С. Елпатьевскій
‘Служащій’.
‘Служащій’.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
‘Служащий’, Елпатьевский Сергей Яковлевич, Год: 1902
Время на прочтение: 34 минут(ы)
С. Елпатьевскій. Разсказы. Том 2. С.-Петербург. 1904.
— ‘Услужающій’… — вотъ наше настоящее имя! — Злобный огонекъ блеснулъ въ срыхъ свтлыхъ глазахъ моего собесдника.
— Вы думаете,— онъ только труда отъ меня хочетъ, головы? Какъ же не такъ!.. Будь ты услужающій… И чувствую… ‘Жалованье плачу, понимать долженъ, чувствовать’… Все длай и не перечь, съ праздниками поздравь, выборы въ думу пойдутъ,— шаръ за него клади!..
— Я вамъ разскажу,— сердито продолжалъ Ножичкинъ,— за что я отъ Митрогова вылетлъ… Дебоширъ онъ отчаянный и, какъ напьется, сейчасъ въ публичный домъ и непремнно драку устроитъ. Сколько ужъ били его — и стульями, и бутылками по голов, и съ лстницы спускали — все неймется. Ну такъ вотъ… Всегда поддужнаго бралъ съ собой, чтобы хозяина берегъ, за дебоши расплачивался, ну и компанію длилъ,— тутъ ужъ и пей и все продлывай… Герасимъ едоровичъ въ этой должности состоялъ,— должно быть, знаете, главный довренный. Не молодой ужъ, дочери въ гимназіи кончаютъ, а здилъ, потому — услужающій человкъ. Какъ-то захворалъ онъ и указалъ на меня,— крпкій, молъ, человкъ, всегда въ разум. А мн любопытно было,— ужъ очень много слышалъ я о похожденіяхъ Митрогова, — я и похалъ. Словно зврь онъ, пьяный,— чмъ-то не угодилъ я ему, онъ и ползъ съ кулаками. Ну, я за горло и подмялъ подъ себя…
— Вы думаете, за это разсчиталъ? — прервалъ онъ себя.— Ни слова на другой день. А за то, что въ слдующій разъ не похалъ…
— А Герасимъ-то едорычъ и по сейчасъ здитъ!— фыркнулъ изъ угла совсмъ иной голосъ.— Честное слово… Третьяго дня здили… Что тамъ было!.. — торопливо, словно боясь, что его не выслушаютъ, говорилъ безусый и безбородый юноша съ румянцемъ на щекахъ. Онъ весь сіялъ,— и тмъ, что только что изъ мальчиковъ сдлался приказчикомъ, и своимъ новымъ съ иголочки костюмчикомъ, и тмъ, что сидлъ со взрослыми и слушалъ умные разговоры. Вс звали его ‘Алеша’, я познакомился съ нимъ за нсколько дней передъ тмъ, когда онъ доврилъ мн свою тайну,— стихотвореніе, написанное въ подражаніе Кольцову, гд говорилось про тучу и лсъ и тоску-печаль.
— Честное слово, Константинъ Николаевичъ!
— Знаю, Алеша. И будетъ здить…
Ножичкинъ попалъ на свою любимую или, врне, больную тему объ отношеніяхъ хозяевъ и служащихъ.
— Онъ и нанимаетъ… и теперь еще, а раньше все такъ, — безъ опредленнаго жалованья. ‘По усердію глядя… Награжу’… Понимаете, не жалованье платитъ, а ‘награждаетъ’. Вотъ я вамъ разскажу случай одинъ,— я не очень давно былъ. Служилъ у Воронина — тоже главнымъ довреннымъ — Митрофанъ Саввичъ и тоже, какъ Герасимъ едоровичъ, съ мальчишекъ. Милліонные обороты длалъ, все дло велъ, а жалованья не получалъ. Нужно будетъ домишко ремонтировать,— къ хозяину. ‘Вотъ, — скажетъ, — крыша течетъ’ — дастъ. Дочку просватаетъ, приданое срядить надо — наградитъ. Разъ — при мн было, съ полгода я у нихъ въ контор занимался,— приходитъ Митрофанъ Саввичъ — ‘десять рублей, говоритъ, позвольте’… ‘Зачмъ?’ Показываетъ сапоги. ‘Вотъ, говоритъ, обносился,— новые надо’. Посмотрлъ хозяинъ. ‘Ну, говоритъ, намъ съ тобой не танцы танцовать. По базару-то и въ этихъ ладно, вотъ теб, трешня, подкинь подметки’… И разговаривать не сталъ.
— Такъ вотъ какой случай выпалъ! Какъ-то захворалъ Митрофанъ Саввичъ,— старикъ ужъ былъ — завязалъ въ платочекъ свой носовой клтчатый пятьдесятъ тысячъ изъ кассы, да и пошелъ домой… Думалъ, помирать будетъ, а не померъ. Ну, и при милліонахъ пятьдесятъ тысячъ все же — деньги. Узналъ хозяинъ, что въ касс нехватайка, а сколько — Богъ всть, можетъ не одна сотня тысячъ. Книгъ-то путныхъ не велось, больше на память, да на записочки. Призываетъ Митрофана Саввича, когда тотъ выздоровлъ.
— ‘Взялъ деньги?’
— ‘Отчислилъ, Прохоръ Лукичъ… За службу, дтямъ на прожитокъ’… Самъ въ ноги.
— ‘Сколько?’
— ‘Пятьдесятъ’…
— ‘Врно?’…
— ‘Врно’…
Схватилъ его хозяинъ за сдую бороду, таскалъ, таскалъ по полу, а потомъ поднимаетъ.
— ‘Ну, говоритъ, поцлуемся… Я бы тебя, дуракъ, и самъ наградилъ’…
И поцловались. Объ деньгахъ, конечно, ни слова.
И до самой смерти Митрофанъ Саввичъ главнымъ довреннымъ служилъ…
Мн очень нравились разсказы Ножичкина, но еще больше интересовалъ самъ разсказчикъ. Я тогда только что присматривался къ нему и съ любопытствомъ прислушивался къ сердитому, язвительному голосу.
— Рабочему лучше… Онъ знаетъ свои уроки,— отработалъ, получилъ полтинникъ и знать никого не хочетъ. А съ насъ душу требуютъ, всего человка… А кто виноватъ? Мы же сами… Халуйства много, крпостное право не вылось — ‘вы наши отцы, мы ваши дти’. Хамы… Вдь вотъ Герасима едоровича взять… Ну кабы воръ,— около Митрогова можно поживиться,— а то вдь честной человкъ, однимъ жалованьемъ и живетъ. А любитъ, видите-ли… Съ мальчишекъ. И дло любитъ, и хозяевъ любитъ, и дтей ихъ любитъ… собаку хозяйскую любитъ. Подъ уголовщину, было попалъ, когда Митроговъ обанкрутился и векселя какіе-то заставилъ подписать. Помните у Щедрина, — Ножичкинъ былъ большой поклонникъ Салтыкова и Глба Успенскаго и любилъ цитировать ихъ въ разговор, — про статскаго совтника, который начальство слишкомъ возлюбилъ и очухался только когда его въ ступ истолкли, да толкомъ по башк долбонули. А мы и теперь не очухались, хотя и по башк долбятъ.
Вступили въ разговоръ другіе собесдники и много удивительныхъ разсказовъ наслушался я въ тотъ вечеръ о хозяевахъ и о служащихъ.
Мы зашли въ трактирчикъ посл засданія нашего Общества взаимопомощи вольнонаемныхъ служащихъ. Кром меня и Алеши, было еще нсколько служащихъ изъ магазиновъ и конторъ. Я недавно попалъ въ ‘Общество’ и съ большимъ интересомъ присматривался и прислушивался. Тонъ задавалъ Ножичкинъ, къ его словамъ внимательно прислушивались, обращались къ нему съ вопросами.
Въ особенности Алеша, видимо, восхищался имъ и подражалъ ему,— носилъ такой же галстукъ и такой же высокій, подпиравшій шею крахмальный воротничекъ. Онъ все время смотрлъ въ ротъ Ножичкину и, когда тотъ сердился и сдвигалъ брови. Алеша морщилъ лобъ, что выходило очень потшно на юномъ двичьемъ лиц, остававшемся такимъ же сіяющимъ и по-дтски ласковымъ.
Молчалъ самый старый изъ насъ, высокій съ сумрачнымъ лицомъ и унылыми усами бухгалтеръ изъ частнаго банка, и только въ передней, одваясь, проговорилъ съ угрюмой насмшкой:
— Какъ мы съ тобой, Алеша, хозяевъ-то отдлали, теперь они тише воды, ниже травы будутъ… Эхъ, други, други… Мелемъ, мелемъ… Погоди, Константинъ,— упрыгаешься…— обратился онъ къ Ножичкину.
— По земл ползать не стану. Услужающимъ не буду…
Я невольно оглянулся на Ножичкина. Онъ стоялъ въ дверяхъ, освщенный лампой, высокій, сухой и словно ощетинившійся, со своими жесткими рыжими усами и остриженной ершомъ головой. Срые глаза смотрли спокойно и насмшливо.
— Честное слово, Степанъ Николаевичъ.., Я хотлъ сказать… Вотъ ей-Богу… Честное слово…— Лицо Алеши было красное, большіе глаза блестли, но онъ такъ и не сказалъ того, что хотлъ подтвердить честнымъ словомъ. Мы вышли на улицу.
Въ первый разъ я встртилъ Ножичкина въ томъ же Обществ взаимопомощи вольнонаемныхъ служащихъ, куда я незадолго предъ тмъ поступилъ членомъ и докторомъ и гд принимали участіе приказчики, конторщики, пароходные капитаны и машинисты и всякаго рода служащіе на частной служб люди.
Помню, Ножичкинъ мн не понравился. Было годичное общее собраніе. Предсдательствовалъ тотъ самый Герасимъ едоровичъ, довренный купца Митрогова,— полный, благообразный господинъ съ большой сдющей бородой, въ длиннополомъ темно-синемъ сюртук, остриженный по старинному въ кружокъ и съ стариннымъ же чернымъ галстукомъ на ше. Въ то время онъ былъ въ нкоторомъ род героемъ дня, за нсколько дней предъ тмъ былъ отпразднованъ юбилей его пятидесятилтней службы въ одной и той же фирм — торжественный юбилей, въ которомъ участвовали хозяева и служащіе,— съ обдомъ, рчами, адресами и подношеніями. Годичное общее собраніе нашего общества хотло почтить его, какъ юбиляра и старйшаго члена, состоявшаго въ обществ съ его основанія.
На очереди стоялъ вопросъ о баллотировк новыхъ членовъ и, между прочимъ, о принятіи кандидата, достигшаго предльнаго по уставу возраста — 40 лтъ.
— Оно, конечно, господа,— на Михаила Архангела ему сорокъ лтъ стукнуло, только вдь человка и пожалть нужно. Свой братъ, служащій…— съ мягкими манерами, пвучимъ, благожелательнымъ теноркомъ говорилъ предсдатель.— Въ сил еще мужикъ, только вотъ ноги простужены. А насчетъ ежели устава,— такъ вдь мы же его составляли…
Послышались вялыя возраженія, говорить, видимо, стснялись. Члены правленія и передніе ряды, гд сидли боле солидные люди, молчали и только изъ заднихъ рядовъ изрдка слышались робкіе молодые голоса:
— Параграфъ устава говоритъ ясно и опредленно,— сорокалтнихъ принимать нельзя,— о чемъ тутъ разговаривать?— раздался рзкій, сухой голосъ изъ заднихъ рядовъ.
— Что же,— вдь мы здсь промежду себя… Наше дло, семейное…— настаивалъ предсдатель.— Говорю, пожалть надо,— нашъ братъ, служащій… Пятеро ребятъ…
— Такъ вотъ вы и кормите ихъ, если ужъ очень жалко…— отозвался тотъ же сухой, ржущій уши голосъ.
— Тутъ, милостивый государь, дло общественное,— обиженнымъ тономъ отвтилъ предсдатель. — И совсмъ это ни къ чему,— я тамъ, или что другое…
Предсдателя поддержали, раздались недовольные голоса.
— Можно бы и поскромне, безъ озорства…— ни къ кому не обращаясь, замтилъ членъ правленія.— Тутъ постарше есть, поопытне…
— Вотъ то-то и оно, господа, что дло общественное, а не семейное, какъ обмолвился Герасимъ едоровичъ…— Изъ заднихъ рядовъ поднялся и вышелъ впередъ высокій сухой человкъ съ остриженной ершомъ головой, жесткими рыжими усами и бородкой клинушкомъ,— одтый модно и корректно. Онъ видимо привыкъ говорить и рзко выдлялся изъ окружающихъ своей свободной манерой держаться.
— Наше общество называется обществомъ взаимопомощи… Такъ? Какая же мн отъ него сорокалтняго помощь? Тутъ, господа, ариметика-то простая,— заговорилъ онъ увреннымъ голосомъ, полуоборотясь къ заднимъ рядамъ и оглядывая толпу свтлыми срыми глазами.
— Я вотъ съ двадцати лтъ взносы плачу и умирать еще не собираюсь. Есть, которые и по двадцати пяти лтъ платятъ,— а онъ, простуженный-то, поступитъ въ 40 лтъ членомъ, пять лтъ будетъ взносы платить, а потомъ вотъ этихъ пятерыхъ-то дтей и оставитъ на мою шею,— выдавай имъ пенсію… Вдь мы, господа, собрались сюда не филантропіей заниматься. Кому охота — пусть, а я не желаю…
Поднялся шумъ. Осмлились и горячо заговорили т робкіе молодые голоса, которые раздавались изъ заднихъ рядовъ. Предсдатель долго звонилъ въ колокольчикъ и снова заговорилъ ласковымъ пвучимъ теноркомъ:
— Дозвольте обратить ваше вниманіе, господа… Михаилъ Лукьянычъ — солидный человкъ, всъ иметъ. Извстно вамъ, сколько у нихъ въ компаніи-то служащихъ,— за нимъ и другіе пойдутъ… Говорить-то все можно! Которые пришли на готовенькое… А мы вотъ общество устраивали,— знаемъ. За полы тащить приводилось… Бывало, только смялись надъ нами… А теперь вотъ хорошимъ людямъ отказываемъ.
— Это справедливо…— поддержалъ тотъ же членъ правленія. — Былъ въ контор разговоръ, — поступитъ Михаилъ Лукьянычъ, и другіе за нимъ. Что же? Не въ примръ прочимъ…
Протестующій человкъ все стоялъ, прислонившись къ стн, ощетинившійся и колючій, и все говорилъ своимъ сухимъ, вызывающимъ голосомъ:
— Именно, Герасимъ едоровичъ… Эти хорошіе-то люди и смялись надъ нашимъ обществомъ… А какъ почуяли, что у насъ въ касс сто тысячъ капитала, что можно на грошъ пятаковъ купить,— такъ и ползли. И никого за полы тащить не нужно, — больше приходить будутъ, когда узнаютъ, что чмъ моложе, тмъ легче пройти въ члены… А молодые-то и нужны.
Онъ началъ подробно обсуждать уставъ и доказывать, что предльный возрастъ нужно еще повысить и старше 35 лтъ въ члены не принимать, очевидно онъ былъ хорошо знакомъ съ длами ‘Общества’, цитировалъ уставы другихъ аналогичныхъ ‘Обществъ’, ссылался на практику страховыхъ обществъ.
— Опять, господа, повторяю…— продолжалъ онъ,— не филантропія должна быть у насъ, а взаимопомощь. Вдь мы, служащіе, въ большинств случаевъ люди безъ диплома и безъ пенсіи… Всякую минуту хозяинъ можетъ выбросить меня, какъ выталкиваютъ изъ конуры охрипшую собаку,— и мн нужно, чтобы я зналъ куда идти, и чтобы я шелъ сюда не за милостыней, не за снисхожденіемъ, а въ силу своего права, чтобы я могъ не просить, а требовать…
Ножичкина поддержалъ длинный сумрачный бухгалтеръ изъ банка. Онъ указалъ, что количество пенсій и единовременныхъ пособій растетъ и будетъ расти, доказывалъ, что не слдуетъ увлекаться настоящимъ цвтущимъ положеніемъ длъ, что въ будущемъ возможенъ провалъ, и присоединился къ мннію Ножичкина о необходимости установить предльный возрастъ въ 35 лтъ. Въ заключеніе онъ предложилъ избрать комиссію для пересмотра устава и выясненія длъ общества.
Тмъ не мене на баллотировк сорокалтній кандидатъ незначительнымъ большинствомъ голосовъ прошелъ въ члены. Было, впрочемъ, принято и предложеніе бухгалтера и въ комиссію попали и онъ, и Ножичкинъ.
Вторымъ вопросомъ было ходатайство незадолго предъ тмъ учредившагося въ нашемъ город общества вспомоществованія учащимся въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ. И опять неловкое молчаніе и рзко прозвучавшій въ тишин голосъ:
— Отказать!..
— Неловко будто…— замтилъ было предсдатель, но его прервалъ Ножичкинъ.
— Не наше блюдо… У насъ многіе члены еще въ уздное училище за дтей платить не могутъ, въ гимназіи всего пять стипендій, сколько лтъ о вечернихъ классахъ толкуемъ — устроить не можемъ,— какой намъ университетъ! Да вдь въ университетъ-то не отъ груди поступаютъ. Въ нашихъ гимназіяхъ ихъ маринуютъ до того возраста, когда заграницей университетъ кончаютъ,— пробьется дльный-то человкъ!..
— Обидятся Валеріанъ-то Алексевичъ, предсдатель ихній… Въ лавку заходилъ,— поддержите, говоритъ. И къ намъ расположенъ, пожертвованія собиралъ…— снова заговорилъ было предсдатель, но сразу поднялся шумъ и огромнымъ большинствомъ ходатайство было отклонено.
Затмъ слушался солидно и разносторонне составленный докладъ библіотечной комиссіи, прочитанный Ножичкинымъ. Докладъ былъ принятъ почти единогласно и на выписку книгъ была назначена значительная сумма, зато вопросъ о читальн, — о газетахъ и журналахъ, которые должны быть выписаны, возбудилъ большія пренія.
— Все равно вдь не посщаютъ… — лниво замтилъ членъ правленія.— Два года читальня открыта у насъ — рдко кто заглянетъ.
— Еще бы!— отозвался знакомый конторщикъ пароходной компаніи.— Вы назначили такіе часы, когда правленію удобно, а служащіе заняты… Не удивительно!
— Да и что читать-то?— вступился Ножичкинъ.— Какіе мы газеты и журналы выписывали? Либо мертвыхъ съ погоста таскаютъ, либо жулики всякіе обманомъ публики занимаются, науськиваютъ на кого-нибудь… Гд намъ самимъ разбираться во всемъ, что на свт длается? Значитъ, намъ газету честную нужно, чтобы вранья не было, жульниченья, настоящую литературу, а не какое-нибудь мракобсіе…
Споровъ о газетахъ и журналахъ было много, но, повидимому, къ мнніямъ Ножичкина въ этой области прислушивались съ большимъ вниманіемъ и, за небольшими исключеніями, его списокъ былъ принятъ.
Я вышелъ съ смшаннымъ ощущеніемъ. Съ одной стороны, я не могъ не признать резонности многихъ разсужденій Ножичкина,— а его списокъ книгъ и злыя характеристики органовъ печати удивили меня, а съ другой — звенлъ въ ушахъ этотъ рзкій, раздражавшій меня голосъ и эти слишкомъ ршительныя, казавшіяся мн такими нетерпимыми, реплики. Не могъ я уяснить себ и его положеніе въ ‘Обществ’ — былъ ли онъ представителемъ боле или мене замтной группы, или говорилъ на свой страхъ и свою отвтственность.
Скоро мн снова пришлось столкнуться съ Ножичкинымъ и при томъ почти при такой же обстановк,— на годичномъ собраніи торгово-промышленнаго клуба.
Когда-то въ нашемъ город процвталъ ‘дворянскій клубъ’, потомъ возникъ ‘купеческій клубъ’, дворянскій закрылся и уцлвшіе пассажиры разбитаго корабля перебрались на палубу купеческаго клуба.
Въ послднее время открылся торгово-промышленный клубъ. Тамъ было огромное число членовъ,— въ немъ сосредоточилась вся средняя часть городского населенія,— мелкіе чиновники, учителя, второразрядные купцы, юристы, не выросшіе изъ ‘помощниковъ’, доктора, не успвшіе обзавестись собственными лошадьми и сдлаться членами купеческаго клуба, а главную основу составляли все т же служащіе, какъ и въ ‘обществ взаимопомощи’ — конторщики, приказчики, страховые агенты и всякій служилый людъ.
Нсколько сотъ членовъ собралось въ огромномъ, низкомъ, закоптломъ зал клуба. Долго читался отчетъ старшинъ и докладъ ревизіонной комиссіи, въ зал было жарко и душно. Ряды цифръ ничего не говорили мн и я долго бродилъ по пустымъ заламъ клуба, пока поднявшійся шумъ не привлекъ моего вниманія. Докладъ былъ конченъ. Изъ дальняго конца зала доносился рзкій, сухой голосъ, какъ-то слышный во всхъ углахъ. Изъ-за длинныхъ рядовъ стульевъ, биткомъ набившихъ огромный залъ, мн не видно было говорившаго, но я сразу узналъ Ножичкина. Съ цифрами въ рукахъ, язвительно подчеркивая отдльныя мста, онъ нападалъ на дятельность клуба, на отчетъ старшинъ, скомканный и путанный, на докладъ ревизіонной комиссіи, не проврившей оправдательныхъ документовъ, не коснувшейся общей жизни клуба.
Его поддерживалъ высокій старикъ съ сдой бородой, едоръ едоровичъ, какъ вс называли его въ клуб, — секретарь губернской земской управы, одинъ изъ самыхъ старыхъ членовъ клуба, не разъ выбиравшійся въ старшины. едоръ едоровичъ указывалъ, что несмотря на неоднократно выраженныя общими собраніями пожеланія, клубъ по-прежнему живетъ азартной игрой въ карты и неприличнаго характера маскарадами и убждалъ собраніе, что нужно найти другіе источники дохода и измнить характеръ клуба.
За старшинъ вступился предсдатель собранія, видный въ город чиновникъ,— полный, блотлый, съ пушистыми блокурыми баками и унизанными перстнями пальцами. По знакомствамъ и своему общественному положенію онъ примыкалъ къ бывшему дворянскому и теперь купеческому клубу, но ему нравилась та почетная роль, которую онъ игралъ въ нашемъ клуб, при томъ онъ очень любилъ т маскарады, о которыхъ говорилъ Павелъ Павловичъ, а многимъ членамъ клуба льстило, что въ ихъ сред числится членомъ такой видный въ город человкъ, они находили даже, что это поднимаетъ значеніе клуба, и часто выбирали его предсдателемъ общихъ собраній.
— Мы и послушались васъ, многоуважаемый едоръ едоровичъ, — благосклоннымъ баритономъ говорилъ онъ,— устроили семейные вечера, на которыхъ вы настаивали въ прошломъ году… И вышелъ одинъ убытокъ,— оркестръ игралъ въ пустомъ зал…
— Еще бы!.. — отозвался едоръ едоровичъ. — Господа старшины устроили семейные вечера съ легкими двицами… Конечно, никто не поведетъ на нихъ свою семью!..
Въ зал послышался смхъ. Одинъ изъ сидвшихъ за столомъ старшинъ,— владлецъ лсныхъ складовъ,— толстый человкъ съ одышкой, съ цпочкой и въ брюкахъ на выпускъ, обидлся и съ краснымъ потнымъ лицомъ обратился къ собранію:
— Г. Ножичкинъ вотъ насчетъ отчета корилъ… Всякому видать, что мы сдлали, — гостиную новую справили, ремонтъ полный… Опять же насчетъ занавси,— смотрть стыдно. А у насъ представленія, съ концертами кто прізжаетъ,— обгаютъ… Ежели этакъ будутъ оскорблять, ежели всякій — подчеркнулъ онъ — придетъ и будетъ насъ въ копейкахъ учитывать, — такъ это и служить нельзя, уйти только и больше ничего…
Онъ оглянулъ остальныхъ старшинъ и, отдуваясь, слъ. Шумно раздвигая стулья и протискиваясь черезъ толпу, къ самому столу подошелъ Ножичкинъ и съ перекосившимся отъ злобы лицомъ заговорилъ:
— Какъ вы смете оскорбляться? Кто вы такой? Выбранный нами старшина, обязанный всякому изъ насъ,— слышите ли — всякому — давать отчетъ въ каждой копейк, истраченной вами… Мы имемъ право оскорбляться! Клочки цифръ, которые вы представили,— это отвтъ? А потомъ, вы исполнили порученія прошлогодняго собранія? О семейныхъ вечерахъ мы уже слышали… А почему изъ двухъ тысячъ, ассигнованныхъ въ прошломъ году на пополненіе библіотеки, вы истратили на книги только четыреста рублей, а остальное пошло на самый этотъ занавсъ, да на новую гостиную? Кто уполномочилъ васъ? А что сдлалось съ внесеннымъ тоже годъ назадъ предложеніемъ многихъ членовъ устроить при клуб общеобразовательные курсы?
Я залюбовался Ножичкинымъ,— ярко освщенный, онъ стоялъ предъ столомъ, дрожащій отъ негодованія, съ вызывающимъ лицомъ и блестящими срыми глазами.
Поднялся невообразимый шумъ. Земскій агрономъ, провизоръ изъ аптеки, помощникъ пароходнаго капитана, сотрудникъ мстной газеты,— которыхъ я немного зналъ — и еще нсколько человкъ яростно нападали на правленіе и разъясняли собранію, въ какомъ печальномъ состояніи находится библіотека и какъ быстро растетъ спросъ на книги. На шумъ собрались разбредшіеся было по билліарднымъ и карточнымъ комнатамъ другіе члены. Центромъ всхъ споровъ сдлалось измненіе характера клуба, часть стояла за старую систему,— за танцовальные вечера и маскарады, часть за курсы и лекціи. Среди шума правленіе заявило собранію, что оно частнымъ образомъ спрашивало мнніе многихъ давнихъ членовъ клуба, и вс они осудили затю группы новыхъ, при этомъ оно намекнуло, что иметъ тоже частныя свднія, что курсы все равно не разршатъ. Предсдатель снова попробовалъ вступиться за правленіе.
— Какіе курсы! — съ утомленной и презрительной улыбкой, словно отмахиваясь отъ надовшаго всмъ вопроса, говорилъ онъ. — Вы сами знаете, господа члены нашего клуба — все народъ дловой, трудящійся… За день-то по канцеляріямъ, да по конторамъ, по лавкамъ, человкъ намается,— вечеромъ ему отдохнуть нужно,— какое-нибудь, такъ сказать, эстетическое удовольствіе,— музыка, спектакль, а не астрономію, да политическую экономію изучать… Не пойдетъ, господа, это дло..— меланхолически закончилъ онъ.— Да и загадятъ все,— полы, колонны…
— Разный отдыхъ бываетъ…— уклончиво отвтилъ Ножичкинъ.— Только вы объ этомъ не безпокойтесь, Александръ Львовичъ, пойдутъ люди.. И не только пойдутъ, а окупятъ все,— и клубъ и лекторовъ, и полы и колонны…
Сторонниковъ общеобразовательныхъ курсовъ оказалось очень много,— между ними даже вышелъ споръ. Агрономъ разъяснялъ собранію, что курсы можно устроить съ малыми затратами, что между членами клуба есть учителя гимназіи и много людей съ высшимъ образованіемъ, и что нкоторые изъ нихъ согласились читать и даже предлагаютъ свой трудъ безплатно. Противъ этого и возсталъ Ножичкинъ.
— Я, господа, человкъ коммерческій… Даромъ-то только въ потолокъ плюютъ… Они вдь, учителя-то, берутъ за свои уроки, и мы будемъ платить… И такъ нужно платить, чтобы наши уроки были имъ интересне частныхъ уроковъ… Тогда не то, что кто пожелаетъ, а кого мы пожелаемъ… На коммерческую ногу,— вонъ какъ въ театр. И гастролеровъ приглашать будемъ, изъ столицъ. Подутъ и профессора, подутъ и литераторы,— не больно у насъ ихъ деньгами-то обсыпаютъ… А онъ одну лекцію въ пяти городахъ прочитать можетъ, смотришь, новый заработокъ будетъ…
Снова разгорлся споръ между партіей реформы клуба и сторонниками стараго порядка. Спорили, въ сущности, дв небольшія кучки, масса стояла инертная и молчаливая, но, очевидно, вс были очень заинтересованы,— къ моему удивленію, опустли буфетъ и билліардная и карточные столы. Давно уже стулья были отодвинуты и публика густой толпой окружила столъ, за которымъ сидли предсдатель собранія и старшины. Толпа мнялась, люди приходили и уходили, только модно одтый человкъ съ рыжими усами и щеткой остриженной большой головой все время стоялъ у стола и принималъ горячее участіе въ спорахъ.
И странное дло! Въ собраніи было много интеллигентныхъ людей, говорившихъ и литературне, и умне, но ничей голосъ не былъ такъ слышенъ въ душной, полной людьми комнат, не звучалъ такъ рзко и опредленно, никто не будилъ такъ страсти и не расшевеливалъ инертныхъ людей…
Результатъ засданія вышелъ неопредленный. Старое правленіе было забаллотировано, но изъ оппозиціи только одинъ Павелъ Павловичъ попалъ въ старшины, остальные были избраны изъ старой партіи. Зато была организована особая комиссія съ широкими правами, на которую собраніе возложило завдываніе библіотекой и организацію общеобразовательныхъ курсовъ и въ которую попали и Ножичкинъ, и земскій агрономъ, и провизоръ, и помощникъ капитана, и нсколько интеллигентныхъ лицъ, которымъ принадлежала иниціатива дла.
Какъ-то не клеилось мое знакомство съ Ножичкинымъ, не смотря на то, что мы довольно часто встрчались и въ клуб, и въ обществ взаимопомощи. Всегда настороженный, съ той подчеркнутой корректностью костюма и манеръ, которая обратила на себя мое вниманіе въ первый разъ,— онъ охотно говорилъ о длахъ общества и клуба, мы вступали въ споры по литературнымъ и общественнымъ вопросамъ, но дальше этого наше знакомство не шло и онъ попрежнему оставался для меня загадкой, застегнутымъ на вс пуговицы человкомъ.
Не встрчалъ я его въ семьяхъ городской интеллигенціи, не встрчалъ и у купцовъ,— повидимому, онъ держался особнякомъ.
Ближе пришлось мн познакомиться съ Ножичкинымъ, когда заболлъ брюшнымъ тифомъ его сынъ, гимназистъ второго класса.
Помню, я вошелъ въ небольшую квартиру въ Зарченской слободк, гд ютилось бдное населеніе: столяры, торговцы съ лотковъ, мелкіе чиновники, отставные офицеры. Одна комната побольше служила спальней и дтской, другая — столовая, куда я распорядился перенести больного, третья — маленькая съ самодльными полками, занятыми книгами, съ портретами русскихъ писателей на стнахъ и поставленнымъ на козла большимъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ счетами, конторскими книгами, какими-то журналами.
Квартира удивила меня не тмъ, что въ ней было, а тмъ, чего не было и что я постоянно встрчалъ въ подобныхъ квартирахъ ‘служащихъ’. Не было ‘гостиной’ съ диваномъ, круглымъ столомъ и коврикомъ, не было горки съ серебряными ложками и мельхіоровыми подстаканниками, гардеробовъ съ платьями и шубами, обитыхъ жестью сундуковъ, олеографій Нивы на стнахъ. Въ первое время лченія я не встрчался съ Ножичкинымъ и видалъ только жену его. Маленькая женщина съ глубоко посаженными глазками, словно черненькая мышка, безшумно скользила изъ комнаты въ комнату, отъ больного въ кухню — указать прислуживавшей у печки двочк-подростку, изъ кухни въ дтскую помочь сидвшей за ариметическими задачами маленькой дочк, и снова къ больному — дать лкарство, измрять температуру,— молчаливая, всегда съ однимъ и тмъ же застывшимъ лицомъ, казалось, равнодушнымъ къ тому, что происходило кругомъ. Съ этимъ лицомъ она выслушивала мои наставленія и только изрдка, въ случа рзкаго ухудшенія, обмнивалась короткими фразами.
— Хуже, докторъ?
— Хуже.
— Боитесь за ныншнюю ночь?
— Ну хоть не за ныншнюю…
— Не откажите, въ случа нужды.
А тифъ у мальчика оказался особенно жестокій, затянувшійся на 4 мсяца, со всмъ тмъ разнообразіемъ осложненій, какое даетъ только брюшной тифъ,— съ кишечными кровотеченіями, съ мозговыми и легочными осложненіями, съ пролежнями, сведеніемъ конечностей и прочее, — одинъ изъ тхъ случаевъ, когда и мсяцъ, и два, уходя отъ больного, не знаешь, найдешь ли его живымъ на другое утро.
Однажды, когда положеніе больного было особенно опасно, я счелъ нужнымъ предупредить, что не могу ручаться за предстоящія сутки. Худенькая женщина пристальне обыкновеннаго взглянула на меня, передвинула кожаный поясъ, стягивавшій ея кофточку, и тихо выговорила:
— Очень плохо, докторъ?
— Очень.
Она присла на кровать сына, медленно провела рукой по волосамъ, мелькомъ взглянула на обтянутое, съ ввалившимися полузакрытыми глазами, лицо мальчика и также спокойно, только еще тише выговорила:
— Что же длать, докторъ?
Я предложилъ консиліумъ.
— Какъ знаете, докторъ…
Мы вримъ въ васъ. Прошли страшныя сутки, потянулись другія и третьи, такія же страшныя, а она оставалась все такая же молчаливая и замкнутая, повидимому, спокойная, съ упорнымъ, напряженнымъ взглядомъ черныхъ глазъ, всегда въ одномъ и томъ же настроеніи, словно въ дом не происходило ничего особеннаго, и все такъ же, какъ всегда, безшумно скользила мелкими частыми шажками изъ комнаты въ комнату, длая свое хозяйское дло, — смотрла за кухней, слдила за уроками двочки. Только лицо становилось блдне, да глубже западали черные глаза. Повидимому, она не спала по цлымъ ночамъ, — во всякомъ случа не раздвалась: мн нсколько разъ приходилось бывать ночью, когда мальчикъ собирался умирать, и всегда я находилъ ее въ той же кофточк, перетянутой кожанымъ поясомъ, въ которой она ходила днемъ, и съ тми же зачесанными назадъ волосами, очевидно, не видавшими подушки.
Только разъ она измнила себ. Я хорошо помню эту сцену. Дло было въ начал четвертаго мсяца, когда грозные симптомы исчезли и благопріятный исходъ достаточно выяснился. Казалось, все время я волновался больше ея и съ чувствомъ огромнаго облегченія могъ, наконецъ, сказать ей:
— Ну теперь, Анна Григорьевна, можно успокоиться. Если не случится чего-нибудь совсмъ экстреннаго… Думаю,— мальчикъ вн опасности…
Въ этотъ день она была блдне обыкновеннаго. Ножичкина не было въ город, послднія ночи она ни на минуту не оставляла сына. Мн показалось, что она равнодушно выслушала извстіе, только лицо стало еще блдне и глаза сдлались шире. Машинально, моимъ тономъ она повторила:
— Вн опасности…
Я долго разсказывалъ, какъ беречь ребенка, чего нужно бояться, говорилъ о температур, о питаніи и съ удивленіемъ смотрлъ на мою собесдницу. Она мрно покачивала головой въ тактъ моимъ словамъ и странно улыбалась. Лицо ея осунулось, глаза сдлались мутные, — очевидно, она не понимала того, что я говорилъ ей.
— Вамъ записать, быть можетъ?
Она качнула головой и, все также странно улыбаясь, медленно откинулась на подушку дивана. Я бросился было поддержать ее, но она съ усиліемъ подняла тяжелыя вки и хриплымъ голосомъ выговорила:
— Ничего, докторъ, ничего… Я все слышу. Жидкая пища… Вн опасности…
Она замолчала и осталась неподвижна, только закрытыя вки вздрагивали. Я громко позвалъ ее, выслушалъ сердце и хотлъ было приводить въ чувство, но губы ея слегка шевельнулись, чуть слышно выговорила она — ‘вн’… и начала глубоко и ровно дышать, — она заснула.
Въ первое время я рдко видлъ Ножичкина. Онъ былъ безъ мста и часто узжалъ изъ города по какимъ-то дламъ, если же бывалъ дома, то сидлъ дни и ночи за сдльной работой, которую ему удавалось доставать и которая состояла главнымъ образомъ въ разборк торговыхъ книгъ и составленіи годичныхъ бухгалтерскихъ отчетовъ, Ножичкинъ считался однимъ изъ лучшихъ бухгалтеровъ въ город. Рецепты приходилось мн писать въ его комнат, я съ любопытствомъ присматривался къ его письменному столу и всегда находилъ тамъ что-нибудь новое и неожиданное. То попадались мн уставы какихъ-то неизвстныхъ мн обществъ, номеръ торгово-промышленной газеты, всеподданнйшій отчетъ министра финансовъ, газетныя вырзки о потребительныхъ и ссудосберегательныхъ обществахъ. Розыскивая чистую бумагу, я какъ-то вытащилъ изъ подъ вороха газетъ чью-то французскую книгу по бухгалтеріи и выписанныя твердымъ убористымъ почеркомъ французскія слова, — очевидно въ то же время Ножичкинъ учился французскому языку. Попадались и книжки журналовъ, но въ особенности часто я находилъ раскрытыя книги Успенскаго и Салтыкова съ загнутыми углами страницъ, съ подчеркнутыми строчками, съ замтками на поляхъ. Очевидно, и Салтыковъ, и Успенскій были любимыми писателями Ножичкина, — много литературныхъ лицъ висло у него на стн, но только два кабинетныхъ портрета Салтыкова и Успенскаго стояли въ самодльныхъ дубовыхъ рамкахъ на письменномъ стол.
И долго Ножичкинъ былъ такой же застегнутый, настороженный, какимъ я видалъ его въ обществ взаимопомощи и въ клуб. Мы говорили о брюшномъ тиф, о питаніи мальчика, о существующихъ и возможныхъ осложненіяхъ и ни о чемъ постороннемъ.
И у обоихъ — и у мужа, и у жены — не смотря на ту щепетильную деликатность и безусловное довріе, которыя я привыкъ встрчать только въ очень интеллигентныхъ семьяхъ, чувствовалось что-то настороженное, замкнутое, словно желаніе отгородить себя, положить границу между собой и мной.
Совершенно неумышленно я самъ увеличивалъ разстояніе между нами. Я зналъ, что Ножичкинъ безъ мста, видлъ убогую обстановку, отсутствіе настоящей прислуги. здить мн приходилось ежедневно, а иногда и два раза въ день. Какъ-то разъ, когда жена Ножичкина отдавала мн деньги за сдланные визиты, я имлъ неосторожность сказать ей, что они могутъ мн не платить, что я буду здить даромъ, что они разсчитаются со мной, когда поправятся ихъ дла и проч., и проч.
— Намъ очень жаль, докторъ, что мы не можемъ платить вамъ больше рубля… Она холодно смотрла на меня своими черными глазами и говорила сухимъ дловымъ тономъ,— я понимаю, вамъ далеко здить и мы иногда ночью посылаемъ за вами… Ну, что же! Мы…
Я поспшилъ уврить, что совсмъ не думалъ отказываться отъ больного, и подъ упорнымъ взглядомъ моей собесдницы путался все боле и боле и, чтобы выдти изъ неловкаго положенія, обратился къ Ножичкину, вошедшему на нашъ разговоръ изъ своей комнаты.
— Я хотлъ объяснить, Константинъ Николаичъ, вашей жен, что я могу получать за визиты изъ кассы нашего общества…
Вышло еще хуже. Лицо Ножичкина сдлалось злое и угрюмое и, видимо сдерживая себя, онъ отвтилъ:
— Я знаю не хуже васъ, господинъ докторъ, уставъ нашего общества… и если бы находилъ нужнымъ…
Мн пришлось долго извиняться и искренно уврять мужа и жену, что я не хотлъ ихъ оскорблять… Они, повидимому, удовлетворились моими объясненіями, но на нкоторое время наши отношенія сдлались еще боле сдержанны. Анна Григорьевна начала сама заговаривать о консиліуме и время отъ времени предлагать вопросы:
— Быть можетъ, перемнить вино, докторъ, взять дороже? Я слышала, въ бутылочный бульонъ прибавляютъ рябчиковъ?..
И мн постоянно приходилось слдить за собой, чтобы какъ-нибудь не задть этого настороженнаго самолюбія, не проявить въ чемъ-нибудь непрошеннаго участія. Для меня было ясно, что именно этого участія они и не желали, отъ него, этого чужого участія, такъ ревниво и берегли свою интимную жизнь.
И на всей семь лежала печать чего-то обособленнаго, отгороженнаго, ревниво берегущаго свою неприкосновенность отъ постороннихъ людей. Казалось, эта дисциплина и выдержка распространилась и на дтей. Поражалъ меня больной мальчикъ. Удивительно похожій на мать, такой же черненькій, маленькій, худенькій, съ такими же частыми и мелкими, какъ у мышки, зубами и упорнымъ взглядомъ темныхъ глазъ, онъ молча, безъ стоновъ и жалобъ, вылежалъ четыре мсяца тяжкой болзни и жестокихъ болей.
— Ну какъ, Витя, дла?
Если онъ былъ въ сознаніи, онъ останавливалъ на мн свои мутные глаза и блдными запекшимися губами тихо выговаривалъ:
— Лучше…
— Голова болитъ?
— Н—немножко…
— А животъ?
— Тоже.— Онъ молчитъ и строго смотритъ на меня.
Также уклоняется отъ разговоровъ и такими же строгими глазами смотритъ на меня девятилтняя двочка, высокая и сильная для своихъ лтъ, — съ срыми свтлыми глазами, какъ у отца, и блокурыми волосами, сбгающими на высокій, блый лобъ.
А дла семьи шли все хуже и хуже. Очевидно, Ножичкинъ не находилъ себ мста и случайная работа давала мало. Правда, онъ являлся въ квартиру одтый, какъ всегда, модно и корректно — и такъ странно выглядлъ на фон убогой обстановки,— но я видлъ, какъ одни глаза тревожно обращались съ нмымъ вопросомъ — ‘нтъ?’ и другіе отвчали — ‘нтъ’… Исчезла изъ кухни прислуживавшая двочка-подростокъ и вмсто нея чистила картофель и стояла у печки девятилтняя дочка, съ тмъ же дловымъ, серьезнымъ лицомъ, съ какимъ она сидла раньше надъ своими ариметическими задачами…
Мн пришлось быть свидтелемъ разговора, окончательно уяснившаго мн положеніе длъ въ семь. Какъ-то разъ я засидлся. Раздался звонокъ, въ полуотворенную дверь передней я увидлъ стараго почтальона, который доставлялъ мн корреспонденцію и котораго я давно зналъ и изрдка полчивалъ.
Онъ передалъ Анн Григорьевн газеты и письма и, что то доставая изъ кармана, торопливо, полушопотомъ говорилъ:
— Только четыре съ полтиной дали… Дамскіе, говорятъ, и цилиндръ,— кабы анкерные…— Только узенькая перегородка отдляла меня отъ передней и я слышалъ каждое слово
— Нтъ ужъ, Аннушка, не взойду… Холодный я, Витеньку простужу… Да и некогда мн,— бжать надо…— Онъ заговорилъ еще тише.— Потолковала бы ты съ Константинъ-то Николаевичемъ… Митричевъ сейчасъ взялъ бы… Самъ сказывалъ,— пусть, говоритъ, придетъ. Что ему, Аннушка. поклониться то? Голова-то не отвалится. А сама подумай,— двсти цлковыхъ въ мсяцъ…
Я не слыхалъ, что отвтила Анна Григорьевна, только лицо ея сдлалось скучное и усталое, когда она вернулась въ комнату и какъ-то безпомощно опустилась на кровать сына. Снова раздался звонокъ, она встрепенулась и, поправляя волосы, словно отмахиваясь отъ чего-то надодливаго, пошла отпирать дверь. Мн снова пришлось слышать разговоръ въ передней.
— Все тоже..— отвтилъ мужской голосъ.— У Митрячева растрата, тридцать тысячъ, и что и какъ,— никому неизвстно… Герасимъ едоровичъ на бирж встртился,— заговаривалъ…
— Отецъ твой сейчасъ былъ…— отозвался женскій голосъ.— Тоже…
— Поклонись?.. — со смхомъ спросилъ мужской голосъ.
— Поклонись…— также весело отвтилъ женскій.
Быть можетъ, я ослышался, но мн показалось, что въ передней поцловались… Раньше я никакихъ проявленій нжности между супругами не замчалъ.
— Проживемъ, Ася?
— Проживемъ, Костя…
И они вошли — рука въ рук, плечо къ плечу, спокойные и веселые, съ ясными лицами и глаза ихъ не видли меня… Снова потянулись тревожные дни, безсонныя ночи. Являлся посл долгихъ поисковъ Ножичкинъ, попрежнему мужъ и жена обмнивались взглядами, говорившими: ‘нтъ’, ‘нтъ’, и садились около меня и говорили о температур больного мальчика, о его питаніи, о возможныхъ осложненіяхъ, только объ одномъ не говорили — о трудномъ настоящемъ, о темномъ будущемъ…
Какъ-то около этого времени ко мн зашелъ старый почтальонъ и, отдавая корреспонденцію, извиняющимся тономъ выговорилъ:
— Полчиться бы мн, господинъ докторъ… Давно собираюсь. Порченый я человкъ, простуженный…
Я пригласилъ его въ кабинетъ. Стараго почтальона зналъ весь городъ. Больше сорока лтъ бродилъ онъ съ своей сумкой по улицамъ города, всегда въ одномъ и томъ же костюм, съ красными, вчно слезящимися глазами, съ однимъ и тмъ же, повидимому, не мнявшимся морщинистымъ лицомъ, запеченнымъ солнцемъ, застуженнымъ морозами.
Такъ и стоялъ онъ предо мной въ моемъ кабинет, полусогнувшись, съ подавшимися впередъ плечами, словно загнанная почтовая лошадь, которая и въ стойл стоитъ съ вытянутой шеей, подавшимися впередъ лопатками и опущеннымъ задомъ.
Лчить его было очень мудрено, такъ какъ онъ весь оказался ‘порченый’. Не въ порядк были легкія, не въ порядк артеріи, подозрительны почки. При томъ онъ потребовалъ, чтобы я лчилъ его на ходу.
— Отдохнуть бы вамъ, ддушка, — сказалъ я ему посл осмотра.— То-то и дло, что простуженный вы человкъ… И года ваши не малые. Дти-то вдь устроены…
— Да это что говорить,— благодареніе Господу! И почитаютъ… Лиза вотъ все зоветъ, меньшая,— учительница она у меня, въ Подгорномъ. Константинъ Николаевичъ вотъ тоже…
Старикъ звалъ сына по имени и отчеству и, повидимому, немного побаивался его.
— И Аннушка… Добрйшей души,— пріютитъ. Только вотъ что еще, господинъ докторъ…— Онъ засмялся.— Генералъ тутъ одинъ, отставной — кавалеріей командовалъ — не совтуетъ. Какъ, говоритъ, слзъ съ коня, такъ и старикъ сталъ. И ты, говоритъ, въ отставку выйдешь,— умрешь скоре. Всю жизнь работалъ, господинъ докторъ, а теперь къ дтямъ на шею!
Онъ оглянулъ свою тощую фигуру и согнутыя ноги и снова улыбнулся.
— Буду ужъ бродить, господинъ докторъ, пока кони мои носятъ…
Старый почтальонъ кончилъ свою разноску. Я насилу уговорилъ его приссть и отдохнуть.
— Ну, какъ Константинъ Николаевичъ поживаетъ?— перевелъ я разговоръ.— При мст теперь…
— Оно положимъ, при мст…— старикъ сокрушенно махнулъ рукой.— Скружилъ меня, Константинъ Николаичъ! Характерный, непокорный,— все по-своему. Слышали, какой скандалъ на обд-то устроилъ?
Я ничего не слыхалъ.
— Какъ же! Обдъ у нихъ какой-то былъ, въ обществ… Мануфактурщика, Луку Петровича, знаете? Выпилъ онъ и говоритъ въ конц, врод какъ рчь. Много, говоритъ, васъ, приказчиковъ черезъ мои руки прошло. Не тотъ, говоритъ, настоящій приказчикъ, который честной, а который, значитъ, и хозяину дивидентъ даетъ, и себя не забываетъ. Извстно изъ расположенія говорилъ… А мой-то и накинулся.— Вы что, говоритъ,— въ острогъ пришли? воровскимъ наукамъ учить?.. И пошелъ честить. А за нимъ и другіе,— много теперь такихъ развелось.
— И какіе теперь люди пошли, господинъ докторъ, ума не приложу!— вздохнулъ огорченно старикъ.— Мы-то какъ жили бывало! Одному поклонишься, другому поклонишься, съ праздникомъ поздравишь — глядишь, тотъ рубликъ, другой — рубликъ, а третій у нужныхъ людей похлопочетъ. Вотъ такъ и Костю-то въ ту пору въ уздное училище опредлилъ… И жили, господинъ докторъ… Семеро у меня дтей-то, всхъ вспоилъ, вскормилъ, въ люди вывелъ. Кабы не характеръ его, давно человкъ былъ бы — вс говорятъ! А то гордыня обуяла, знать никого не хочу…
Это была, очевидно, давняя наболвшая тема и старый почтальонъ радъ былъ выложить мн свое горе.
— Сами видли, господинъ докторъ, какъ бились, а нтъ, чтобы поклониться: форсъ все… И Аннушку взять. Другая бы жена уговаривала мужа, а она еще подзуживаетъ..
Мн очень хотлось узнать про Анну Григорьевну.
— Изъ нашего же званія, изъ бднаго, нужды вотъ какъ нахлебалась,— а вотъ поди ты!.. Отца-то я зналъ, письмоводителемъ въ полицейскомъ правленіи служилъ. Померъ — гимназію она кончала — только сестренку да братишку маленькаго на шею Анн Григорьевн оставилъ — вотъ и наслдство все. Что говорить обоихъ на ноги поставила, сестру въ фельдшерицы опредлила, братъ по наукамъ не пошелъ — въ фотографіи теперь работаетъ. По урочишкамъ бгала, работала врод насъ, гршныхъ… Бывало, звонимъ вмст у подъзда, пошутишь:
— Что, говорю,— Анна Григорьевна, я — газеты, а вы — науку по дешевымъ цнамъ разносите.
— А вечеромъ, глядишь, у другого подъзда вмст звонимъ. Что говорить! добрйшей души… Лизу-то, дочку-то, она же въ учительницы приготовила и меня старика привчаетъ. Только, говорю, другая-то жена склоняла бы, а она юбченку продастъ, часишки заложитъ. Слова не скажетъ. Подстать Константину-то…
Старикъ долго молчалъ.
— Въ ддушку Константинъ-то, въ батюшку моего покойнаго. Пономаремъ былъ… Тоже характерный былъ человкъ… Бывало выпьетъ лишку, раскассируетъ всю домашнюю имперію, какъ Батый какой,— кто въ сарай, кто на погребицу, а самъ разднется до естественнаго вида, ляжетъ подъ яблоню и пойдетъ всхъ костить, нехорошія слова покойникъ любилъ. Батюшку ругаетъ, благочиннаго, станового, барина… Сколько разъ подъ началомъ былъ… И все, бывало, Костю учитъ,— у него жилъ маленькимъ-то…
— Никому, Костька, спуску не давай… Лупи всю сволочь по морд!..
— Теперь-то при мст,— закончилъ старый почтальонъ,— а гд завтра будутъ, Богъ всть! Нахлебаются еще горя-то…
Старый почтальонъ ошибся,— дла Ножичкина очень скоро наладились. Мсто получилъ онъ отчасти благодаря мн. Мн удалось найти ему временную работу у знакомаго присяжнаго повреннаго, бывшаго тогда предсдателемъ большого сложнаго конкурса. Дло было мудреное и запутанное и заключалось въ грандіозномъ мошенничеств, устроенномъ мстными крупными людьми на счетъ ‘ндръ’ земли, на которыя такъ падка была одно время русская публика. Тамъ было все, что полагается: и анализы, и эксперты, и грандіозныя сооруженія, и электрическое освщеніе и широковщательныя рекламы и, конечно, акціи на биржахъ, только въ ндрахъ-то оказалась пустышка и оказалась какъ разъ къ тому времени, когда мстные люди успли спустить свои акціи. Дло вели тонкіе люди и задача Ножичкина была сложная и тонкая,— нужно было разобраться въ удивительной бухгалтеріи, оставленной конкурсу, разыскать имущество, неизвстно куда сгинувшее, вообще найти рачительно спрятанные концы. Ножичкинъ три мсяца работалъ день и ночь и блестяще ‘облупилъ яичко’, какъ выразился восхищенный присяжный повренный. Онъ же рекомендовалъ Ножичкина въ мстное агентство огромнаго коммерческаго предпріятія, въ которомъ самъ состоялъ юрисконсультомъ. Дла Ножичкина шли блестяще и мн же пришлось быть невольнымъ свидтелемъ его назначенія на мсто завдующаго этимъ агентствомъ.
Я былъ знакомъ съ однимъ изъ директоровъ, время отъ времени прізжавшимъ изъ Петербурга въ нашъ городъ для наблюденія за длами агентства. Изрдка директоръ присылалъ за мной посмотрть его печонку и обыкновенно, посл осмотра, мы вмст завтракали въ шикарномъ номер гостиницы, гд онъ всегда останавливался.
Великолпный господинъ, пухлый, блый и сдобный, съ малой растительностью на голов и холеными сдыми баками, какъ всегда, разсказывалъ мн за первымъ блюдомъ о неаполитанскихъ короляхъ, отъ которыхъ происходитъ его родъ, за вторымъ — о ваннахъ въ Киссинген, куда онъ здитъ каждое лто, только что началъ за ликеромъ разсказывать о всякихъ ‘nouveauts’ въ ‘Folies bergres’, откуда онъ только что возвратился, какъ его лакей, всюду сопровождавшій его, принесъ ему на блюд визитную карточку.
— Ножичкинъ! C’est a… Проси подождать… — онъ протянулъ мн карточку и засмялся:— Ножичкинъ!
Онъ кончилъ разсказъ и въ томъ же благосклонномъ расположеніи духа, попыхивая доброй сигарой, вышелъ въ сосднюю комнату, гд дожидался его Ножичкинъ.
— Пожалуйста… мн два слова,— бросилъ онъ мн, уходя и оставляя дверь открытой.
Я не различалъ сначала, что говорилъ директоръ, онъ тянулъ ‘э-э-э…’ какъ-то въ носъ, совсмъ не тмъ тономъ, какъ онъ разговаривалъ со мной.
— Слышалъ много лестнаго… э-э-э. Пріятно, молодой человкъ… э-э-э.
Мн виденъ былъ только большой лысый затылокъ, но и онъ сіялъ благосклонностью, а отъ Ножичкина виднлась одна нога и та была сердитая.
— Будемъ рады. Условія вы знаете… Э-э-э. Три тысячи и наградныя. Правленіе уметъ цнить трудъ…
До меня доносились отдльныя фразы Ножичкина. Я не видлъ его лица, но зналъ, что оно жесткое и угрюмое.
— Я писалъ въ правленіе… И участіе въ прибыляхъ ставлю непремннымъ условіемъ…— говорилъ знакомый рзкій вспыхивающій голосъ. Потомъ я услышалъ такой же рзкій, вызывающій смхъ: — Видите, Павелъ Павловичъ, я желаю самъ себя цнить и предпочитаю самому себя награждать.
Кресло предъ письменнымъ столомъ тяжело двинулось и благосклонный лысый затылокъ покрылся крупными каплями пота. Нога Ножичкина мирно лежала на другой ног.
— Вы заводите новый порядокъ. Сомнваюсь, милостивый государь, чтобы правленіе…
— Тогда и разговаривать нечего…— Дв ноги, одтыя въ модныя и корректныя брюки, стояли прямо и непоколебимо.— Тутъ, Павелъ Павловичъ, дло простое, коммерческое… Товаръ и купецъ.. Купить, — продать… Только я предупреждаю васъ, что у меня и другіе купцы есть…
Павелъ Павловичъ вышелъ ко мн, отдуваясь, съ озабоченнымъ лицомъ.
— Не угодно-ли? Ножичкинъ… Диктуетъ условія… И какой тонъ!— онъ задумчиво потиралъ лобъ.
— А смлый планъ предложилъ…
Дло уладилось. Тогда шла ломка тарифовъ и пошлинъ, намчались новые желзнодорожные пути,— ‘смлый’ планъ Ножичкина былъ новый курсъ, широкій проектъ новой постановки дла, сообразно новымъ условіямъ, превосходно изученнымъ Ножичкинымъ…
Павелъ Павловичъ большого значенія въ правленіи не имлъ,— его держали въ обществ за великолпныя бакенбарды и за родство съ неаполитанскими королями,— правленіе приняло вс условія Ножичкина и назначило его завдующимъ агентствомъ,— съ необычно широкими полномочіями.
И съ Павломъ Павловичемъ Ножичкинъ сдлался пріятелемъ и мы не разъ устраивали веселые завтраки.
— Уметъ одваться! И держится…— съ уваженіемъ говорилъ Павелъ Павловичъ.— А дло какъ поставилъ!
И Ножичкинъ хвалилъ своего директора.
— Пріятели… Отличный человкъ — покойничекъ!
— Какой покойничекъ?..— удивился я.
— Да такъ я ихъ называю… Давно бы ему, бдняг, подъ камешкомъ лежать, съ неаполитанскими короролями,— а онъ все бродитъ…
И тутъ вспомнилъ Салтыкова.
— А что изо рта пахнетъ ‘Московскими Вдомостями’, какъ говоритъ Щедринъ,— такъ, быть можетъ, маменька его маленькаго ушибла…
До прізда въ большой и шумный губернскій городъ N я мало зналъ тотъ слой городского населенія, который разумется подъ общимъ названіемъ: ‘служащіе’. Со студенческихъ временъ у меня остался въ памяти старый классическій типъ приказчика изъ, покойной памяти, Ножевой линіи,— того лакированнаго по высшей мод приказчика ‘съ капулемъ’, съ помадой Мусатова, съ удивительными галстуками, носившимися, повидимому, только въ Ножевой линіи, который довольствовался ‘Письмовниками’ и ‘Псенниками’ и зазвонистыми повстями, фабриковавшимися въ сосдней Никольской улиц, гулялъ въ зеленыхъ перчаткахъ по воскресеньямъ въ Сокольникахъ, а вечеромъ напивался до положенія ризъ въ укромномъ отъ хозяйскаго глаза трактирчик, съ машиной,— и до клубовъ и обществъ не поднимался и библіотекъ и союзовъ не заводилъ. А рядомъ стоялъ другой приказчикъ ‘по срому’,— ‘оптовый’ приказчикъ, ‘лабазный’ приказчикъ, въ поддевк, въ сапогахъ бураками, съ благообразной бородой и русскимъ проборомъ въ волосахъ, придерживавшійся ‘старинки’,— въ большинств случаевъ изъ крестьянъ, приходившійся ‘сродственникомъ’ хозяину, изъ одной деревни, ‘съ своей стороны’. И т, и другіе науками и искусствами не занимались и проходили одну и ту же школу,— поступали въ лавку мальчишками, бгали съ чайниками за кипяткомъ и за полштофомъ для старшихъ приказчиковъ, а потомъ входили въ года и достигали ‘капуля’ и зеленыхъ перчатокъ, или маленькаго домика въ маленькой уличк…
И, собственно говоря, ‘служащаго’ не было, а былъ ‘приказчикъ’. Былъ ‘бакалейный’, былъ ‘мануфактурный’, ‘лабазный’ приказчикъ, былъ приказчикъ ‘по счетной части’, ‘по лсному длу’, ‘по конторскимъ дламъ’.
Правда, мн пришлось долго работать на восток, на окраинахъ и довольно близко познакомиться тамъ съ служилымъ людомъ, но совершенно особый, гораздо боле культурный и интеллигентный складъ тхъ приказчиковъ и служащихъ я объяснялъ себ оригинальными условіями тамошней жизни вообще, и нкоторыми случайными вліяніями. Съ настоящимъ русскимъ приказчикомъ и служащимъ я возобновилъ знакомство только по прізд въ губернскій городъ N, въ которомъ мн приходилось живать во времена моей юности.
За двадцать—двадцать пять лтъ много воды утекло, и особенно измнился средній слой городского населенія. Явился служащій. Осложнившаяся торгово-промышленная жизнь, — вс эти новыя, родившіяся въ мое отсутствіе коммерческія и техническія предпріятія, фабрики и заводы, банки, конторы, агентства, пароходныя и желзнодорожныя общества, также усложнившіяся и расширившіяся земское и городское дло,— все это вызвало къ жизни новаго человка, потребовало огромную массу служащаго люда, — того, который не требовался прежней жизнью, помимо увеличившагося учительскаго и медицинскаго персонала, — выросла армія новыхъ ‘служащихъ’,— явились бухгалтеры, конторщики, агрономы, статистики, явился многообразный техникъ,— въ особенности тотъ, не получившій спеціальнаго образованія ‘техническій’ человкъ, котораго такъ удачно одинъ мой знакомый назвалъ ‘полумеханикомъ’.
Я встртилъ на Кам молодцоватаго капитана, великолпно командовавшаго: ‘Трави’… ‘Отдай чалку’,— когда-то бывшаго студентомъ 4-го курса медицинской академіи, я видлъ мрявшаго кучи камня ‘техническаго человка’ по ‘шоссейному вдомству’ — бывшаго филолога, когда-то напечатавшаго въ спеціальномъ нмецкомъ журнал изслдованіе по санскритскому языку, я близко зналъ напряженно слдившаго за успхами химіи, не могшаго говорить безъ волненія о каждомъ новомъ открытіи чиновника провинціальной казенной палаты, когда-то бывшаго приватъ-доцентомъ и уже начинавшаго читать лекціи химіи, — философа-химика, поэта-химика…
Я много встрчалъ, много видлъ и зналъ этихъ не использовавшихъ жизнь и не использованныхъ жизнью людей, зналъ людей, не использованныхъ исторіей, много зналъ этихъ непредусмотрнныхъ комбинацій въ той непредусмотрнной комбинаціи, которая называется русской жизнью…
Я, кажется, знаю, откуда пришелъ этотъ всякаго рода служащій. Утлая ладья русскаго просвщенія не всегда довозитъ пассажировъ до намченной пристани и часто ссаживаетъ на перепутьи и въ непредусмотрнныхъ мстахъ, на пустынныхъ берегахъ, на дикихъ островахъ. Въ частности, въ былое время, когда въ газетахъ появлялись сообщенія о томъ процент учащихся, который достигаетъ аттестата зрлости, меня всегда интересовалъ вопросъ, — куда двается и какъ используется жизнью тотъ — другой процентъ…
Мн показалось, что я нашелъ, наконецъ, этотъ ‘процентъ’, нашелъ этого, не успвшаго сдлаться ‘механикомъ’ и оставшагося ‘полумеханикомъ’ человка,— нашелъ его за толстыми конторскими книгами, за стойкой мануфактурнаго магазина, въ капитанской рубк парохода, у котловъ завода, подъ форменной фуражкой начальника станціи. Мн показалось даже, что для меня освтились многія явленія русской жизни, остававшіяся темными тамъ, гд я раньше служилъ, что я открылъ, кто потребляетъ эту все растущую массу книгъ, появляющихся на рынк, кто читатель этихъ размножившихся провинціальныхъ газетъ, которыя все-таки существуютъ, для кого въ самые дальніе углы несутся цлые вагоны ‘приложеній’,— сочиненій русскихъ писателей… Мн думается, я нашелъ этого новаго читателя. Я пересталъ удивляться тмъ книгамъ и журналамъ, которые брали молодые приказчики и служащіе въ библіотек нашего общества и торгово-промышленнаго клуба, пересталъ удивляться росту библіотекъ и читаленъ и книжныхъ магазиновъ, огромному наплыву публики на всякія публичныя лекціи, курсы, — пересталъ удивляться всему, что было такъ удивительно для меня, хорошо помнившаго, что было какихъ-нибудь двадцать пять—тридцать лтъ назадъ…
Тонъ задавали еще т стараго тона приказчики и служащіе, проходившіе старинную школу,— почтительные и покорные люди, жавшіеся къ сторонк, больше всего боявшіеся произвести шумъ, но въ этой смирной и терпливой толп появились другіе люди, мене терпливые, мене покорные,— люди, производившіе шумъ, и въ т старинные освшіе слои городского населенія,— купцовъ, мщанъ, чиновниковъ,— вдвинулся новый, все растущій слой ‘служащихъ’,— людей съ другой индивидуальностью, съ новой оригинальной физіономіей.
И голоса этихъ новыхъ людей звучали все громче и увренне, не признавали авторитета старшихъ, требовали отчетовъ и признанія своихъ правъ и все больше измняли физіономіи общества и клуба. И дти тхъ старыхъ приказчиковъ,— и сыновья, и дочери шли къ этимъ новымъ голосамъ, потянулись къ книг, къ образованію. И не хотли жить по-старому…
И всхъ больше интересовалъ меня Ножичкинъ. Тамъ были люди съ высшимъ образованіемъ, были люди разносторонне и умне его, но ничей голосъ не звучалъ такъ рзко и страстно, ничьи слова не будили такъ людей, никто не имлъ такого вліянія на подростающую молодежь приказчиковъ и служащихъ Быть можетъ, это объясняется тмъ, что онъ былъ ‘свой’, ‘ихъ’, прошелъ ту же школу,— онъ окончилъ только уздное училище и тотчасъ же поступилъ въ контору Митрячева мальчикомъ ‘по счетной части’, — и тмъ не мене такъ не походилъ на то, что видли кругомъ себя т молодые приказчики и служащіе. Онъ самъ добылъ свое образованіе, самъ выбралъ изъ русской литературы Глба Успенскаго и Салтыкова, самъ сдлалъ свою исторію, выработалъ программу жизни, самъ добылъ истину.
У него была истина, — маленькая, узенькая истина, но строго обдуманная, математически-ясная, провренная жизнью, вра въ себя, въ свою силу, въ свое человческое право, въ свое будущее. Оттуда выходила его злость человка, котораго оскорбляли, его гордость, ревнивое обереганіе своей личности и отъ оскорбленій, и отъ непрошенной помощи, незванаго участія, его непоколебимая увренность въ томъ, что онъ говорилъ и длалъ. Съ точки зрнія его истины все было такъ ясно и просто,— нужно только неуклонно защищать свою личность, не поступаться правами, нужно вооружаться знаніями, развивать свою силу, — имть волю хотть, имть силу мочь. Силы отдльнаго человка удесятеряются въ обществ, — нужно имъ, людямъ труда, людямъ безъ диплома и безъ капитала, соединяться въ общества, чтобы съ удесятеренной энергіей защищать свою личность, развивать свои силы, увеличивать свои знанія. Все остальное онъ отметалъ,— или проходилъ мимо, или ненавидлъ, какъ все то, что онъ называлъ старымъ русскимъ хамствомъ, или презиралъ, какъ то, что онъ называлъ на своемъ язык ‘мистикой’ и ‘филантропіей’.
И какъ всякій человкъ, самъ добывшій свою истину, Ножичкинъ неудержимо распространялъ ее и неуклонно проводилъ въ жизнь и въ своихъ рчахъ въ нашемъ обществ, и въ клуб, и въ своихъ отношеніяхъ къ людямъ. Служащіе въ его агентств жаловались, что онъ хотя платитъ жалованье, какъ нигд, и также заинтересовалъ ихъ участіемъ въ прибыляхъ, но зато и заставляетъ работать, какъ нигд, какъ работалъ самъ, не признавалъ людской слабости и былъ суровъ и требователенъ. И бднаго Алешу,— тяготвшаго къ стихамъ и къ романамъ, гд говорится про любовь,— заставлялъ учиться бухгалтеріи и читать серьезныя книги и только дозволялъ Салтыкова и Глба Успенскаго.
И — во всякомъ человк есть ошибка — въ то же время увлекался Беллями.
Время шло. Мы старились, молодежь росла. Мой паціентъ, сынъ Ножичкина, усплъ уже окончить гимназію и доучивался — образованіе не задалось ему въ Россіи — за границей въ какомъ-то электротехническомъ институт. Та маленькая блокурая двочка оканчивала гимназію и мечтала о медицинскихъ курсахъ, кое-кто изъ дтей старыхъ приказчиковъ, которыхъ я зналъ подростками и лчилъ отъ коклюшей и скарлатинъ, успли боле или мене неудачно коснуться образованія и засдали съ нами въ томъ же обществ взаимопомощи. Все больше росло количество служащихъ въ город и сильнй измнялся составъ его. Понемногу измнялся и городъ. Возникла новая газета, однимъ книжнымъ магазиномъ стало больше, на моихъ глазахъ возникло нсколько новыхъ обществъ и учрежденій профессіональнаго образовательнаго характера,— учредилось ‘общество попеченія объ учащихся въ начальныхъ училищахъ’, ‘общество взаимопомощи учащихъ’, явились ‘лтнія колоніи для дтей’, ‘литературно-художественный кружокъ’. Туда входили интеллигенція и купцы, и земскіе и думскіе люди, и все т же служащіе разныхъ профессій, разныхъ положеній.
Ножичкинъ участвовалъ почти во всхъ обществахъ просвтительнаго характера, но центръ тяжести его дятельности по-прежнему сосредоточивался въ обществахъ и учрежденіяхъ, имвшихъ то или другое значеніе для служащихъ. Онъ давно уже состоитъ членомъ правленія нашего общества взаимопомощи и добился устройства вечернихъ курсовъ для молодыхъ приказчиковъ и служащихъ, гд самъ преподаетъ бухгалтерію. Въ клуб шла все та же борьба двухъ почти равныхъ партій, но Ножичкина уже два раза выбирали старшиной, клубная библіотека считается теперь одной изъ лучшихъ въ город, съ блестящимъ успхомъ состоялись лекціи,— были и гастролеры изъ столицъ, о которыхъ говорилъ тогда на общемъ собраніи Ножичкинъ.
Въ большой свтлой квартир Ножичкина дышалось легче, чмъ въ двухъ комнатахъ въ Зарченской слободк. Ожила и Анна Григорьевна. Она попрежнему, какъ мышь, безшумно двигалась по дому, незамтно длая свое хозяйское дло, создавая тепло и уютъ своимъ близкимъ. Какъ-то тянуло къ ней людей. Къ ней шла дочь съ своими молодыми думами и запросами, къ ней шелъ мужъ съ своими безчисленными длами, и я, только войдя въ ихъ интимную жизнь — они давно ‘допустили’ меня къ себ — понялъ, чмъ была она для Ножичкина. Какъ-то такъ случилось, что народившійся ‘родительскій кружокъ’ собирался именно у нея, какъ-то такъ выходило, что самые милые вечера N-ской молодежи устраивались именно у нея.
А Ножичкинъ праздновалъ медовый мсяцъ своей силы, своей проснувшейся личности. Личный успхъ — онъ много зарабатывалъ и давно сдлался замтнымъ человкомъ въ город — пьянилъ его и все больше подтверждалъ его истину, длалъ его все увренне и ршительне.
Я помню послдній вечеръ, проведенный мной у Ножичкина предъ моимъ отъздомъ изъ N.
Одно изъ крупныхъ провинціальныхъ обществъ взаимопомощи служащихъ возбудило вопросъ объ устройств всероссійскаго създа представителей аналогичныхъ обществъ. Члены нашего общества были очень заинтересованы удачей этого перваго създа, и общее собраніе, посл долгихъ разговоровъ, намтило рядъ вопросовъ, которые оно желало поставить на обсужденіе предстоящаго създа, и выбрало организаціонный комитетъ, въ который, въ числ прочихъ, попали Ножичкинъ и я, и сумрачный бухгалтеръ. Посл одного изъ засданій комитета, очень бурнаго, гд сражались все т же умренныя и неумренныя партіи, мы отправились втроемъ къ Ножичкину. По дорог мы встртили и захватили съ собой Алешу и сотрудника мстной газеты, давно сдружившихся. Алеша возмужалъ, состоитъ, по рекомендаціи Ножичкина, управляющимъ крупной транспортной конторой и уже нсколько лтъ женатъ на сестр Ножичкина, той самой Лиз, учительниц изъ Подгорнаго. Стиховъ онъ больше не пишетъ, но попрежнему иметъ къ литератур большое пристрастіе и время отъ времени помщаетъ въ мстной газет обличительныя корреспонденціи и маленькіе разсказы. Онъ попрежнему влюбленъ въ Ножичкина и подражаетъ ему въ костюм и манерахъ, хотя вьющіеся волосы никакъ не хотятъ стоять торчмя, и, не смотря на усы, лицо остается попрежнему ласковымъ и нжно-двичьимъ.
Ножичкинъ былъ въ приподнятомъ настроеніи, возбужденный и говорилъ намъ о томъ, о чемъ не усплъ выговориться тамъ, въ засданіи комитета. Онъ говорилъ по поводу предстоявшаго създа, объ организаціи всероссійскаго союза общества взаимопомощи, о возможности взаимнаго страхованія, о третейскомъ суд между хозяевами и служащими. И все разгорались мечты Ножичкина…
— Холуи эти не понимаютъ,— говорилъ онъ, когда мы услись въ его кабинет,— какой мы переживаемъ моментъ. Намъ только этого и не доставало, организаціи… Разъ мы организуемся, не мы будемъ зависть отъ хозяевъ, а они отъ насъ.
— Ты, Николаичъ, на поворотахъ полегче,— засмялся бухгалтеръ.— Неровенъ часъ, носикъ зашибемъ… Осади!..
— Ладно, ладно,— коротко бросилъ ему Ножичкинъ.— Нужно понимать, что такое Россія… Здсь это съ птичьяго дуазо, какъ говорилъ фельдшеръ у Успенскаго, кажется, что у насъ настоящая торговля и промышленность… Помнишь у того же Успенскаго, какъ въ банковскомъ сундук ревизія нашла только бумажку съ надписью, взамнъ денегъ, да двойчатку-орхъ, на счастье… Вотъ теб торговая бухгалтерія, вотъ теб коммерческій разсчетъ. Ты вотъ скажи, есть у насъ солидныя торговыя фирмы?
— Говорю, Николаичъ, — осади, — смялся бухгалтеръ.— Волосъ у тебя сдой объявился.
— Нтъ, ты скажи, есть у насъ настоящія торговыя фирмы,— вотъ какъ за границей, по шести-семисотъ лтъ существуютъ, отъ отца къ сыну, изъ поколнія въ поколніе?..
Онъ не дожидался отвта и снова продолжалъ:
— У насъ, за сто-то лтъ дворянство фирм даютъ… Да и посчитай-ка, сколько у насъ и столтнихъ-то фирмъ? Главное, нужно помнить, что у насъ — Россія, никому не указъ… У насъ вдь какъ фирмы-то начинаются? Ддушка Митрячева отъ фальшивыхъ бумажекъ пошелъ,. Вороновъ — изъ нашего же брата, служащихъ — хозяина слабоумнаго обчистилъ, отецъ Луки Нетровича банщикомъ былъ, прозжаго купца обработалъ… А то и просто изъ лсочка вышли, съ большой дорожки… Что говорить! Есть и геніи, прямо геніи,— умомъ да характеромъ состояніе сдлали… Дло-то не въ томъ… Геній ли онъ, или разбойникъ, а большой человкъ составитъ состояніе, заведетъ огромное дло, сынъ еще изрдка продолжаетъ, а внукъ, много правнукъ, непремнно въ трубу пуститъ. Потому — это Россія, никому не указъ… Правда?