Слово о полку Игореве, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1930
Время на прочтение: 11 минут(ы)
—————————————————————————-
Бальмонт К. Д. Слово о полку Игореве // Слово о полку
Игореве. — Л.: Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1967. — С. 166-176.
Оригинал здесь: target=_blank>ФЭБ: Бальмонт_ Слово о полку Игореве_ — 1967.
—————————————————————————-
Нам начать не благо ль, братья, песню старыми словами,
Песнь, как полк в поход повел он, славный Игорь Святославич?
По былинам лет тех бывших, не по замыслу Баяна,
Эту песнь зачнем мы, братья. Он, Баян, певец тот вещий,
Коль кому восхочет песни, белкой он течет по древу,
По земле он серым волком и орлом под облак сизым.
Вспомнит быль времен тех первых, об усобицах сказанья,
Соколов пускает десять к лебединой стае белой,
Чуть домчится первый сокол, лебедь первая закличет, —
И певучим словом песни Ярослав проходит старый,
И в певучем слове песни восстает Мстислав тот храбрый,
Он, зарезавший Редедю пред косожскими полками,
И Роман тот Святославич, в песне он красиволикий.
А Баян пускал не десять соколов проворных, братья,
К лебединой стае белой не летел поспешный сокол,
Нет, он вещие на струны возлагал персты, и звонко
Князю, избранному песней, струны славу рокотали.
Так начнем же, братья, повесть, от Владимира начало
И до Игоря, что ныне ум напряг свой, ум-твердыню,
Заострил свое он сердце, ратным мужеством наполнив,
И привел свои полки он до земли до Половецкой,
Да отмстит, и мщеньем правым, он за Русскую за землю.
Тут взглянул на солнце Игорь, солнце светлое на небе,
Видит он — от солнца черной тьмою воинство покрыто.
И сказал к своей дружине Игорь: ‘Братья и дружина,
Лучше быть мечом сраженным, чем в бою быть полоненным.
На коней на борзых сядем, Дона синего посмотрим!’
Стали хотью мысли князя против злого предвещанья,
У великого он Дона захотел изведать счастья.
‘Преломить хочу, — сказал он, — с вами, русские, копье я,
Там, на поле Половецком, может, голову сложу я,
Или — любо будет шлемом мне воды испить из Дона!’
Соловей времен давнишних, о Баян! Тебе бы надо
Песню спеть о том походе, разливаться звонкой трелью,
Соловьем бы проскакал ты вдоль по мысленному древу,
Возлетя умом под облак, ты хвалой звенел бы в песне,
Славу прошлого свивая с этой славой дней текущих,
И полями, и горами по тропе Трояна мчался б.
Песню Игорю пропел бы, внуку Ольгову, ты складно:
‘То не буря, мол, чрез поле соколов несет проворных,
То не галки стаей мчатся посмотреть на Дон великий’, —
Ой, Баян, ой, внук Велесов, это всё ты нам пропел бы.
‘Ржут, мол, кони за Сулою, слава в Киеве как звоны,
Трубы трубят в Новеграде, стяги вьются над Путивлем’, —
Брата Всеволода Игорь, мила брата ожидает.
Молвит Всеволод до брата, говорит Буй-Тур могучий:
‘Свет один ты, светлый Игорь, Святославичи мы оба,
Брат один ты, светлый Игорь, так седлай коней ты борзых,
А мои готовы кони, уж оседланы у Курска,
А мои куряне знают, как быть витязями в битве,
Все под трубами повиты, всяк взлелеян под шеломом
И концом копья воскормлен, свистом ветра был баюкан,
Все им ведомы дороги, все им знаемы яруги,
Уж натянуты их луки, много стрел, колчан отворен,
Уж наточены их сабли, сами скачут серым волком,
Ищут чести в поле бранном для себя, а князю — славы!’
Князь вступил в златое стремя, едет Игорь чистым полем,
Солнце путь заткало тьмою, ночь ему грозою стонет,
Будит ветер птиц кричащих, свист зверин в норах звериных,
Кличет див в верхушке древа, чтоб его был слышен голос
По незнаемому краю, и по Волге, и по взморью,
По Суле, и по Суражу, и в далеком том Корсуне,
И тебе бы клич был слышен, истукан Тьмутороканский.
А уж половцы до Дона до великого помчались,
По дорогам неготовым бег бежит, кричат телеги,
Словно лебеди, скликаясь, в полночь кличут долгим кликом.
Игорь к Дону рать уводит. О беде уж знают птицы,
По оврагам волки воют, и орлы к зверям клекочут,
Зов на труп, лисицы лают, ряд узрев щитов червленых.
Русь, о Русь! Уж ты далеко за грядой холмов сокрылась.
Меркнет ночь, заря запала, сумрак-мгла поля покрыла,
Дремлет посвист соловьиный, говор галичий забредил.
Русь червлеными щитами поле-даль прегородила,
Ищет чести в поле бранном для себя, а князю — славы.
Рано в пятницу разбили силу полчищ половецких
И, рассыпавшись стрелами вдоль по бранному простору,
Вот в полон они помчали красных девок половецких,
С ними золото и ткани, дорогие аксамиты,
Епанчами и плащами мост мостили по болотам
И стелили грязь и топи узорочьем половецким.
Стяг червлен с хоругвью белой, и червленой краски чёлку,
И серебряное древко взял хоробрый Святославич.
Дремлет в поле стая храбрых, Ольгов выводок далече,
Не к обиде порожденный, — что тут сокол, что тут кречет,
Что тебе тут, черный ворон, ты, поганый половчанин!
Гзак несется серым волком, след Кончак направил к Дону.
День другой, и раным-рано свет кровавых зорь поведан,
Тучи черные от моря мнят прикрыть четыре солнца,
В них дрожанье синих молний — будет гром, и гром великий,
С Дону дождь пойдет стрелами, дождь готовит Дон великий.
Тут-то копьям приломаться, тут-то саблям притупиться
По шеломам половецким, на реке на той Каяле,
Что при Доне при великом. Русь, о Русь! Уж ты далеко,
За грядой холмов сокрылась. Вот Стрибожьи внуки, ветры,
Веют с моря, мечут стрелы на полки, где храбрый Игорь.
Земь гремит, и реки мутны, пыль поля запорошила,
Шум знамен: идет от Дона и от моря ворог сильный,
Половецкие дружины. Обступили силу русских.
Дети бесовы пресекли поле битвы зычным кликом,
И червлеными щитами Русь поля прегородила.
Тур, о Всеволод, о ярый, ты стоишь на поле брани,
Мечешь стрелы и о шлемы бьешь булатными мечами.
Где ни скочит Тур могучий, где шелом златой ни вспыхнет,
Там и головы увидишь половецкие на поле,
И оварские шеломы рассекает он булатом.
Он какою будет раной дорожиться в битве, братья,
Позабывши жизнь и почесть, свой забывши град Чернигов,
Золотой престол отцовский, свычай-хоть супруги милой?
Были древле дни Трояна, было время Ярослава,
Миновала брань Олега, что мечом ковал крамолу,
Тот Олег, тот Святославич, по земле он стрелы сеял.
Он ступает в злато стремя в городе Тьмуторокани,
Ярослав великий слышал звон стремян его, — Владимир
Чуть в Чернигове услышит, каждым утром слух замкнет он,
А Борис тот Вячеславич приведен хвальбой был к смерти
За обиду молодого князя храброго Олега,
На зеленую положен был на конскую попону.
Ярополк от той Каялы тело вез отца родного,
Меж угорских иноходцев, ко святой Софии, в Киев.
Как Олег был Гориславич, был посев междоусобий,
Внук Даждьбожий был в ущербе, век же в княжиих крамолах
Сокращался человекам. По земле тогда по Русской
Голос пахаря был редок, часто каркал черный ворон,
Ворон с вороном делили труп убитого, и галки
На кормежку сокликались, говоря своею речью.
Так бывало в прежних бранях, в тех полках и в тех походах,
Но такого не бывало и не слышано сраженья,
Чтоб до вечера от рани, чтобы с вечера до света
Били тучи стрел каленых и гремели сабли в шлемы,
Был бы треск булатных копий на незнаемом том поле,
На незнаемом том поле, средь земли той Половецкой.
Под копытами прибитой, там костьми земле посев был,
И она полита кровью, и взошел посев печалью,
Ах, тугой — тоской-бедою на земле взошел он Русской!
Что шумит там, что звенит там раным-рано, пред зарею?
Повернул дружины Игорь, брата милого жалеет.
Бьются Всеволод и Игорь. Бились день, другой день бились,
А на третий день, к полудню, пали Игоревы стяги.
Тут-то братья разлучились на брегу Каялы быстрой,
Тут кровавого вина им, — было много, — недостало,
Пир докончен храбрых руссов, сватов крепко попоили,
Сами пили — недопили и за Русскую за землю
Полегли. Трава поникла, их жалея, а деревья
До земли с тоской склонились. Час уж, братья, невеселый.
Силу русскую прикрыла неприязная пустыня,
И обида встала девой — там, над внуками Даждьбога,
Восплескала в край Трояна лебедиными крылами,
Плеск ее на синем море, — трудный час всплескал у Дона.
Уж князья не на поганых мчат усобицу, — брат брату
Говорит: ‘Мое и это, да и то’. На малость — малость,
Словно молвят о великом, и себе куют крамолу,
Нечестивые тем часом в Русь приходят отовсюду,
Землю Русскую терзая. Далеко заходит сокол,
К морю, птиц бия, далече. Войско Игоря не встанет.
Жля и Карна, кликнув алчно, по земле несутся Русской,
Мечут меч и мычут пламя, жены русские рыдают:
‘Уж ни мыслию не мыслить милых лад своих нам больше,
И ни думою не сдумать, ни очами поглядеть их,
А уж злата, серебра ли, — было, — больше не увидим!’
Восстонал тоскою Киев и напастями Чернигов,
Разлилась тоска-истома всею Русскою землею,
Как во рту горячем жажда, скорбь горит землею Русской.
На себя князья ковали — наковали ту крамолу,
Допустили нечестивых, — по земле и рыщут Русской,
От двора беря по белке. Святославича два храбрых,
Игорь с Всеволодом, снова ту неправду пробудили,
Что заснуть сумел заставить Святослав, отец их грозный,
Князь тот киевский великий. Был грозой он непокорным,
Сильным воинством гремел он и булатными мечами,
Притоптал стопой тяжелой Половецкую он землю,
На холмы он наступивши, утоптал везде яруги,
Возмутил озера, реки, иссушил потоки, топи,
А поганого Кобяка из излучины приморской,
Из железных половецких он полков, как вихрь, исторгнул,
В Киеве Кобяк низринут, в гриднице он Святослава.
Немцы там и венедийцы, греки там и там морава
Славят песней Святослава, князя Игоря же — кают,
Упрекают, что на дно он той Каялы половецкой
Рушил воинскую силу, злата русского насыпал.
Пременил в ту пору Игорь-князь седло свое златое
На Кощеево. Уныли в час тот стены городские,
И веселие поникло.
Святославу же приснился
Мутный сон. ‘Мне снился Киев на горах, — к боярам рек он. —
С вечера в ту ночь меня вы кутали покровом черным,
А кровать была из тиса. Зачерпнувши, подавали
Синь-вина мне, вместе с ядом, и на лоно высыпали
Из пустых колчанов вражьих, улещая, крупный жемчуг.
Вижу в тереме, — так снилось, — в златоверхом все уж доски
Без конька, без скрепы терем самой верхней, и до света
Будто вороны, закаркав и у Плесенска, близь вала,
Сев на выгон, ночь сидели, не летели к синю морю’.
Говорят бояре князю: ‘Ум тоска заполонила, —
Вот два сокола слетели с златоотчего престола
Поискать Тьмуторокани, зачерпнуть шеломом Дона.
Соколам пообрубили крылья сабли нечестивых,
А самих их захватили, сокола в железных путах’.
Тьмою третий день был схвачен, два померкли в свете солнца,
Два столпа багряных темны, и Олег со Святославом,
Месяц с месяцем младые, черной тьмой заволоклися.
На реке Каяле быстрой тьма покрыла свет горючий,
Русью половцы, как барсы, скачут, логовище бросив,
Сила русская потопла, Хан не спит, взбодренный буйством.
Где хвала, хула там стала, и неволит сила волю.
Вражий див слетел на землю. Девы готские запели,
Сев на бреге синя моря и позванивая златом,
Русским златом, песнь запели, восхваляя время Буса,
Месть лелея Шароканя. Нам, дружине, нет веселья.
Святослав Великий, в скорби, изронил златое слово:
‘Игорь, Всеволод, родные, рано вздумали мечом вы
Половецкую сечь землю, ладить поиски за славой.
Вы бесславным одоленьем завлеклись неправосудно,
Кровь излили нечестивых. Ваши храбрые сердца вы
Сплошь булатом оковали, в яром буйстве закалили.
Вы того ли возжелали седине моей сребристой?
Уж не вижу власти сильной, власти брата Ярослава,
Что богат был, многовоен, с ним в Чернигове бояре,
С ним Могуты и Татраны, с ним Шельбиры и Топчаки,
С ним Ревуги и Ольберы. Без щитов, — кинжалы в руки, —
Кликом воинства сражают, славой прадедов ударив.
Вы же: ‘Будущая слава — наша, прошлую поделим’.
Разве диво, братья, стару молодеть? Перелинявши,
Сокол птиц взобьет высоко, а гнезда не даст в обиду.
То беда, что не пособье мне князья, — другое время.
Уж под саблей половецкой стонут Ромны, а Владимир
Весь изранен, сыну Глеба — только горе и печали.
Князь ты Всеволод великий, прилетел бы издалека,
Порадел бы о защите златоотчего престола.
Ты веслом разбрызжешь Волгу, Дон шеломами ты выльешь,
Будь ты здесь — и дешев пленник, а рабыня и дешевле.