Смердяков русской революции, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1921

Критика и публицистика
Время на прочтение: 40 минут(ы)
Скачать в PDF

ЕВГЕНІЙ ЧИРИКОВЪ

СМЕРДЯКОВЪ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦІИ

КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО АЛ. ПАСКАЛЕВЪ
ОТДЛЪ ‘ГРАФИКА’ — АКЦ. О-ВО СОФІЯ — 1921

… Моя ненависть и презрніе къ Горькому останутся бездоказательными: нужно цлый обвинительный актъ, чтобы доказать преступность Горькаго, степень его участія въ разрушеніи и гибели Россіи…

(Изъ дневника Леонида Андреева).

1.

Послдователи такъ называемаго ‘экономическаго матеріализма’ отводятъ человческой личности весьма скромную роль въ историческомъ процесс. Насколько возвысили эту роль идеологическіе вожди нашего народничества и народовольчества (Лавровъ и Михайловскій), настолько-же принизили ее идеологическіе вожди нашего русскаго марксизма (Плехановъ). Если у народниковъ и народовольцевъ ‘критически-мыслящая личность’ уподоблялась сказочному герою ‘Бов-королевичу’, то у нашихъ ‘марксистовъ’, развнчавшихъ ‘героя’ и воздвигнувшихъ на пьедесталъ ‘толпу’, личность превратилась въ послднюю спицу въ колесниц, усскій умъ всегда былъ склоненъ къ ‘крайностямъ’ логическихъ построеній. Марксовскій ‘законъ естественно-исторической необходимости’ былъ воспринятъ нашими идеологами марксизма, какъ нкій мимическій Фатумъ, неизбжно, рано или поздно, приводящій человчество въ царство соціализма, а потому и роль личности должна исчерпываться ролью ‘акушерки при соціальныхъ родахъ’. Это марксовское сравненіе понималось и толковалось весьма поверхностно и просто: хочетъ или не хочетъ акушерка, а младенецъ родится… родится даже и безъ акушерки, какъ въ жизни сплошь и рядомъ случается. Въ свое время такое толкованіе роли личности въ историческомъ процесс подвергалось остроумному высмиванію со стороны покойнаго Михайловскаго, усматривавшаго здсь фатализмъ, напоминающій Мольеровское все длается къ лучшему въ этомъ лучшемъ изъ міровъ!’…
Возможно, что будущій историкъ, послдователь ‘экономическаго матеріализма’, взирая на русское историческое прошлое съ высоты птичьяго полета, подведетъ и подъ нашу революцію фундаментъ законовъ ‘естественно-исторической необходимости’ и будетъ доказывать, что случилось все такъ, какъ должно было случиться и не могло не случиться, и это дастъ ему основаніе игнорировать вопросъ о герояхъ и преступникахъ нашей революціи, о виновникахъ разрушенія Россіи, о ея предателяхъ и Пилатахъ. Но весьма возможно, что даже и такой историкъ подвергнетъ всестороннему пересмотру вопросъ о роли личности въ историческомъ процесс и вложитъ совершенно новое толкованіе въ Марксовскую ‘акушерку при соціальныхъ родахъ’. Вдь только слпой не увидитъ, какъ неожиданно велика оказалась роль маленькой группы олигарховъ, фанатиковъ коммунизма, не только для нашей родины, а для всего культурнаго челов чества, когда эта группа олигарховъ очутилась въ качеств акушеровъ и акушерокъ у постели роженицы, именуемой — Россія!
Пусть законъ естественно-исторической необходимости предршилъ намъ силою историческихъ предпосылокъ именно этихъ акушеровъ и акушерокъ при нашихъ соціальныхъ родахъ (Ленина, Троцкаго, Горькаго, Нахамкеса, Дзержинскаго и пр.), но тмъ видне значительность отдльныхъ персонажей революціи, героевъ ея, тмъ стало несомннне, что исходъ соціальныхъ родовъ всецло въ рукахъ этихъ акушеровъ и акушерокъ, и что не только судьба рождаемаго, но и самая жизнь роженицы ввряется въ такихъ случаяхъ опытности, честности и добросовстности именно этихъ личностей.
Но тогда можно-ли считать ихъ дянія безотвтственными? Не въ прав-ли мы, не дожидаясь суда исторіи, призвать ихъ къ суду нашему, суду современниковъ, преданныхъ, проданныхъ и распятыхъ во имя какого-то фанатическаго эксперимента? Вдь этотъ экспериментъ всми своими ужасами и кошмарами, всей кровью и всми слезами обрушивается именно прежде всего на насъ, современниковъ революціи, превращенной въ истребленіе націи и ея культуры! Такой судъ — единственная форма нашей самозащиты, и кто ршится отнять у насъ это послднее право живого существа — защиты отъ напавшихъ убійцъ, грабителей и мучителей?…
Мы должны защищаться, а потому не можемъ не обвинять. Мы — не историки, а живые люди…
И съ этой здравой точки зрнія совершенно правъ покойный писатель Леонидъ Андреевъ, требующій въ посмертномъ дневник своемъ суда надъ писателемъ-же Максимомъ Горькимъ, игравшимъ и продолжающимъ играть при нашихъ соціальныхъ родахъ роль самаго именитаго и популярнаго изъ всхъ акушеровъ нашей революціи.
Какъ писатель-же, я считаю себя обязаннымъ дать на этомъ суд и свои показанія для полноты будущаго обвинительнаго акта.
Честность и искренность писательскаго слова и дла, иными словами — ‘писательская совсть’ должна быть единственной мрою моральной отвтственности писателя, вступившаго въ жизнь активнымъ творцомъ въ революціи, сперва въ качеств обвинителя и прокурора нашихъ большевиковъ, а затмъ въ качеств ихъ защитника, апологета и активнаго работника…

2.

Великъ и прекрасенъ Храмъ совстливой и любвеобильной русской литературы. ‘Писательская совсть’ — издревле была алтаремъ его. Вс входящіе въ этотъ Храмъ снимали шапки и съ чувствомъ нкотораго благоговнія переступали порогъ этого храма. Не чуждъ этой традиціи былъ и М. Горькій, когда входилъ въ Храмъ родной литературы. Въ одномъ изъ первыхъ своихъ разсказовъ — ‘Читатель’ М. Горькій ведетъ бесду именно со своей писательской совстью. Въ уединенномъ мст сада къ сидящему на лавочк ‘писателю’ подсаживается ‘читатель’ и заводитъ съ нимъ такой душевный разговоръ:
— Кто твой богъ? Покажи мн въ душ твоей хотя что-нибудь, что помогло-бы мн признать въ теб учителя!
— Кто мой Богъ? Еслибы я зналъ это! Я открылъ въ себ не мало того, что обыкновенно называютъ хорошимъ, но чувства, объединяющаго все это, стройной и ясной мысли, обхватывающей вс явленія жизни, я не нашелъ въ себ…
Такъ отвтилъ писатель и добавилъ еще къ собственной характеристик такое откровеніе своей писательской совсти: ‘Онъ, т. е. писатель, представлялъ себя выше жизни, онъ видлъ себя твердо стоящимъ на ногахъ и нмымъ. Онъ могъ-бы крикнуть людямъ: ‘какъ живете! Не стыдно-ли?’,— и могъ бы обругать ихъ. Но если они спросятъ: ‘а какъ надо жить?’,— онъ прекрасно понимать что посл этого вопроса ему пришлось-бы слетть съ высоты кувыркомъ, туда, подъ ноги къ людямъ… И смхомъ-бы проводили его гибель’… Давно это было. Это было посл того, какъ сами литературные вожди переживаемой эпохи очутились въ тупик сомнній и безврья, посл того, какъ Михайловскій издалъ извстный вопль крушенія всхъ надеждъ: ‘Какъ жить? во что врить? Все разбито и поругано!’ (посл 1 Марта 1881 г.), случилось тогда, когда на Руси царили Чеховскіе ‘Сумерки’ и жили ‘Хмурые люди’…
М. Горькій честно и искренно сказалъ, что въ ‘учителя жизни’ онъ не годится и, ругая людей и жизнь, не можетъ отвтить страждущимъ на вопросъ, что длать и какъ жить. Самъ вышедшій изъ городского мщанства, онъ принесъ съ собой великую ненависть къ мщанской неправд жизни и, самъ испытавшій всю мелочную жестокость этой жизни, принесъ съ собою довольно пессимистическій взглядъ на человческую личность, любовь, жалость, состраданіе.. И вотъ, проглотивъ яркую и красочную поэтическую философію Нитцше, молодой писатель, представлявшій себя выше жизни и умвшій только ругать жизнь и людей, не воспріявъ отъ Нитцше ничего положительнаго, воспринялъ отъ него лишь одно: непримиримость съ окружающей жизнью, жажду поносить и разрушать. Весь первый періодъ писательскаго творчества М. Горькаго, результатомъ котораго явились его нитцшеанствующіе ‘Босяки’ — представляетъ изъ себя только ненависть и разрушеніе, только умнье писателя изъ разсказа ‘Читатель’ — ругать жизнь и людей, разрушать вс устои личной и соціальной психики не во имя какого-либо Бога, т. е. опредленнаго взлеляннаго идеала, а такъ себ, изъ жажды разрушать и ненавидть… Вынесенныя изъ мщанской среды ненависть и презрніе къ человку, подогртыя односторонне воспринятымъ нитцшеанствомъ, длаютъ изъ Горькаго яркаго, красочнаго и темпераментнаго обличителя и разрушителя. ‘Босяки’, устами которыхъ неизнно говоритъ всегда самъ писатель, произносятъ по адресу интеллигенціи и человка такія ругательства, которымъ позавидуетъ даже извощичья изобртательность:
— Я собралъ-бы остатки моей истерзанной души и вмст съ кровью сердца плюнулъ-бы въ рожи нашей интеллигенціи, чертъ ее побери! Я сказалъ бы ей: о, гниды!…
Не хватаетъ только ‘матери’, чтобы завершить эту виртуозность ругательской изобртательности…
Или вотъ, по адресу человка вообще: одинъ изъ героевъ разсказа произноситъ фразу ‘человка жалко!’, а босякъ, за которымъ прячется самъ авторъ, отвчаетъ ему:
— Да онъ кто теб, человкъ-то? Понимаешь-ли ты это? Онъ тебя за твою жалость семью муками измучитъ. Кишки вс твои на руку себ навертитъ, да по вершку въ часъ вс жилы изъ тебя вытянетъ. Ахъ, ты… жалость! А ты моли Бога, чтобы онъ безъ всякой жалости, просто прикокнулъ тебя и шабашъ!…
Что такое вообще ‘Босяки’ Горькаго? Въ нихъ неизмнно сидитъ тотъ самый писатель, который чувствуетъ себя стоящимъ выше жизни и людей, и уметъ ругаться и плевать на все окружающее, на вс духовныя и культурныя цнности жизни, но никогда не иметъ ‘объединяющей мысли’, но имя которой онъ поноситъ, плюетъ и разрушаетъ…
Откуда-же явилась для русскаго читателя и критики притягательная сила Горьковскихъ босяковъ, этихъ безъидейныхъ хулителей и разрушителей всхъ цнностей культуры и цивилизаціи?… Откуда родилось это непреодолимое обаяніе Горьковскихъ героевъ-разрушителей, этихъ духовныхъ босяковъ прежде всего, а съ нимъ и обаяніе и популярность самого Горькаго, какъ писателя?
Читатель и критика слишкомъ злободневно восприняли яркую и талантливую босяцкую ненависть къ существующему, вложили въ нёе свое собственное содержаніе: ненависть къ царившей реакціи и къ существующему строю государственной жизни, борьбу съ ‘Сумерками’ жизни и воцарившейся пошлятиной и мщанствомъ. Жизнь была похожа на загнившее болото ‘Хмурые люди’ только ныли. Поэтъ плакалъ о томъ, что
Даже полюбить мы крпко не умемъ,
Даже ненавидимъ мы исподтишка!…
И вдругъ на фон ‘Дядей Ваней’, ‘Іонычей’, ‘Чебутыкиныхъ’ и ‘Трехъ сестеръ’ — такой яркій, красочный и талантливый обличитель и ругатель жизни!… И откуда пришелъ? Изъ низовъ народной жизни! Самородокъ! Вундеркиндъ!…
Самобытность, непосредственность, отсутствіе всякой партійности и интеллигентщины, яркость и красочность неиспорченнаго народнаго языка, съ его великолпными неожиданностями, отсутствіе привычнаго интеллигентскаго нытья — все это подйствовало, какъ молнія на горизонт посл продолжительной изнурительной жары и бездождія. Хотлось грозы и бури и мало думалось о положительной цнности новаго пророка, о его Бог… Всякій вкладывалъ въ босяцкіе громы своего собственнаго Бога, непремнно враждебнаго къ царившему застою и мерзости запустнія. И таковъ былъ этотъ психологическій гипнозъ что даже такія имена какъ Толстой и Чеховъ, стали тускнть предъ именемъ и обаяніемъ Максима Горькаго….
Отмченная особенность русскаго обывателя:или въ морду или ручку пожалуйте!’ сказалась и на русскомъ читател, и на безчисленныхъ газетныхъ критикахъ: М. Горькаго произвели въ званіе не только ‘великаго художника’, но и ‘великаго революціонера’, чему талантливый и тщеславный ‘духовный босякъ’ охотно доврилъ. Исключительная біографія М. Горькаго — его вознесеніе изъ низовъ народныхъ — ‘совпавшее съ нарожденіемъ и развитіемъ нашего соціалъ-демократизма’, отцомъ котораго былъ покойный Плехановъ, сдлали изъ М. Горькаго любимца рабочихъ, которые называли писателя ‘своимъ’ и въ происхожденіи его изъ низовъ усматривали поводъ видть въ немъ своего ‘учителя’ и гордиться имъ и его славой и успхами на литературномъ поприщ… Тмъ не мене въ первый періодъ своего творчества, включавшій въ себя первые три тома произведеній, М. Горькій былъ еще чуждъ всякой партійности и сохранялъ полную свободу и непосредственность своей художественной интуиціи. И именно къ этому періоду относится все наиболе талантливое и яркое, что далъ до сего времени писатель Въ этомъ період, кром ненависти къ устоямъ буржуазной жизни и разрушительныхъ тенденцій для всхъ культурныхъ и государственныхъ цнностей, никакого положительнаго Бога у писателя не обнаруживается. Яркій непосредственный талантъ, сочный красочный языкъ, сверкающій жемчужинами народной рчи, и молодое задорное буйство души, отравленной соціальной обидою и жаждущей мести и разрушенія. Помсь ‘Алешки’ съ ‘Пепломъ’, двухъ героевъ автора изъ пьесы ‘На дн’.
И этого было вполн достаточно для того, чтобы вс сознательно и безсознательно недовольно своимъ политическимъ и экономическимъ бытомъ люди, а въ томъ числ даже просто вс скучавшіе и жаждущіе какихъ-либо перемнъ обыватели, ухватились за М. Горькаго и его нитцшеанствующихъ босяковъ, какъ за новое откровеніе въ пустын, и стали славословить имя новаго писателя.
Уже въ самомъ обличеніи и разрушеніи Горькаго была революціонность. И потому М. Горькій оказался желаннымъ для всхъ нашихъ революціонныхъ партій, въ программахъ которыхъ на первой очереди стояла задача разрушенія, а не созиданія…
Такъ ‘Босяки’ сдлали М. Горькаго популярнйшимъ писателемъ, любимцемъ и баловнемъ публики, предметомъ гордости рабочихъ и предметомъ соисканій со стороны революціонныхъ партій. Въ это время Горькій напоминалъ Пенелопу, окруженную женихами, соперниками. Каждый женихъ имлъ свою программу — Бога, и каждый желалъ окрестить писателя въ свою вру. Отыскивать ‘Бога’ путемъ мучительныхъ и долгихъ исканій, какъ это было, напримръ, съ Достоевскимъ или Толстымъ, Горькому не было надобности. Ему только оставалось выбирать, подобно Владиміру Кіевскому. Дло было въ начал 900-хъ годовъ въ разгаръ войны между идеологами народничества и марксизма. Горькій, какъ писатель безъ Бога, плохо разбирается въ интеллигентскихъ ‘врахъ’. Онъ одинаково благосклонно на первыхъ порахъ относится ко всмъ женихамъ: разсказы его появляются одновременно въ народническихъ и марксистскихъ журналахъ: столько ‘единыхъ обобщающихъ мыслей, стройныхъ и ясныхъ, охватывающихъ вс явленія жизни’! По натур и темпераменту Горькому больше нравятся народовольцы и соціалисты-революціонеры. Вдь ‘Безумству храбрыхъ поетъ онъ псни’! Но онъ изъ низовъ, онъ гордость рабочихъ и по роду и племени долженъ быть съ идеологами рабочаго класса. И затмъ — ‘народники’ побждены и спасаются на обломкахъ своихъ разбитыхъ кораблей, между тмъ какъ ‘марксизмъ’ — послднее слово интеллигентской мудрости — побдно шествуетъ, завоевывая послднія позиціи побжденныхъ. А партійныя свахи изо всхъ силъ стараются соблазнить Пенелопу, каждая въ интересахъ своего кліента. Марксистская сваха нашептываетъ о сил и могуществ своего жениха. Это немедленно отражается на герояхъ писателя: вотъ вамъ опять ‘босякъ’, но теперь онъ уже не нитцшеанецъ, а марксистъ, вщающій намъ аксіомы изъ марксистскаго катехизиса.
— Существуютъ законы и силы… Какъ можно имъ противиться, ежели у насъ вс орудія въ ум, а умъ тоже подлежитъ законамъ и силамъ? Очень просто: значитъ, — живи и не кобенься, а то сейчасъ же разрушитъ въ прахъ сила!
Это уже не эмоціональное славословіе ‘безумству храбрыхъ’, а глубокомысленное умствованіе начитавшагося марксистскихъ брошюрокъ Смердякова и:: гему о ‘закон естественно-исторической необходимости’ и основной марксистской истин, что ‘бытіе опредляетъ сознаніе, а не сознаніе — бытіе’, такъ напоминающей задачу для философовъ младшаго возраста: ‘что сперва появилось на свтъ — курица или куриное яйцо?’…

3.

Большіе русскіе писатели, художники и критики, какъ, напримръ, Блинскій, Михайлсьскій, Достоевскій, Толстой, Гоголь, искали своего Бога долгимъ, мучительнымъ путемъ, много работали и думали, терзались муками сомнній, падали и снова поднимались и, наконецъ, обртали Бога своей писательской совсти. М. Горькій не изъ этой породы. ‘ него все происходитъ ‘очень просто’: онъ выбралъ себ ‘бога’ безъ всякаго участія писательской совсти, а лишь по тмъ соображеніямъ и расчетамъ, что читатель продолжаетъ вопрошать:
— Скажи мн, кто твой Богъ? Покажи мн въ душ твоей хотя что-нибудь, что помогло-бы мн признать въ теб учителя!
Русскій читатель привыкъ смотрть на писателя, какъ на учителя, а какой-же учитель безъ Бога? Переживаемый моментъ былъ особенно ревнивъ въ этомъ отношеніи, ибо шла острая перегруппировка всей интеллигенціи въ ковычкахъ на два враждебныхъ лагеря: марксистовъ и народниковъ. Взвсивъ обстоятельства момента на всахъ природной сообразительности, Горькій выбралъ самаго популярнаго и тяжелаго по всу ‘бога’ съ ‘силами и законами естественно-исторической необходимости’, которымъ подлежитъ и самый умъ человческій!… Босякъ, двуединый ‘Алешка’ и ‘Васька Пепелъ’, переодвается: нитцшеанскую хламиду сбрасываетъ и облекается въ ризы марксистскія. Теперь онъ одтъ по послдней мод: соціалъ-демократъ!
Я зналъ М. Горькаго еще зеленымъ безусымъ юнцомъ. Помню его въ ту пору, когда онъ только что вылзъ изъ булочниковъ и продавцевъ кваса и попалъ подъ покровительство провинціальныхъ интеллигентскихъ кружковъ (въ Казани, потомъ въ Н.-Новгород). Эти именно интеллигентскіе кружки и открыли въ немъ ‘вундеркинда’. Именно эти кружки и вытянули его, что называется, за уши на свтъ Божій. Даровитый, смтливый, жадный до чтенія и пожравшій множество всякаго литературно-беллетристическаго хлама, говорившій яркимъ и образнымъ народнымъ языкомъ юнецъ изъ низовъ, Алеша Пшковъ только благодаря интеллигенціи былъ сохраненъ это ‘Дна’ и поставленъ въ такія условія жизни, при которыхъ могло не только сохраниться, но и развиваться его природное дарованіе, его писательская ‘Искра Божія’. Къ несчастію, вмст съ природнымъ художественнымъ талантомъ, въ Алеш Пшков сохранилось и природное хамство ‘мщанина во дворянств’, не иначе, какъ хамствомъ, нельзя назвать той черной неблагодарности, которая запечатлна въ разсказ начинающаго писателя Горькаго въ приведенной, уже выше ругательств:
— Я собралъ бы остатки моей истерзанно,, души и вмст съ кровью сердца плюнулъ-бы въ рожи нашей интеллигенціи, чертъ ее побери! Я сказалъ-бы ей: о, гниды!
Не плюй въ колодезь: пригодится воды напиться!— говоритъ мудрая русская пословица.
Бывшій цеховой мщанинъ г. Нижняго-Новгорода Алексй Пшковъ, превратившійся въ писателя Максима Горькаго и приписавшійся къ ‘цеху соціалъ демократовъ’, очутился неожиданно въ стан той самой интеллигенціи, въ ‘рожу’ которой онъ такъ страстно желалъ плюнуть и которую называлъ ‘гнидами’. И кружковая’ и литературная интеллигенція носилась тогда съ Максимомъ Горькимъ, какъ съ писанной торбой. Немудрено, что у молодого писателя съ этихъ похвалъ закружилась голова и что онъ почувствовалъ себя великимъ и возгордился. Приведу въ подтвержденіе этого головокруженія слдующую очень характерную исторію съ Горькимъ.
Редакція марксистскаго журнала ‘Жизнь’, придворнымъ писателемъ котораго сдлался Горькій, для смягченія обостренныхъ отношеній полемизирующихъ между собою писателей и журналистовъ враждующихъ лагерей — народниковъ и марксистовъ, затяла ‘писательскіе ужины’. На одномъ изъ такихъ ужиновъ появился и случайно пріхавшій изъ провинціи М. Горькій. Вотъ отличный случай для сближенія! Вдь Горькій — общепризнанный талантъ и любимецъ! На ужин присутствовало много писателей съ крупными именами въ журналистик и беллетристик. Редакторъ журнала, В. Поссе, предложилъ тостъ за пріхавшаго изъ провинціи гостя т. е. за Максима Горькаго, который какъ разъ гремлъ тогда своей новой повстью ‘Фома Гордевъ’. H. К. Михайловскій сказалъ Горькому привтственное слово, въ которомъ выразилъ свое благосклонное мнніе о яркомъ и большомъ талант присутствующаго писателя. Слово Михайловскаго было покрыто дружными рукоплесканіями:его литературнаго общества. Что-же отвтилъ на это М. Горькій? Всталъ, хмуро поблагодарилъ и объяснилъ такое возвеличеніе его только тмъ обстоятельствомъ, что ‘на безрыбьи и ракъ рыба, на безлюдьи и Фома — дворянинъ!’ Такая оговорка при полученіи званія ‘большого писателя’ отъ критиковъ и писателей въ лиц Михайловскаго привела въ большое смущеніе все общество: вдь тогда въ нашей художественной литератур подвизались такіе художники слова, какъ Левъ Толстой, Короленко, Чеховъ, Маминъ-Сибирякъ, Якубовичъ, Баранцевичъ, Вересаевъ и другіе, нкоторые изъ нихъ, какъ, напримръ, Короленко, Мельшинъ, Баранцевичъ тутъ-же присутствовали! Велико должно было быть самомнніе, чтобы назвать художественную литературу того времени ‘безрыбьемъ’ и ‘безлюдьемъ’, заставляющимъ никого, кром Горькаго, не замтить! Пусть въ данномъ случа виновато смущеніе и наивность Горькаго, однако и наивность, и смущеніе у людей находятъ всегда индивидуальное выраженіе, отражая сокровенныя движенія души и мысли…
Та же самомнительная влюбленность въ самого себя, тоже горделивое сознаніе себя ‘стоящимъ выше людей и жизни’ съ такой наивной грубостью и прирожденнымъ хамствомъ некультурнаго ума проявились въ Горькомъ въ общеизвстномъ случа въ ‘Художественномъ театр’, когда Горькій сказалъ столпившейся въ корридор публик, состоящей изъ его почитателей и поклонницъ его таланта.
— Что вы смотрите на меня? Я не балерина, и не утопленникъ? Вотъ напишу пьесу, тогда смотрите и хлопайте… руками! (т. е. не глазами).
По истин отъ похвалъ вскружилась голова отъ лести — въ зобу дыханье сперло… Самовлюбленность и тщеславіе ‘великаго Максима’ возрастали съ неимоврной быстротою, какъ и популярность. Окруженный всякими прихвостнями и льстецами, онъ очень ревниво относился къ успхамъ и слав другихъ писателей. Жилъ-былъ писатель Скиталецъ. Горькій его выдвинулъ въ своемъ Знаніи, но онъ-же его и сълъ. Когда критики стали непомрно хвалить Скитальца и открывать въ его произведеніяхъ не только много общаго съ талантомъ Горькаго, но еще и такія достоинства, которыхъ нтъ у Горькаго, послдній круто измнилъ свое покровительство на критическое недоброжелательство и, систематически бракуя разсказы Скитальца, выбросилъ его изъ своего ‘Знанія’.
Когда Горькій читалъ свои новыя произведенія въ кружкахъ писателей, гд, обыкновенно, они критиковали другъ друга, Горькій не считалъ нужнымъ выслушивать ничьихъ мнній. Прочитавъ рукопись, онъ демонстративно уходилъ въ сторону, давая всмъ ясно понять, что ему не пристало слушать совты и замчанія сотоварищей. Когда кто-нибудь все-таки длалъ попытку заговорить о прочитанномъ, съ посягательствомъ на возраженія, Горькій переводилъ разговоръ на другую тему и всмъ своимъ существомъ давалъ понять, что напередъ все знаетъ, все предвидлъ, все обдумалъ и не желаетъ выслушивать никакихъ возраженій…
Тщеславіе, славолюбіе и самомнніе, однако, никогда не гарантируютъ писателю творческой свободы и самостоятельности. Требуются еще культура души и ума, требуются солидныя познанія, воспринятыя не зря и какъ попало, безъ разбора, а въ извстной систематической послдовательности, вырабатывающей способность создавать опредленное міропониманіе и міровоззрніе, другими словами дающей возможность выработать ту именно объединяющую вс явленія жизни идею’, на отсутствіе которой жаловался юный Горькій въ своемъ разсказ ‘Читатель’.
Записавшись въ ‘цехъ соціалъ-демократовъ’, пріобрлъ-ли такую обобщающую идею М. Горькій? Нтъ. Такимъ путемъ эта идея не пріобртается. Онъ получилъ ее въ вид безплатнаго приложенія въ готовомъ чужомъ вид вмст съ званіемъ марксиста.
Вотъ почему онъ всегда хромалъ и продолжаетъ хромать по части ‘обобщающихъ идей’, и вотъ почему онъ неизбжно долженъ былъ попасть въ выучку партійныхъ лидеровъ, очутиться подъ партійной опекою и до сей поры ходить на партійныхъ возжахъ и съ партійными шорами на глазахъ. Тщеславіе, самомнніе и самовлюбленность только помогли, а не помшали этому длу, ибо при помощи особаго орудія, именуемаго лестью, названныя выше качества только способствуютъ хитрымъ и умнымъ людямъ сдлать изъ такого человка свое орудіе, свою ‘чертову куклу’, что именно и случилось нын съ писателемъ М. Горькимъ, заблудившимся въ своихъ ‘умствованіяхъ’ и явившимъ намъ жалкій типъ ‘лакея мыслей благородныхъ’.

4.

Не удивительно-ли: до настоящаго времени вс говорящіе и пишущіе о Горькомъ не могутъ установить, кто такой Горькій: большевикъ, меньшевикъ, коммунистъ или не коммунистъ? Нчто скользкое. Никакъ не ухватишь. Въ род вынутаго изъ воды налима…
Ляцкій, пишущій о Горькомъ въ американскомъ сборник ‘Родная земля’, на основаніи личнаго знакомства съ писателемъ, говоритъ: ‘Какой же онъ ‘большевикъ?’ Мережковскій и Гиппіусъ не возбуждаютъ даже сомннія въ ‘большевизм’ Горькаго. Напротивъ, побывавшій у Горькаго въ гостяхъ англійскій писатель Уэлльсъ утверждаетъ, что ‘Горькій такой-же большевикъ, какъ я!’, т. е. не большевикъ. А вотъ сами большевики называютъ его ‘виднйшимъ представителемъ совтской власти’: такъ именно названъ онъ въ предисловіи большевистской брошюры, въ которой собраны статьи и рчи ‘виднйшихъ представителей Совтской власти: М. Горькаго, Ленина, Зиновьева, Радека и Керженцева’. Когда М. Горькій формально всталъ въ ряды большевистскихъ коммисаровъ по вдомству просвщенія, вс большевистскія ‘Правды’ подняли на своихъ страницахъ радостный трезвонъ и писали: ‘Мы одержали самую крупную изъ нашихъ побдъ: мы завоевали Максима Горькаго!’. Наконецъ, самъ Горькій, выступая съ рчью къ интеллигенціи рядомъ съ Ленинымъ, Зиновьевымъ и прочими большевистскими звздами первой величины, произноситъ, между прочимъ, и такія слова:
— Мы работаемъ не покладая рукъ, не жаля никого и ничего!
Казалось-бы, посл этого, совершенно страннымъ спорить о томъ, кто такой М. Горькій. Если могло быть сомнніе раньше, когда Горькій стоялъ въ оппозиціи къ захватившимъ власть большевикамъ, то теперь-то ужъ никакому сомннію не можетъ быть мста. И вотъ все-таки Уэлльсъ изъ бесдъ съ Горькимъ вынесъ такое убжденіе, что М. Горькій не большевикъ!…
Если вы спросите о моемъ мнніи по сему вопросу, я скажу, что это просто ‘запутавшійся въ умствованіяхъ Смердяковъ, находящійся въ услуженіи у большевиковъ, одна изъ гнуснйшихъ и вреднйшихъ фигуръ русской революціи.
По паспорту онъ давно ‘большевикъ’, съ той самой поры, когда единая нкогда партія нашихъ. соціалъ-демократовъ разбилась на дв фракціи: меньшевиковъ, возглавленныхъ покойнымъ Плехановымъ, и большевиковъ, возглавленныхъ Ленинымъ. Большевистскій Марксъ, Марксъ ‘коммунистическаго манифеста’, агитаторъ всемірнаго революціоннаго бунта и мести, оказался для Горькаго боле привлекательнымъ и доступнымъ пониманію, чмъ Марксъ, человкъ холодной объективной науки, творецъ эволюціоннаго ‘научнаго соціализма’, требующаго для своего воспріятія значительной научной подготовки и дисциплины ума и чувства… Натура ‘Алешки’ и ‘Васьки Пепла’, всегда жившая въ душ Горькаго, не могла не предпочесть Ленина Плеханову. Горькій пошелъ за группой Ленина. И въ данномъ случа играла главную роль, конечно, не столько внутренняя убжденность писателя, сколько эмоціональность натуры и опять таки тщеславіе: если въ литератур Горькій всегда желалъ быть на первомъ план, то въ политик хотлъ быть самымъ радикальнымъ, самымъ крайнимъ, самымъ что-ни на есть, ‘передовымъ’. Такъ что первое ‘завоеваніе’ Горькаго произошло еще до нашей первой революціи. Съ тхъ поръ онъ и попадаетъ подъ надзоръ и опеку большевиковъ, которые изо всхъ силъ стараются утилизировать Горькаго въ цляхъ своей фракціи. Горькій — любимецъ всей демократической публики и гордость ‘сознательныхъ товарищей’, длается рекламной вывской для фракціи. На этой вывск крупными буквами написано: ‘Смотрите: М Горькій — съ нами, а не съ меньшевиками!’ Какая приманка для рабочихъ и молодежи! Тщетно стараются другія фракціи и революціонныя партіи ‘отбить’ Горькаго съ его Музой! Большевистское цломудріе писателя зорко охраняется большевистской стражею, всякій грхъ, вольный и невольный, со стороны завоеваннаго писателя наставниками и воспитателями замчается и исправляется. И длается это съ такой педагогической виртуозностью, которой не мшало-бы поучиться вообще всмъ нашимъ педагогамъ. Горькій начинаетъ и говорить и писать, какъ разсказываютъ ‘своими словами’ и какъ пишутъ ‘переложенія’ способные школьники. Въ духовномъ смысл М. Горькій отдается въ ‘Закрытое учебное заведеніе Ильича’ на ‘полный пансіонъ’, съ казенными идеями и учебниками, гд и кончаетъ ускоренный, такъ называемый ‘ударный’ курсъ ‘maxima cum laude’. Отнын онъ не только пролетарскій беллетристъ, но и пролетарскій профессоръ. Изъ научныхъ трудовъ его отм тимъ извстныя ‘изслдованія Европы и Америки’, въ которыхъ авторъ наплевалъ на вс страны, особенно-же досталось Франціи: изслдованіе этой буржуазной страны большевистскій профессоръ закончилъ такой красочной патетической фразою:
— Плюю теб въ лицо, прекрасная Франція!
Нью-Іоркъ былъ обруганъ городомъ ‘Желтаго Дьявола’, оплеванъ и проклятъ. Затмъ нельзя не отмтить изслдованій профессора въ области русской литературы, здсь имъ сдлано изумительное открытіе: классики русской литературы вс оказались ‘мщанами’ и буржуями, вышедшими изъ классовой семьи помщиковъ! Развнчаны и тоже до нкоторой степени оплеваны…
Самымъ-же капитальнымъ трудомъ большевистскаго профессора явилось психо-философско-этнографическое изслдованіе Русскаго Народа, въ которомъ сдлано много цнныхъ научныхъ открытій: во 1-хъ, у русскаго народа оказалась не одна душа, какъ у всхъ прочихъ народовъ и людей, а дв души, во 2-хъ об эти души оказались извергами, лнтяями, пьяницами, изуврами, стоящими поперекъ дороги общечеловческому прогрессу, культур и соціализму. Въ этомъ труд Горькій показалъ, до какой смлости и ловкости большевистская школа развила его природный талантъ посылать плевки. Въ этомъ труд авторъ плюнулъ въ самую душу своего народа и показалъ образецъ услужливости ‘благороднымъ мыслямъ’. Объ этомъ труд Горькаго намъ, впрочемъ, придется говорить впереди подробне.
Въ періодъ интеллигентскаго ‘богоискательства’ профессоромъ былъ выпущенъ сборникъ ‘Индивидуализмъ и Коллективизмъ’ и въ этомъ сборник появились статьи Горькаго и Луначарскаго, изумительно похожія другъ на друга. Оба — ницшеанцы, оба крайніе индивидуалисты, они превращаются въ своихъ произведеніяхъ въ коллективистовъ и коллективъ объявляютъ ‘богомъ’… Такъ повелваетъ Марксъ и пророки его!
О, теперь, если ‘читатель’ снова, какъ давно когда-то, вздумаетъ спросить ‘писателя’, кто его Богъ и потребуетъ опять показать ему ‘хотя что-нибудь, что помогло-бы признать въ писател учителя жизни’, Горькій не полетитъ кувыркомъ и суметъ отвтить:
— Мой Богъ — Великій Коллективъ и классовая Точка!— скажетъ онъ глубокомысленно, а читатель встанетъ, благоговйно поклонится и, удовлетворенный и успокоенный, отойдетъ съ миромъ. Не повритъ, такъ и большевистскій ‘паспортъ’ можно показать, гд вс примты обозначены: ростъ — необыкновенный, ротъ — необыкновенный, носъ тоже необыкновенный и т. д., все необыкновенное. Даже и заслуги обозначены: въ 1905 году, но исполненіе приказа товарища Ленина, объявившаго первый опытъ ‘перманентной революціи’, помогалъ вооруженному возстанію въ Москв, но вслдствіе полной неудачи этого опыта вынужденъ былъ скрыться за границу и поселиться на остров Капри…
И посл всего этого люди все еще продолжаютъ сомнваться и спорить о томъ, большевикъ или не большевикъ Горькій! Очевидно, въ словахъ и длахъ Горькаго есть нчто, сбивающее съ толку, дающее основанія видть въ немъ то большевика, то меньшевика, то ни то ни се, а чертъ знаетъ, что такое… Одно лишь несомннно теперь для всхъ: подлая и унизительная роль его въ процесс нашей революціи и самое ближайшее его участіе въ разрушеніи и временной гибели Россіи…

5.

Къ концу девяностыхъ годовъ прошлаго столтія длительная политическая реакція двухъ царствованій достигла своего апогея. Пышный махровый цвтъ ея сталъ опадать, и въ русской общественности сталъ намчаться рзкій переломъ. Чеховскіе ‘сумерки’ начали разсиваться, чеховскіе хмурые люди среди нашей интеллигенціи начали уступать мсто новому поколнію людей воли и дйственности. ‘Звзда’ Горькаго и появляется на горизонт именно въ это время, какъ нкое знаменіе на соціально-политическихъ небесахъ. Условія историческаго момента, буйно-разрушительный духъ босяковъ и несомннное яркое дарованіе Горькаго быстро возносятъ его на вершину славы и популярности. Горькій становится знаменемъ революціонности, тмъ ‘Буревстникомъ’, о которомъ онъ проплъ въ одной изъ первыхъ книжекъ новаго книгоиздательства ‘Знаніе’, вся судьба котораго тсно связана съ именемъ писателя. Хотя и въ краткихъ чертахъ намъ придется остановиться на исторіи этого книгоиздательства, связаннаго съ именемъ Горькаго, ибо эта исторія даетъ намъ и! которыя возможности къ познанію человка, а вдь человка никакъ не отдлишь отъ писателя и революціонера, въ качеств которыхъ мы расцниваемъ сейчасъ личность М. Горькаго.
Книгоиздательство ‘Знаніе’ родилось по иниціатив кружка революціонно-настроенныхъ интеллигентовъ во глав съ В. А. Поссе. Товарищество на паяхъ вначал состояло человкъ изъ восьми. Душою всего дла былъ энергичный, жизнерадостный и темпераментный Поссе, сумвшій сгруппировать около издательства почти всхъ писателей съ крупными именами. М. Горькаго Поссе втянулъ въ дло въ качеств безкапитальнаго пайщика, погашающаго стоимость паевъ путемъ отчисленій съ будущаго гонорара и доходовъ отъ изданія его книгъ. Очень цннымъ дловымъ человкомъ въ издательств былъ кандидатъ естественныхъ наукъ К. П. Пятницкій, промнявшій роль ученаго и профессора на редактора научнаго отдла ‘Знанія’. Концентрація крупныхъ литературныхъ и научныхъ силъ дала блестящіе результаты: первыя книжки, сборники ‘Знанія’ выдерживали изданіе въ количеств 60,000 экземпляровъ! Прямо золотой пріискъ для пайщиковъ! Для писателей, кром Горькаго, только — слава, для Горькаго и слава и участіе въ прибыляхъ. Правда, и всмъ сотрудникамъ-писателямъ книгоиздательство платило сравнительно высокій гонораръ — 300—400 рублей съ листа, т. е. удвоенный по сравненію съ обычнымъ въ то время журнальнымъ гонораромъ, но сія выгода была весьма проблематична, даже боле — убыточна. ‘Убыточная выгода’! Нкоторый оптическій обманъ. Судите сами. Изданіе 60,000 экземпляровъ сборника, за вычетомъ 20% уступки книжнымъ магазинамъ, при номинальной стоимости книжки въ рубль, давало въ кассу 48,000 руб. Изъ нихъ вычитаемъ стоимость всего изданія (25 к. книжка) и писательскій гонораръ въ общей сумм до 6000 руб., а всего 21,000 руб. Чистая прибыль на затраченный капиталъ въ 21,000 руб. съ оборотомъ втеченіе года, а то и мене, 27,000 руб. Если отнять отсюда 6,000 руб. въ возмщеніе расходовъ по реклам, пересылк и содержанію конторы, то получимъ 100% прибыли! Теперь посмотримъ на доходы писателя. Это всего видне, напримръ, на сборник, въ которомъ былъ напечатанъ ‘Поединокъ’ А. И. Куприна. Въ этомъ сборник къ произведенію Куприна добавлено только нсколько стихотвореній другихъ авторовъ. Можно сказать, что это просто томъ сочиненій Куприна. При изданіи писателемъ своей книги, обычный гонораръ 25% съ рублевой книжки. Если-бы Купринъ продалъ свой ‘Поединокъ’ какому-нибудь издателю и книга выдержала-бы изданіе въ количеств 60,000 экземпляровъ, то онъ получилъ-бы съ издатели 15.000 руб. Въ сборник ‘Знанія’ онъ получилъ 6.000 рублей! Девять тысячъ пошло въ карманы пайщиковъ, въ томъ числ и сотоварища по перу М. Горькаго…
Такова приблизительно была ‘выгода’ и всхъ другихъ писателей, въ совокупности именъ которыхъ крылся головокружительный успхъ книгоиздательства. Понималъ-ли М. Горькій, что онъ, защитникъ пролетарскаго труда и обличитель хищной и жадной буржуазіи, въ данномъ случа по отношенію къ ‘братьямъ-писателямъ’, какъ пайщикъ предпріятія, былъ ничмъ инымъ, какъ тмъ-же буржуемъ-предпринимателемъ, совавшимъ въ свой карманъ ‘прибавочную стоимость’ труда своихъ собратьевъ по искусству? Конечно, понималъ, хотя и разыгрывалъ всегда роль писательскаго защитника и благодтеля…
А что онъ все это понималъ и предпринимательскій аппетитъ быстро восчувствовалъ, такъ это явствуетъ изъ того обстоятельства, что очень скоро изъ всхъ пайщиковъ остаются только двое: М. Горькій и К. Пятницкій, остальные, не исключая и самого иниціатора и души предпріятія В. Поссе, оттерты ими отъ прибыльнаго дла. В. А. Поссе разсказывалъ въ свое время, какъ неблагодарно, по хамски, поступилъ съ нимъ въ данномъ случа именно самъ Горькій. Книгоиздательство, хотя и именовалось ‘товариществомъ’, но сдлалось собственностью двухъ друзей — Горькаго и Пятницкаго, но въ конц концовъ и у нихъ дло кончилось ‘третейскимъ судомъ’, на которомъ опять таки потерпвшимъ оказался не Горькій, а Пятницкій, который тоже съ глубокимъ разочарованіемъ отошелъ отъ своего бывшаго друга, и до послдняго времени говоритъ о немъ съ ненавистью и презрніемъ. Печальный конецъ книгоиздательства связанъ съ ‘большевизмомъ’ М. Горькаго. Пока этотъ ‘большевизмъ’ былъ семейнымъ дломъ соціалъ-демократической партіи, въ литературно-революціонной крпости ‘Знаніе’ сотрудничали вс именитые писатели, стоявшіе въ психической оппозиціи къ царившей реакціи. Но вотъ наступаетъ революція 1905 года, М. Горькій, посл неудачнаго опыта ‘перманентной революціи’, бжитъ за границу, гд уже окончательно замыкается въ партійно-большевистскій кругъ. Права главнаго ‘хозяина’ и редактора остаются, однако, за Горькимъ и кружокъ писателей начинаетъ чувствовать себя подъ нкоторой идейною опекою партійной кружковщины, которую и пытается съ себя скинуть выборомъ въ редактора Л. Н. Андреева. Сперва Горькій на это соглашается, но, видимо, подъ воздйствіемъ своихъ опекуновъ, передумываетъ. Тогда кружокъ писателей во глав съ Андреевымъ, покидаетъ ‘Знаніе’ и оно поступаетъ въ полное распоряженіе большевиковъ, что, однако, и ведетъ все дло къ быстрой гибели… Выходъ всхъ крупныхъ писательскихъ силъ изъ ‘Знанія’ наноситъ книгоиздательству и его сборникамъ такой ударъ, что имя одного Горькаго уже не привлекаетъ больше общаго читательскаго вниманія, тмъ боле что и самое это имя уже утрачиваетъ въ Россіи свое прежнее обаяніе: новыя произведенія писателя, окрашенныя плохо замаскированной партійной тенденціей, не производятъ прежняго впечатлнія и не длаютъ, какъ раньше, литературныхъ ‘событій’. Только въ рабочей сред Горькій остается любимымъ писателемъ и пріобртаетъ еще большее вниманіе и популярность, какъ революціонеръ, вынужденный покинуть родину и скрываться за границей. Въ глазахъ ‘сознательныхъ товарищей’ М. Горькій получаетъ ореолъ революціоннаго борца и мученика за идеи соціализма и рабочій классъ.
Въ то время, какъ дома имя Горькаго утрачиваетъ свой прежній интересъ и обаяніе широкихъ культурныхъ читательскихъ массъ и начинаетъ быстро развнчиваться критикой, которая спшитъ уже заживо похоронить нкогда ею-же возвеличеннаго до небесъ писателя, за границей Горькій длается героемъ дня. Раньше онъ былъ тамъ извстенъ, какъ художникъ — вундеркиндъ изъ народа, извстенъ какъ нкое ‘чудо природы’ съ біографіей, разукрашенной, по заграничному обыкновенію, разными ‘развсистыми клюквами’… Теперь къ этому прибавилась еще одна ‘клюква’, пущенная въ оборотъ услужливыми партійными друзьями: Горькій — одинъ изъ главныхъ вождей русской революціи 1905 года! Горькаго интервьюируютъ, а такъ какъ онъ говоритъ только по русски, то за него отвчаютъ партійные дипломаты, тонко учитывающіе, какъ, что и кому отвтить. Въ глазахъ заграничныхъ соціалистовъ Горькій становится кругъ ной соціалистической фигурою, пролетарскимъ вождемъ, единственнымъ въ своемъ род человкомъ изъ варварской страны, по улицамъ которой гуляютъ блые медвди. Имя Горькаго и его мнніе и слово начинаютъ звучать заграницею ‘гордо’…
Поселившись въ роскошной вилл на остров Капри, Горькій уподобляется пчелиной матк, около которой гудитъ большевистскій рой. Окруженный лестью и преклоненіемъ, писатель не замчаетъ, что онъ — только матка въ уль и партійный козырной тузъ большевизма. Онъ чувствуетъ себя окончательно ‘учителемъ’, начинаетъ писать ученыя статьи и открываетъ ‘Школу агитаторовъ’ для производства новой революціи въ Россіи…

6.

Нын все тайное становится явнымъ. Русская революціонная эмиграція давно уже служила, допустимъ — слпымъ, орудіемъ политики расчлененія Россіи со стороны Австріи и Германіи. Трущіеся около нашей эмиграціи политическіе авантюристы и шпіоны, разные Ганецкіе, Парвусы и Радеки, не безъ успха работали въ этомъ направленіи. Еще покойный Бисмаркъ мечталъ нкогда о томъ, какъ хорошо было-бы для отрезвленія нмцевъ отъ чаръ соціализма устроить наглядный опытъ соціалистическаго рая, при чемъ указывалъ именно на Россію, какъ на самое подходящее для этого мсто… Германская печать, обсуждая вопросы возможной въ будущемъ войны, не скрывая учитывала, какъ нкую неизбжность, которая поможетъ побд — революцію въ Россіи. Нын съ несомннностью установлено уже, что Ленинъ съ его единомышленниками были облюбованы нмцами именно какъ орудіе революціи и разложенія русской арміи. Около большевиковъ снова трутся т-же Ганецкіе, Парвусы, Радеки и пр. авантюристы и подозрительные субъекты въ соціалистическихъ маскахъ. Какъ и откуда почерпнуты средства, но несомннно одно — наши большевики съ Ленинымъ во глав явились, располагая огромными денежными рессурсами. Разоблаченія Алексинскаго, Бурцева, Семенова и Бернштейна опредленно указываютъ на источники этихъ рессурсовъ. Тмъ не мене я не буду останавливаться на этомъ вопрос, ибо рчь идетъ не о Ленин, а о Горькомъ, о которомъ можно заране сказать, что никакихъ личныхъ сношеній онъ съ Германскимъ штабомъ не поддерживалъ и никакихъ суммъ отъ штаба лично не получалъ. Я врю, что М. Горькій былъ вполн искрененъ, когда наивно удивился, что болгарскій посланникъ при Берлинскомъ Двор, г. Ризовъ, обратился къ нему съ тайнымъ предложеніемъ сепаратнаго мира: наивность Горькаго доказывается хотя бы уже тмъ обстоятельствомъ, что онъ, ничтоже сумняшеся, опубликовалъ въ своей газет это ‘тайное предложеніе съ явной увренностью’, что Горькій, можетъ быть, не мене полезенъ для Германіи, чмъ и Ленинъ съ Троцкимъ, какъ оно и было въ дйствительности, ибо Горькій еще до прізда въ Россію Ленина, длалъ уже ‘Ленинское дло’ еще въ 1915 году въ своемъ журнал ‘Лтопись’ и въ своей газет ‘Новая жизнь’, — дло разрушенія родины, борьбы съ національно-государственными тенденціями и настроеніемъ интеллигенціи и широкихъ демократическихъ массъ, дло борьбы съ ‘патріотизмомъ’ и разрыва Россіи съ союзниками.
За годъ до войны, по ходатайству предъ самодержавнымъ правительствомъ, Горькому было разршено вернуться на родину и была дана гарантія безопасности отъ обвиненій и преслдованій за прикосновенность въ 1905 г. къ Московскому вооруженному возстанію. Весну и лто 1914 года Горькій проводилъ въ Финляндіи, верстахъ въ 5 отъ ст. Мустомяки, въ деревн Нейвола, гд тогда жилъ и я съ семьей. Наши отношенія, когда-то очень дружественныя, но оборванныя почти десятилтнимъ пребываніемъ Горькаго за границей, возобновились. Въ Нейвол тогда жили еще Бончъ-Бруевичъ, Іорданскій, Демьянъ Бдный, Нахамкесъ (Стекловъ), — можно сказать ‘знакомыя все лица’!… Почти ежедневное дачное общеніе литературной публики между собою съ принципіальными и умными разговорами на разныя темы дало мн возможность поближе разглядть новаго, получившаго образованіе въ Идеологическомъ большевистскомъ пансіон Горькаго. Разница съ прежнимъ Горькимъ — огромная! Хотя въ прежнемъ Горькомъ и не было, говоря словами его искренняго ‘писателя’, стройной мысли, охватывающей вс явленія жизни, но было, дйствительно, ‘немало того, что называютъ обыкновенно хорошимъ’: была искренность и непосредственность, очень цнныя достоинства для писательской души, для писательской совсти, которая въ сущности и есть единый и неизмнный Богъ писателя. Теперь этого Бога не было. Его замнила одна сплошная ‘умственность’. Марксизмъ и большевизмъ, вспрыснутые въ большой доз въ зараженнаго ницшеанствомъ босяка буйныхъ разрушительныхъ наклонностей, убивши всякую искренность и непосредственность ума и чувства, сдлали изъ Горькаго ‘складъ’ всевозможныхъ чужихъ идей, въ которыхъ онъ путался, какъ муха въ тенетахъ паука. Однимъ словомъ — умственный человкъ’ Голова, объвшаяся той самой ‘силой, которой невозможно противиться, потому что у насъ вс орудія въ ум, а умъ тоже подлежитъ этой сил’. Увы!— большой нкогда художникъ превратился въ посредственнаго и заумствовавшагося профессора, ушибленнаго большевистской нянькой… Все время стоитъ за спиною ‘нкто въ сромъ’ и говоритъ устами писателя, сердце-же его пугливо спрятано.
Въ Август началась всемірная война. Большевистскій папа Ленинъ объявилъ манифестъ, гласящій, что ‘самый лучшій исходъ для Россіи — пораженіе ея царской арміи!’ Какое-же можетъ бь гь сомнніе, если такъ говоритъ Ленинъ? Еще тамъ, за границей, въ большевистскомъ Идеологическомъ Институт, разсмотрна вся программа дйствій и тактики на случай новой войны и возможной тогда юной революціи. Горькій — ярый пораженецъ, покорнйшій слуга Ленина. Война его не печалитъ, а какъ будто-бы радуетъ. Онъ съ такимъ удовольствіемъ перетыкиваетъ булавочки на своей карт военныхъ дйствій, когда русскія войска терпятъ неудачу и отходятъ! Однажды я сказалъ:— Сколько гибнетъ народа!
— Чего жалть? Людей на свт много! глубокомысленно замтилъ Горькій. Тотъ-ли это человкъ, который написалъ въ пьес ‘На дн’ умирающую Анну, и читая реплики которой артистамъ Художественнаго театра, какъ я видлъ своими глазами, плакалъ, прерывая чтеніе? Тотъ-ли это человкъ, который написалъ ‘Мать’, ея любовь и великія страданія?
Не отъ души, не отъ сердца эти слова нового Горькаго. Это просто ‘Смердяковская умственность обуявшая имъ ‘образованность’, полученная въ большевистскомъ Идеологическомъ институт. ‘
Однажды, когда я постилъ вмст съ писателемъ г. Бльскимъ Горькаго, онъ прочиталъ намъ свое новое научное произведеніе ‘Дв души’, о которомъ уже я упоминалъ. Впослдствіи эта вещь была напечатана въ первой книжк журнала ‘Лтопись’, но въ сильно сокращенномъ вид. Это произведеніе буквально огорошило меня. Горькій, несомннно любившій раньше Россію и русскій народъ, еще въ 1907 году писавшій по его адресу въ повсти ‘Лто’ такое любовное привтствіе:
— Съ праздникомъ, великій русскій народъ! Съ воскресеніемъ свтлымъ, милый!— теперь буквально плюетъ въ душу Россіи и русскаго народа и, переходя къ вопросу о цнности культуръ разныхъ народовъ, прославляетъ культуру нмецкую и пророчествуетъ, что именно ей предстоитъ сдлаться единой общечеловческой культурой. Впечатлніе получалось такое, словно эта статья написана однимъ изъ тхъ нмецкихъ профессоровъ, которые научнымъ путемъ доказывали право на всемірное первенство нмецкаго народа и моральное право его во имя блага человчества поглощать другія малокультурные племена и народы. Однимъ словомъ: ‘Дэутшляндъ! Дэутшляндъ! Уберъ аллесъ Дэутшляндъ!’ Услышать такую вещь во время войны, ршающей судьбу родины, да еще отъ русскаго писателя, согласитесь, — происшествіе изумительное, страшное… Горькій кончилъ, обвелъ насъ вопрошающимъ взоромъ. Нкоторое время мы, поникнувъ взорами, молчали, но потомъ оправились отъ ошеломленія и заговорили.
— Вотъ ты говоришь о единой культур… Гм… Гм… О какой собственно культур рчь?
— Вообще о культур и цивилизаціи…
— Но вдь въ понятіе о культур входитъ и языкъ, и религія, и литература, и искусства, и національныя особенности, и… вообще того… какъ-то неясно… Оказалось, что и у автора въ голов было неясно, когда онъ писалъ этотъ дифирамбъ нмецкому первенству. Единая культура свелась на единую технику, науку и… соціализмъ, родившійся въ Германіи и долженствующій именно ею быть осуществленнымъ на земномъ шар!
— Какъ-то оно… писать въ такой моментъ и въ такомъ освщеніи не того… Да и напеча тать невозможно: не пропустятъ…
Въ этомъ произведеніи была уже не только Смердяковская умственность, а смердяковское лакейство. Въ сильномъ патріотическомъ подъем не только среди интеллигенціи, но и въ русскомъ на род тонула ‘класовая точка’ и ‘борьба классовъ.’ Виновница сего подъема — любовь къ родин и національно государственное сознаніе. Такая любовь и сознаніе грозятъ гибелью соціализму. Значитъ надо вытравлять изъ души человческой эти ‘буржуазные предразсудки’. И вотъ Горькій постарался: нарисовалъ намъ такую родину и такой народъ, которыхъ не только не за что любить, но на которыхъ дйствительно остается только вмст съ Горькимъ плюнуть! Можно сказать, что Горькій даже перестарался и, видимо надоумленный нашимъ разговоромъ о ‘единой культур’, ее выкинулъ, ибо въ печати статья появилась безъ этого украшенія…
Мысль объ изданіи своего журнала высказывалась Горькимъ тотчасъ-же по прізд изъ за границы. Не было денегъ. Искалъ. ‘Знаніе’ уже провалилось и прибавочной стоимости не осталось. На второй годъ войны деньги появились и, видимо, въ достаточномъ количеств: Горькій почти одновременно сталъ издавать толстый журналъ ‘Лтопись’, большую ежедневную газету ‘Новая жизнь’ и открылъ при нихъ свое книгоиздательство. Все это было сразу поставлено на широкую ногу. За спиною этихъ предпріятій, конечно, стояли финансовые меценаты, только. одинъ изъ которыхъ пока съ точностью извстенъ. Это нкто г. Грубе, одинъ изъ директоровъ Сибирскаго банка, снабдившій Горькаго, по собственному признанію, деньгами на изданіе прогрессивно-демократической газеты ‘Лучъ’ не изъ банка, а изъ своихъ собственныхъ средствъ. Несомннный меценатъ, ибо, будучи несомнннымъ ‘буржуемъ’, не заявилъ до настоящаго момента никакихъ претензій на то, что Горькій на буржуйныя его деньги, вмсто прогрессивной газеты ‘Лучъ’, сталъ издавать антибуржуйную узко-классовую газету ‘Новая жизнь’. Тутъ все изумительно: и ‘добрый буржуй’, и писательская этика…
Формально не пригласивъ меня даже въ сотрудники, Горькій въ объявленіи о своемъ журнал ‘Лтопись’ помстилъ мое имя въ числ сотрудниковъ… Зная уже новую ‘умственность’ Горькаго и увидя въ перечн сотрудниковъ такія имена, съ которыми мн было совсмъ не по пути, я отправился къ Горькому за объясненіями. Въ этихъ объясненіяхъ я поставилъ Горькому прямой вопросъ:
— Журналъ пораженческій? Я вижу въ числ сотрудниковъ такихъ лицъ, присутствіе которыхъ заставляетъ меня думать, что я неумстенъ въ такомъ журнал…
Горькій сдлалъ дружескую улыбку и сталъ успокаивать:
— Ну, какое тамъ пораженчество!.. Вдь, если бы даже я, редакторъ, что-нибудь пропустилъ, такъ есть цензура! Журналъ марксистскій… въ числ задачъ — борьба съ нашей азіатщиной въ разныхъ видахъ и формахъ… Конечно, борьба и съ самодержавіемъ, которое нужно столкнуть…
— Иными словами — революція?
— Ну, да… революція! Ты что-же, испугался?
— А не думаешь ты, что революція въ такой моментъ поведетъ къ пораженію?
— Ерунда! Дло какихъ-нибудь двухъ недль… Напротивъ, это единственный выходъ изъ неизбжнаго пораженія…
Таковъ былъ приблизительно нашъ разговоръ. Я чувствовалъ неискренность Горькаго, понималъ, что онъ не иметъ желанія раскрывать предо мюно настоящей правды, по просту — обманываетъ меня.
— Во всякомъ случа я сперва посмотрю на первую книжку журнала, а потомъ ужъ ршу вопросъ о своемъ сотрудничеств…
— Конечно… Самъ увидишь…

7.

Мы видли, что въ марксизм Горькаго покорили ‘силы и законы, которымъ нельзя противиться, потому что иначе они разрушатъ въ прахъ’. Предъ ними смолкла ‘Пснь въ честь безумства храбрыхъ’ и замолчалъ нитцшеанскій ‘Человкъ, звучащій гордо’… Славолюбіе, тщеславіе, жажда всегда и везд быть впереди и на виду столкнула художника на путь революціонера, на которомъ онъ и попалъ въ тенета кружковщины. Безсильно барахтаясь въ своемъ мозговомъ склад множества чужихъ идей, Горькій заплутался въ своихъ собственныхъ умствованіяхъ и, какъ слпой, сталъ нуждаться на новомъ, совершенно чуждомъ художнику пути въ поводыряхъ, въ революціонныхъ авторитетахъ, съвшихъ, какъ говорится, собаку на Карл Маркс. Съ этой поры онъ и длается ‘чертовой куклой’ въ рукахъ разныхъ революціонныхъ длъ мастеровъ, подыскивая въ своемъ ‘склад чужихъ идей’ подходящую аргументацію.
Поврилъ въ Маркса, — сдлался ‘марксистомъ’ марксисте самого Маркса. Соціалисты раскололись на правую, Плехановскую, и лвую, Ленинскую, группы, выбралъ въ поводыри Ленина, потому что онъ — самый лвый. Раскололся Второй Интернаціоналъ на Циммервальдскомъ създ, выбралъ крайнихъ, отвергавшихъ даже оборонительную войну и предававшихъ родину, гд быль пророкомъ тотъ-же Ленинъ… Однако, авторитетъ Ленина былъ въ глазахъ Горькаго нсколько уже пошатнутъ: въ 1905 г. Горькій поврилъ въ Ленинскую перманентную революцію и вооруженное возстаніе и. обжегся. Теперь Горькій дуетъ и на Ленина. Поводитъ взорами, взвшиваетъ авторитеты.
Дло въ томъ, что вслдствіе разногласія по своимъ россійскимъ вопросамъ тактики большевики опять раскололись: на чистыхъ ленинцевъ и нечистыхъ ленинцевъ, названныхъ покойнымъ Плехановымъ ‘полуленинцами’, которыхъ онъ считалъ боле опасными и гибельными для Россіи, чмъ самъ Ленинъ. Ленинъ откровенно говорилъ о томъ, что ему желательно и что и какимъ образомъ онъ намренъ длать. Разложеніе арміи, всеобщій крестьянскій бунтъ, захватъ власти и диктатура. Такова задача Ленина. Полуленинцы принимали все, кром захвата власти, и останавливались пока на ‘углубленіи революціи до ея естественнаго конца’. Что они разумли подъ естественнымъ концомъ’, — они умалчивали, но нетрудно догадаться, что захватъ власти, какъ ближайшая задача, казался имъ рискованнымъ и они рисовали его только въ самомъ конц безконечно углубляемой революціи. Разницы почти никакой, но ‘видимость’ опозиціонная…
И большевикъ и не большевикъ, а просто ‘интернаціоналистъ изъ Циммервальда! Напуганный Ленинскимъ опытомъ 1905 г., Горькій ршилъ выбрать въ поводыри этихъ ‘большевиковъ небольшевиковъ’, памятуя мудрую заповдь Соломона: ‘Хорошо держаться за одно, но въ тоже время не выпускать изъ рукъ и другого!’… По исторіи съ книгоиздательствомъ ‘Знаніе’ мы уже видли, что Горькому эта мудрость была давно уже не чужда. Теперь остается только порыться въ мозговомъ ‘склад чужихъ книжныхъ идей’, и аргументировать свою позицію. А вотъ вамъ, извольте: ‘Дв души’. Въ первоначальномъ вид съ ‘единой нмецкой культурой’, было ясно, что въ Горьковскій складъ идей трущимися около большевиковъ за границей и дома нмецкими агентами въ соціалистическихъ маскахъ были подкинуты уже незамтнымъ образомъ разрушительныя для Россіи идеи, но гд тутъ разобраться заумствовавшемуся Смердякову!.. Вдь, размышляя о замученномъ турками за вру солдат, пришелъ-же Смердяковъ къ ‘умственному’ ршенію, что солдатъ глупо сдлалъ, не отрекшись отъ Христа, ибо грха-бы никакого не было! Теперь Горькій-Смердяковъ пришелъ къ такому-же ршенію по отношенію своей родины и своего народа, которыхъ не грхъ предать на пропятіе во имя спасенія соціализма и Интернаціонала…
И вотъ появляется Горьковская ‘Лтопись представляющая въ ряд своихъ руководящихъ статей, во глав съ его ‘Двумя душами’ (урзанными, впрочемъ) сплошное развнчиваніе идеи родины, отечества, національности, борьбу съ патріотами, съ интеллигенціей, вставшей на защиту родины отъ нмецкаго порабощенія, и преклоненіе предъ системой государственной милитаризаціи нмецкой промышленности, представляющей изъ себя будто-бы шагъ къ будущей соціализаціи!
Горькій внесъ свою лепту въ дло разрушенія родины и дале не имлъ ничего сказать Занялся беллетристикой, а самъ превратился только въ рекламную вывску для работавшей за его спиною компаніи… Нашелъ свою точку и успокоился: они тамъ ужъ знаютъ, какъ и что надо писать. На нихъ можно положиться: Циммервальдизмъ — самое послднее и радикальное слово революціоннаго марксизма! (Предсдатель Циммервальдскаго създа соціалистовъ швейцарскій нмецъ….. былъ впослдствіи уличенъ въ личныхъ сношеніяхъ съ Германскимъ военнымъ штабомъ!).
Я не знаю, кто такой г. Грубе, этотъ изумительно добрый и самоотверженный буржуй, снабдившій Горькаго капиталомъ на прогрессивно демократическую газету, на мсто которой появилась Горьковская.Новая жизнь’. Вроятно, теперь оба, и Горькій и Грубе, думаютъ другъ про друга по сему поводу: ‘вотъ дурень!’.. Думается мн все-таки, что надулъ въ данномъ случа не Горькій Грубе, а Грубе Горькаго. Добрый нмецкій буржуй-патріотъ, какимъ былъ, видимо, г. Грубе, прекрасно зналъ, что онъ длаетъ, снабжая именитаго циммервальдиста деньгами, чего совсмъ нельзя сказать про Горькаго съ его газетой. Вплоть до захвата власти Ленинымъ газета Горькаго отмнно и рьяно служила длу разрушенія Россіи и расчистк путей для торжества большевизма. Изо дня въ день травила союзниковъ Россіи, стремясь разорвать спасительный для нея союзъ. Алчными имперіалистами и милитаристами, виновниками міровой бойни въ газет назывались исключительно англичане и французы. О нмцахъ тщательно умалчивалось. Словно именно нмцы были настоящими друзьями Россіи и русскаго народа. Въ свое время это подозрительное обстоятельство подчеркивалось Плехановымъ. Теперь съ особеннымъ вниманіемъ на немъ останавливается въ своей книг г. Садуль. Изо дня въ день газета травила Плеханова, всми средствами дискредитируя ‘отца русской соціалъ-демократіи’ въ глазахъ рабочаго класса, называла его ‘соціалъ-предателемъ’, продавшимся буржуямъ, и другими хлесткими ругательствами демагогическаго характера и вызвала, въ конц концовъ, такое затемнніе ‘классового сознанія’, что товарищи-матросы’ ворвались въ его квартиру и стали разговаривать съ больнымъ человкомъ ружейными прикладами. Плехановъ самый страшный врагъ г. г. циммервальдистовъ, а потому его надо убрать съ дороги. Правда, самъ Горькій въ газет травлей Плеханова не занимается, но онъ- редакторъ газеты и не препятствуетъ длать это своимъ сотрудникамъ. Опять Смердяковское умствованіе: не грхъ ради идеи и затравить человка! Травилъ-травилъ, а когда бжавшій въ Финляндію Плехановъ умеръ, то М. Горькій послалъ ему на гробъ роскошный внокъ изъ красныхъ цвтовъ! Вроятно, даже прослезился.. Онъ — чувствительный! Ничего не подлаешь: ‘законы и сила!’…
Газета Горькаго усиленно проповдывала Ленинскую идею ‘братанія на фронт’ и тмъ разрушала духъ арміи. Травила всякое правительство въ цляхъ углубленія революціи, что опять таки несло разрушеніе Россіи и ея арміи. Посл перваго неудачнаго возстанія травила юнкеровъ Михайловскаго училища, самоотверженно защищавшихъ правительство и помогавшихъ усмиренію большевистскаго возстанія. Эта травля приняла столь настойчивый характеръ, что матери юнкеровъ обратились съ открытымъ письмомъ къ Горькому, озаглавленнымъ: ‘Не травите нашихъ дтей! Они исполняли долгъ службы!’ Скрывшимся отъ суда Ленину и Троцкому газета Горькаго дала мсто для письма, якобы объяснявшаго причину уклоненія отъ суда, а на дл косвенно призывавшаго къ сверженію правительства…
Словомъ, если неизвстно куда двавшійся г. Грубе былъ дйствительно нмецкій патріотъ изъ ‘русскихъ нмцевъ’, какихъ было очень много въ столиц при начал войны, и если онъ издали слдилъ за газетой Горькаго, несомннно, онъ потиралъ руки отъ удовольствія. Недаромъ-же, вдь болгарскій посланникъ въ Берлин ршился обратиться къ Горькому съ тайнымъ предложеніемъ сепаратнаго міра съ Германіей!..

8.

Неудачная іюльская попытка Ленина свергнуть путемъ возстанія правительство и захватить въ свои руки власть окончательно укрпила Горькаго въ убжденіи, что онъ правильно выбралъ поводырей въ лиц, полуленинцевъ’… Это еще сильне укрпило его оппозиціонное отношеніе къ иде захвата власти и къ ея носителю, Ленину. Поводыри писали въ Горьковской газет, что такой захватъ можетъ испортить все дло и погубить революцію. Горькій послушно подпвалъ имъ въ своихъ статьяхъ… Но вотъ свершилось: Ленинъ все-таки восторжествовалъ. Разогналъ Учредительное Собраніе, захватилъ власть и объявилъ подъ видомъ ‘диктатуры пролетаріата’ свою собственную диктатуру…
Никто не врилъ тогда въ прочность этого захвата. Не врили ‘полуленинцы’, не врилъ, конечно, и М. Горькій. Только испортятъ дло и революцію!.. И вотъ Горькій, въ предвдніи неизбжнаго провала захватчиковъ и неизбжнаго-же вслдъ за симъ торжества пророковъ изъ полуленинской секты, ‘отъ нихъ-же первый есмь азъ, Горькій!’, вступаетъ предъ лицомъ рабочаго класса въ борьбу съ Ленинымъ и большевиками вообще. Въ этой борьб онъ преображается до искренняго и правдиваго пафоса, ибо уже не только за страхъ, но и за писательскую совсть пишетъ въ газет свои ‘Несвоевременныя Мысли’. Тутъ онъ переступаетъ всякія границы расчета и осторожности, оставляя въ этомъ отношеніи далеко позади всхъ своихъ поводырей Заявивши, что онъ ‘всегда и везд бываетъ еретикомъ’, Горькій, увлекаемый ожившей въ немъ на время писательской совстью, начинаетъ раскрывать правду жизни, забывая о всякой партійной дисциплин, предписывающей не выносить сора изъ избы…
Эти ‘Несвоевременныя мысли’ имются въ отдльномъ изданіи. Собранныя кмъ-то во-едино, он представляютъ собой такой искренній, яркій и правдивый обвинительный актъ по длу всей большевистской компаніи, въ томъ числ и самого примкнувшаго потомъ къ этой компаніи Горькаго, то предательство, преступность и разрушеніе Россіи большевиками и самимъ Горькимъ едва ли уже и нуждаются въ новомъ прокурор…
Вотъ выдержки изъ этого Горьковскаго обвинительнаго акта. Привожу ихъ съ буквальной точностью:
1) ‘Жизнью правятъ люди, находящіеся въ непрерывномъ состояніи запальчивости и раздраженія. Гражданская война, т. е. взаимоистребленіе демократіи, затяна и разжигается этими людьми’.
2) ‘Совтская власть расходуетъ свою энергію на безсмысленное и пагубное и для нея самой и для всей страны возбужденіе злобы, ненависти, злорадства…’
3) ‘Фанатики и легкомысленные фантазеры, возбудивъ въ рабочей масс надежды, неосуществимыя при данныхъ историческихъ условіяхъ, увлекаютъ русскій пролетаріатъ къ разгрому и гибели, а разгромъ пролетаріата вызоветъ длительную и мрачную реакцію’.
4) ‘Мы совершаемъ опытъ соціальной революціи — занятіе весьма утшающее маньяковъ этой прекрасной идеи и очень полезное для куликовъ. Какъ извстно, однимъ изъ наиболе громкихъ и горячо принятыхъ къ сердцу лозунговъ нашей самобытной революціи явился лозунгъ ‘грабь награбленное’. Грабятъ изумительно артистически. Нтъ сомннія, что объ этомъ самоограбленіи Руси исторія будетъ разсказывать съ величайшимъ пафосомъ. Грабятъ и продаютъ церкви, музеи, пушки и винтовки, разворовываютъ интендантскіе склады, грабятъ дворцы бывшихъ великихъ князей, расхищаютъ все, что можно расхитить, продается все, что можно продать! И вотъ этотъ маломощный, темный, органически склонный къ анархизму народъ нын призывается быть духовнымъ водителемъ міра, Мессіей Европы! Казалось-бы, что эта курьезная и сентиментальная идея (мессіанства) не должна путать трагическую игру народныхъ коммисаровъ. Но ‘вожди народа’ не скрываютъ своего намренія зажечь изъ сырыхъ русскихъ полньевъ костеръ, огонь котораго освтилъ-бы Западный Міръ. Костеръ зажгли. Онъ горитъ плохо, воняетъ Русью, грязненькой, пьяной и жестокой. И вотъ, эту несчастную Русь тащатъ на Голгофу чтобы распять ради спасенія міра! Разв это не ‘мессіанство во сто лошадиныхъ силъ?’
5) ‘Мы видимъ, что среди служителей Совтской власти то и дло попадаются взяточники, спекулянты, жулики, а честные, умющіе работать люди, чтобы не умереть съ голода, занимаются физическимъ трудомъ. Это кошмаръ, это — русская нелпость, это — идіотизмъ!
6) ‘Народные коммисары относятся къ Россіи, какъ къ матеріалу для опыта. Русскій народъ для нихъ — лошадь, которой ученые бактеріологи прививаютъ тифъ для выработки противотифозной сыворотки. Вотъ именно такой жестокій, заране обреченный на неудачу опытъ производятъ коммисары надъ русскимъ народомъ, не думая о томъ, что измученная полуголодная лошадка можетъ издохнуть!’
7) ‘У меня есть любовь къ рабочему человку, есть ощущеніе кровной моей связи съ нимъ, любовь и уваженіе къ его великому труду. И, наконецъ, я люблю Россію… Народные коммисары презрительно усмхаются… О, конечно! Но это меня не забиваетъ. Да, я мучительно и тревожно люблю Россію, люблю русскій народъ! Мн безразлично, какъ меня назовутъ за это мнніе о правительств экспериментаторовъ, и пока я могу, я буду твердить русскому пролетаріату: тебя ведутъ на гибель, тобою пользуются, какъ матеріаломъ для безчеловчнаго опыта, въ глазахъ твоихъ вождей ты — все еще не человкъ!’
9) ‘Большевистская политика выражается въ равненіи на бдность и ничтожество. Я обязанъ съ горечью признать: враги — правы, большевизмъ есть національное несчастіе, ибо грозитъ уничтожить зародыши русской культуры въ хаос возбужденныхъ имъ инстинктовъ…’
9) ‘Резолюціей, заране обдуманной въ кабинет, или штыкомъ и пулей, но правительство всегда стремиться овладть волею массъ, убдить народъ въ томъ, оно ведетъ его по самому правильному пути, не стсняясь разстрлами, убійствами и арестами несогласныхъ съ нимъ, не стсняясь никакой клеветой ложью на врага’.
10) ‘Въ среду лицъ, якобы выражающихъ волю революціоннаго народа, введено множество разнаго рода мошенниковъ, бывшихъ холоповъ Охраннаго Отдленія и авантюристовъ
11) ‘Господинъ Зиновьевъ сдлалъ мн вызовъ на публичный словесный поединокъ, не могу удовлетворить желанія — я не ораторъ и недостаточно ловокъ, чтобы состязаться въ краснорчіи съ профессіональными демагогами. Г. Зиновьевъ (Горькій уже не называетъ его ‘товарищемъ!) утверждаетъ, что, осуждая факты жестокости, я тмъ самымъ ‘чешу пятки буржуазіи’. Выходка беззубая, неумная, но ничего иного отъ г. г. Зиновьевыхъ и нельзя ждать. Однако, онъ напрасно умолчалъ, что я постоянно повторяю: рабочихъ развращаютъ демагоги, подобные Зиновьеву, что безшабашная демагогія большевизма, возбуждая темные инстинкты массъ, ставитъ рабочую интеллигенцію въ трагическое положеніе чужихъ въ родной сред и что совтская политика — предательская политика по отношенію къ рабочему классу.
12) ‘Партія кадетъ объединяетъ наиболе культурныхъ людей страны, наиболе умлыхъ работниковъ во всхъ областяхъ умственнаго труда. Въ высшей степени полезно имть передъ собою умнаго и стойкаго врага, ибо онъ воспитываетъ своего противника, длая его умне…’
13) ‘Въ ‘Правд’ различные зврушки наускиваютъ пролетаріатъ на интеллигенцію. Это называется ‘классовой борьбой’. Не смотря на то, что интеллигенція превосходно пролетаризирована и готова умирать голодной смертью, моральное чувство не можетъ позволить ей работать съ правительствомъ, которое печатаетъ въ своихъ ‘Дйствіяхъ и Распоряженіяхъ’ угрозу ‘Особаго Совщанія красныхъ моряковъ’ убить сотню тысячъ буржуевъ за одного своего товарища и тому подобныя гадости!’
Остановимся. Достаточно и этихъ приводимыхъ выдержекъ изъ ‘Несвоевременныхъ Мыслей’ Горькаго, чтобы получился весьма обстоятельный обвинительный актъ. Въ немъ выставлены слдующіе пункты преступленій: опытъ фанатиковъ губитъ Россію, русскій народъ и его рабочій классъ, губитъ русскую культуру. Народные коммисары узурпировали власть и волю народа, убждая его штыками и пулями и не стсняясь разстрлами. Совтская власть разожгла гражданскую войну и взаимоистребленіе демократіи, пробудила умышленно низменные инстинкты толпы своей безшабашной демагогіей и травлей всхъ инакомыслящихъ интеллигентовъ, способствовала грабежамъ и насиліямъ, предала Русь на разграбленіе. Совтская власть переполнена мошенниками, жуликами, охранниками и авантюристами. Совтская политика есть политика равненія на бдность и ничтожество. Россія и русскій народъ безжалостно приносятся ъ жертву опыту, заране обреченному на неудачу, для Совтской власти — русскій человкъ — не человкъ, а просто матеріалъ для костра, которымъ предположено поджечь Европу…
Кто изъ честныхъ и искреннихъ русскихъ людей своевременно не говорилъ этихъ самыхъ ловъ? И кто нын обими руками не подпишется подъ обвинительнымъ актомъ М. Горькаго?
Долго сидла въ партійномъ застнк писательская совсть М. Горькаго. Но дверь случайно осталась растворенной — такой неожиданный случай вышелъ!— и полетла къ черту вся Смердяковская ‘умственность’! Забылъ Горькій, что любить родину и свой народъ циммервальдисту не полагается, что жалость и страданіе есть ‘рабья буржуазная мораль’, забылъ, что каждый ‘кадетъ*—врагъ народа и что говорить о немъ хорошо — преступно, забылъ, что интернаціоналисту не пристало говорить и заботиться о національномъ счастіи… Вся большевистская институтская образованность предъ правдою жизни и простымъ здравымъ смысломъ кувыркомъ полетла!.. Смердяковъ побжденъ, наконецъ!.. Горькаго ругаютъ ‘пяткочесателемъ буржуазіи,’ гагарой, а не буревстникомъ, кто-то въ анонимномъ письм грозитъ даже избить! Но Горькій ничего не боится… Вдь онъ говоритъ правду! Ленинская ‘Правда’ запугиваетъ писателя такое недостойное поведеніе, а Горькій и ‘Ленинской Правды’ не боится…
— Когда на свтломъ праздник пролетаріата въ одномъ братскомъ порыв сольются прежніе невольные враги (Разумй всемірную соціальную революцію и праздникъ ея побды I), на этомъ пиршеств мира будетъ-ли желаннымъ гостемъ М. Горькій?— запугиваетъ Ленинская ‘Правда’, зная самое слабое мсто Горьковской натуры.
Вонъ куда хватилъ! Придумалъ чмъ испугать! На удочку Горькаго не поймаешь…
— Разумется, — отвчаетъ Горькій въ своей газет, — ни авторъ статьи, ни я не доживемъ до этого ‘Свтлаго праздника’. Далеко до него. Пройдутъ многія десятилтія упорной будничной культурной работы для созданія этого праздника… А на праздник, гд будетъ торжествовать свою легкую побду деспотизмъ полуграмотной массы и личность человка, какъ и раньше, останется угнетенной, мн на этомъ ‘праздник’ длать нечего, и для меня это — не праздникъ!.
Гордо и смло! Разъ навсегда. Отнын все съ торжествующимъ большевизмомъ порвано. По крайней мр, такъ должно казаться и кажется…
Горькій ведетъ свою войну все съ большимъ и большимъ пафосомъ почти до конца 1918 года, когда терпніе Совтской власти лопнуло, наконецъ, и послдняя частная газета, газета Горькаго, была закрыта…
Нкоторый перерывъ. Глубокомысленное молчаніе со стороны прокурора, Горькаго, а затмъ… и очень скоро вс совтскія газеты, вс Правды и Извстія начинаютъ праздничный трезвонъ на своихъ страницахъ: ‘Началось всемірная соціальная революція..-Въ Германіи — ‘Спартаковское движеніе’, въ Болгаріи возстаніе, въ Венгріи, въ Румыніи… Значитъ, не за горами и ‘Свтлый праздникъ’, миръ всхъ народовъ, торжество всемірнаго пролетаріата…
Гм! Какъ-же Горькій? Будетъ-ли ему мсто на этомъ приближающемся праздник? Вотъ, вдь, не знаешь, гд найдешь и гд потеряешь! Какъ-бы знать, гд упадешь, такъ соломки-бы подостлалъ!— говоритъ русская пословица. Стоитъ Горькій, какъ Пушкинская Татьяна, у окошка, мыслитъ восходящее солнце пролетарской радости, чудится ему звукъ рога, сзывающаго всхъ пролетаріевъ, а ихъ вождей — въ особенности, на пиршество…. стоить съ понуренной головой и шепчетъ:
— А я-то! Я-то!
И вотъ снова пробуждается въ немъ побежденный было Смердяковъ и начинаетъ умствовать: ‘Правда, правда… А зачмъ она мн, эта правда? Можетъ быть, она обухъ по голов для меня!’ Что есть правда? И чего она стоитъ, ежели главное — законы и силы, которымъ повинуется даже умъ человческій!’ Отъ правды можно и отречься… Дуракъ былъ тотъ солдатъ изъ Достоевскаго который не захотлъ отречься отъ Христа, чтобы спасти себ жизнь, и былъ замученъ турками…
Опять ошибся въ поводыряхъ! Перешелъ отъ Ленина къ ‘полуленинцамъ’, а переходить не слдовало: сила-то на его сторон оказалась…
Что-жъ теперь Горькому длать и какъ быть? Пожалуй, вдь, этакъ и мста не дадутъ на Свтломъ праздник, выгонятъ…
Не долго думалъ. Нсколько мсяцевъ. При первомъ-же удобномъ случа къ Ленину перебжалъ. Совершилось покушеніе на особу Ленина, а Горькій взялъ, да и поздравилъ его съ ‘чудеснымъ избавленіемъ отъ грозившей опасности’ и съ милостью провиднія, спасшаго товарища Ленина для блага человчества. Поздравилъ и написалъ въ газет, что, возмущенный покушеніемъ, онъ отнын присоединяется къ бывшимъ идейнымъ противникамъ. Что-то въ этомъ род. Ну, конечно, послдовала высочайшая благодарность и приглашеніе вступить активнымъ работникомъ и пр. И, конечно, Горькій немедля согласился…

9.

Вернулся ‘блудный сынъ большевизма ‘въ отчій домъ свой и великая радость была тамъ и веселіе. Опять вс казенныя большевистскія газеты, какъ на Пасх, трезвонъ подняли… ‘Мы одержали одну изъ самыхъ большихъ побдъ: мы завоевали Максима Горькаго!’ — писали он… Почему же такое ликованіе? Разв Горькій столь крупная революціонная сила?.. Какъ революціонеръ, онъ и гроша ломанаго для большевиковъ не стоитъ, Горькій нуженъ имъ исключительно какъ реклама для иностранныхъ соціалистовъ и пролетаріата и какъ ‘фиговый листъ’ для сокрытія всхъ своихъ преступленій, всхъ гнусностей и срамовъ… Имя Горькаго, какъ мы говорили уже, за границей имло весьма значительный удльный всъ, а потому завоеваніе его было встрчено большевиками, какъ новая большая побда, результаты которой должны были сослужить большую интернаціональную службу… Не знали тамъ, что Горькій писалъ про русскій большевизмъ дома, ибо большевики не всякую печатную бумагу туда пускаютъ, а вотъ что теперь напишетъ Горькій, всмъ Европамъ будетъ извстно. Посмотримъ, что теперь скажетъ вернувшійся въ отчій домъ блудный сынъ большевизма…
— Забудемъ, товарищъ, прошлое!— Станемъ снова прежними друзьями!— Сказалъ Ленинъ.
— Забудемъ, товарищъ!— виновато отвтилъ Горькій…
И забылъ. Словно ничего и не было. И словно онъ не писалъ своимъ перомъ того, чего не вырубишь теперь и топоромъ. Забылъ и кончено! Есть о чемъ разговаривать. Не ошибается только тотъ, кто ничего не пишетъ.:.
И вотъ на первомъ-же выступленіи Горькій продаетъ свою ‘правду’ и свою писательскую совсть’ за мсто въ первомъ ряду партера на будущемъ ‘Свтломъ Праздник’… Вмст съ Ленинымъ, Радекомъ, Керженцевымъ и недавно та ненавистнымъ ему Зиновьевымъ, Горькій, именуемъ отнын ‘виднйшимъ представителемъ Совтской власти’, выступаетъ съ рчью къ непокорной совдепской интеллигенціи, призывая ее продать души и присоединиться къ работникамъ совтской власти, какъ сдлалъ онъ самъ… Еще такъ недавно Горькій писалъ о томъ, что моральное чувство интеллигента не можетъ позволить ему работать съ большевистскимъ правительствомъ… Забылъ! Теперь убдительно призываетъ и убждаетъ, говоритъ о моральной обязанности интеллигенціи присоединиться и творить ‘большевистское дло распятія Россіи и русскаго народа’ (это выраженіе — изъ обвинительнаго акта Горькаго). Теперь онъ уже и прокуроръ, а блестящій защитникъ совтской власти… Вотъ выдержки изъ рчи защитника Горькаго:
1) ‘Въ Россіи народъ уже осуществилъ свое законное право: взялъ власть въ свои руки и по сильно старается заложить фундаментъ новаго государственнаго строя…’
Въ пункт No 9 обвинительнаго акта сказано ‘штыкомъ и пулей правительство стремится овладть волею массъ, не стсняясь разстрлами, убійствами и арестами несогласныхъ съ нимъ, не стсняясь никакой клеветой и ложью на врага.’
2) ‘Я не буду отрицать, что даже до сего дня процессъ разрушенія не всегда законно сопутствуетъ работ строительства, но культурное творчество…
Слдуетъ дифирамбъ культурному творчеству. Разрушеніе оправдано. О культурномъ творчеств мы нын достаточно освдомлены. Все это творчество исчерпывается разрушеніемъ всхъ культурныхъ цнностей страны и созиданіемъ безконечнаго количества фантастическихъ проэктовъ, изобртеній и декретовъ.
3) ‘Попутно съ этой работой, имющей всемірное значеніе, можетъ быть, творятся ошибки, допускается излишняя жестокость, но что значатъ эти ошибки и жестокости рядомъ съ гнусными преступленіями міровой войны, вызванной имперіалистами!’
Можетъ быть, творятся жестокости, а можетъ быть и не творятся? Ну, а какъ же пули, штыки, разстрлы, убійства, чрезвычайки?.. Вс большевистскія жестокости, ужасы и кошмары спрятаны за спину имперіалистовъ! Спрятаны и оправданы.
4) ‘Факелъ русской революціи, освщающій всь міръ, крпко держитъ Владиміръ Ленинъ. Люди интеллектуальнаго труда должны ршить, кто имъ ближе: защитники-ли стараго строя, защитники власти меньшинства надъ большинствомъ, или возбудители идей и эмоцій, воплощающихъ въ жизнь прекрасную мечту всхъ тружениковъ!’
Тутъ сплошная демагогія и завдомая ложь. Горькому, по собственному опыту, прекрасно извстно, что быть не съ Ленинымъ вовсе не значитъ — быть съ защитниками стараго строя, и отлично извстно, что именно при большевизм власть коммунистическая есть власть меньшинства надъ большинствомъ. Затмъ не самъ-ли онъ въ своей обвинительной рчи (пункты No No 1, 2, 3, 8 и др.) отмчаетъ въ этихъ возбудителяхъ прекрасныхъ эмоцій’ безшабашную демагогію, разжигающую злобу, гражданскую войну, ненависть, злорадство, жестокость, а самый большевизмъ называетъ ‘національнымъ несчастіемъ’?
5) ‘Опытъ, творимый рабочимъ классомъ и духовно слившейся съ нимъ интеллигенціей — можетъ быть, до послдней капли крови источитъ Россію, но это великій опытъ, поучительный для всего міра. Въ разное время почти каждый народъ чувствовалъ себя Мессіей, призваннымъ спасать міръ. И вотъ, очевидно, исторія нын возложила эту великую роль на русскій народъ, который говоритъ всмъ трудящимся: идите съ нами къ новой жизни, ради которой мы работаемъ, не щадя ни силъ, никого у ничего!’
Тутъ ужъ картина, какъ говорятъ остряки, достойная кисти Айвазовскаго… Что-нибудь безстыдне и безсовстне этого языкоблудія трудно себ и представить!
Тутъ, во первыхъ, самая безцеремонная расправа съ русскимъ народомъ: Горькій, оплевавшій и втоптавшій въ грязь русскую душу и русскій народъ, только что обвинявшій большевиковъ овладніи волей народа съ помощью штыковъ, разстрловъ, убійствъ и арестовъ, при помощи которыхъ большевики загоняютъ русскій народъ въ свое коммунистическое царство, теперь самъ Горькій отнимаетъ даже право говорить у своего народа. ‘Русскій народъ — это я и мы, большевики!’ — говоритъ онъ и заявляетъ, что русскій народъ его, Горькаго, устами говоритъ: ‘идите съ нами!’. Во вторыхъ, не русскій народъ, творитъ этотъ опытъ, могущій источить до послдней капли Россію, а кучка захватившихъ власть олигарховъ, сперва во глав съ Ленинымъ и Троцкимъ, а теперь еще и съ Горькимъ. Въ третьихъ, насильственное возведеніе русскаго народа на Голгофу, о которомъ самъ Горькій говоритъ въ пункт No 4 своей обвинительной рчи, теперь Горькій, марксистъ, послдователь экономическаго матеріализма, сваливаетъ на какой-то историческій Фатумъ, заставившій будто бы русскій народъ не чувствовать себя Мессіей и загорться желаніемъ спасти міръ. Не самъ-ли Горькій, въ 4 пункт своихъ обвиненій, смялся надъ ‘курьезненькой идеей русскаго Мессіанства’!..
Едва ли даже Смердяковъ доходилъ до такой по истин лакейской гнусности въ своихъ умствованіяхъ, до какой дошелъ въ этой рчи писатель Максимъ Горькій. По степени своей гнусности она нисколько не уступаетъ произведенному Карамазовымъ изнасилованію нмой дурочки…
Таково было покаяніе вернувшагося въ отчій домъ блуднаго сына большевизма, М. Горькаго. Это называется на военномъ язык — ‘полный оборотъ на мст’. Оборотъ этотъ былъ сдланъ еще въ начал третьяго года царствованія совдепскаго самодержца Ленина. Очутившись въ отчемъ дом и принеся вышеописанное гнусное раскаяніе, Горькій продалъ за сколько то милліоновъ собраніе своихъ произведеній, до революціи уже разъ проданное имъ Марксу изъ ‘Нивы’, получилъ покойное мсто по министерству народнаго просвщенія и издательству, занялся собираніемъ коллекцій фарфора и разныхъ древностей и сталъ употребляемъ въ дло большевистскимъ правительствомъ лишь въ особо важныхъ случаяхъ на роляхъ ‘Чеховскаго свадебнаго генерала’, на различныхъ торжествахъ, пріемахъ иностранныхъ соціалистическихъ делегацій и именитыхъ гостей, въ род англійскаго писателя Уэлльса и т. п. Дло свое Горькій велъ тонко: зналъ, о чемъ можно и о чемъ нельзя съ гостями разговаривать, а также кому и въ какой доз можно ‘правду’ разсказывать, а отъ кого нужно ее, вмсто со своей складной совстью, въ карманъ прятать. Досуги употреблялъ на душеспасительныя дла спасанія культуры и ея представителей: ученыхъ, писателей, музыкантовъ и поэтовъ. Не смотря на изумительное культурное творчество большевистскаго правительства, о чемъ Горькій возвщалъ въ своей покаянной рчи, нын изменилось, что люди культуры или, какъ ихъ наываетъ Горькій, ‘мозгъ страны’, обречены на неизбжное вымираніе отъ голода и Горькій, минуя своихъ высокихъ товарищей народныхъ коммисаровъ, взываетъ къ разнымъ иностраннымъ представителямъ буржуазныхъ странъ о немедленной помощи продуктами для спасенія еще уцлвшаго ‘мозга страны’ отъ голодной смерти… Большевистское правительство, видимо, цнитъ больше китайца-красноармейца и палача Чрезвычайки, чмъ своего ученаго. Мозгъ въ Совдепіи подъ подозрніемъ. Тамъ одно сплошное ‘горе отъ ума’…
Время отъ времени Горькій роется въ своемъ ‘склад идей’ и, по укоренившейся Смердяковской привычк, начинаетъ ‘умствовать’, подыскивая аргументацію для обоснованія своего возвращенія въ большевистскій отчій домъ и ‘полнаго поворота кругомъ’. ‘Моральную надстройку’ къ своей гнусности сооружаетъ. Плоды своихъ ‘умствованій’ онъ въ секрет не держитъ, въ газетахъ время отъ времени печатаетъ…
‘Былъ моментъ — пишетъ Горькій, — когда естественная жалость къ народу Россіи заставляла меня считать большевизмъ почти преступленіемъ. Но теперь, когда я вижу, что этотъ народъ уметъ гораздо лучше терпливо страдать, чмъ сознательно и честно работать, я снова пою славу священному безумству храбрыхъ’!
Смердяковъ самъ удивляется, какъ это его угораздило въ моментъ революціи оставитъ ‘барина Ленина’ и поступить въ услуженіе къ барину Полуленину’, а прежняго барина поносить всякими ругательствами: разбойникомъ, душегубомъ, кровопійцей, грабителемъ и т. д.
Затменіе въ мозгахъ произошло, какъ объясняетъ теперь Горькій, отъ естественной жалости къ народу Россіи, а теперь онъ увидалъ, что русскій народъ не стоитъ его жалости, потому что уметъ только терпливо страдать! И жалость пропала, мозги просвтлли и онъ заплъ снова славословіе старому барину Ленину, у котораго теперь снова служитъ… Выходитъ все, выражаясь языкомъ Горьковскихъ героевъ.— ‘Очень просто’! Просто-то, просто, но невразумительно. Когда именно Горькій сдлалъ открытіе ‘ничтожности рускаго народа’ и въ связи съ этимъ утратилъ естественную жалость къ своему народу, что въ свою очередь заставило его перебжать къ большевикамъ? Самъ онъ никакихъ датъ не устанавливаетъ, ограничиваясь туманными словами: ‘моментъ’ и ‘теперь’. Разбираемое ‘умствованіе’ написано Горькимъ уже въ стан большевиковъ. Отсюда слдуетъ логическое заключеніе: ‘теперь’ значитъ — ‘пребывая въ стан большевиковъ’. Но если Горькій узрлъ ничтожность русскаго народа только посл того, какъ перебжалъ къ большевикамъ, то слдовательно онъ перебжалъ вмст съ неутраченной имъ еще ‘естественной жалостью къ народу’ и потерялъ ее, уже пребывая въ стан Ленина. А тогда выходитъ, что вовсе не утрата естественной жалости, а нчто другое заставило Горькаго выкинуть цирковое сальто-мортале и изъ прокуроровъ большевизма превратиться въ его защитника и придворнаго славослова. Мы должны напомнить Горькому, что ‘америка’ о ничтожности и дрянности русскаго народа была имъ открыта еще въ 1915 году, когда онъ выступилъ со статьей ‘Дв души’, и это открытіе не мшало ему жалть и любить Россію и русскій народъ, если, конечно, врить его собственнымъ словамъ. А слова эти были имъ произнесены много поздне появленія ‘Двухъ душъ’, а именно въ 1918 году, во дни его ратоборства съ большевиками. Вотъ эти слова:
— Я люблю Россію… Народные коммисары презрительно усмхаются… О, конечно! Но это меня не убиваетъ… Да, я мучительно и тревожно люблю Россію, люблю русскій народъ… Мн безразлично, какъ меня назовутъ за это’… Выходитъ, что Россію и русскій народъ любилъ и жаллъ, зная ихъ ничтожество, лнь, пьянство, жестокость, изуврство, тупость, воловье терпніе въ страданіяхъ и вс прочіе пороки, такъ детально разсмотрнные авторомъ статьи ‘Дв души’…
Такъ и не откроешь тайны Горьковскаго ‘теперь’ и того ‘момента’, когда онъ утратилъ естественную жалость къ Россіи и къ русскому на роду и потому неожиданно, вдругъ, позналъ истину!
Ну, пусть! Богъ съ нимъ. Бываютъ и ‘моментальныя прозрнія’ и моментальныя просвтлнія въ мозгахъ и душахъ человческихъ. Вдругъ, такъ вдругъ!.. Но тогда еще одно недоумніе. Прозрвъ по щучьему велнью относительно ничтожности русскаго народа, потерявъ даже естественную жалость къ нему и перебжавъ потому въ ‘станъ ликующихъ и обагряющихъ руки въ крови’, Горькій произноситъ на большевистскомъ митинг, уже въ качеств ‘виднйшаго представителя Совтской власти’ (титулъ, значащійся въ брошюр, гд напечатана рчь Горькаго), рчь, въ которой до небесъ превозноситъ ‘ничтожный, недостойный даже жалости’ народъ: ‘Русскій народъ уже осуществилъ свое законное право, взялъ власть въ свои руки и старается заложить фундаментъ новаго государственнаго строя’. ‘Очевидно, исторія возложила на русскій народъ великую роль Мессіи, чувствующаго себя призваннымъ спасти міръ’!
И все это говорится одновременно, ‘теперь’, когда Горькаго постигло неожиданное прозрніе истины… Говорится еще, что ‘Русскій народъ — это. народъ, загнившій въ духот монархіи, бездятельный и безвольный, лишенный вры въ себя, этотъ народъ по логик бездарной исторіи своей, очевидно, долженъ пережить вс драмы и трагедіи, обязательныя для существа пассивнаго’…
Утративъ ‘жалость естественную’, Горькій пріобрлъ ‘жалость сверхъестественную’:
— Я увренъ, что терроръ стоитъ Ленину невыносимыхъ страданій. Невроятно и недопустимо, чтобы люди, осужденные исторіей убивать однихъ для свободы другихъ, не чувствовали мукъ, изнуряющихъ душу! Эти люди — мученики, и совсть моя никогда не позволитъ мн осуждать ихъ!
Эта сверхъестественная жалость не къ тмъ, кого разстрливаютъ и пытаютъ всми муками ада, а къ тмъ, которые этимъ занимаются и которыхъ Горькій называетъ ‘мучениками’, очень напоминаетъ жалость Фонъ-Визинскаго Митрофанушки къ матушк, уставшей колотить батюшку, Это — перлъ Смердяковскихъ ‘умствованій’!
Совсть Смердякова не позволяетъ осудить этихъ ‘мучениковъ’… Да какъ-же она это позволитъ, когда Горькій, не убивая и не пытая собственноручно, какъ и Ленинъ со своими коммисарами, служитъ и славословитъ то самое правительство, которое этимъ дломъ неустанно занимается? Вдь палачи только творятъ волю своихъ повелителей, съ которыми Горькій связалъ себя и свое имя и формально, и морально. Кровь, слезы и страданія народа не на палачахъ, а на большевистскихъ владыкахъ, между которыми отнын пребываетъ и до вка пребудетъ писатель Максимъ Горькій.
И такъ, кто-же такой М. Горькій? Большевикъ? Меньшевикъ, прикинувшійся большевикомъ? Защитникъ, временно прикинувшійся прокуроромъ или прокуроръ, временно прикинувшійся защитникомъ насильниковъ, предавшихъ Россію и русскій народъ на пропятіе?
He все-ли равно, какую партійную кличку пришпилитъ на себя этотъ хамелеонъ, мняющій свои цвта въ зависимости отъ политической не годы и втра? Погодите немного, и вы узрите его снова въ рядахъ враговъ большевизма! Это будетъ несомннно будетъ. Это уже начинается вмст о агоніей большевизма… Мы увидимъ еще своими собственными глазами, какъ Горькій снова перебжитъ отъ большевиковъ къ намъ и попытается облечься въ благородную тогу спасителя людей и русской культуры отъ большевистскаго варварства и станетъ изображать изъ себя ‘жертву самоотверженности’, побудившей его не только остаться, не и служить большевистскому правительству… У него все это ‘очень просто’! И снова мы будемъ читать Смердяковское ‘умствованіе’…
Обманетъ-ли, однако, кого-нибудь еще раза М. Горькій?
Нтъ. Все тайное длается явнымъ. Явною сдлалась и роль Горькаго, подлая, унизительная, и преступная роль, одновременно роль Каина, Іуды и Пилата родного народа… Если ты — съ убійцами ты самъ — убійца, если ты съ предателями,— ты самъ — предатель! Помогалъ предавать, помогалъ убивать а потомъ превращался въ судію своей матери родины, умывающаго, подобно Пилату, руки свои..
Быть можетъ, ты былъ убійцей ‘подосланнымъ’, а Іудой — ‘по высшимъ соображеніямъ быть можетъ, ты былъ Пилатомъ по Смердяковской склонности къ ‘умствованіямъ’, — въ этомъ для тебя нтъ оправданія, а для несчастной Россіи и русскаго народа нтъ утшенія…
Для насъ ты все равно — Каинъ, Іуда и Пилатъ русскаго народа, продавшій свою совсть Смердяковъ русской революціи!..
Чириков Евгений Николаевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Заметки провинциала, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1911
  2. Заметки провинциала, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1911
  3. Заметки провинциала, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1911
  4. Кровь за знание, Оссендовский Антон Мартынович, Год: 1913
  5. Листая страницы альбома…, Вознесенский Александр Сергеевич, Год: 1927
  6. Джемс Фази, Мечников Лев Ильич, Год: 1878
  7. Пересылка посылок, Беляев Александр Романович, Год: 1928
  8. К писателям Северной Америки, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1941
Электронная библиотека