконецъ и яма готова.
— Глянь-ка, яма-то вышла глубокая!— говоритъ одинъ изъ крестьянъ, несшихъ тло. Вс помогаютъ спускать гробъ.
— О, дяд Лакуру ловко будетъ лежать въ этой постели. Онъ знаетъ землю, да и земля его знаетъ также. Они отлично уладятся другъ съ другомъ. Вотъ уже полвка, какъ онъ ежедневно вдался съ нею — съ той минуты, какъ онъ впервые ударилъ заступомъ въ ея грудь. Ихъ любовь непремнно такъ и должна была кончиться, земля пусть возьметъ его и сохранитъ въ своихъ ндрахъ. Вотъ онъ — истинный покой. Онъ услышитъ только легкій шумъ птичьихъ лапокъ, скачущихъ въ трав. Никто не будетъ попирать ногами его могилы,— онъ долго-долго будетъ мирно почивать въ своемъ уголк, не боясь быть потревоженнымъ, такъ какъ, благодаря Бога, въ Куртейл не умираютъ двое въ одинъ годъ и молодые успютъ состариться и помереть въ свой чередъ, не безпокоя раньше ихъ почившихъ. Это мирная смерть, на солнечномъ припек, безпробудный сонъ среди сельской непорочности и чистоты.
Подошли дти, Катерина, Антуанъ, Жозефъ, бросаютъ въ могилу по горсти земли. Жакинэ, который только что собралъ пучекъ полевого мака, бросаетъ его туда же… Посл чего семья возвращается домой. Скотъ гонятъ съ поля въ деревню, солнце закатывается и теплая ночь убаюкиваетъ дремлющую деревню.