Наводненіе.
Наводненіе.
Разсказъ Э. Зола.
Переводъ П. Д. Боборыкина.
Переводъ П. Д. Боборыкина.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
‘Изящная Литература’, No 7, 1883
Наводнение, Золя Эмиль, Год: 1883
Время на прочтение: 26 минут(ы)
Меня зовутъ Луи Рубье. Мн семьдесятъ лтъ и родился я въ деревн Сенъ-Жори, въ нсколькихъ лье отъ Тулузы, вверхъ по Гаронн. Цлыхъ четырнадцать лтъ бился я надъ землей изъ-за куска хлба. Наконецъ пришло довольство, и всего какой-нибудь мсяцъ — я сдлался самымъ богатымъ фермеромъ общины.
На нашемъ дом почивала благодать. Удача жила въ немъ. Солнце помогало намъ точно родной братъ, и мн не помнится, чтобы хоть одинъ годъ случился неурожай. И въ такомъ-то благополучіи поживали мы, насъ была чуть не дюжина на ферм: я, еще бодрый, пріучалъ дтей къ работ, потомъ младшій братъ Пьеръ, старый холостякъ, отставной унтеръ-офицеръ, потомъ моя сестра Агата, она поселилась у насъ посл смерти мужа,— баба матерая, огромнаго роста, веселая, ея хохотъ раздавался съ одного конца деревни до другаго. А тамъ остальное гнздо: сынъ мой Жакъ, жена его Роза, ихъ три дочери: Эме, Вероника и Мари. Первая замужемъ за Сипріеномъ Бюиссонъ, мужъ ея рослый, дюжій малый, у нихъ двое ребятишекъ, одинъ по третьему году, другой десяти мсяцевъ. Вторая дочь, только что сговоренная, собиралась за Гаспара Рабюто. Наконецъ третья — настоящая барышня, такая блокурая и блая тломъ, точно родилась въ город. Это составляло десять душъ, считая всхъ. Я былъ и ддъ, и праддъ. Когда мы садились за столъ, по правую руку у меня была всегда сестра Агата, по лвую братъ Пьеръ, а дти усаживались кругомъ по старшинству лтъ, ихъ головы длались все меньше, вплоть до десятимсячнаго мальчугана, и онъ лъ супъ точно большой. Вотъ такъ стукъ былъ ложками о тарелки! Вс ли плотно. И сколько смху въ передышкахъ между дой! Меня всего такъ и пробирали гордость и радость, когда мелюзга протягивала мн руки и кричала:
— Ддушка, дай же намъ хлба! Только побольше кусокъ, слышишь, ддушка!
Славное было времячко! Въ рабочіе часы наша ферма наполнялась пніемъ: псни неслись изъ всхъ оконъ. Вечеромъ Пьеръ выдумывалъ игры, разсказывалъ разныя исторіи изъ своей полковой жизни. Тетка Агата, по воскресеньямъ, пекла лепешки нашимъ двочкамъ. Духовные стихи умла пть Мари, тонкимъ голосомъ — что твой церковный пвчій. Она смахивала на святую. Блокурые волосы падали вокругъ ея шеи, а руки она складывала на передник. Я ршилъ поднять домъ еще на одинъ этажъ въ ту пору, когда Эме вышла замужъ за Сипріена, и шутя говорилъ, что когда дойдетъ очередь до свадьбы Вероники и Гаспара, понадобится еще этажъ, такъ что домъ, пожалуй, упрется въ небо, если продолжать этакимъ же образомъ для устройства каждаго новаго супружества. Мы не хотли разставаться. Мы бы выстроили цлый городъ позади фермы, внутри нашей изгороди. Когда семьи ладятъ между собою, такъ сладко жить и умереть тамъ, гд выросъ!
Май стоялъ удивительный. Давно не ждали такаго урожая. Какъ разъ въ этотъ день я обходилъ хозяйство съ моимъ сыномъ Жакомъ. Мы отправились около трехъ часовъ. Наши луга по берегу Гаронны отливали еще нжнымъ зеленымъ цвтомъ, травы наврно были фута въ три вышиной, а ивовыя изгороди, посаженныя въ прошломъ году, уже поднялись на цлый метръ. Оттуда мы прошли на хлба и виноградники. Вс эти поля были куплены полегоньку, по мр того, какъ приходилъ достатокъ. Хлба сильно выравнивались, виноградники стояли въ полномъ цвту и общали превосходный сборъ. Жакъ добродушно смялся и хлопалъ меня по плечу:
— Ну что, отецъ, не будетъ недостачи ни въ хлб, ни въ вин? Вы, должно быть, повстрчали Господа Бога, вотъ Онъ теперь и обогащаетъ ваши земли.
Мы частенько шутили надъ нашей прошлой бдностью. Жакъ былъ правъ: должно быть, я угодилъ на неб какому нибудь святому или Господу Богу: все намъ удавалось. Когда выпадалъ градъ, онъ останавливался какъ разъ на рубеж нашихъ полей. У сосдей заводились болзни на виноградникахъ, наши были точно оцплены какой-то стной. И подъ конецъ такая удача начала мн казаться справедливымъ возмездіемъ: я никому не длалъ зла я думалъ, что счастіе должно принадлежать мн.
На возвратномъ пути мы прошли по земл, бывшей у насъ на другомъ конц деревни. Тамъ посадки тутовыхъ деревьевъ принялись прекрасно. И миндальныя деревья давали уже доходъ. Мы весело болтали и строили разные планы: когда мы накопимъ сколько нужно — прикупимъ еще земли, вс полосы, замщавшіяся между нашими, и станемъ собственниками цлаго участка. Урожай, если только онъ не обманетъ, поможетъ намъ осуществить эти мечтанія.
Только что мы подошли къ дому, Роза издали машетъ руками и кричитъ:— Идите скорй!
Корова у насъ отелилась. Вс прибжали смотрть, тетка Агата со своимъ громаднымъ туловищемъ, вс двчонки. Рожденіе скотинки явилось точно какой новой благодатью, а мы какъ разъ перестроили скотный дворъ, гд у насъ стояло до ста головъ скота: коровы, въ особенности бараны, не считая лошадей.
— Нечего говорить, денекъ удачный!— вырвалось у меня.— Сегодня мы выпьемъ за обдомъ бутылку добраго вина.
Роза отвела насъ въ сторону и сказала, что Гаспаръ, женихъ Вероники, пришелъ столковаться на счетъ дня свадьбы. Она его оставила пообдать съ нами. Гаспаръ, старшій сынъ фермера изъ Моранжа, веселый малый двадцати лтъ, славился по всемъ округ своей необыкновенной силой. На какомъ-то праздник въ Тулуз онъ поборолъ Марціала, прозваннаго южнымъ львомъ, но былъ малый добрйшій, съ отличнымъ сердцемъ, даже слишкомъ застнчивый, и краснлъ всегда, чуть Вероника посмотритъ ему въ лицо.
Я попросилъ Розу позвать его. Онъ стоялъ въ глубин двора и помогалъ нашимъ работницамъ развшивать блье, оно мылось разъ въ три мсяца. Какъ только онъ вошелъ въ столовую, гд мы уже вс собрались, Жакъ обернулся въ мою сторону и говоритъ:
— За вами рчь, отецъ.
— Что же,— сказалъ я,— ты, молодецъ, пришелъ узнать какой мы день выбираемъ?
— Такъ точно, дядя Рубье, отвтилъ онъ и сильно покраснлъ.
— Краснть тутъ нечего,— продолжалъ я,— коли хочешь, возьмемъ день св. Фелисите, десятаго іюля. Сегодня двадцать третье іюня, остается ждать меньше двадцати дней. Покойную мою жену звали Фелисите. Вамъ это принесетъ удачу. Ну, что же, согласенъ?
— Да, хорошо, пусть будетъ день св. Фелисите, дядя Рубье.
И онъ ударилъ со мной и Жакомъ по рукамъ, да такъ, что могъ бы повалить быка. Потомъ поцловалъ Розу и назвалъ ее маменькой. Этотъ крупный парень, съ ужасными кулачищами, любилъ Веронику такъ, что не могъ ни пить, ни сть. Онъ признался намъ, что непремнно бы заболлъ, если бы мы отказали ему.
— Теперь,— прибавилъ я,— ты пообдай съ нами. Давайте-ка приниматься за супъ, мн страхъ какъ хочется сть!
Насъ было одинадцать человкъ. Гаспара посадили возл Вероники, онъ все на нее глядлъ, забывалъ о д и ужасно былъ взволнованъ тмъ, что она тутъ рядомъ: слезы безпрестанно показывались у него на глазахъ. Сипріенъ и Эме улыбались: они всего три года какъ были женаты. Жакъ и Роза сидли степенно, ихъ супружеству минуло уже двадцать пять лтъ, а все-таки украдкой они переглядывались влажными глазами: старая любовь ихъ выступала наружу. А я, точно заново, переживалъ все, глядя на двухъ влюбленныхъ. Ихъ счастье принесло съ собою, за нашъ столъ, уголокъ рая. И какой славный супъ ли мы въ этотъ вечеръ! Тетка Агата, всегда шутливая, завела скоромный разговоръ. И добрякъ Пьеръ принялся разсказывать свои любовныя похожденія съ одной ліонской барышней. Но за десертомъ ихъ не слышно было: вс разомъ говорили. Я принесъ изъ погреба дв бутылки стараго вина. Выпили за Гаспара и Веронику, пожелали имъ ‘доброй удачи’ — такъ всегда говорятъ у насъ пожелали имъ никогда не драться, народить побольше дтей и накопить кубышку. Потомъ стали пть. Гаспаръ умлъ пть любовныя псни по-мужицки. Попросили и Мари, чтобы она пропла намъ какой нибудь духовный стихъ. Она встала и затянула своимъ тоненькимъ голоскомъ, онъ такъ и щекоталъ въ ушахъ.
Подошелъ я тмъ временемъ къ окошку. За мною и Гаспаръ. Я ему говорю:
— Ничего у насъ нтъ новенькаго?
— Ничего. Толкуютъ, что большіе дожди на той недл, пожалуй, надлаютъ бдъ.
И въ самомъ дл, нсколько дней передъ тмъ, дождь шелъ, не переставая, шестьдесятъ часовъ. Гаронна очень поднялась наканун, но мы ей довряли и только бы она не заливала береговъ, мы на нее не косились. И сколько важныхъ услугъ видли мы отъ нея! Да и течетъ она такъ широко и плавно! Крестьяне вообще-то не очень пугливы: громъ не грянетъ, мужикъ не перекрестится!
— Ну, вотъ еще!— вскричалъ я и пожалъ плечами, — ничего не будетъ. Всякій годъ одно и тоже: рка немножко попыжится, точно будто и въ самомъ дл разсердилась, и потомъ опять стихнетъ, въ одну ночь вернется къ себ такая тихонькая, что твой ягненочекъ. Вотъ ты посмотри, паренекъ, и на этотъ разъ кончится пустяками. Вишь ведро-то какое!
Рукой я ему указалъ на небо. Было тогда семь часовъ. Солнце садилось. Все было голубое! Небо, что твоя голубая простыня, безъ конца, ясная, глубокая, и по ней закатъ солнца разсыпался золотой пылью. Сверху точно спускались тихая благодать и радость и разливались по всему кругозору. Никогда еще мн не приводилось видть, чтобы наша деревня затихала въ такомъ сладкомъ поко. На черепицахъ замиралъ розовый свтъ. Слышу, сосдка смется, дти болтаютъ на поворот дороги, противъ насъ. Дальше слышно, какъ возвращается стадо, и звуки смягчены разстояніемъ. А Гаронна безъ устали храпитъ, но ея шумъ сливался съ общей тишиной, до такой степени я привыкъ къ нему. Мало по малу небо заблло, деревня еще боле задремала. Вечеръ пришелъ на смну великолпнаго дня, и мн сдавалось, что вотъ, въ этомъ ясномъ и чистомъ свт нисходитъ на насъ все наше счастье — большіе урожаи, семейное довольство, свадебный пиръ Вероники. Благодать расширялась надъ нами въ этомъ прощальномъ привт вечерней зари.
Отошелъ я отъ окна. Наши двушки еще болтали, и мы слушали ихъ, улыбаясь, какъ вдругъ посреди ясной деревенской тишины раздался ужасающій крикъ, крикъ отчаянія и смерти:
— Гаронна! Гаронна!
Вс мы кинулись на дворъ.
Сенъ-Жори стоитъ въ глубин наклона надъ Гаронной, на разстояніи пятисотъ метровъ отъ рки. Высокіе тополи точно занавси идутъ вдоль луговъ и совершенно заслоняютъ рку.
Намъ ничего не было видно, а крикъ все раздавался:
— Гаронна! Гаронна!
Разомъ показались на большой дорог передъ нами двое мужчинъ и три женщины, одна изъ нихъ держала на рукахъ ребенка. Это они кричали, совсмъ обезумли и бжали, сломя голову, по жесткой земл, бжали и обертывались, глядли назадъ съ такимъ ужасомъ на лицахъ, точно за ними гналась стая волковъ.
— Чего они?— спросилъ Сипріенъ.— Ддушка, разв вы видите что нибудь?
— Нтъ,— отвчалъ я,— даже деревья стоятъ тихо.
И въ самомъ дл, низкая линія небосклона совсмъ дремала въ полной тишин. Но я еще не кончилъ, какъ мы вс ахнули. За бглецами, между стволами тополей, въ густой трав, мы увидали точно стаю какихъ-то срыхъ зврей съ желтыми пятнами, гурьбой скакавшихъ на насъ. Со всхъ сторонъ они показались разомъ. Это были волны, он погоняли одна другую: массы воды вскипали пной, безъ конца, и подъ ними колыхалась почва, покрывавшаяся ихъ блыми плевками. И мы отчаянно закричали:
— Гаронна! Гаронна!
А по дорог двое мужчинъ и три женщины все еще бжали. Они слышали, какъ за ними гонится вода. Волны напирали уже въ одну линію, катились и клубились, грохотали, точно штурмъ батальоновъ. Первый ихъ натискъ повалилъ три тополя. Высокія вершины деревьевъ покачнулись и исчезли. Потомъ он поглотили досчатый шалашъ. Гд-то треснула стна, отпряженныя телги подхватывались ими точно соломенки. Но вода преслдовала всего яростне бглецовъ. На поворот дороги, гд большой косогоръ, она внезапно разлилась громадной скатертью и преградила имъ отступленіе. Но т все еще бжали, хлопая ногами по вод. Ужасъ заставилъ ихъ молчать. Вотъ вода уже по колна. Громадная волна накинулась на женщину съ ребенкомъ, и все пропало.
— Скоре, скоре,— кричу я,— пойдемте въ комнаты наверхъ! Домъ выдержитъ, намъ нечего бояться.
Мы догадались подняться во второй этажъ. Впередъ пустили двушекъ и дтей. Я хотлъ подняться послднимъ. Домъ стоялъ на земляной насыпи, выше дороги. Вода уже приливала ко двору, потихоньку, съ легкимъ шумомъ. Мы не очень еще боялись.
— Ничего,— говорилъ Жакъ, ободряя всхъ, это ровно ничего! Помните, отецъ, въ пятьдесятъ пятомъ году, вода точно также явилась во дворъ? Ее было на цлый футъ, а потомъ и ушла.
— Все-таки же это попортило хлба, пробормоталъ Сипріенъ вполголоса.
— Ничего, ничего, замтилъ и я, глядя, какъ на меня умоляющими глазами смотрли наши двушки.
Эме уложила обоихъ дтей въ постель: она сидла у изголовья вмст съ Вероникой и Мари, а тетка Агата хотла нагрть вина, чтобы всхъ насъ пріободрить, Жакъ и Роза смотрли въ окно, я стоялъ у другаго окна съ моимъ братомъ, Сипріеномъ и Гаспаромъ.
— Идите-же!— кричалъ я двумъ работницамъ, он барахтались на двор.— Что же вы мочите себ ноги?
— А скотина?— отвчаютъ он.— Скотина боится и бьется въ коровник.
— Нечего, нечего, идите. Сейчасъ я распоряжусь.
Спасеніе скотины было невозможно, если бда стрясется большая. Я не хотлъ пугать нашихъ. Надо было показать бодрость духа. Облокотясь объ окошко, я разговаривалъ, я разсказывалъ, какъ идетъ наводненіе. Рка, накинувшись сначала на деревню, овладла ею вплоть до самыхъ узкихъ проулковъ. Это уже не были скачки волнъ, а медленное и неудержимое поглощеніе. Котловина, гд стояла Сенъ-Жори, превратилась въ озеро. На нашемъ двор вода поднялась вскор на цлый метръ. Я видлъ, какъ она все на той же высот, даже говорилъ, будто она уже падаетъ.
— Ну, вотъ ты и долженъ будешь заночевать у насъ, паренекъ!— сказалъ я Гаспару,— разв дороги очиститъ черезъ нсколько часовъ. Это очень возможно.
Онъ поглядлъ на меня, не отвчая, совсмъ блдный. Потомъ взглядъ его устремился на Веронику съ невыразимой боязнью. Было уже половина девятаго. Но на двор стоялъ блесоватый свтъ, наводившій глубокую грусть, небо блднло. Наши работницы догадались захватить дв лампы, я веллъ ихъ зажечь, думая, что отъ свта комната будетъ немножко повеселе. Тетка Агата выдвинула столъ на средину и хотла было зассть за карты. Мы съ ней минутами переглядывались: я видлъ, что эта добрйшая душа не знаетъ, какъ бы ей развлечь нашихъ дтей. Она, скрпя сердце, бодрилась и нарочно смялась, видя, какъ страхъ овладваетъ всми все больше и больше. Сли играть въ карты. Тетка Агата посадила насильно за столъ Эме, Веронику и Мари. Она сунула имъ карты въ руки и сама начала играть, нарочно съ азартомъ, тасовала карты, снимала, сдавала и такъ при этомъ много говорила, что звуки ея голоса почти заглушали шумъ воды. Но наши двицы не могли развлечься, он сидли блыя, какъ полотно, руки въ жару, настороживъ уши. Каждую минуту игра останавливалась. Тогда кто-нибудь изъ нихъ обертывался и спрашивалъ меня вполголоса:— Ддушка, все поднимается?
Вода поднималась съ страшной быстротой, а я шутилъ.
— Ничего,— повторялъ я, играйте спокойно, бды намъ не будетъ.
Никогда еще сердце у меня такъ не ныло отъ тоскливой тревоги. Мужчины вс повернулись къ окнамъ, чтобы заслонить жуткую картину наводненія. Мы, скрпя сердце, улыбались, когда поворачивали лицо внутрь комнаты, глядя на тихія лампы, свтъ ихъ падалъ кружками на столъ и напоминалъ мн наши вечернія посидлки, когда мы, бывало, собирались вокругъ этого самаго стола. Передо мной была все таже полудремотная комнатная жизнь, согртая теплымъ чувствомъ. Миръ царствовалъ тутъ и тишина, а позади моей спины рычала рка и все поднималась выше и выше.
— Луи,— сказалъ мн братъ мой Пьеръ,— вода всего въ трехъ футахъ отъ окна. Какже быть?
Я заставилъ его замолчать, стиснувъ ему руку. Но нельзя уже было больше скрывать опасность. Въ коровникахъ и въ конюшняхъ скотъ бился. Вдругъ раздалось блеяніе обезумвшихъ стадъ, лошади испускали дикіе крики. Они у нихъ вырываются только въ минуты опасности, тогда ихъ слышно изъ большаго далека.
— Боже мой, Боже мой! вырвалось у Эме. Она встала и схватилась за виски, ее било какъ въ лихорадк.
И вс женщины поднялись. Нельзя уже было оторвать ихъ отъ окна. Он стояли вытянувшись, молча, волосы поднимались у нихъ дыбомъ. Спустились сумерки. Двойственный свтъ колебался поверхъ илистой воды. Блдное небо похоже было на простыню, наброшенную на землю, вдали проползалъ дымъ. Все смшивалось. Ужасная тревога дня переходила въ мертвенную ночь. И ни единаго человческаго звука. Только храпъ моря, разлившагося безконечно, одно только блеяніе и ржаніе скота!
— Боже мой, Боже мой! повторяли вполголоса женщины, точно будто имъ страшно было говорить громче.
И вдругъ ужасный трескъ прервалъ ихъ. Взбсившійся скотъ сломалъ двери конюшень и коровниковъ. Скотъ попалъ въ желтоватыя волны, его захватило и помчало по теченію. Барановъ несло какъ сухія листья, цлыми полосами, которыя кружились въ водоворотахъ. Коровы и лошади бились, пробовали шагать и падали. Наша большая срая лошадь всего сильне упиралась, вытягивала шею, дышала точно изъ кузнечнаго мха, но бшеныя воды схватили ее за крестецъ, и мы вс видли, какъ она обезсилла и отдалась теченію. Тогда только раздались наши первые крики, они вырвались изъ горла сами собою. Намъ нужно было кричать. Мы убивались, протягивая руки ко всмъ этимъ дорогимъ намъ животнымъ. Не слыша другъ друга, мы плакали и рыдали уже безъ всякаго удержу.
Да, пришло настоящее разореніе! Хлба погибли, скотъ потонулъ, весь достатокъ рухнетъ въ нсколько часовъ. Богъ немилостиво поступалъ: мы Ему ничего не сдлали дурнаго, а Онъ все отнималъ у насъ! Я грозилъ судьб кулакомъ. Я пересказывалъ, какъ мы прохаживались по полямъ, сегодня же днемъ, говорилъ про наши хлба, виноградники. Они общали намъ такую богатую уборку. Стало быть, все это лгало? Счастіе лгало. Солнце лгало своимъ тихимъ и сладкимъ закатомъ, посреди яснаго вечера.
А вода все поднималась. Пьеръ сторожилъ ее и крикнулъ:
— Луи, вода дошла до окошка. Какъ быть?
Его слова вывели насъ изъ нашего отчаянія. Я пришелъ въ себя и сказалъ, пожимая плечами:
— Деньги ничего не значатъ. Только бы мы остались тутъ вс. Жалть будетъ не объ чемъ. Примемся опять за работу.
— Да, да, вы правы, батюшка,— сказалъ лихорадочно Жакъ.— Опасности никакой нтъ. Стны выдержатъ, мы поднимемся на крышу.
Это было наше послднее убжище. Вода поднималась по ступенькамъ лстницы съ упорнымъ плескомъ и вливалась уже въ двери. Вс бросились на чердакъ, держась плотно одинъ за другаго, какъ это всегда бываетъ при большой бд. Сипріенъ исчезъ. Я позвалъ его, онъ вернулся изъ другихъ комнатъ. На немъ лица не было. Я замтилъ, что нтъ и нашихъ двухъ работницъ и хотлъ ихъ подождать. Онъ взглянулъ на меня страннымъ взглядомъ и сказалъ мн тихо:
— Умерли. Уголъ сарая подъ ихъ комнатой обвалился.
Должно быть бдныя двушки пошли доставать въ своихъ чемоданахъ деньжонки, накопленныя у насъ. Онъ мн разсказалъ, все вполголоса, что он ползли было по лстниц, перекинутой съ одной крыши на другую. Я ему запретилъ разсказывать это. Затылокъ у меня похолодлъ. Смерть входила въ нашъ домъ.
Поднимаясь, мы забыли потушить лампу, на стол были разбросаны карты. Въ комнату вода вошла уже на цлый футъ.
Къ счастью крыша была обширна и полога. На нее взбирались изъ подъемнаго окошка, надъ которымъ помщался родъ платформы. Вс мы собрались тамъ, женщины сли. Мужчины стали спускаться по черепицамъ до большихъ трубъ, поднимавшихся на двухъ концахъ крыши. Я, облокотившись на косякъ лазейки, глядлъ на вс четыре стороны.
— Наврно будетъ помощь,— говорилъ я бодро:— въ Сентен водятся лодки. Тамошніе люди продутъ мимо насъ. Поглядите-ка! Точно это фонарь на вод?
Но никто мн не отвчалъ. Пьеръ, не зная самъ хорошенько, что онъ длаетъ, закурилъ трубку. И такъ сильно началъ курить, что съ каждой затяжкой выплевывалъ отгрызенные кусочки глинянаго чубука. Жакъ и Сипріенъ вглядывались вдаль совсмъ растерянные, а Гаспаръ сжималъ кулаки и ходилъ взадъ и впередъ по крыш, точно искалъ выхода. У ногъ нашихъ женщины, въ куч, дрожали и закрывали себ лицо, чтобы ничего не видть. Одна только Роза подняла голову, оглянулась и спросила:
— А работницы, гд он? Зачмъ он не идутъ?
Я не хотлъ ей отвчать. Тогда она меня прямо спросила, глядя мн въ глаза:
— Гд же работницы?
Я обернулся, не желая лгать, и почувствовалъ какъ холодъ смерти, уже коснувшійся меня, перешелъ на нашихъ женщинъ и дорогихъ двочекъ. Вс он поняли. Мари встала, выпрямилась, глубоко вздохнула и опустилась въ рыданіяхъ. Эме прижимала къ себ обоихъ дтей и прикрывала ихъ юбкой, точно хотла защитить. Вероника схватилась за голову и не двигалась. Даже тетка Агата, блдная какъ смерть, широко крестилась, бормоча ‘Отче нашъ’ и ‘Богородицу’.
А тмъ временемъ вокругъ насъ зрлище принимало величественный видъ. Ночь совсмъ уже наступила, она хранила ясность лтней ночи. Небо стояло безъ луны, но все въ звздахъ, и такаго чистаго синяго цвта, что наполняло пространство лазурью. Точно будто сумерки все еще продолжались, до такой степени горизонтъ оставался яснымъ.
И безконечная зыбь воды расширялась еще больше подъ этимъ мягкимъ небомъ, совсмъ блая, точно свтилась сама собою фосфорическимъ свтомъ, мелькавшимъ маленькими огоньками на взмах каждой волны. Нельзя уже было различить землю. Всю равнину наврно залило. Минутами я забывалъ про опасность. Какъ-то разъ вечеромъ около Марселя я увидалъ точно такое же море и дивовался ему.
— Вода поднимается, вода поднимается, повторялъ мой братъ Пьеръ и все грызъ трубку, давно уже потухшую.
Вода была отъ крыши всего на одинъ метръ. Она уже теряла тишину дремлющей зыби, образовались теченія. На извстной высот насъ уже не защищало возвышеніе грунта предъ деревней. Меньше чмъ въ часъ вода сдлалась грозной, пожелтла, накидывалась на дома, обломки плыли по ней, продавленныя бочки, бревна, комья сна. Вдали она подрывала уже стны, и мы слышали громкіе удары. Тополи падали, издавая смертельный трескъ. Рушились дома, точно цлыя телги голышей высыпались на придорожье.
Жака мутили рыданія женщинъ, онъ повторялъ:
— Намъ нельзя здсь оставаться. Надо что нибудь испробовать. Батюшка, умоляю васъ, испробуемъ что нибудь.
Я бормоталъ:
— Да, да, испробуемъ что нибудь.
Но мы не знали, что длать. Гаспаръ хотлъ взять Веронику на спину и отправиться съ нею вплавь. Пьеръ толковалъ, что нужно смастерить плотъ. Все это было безумно. Сипріенъ выговорилъ наконецъ:
— Если бы намъ удалось хоть добраться до церкви!
Надъ водами церковь стояла твердо, возвышаясь своей маленькой, четырехугольной колокольней. Насъ отдляло отъ церкви цлыхъ семь домовъ. Наша ферма стояла первая въ деревн и прислонялась къ зданію повыше, а то въ свою очередь примыкало къ сосднему зданію. Можетъ быть, по крышамъ и доберемся до церковнаго домика, откуда легко проникнуть и въ церковь. Туда конечно уже не мало бросилось народа: сосднія крыши были пусты, и до насъ долетали голоса, наврно съ колокольни. Но каково-то добраться туда!
— Никакъ нельзя,— сказалъ Пьеръ:— домъ Рембо слишкомъ высокъ, понадобится лстница.
— Я все-таки посмотрю,— возразилъ Сипріенъ.— Я вернусь назадъ, коли нельзя пробраться, а коли можно, мы вс пойдемъ и понесемъ двушекъ.
Я его не останавливалъ. Онъ былъ правъ, надо испробовать самое невозможное. Ему удалось, схватившись за желзный крюкъ, вдланный въ трубу, влзть на сосдній домъ. Вдругъ жена его Эме подняла голову и увидала, что его больше нтъ, она закричала:
— Гд онъ? Я не хочу оставаться безъ него! Мы вмст живемъ, вмст умремъ!
Она увидала его на самомъ верху дома, побжала по черепицамъ, не выпуская дтей, и кричала:
— Сипріенъ, подожди меня! Я иду съ тобой, я хочу умереть съ тобой вмст!
Она хотла поставить на своемъ. Онъ умолялъ ее, наклонившись впередъ, клялся, что вернется назадъ, говорилъ, что длаетъ это, чтобы спасти всхъ насъ. Но она, совсмъ обезумвъ, трясла головой и повторяла:
— Иду съ тобой, иду съ тобой!
Онъ долженъ былъ взять дтей, потомъ помочь ей подняться. Мы видли, какъ они пробирались по ребру крыши. Двигались они медленно, она опять взяла на руки плачущихъ дтей, а онъ на каждомъ шагу обертывался и поддерживалъ ее.
— Посади ее куда нибудь въ безопасное мсто и возвращайся поскорй! кричалъ я ему.
Я видлъ, какъ онъ махалъ рукой, но гулъ воды заглушилъ его отвтъ. Вскор мы потеряли ихъ изъ виду, они спустились на слдующій домъ пониже перваго, черезъ пять минутъ опять показались на крыш третьяго, должно быть очень крутой, потому что они поползли на колняхъ вдоль верхняго ребра. Вдругъ обуялъ меня страхъ, я началъ кричать изо всхъ силъ, держа ладони вокругъ рта:
— Назадъ, назадъ!
И вс — Пьеръ, Жакъ, Гаспаръ — кричали имъ, чтобы они воротились. Наши голоса остановили ихъ на минуту, но они все-таки же продолжали двигаться и добрались уже до угла улицы, насупротивъ дома Рембо, высокаго зданія, кровля котораго была по крайней мр на три метра выше сосднихъ домовъ. На минуту они запнулись. Потомъ Сипріенъ поднялся по труб точно кошка. Эме, должно быть, согласилась ждать его и стояла на черепицахъ. Мы ясно ее различали: она прижимала дтей къ груди, стояла чернымъ пятномъ на синемъ неб и казалась гораздо выше ростомъ. И тогда-то вотъ началась страшная бда.
Домъ Рембо строили подъ мастерскую, постройка была самая жидкая, да кром того потокъ воды по улиц билъ прямо въ него. Мн показалось, что домъ задрожалъ подъ напоромъ воды. Еле переводя духъ, я глядлъ, какъ Сипріенъ пробирается по крыш. Вдругъ раздался грохотъ. Встала круглая луна, вольно двигалась она по небу, ея желтый ликъ освщалъ громадное озеро точно яркимъ свтомъ лампы. Я могъ различить малйшую подробность бдствія. Рухнулъ домъ Рембо. У насъ вырвался крикъ ужаса, когда мы увидали, какъ исчезъ Сипріенъ. Домъ рухнулъ, и подъ обломками кровли точно забушевала буря, вскипли волны. Потомъ все стихло, зыбь сравнялась, и только одна черная дыра провалившагося дома выставляла изъ подъ воды досчатый остовъ. Доски и бревна перепутались и казались издали полуразрушеннымъ остовомъ какаго-то собора, а между бревнами какъ будто двигалось тло, что-то живое производило сверхъ-человческія усилія.
— Онъ живъ!— вскричалъ я.— Господи, благодарю Тебя, онъ живъ! Вонъ онъ надъ блой зыбью воды, въ свт луны.
Мы вс расхохотались нервно, стали хлопать въ ладоши, точно будто насъ самихъ спасали.
— Онъ поднимается, сказалъ Пьеръ.
— Да, да, глядите — пояснялъ Гаспаръ,— вонъ онъ ухватилъ бревно, налво.
Но хохотъ нашъ прошелъ, мы не проронили больше ни слова, еле дыша отъ страха. Мы поняли, въ какомъ ужасномъ положеніи находился Сипріенъ. Когда рухнулъ домъ, ноги его очутились между двумя бревнами, онъ не могъ освободиться и вислъ головой внизъ, въ нсколькихъ сантиметрахъ отъ воды. Страшная агонія! На крыш сосдняго дома Эме все еще стояла съ двумя дтьми, ее всю судорожно трясло, она присутствовала при смерти мужа, она не покидала взглядомъ несчастнаго, бившагося тутъ, въ нсколькихъ метрахъ отъ нея. И выла она точно бшеная собака, обезумвъ отъ ужаса.
— Такъ нельзя его оставить тамъ умирать!— вскричалъ растерянно Жакъ,— надо идти туда.
— Можетъ быть, удастся спуститься по бревнамъ,— замтилъ Пьеръ,— тогда мы его освободимъ.
Но только что они направились къ сосднимъ крышамъ, какъ и второй домъ обрушился. Путь былъ пресченъ. Всхъ насъ охватилъ ознобъ. Мы схватились за руки, машинально мы жали ихъ до боли и не могли отвести взгляда отъ ужаснаго зрлища.
Сипріенъ хотлъ сначала подняться. Съ необычайной силой откинулъ онъ себя отъ воды и держалъ тло въ косвенномъ положеніи. Но его уже донимало утомленіе. Онъ однако все еще боролся, схватывался за бревна, вскидывалъ руками, не наткнется-ли на что-нибудь, за что могъ бы ухватиться, потомъ, видя, что смерть неизбжна, онъ опустился и повисъ снова неподвижно. Но смерть приходила медленно. Волосы его чуть смочены были водой. Она еле-еле поднималась. Онъ долженъ былъ почувствовать ея свжесть на маковк. Первая волна смочила ему лобъ, другая — глаза, мы увидали, какъ постепенно исчезала голова.
Женщины у ногъ нашихъ закрыли лицо руками. Мы сами бросились на колни, плакали, бормотали молитвы. На крыш Эме все еще стояла неподвижно, прижимала дтей къ себ и еще сильне выла посреди ночи.
Не знаю, сколько времени мы оставались въ оцпненіи. Когда я пришелъ въ себя, вода еще поднялась. Она уже доходила до черепицъ. Крыша похожа была на узкій островокъ, всплывающій изъ громадной простыни водъ. Направо, налво дома, вроятно, обрушились. Цлое море ширилось вокругъ.
— Мы плывемъ, пробормотала Роза, хватаясь за черепицы.
И въ самомъ дл мы почувствовали, что крышу несло, точно плотъ, насъ толкало громадное теченіе. Когда мы взглядывали на церковную колокольню, стоявшую неподвижно передъ нами, намъ переставало казаться, что мы плывемъ, мы опять были все на томъ же мст, окруженные плескомъ волнъ.
Тогда только вода начала свой приступъ. До тхъ поръ теченіе шло вдоль улицы, но разные обломки заградили ей путь и откинули назадъ. Начиналась настоящая, правильная атака. Какъ только какой нибудь обломокъ бревна попадалъ въ потокъ, тотъ схватывалъ его, крутилъ и устремлялъ прямо на нашъ домъ, точно стнобитную машину. И потокъ не выпускалъ его, откидывалъ назадъ и снова бросалъ на домъ, билъ въ стны по нсколько разъ. Скоро десять — двнадцать бревенъ накинулись на насъ сразу, со всхъ сторонъ. Вода прибыла. Пна плевала намъ на ноги. Мы слышали глухое стенаніе дома, наполненнаго водой, онъ звонко гудлъ, стны его и перегородки уже начинали трещать. Минутами, когда напоръ длался сильне и бревна колотили, намъ сдавалось, что все кончено, что стны уже разбиты и мы захвачены ркой, ворвавшейся чрезъ зіяющія пробоины.
Гаспаръ добрался до самаго края крыши, ему удалось схватить бревно, онъ привлекъ его своими мощными руками.
— Надо защищаться! вскричалъ онъ.
И Жакъ всячески старался захватить длинный шестъ. Пьеръ помогалъ ему. Я клялъ свою старость, я чувствовалъ себя слабымъ и безсильнымъ, какъ ребенокъ. Но трое мужчинъ ршились защищаться, вызывали на бой рку. Гаспаръ задерживалъ свое бревно, поджидая другихъ бревенъ, напиравшихъ на насъ, и останавливалъ ихъ въ небольшомъ разстояніи отъ стнъ. Иногда напоръ былъ такъ силенъ, что онъ падалъ. Рядомъ съ нимъ Жакъ и Пьеръ дйствовали длинными шестами, отталкивая обломки. Около часа продолжалась эта борьба. Мало по малу ихъ охватывала ярость, они ругались, топали, бились, посылали проклятія вод. Гаспаръ дрался съ ней, точно онъ вступилъ съ ней въ рукопашный бой, и клялъ ее, что есть мочи. Но вода упорствовала, спокойно, непобдимо, безъ малйшей раны. Жакъ и Пьеръ въ изнеможеніи растянулись на крыш, а Гаспаръ сдлалъ послднее усиліе, вода вырвала у него бревно и оно стало въ свою очередь колотить въ насъ. Бой длался невозможнымъ.
Мари и Вероника бросились въ объятія одна другой. Он повторяли раздирающимъ голосомъ все одну и ту же фразу, фразу ужаса, она. еще до сихъ поръ звучитъ въ моихъ ушахъ:
— Я не хочу умирать… я не хочу умирать!
Роза обнимала ихъ, она старалась утшить ихъ, успокоить, а сама дрожала, вскидывала голову и противъ воли кричала также:
— Я не хочу умирать!
Одна только тетка Агата молчала. Она уже больше не молилась и не крестилась.. Растерянно поглядывала она кругомъ и старалась улыбаться, когда ея взглядъ падалъ на меня.
Вода уже разбивала черепицы. Пропала надежда на всякую помощь. Намъ все еще слышались голоса со стороны церкви. Два фонаря какъ будто бы промелькнули на минуту вдали, и снова молчаніе ширилось надъ желтой простыней безконечныхъ водъ. Должно быть, Сентенъ былъ захваченъ раньше насъ, даромъ что тамъ водились лодки.
Гаспаръ все еще бродилъ по крыш, вдругъ онъ насъ позвалъ и сказалъ.
— Помогите мн! Держите меня крпче.
Онъ опять схватилъ шестъ и накинулся на какой-то обломокъ, огромный, черный, плывшій потихоньку къ дому. Это была широкая крыша сарая, изъ здоровыхъ досокъ, вода оторвала ее цликомъ, и она плыла точно плотъ. Когда крыша эта подплыла поближе, онъ остановилъ ее шестомъ, его тянуло, онъ кричалъ намъ, чтобы мы держали его. Мы схватили его за поясъ и держали крпко. Потомъ, какъ только крыша вошла въ теченіе, она сама собою причалила къ нашей крыш и даже такъ сильно, что мы боялись, какъ бы она сразу не разлетлась въ куски. Гаспаръ смло прыгнулъ на этотъ плотъ, посланный намъ случаемъ. Онъ заходилъ по нему во всхъ направленіяхъ, чтобы убдиться въ его прочности, а Пьеръ и Жакъ держали его около нашей крыши. Гаспаръ смялся и весело говорилъ:
— Ддушка, вотъ мы и спасены. Вы, женщины, не плачьте, это настоящая лодка. Видите ли, мои ноги сухи и онъ насъ всхъ выдержитъ. Намъ будетъ здсь хорошо, точно дома.
Но все таки ему хотлось укрпить этотъ плотъ. Онъ хваталъ все еще плавающія бревна, вязалъ ихъ веревками, захваченными Пьеромъ на всякій случай, когда мы ушли изъ комнаты, онъ даже упалъ въ воду, но когда мы вскрикнули, отвтилъ громкимъ смхомъ. Воды онъ не боялся, могъ проплыть цлыя лье по Гаронн. Вскочивши опять на крышу, онъ сталъ ее трясти и вскричалъ: ‘Ну живе, садимтесь. Время дорого!’ женщины стали на колна. Гаспаръ долженъ былъ отнести Веронику и Мари и помстить ихъ посредин плота, гд ихъ и посадилъ. Роза и тетка Агата сами спустились по черепицамъ и сли около молодыхъ двушекъ. Въ эту минуту я оглянулся въ сторону церкви. Эме все еще была тамъ. Она прислонилась теперь къ труб и держала дтей на воздух, вытянувъ руки, вода доставала ей уже до пояса.
— Не огорчайтесь, ддушка,— сказалъ мн Гаспаръ.— Мы ее по дорог возьмемъ, будьте покойны.
Пьеръ и Жакъ вскочили на плотъ, я также за ними. Онъ немножко наклонился на бокъ но дйствительно былъ настолько проченъ, что могъ держать насъ всхъ. Гаспаръ послдній сошелъ съ крыши нашего дома, сказалъ, чтобы мы взяли шесты, добытые имъ, и дйствовали шестами, какъ веслами. У него въ рукахъ былъ предлинный шестъ, онъ управлялся имъ очень ловко. Мы подчинились его команд. По его приказу, мы уперлись шестами въ черепицы, чтобы отчалить, но плотъ точно присталъ къ крыш, какъ ни бились мы, не могли его отодрать. Теченіе воды каждый разъ порывисто гнало насъ къ дому. Это было очень опасно: отъ каждаго новаго удара доски могли разлетться.
Тогда опять нами овладло чувство безпомощности. Мы только что было думали, что спаслись, а все таки рка держала насъ въ своей власти. Я жаллъ уже, что женщины не остались на крыш. Того и гляди, яростныя воды захватятъ ихъ и поглотятъ. Но только что я заикнулся: не вернуться ли намъ опять назадъ, какъ вс закричали:
— Нтъ, нтъ, попробуемъ еще. Лучше здсь умереть!
Гаспаръ больше уже не смялся. Мы съ новой силой понаперли на шесты, а Пьеру пришло наконецъ на умъ вскарабкаться по черепицамъ и начать насъ тянуть въ лвую сторону веревкой. Этакимъ путемъ ему удалось вывести насъ изъ теченія, и когда онъ опять прыгнулъ на плотъ, то, дйствуя шестами, мы выплыли въ ширь. Но Гаспаръ вспомнилъ общаніе взять нашу бдную Эме, она все еще продолжала завывать. Для того надо было пересчь улицу, гд бушевалъ ужасный потокъ, съ которымъ мы только что боролись. Гаспаръ переглянулся со мной. Я чувствовалъ, что меня охватила внутренняя борьба, какой никогда еще я не испытывалъ, мы подвергнемъ опасности цлыхъ восемь человческихъ жизней. Я колебался нсколько мгновеній. Но у меня не хватило силъ устоять противъ ужасныхъ завываній.
— Да, да,— сказалъ я Гаспару, — это немыслимо, мы не можемъ уплыть безъ нея.
Онъ опустилъ голову въ молчаніи и сталъ упираться шестомъ обо вс стны, какія только уцлли. Мы проплыли вдоль сосдняго дома и надъ скотнымъ дворомъ. Только что мы выплыли въ улицу, какъ закричали вс разомъ. Потокъ схватилъ насъ и несъ съ собою опять назадъ въ сторону нашего дома. Все закружилось на нсколько секундъ. Насъ несло, какъ листокъ, такъ быстро, что нашъ крикъ слился съ ужаснйшимъ ударомъ плота о черепицы. Все треснуло. Разбитыя доски завертлись. Насъ всхъ сбросило. Не знаю, что было тогда. Я помню только, что когда падалъ, тетка Агата лежала плашмя на вод. Ее поддерживали юбки, и она тонула, закинувъ голову, не сопротивляясь. Я раскрылъ глаза отъ сильной боли. Пьеръ тащилъ меня за волосы вдоль черепицъ. Я лежалъ совершенно ошеломленный и глядлъ. Пьеръ нырнулъ опять. И меня такъ ошеломило, что я удивленно глядлъ на Гаспара, появившагося тамъ, гд исчезъ мой братъ: молодой малый держалъ въ рукахъ Веронику. Когда онъ ее положилъ около меня, то опять бросился, выхватилъ Мари, блдную какъ смерть, она совсмъ окоченла, я думалъ, что она мертвая. Потомъ опять бросился, но на этотъ разъ онъ не могъ никого найти. Съ нимъ пустился спасать и Пьеръ. Оба переговаривались, но я ихъ не слыхалъ. Они поднялись на крышу вн себя отъ усталости.
— А тетка Агата?— кричалъ я имъ.— А Жакъ? А Роза?
Они только покачали головой. Крупныя слезы падали изъ глазъ ихъ. Я понялъ изъ нсколькихъ словъ, какія они проронили, что Жаку размозжило голову ударомъ бревна. Роза впилась въ трупъ своего мужа, и ее унесло. Тетка Агата не показывалась совсмъ, мы подумали, что потокъ воды вогналъ ея тло въ домъ подъ нами, въ открытое окно.
Поднялся я и посмотрлъ на крышу, гд Эме еще держалась нсколько минутъ передъ тмъ. Но вода все прибывала. Эме больше не выла. Я разглядлъ только дв неподвижныя руки. Она ихъ вытягивала, держа дтей на воздух. Потомъ все провалилось. Вода затянула ихъ подъ дремлющимъ свтомъ луны.
Насъ было всего пятеро на крыш. Вода оставила вдоль щипца узенькую дорожку, одну изъ трубъ снесло. Мы должны были поднять Веронику и Мари, въ обморок, держать ихъ прямо, такъ, чтобы вода не мочила имъ ногъ. Он пришли въ себя, и намъ было еще ужасне видть, какъ он промокли, дрожали и кричали все про то же, что имъ не хотлось умирать. Мы уепокоивали ихъ, какъ дтей, говорили имъ, что не дадимъ имъ умереть, не допустимъ до нихъ смерти, но он намъ не врили, он хорошо знали, что умрутъ, и каждый разъ, какъ слово умереть раздавалось точно похоронный звонъ, ихъ зубы скрежетали, съ отчаянія он бросались другъ другу на шею.
Подходилъ конецъ. Разрушенная деревня кое-гд вокругъ насъ казала нсколько стнъ. Только одна церковь хранила еще нетронутой свою колокольню. Оттуда все еще доносились голоса, гулъ людей, нашедшихъ убжище. Вдали раздавался храпъ громаднаго водянаго потока. Мы уже не различали больше, какъ проваливались дома съ грохотомъ, похожимъ на шумъ голышей, выгружаемыхъ изъ телгъ. Мы были совсмъ затеряны, какъ въ настоящемъ крушеніи, посреди океана, за тысячу лье отъ земли.
И вдругъ показалось намъ, что сбоку доносится шумъ веселъ, онъ похожъ былъ на мягкое и размренное хлопанье, становившееся все ясне и ясне. Надежда охватила насъ. Эти звуки показались сладкой музыкой. Вс мы повскакали и стали смотрть въ пространство, притаивъ дыханіе. Ничего не было видно. Желтая поверхность воды расширялась кругомъ, пестря темными тнями, но ни одна изъ этихъ тней — вершины деревьевъ, остатки обрушенныхъ стнъ — не двигалась. Обломки, трубы, бочки по пусту радовали насъ, мы махали платками и видли, что все это вздоръ. Мы опять возвращались къ тревожному чувству, вызванному шумомъ, послышавшимся намъ, и не могли распознать, откуда онъ доносился.
Вдругъ Гаспаръ вскричалъ:
— Я вижу ее! Вонъ тамъ, тамъ, большая лодка!
Онъ указывалъ намъ рукой на дальній пунктъ. Я ничего не видалъ, Пьеръ также, но Гаспаръ упорствовалъ. Это была дйствительно лодка, слышно уже было ясно, какъ гребли. Наконецъ мы разглядли ее. Она подвигалась медленно, какъ будто бы вокругъ насъ, но не приближалась. Помню, что въ эту минуту мы совсмъ обезумли. Мы яростно поднимали руки, кричали такъ, что чуть горло не лопнуло, мы ругали эту лодку, мы обзывали ее подлой, а она, черная и безмолвная, поворачивалась все медленне. Дйствительно ли это была лодка — я до сихъ поръ не знаю. Когда намъ показалось, что она исчезла, мы потеряли послднюю надежду.
Съ этой минуты каждое мгновеніе ожидали мы, что вотъ насъ поглотитъ, какъ только рушится домъ. Его уже подмыла вода, и держался онъ вроятно только одной какой нибудь толстой стной. Какъ только эта стна подастся, рухнетъ и весь домъ. Но чего я въ особенности страшился — это минуты, когда подъ нашими ногами дрогнетъ крыша. Домъ, можетъ быть, простоялъ бы всю ночь, но черепицы подавались, въ нихъ колотили бревна и пробивали ихъ. Мы кинулись налво и схватились за крпкія стропила, но и эти стропила начали подаваться. Разумется они провалятся, если мы вс пять человкъ скучимся на одномъ мст.
Братъ мой Пьеръ опять держалъ въ зубахъ свою трубку, онъ длалъ это машинально. По привычк стараго солдата крутилъ онъ усъ, хмурилъ брови и что-то ворчалъ про себя. Возрастающая опасность раздражала его, онъ видлъ, что вся его храбрость — ни къ чему. Два или три раза плюнулъ онъ въ воду съ презрительно гнвнымъ выраженіемъ лица. Мы все опускались Онъ ршился сойти съ крыши.
— Пьеръ! Пьеръ! вскрикнулъ я и боялся понять, что онъ такое длаетъ.
Онъ обернулся и сказалъ спокойно:
— Прощай, Луи. Видишь ли, для меня это слишкомъ долго. У васъ будетъ больше мста.
Онъ бросилъ сначала трубку, а потомъ и самъ кинулся въ воду, прибавивъ:
— Прощайте, съ меня довольно!
Больше уже онъ не показался. Плавалъ онъ не важно, да вроятно онъ сразу и отдался вод, въ отчаяніи, видя наше раззореніе и смерть близкихъ, онъ не хотлъ пережить ихъ.
Въ церкви пробило два часа утра. Ночь подходила къ концу. Ужасная ночь, полная рыданій и агоніи! Мало по малу внизу у насъ, надъ ногами, пространство все съуживалось. Вода текла кругомъ. Маленькія волны игриво толкали одна другую и точно ласкали насъ. Снова перемнилось теченіе, обломки шли уже вправо отъ деревни, медленно, точно будто вода, дойдя до высшаго предла, желала успокоиться, впасть въ лнивую истому.
Гаспаръ порывисто снялъ башмаки и камзолъ. Онъ ломалъ себ пальцы и на мой вопросъ:
— Видите ли, ддушка,— сказалъ онъ,— смерть моя! Я больше не могу ждать. Оставаться здсь мн не въ силу. Пустите меня, я ее спасу.
Онъ говорилъ о Вероник. Я было заспорилъ съ нимъ: гд же ему донести ее до церкви! Но онъ упирался.
— У меня сильныя руки, я здоровъ, вы видите.
Онъ говорилъ, что лучше сейчасъ испробовать это, а то онъ совсмъ ослабнетъ, не вынесетъ, глядя, какъ вокругъ него погибаетъ все семейство.
— Я ее люблю, я спасу ее! повторялъ онъ.
Я замолчалъ и прижалъ только Мари къ груди своей. Онъ подумалъ, что я его упрекаю за эгоизмъ влюбленнаго и пробормоталъ:
— За Мари я вернусь, клянусь вамъ Богомъ. Тамъ я найду лодку, что нибудь да устрою. Доврьтесь мн, ддушка.
Онъ все снялъ, кром панталонъ, и вполголоса, бодро, давалъ наставленіе Веровик: она не должна барахтаться, а главное, не должна трусить. Двушка отвчала да на каждую его фразу и смотрла совсмъ растерянно. Перекрестившись — хотя онъ и не былъ набоженъ — Гаспаръ спустился съ крыши, держа Веронику за веревку, которою онъ обвязалъ ее подъ мышками. Она громко закричала, забилась въ вод, потомъ ей сперло дыханіе и сдлалось дурно.
— Такъ-то лучше будетъ,— крикнулъ мн Гаспаръ,— тетерь я отвчаю за нее.
Но трудно представить себ, съ какой тоской я слдилъ за ними глазами. На блесоватой вод я различалъ малйшія движенія Гаспара, онъ поддерживалъ двушку за веревку, обмотавъ ее вокругъ сильной шеи. Такимъ образомъ онъ тянулъ ее, подпирая правымъ плечомъ. Тяжесть ея тла заставляла его погружаться, но онъ все таки двигался и плылъ съ нечеловческой силой. Тогда я пересталъ бояться. Они уже прошли треть пространства, какъ вдругъ наткнулись на какую-то подводную стну. Ударъ былъ ужасенъ, оба исчезли. Потомъ онъ всплылъ одинъ, должно быть, веревка лопнула. Нырнулъ онъ два раза, наконецъ выплылъ опять съ Вероникой, взявши ее на спину. Но у него уже не было веревки, и Вероника давила его еще сильне. Все таки онъ подвигался. Я трясся все сильне по мр того, какъ они приближались къ церкви. Вдругъ я захотлъ вскрикнуть, увидавъ, какъ бревно плыло сбоку. Ротъ мой остался раскрытымъ: новый ударъ раздлилъ ихъ, и вода покрыла все.
Съ этой минуты я совсмъ отуплъ, во мн сохранился только инстинктъ животнаго. Вода приливала, я отступалъ. Въ этомъ отупніи долго слышался мн смхъ. Я не могъ растолковать себ, кто такъ смется около меня. Блая заря взошла надъ нами. Погода была славная, свжая и тихая, точно на берегу пруда, когда водяная зыбь его просыпается до восхода солнца. А смхъ все еще звучалъ. Я обернулся и вижу: Мари стоитъ вся измоченная. Это она смялась.
Какъ она была мила и кротка, несчастное созданіе въ этотъ утренній часъ! Я глядлъ на нее: она наклонилась, зачерпнула немного воды и умыла лицо. Потомъ начала крутить свои прекрасные блокурые волосы и заплетать ихъ въ косы. Ей, разумется, казалось, что она прибирается въ своей маленькой комнатк, въ воскресенье, когда раздается веселый благовстъ. Она все еще смялась дтскимъ смхомъ, глаза были свтлы, лицо радостно.
И я принялся смяться, какъ она, и меня захватило ея безуміе. Ужасъ свелъ ее съ ума. Слава Богу, что вышло такъ, видно было, какъ она восхищалась весенней утренней зарей.
Я ее не трогалъ, глядлъ, какъ она торопится, ничего не понимаетъ и нжно качаетъ головой. Она все продолжала прихорашиваться. Потомъ, когда ей показалось, что она готова, она запла одинъ изъ своихъ духовныхъ стиховъ хрустальнымъ тонкимъ голоскомъ. Но вскор остановилась, вскрикнула, точно будто бы отвтила на какой-то призывный голосъ, слышный только ей одной:
— Иду, иду!
Опять затянула она духовный стихъ, спустилась по скату крыши и вошла въ воду, покрывшую ее тихо, безъ всякаго сотрясенія. А я все продолжалъ улыбаться и глядлъ радостно на то мсто, гд она исчезла.
Потомъ я ничего уже не помню. Я остался одинъ на крыш. Вода еще поднялась, видна была только одна труба. Кажется, я схватился за нее изъ всхъ моихъ силъ, какъ животное, не желающее умирать. Потомъ ничего, ничего! Темная дыра! Хаосъ!
Зачмъ я еще остался въ живыхъ? Мн разсказывали, что жители Сентена явились около шести часовъ съ лодками и нашли меня въ обморок, я лежалъ на труб. Вода обошлась со мною жестоко: не захотла унести меня посл всхъ моихъ близкихъ, въ то время, когда я уже не могъ чувствовать моей погибели. Вотъ я, старый, и оказался самымъ упорнымъ въ нежеланіи умирать. Вс остальные исчезли: ребятишки, двушки-невсты, старыя и молодыя четы. А я живъ еще, точно сорная трава, жесткая и сухая, завязшая между голышей! Если бы у меня хватило мужества, я бы поступилъ, какъ Пьеръ, я сказалъ бы: ‘Довольно съ меня, прощайте!’ и бросился бы въ Гаронну по той же дорог, какъ и вс остальные. У меня нтъ ни единаго ребенка, домъ мой разрушенъ, поля мои опустошены. О, гд тотъ вечеръ, когда мы собирались за столомъ, посредин стола — старики, а т, кто помоложе — по старшинству? И такъ намъ было весело и такъ тепло! О, страдное время жатвы и сбора винограда, когда мы вс выходили на работу и возвращались домой, гордясь тмъ, сколько у насъ добра! О, гд красивыя дти и богатые виноградники, хорошенькія двушки и сочные хлба, радость моей старости, живая награда моего долгаго вка? Коли все это умерло, Боже ты мой! зачмъ оставляешь ты меня въ живыхъ? Нтъ уже никакаго утшенія. Я не хочу ни откуда помощи. Я роздалъ мои поля деревенскимъ людямъ, у которыхъ еще остались дти. У нихъ достанетъ бодрости: очистить землю отъ обломковъ и снова воздлать ее. Когда нтъ больше дтей, довольно и перваго попавшагося уголка — умереть въ немъ. Осталось у меня одно желаніе — послднее: я хотлъ бы отыскать тла моихъ кровныхъ и похоронить ихъ на нашемъ кладбищ подъ той плитой, куда и самъ я сойду за ними. Разсказывали тутъ, что въ Тулузу приплыло много тлъ, унесенныхъ ркой. Я ршился отправиться туда.
Что за ужасное бдствіе! Около двухъ тысячъ разрушенныхъ домовъ, семьсотъ мертвецовъ, вс мосты сорвало, цлые кварталы снесло и потопило въ грязи, везд страшныя драмы. Двадцать тысячъ нолунагихъ бдняковъ умираютъ съ голоду, въ город воздухъ зараженъ мертвыми тлами, вс дрожатъ, какъ бы не явился тифъ. Повсюду трауръ. На улицахъ только и попадаются похороны, и сборы на пострадавшихъ не могутъ смягчить бдствія. Я шелъ и ничего не видлъ посреди всхъ этихъ развалинъ. У меня были свои мертвецы, они давили меня.
Да, дйствительно, я узналъ, что много выловили труповъ, ихъ уже похоронили цлыми длинными рядами, въ одномъ углу кладбища. Неизвстныхъ догадались фотографировать. По портретамъ я узналъ Гаспара и Веронику. Обрученные потонули, обнявшись страстнымъ объятіемъ. Смерть связала ихъ брачнымъ поцлуемъ. Они такъ сильно прильнули другъ къ другу, руки ихъ такъ закоченли, а губы впились, что надо бы было искалчить ихъ, чтобы раздлить. Поэтому-то и фотографировали ихъ вмст, вмст спятъ они и подъ землей.
У меня только и осталось, что это страшное изображеніе моихъ красавцевъ, раздутыхъ водой, обезображенныхъ, на ихъ позеленлыхъ лицахъ сохранились слды геройства ихъ любви. Я смотрю на нихъ и плачу.