Васнецов Виктор Михайлович.
(1848 — 1926 гг.).
Подводная быль.
Рассказ о том, как золотая рыбка попала в пруд и что с ней там произошло.
Сказка.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
Подводная быль, Васнецов Виктор Михайлович, Год: 1914
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Была старая водяная мельница. Как все старые мельницы, она молола плоховато, нос необычайным шумом, стуком и брызгами. Стояла она на большом, то же старом, пруду. Он наполовину зарос всякой водной растительностью, особенно белыми купавками и жёлтыми кувшинками, и был очень живописен, протекая среди берегов, покрытых меланхолическими елями.
Вот, что однажды произошло на берегу этого пруда.
Из старинного барского дома, стоявшего на горе среди векового липового парка, спускались тихонько к берегу пятеро детей: одна девочка, старшая между ними, и четверо мальчиков, — и тихо, с особенной бережливостью, что-то несли, очевидно для них довольно тяжёлое. Что бы это было такое? То был небольшой стеклянный аквариум, в котором блестела и билась насмерть перепуганная золотая рыбка с большими красивыми глазами.
А зачем её так торжественно потащили дети к пруду — приходится объяснять. День с утра был жарким, июньским и немного душным, должно быть, перед грозой, и деткам пришла блестящая мысль — освежить воду в аквариуме общей любимицы золотой рыбки. Да не просто, отлив старую воду, налить свежей из ведра — нет, решено было почти единогласно или, по крайней мере, преобладающим большинством, что необходимо да и самой рыбке интереснее нести её в аквариуме к пруду и там, где в него вливается светлый ручей, прямо из пруда начерпать воду в аквариум. Задумано — сделано. Папы дома не было, а мама недостаточно протестовала, понадеялась на няню.
Мысль была, бесспорно, гениальной, так как детки, по справедливому мнению их родителей, были все почти гениальны и уж, по меньшей мере, выдающимися талантами. И сомневаться в этом трудно, так как все добрые родители на неопровержимых основаниях уверены в необычайной талантливости и гениальности своих детей. Если, например, дитя, сцапав свою собственную пятку, старается, хотя и тщетно, затащить её в свой рот, то что же это, как не начало стремления к самопознанию? И в такой крошке! Если бы такая гениальная крошка могла сцапать сам земной шар, то и его она не преминула бы прежде всего взять в свой рот, ибо каким же способом она может начать познание мира, как не через свой ротик, пускающий иногда очень милые пузырьки?
По точным сведениям, собранным непосредственно от родителей, можно быть спокойным за будущность Отечества: оно обеспечено гениями и талантами, по крайней мере, лет на 50…
Но вернёмся к нашим детям с аквариумом. Их было пятеро: старшей девочке Наде минуло уже девять лет, за ней шли Серёжа, Ваня, Лёва и самый маленький, лет трёх, Лёня-Лёнчик, как его все звали. Были ли они действительно все так талантливы и гениальны, как полагали о них родители, утверждать не берёмся, но, в сущности, по правде, все они были премиленькими детками.
На берегу присоединились к ним ещё два молодых человека: Колька и Петька, сыновья мельника. Старший, Коля, семи лет, а младший, Петька, брюхастый бутуз, — четырёх, который на вопрос, как его зовут, так и отвечал — Петька.
Благополучно дотащив аквариум до берега, решили приступить к делу немедленно: аквариум придвинуть к воде как можно ближе и начать осторожно наклонять его в сторону пруда, что бы из него слилась вся старая вода, а затем, начерпав в пустой аквариум свежей чистой воды из пруда стаканом, захваченным с собой, — предполагалось ковшом, но кухарка не дала из опасения, что дети его утопят, — с наполненным до половины аквариумом, что бы не слишком было тяжело нести, не обеспокоив рыбки, тем же путём воротиться домой. Колька вызвался недостающую воду донести в ведре. Всё было предусмотрено, и обращено особое внимание на то, что бы рыбка как-нибудь не выскользнула в пруд, для этого были приняты чрезвычайные меры: решено было, что Ваня и Лёва будут все время, пока сливается вода, держать аквариум со стороны пруда растопыренными пальцами, чтобы не дать рыбке никакой возможности выскользнуть, а прочие, крепко держа аквариум, осторожно будут накренять его. Золотая рыбка успокоилась от треволнений путешествия и, по-видимому, сочувствовала предприятию. Под влиянием чистого воздуха, открытого синего неба, блеска солнца, зелени она весело повёртывалась и стрекала по тесному аквариуму, удивлённо смотрела большими рыбьими глазами на мир Божий. Все было готово. Лёнчик, однако, не принимал деятельного участия: он под надзором няни больше заинтересовался приречными камушками и, набрав их груду и прихлопывая сверху ладошкой, про себя приговаривал: ‘Мои камушки’. Пора приступать к делу. Все разместились по ролям, как было предположено. Дело пошло как по писаному, весьма удачно: вода постепенно выливалась, осталось ее уже очень немного, Рыбка присмирела. Еще немного… Вдруг что-то блеснуло поверх растопыренных пальцев оторопевших Вани и Лёвы и бултыхнулось в пруд.
— ‘Что это? Боже мой, рыбка! Рыбка утонула’! — с плачем вскрикнула Надя.
Дети от неожиданности и ужаса растерялись и ударились в слезы. Рыбка некоторое время оставалась как будто в нерешительности и еще на неглубоком месте, недалеко от берега, и тоже, как видно, оторопела, затем вильнула хвостиком и постепенно начала удаляться,
поворачиваясь из стороны в сторону, останавливаясь на время в тени под круглыми листьями купавок. Дети, утирая лившиеся ручьем слезы, напряженно следили за каждым малейшим движением рыбки. Кто-то тихо сказал, что ее можно бы было достать сачком. Серёжа моментально пустился бежать домой за кисейным сачком, которым они ловили бабочек. Но когда золотая рыбка совсем исчезла из вида и не стало ее видно, горю детей не было предела.
Лёнчик, всхлипывая, повторял:
— ‘Рыбка, рыбка’.
— ‘Это ты, Ваня, ты выпустил’! — рыдала Надя.
— ‘Нет, не я, не я, а-а!’ — ревел в ответ Ваня.
— ‘Я не выпускал! — кричал исступленно Лёва, — Я не выпускал. Она сама, она сама, сама, а-а’!
Но плачем горю не помочь. Острая боль горя постепенно начала стихать, хотя слезы ещё капали обильно. Колька сбегал на мельницу и принес огромное решето, предлагая, если рыбка подплывет к берегу, изловить ее решетом, что им очень удачно проделывалось с плотичками. Но решето было решительно отвергнуто. По мнению Лёвы, решето могло испугать рыбку, и она уплыла бы тогда ещё дальше и глубже. Решето, по правде, могло испугать: оно было велико, грязно и растрёпано. Лёва, со своей стороны, предложил, что необходимо достать невод — золотых рыбок всегда ловят неводом. Может быть, он и был прав, но где же невод достать и как им действовать?
Время шло, дети по-прежнему сквозь слезы напряженно следили за прудом, насколько глаз проникал в глубину воды. Каждая травка, каждый сучок, листок, особенно желтая колеблющаяся водоросль, казались им рыбкой. Пузырьки, подымающиеся со дна, думалось им, пускались золотой рыбкой. Всякая блеснувшая чешуей на солнце плотичка поднимала в них надежду, что вот-вот она появится. Иной раз, от напряженного смотрения в воду, им и вправду казалось, что вон, вон плывет она — золотая рыбка. Но напрасно, рыбка исчезла в холодной темной глубине пруда. Аквариум лежал совсем опрокинутый набок, накренившись при этом на один угол, как будто с отчаяния и горя плюнув на всё: зачем уж, мол, и стоять прямо, когда рыбка уплыла? Приступы горя и слез иногда опять бурно налетали на детей. Ваня жалобно звал Рыбку:
— ‘Рыбка, рыбка, золотая рыбка, приплыви к нам! Миленькая рыбка, вернись к нам! Да вернись же, вернись’!
А Лёва рыдал:
— ‘Ее щука съест, ее щука съест! Непременно съест! Съест, съест’!
Он был склонен, очевидно, к пессимизму, не старался утешать себя ложными надеждами и смягчать остроту горького совершившегося. Серёжа вернулся с сачком, но польза от него оказалась сомнительной. Совсем расплакавшегося Лёнчика няня с трудом увела домой.
Узнав от Серёжи о печальном событии, к детям пришел вернувшийся из города папа. Необходимо было хоть как-нибудь их утешить. Да и время подошло завтракать, а дети о завтраке и слышать не хотели. Как же быть, если рыбка вернется и приплывет к берегу? Нет, лучше голодать и ждать рыбку. Папа предложил на время завтрака посадить на берегу мельника — сторожить рыбку. Послали за ним. Мельник пришёл с настоящим рыбачьим сачком на длинной палке. Это детей несколько успокоило.
— ‘Фёдор (мельника звали Фёдором), — наказывал Лёва, — ты, когда рыбка подплывет, ты сачок под нее подведи и вдруг ее вытащи’.
— ‘Да уж наша будет, очень просто, поймаем’! — утешал Фёдор.
Так как невода негде было достать, папа обещал распорядиться поставить на пруду как можно больше вершей, вентерей: авось рыбка заплывет в который-нибудь. Это еще более оживило надежды у детей. На том и порешили, и отправились покуда завтракать, печально и молчаливо, по временам нервно вздыхая. Мельник остался стеречь до возвращения детей. Надя, держа папу за руку и прижавшись к нему, проговорила сквозь утихшие было слёзы:
— ‘Ах! Как, папа, жалко рыбку! Тебе ведь то же жаль её’?
— ‘Как не жаль, только вас ещё больше жаль’, — отвечал он.
— ‘Зачем, зачем мы понесли её к пруду’?! — упрекала себя Надя.
Такие печальные события совершались на берегу старого пруда. Но что произошло в пруду после неожиданного появления в нём золотой рыбки (неожиданного и для неё самой), покажется ещё интереснее, если мы попробуем туда опуститься мысленно, так как опускаться в глубину пруда на самом деле и надолго для нас непривычно и неудобно. Первый момент, как рыбка очутилась в пруду, ей показалось, что вода, окружающая ее, холоднее и темнее, чем в аквариуме, а отсутствие стеклянных стенок и темные дали глубокой воды ее устрашали и наводили непонятный ужас. Что такое там мерещится? А главное, как это — там? Ей стало жутко. Сверху колыхались столбообразно темные тени от листьев и водорослей. Солнечные лучи, пронизывающие празелень воды, в глубине постепенно исчезали, все кругом отливало зеленовато-желтоватым странным оттенком. Таинственно, мрачно и страшно… Но все-таки неудержимо тянуло в глубину этих водных тайн. Рыбка стояла на месте, боялась шелохнуться. Но потом, мало-помалу приглядываясь к непривычной мутной темноте, шевельнула плавниками и хвостиком, немного двинулась и с осторожностью поплыла далее. Вдруг перед ней мелькнуло что-то живое. Что это? Перед ней как будто замелькало много-много глазок и мордочек, и даже не злых, не страшных, но всё-таки перепугавших ее донельзя. Опять блеснул целый рой серебряных чешуек. Со страху и неожиданности она быстро кинулась в сторону под листья купавок. Её окружили. Окружило стадо небольших рыбок, из которых многие были даже меньше ее. Это было стадо плотичек.
— ‘Ах, какой хорошенький карасик! — пискнула одна из них, вероятно, самая бойкая.
— ‘Какой красивый карасик’! — запищали и другие.
— ‘Я не карасик’, — смутившись, застенчиво ответила золотая рыбка.
— ‘Кто же ты?
— ‘Я Золотая Рыбка’, — сказала она, еще более смутившись, и даже от волнения изменилась немного в цвете.
— ‘Карасики тоже бывают золотые и серебряные. Только ты золотее и красивее’, — заметили плотички.
— ‘Ты откуда? Из той вон заводи? Караси у нас там больше живут: там дно илистое и страшно, много головастиков, личинок и червяков всяких. Только они не дают их нам есть’, — так болтала бойкая Плотичка.
— ‘Я не из пруда, я с земли’, — проговорила Золотая Рыбка.
— ‘Как ‘с земли»? — пискнули почти все.
— ‘Да, с земли, с суши’.
Плотички удивились совсем.
— ‘На земле же нельзя жить, там рыбы задыхаются, там воды нет’, — рассуждали они.
Рыбки, разумеется, разговаривали на своем языке — на рыбьем, а не на человеческом. Золотая Рыбка, понимая человеческий язык от долгого сожительства с людьми, могла прекрасно говорить и на своем, рыбьем языке, общем всем рыбам. Говорят рыбы, полагать надо, молча: должно быть, как-нибудь непосредственно внушением передают друг другу свои представления и впечатления, а также свои рыбьи суждения. Рассказчик, к сожалению, способа их объяснения совсем не знает, так как ни в прудах, ни в омутах, ни в реках с рыбами не живал, поэтому и не имел случая изучать рыбий язык. А все, сообщаемое здесь, все, что говорилось в пруду, узнал впоследствии совершенно иным путем. Мирный разговор продолжался.
— Я жила в аквариуме, — объясняла Золотая Рыбка.
— Что это такое?
— Это ящик стеклянный, налитый водой, в нем я и жила.
— Вроде садка, должно быть, как там, у мельницы, — в нем тоже рыбы живут, только не золотые караси, и ящик в пруде, а не на суше. Как же вода-то в ящик попала?
— ‘Да люди же берут воду откуда-нибудь — из рек, из колодцев, из прудов — и наливают в аквариум’.
— ‘Люди — это кто’?
— ‘Они живут на земле, на суше’.
— ‘Мы слыхали. Но кто же они? Рыбы, лягушки’? — приставали малосведущие рыбешки.
— ‘Нет, они — люди, вроде… Вроде животных, но необычайно умные’.
— ‘Они тоже в ящиках с водой живут’?
— ‘Ах, нет, они живут просто на суше, в воздухе. В домах, только не в воде’.
— ‘Вот как! Да ведь без воды нельзя жить. Если невзначай выпрыгнешь на сушу из воды, так тотчас же ведь задыхаешься и непременно околеешь, если там останешься. Как же без воды’?..
— ‘Там воздух, они в воздухе живут’, — объясняла Золотая Рыбка.
— ‘Ты прожила бы в воздухе? Без воды могла бы разве жить’?
— ‘Нет, я бы не могла. Но, право, я не знаю, как вам объяснить, только это правда’…
— ‘Это брехня! — пискнул Карась, незаметно подплывший, из породы то же ‘золотых’, только золото его было как потемневшая медь против Золотой Рыбки — Ни одна честная рыба не может без воды жить. Даже лягушки, и те без воды не могут жить, хоть они и скверные рыбы, гнусная водяная крыса — и та в воде нору роет, раки… Да все живые без воды не могут жить. Спроси окуней, спроси карпов, саму Щуку. Они другого тебе не скажут. Хоть шкура у тебя блестит и золотее моей, только мы не глупее тебя и всякому вранью верить не согласны’. — Карась, так здорово оборвав раззолоченного хвастуна, даже запыхался и начал кверху пускать пузыри.
Золотая Рыбка растерялась и не знала, что ему ответить. Плотички карасиному вмешательству обрадовались: они совсем не знали, как отнестись к словам Золотой Рыбки, к которой почувствовали было большое расположение.
— ‘Ты не сердись на нас, милый Золотой Карасик, — обратилась к ней первая заговорившая с ней Плотичка, что бы несколько смягчить впечатление от карасьей резкости. — Мы, право же, не очень, то есть совсем не понимаем, о чем ты говоришь. Поплывем лучше с нами. Если встретим Окуня или Карпа, ты им расскажи — они всё поймут. Поплывем же’.
Золотая Рыбка несколько успокоилась, её утешило дружеское отношение плотичек, и они все быстро поплыли, опустившись немного поглубже. Не привыкнув в тесном пространстве аквариума к долгому и быстрому плаванию, она вначале от плотичек отставала, но потом привыкла: по натуре она могла плавать очень быстро.
Чем дальше плыли и чем глубже опускались на дно, тем окружающее становилось интереснее. Глубже и ближе ко дну было холоднее и темнее, только с поверхности солнечные лучи столбами волновались и переливались изжелта-синевато-зеленоватым цветом. Местами в самой глубине иногда что-то искрилось и блестело. Со дна поднимались, колеблясь, разные водоросли и тонкие, ровные, как шнуры, стебли купавок, их толстые узловатые корневища, как водяные змеи, крутились и ползли по дну. В более мелких местах, к берегам, дно покрывала щучья трава, почти прозрачная в воде бодяга разрасталась странными, похожими на студень наростами, тянулись то же на поверхность множество каких-то стеблей, хвощей, расцвеченных розовыми, красными и желтенькими листочками и цветочками. Все это от движения воды колебалось, радужно переливалось, и было необычайно красиво, даже и не для рыбьих глаз. Между необозримой подводной порослью, вьющейся, колеблющейся, двигалось, шмыгало, плавало, подымалось кверху и опускалось книзу бесконечное множество водяных жуков, жучков, плавунов, клопов, всяких водяных козявок, личинок, червяков, головастиков и многое множество мелких рыбешек (так называемый ‘овес’ у рыбаков), иногда блестевших на солнце, как горсти брошенных драгоценных камушков.
Всей этой кишащей мелюзге, особенно головастикам, очень доставалось от путешественников. По пути к ним присоединилось много и других рыб — стаи карасей золотых и серебряных, очень широких и поуже, маленьких окуньков, линьков, красноперок, ельцов, верховок и прочего мелкого рыбьего народу и даже стайка ершей, хотя в рыбьем обществе последних не очень долюбливают за их колючесть и склонность поскандалить. Время близилось к полудню, когда рыбы любят погулять поверху, особенно в жаркие дни, и закусить чем Бог послал. Полдень, вероятно, для всяких обитателей мира, что-либо жующих или способных жевать, есть час обеда — адмиральский час.
Компания не церемонилась с бедной мелюзгой. Скромные на вид плотички не отставали от других и то и дело чмокали личинок и порядочной величины головастиков, считаемых в рыбьей гастрономии особенно лакомым блюдом. Многие ретивые рыбки выскакивали из воды и на ходу ловили летавших над водой мушек, особенно отличались в этом верховки и мелкие плотички и сами, в свою очередь, служили иногда завтраком для паривших над прудом птиц. Золотая Рыбка тоже почувствовала довольно сильный аппетит, тем более что как раз около этого времени дети кормили ее крошками и какой-то аптечной дрянью, которой принято кормить золотых рыбок, дрянь эта хоть и невкусна, но голод утоляет. Теперь ей очень хотелось попробовать личинок и даже головастиков — но стеснялась. Её приятельницы плотички, вероятно догадавшись или по чувству гостеприимства, предложили проглотить личинку, что было легко, так как личинок была масса. Она попробовала и нашла, что это недурно и уж во всяком случае вкуснее аптечной дряни. Проглотила она и с пяток малюсеньких головастиков, показавшихся ей действительно весьма вкусными. Нашлись между рыбами постники и вегетарианцы, которые скромно предпочитали глотать разные подводные травки, стебельки, усики, семечки и даже тину — вроде салата, должно быть, для них.
Карасям, вероятно, что-нибудь сообщил о Золотой Рыбке Дикий Карась, так грубо её оборвавший. Те очень заинтересовались (ввиду отчасти и зоологического родства) и подплывали к ней совсем близко целыми стаями, удивлённо глазели, иногда шмыгали под самым носом, едва не задевая хвостом или хребтом. Плотички плотнее окружили приятельницу и по возможности оберегали её от назойливости карасей и других бесцеремонно любопытных рыбок. Они знали, несмотря на свою кажущуюся беззащитность и слабость, кого, где и в какое место можно куснуть, ткнуть и кольнуть побольнее. Про Дикого Карася сообщили, что он пользуется некоторым почетом, поґ тому что безнаказанно проглотил колючего червяка и вернулся в пруд с губительного берега почти невредим, с вырванной только частью верхней челюсти, что и посейчас у него заметно. Рыбка заметила у Карася белое пятно на левой стороне рта. Вообще плотички очень предупреждали ее быть осторожной при ловле червяков, мушек, личинок: весьма легко наткнуться на этого колючего червяка. Иногда можно его съесть безопасно, и многие это умеют, но лучше избегать. Рыбка, проглотившая колючку, неминуемо и неудержимо прыгает кверху и исчезает неизвестно куда — вероятно, ее кто-нибудь съедает. Признак таких колючек тот, что от них тянется вверх беловатый, едва заметный усик. Кой-кто из рыб говорит, что их посылают люди, но это едва ли, это просто скверные червяки и мушки. Мало ли в пруду водится всякой скверности?!
Золотая Рыбка знала, что это, по всей вероятности, удочки, с которыми даже ее любимцы ходили удить, но промолчала, не желая выдавать милых ей человеческих деток.
— ‘Вообще, о людях у нас в пруду много разноречивых мнений и толков. Некоторые в них совсем не верят, а другие верят и говорят, что их видали, и приписывают им разные нелепости. Большие рыбы утверждают, что люди есть, но кто они — рыбы или кто другой — думают разно’.
— ‘А разве вы не видали людей, — спросила Золотая Рыбка, — разве не видно сквозь воду, когда они ходят по берегу’?
— ‘На берегу видно, что что-то иногда движется, что-то большое, тёмное и страшное, не то лягушка, не то огромная водяная крыса, не то рак, — не разберёшь. Мы, когда увидим, тотчас убегаем — страшно! Может быть, это люди, а может, и другое’.
— ‘Это птицы’, — вмешался небольшой Окунь.
— ‘Птицы гораздо меньше’, — отвечали ему.
— ‘Птицы бывают и большие, — заметила Золотая Рыбка, — например орлы, кондоры, пеликаны, страусы’.
— ‘Ах! Мы видали больших птиц: тут плавали лебеди и гуси, они очень, очень большие’.
— ‘Да ведь птицы — те же рыбы, — возразил неугомонный Дикий Карась, — у них то же плавники, только задние на длинных косточках, как у куликов и у журавлей, и они не могу жить без воды. Вон утки постоянно плавают вверху пруда и преотлично жрут лягушек, головастиков и даже маленьких глупых рыбешек. Все они — рыбы, и скверная водяная крыса — рыба, и рак — рыба, а не человеки. Да и человек — рыба! — горячился Карась.
— ‘А ты же должен знать человека. Ты сам как-то говорил, что колючих червяков к нам люди напускают. Когда ты проглотил колючего червяка, ты говорил, что видел человека’.
— ‘Врёте, никогда не говорил… Со мной тогда сделалось скверно, и я не мог рассмотреть: он мне показался похожим на огромного рака… Я потом в другой раз близко из воды видел, как он опустил в пруд свою большую мохнатую морду. Передние плавники вроде огромных мохнатых корней, большие страшные глаза и на голове два черных кривых сука, он ужасно пыхтел. Я убедился, что он рыба: он глотал воду, значит, без воды не мог жить’.
— Это, должно быть, корова, — несмело проговорила Золотая Рыбка, — есть разные животные на земле: коровы, лошади, овцы, свиньи, собаки, кошки’.
— ‘Знаем, слыхали, видали! — пискнул Дикий Карась. — Только всё разных пород рыбы, и больше ничего, и без воды подохнут’!
— ‘Да, без воды никто не может жить, — сказала Рыбка, — так и люди говорят, но они’…
— ‘А, вот видишь, видишь, — заорали все рыбы. — А что люди глотают’? — спросили они.
Но в это время среди стад рыбок почувствовалось какое-то волнение: многие помельче даже попрятались в травяные заросли, другие кинулись к берегу. Дело в том, что из соседней глубокой заводи показались какие-то большие рыбы. Золотая Рыбка в пруде таких ещё не встречала. Ей тоже сделалось не по себе, но плотички ее успокоили. Это были несколько очень больших пестрых окуней, два-три старых карпа, еще крупнее, большие голавли и средней сравнительно величины несколько гладких сизых линей. Между ними, впрочем, был один огромный Линь — самая крупная рыба во всей компании. Золотой Рыбке он показался ужасно страшным, но относительно этого жирного старика ее успокоили. Ей нечего бояться старика, он почти слеп и жует только тину. Прежде, конечно, он был, вероятно, не безопасен, хотя вообще никто никогда на линей не жаловался. Да и карпы тоже ведут себя смирно и глотают, кажется, больше траву, червяков и разве изредка головастиков, хотя — кто их знает! Вот насчет окуней… Впрочем, из встретившихся ей никто не опасен — такой величины рыбки, как она, никто из них заглотить не сможет. Они сами, её приятельницы, перешли уже тот возраст, когда их могли глотать окуни и голавли.
— ‘А вот Щука, та — другое дело!.. — вздохнули они. — Теперь, кроме того, безопаснее стало для всяких малых рыб — настало время лягушек и головастиков, их так много, что решительно все их поглощают. Даже самые большие щуки так лягушками нажираются, что можно проплыть около самого их носа, хотя оно и страшновато. Вообще же, осторожность со всеми не мешает, а почтительность к большим рыбам обязательна. К ним самим, к плотичкам, всякий рыбий ‘овёс’ чувствует большое почтение — нельзя же иначе. Когда этот ‘овёс’ вырастет большими рыбами, то тоже будет глотать мелюзгу разную и потребует почёта’, — так болтали легкомысленные беззаботные плотички.
Сообщенные сведения отчасти Рыбку успокоили, да и любопытно было посмотреть на больших рыб вблизи среди водной глубины.
Зрелище было действительно любопытное и интересное. Огромные карпы, окуни, лини и голавли против Золотой Рыбки и ее спутников казались великанами. Их красивые повороты и волнистые движения плавников и хвостов придавали им своеобразную водяную грацию, их чешуя, отливавшаяся радужными переливами, особенно усиливала эту красоту. Только желтые и оранжевые глаза несколько пугали Рыбку. Они плыли медленно, торжественно, тихо колыхаясь. Разметавшихся в разные стороны рыбок великаны заметили и весьма благосклонно отнеслись к такой почтительности. Золотая Рыбка среди сопровождавших ее обыкновенных рыбок не могла быть ими не замечена. Желтые глаза самого большого Окуня пронзительно устремились на нее и очень смутили. Приятельница Золотой Рыбки Плотичка, по своей значительной величине не боявшаяся уже, что ее могут проглотить эти почтенные особы, подплыла к ним с некоторою нерешительностью и осторожностью, зигзагообразно извиваясь и изгибаясь: знатная персона не свой брат!
— ‘Успокойтесь, мы сыты’, — приветливо изволили заявить особы.
Сытость вообще очень уважаемое качество в этом водяном мире, тем более что для многих служит главным основанием добрых отношений и согласия между обитателями прудов и всяких водных жилищ.
— ‘Этот Золотой Карась из какой заводи? Между нашими я такого что-то не встречал, — важно заговорил самый большой Окунь.
— ‘Это Золотая Рыбка, Ваша Сытость, — отвечала Плотичка, — так она себя называет и говорит, что она с суши, с берега, из какого-то аквария’.
— ‘Откуда’?
— ‘Из аквария, то есть из ящика с водой, то есть из садка, должно быть’…
— ‘Ну, Золотой… Золотая Рыбка, подплыви сюда, подплыви, не бойся — мы сыты’.
— ‘Плыви-плыви, ничего, он сыт’, — подбадривали её.
Рыбка подплыла с некоторым невольным страхом.
— ‘Ну-с, Золотая, расскажи нам все, не стесняйся, кто ты и что ты и откуда? Они говорят, что ты с суши, из ящика, из садка, вероятно. Так рассказывай’.
Большой Окунь, очевидно, главенствовал в компании и считал себя вправе быть умнее прочих. Остальные жевали ртами и таращили важно круглые рыбьи глаза. Впрочем, некоторые из карпов, особенно самый большой, тоже не казались глупее Окуня.
— ‘Я Золотая Рыбка, — тихо и дрожа начала Рыбка, — я жила на суше в аквариуме. Это — стеклянный ящик с водой. Меня в аквариуме принесли дети на берег пруда вашего, чтобы налить свежей воды’.
— ‘Кто принёс’?
— ‘Дети’.
— ‘Это что за рыбы’?
— ‘Они не рыбы, а дети людей, маленькие люди, которые от них родились’.
— ‘А, понимаем, это человеческие головастики. Продолжай’…
— ‘Из аквариума я невзначай выпрыгнула и очутилась в пруде, дальше я встретила вот их’, — она указала на плотичек.
Окунь слушал благосклонно.
— ‘Появление твое в пруде объясняется довольно правдоподобно. А вот ты нам не расскажешь ли что-либо о людях, о их жизни, если действительно что о них знаешь. Видишь ли, вопрос о человеке интересует всех умных рыб, интересует, так сказать, с научной стороны (научной , конечно, в самом рыбьем смысле) главным образом, потому что с житейской, прудовой стороны нам почти безразлично, что такое люди’, — так говорил Окунь.
Золотая Рыбка, собравшись с духом, начала:
— ‘Между людьми я давно стала жить. Не помню, когда это началось. Когда в аквариуме делалось душно, мне меняли воду. Кормили меня дети больше крошками и чем-то красненьким сушёным, червяками, должно быть’.
— ‘Не колючими, верно’? — иронически заметил кто-то из окуней.
— ‘О нет, не колючими, но только не очень вкусными. Мой аквариум стоял у людей в доме, в классной комнате’.
— ‘А дом — что такое’?
— ‘Это их жилище, они их себе строят, в них и живут’.
— ‘Дома эти тоже наливают водой’?
— ‘Нет, нет, люди живут не в воде, они живут в воздухе, им дышат. Без воды они тоже не могут жить, но только пьют ее. Без воздуха, они говорят, не могут жить и все животные. Они говорят, что и рыбы даже не могут быть без воздуха, что в воде есть воздух’.
— ‘О воздухе, то есть о пустоте в воде, конечно, глупость. Но, я вижу, ты введена в заблуждение, бедная Золотая Рыбка. Лягушки вне воды долго не могут жить. Все мелкие породы лягушек почти постоянно живут в воде и на берег выползают редко. А люди есть порода лягушек, только чрезвычайно крупных. Посмотри: вон там около берегов лягушки кишат вместе со своими головастиками. Они очень вкусны, между прочим. Вкусны ли люди — мы не знаем. Но ты очень в большом заблуждении. Я держусь теории лягушачьей относительно человека как самой разумной, обоснованной и доказательной’.
Он покосился в сторону старого Карпа.
— ‘Вы, Окунь, ошибаетесь, но спорить подождём’, — хладнокровно сказал Карп.
— ‘Не думаю… Что же мы все стоим на одном месте? Это, пожалуй, и небезопасно’.
Все оглянулись в тёмную даль и глубину пруда, в сторону, где находился древний омут бывшей когда-то мельницы, обиталище самых больших щук.
— ‘Поплывём же все около берегов, где, кстати, кишат лягушки и, может статься, многие… убедятся, что я прав. Ты, Золотой Карась, хоть и не велик, но выглядишь не глупым. Ты, вероятно, сможешь понять, где правда. Поэтому позволю себе изложить тебе следующее, милый Карась, и всем желающим слушать, — он вильнул хвостом в сторону старого Карпа, своего ученого друга и соперника. — У нас в воде относительно человека существует несколько воззрений и теорий. Первая, самая ходячая, утверждает, что человек — рыба, то есть род рыбы, равно как и все вообще живые существа суть рыбы разных видов и пород. Вторая теория, — тут Окунь поперхнулся водой, покосившись на Карпа, — гласит, что человек есть особое животное, отличное от рыб, как и все прочие живые существа, как-то: лошади, коровы, овцы, выдры, раки, птицы и… лягушки, — последнее слово произнесено было с ударением. — Этой теории придерживается и мой почтенный сопрудник, достоуважаемый Карп. Третья теория утверждает, что человек есть род огромной лягушки и разница между ними только в величине, что мне кажется наиболее достоверным и что можно доказать’.
— ‘Окунь, это сущий вздор и доказать этого нельзя’, — глухо возразил не совсем спокойным тоном старый Карп.
— ‘А вот мы подплываем к лягушачьим болотным берегам. И кто из нас видал людей в воде (а их видали многие, и вы, я думаю, почтенный Карп, тоже), те, надеюсь, со мной согласятся, что’…
Но тут Окунь остановился: им преградило дорогу что-то странное, огромное, вроде неземной летучей мыши с распростертыми сетчатыми крыльями и пастью посредине, прикрытое отчасти водяными растениями. Рыбы заволновались и заметались. Крупные рыбы, с ними Золотая Рыбка и плотички покрупнее остановились. Мелюзга же страшно разволновалась, многие сдуру или из любопытства успели залезть и бились внутри верши, это была верша, или крылена. Ничего не боявшиеся и решительные ерши (они утверждают, что даже Щуки не боятся) прошмыгнули вперед и разузнали, в чем дело. Все стадо перемешалось. Вначале шествие было распределено в довольно правильном порядке: впереди шли крупные рыбы, почти рядом с ними Золотая Рыбка и плотички, далее рыбы помельче, а по флангам и сзади — массы всякой мелюзги. А тут все перемешалось. Ерши сообщили, что это крылены, или верши с крыльями.
— ‘Опять эта дрянь попала откуда-то в пруд’! — воскликнул сердито Окунь.
— ‘Это люди сделали и сюда бросили’, — проговорил кто-то из рыб.
— ‘Какие там люди? Вздор! Тогда и коряги люди делают и сюда бросают? У вас всё — люди! Вот, Золотой Карась, еще нужно сказать, что в воде, кроме научных воззрений, обоснованных на точных наблюдениях, существует много разных нелепых суеверий относительно людей, особенно среди глупой, невежественной рыбьей толпы. В вентеря не советую, впрочем, заглядывать — лучше держаться подальше от них. Эти невежды верят, что будто