СЛУЧАЙ ИЗЪ ЖИЗНИ ЮНГА.
СЛУЧАЙ ИЗЪ ЖИЗНИ ЮНГА.
——
——
——
‘Отечественныя Записки’, No 7, 1848
Случай из жизни Юнга, Юнг Эдуард, Год: 1848
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Въ Монпелье, въ довольно-обширной и хорошо убранной комнатк, въ которой, однако, сквозь затворенныя жалузи отъ кирпичнаго пола, бывшаго еще въ употребленіи въ провинціяхъ Южной Франціи, было довольно прохладно,— сидлъ старикъ почтенной наружности, въ креслахъ, плотно придвинутыхъ къ окну, передъ нимъ стоялъ маленькій столикъ съ пульпитромъ, на которомъ лежала толстая книга. По формату и темному переплету ея можно было заключить, что это библія или другое какое-нибудь твореніе религіознаго содержанія.
Старикъ поднялъ глаза отъ книги, въ чтеніе которой былъ погруженъ до-сихъ-поръ, когда изъ самаго темнаго угла комнаты, такъ тщательно предохраненной отъ палящаго солнца той страны, послышался болзненный звукъ судорожнаго, сухаго кашля,
‘Милое дитя мое’, сказалъ старикъ, отворяя ставни ближайшаго окна, и взоръ его, полный страданія, устремивъ ту часть комнаты, откуда доходили эти звуки: ‘милое дитя мое, на ныншній день уже кончился солнечный жаръ, если мы освжимъ комнату вечернимъ прохладнымъ воздухомъ, это облегчитъ тебя’.
Слова эти обращались къ молодой двушк, лежавшей на постели, рдкая красота ея, страданіе въ чертахъ лица, и видимые слды изнурительной болзни, возбуждали двоякое къ ней участіе.
— Батюшка, отвчала молодая двушка, успокоившись нсколько посл своего сильнаго припадка.— Ахъ, подъ этимъ вчно блистающимъ и палящимъ небомъ нтъ ни малйшей прохлады, если не поветъ сверный втръ, но этотъ томящій жаръ во всей природ длаетъ вреднымъ внезапное прикосновеніе его ледянаго дыханія. Посмотрите, пожалуйста, добрый батюшка, на это раскаленное небо, простирающееся какъ огненный океанъ надъ заходящимъ солнцемъ, посмотрите на эти истомленные листья, свсившіеся съ деревьевъ, этотъ выгорвшій дернъ, эту безжизненность, на эту почти безпредльную даль, перерзанную и опоясанную синею цпью Севенновъ! Все напоминаетъ мн грустною противоположностью наше цвтущее, счастливое отечество, гд мы встрчаемъ какъ праздникъ ясный день, щедрую награду за вс туманные, ему предшествовавшіе, съ пасмурнымъ небомъ дни. Какъ тяжело мн отсутствіе зеленыхъ дубовъ Ветвина, тысячелтнихъ дубовъ и буковъ, безмятежно осняющихъ гостепріимный кровъ нашъ. А мои подруги, добрая мать моя, братъ мой — какая необъяснимая тоска наполняетъ сердце, когда, вспоминая всхъ, думаю, что, можетъ-быть, уже никогда не увяжусь съ ними — о, родитель мой, возвратимся назадъ! Не лучше ли умереть отъ физической болзни, нежели пасть подъ бременемъ страданій, сндающихъ душу?
Старикъ подошелъ къ постели своей дочери, слъ возл нея на стулъ, взялъ руку больной, и слезы покатились ручьемъ изъ глазъ его.
— Батюшка, сказала двушка, съ трудомъ приподнявшись и обвивъ руки свои около шеи старика: — простите мн, что я такой ребенокъ! Вы знаете, больные часто въ странномъ расположеніи духа, о! не плачьте, слезы ваши горящими каплями падаютъ на мое сердце. Я охотно остаюсь, покуда докторъ позволитъ намъ возвратиться въ Англію, я чувствую себя лучше, гораздо лучше нсколько дней, и представьте только себ радость нашихъ, когда мы краткой разлукой купимъ мое выздоровленіе, и когда нашъ семейный кругъ увеличится новымъ драгоцннымъ для всхъ насъ сочленомъ!
— Да, да, милое дитя мое, да будетъ такъ, и Всевышній, по своему милосердію и любви соразмряющій испытанія по силамъ людей, да услышитъ пламенныя мольбы мои, и выздоровленіе твое да вознаградитъ насъ вполн за все, что мы перенесли въ-продолженіи твоей болзни. Завтра спросимъ добраго нашего доктора, когда мы можемъ пуститься въ обратный путь. О, какъ радуетъ меня эта улыбка на устахъ твоихъ, дитя мое, какимъ счастіемъ ты даришь меня! Солнце уже теперь совсмъ закатилось, и воздухъ полонъ благоуханія, я велю сей-часъ принести твои носилки и мы поднимемся въ нейру, тамъ на верху, продолжалъ, улыбаясь, старикъ:— въ наказаніе ты должна быть справедливе къ этой прекрасной стран. Но прежде нашей прогулки, прійми еще разъ его успокоительнаго питья.
Посл этого отецъ позвонилъ въ колокольчикъ, висвшій надъ кроватью дочери, какъ нжнйшая мать закуталъ страждущую въ шаль и съ помощію вошедшаго служителя свелъ ее съ лстницы, внизу которой ожидали больную носилки, потомъ пустился въ путь, устремляя безпрестанно взоръ свой на дочь, и направилъ путь въ нейру, мсто знаменитаго гулянья, откуда на сверъ, чрезъ восхитительную Лангедокскую-Долину, взоръ достигаетъ до цпи Севенновъ. На югъ оттуда видны Пиренеи и снговая вершина Канигу, возвышающаяся надъ восточной частью этихъ горъ. Дале горизонтъ простирается даже до зеркальной поверхности Средиземнаго-Моря, плняя и останавливая глаза очаровательнымъ видомъ водоемовъ, напоминающихъ творенія Рима, великолпными садами, и окрестностями Монпелье.
Старикъ, который, какъ мы видли, съ такою нжностію заботился о своей дочери, былъ Юнгъ, другъ и товарищъ Суейфта, Шафстбури, Попе, Аддисона и Ричардсона, сотрудникъ ‘Спектатора‘ и боле нежели все это, сочинитель ‘Ночей’, тхъ возвышенныхъ элегій, въ которыхъ, не смотря на слишкомъ, можетъ-быть, утомительное изложеніе и повтореніе одной мысли, истины религіи и нравственности находятъ въ неисчерпаемомъ богатств воображенія живые образы самаго высокаго значенія.
Юнгъ родился въ 1684 году, и былъ назначенъ отцомъ своимъ, сельскимъ проповдникомъ въ Гамшир, на изученіе правъ. Въ то время, какъ онъ трудился надъ этой положительной наукой въ Оксфордскомъ Университет, пристрастіе къ поэзіи часто обращало его къ истинному его назначенію, и первые опыты трагедіи ‘Бузирисъ’ и ‘Мщеніе Братьевъ’, а особенно его твореніе ‘Страшный Судъ,‘ рано снискали ему удивленіе англійской публики и ревностнаго покровителя въ герцог Вартон. Вврясь вліянію этой могущественной дружбы и своимъ собственнымъ достоинствамъ, окончивъ курсъ, Юнгъ старался о полученіи какого-нибудь судейскаго мста въ графств. Вопреки ожиданію, онъ не получилъ желаемаго.
Часто нужна только первая неудача на избранной стез, куда не влечетъ насъ собственное ваше призваніе, чтобъ принудить оставить ее и промнять на другую, боле соотвтствующую нашимъ склонностямъ и дарованіямъ. Это самое случилось съ Юнгомъ, онъ оставилъ права, посвятилъ себя богословію и въ 1728 былъ главнымъ капелланомъ Георга II.
Благосклонность двора, радовавшая Юнга, была для него безплодна, потому-что доставила ему только скромное мсто священника въ мстечк Ветвин, съ 300 фунт. жалованья и нкоторыми полями. Однакожъ въ этомъ мст, удаленномъ отъ свтскаго шума и борьбы честолюбія, въ первый разъ улыбнулось Юнгу истинное счастіе, которое за этомъ пути только могъ онъ вкусить, по природному направленію своего духа. По исполненіи обязанностей своего званія онъ находилъ еще время для занятій литературою, а союзъ его со вдовою полковника Ли, дочерью графа Лихтфильда, и родившаяся скоро нжная привязанность къ двумъ дтямъ отъ перваго брака его жены, довершили вс требованія его сердца.
Въ 1741 году, падчерица его занемогла тою ужасною болзнію, которая подъ именемъ чахотки похитила столько жертвъ въ Англіи, красота этой двушки и рдкія качества ея ума и сердца, и обрученіе съ сыномъ лорда Пальмерстона общали ей блистательную будущность. Юнгъ поспшилъ съ любимою своей дочерью въ Монпелье, воздухъ котораго врачи предписали какъ дйствительнйшее средство остановить быстрое развитіе образовавшейся болзни, и тамъ-то мы видли англійскаго священника съ его страждущей дочерью.
Вечеромъ посл упомянутой прогулки въ нейру, большія чувствовала себя лучше, но вмст и слабе прежняго. Средство, которымъ обыкновенно врачъ старался остановить возращеніе лихорадочнаго припадка, произвело продолжительный сонъ. Юнгъ сидлъ возл своей дочери, руку которой онъ не осмливался выпустить, какъ-бы предчувствуя близкую разлуку. Уже съ недлю спокойствіе страждущей прерывалось лихорадочнымъ бредомъ, въ которомъ она высказывала или свои воспоминанія, или свои надежды. Каждое слово, исходившее изъ устъ больной, говорившей во сн, было то имя матери, то брата, то подругъ ея, посреди которыхъ находилась и она съ своимъ любезнымъ, на лугу, близь дома своего въ Ветвин. Улыбка, блуждавшая на воспаленныхъ устахъ при этихъ воспоминаніяхъ, вс эти рчи уже улетавшей, и только въ сновидніяхъ поддерживаемой жизни, казались несчастному отцу предвстникомъ и приближеніемъ состоянія, недоступнаго земнымъ страданіямъ. Въ первый разъ, старикъ ясно почувствовалъ свою потерю, ему казалось, что ангелъ-хранитель, спутникъ и утшитель человка въ земной жизни, оканчиваетъ здсь подвигъ свой и усыпаетъ цвтами послдній путь умирающей.
Юнгъ наклонился къ горящей рук больной, и съ молитвою опустился возл ея постели, тутъ слезы, облегчившія его удрученное сердце, полились ручьемъ на драгоцнную руку, и этотъ знакъ любви и горести пробудилъ больную отъ ея усыпленія. Первый взоръ ея упалъ на стоящаго за колняхъ старика возл постели, устремивъ нкоторое время блестящіе глаза свои на почтенную голову отца, проникнутая даромъ предвиднія, который такъ часто озаряетъ послднія минуты умирающаго, она ясно представила себ все окружающее, и сказала слабымъ голосомъ: ‘добрый батюшка, не будемъ боле заблуждаться, вы знаете, что самые тягостные удары судьбы т, къ которымъ мы не приготовлены. Я чувствую, конецъ мой приближается: мн становится все ясне — духъ мой, уже вполовину отлетвшій отъ земной юдоли, обнимаетъ все прошедшее и даже будущее. Мн легко теперь, отецъ мой, потому-что вы были моимъ наставникомъ, и внушили мн утшительныя убжденія, отнимающія весь ужасъ смерти, которую встрчаю спокойно и почти радостно. И отъ-чего же печалиться намъ, когда мы знаемъ, что посл краткой разлуки мы снова навкъ соединимся? Омрачаетъ еще эту торжественную минуту разлуки одна мысль, что я оставляю васъ, и всхъ своихъ, въ горести и слезахъ по себ. Добрый батюшка, не будите слезами своими во мн сомннія въ томъ, что вы говорили о мудрости и добродтели, о лучшей жизни, о соединеніи добродтельныхъ посл смерти, будьте утшителемъ въ этомъ важномъ испытаніи, ниспосланномъ небомъ матери моей, другу, назначенному быть моимъ путеводителемъ въ жизни, и брату, и научите ихъ своимъ примромъ повиноваться безъ ропота вод Высочайшаго Существа. Благодарю васъ, батюшка, за все, что для меня сдлала любовь ваша до послдней минуты моей жизни.’
Больная сложила свои блыя, исхудавшія руки, погрузясь въ молитву, и въ истощеніи силъ закрыла глаза. Юнгъ молился тоже, но онъ не въ силахъ былъ, подобно дочери своей, вознестись до той возвышенной покорности вол Всевышняго, онъ все какъ-будто боролся съ неотразимымъ жребіемъ, приближавшимся къ нему быстрыми шагами, и сердце, терзаемое невыразимой тоской, возсылало только къ небу горячія мольбы о помощи и спасеніи.
Дыханіе больной становилось рже и предвщало борьбу, въ которой природа уступала уже закону разрушенія: тутъ грудь умирающей еще приподнялась и наконецъ послднее движеніе исчезло повидимому въ глубокомъ сн.
Въ эту минуту, вошелъ врачъ, за которымъ посылали, взоръ его, упавшій съ чувствомъ на прекрасную оболочку умершей, тихо и печально обратился на отца, устремившаго горестно глаза свои, и сказалъ ему, что все кончилось.
Никто не видалъ, какъ Юнгъ пережилъ ночь посл этого печальнаго событія. По уход врача онъ заперся въ комнат умершей дочери, и когда вышелъ изъ нея на слдующее утро, то видъ его былъ спокоенъ, глаза сухи, но блдное и измнившееся лицо изобличало его страданія.
Смерть дочери англійскаго священника и поэта возбудила всеобщее участіе въ Монпелье. Каждый видлъ прекрасную Англичанку, каждый вспоминалъ, съ какою сердечною добротою она старалась помогать и утшать страждущихъ, которыхъ встрчала, каждый зналъ, что на этомъ добровольномъ изгнаніи въ чужую землю опирались драгоцнныя надежды матери, и жениха, такъ горестно разрушенныя смертію.
Сопровождаемый такимъ участіемъ, убитый отецъ пошелъ къ священнику, въ приход котораго померла молодая двушка, просить для нея земнаго пристанища на католическомъ кладбищ. Священникъ отказалъ протестанту, иноврцу, въ этой милости земнымъ остаткамъ обожаемой дочери. Юнгъ постучалъ у дверей другаго священника, и получилъ тотъ же отвтъ, третья попытка была такъ-же безполезна, и наконецъ ршеніе въ такомъ же дух епископа, къ которому въ-послдствіи отнесся Юнгъ, похитило у него всякую надежду найдти въ этой земл горсть земли, для покрытія праха дитяти.
Такимъ образомъ, оставленный людьми, ршился Юнгъ почти на сверхъ естественное предпріятіе, быть самому гробокопателемъ своей дочери.
Снова ночь набросила покровъ свой на Монпелье, и западный втеръ нагонялъ тучи, сквозь которыя изрдко только виднлся серебристый полукругъ луны, колоколъ ближайшей церкви Сен-Дени уже давно означилъ полночь, и на городскихъ улицахъ водворилась могильная тишина. Наступила минута, благопріятная для юнгова предпріятія, но все еще не доставало отцу силъ для исполненія этого намренія, убитый несчастіемъ душевно и тлесно, собственными руками онъ не могъ воздвигнуть мрачную могилу. Наконецъ пробило часъ за полночь, и приближеніе разсвта заставляло поспшить погребеніемъ, которое должно было кончиться до наступленія утра. Юнгъ собралъ орудія, нужныя ему для его работы, взялъ дрожащими руками тло дочери и направилъ трепещущіе шаги свои по опуствшимъ улицамъ.
Наконецъ достигъ онъ цли своей, тихо сложилъ драгоцнную ношу возл низкой стны, скрытой густымъ кустарникомъ отъ взора проходящихъ, и началъ копать могилу. По окончаніи работы, Юнгъ возвратился къ своей дочери, чтобы довершить самую тяжелую часть своей обязанности. Тихо поднялъ онъ съ земли бездыханное тло, и, прижавъ его къ груди своей, съ растерзаннымъ сердцемъ устремилъ глаза на этотъ любезный ему образъ, освщенный лучемъ луны, иногда выходившей изъ-за облаковъ. ‘О, дочь моя,’ воскликнулъ исполненный горести старикъ, ‘для чего смерть отверзла теб могилу въ весн дней твоихъ, когда юная душа твоя едва готовилась вкусить жизнь и радость, за чмъ сдлала она слабаго старца могильщикомъ цвтущей юности! Небесная красота и кротость сіяли въ теб, а невинность твоя и веселость еще возвышали твою молодость! Чего оставалось желать для твоего счастія, какъ не продолженія жизни. О, дочь моя, о милое дитя, въ какой пустын ты снова оставляешь отца своего! Не-уже-ли вправду я не услышу боле твоего сладостнаго голоса, не встрчу боле твоей улыбки, не долженъ уже думать о твоихъ невинныхъ радостяхъ? Не-уже-ли твоя молодость, твоя красота, твое сердце, созданное для любви, должны были служить только богатой добычей смерти? Дитя мое, никогда не любилъ я тебя больше, какъ въ эту минуту, когда на вкъ теряю тебя!’
Тауъ жаловался еще долго несчастный, какъ бы находя удовольствіе въ томъ, что могъ увеличить раны души своей сообразно утрат, и тмъ отдалить минуту разлуки съ своей дочерью.
Уже на восток занимался день, тутъ глубоко страждущій старикъ, собравъ послднія свои силы, донесъ до могилы дочь свою, еще разъ прижалъ уста свои къ хладному и блдному челу умершей, съ отвращенными взорами опустилъ тло въ послднее пристанище, и поспшилъ засыпать землею. Посл пламенной молитвы, онъ оставилъ мсто, освященное залогомъ, ему ввреннымъ.
Небо на восток загорлось, и струи лучей полились на землю. Внезапная перемна вншнихъ предметовъ производитъ обыкновенно благотворное вліяніе на человка, погруженнаго въ бдствія, и страданіе, возродившееся въ ночной тишин, часто смягчается при появленіи лучей величественно пробужденнаго дня. Юнгъ возвращался въ свое жилище, повидимому по-крайней-мр спокойне, нежели оставилъ его, или можетъ-быть глубина несчастія держала еще въ нкоторомъ оцпенніи чувства его. Въ тотъ же день, однако, онъ оставилъ городъ, гд отказано ему было въ самомъ маломъ утшеніи въ величайшей изъ горестей.
Поздне на томъ мст, гд покоился прахъ юнговой дочери, воздвигся небольшой памятникъ, путешественникъ встрчаетъ его въ отдаленномъ уголк ботаническаго сада, онъ видитъ тамъ, въ углубленіи стны, изъ грубо-обдланнаго камня, нишу полукругомъ, и въ ней мраморную доску, съ литерами N. P. М. (Narcissae placandis manibus). {Посвящено праху Нарсиссы (имя юнговой дочери.)}
Нашъ поэтъ не обезоружилъ еще судьбы этимъ первымъ тяжелымъ испытаніемъ. Когда онъ соединился съ своими, послднія слова умирающей, взывавшія къ утшенію, должны были сдлаться пророческими. Мене нежели черезъ три мсяца посл смерти дочери, Юнгъ потерялъ свою супругу и сына, за этими столь драгоцнными ему лицами, въ короткое время послдовалъ и молодой Палмерстонъ, женихъ умершей въ Монпелье дочери Юнга.
Слезами писалъ Юнгъ безсмертныя свои ‘Ночи’, и тмъ воздвигъ себ памятникъ на вс времена.
Юнгъ, пользовавшійся удивленіемъ и уваженіемъ своихъ современниковъ, умеръ въ Ветвин, 12 апрля 1765 года, въ одиночеств, забытый даже тми, которые должны были вспомнить о немъ изъ благодарности, потому-что гробъ его не провожали даже воспитанники школы, учрежденнной имъ въ своемъ приход. Такъ справедливы слова великаго поэта:
Wer sich der Einsamkeit ergiebt
Ach! der ist bald allein.