Случай одной жизни.
Случай одной жизни.
Разсказъ.
——
——
——
——
—-
——
——
Случай одной жизни, Окулов Алексей Иванович, Год: 1912
Время на прочтение: 35 минут(ы)
Утромъ я вышелъ на крыльцо моей избушки.— Нтъ, вода не прибываетъ, рка не подымается, она все такъ же ползетъ, какъ жидкій студень, спокойная и сонная. И ничего вокругъ — пустыня, никакой добычи, ничего не видно въ волнахъ, эти спящія струи не въ силахъ унести и одного полна… У берега лодка моя совсмъ накренилась набокъ, она до половины наполнилась водой. Богъ съ ней, все равно, мн нечего длать сегодня…
И я стою на крыльц, зваю, потягиваюсь… Какая мучительная, какая безнадежная тоска! Рыбная ловля моя не даетъ ничего цлую недлю, небо все въ тучахъ, он остановились на мст, какъ тяжелыя кучи посинлаго талаго снга, и лежатъ тамъ, на лазури, безъ движенія… И какъ все прискучило вокругъ — и излучина рки, круто загнувшейся изгибомъ, и далекій городъ тамъ на берегу со своими грязными пристанями, съ церквами, которыя давно уже перестали занимать меня, съ тюрьмой, торчащей на глазахъ, какъ княжескій замокъ. А за моей избушкой — высокій яръ, и чья-то жидкая роща толпится на краю его, прошлогодніе листы еще трепещутъ тамъ на высохшихъ стебляхъ, они звенятъ похороннымъ звономъ — точно сдланы они изъ тонкаго металла. Все одно и то же, одно и то же, шуршаніе вздоховъ втра, качаніе травъ и втвей, сколько въ немъ унылой покорности подъ пасмурнымъ небомъ… Нтъ, это весна не торопится ко мн, она не летитъ сюда, какъ крылатый геній — она плетется шагъ за шагомъ, и, можетъ быть, гд-нибудь отдыхаетъ еще по дорог отъ лни и усталости, гд-нибудь еще сидитъ на придорожномъ пн долгими часами…
И я оглядываюсь вокругъ еще разъ. Потомъ я иду къ самому берегу, гд плещутъ мутныя волны, я ложусь среди обвтренныхъ камней и смотрю передъ собой: островъ впереди и паровая лсопильня, шумъ которой временами доносится ко мн, а изъ-за деревьевъ сада подымается красная крыша богатаго дома… Я видлъ женщину однажды на этомъ остров, когда я рыбачилъ вблизи него, я увидлъ ее тамъ, у лодки… И вотъ, въ печальные дни я прихожу сюда, ложусь здсь на камни и смотрю передъ собой, и когда я подхожу — какое смутное чувство, какое странное ожиданіе охватываетъ меня, какая влекущая неопредленность. Но проходятъ часы — какая грусть, какая грусть… Голодъ послднихъ дней неясно ноетъ въ моемъ тл, гд-то тамъ шевелится глубоко, рождая смутное томленіе, и рка движется, пна плыветъ, плыветъ… Немолчный ропотъ, немолчный ропотъ.
Въ глазахъ моихъ начинаетъ рябить отъ долгаго напряженія, зрачки мои расширяются.
— Нтъ, не будетъ ея сегодня, она не выйдетъ, она не покажется…— думаю я.
— Сегодня дурная погода…— думаю я еще разъ.
И шорохъ втра поетъ въ моихъ ушахъ, часы проходятъ…
Боже мой, чего я только ни длалъ въ моей жизни! Я устраивалъ блестящія предпріятія съ невроятнымъ доходомъ въ будущемъ, я писалъ пасхальные и рождественскіе разсказы, Гамлета игралъ въ шоколадномъ трико, и множество другихъ вещей совершилъ я… И вотъ, однажды, я посмотрлъ на эти плывущія доски и бревна, унесенные обломки, которыми не владетъ никто, и я подумалъ:— отчего бы мн не ловить ихъ и не продавать бы ихъ по самой дорогой цн? Разв я не могъ бы и этимъ заняться, въ конц концовъ?
Итакъ, я сдлался однажды рчнымъ пиратомъ или чмъ-то въ этомъ род, я сдлался имъ въ одинъ день.
— Не прибываетъ рка, И сегодня…— говорю я себ еще разъ, уныло.
Потомъ я бросаю послдній взглядъ на островъ, лсопильню, на блую лодку, которая качается, и иду къ себ обратно.
Холодно въ моей избушк, очень холодно и сыро. Но каждый день я утшаю себя:— вотъ подходитъ весна, вдь въ сущности, холодъ слабетъ, онъ уменьшается, и я уже не мерзну такъ жестоко въ своей постели по ночамъ. Все къ лучшему, все. на свт прекрасно кончается…
И я ршаю по этому поводу състь мой послдній кусокъ хлба, оставленный на крайній случай, я зажигаю огонь въ печк, ставлю чайникъ, и посл чая мн становится тепло и радостно, я жадно курю остатки своего табаку, выпуская клубы дыма… Я ложусь на полъ у самой печки и думаю. Спадаютъ огненныя чешуйки съ горящихъ дровъ, какъ кудрявыя перья съ крыльевъ архангела, опаленнаго огнемъ, подобно черному, траурному султану на каск свивается дымъ и улетаетъ быстро въ трубу… А я думаю. О чемъ я думаю? О себ.
— Кто знаетъ,— думаю я,— можетъ быть я погибающій въ этой избушк безъ времени талантъ. Да, одинъ изъ тхъ, кого можно назвать такъ громко, инженеръ, изобртатель, или поэтъ, или можетъ быть кто-нибудь другой. Кто знаетъ… И вотъ я трачу свои золотые дни, чтобы поймать немножко дешевой рыбы или собирать гнилыя доски по отмелямъ. Вотъ на что я трачу свои золотые дни…
И думаю я еще о той, которую я видлъ однажды на остров. Я думаю о ней…
Сегодня издали я увидлъ ее.
Въ полдень я вышелъ изъ своей избушки. Это былъ солнечный день съ ропотомъ лса и псней птицы, блдной, какъ звонъ одинокой струны. Земля въ рощ была влажная, какъ будто бы покрытая зелено-желтымъ шелкомъ, а волны на рк плескали, точно ныряющіе лебеди, рзво вздымающіе снжно-чистыя крылья, будто великолпныя птицы, погружающія гордыя шеи въ мутную водную глубь,— он бросали пнистыя брызги и снова кидались къ небу легкокрылымъ взлетомъ.
Женщина тамъ за ркой блуждала по берегу. Можетъ быть она искала своего милаго? или мечтала она о немъ?—
Нтъ, она, должно быть, тосковала тамъ съ печальнымъ лицомъ, обратившись къ волнамъ и втру, или можетъ быть — къ городу, вонъ онъ далеко, городъ… Она томилась тамъ на берегу, и она казалась мн издали золотой отъ солнца, двушкой изъ золота, съ узкими дтскими ступнями, заключенной навки въ плнъ. И я долго смотрлъ на нее.
— Кто тебя издалека завлекъ сюда? Наша ненастная холодная страна…— говорилъ я тихо себ.— Что ты длаешь здсь, золотая двушка? Кто завлекъ тебя сюда?
И я всталъ и поклонился ей — двушк, которая была на остров.
Но она не увидла.
Утро. Проснулся — разливъ. Разливъ…
Я быстро вскакиваю со своей постели, я широко раскрываю двери избушки…
Втеръ заливается въ тополяхъ, какъ дружный крикъ неисчислимой тучи птицъ воетъ онъ и перекликается, сгибаетъ втви и стволы, однимъ ударомъ онъ наклоняетъ ихъ до земли и снова распрямляетъ, падаетъ на землю и взлетаетъ въ высь, какъ ширококрылая птица. А въ неб — весна надо мной. Тамъ точно общаніе, готовое исполниться, точно райскіе, неизвстные знаки, которые сейчасъ засіяютъ надъ землей звздами и крестами, вспыхиваютъ тамъ мгновенные разливы солнца изъ-за тучъ, искрится все и играетъ. Весна.
По рк плывутъ унесенныя водой дрова, щепы и длинныя бревна. Удивленный, смотрю я на нихъ.
Крупомъ меня что-то совершается безъ перерыва, волны плещутъ, гуси кричатъ на лугу, крикъ вороновъ почти не смолкаетъ… безконечное перекрещеніе… Началась жизнь.
И ночью я сплю неспокойно посл этого дня, я просыпаюсь нсколько разъ: проснусь — все журчитъ кругомъ, вода подымается, шорохъ и трепетъ волнъ, струящихся среди потопленныхъ деревьевъ, журчаніе, журчаніе… И я думаю, слушая его:— не зальетъ ли меня до утра растущимъ разливомъ… Вотъ не зальетъ ли меня до утра?..
А вода вздымается.
Начались дни добычи и дни моей жаркой работы.
У меня на берегу, вблизи избушки, цлый складъ — полнница дровъ, разные обломки, старыя бочки, щепы… Я сваливаю все это въ одну кучу и радуюсь при вид того, какъ эта гора наростаетъ съ каждымъ днемъ. Вчера я поймалъ въ разлив лодку, она совсмъ почти новая, и если хозяинъ не придетъ за ней, я хорошо заработаю, рдкій случай.
А разливъ все растетъ и растетъ. Рка у города покрыта лодками, тамъ плаваютъ теперь цлыя флотиліи, потому что предмстья залиты водой, сотни людей увозятъ свое имущество, сотни избушекъ и лачугъ стоятъ среди разлива, раскрывъ свои двери, какъ рты, ненасытно глотающіе воду. И каждый день я переправляю людей сюда и обратно, я слушаю ихъ разговоры и жалобы, ихъ брань, ихъ мимолетные взгляды, которые они бросаютъ другъ другу… Я думаю объ этихъ раскрывшихся передъ мной клочкахъ жизни, и иногда они мн кажутся прекрасными, трогающими сердце.
Я перевозилъ сегодня двушку въ платк, она была одна, она стояла и плакала надъ ркой.
— О чемъ ты плачешь?— юпроаилъ я.
— Отецъ мой ухалъ прошлой весной по рк…
— Такъ что же ты плачешь?
— Чтобы вернулся…
Какъ будто это можетъ помочь, чтобы онъ вернулся.— Потомъ я медленно плылъ внизъ по теченію, а она стояла вдали и плакала… Блестла рка подъ сіяющимъ свтомъ, птухи пли со всхъ сторонъ отъ солнца, они горланили каждую минуту, надрываясь… Я тихо перебиралъ веслами,— я достаточно заработалъ сегодня, и могу быть спокойнымъ… Такъ день мой тихо кончился.
А вечера! Вечера… Я не знаю, что прекрасне, я не знаю, что больше трогаетъ меня — разсвты утромъ на рк, несмлые, приходящіе тайно въ тиши, или вечерніе дрожащіе закаты… Иногда я уплывалъ подъ вечеръ дальше отъ людей, какъ въ жидкомъ огненномъ мор купался я среди водъ въ моей лодк. И вотъ я удалялся все дальше, дальше, смолкали передъ закатомъ голосистые птухи въ далекихъ деревняхъ, съ раскрытыми ртами кричали черные вороны. И всплывалъ въ залитый разливомъ лсъ, качались, отражаясь въ вод, стволы деревьевъ, бжала легкая рябь, она трепещущимъ внкомъ расходилась вокругъ нихъ… Алая отъ заката вода повсюду струилась и пла безъ умолку. И тихо плыла моя лодка, шурша въ нависшихъ втвяхъ, пугая птичку, которая гд-то шевелилась тамъ высоко, у самой вершины… Потомъ алыя воды меркли подъ косыми слабющими лучами, приходила тишина, черный, потопленный лсъ смыкался надо мной. Тогда я возвращался обратно, осторожно работая веслами, чтобы не испугать заснувшій лсъ нежданнымъ стукомъ.
Я помню этотъ день — это было воскресенье, съ утра я не былъ дома и цлый день провелъ на рк. Кажется, разливъ тогда поднялся всего выше, побдоносная вода кричала, шумла, ревла съ грознымъ плесканіемъ, закручиваясь въ круги и обрывая куски нависшаго яра — тамъ, гд онъ высоко подымался съ нагорной стороны. И вдругъ я увидлъ кучку людей на берегу острова. Они говорили и спорили о чемъ-то, оживленно двигая руками…— О чемъ они спорятъ тамъ?— подумалъ я и направилъ къ нимъ, свою лодку.
И вотъ чмъ ближе подплывалъ я, тмъ больше бніось мое сердце. Это она была среди нихъ, она говорила съ ними… И я гребъ и гребъ, пока моя лодка не уткнулась въ залитую водой траву.
Такъ вотъ какая она… Тогда я увидлъ ее, наконецъ, и я былъ тронутъ ея видомъ, я былъ побжденъ. Весла со звономъ упали на дно моей лодки, я не знаю, почему я вдругъ сдлалъ такъ…
А она стояла близко, у самой воды. У ней были горячіе быстрые глаза, ротъ, который ярко аллъ, ея голова поворачивалась туда, откуда втеръ приносилъ ей свои манящія дуновенія,— такой я увидлъ ее…
Но въ первое мгновеніе она была разгнвана, печальна, и больше не могла сдержать себя.
— Ахъ, это тяжелое испытаніе — говорить съ вами,— повторяла она.— Неужели не могли бы вы… Неужели невозможно предотвратить отъ меня это ненужное раздраженіе? Неужели это такъ трудно? Неужели?
— Нтъ, это невозможно,— покорно отвчалъ ей человкъ, который стоялъ безъ шляпы передъ ней.— Опасность велика… Я не ршаюсь.
— Въ чемъ же опасность, объясните мн?— жалобно просила она.
— Опасность въ рк, въ разлив, въ волненіи… Если вода подымется выше, вы не сможете вернуться. Вода стоитъ иногда недлями.
— Но я останусь въ город… Я не ребенокъ, я хочу хать, я хочу хать сейчасъ-же… Вы слышите?
Но человкъ кланяется ей нсколько разъ и говоритъ ршительно.
— Не смю.
Тогда она въ тоск оглядывается вокругъ.
— Нтъ. Жить рядомъ съ вами, думать, дышать — нтъ силы… Я бы предлинно и подробно говорила съ вами,— если бы я была здорова, но я больна сегодня. Я столько потратила усилій для такой маленькой просьбы…
— Васъ перевозить я не ршаюсь…
И въ глазахъ ея загорается гнвъ и огорченіе отъ этихъ словъ, она садится на камень и сжимаетъ свои руки съ силой и болью.
— Мн такъ холодно и скучно съ вами,— говоритъ она упавшимъ голосомъ.— Мн такъ тяжело ладить съ людьми когда они желаютъ мн сдлать больно.
Я не зналъ, почему эти люди не хотли переправить ее, но я видлъ ея горе, и это горе тронуло меня до глубины сердца. Я вышелъ изъ лодки на берегъ и подошелъ жъ ней.
— Я могу васъ переправить,— сказалъ я.
— Вы?
— Да, я. Я сумю это сдлать, увряю васъ. Я почти перевозчикъ…
И вдругъ она поднялась со своего мста, улыбка заструилась на ея устахъ.
— Вы это можете сдлать сейчасъ?
— Да, сейчасъ.
Боже мой, какъ она была рада, и какъ она торжествовала, входя въ мою лодку, у ней даже губы дрожали отъ радости, и она часто кивала головой тмъ, которые оставались на берегу, больше ужъ не было гнва въ ея глазахъ…
— Прощайте! Прощайте!— кричала она имъ, махая рукой.— Я скоро вернусь, я сегодня же вернусь, вы увидите, какъ все будетъ благополучно…
Лодка закачалась, запнилась кругомъ вода, забурлили волны, я налегъ со всей силы на весла, чтобы переправить ее, какъ хорошій матросъ, который знаетъ свое ремесло.
Но она не могла остаться спокойной и двигалась безъ перерыва.
— Сто лтъ пролетло, пока я спорила съ этими людьми на берегу. Правда, какъ это тяжело, какъ это несносно?
Но я не нашелъ ничего отвтить ей.
И черезъ минуту она посмотрла на меня благодарнымъ взглядомъ.
— Я смушена отъ радости… Ко мн нужно относиться со снисхожденіемъ, я совсмъ сакъ ребенокъ, котораго забыли у чужихъ, совсмъ чужихъ людей… Вы простите, если.я помшала вамъ длать что-нибудь.
— Господи…— сказалъ я.— Мн нечего длать, я свободенъ, я радъ…
И потомъ я говорилъ ей длинно и несвязно, было что-то въ ея словахъ, въ ея взглядахъ, въ томъ, какъ она доврчиво относилась ко мн — во всемъ этомъ было что-то, отъ чего я терялся. Или можетъ быть я терялся отъ глазъ ея, которые мнялись непрестанно, блестли и потухали, смотрли впередъ съ надеждой или съ тоской, и губы ея при этомъ непрестанно двигались и дрожали. Этого я не могъ вынести.
И я съ усиліемъ работалъ своими веслами, до боли въ рукахъ и до того, что мн не хватало воздуха, я гребъ широко и сильно.
Такъ мы плыли все дальше и дальше. Оживленіе ея спадало, румянецъ погасалъ, и щеки ея поблднли, она уже больше ничего не говорила мн.
— Вы устали?— спросилъ я.— Это продолжается такъ долго и такъ скучно для васъ, вся эта переправа… Къ сожалнію, я не въ силахъ ускорить ее.
Она долго посмотрла на меня, потомъ ея взглядъ соскользнулъ куда-то дальше, и она отвернулась въ сторону.
— Моя жизнь сегодня была такъ нелпа и такъ грустна,— вдругъ тихо сказала она,— что я чувствую себя приниженной и разбитой. Съ этимъ ужъ я безсильна справиться. Право…
И отъ ея словъ въ моей груди стало тепло, и я готовъ былъ сдлать для нея что-нибудь пріятное, что-нибудь дорогое для нея. Я больше не смлъ ни о чемъ ее спрашивать, я только гребъ все сильне и сильне и съ сожалніемъ видлъ, какъ приближается съ каждымъ взмахомъ Конецъ нашего пути, когда я буду возвращаться одинъ обратно, и что я буду длать, возвращаясь одинъ обратно?…
Въ город глухо били часы.
Она становилась все неспокойне, все торопливе, она двигалась вся порывисто и взволнованно, точно она хотла улетть изъ моей лодки, выпорхнуть изъ нея, какъ птица, и далеко опередить меня.
— Послушайте, если бы можно было немножко скоре… Если бы только это было возможно…
И я стискивалъ крпко зубы въ усиліи.
— Да, я постараюсь… Можетъ быть еще немножко. Если я буду вотъ такъ погружать свои весла, это будемъ скоре…
Спустя минуту я высадилъ ее у площади, три версты я гребъ съ отчаянной силой, и голова моя отъ этого кружилась, все было подернуто туманомъ въ моихъ глазахъ.
Выскочивъ изъ лодки, она взглянула на свои часы и снова улыбнулась мн. Теперь она была спокойна.
— Рано,— сказала она, вздохнувъ съ облегченіемъ, и какъ ребенокъ нсколько мгновеній дышала такъ.— Боже мой, какъ вы спшили, и какъ вы устали… Боже мой, какъ я васъ измучила.
— Но это ничего не значитъ,— отвтилъ я.— Это ршительно безразлично. Я отдохну черезъ дв минуты, и все…
Она протянула мн деньги, много денегъ для такого небольшого труда, она держала ихъ въ раскрытой ладони и говорила мн.
— Ну, вотъ, возьмите, пожалуйста… Къ сожалнію, у меня нтъ съ собой больше. Я такъ торопилась. Возьмите-же…
Но я не взялъ этихъ денегъ, я почти испугался, когда она протянула ихъ мн, я стоялъ передъ ней и ненужно, нелпо улыбался.
— Нтъ, я не возьму ихъ отъ васъ…— бормоталъ я въ смущеніи.— Пожалуйста, спрячьте ваши деньги.
— Да почему же вы не хотите взять?
— Это невозможно,— говорилъ я, не находя словъ.— Поймите же, что это совершенно невозможно… Ну, пожалуйста, поймите же…
Тогда она посмотрла на меня, въ глазахъ ея что-то вспыхнуло, и вдругъ она засмялась весело и громко.
— Ахъ, такъ?.. Вы не хотите взять ихъ? Благодарю васъ. Я ужасно вамъ благодарна за вашу услугу, я ее никогда не забуду, я ужасно, ужасно благодарна…
И она поклонилась мн, стоя у воды, потомъ ушла. И уходя, она еще разъ оглянулась…
Потомъ скрылась на высокомъ берегу.
Дни… Дни… Дни… Они, какъ звонъ колокола, все одно и то же.
Сначала я много работалъ на рк, я плавалъ туда и сюда, промышлялъ, собиралъ все, что можно было собрать, я не однажды возвращался на стрлку острова, чтобы посмотрть, не оставила ли тамъ рка чего-нибудь, потому что въ этомъ мст теченіе было очень сильно и раздлялось надвое, огибая островъ… Потомъ я опять уплывалъ дальше, какъ блуждающій въ мор морякъ. Но я носилъ въ себ что-то, что безпокоило меня и мшало, точно забытый мотивъ, какой-нибудь жалкій обрывокъ псни, который привязался неотвязно, или, можетъ быть, это было будущее во мн, которое молчало еще.
Однажды я увидлъ сторожа на остров, онъ обошелся не очень ласково со мной, я заговорилъ съ нимъ о разлив, о весн, о дождяхъ, которыхъ было мало, но я не получилъ отвта.
Тогда я подождалъ минуту и сказалъ:
— Вашъ островъ сталъ совсмъ пустыннымъ… Удивительно, какъ опустлъ онъ.
— Это почему же такъ вы полагаете?
— Раньше гуляли здсь разные люди, господа, гуляли дамы… А теперь нтъ.
— Всего была одна дама у насъ, да и она за разливомъ осталась въ город.
— Кто она?
— Хозяина молодая жена.
И больше онъ мн не оказалъ ни слова.
И вотъ еще проходили дни.
Скоро я совсмъ пересталъ работать, мн было все равно, я не хотлъ ничего, не шелъ никуда, ни къ чему не стремился — чего бы я могъ достичь изъ тото, что сдлало бы меня счастливымъ?.. Деньги мои быстро исчезали. И Боже мой, какъ я проводилъ это долгое время, какъ я отмривалъ его одинъ часъ за другимъ, одну минуту за другой, и какъ они ложились въ моей душ — точно гора, отъ которой было мн душно…
Какіе нелпые дни! Я приходилъ къ рк и тамъ лежалъ среди камней на живот, голодный и усталый, и я все смотрлъ въ одну сторону горящими глазами, я смотрлъ туда не отрываясь,— какая фантазія безъ смысла… Какіе жестокіе дни дикаря и отщепенца, дни униженія и глупыхъ упрековъ, сказанныхъ самому себ, дни слабости и обвиненій и невозможныхъ выдумокъ…
Посл долгаго вёдра пришло ненастье, я заперся въ своей избушк. Въ город я продалъ пойманную среди разлива лодку и купилъ водки на полученныя деньги, я слишкомъ много купилъ ея…
И вотъ я провелъ такъ нсколько ночей, ночей тяжелыхъ и радостныхъ, которыя убивали меня, и возрождали, и снова убивали. Я не могу много пить. Когда я немножко выпью, бываютъ у меня еще надежды. Выпью много — никакихъ…
Но я не могъ остановиться тогда, я пилъ больше, чмъ слдуетъ, больше, чмъ могъ… Падала вечерняя тьма.
— Нтъ, мн все равно, если она ухала отсюда, мн безразлично, минутная какая-то встрча однажды… Какое мн дло до всего этого, въ конц-концовъ…
И потомъ я думаю еще, спустя мгновеніе.
— Она не такая, эта женщина, вдь, она не такая, какой показалась мн, нтъ… Нтъ, не такая она, — говорю я, качая головой.
Такъ небрежно я думаю о ней и пью все больше… А потомъ я забываю о ней, душа моя погружается куда-то, мои мысли таютъ и колышутся, какъ туманъ. О комъ я думаю?
Давно ужъ упала на землю тьма… О комъ же? Ао, женщина, приходящая изъ огня, которой я никогда не видлъ, моя первая и послдняя любовь. Я сижу среди молчащей ночи и думаю о ней, ея никогда не было, я самъ назвалъ ее такъ. А можетъ быть, она была, я не знаю. Но она должна была быть, потому что я не знаю, зачмъ я родился, на свтъ, если не было ея…
И я сижу и думаю о ней, охваченный своей фантазіей, я говорю ей одно влюбленное слово за другимъ, я вижу ее совсмъ рядомъ съ собой, я изливаюсь передъ ней въ горячихъ изліяніяхъ… Какая волшебная ночь приходить ко мн.
— Слышишь ли ты меня, Ао?..— одинъ кричу я въ пустой избушк.
И я пью и пью…
Мшаются вмст ужасы ночныхъ моихъ кошмаровъ отъ вина, и хлещущій подобно бичу за стнами дождь, и стоны и скрипъ старой избушки, и ропотъ рки — съ ея золотыми приходами… Ао, слышишь ли ты меня?
Сегодня съ утра я былъ боленъ. Я не пью больше, и я имлъ, вроятно, жалкій видъ.
Я человкъ безъ надежды, но этого никогда нельзя разсказать никому, невозможно раскрыть другому — что такое человкъ безъ надежды. Какой несказанной тоской я бы хотлъ излиться иногда, я бы хотлъ пть о своей тоск, какъ птица — закрывъ глаза и изнывая въ безнадежности. Но замкнулись крпко мои уста… Впрочемъ, все это неважно, праздныя, ненужныя мысли, способъ провести ненаполненное ничмъ время. Зачмъ все это?
Я слъ въ лодку и похалъ по рк, чтобы день мой окончился скоре. Я поплылъ къ городу, потому что одиночество становится мн тягостно, то самое одиночество, приносившее мн глубокій отдыхъ, которое превратилось теперь въ мое мученіе. Это солнце такъ разогрваетъ мою кровь, которая томительно бьется, этотъ истощающій меня голодъ — все это сливается въ красный кошмаръ передъ моими глазами, въ жаркую пляску, въ безпрестанное раздражающее мельканіе, въ какой-то горячій клубокъ, вьющійся у ногъ моихъ день и ночь… Я больше не въ силахъ переносить все это.
Блескъ полноликаго солнца заливаетъ землю, течетъ по ней какъ золотое масло.— Ху-ху-хуу…— дудитъ втеръ полей надъ моими ушами…— А-а-а…— далеко заливается онъ въ втвяхъ…— О-о-о…— гудитъ онъ низко на рк. Безконечная музыка, безконечные зовы куда-то въ даль, на которые нтъ у меня отвта… Что длать мн съ собой, что длать?
И я плыву все дальше къ городу, точно я въ силахъ уйти отъ себя, куда-нибудь скрыться, забывъ обо всемъ на свт.
Такъ я доплываю до Веселаго острова, наполненнаго людской толпой, она залила его весь безъ остатка, движется тамъ, говоритъ, перекликается, шумитъ. Что это? Открытіе Яхтъ-клуба, праздникъ знати и богачей, людей, для которыхъ насталъ сегодня веселый день.
И я пристаю къ Веселому островку, чтобы закурить папиросу съ знакомымъ матросомъ и чтобы посмотрть еще на все это веселье. Боже мой, маленькая бухта для дтей, лодки, шелка, кружева и веселые голоса… Какъ все это странно для меня, какъ это непривычно мн теперь, занимательно, забавно… И какъ это непонятно меня волнуетъ.
Я сижу и курю, болтаю ногами, перекликаясь съ матросомъ о погод, объ упадающемъ разлив, объ открытіи навигаціи и о другихъ интересныхъ для насъ вещахъ.
Но вотъ подходитъ съ рки блогрудая лодка съ гребцами къ пристани. Какъ я знаю ее хорошо, эту лодку… И я подымаюсь вдругъ во весь ростъ, не въ силахъ удержаться на мст. Въ то время, когда проплываетъ лодка мимо, я кланяюсь…
Но тамъ не отвчаютъ мн, или чуть киваютъ, разсянно, или нарочно, или тамъ не узнаютъ меня и не видятъ… А можетъ быть она поклонилась мн, и я не замтилъ, и мн показалось что-нибудь…
Но лодка подходитъ близко къ трапу. Какой-то господинъ еще выходитъ изъ нея съ сдыми усами, шелкъ блеститъ на его цилиндр, они вмст выходятъ по сходнямъ на берегъ. И въ тотъ моментъ, когда они ступаютъ на сходни, сходни подъ ними слегка качаются, кружевной ея зонтикъ скользитъ и падаетъ въ воду, я вижу, какъ онъ плыветъ среди струй… Сдой господинъ не знаетъ, что ему длать, онъ не хочетъ мочить своихъ ногъ, ботинки его блестятъ… А зонтикъ уплываетъ все. дальше, и сзади въ павильон раздается смхъ…
Тогда ея щеки алютъ отъ гнва. Она ударяетъ ногой въ нетерпніи…
— Хорошо, пусть…— говорю я себ.
И тутъ я даю представленіе, великолпный спектакль. Я длаю три сильныхъ удара веслами и спокойно иду изъ лодки въ воду,— я по колна захожу въ воду, и, поднявъ зонтикъ, я подаю его ей у всхъ на глазахъ. Она кивкомъ головы благодаритъ меня.
И я вижу, какъ она уходитъ, и продолжаю стоять по колна въ вод, не зная, что посл этого мн еще нужно сдлать…
Но вдругъ она возвращается обратно, она говоритъ мн горячо и искренно, ласковымъ голосомъ.
— Это были вы, неправда ли, это вы тогда переправили меня… Боже мой, какъ я вамъ благодарна, какъ я вамъ безмрно благодарна… Я тогда не имла времени хорошо поблагодарить васъ… Да выходите же скоре изъ воды, такъ холодно… Выходите.
И я вышелъ.
Тогда она повторила еще горяче.
— Это второй разъ вы оказали услугу мн.. Я буду помнить. Я не забуду.
И я кланяюсь ей посл этихъ словъ и иду къ своей лодк.
Но она быстро спрашиваетъ меня.
— Вы тоже пріхали на праздникъ, не правда ли? Вы пріхали сюда повеселиться?
— Нтъ, я сейчасъ узжаю. Я случайно здсь… у меня еще дло есть сегодня.
— Но почему бы вамъ не остаться?—.говоритъ она въ послднее мгновеніе и уходитъ.
Да… Почему бы не остаться мн… Отчего бы мн не остаться еще часъ,— думаю я. И я остаюсь у барьера на самомъ берегу, сердце мое стучитъ отъ радости.— Вотъ! отчего я раньше не подумалъ, что могу остаться здсь…
А въ открытомъ павильон начинается большой обдъ, тамъ много блоснжныхъ столовъ, лакеевъ, звонъ тонкой посуды, тамъ происходитъ непрестанное движеніе…
Я видлъ, съ кмъ она сла тамъ, ихъ было нсколько, былъ господинъ съ сдыми усами, были дамы, и былъ еще одинъ, который сидлъ лицомъ ко мн, я хорошо разсмотрлъ его — тонкаго, съ узкой грудью, съ завитками слабыхъ волосъ на бломъ лбу… Его глаза какъ будто бы что-то искали вдали, я мимоходомъ часто встрчалъ ихъ взглядъ… Потомъ его глаза смотрли на нее подолгу.
— Но это она вдь сама предложила мн остаться здсь, и она еще поклонилась съ привтомъ, прощаясь… Это она.
И снова сердце мое стучитъ отъ радости, мысли мои кружатся и сливаются, я отгоняю отъ себя все дурное.
— Ты хотла, чтобъ я остался здсь, и я остался… Вотъ, посмотримъ, я никуда не ухалъ, потому что ты захотла такъ.
И я стоялъ у барьера, гд причаливали лодки, сложивъ свои руки на груди, и я смотрлъ вокругъ, я чувствовалъ себя прекрасно, ни до кого мн не было дла на свт, потому что я зналъ, для чего остался.
А они тамъ много говорили за столомъ, они сидли у края павильона, у колоннъ, она выбрала это мсто. Я даже слышалъ иногда ихъ слова, и, оглянувшись, я встрчался съ ней взглядомъ, тогда холодъ сотрясалъ меня всего, тогда я медленно отводилъ лицо свое въ сторону и закрывалъ на мгновеніе глаза, чтобы вздохнуть всей грудью.
— Если бы я былъ хорошо одтъ сегодня,— думалъ я,— я бы прошелъ еще разъ мимо нея, я бы поклонился, и она бы остановила меня, она бы предложила мн ссть… И я бы остался съ нею. Я бы сказалъ:— дайте немного вина, потому что я счастливъ сегодня и хочу выпить каплю вина за мое нежданное счастье…
И въ то время, какъ думаю я такъ, я вижу, какъ она пьетъ изъ своего бокала, она пьетъ и смотритъ на меня, она прикладываетъ алыя губы къ краю своего бокала и смотритъ на меня, глаза ея горятъ привтомъ…
И голова моя кружится.
Я длаю къ ней одинъ шагъ, и еще шагъ, и еще, руки мои опускаются…
И я смотрю на нее неподвижными глазами, я смотрю, какъ помшанный.
Одинъ изъ тхъ, кто сидитъ съ ней вмст, оглянулся на меня. Но я смотрю… Онъ оглянулся еще разъ. Но я смотрю, не отрываясь… И онъ говоритъ нсколько словъ ей и другимъ, которые сидятъ съ ней вмст… Но я смотрю.
Тогда я слышу кругомъ меня смхъ, съ крайнихъ столовъ вс смотрятъ на меня и на нее, и смются, и смхъ возрастаетъ съ каждымъ мгновеніемъ, онъ журчитъ тамъ точно рка…
И вотъ я вижу еще ея пылающіе глаза и крпко сдвинутыя брови, и вдругъ она говоритъ громко, обратившись въ мою сторону.
— Быть такъ ужасно одтымъ, какое отвращеніе… Это убиваетъ меня.
И потомъ тамъ происходитъ разговоръ обо мн между столами, разговоръ, какъ о мертвомъ, я до послдняго слова его слышу, сердце мое бьется мучительно и тяжело, но я слышу все…
— Мы знаемъ его имя, кто онъ.
— Ахъ, старая исторія… Нелады съ людьми, писательство, авантюризмъ…
— Это онъ…
— Нищета…
Но тотъ, который сидлъ лицомъ ко мн, страдальчески морщится.
— Господа, все слышно…
И вотъ тутъ я вдругъ смюсь громко и долго.
Я вижу, какъ идетъ по сходнямъ чья-то горничная или бонна съ бгучими смшливыми глазами… И я сильно качаю сходни подъ ея ногами — такъ, что она въ испуг кричитъ… Я качаю все больше, и она смшно цпляется руками за барьеръ. Я хохочу, какъ сумасшедшій, и качаю со всей моей силы. Тогда подымаются вдругъ несвязные крики, общее негодованіе, движеніе, растущій хохотъ, который разливается, наконецъ, цлыми грохочущими раскатами… Такъ длилась минута.
Но потомъ подошелъ ко мн полицейскій и строго остановилъ меня.
Зачмъ я сдлалъ все это?
Когда я взглянулъ въ павильонъ, оттуда смотрли на меня съ презрніемъ.
Убитый, остался я тамъ еще долгое время, въ павильон говорили тосты, звенло вино въ бокалахъ, музыка играла, а я невыносимо томился тамъ. Зачмъ она меня позвала? Зачмъ она меня позвала?
Нтъ, съ этимъ нужно покончить разъ и навсегда, необходимо все это выбросить изъ жизни какъ негодную ветошь — куда-нибудь за окно или еще дальше. Я больше не могу выносить эту жизнь. Я, кажется, совсмъ свихнулся, я боленъ теперь — это такъ, потому что я не узнаю себя, дни эти подмнили мою душу, дали мн какую-то другую, къ которой я не могу привыкнуть. Нтъ, съ этимъ нужно покончить немедленно…
И я кончаю,— согласно своему ршенію. Я беззаботно предаюсь всмъ радостямъ жизни — согласно своему ршенію.
Вода спадаетъ. Влажная, вся причесанная въ одну сторону остается трава на вышедшихъ изъ-подъ разлива лугахъ, она уже зеленетъ, обмытая дождемъ отъ ила и песку… Луговые кусты торчатъ съ надтымъ на вершинки ихъ валежникомъ — точно флаги на тонкихъ дрожащихъ флагштокахъ качаются эти остатки ушедшаго половодья, послдняя память… Какая обмытая, освженная молодая красота, исполненная улыбки… Я смотрю и подсматриваю, я слушаю и подслушиваю… Но все-таки… Зачмъ она позвала меня?
Какое ненастье.
Я плылъ сегодня мокрый, иззябшій, весь обсыпанный каплями моросящаго дождя, рка плескала грязная, холодная, взъерошенная втромъ, и я гребъ сильными ударами, чтобы немножко согрться.
На берегу у мохнатой ветлы я увидлъ ее.
Нтъ, довольно съ меня… Я проплывалъ мимо, я гребъ еще сильне, потому что не хотлъ видть ее. я весь выгибался, налегая на весла, чтобы поспшить…
Но вотъ она махнула рукой мн, и я остановился. Это мои весла стали сами неподвижно, не знаю.
Тогда она еще разъ махнула мн, но я стоялъ на мст. Тогда она вынула свой платокъ и начала махать имъ и манить меня.
И я поплылъ къ берегу. Тамъ я остановился въ двухъ шагахъ, я увидлъ свои красныя руки и оборванный костюмъ, и все это унижало меня безмрно, я молчалъ, тяжело дыша.
— Гд вы живете?
— Гд я живу…
Да я живу вотъ тамъ, въ той избушк у самой воды на берегу. Вотъ въ той нищенской избушк. Видите?
Но она смотритъ, какъ я вымокъ, и какъ мн холодно, и какъ я плохо одть, она думаеть одно мгновеніе, потомъ говоритъ мн.
— Вамъ холодно. Вы вымокли…
— Я привыкъ.
— Но видъ привычка не можетъ согрть васъ… Не правда ли?
— Я не взялъ своего пальто сегодня,— говорю я, охваченный стыдомъ,— я торопился и забылъ его въ своей избушк.
— Но можетъ быть вы пойдете сейчасъ со мной въ нашъ домъ?..
Она говорить мн это ласково и тихо и не смотритъ на меня при этомъ.
— Вы не бойтесь, дома нтъ никого, кром прислуги. Иначе бы я предупредила васъ.
— Я не боюсь. Нтъ…— глухо отвтилъ я ей.— Чего же бы я испугался… въ вашемъ дом?
— То-есть не стсняйтесь… Я сегодня дома одна осталась, я не должна была быть одна, тмъ хуже… для кого-нибудь.
Цлая долгая минута прошла въ молчаніи, потому что я не могъ говорить, я нсколько разъ хотлъ это сдлать, и я понималъ, что я долженъ сказать что-нибудь, но я не могъ принудить себя.
И вдругъ она повернулась ко мн, и опять, какъ тогда, задрожали ея губы, и опять это невыносимо растрогало меня.
— Отказъ? Вы не пойдете со мной? Вы не хотите? Вы возвращаетесь къ себ обратно?
Я выпрыгнулъ изъ лодки на берегъ…
Молча шли мы до благо дома, мы ни о чемъ не говорили, и она не смотрла на меня, нтъ, она не смотрла… Иногда она останавливалась на мгновеніе, чтобы вздохнуть глубоко и провести рукой по лбу, потомъ она снова шла, я слушалъ шелестъ ея платья…
— Дайте ключи отъ буфета,— сказала она.
И удивленный лакей далъ эти ключи.
— Вы должны согрться, вы выпьете что-нибудь… Что же? Чего вы хотите?
Я стоялъ и молчалъ среди этой большой столовой, я боялся блестящаго пола, чтобы не упасть, я отвыкъ отъ него, и эта дубовая мебель угнетала меня… Господи, зачмъ я пришелъ сюда?..
Но она взяла какую-то бутылку и теперь держала ее передо мной.
— Вы не хотите ссть? Вы хотите пить это стоя и хотите, чтобы я стояла такъ? Неужели вы такъ невозможно заняты всегда, такъ неумолимо всегда спшите куда-нибудь? Вы не можете подарить мн пяти минутъ?
Тогда я понялъ насмшку и слъ, ршившись окончательно овладть собой… И она сейчасъ же сла вблизи меня.
— Какъ я устала, и какъ тяжело мн все кругомъ…
Она налила дв маленькихъ тонкихъ рюмки и протянула мн свою, руки мои дрожали, когда я чокался съ ней, и я все смотрлъ на нее какъ тогда въ Яхтъ-клуб — неотрываясь, жадными и неподвижными глазами.
Это казалось, сердило ее.
— Не смотрите такъ на меня. Пожалуйста…
— Но… почему?
— Смшно…
— Смшно — вамъ?— говорю я растерянно.— Кому?
— Для всхъ смшно, нелпо… Неудобно.
— Если для васъ смшно… Если для васъ…
— Но, Боже мой…— начинаю я снова, хватаясь за голову.— Что же длать, что же длать… Скажите мн, что же длать…
— О, тогда на праздник это было великолпное зрлище, — говоритъ она съ насмшкой.— Весь городъ теперь говоритъ объ одномъ романтическомъ гребц или о чемъ-то подобномъ, цлый плохой романъ съ неудавшейся интригой… Если бы вы знали все то, что тогда сказали о васъ, если бы вы это слышали… Какое отвращеніе!
— Объ этомъ позаботились вс — чтобы я услышалъ…
И она мелькомъ взглядываетъ на меня, и потомъ еще разъ взглядываетъ на меня. А я уже не хочу поднять своихъ глазъ, я уже слышу гд-то у себя въ груди знакомую тоску, гнетущую меня неодолимо при мысли обо всхъ этихъ разсказахъ обо мн, которые давно меня утомили. Мн кажется, что глаза мои тускнутъ всякій разъ, когда я слышу что-нибудь объ этомъ, и тло мое наполняется физическимъ нетерпливымъ томленіемъ.
Но вдругъ она беретъ меня за руку и сжимаетъ ее.
— Вс смшны, — говоритъ она горячо и горько,— не огорчайтесь и не бойтесь, вс смшны, вс жалки по разному въ своемъ сердц, вс унижены… Неужели вы этого не замтили до сихъ поръ, неужели вы не поняли… Неужели вы врите кому-нибудь?
И при этомъ она сразу отымаетъ свою руку, кружево ея рукава цпляется за рюмку, и она падаетъ съ тонкимъ звономъ, разбившись на куски… И звонъ этотъ почему-то пугаетъ меня.
А она наклоняется ко мн такъ близко, что я слышу запахъ невдомыхъ травъ, неизвстнаго ликера, каплю котораго только что выпила она, чокаясь со мной.
— Отчего вы не пьете?— спрашиваетъ она.— Вы много пьете, объ этомъ говорили тамъ… Вамъ нужно выпить эту рюмку, потому что безъ этого вы молчите — такъ ужасно, утомительно молчите.
И она проводитъ въ тоск рукой по своимъ меркнущимъ глазамъ.
— Вы бы должны были понять меня… Вы что-то длаете тамъ одинъ, вы пишете или писали, вы пережили много… Какое безграничное утомленіе и одиночество… Какъ я хотла бы все разсказать вамъ, эту тяжелую, безумную, удушливую жизнь, но вы сидите здсь такимъ безконечно чужимъ и недоступнымъ, какъ вс… Какъ вс, вы понимаете, что говорить намъ съ вами ни о чемъ невозможно, не принято, немыслимо, и вамъ странно все то, что говорю я вамъ, вамъ можетъ быть смшно и забавно… Ахъ, Боже мой, какъ мн все равно, что думаютъ обо мн, что говорятъ обо мн, за кого меня принимаютъ… Впрочемъ, все это не кстати говорю я вамъ, вдь, все это ненужно, вы простите… Довольно, не правда-ли?
Она взяла мою рюмку и придвинула ее.
— Отчего вы не выпьете? Вы замерзли…
И я выпилъ свою рюмку.
Она ходила въ тоск изъ угла въ уголъ по комнат.
— Ахъ, длайте, что хотите, пейте что-нибудь, или, если вы хотите сть, позвоните, пожалуйста…
И она ходила изъ угла въ уголъ, заложивъ за спину руки.
— Боже мой, какая скука жизни! Какая невозможная, неслыханная скука…
Она приложила свое лицо къ стеклу и стояла такъ неподвижно, какъ будто бы меня не было здсь.
— Если бы можно было убить свою душу, все, все убить въ ней, уничтожить силой какого-нибудь мгновеннаго удара, убить стремленіе къ жизни, убить въ себ любовь, какъ бы это было хорошо, счастливо, радостно…
— А можетъ быть, вы ищете любви?— сказалъ я ей.— Вы только не сознаете этого, но, можетъ быть, вы ищете ея, можетъ быть, отъ этого вы… несчастны.
Я не знаю, какъ сорвалось это слово съ моихъ губъ, я испугался его и хотлъ бы взять его обратно.