Мэдок в Уэльях, Саути Роберт, Год: 1805 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Роберт Саути.

Мэдок в Уэльях.

Перевод А. С. Пушкина (1-ая строфа песни 1-ой) и Н. К. Конова.

Предисловие.

Исторические факты, на коих основывается эта поэма, могут быть изложены в нескольких словах. По смерти Оуэна Гвинета, короля Северного Уэльса, в 1169 г. по Р.Х., его дети заспорили о наследстве. Иорверт, старший, был отстранен без борьбы, из за пятна на лице. Хоэл, несмотря на то, что был незаконнорожденным и сыном матери-ирландки, овладел престолом на время, доколе не был разбит и убит Давидом, старшим сыном покойного короля от второй жены. Победитель, воцарившись затем без сопротивления, убил Иорверта, бросил в тюрьму Родри и прогнал всех прочих братьев в изгнание. Но Мадок между тем покинул свою варварскую страну и отплыл на Запад в поисках лучшего места отдохновения. Земля, которую он открыл, понравилась ему: оставив там часть своих людей, он возвратился в Уэльс за новым отрядом искателей приключений, с коими он вновь поднял парус, и более о нем не слыхали. Приводились сильные свидетельства того, что он достиг Америки и что его потомство существует и по сей день в южных ответвлениях Миссури, сохранив свою внешность, свой язык, и в некоторой степени, свои искусства.

Примерно в то же время американское племя ацтеков в следствие неких бедствий и особенного знамения, покинуло свою страну Ацтлан под предводительством Юхидтхитона. Они сделались могучим народом и основали Мексиканскую империю, приняв имя мексиканцев в честь Мекситли, своего бога-хранителя. Их переселение связывается здесь с приключениями Мадока, и их суеверия представлены такими же, как их соблюдали их потомки, когда были обнаружены испанцами. Поэма в обеих своих частях обнаружит свойства исторической правдивости. Она не принимает пришедшее в упадок имя эпоса, и посему, вопрос не в том, построено ли повествование по правилам Аристотеля, но в том, приспособлено ли оно целям поэзии.

Ч. 1.

Приди послушать сказ былых времён,

Приди, ведь знаешь ты меня. Я тот, кто пел

О деве Д’Арк, и тот, кото сплёл

О Талабе песнь дикую и дивную. Приди,

Сказанью моему внемли, и ты услышишь,

Как Мэдок от брегов британских поднял парус,

Взыскуя приключений, пути чрез океан

Исследовал и спорил с варварскою властью, и низверг

Идоложертвенные требища кровавые и в храмах

Их, торжествуя, крест воздвиг Христов.

Приди, услышь моё сказанье!

Трех вещей должно избегать в поэзии: легкомысленного, неясного и излишнего.

Три превосходных качества поэзии: простота языка, простота сюжета и простота фантазии.

Три необходимые черты чистоты поэзии: чистая правда, чистый язык и чистые выразительные средства.

Три вещи, которые должны быть всегда в поэзии: цельность знания, цельность вдохновения и цельность естественности.

Триады.

0x01 graphic

1.
Мэдок возвращается в Уэльс.

Попутный веет ветер. Вот корабль,

Во всю длину развиты флаги, вздулись

Ветрила все, — идёт, и пред кормой

Морская пена раздаётся. Многим

Наполнилась вдруг грудь у всех пловцов.

Теперь, когда свершён опасный путь,

Родимый край они узрели снова,

Один стоит, вдаль устремляя взоры,

И в тёмных очерках ему рисует

Мечта давно знакомые предметы,

Залив и мыс, — пока недвижны очи

Не заболят. Товарищу другой

Жмёт руку и приветствует с отчизной,

И Господа благодарит, рыдая.

Другой, безмолвную творя молитву

Угоднику и Деве Пресвятой,

И милостынь и дальних поклонений

Старинные обеты обновляет,

Когда найдёт он всё благополучно.

Задумчив, нем и ото всех далёк,

Сам Мэдок погружён в воспоминанья

О славном подвиге, то в снах надежды,

То в горестных предчувствиях и страхе.

Прекрасен вечер, и попутный ветер

Звучит меж вервий, и корабль надёжный

Бежит, шумя, меж волн. Садится солнце. Вот

Его лучи на скалах Пенманмаура

И древних Арвона холмах, последний блеск

Еще сияет, славою чело почтенное венчая

Седого Сноудона, что встаёт

Над прочими горами. Вот корабль

Уж там плывет, где Мона, мрачный остров,

Свой берег против моря держит. Там,

Чрез мрак с туманом множество огней,

Горя, струится над пространством моря,

Как линиями алыми над ним

Всё длящегося света, что встаёт,

Вдали, то пропадает за волнами.

И злой толпою мысли всё тревожат

Об этом Мэдока: что, если вдруг

Захватчик новый Дэвида трон занял?

Не вызвал ль к новой мести грех тирана?

Иль ради братских похорон они

Пылают, озаряя всласть убийство?

Как те огни, что там, на Аберфрау

Могучих стенах, мечутся под ветром,

Сомненье в нём язвит. Всё дует ветер,

Корабль плывет вперёд, и вот уж гавань

С дороги дальней целого встречает!

И ныне всё сильней и громче радость

Разносится в счастливых кличах тех

Из моряков, что славят эту встречу

С родной землёй и прыгают на берег.

Стоял там старец, мореходов видя,

И он спросил: ‘Не принц ли это’? Мэдок

Его узнал и, обернувшись, пал

К нему на шею. Был его кормилец

То, Урьен, и как своего дитятю

Его любил он, так же относился,

Как к своему отцу, принц Мэдок к старцу.

‘Моя сестра’? — он вопросил. ‘О, вместе,

Тебя лишившись, Мэдок, мы рыдали,

Была разлука длительной и жёсткой!

Она и я за часом час, за днем — день

Не отводили глаз от глади моря,

До боли напрягая своё зренье,

И с этой болью провожая всякий парус’.

‘А Дэвид что? И наши братья, — принц так

Воскликнул, — как дела у них’? Но медлил

С ответом Урьен, он открыл уста,

Но так неспешно размыкал их, будто

За каждым словом выдыхая слово.

Рёк Мэдок: ‘Что? Пролита снова кровь?

Действительно? Неужто в страхе Дэвид

Свирепствовать сильней принялся? Горе,

Увы, для рода Оуэна’. ‘Звёзд, —

Ответил старец, — злобное скопленье

Рожденье твоих братьев предвещало.

Где в мире жил, с Долвидделана изгнан,

Несчастный Иорверт искал во храме,

Убежища, убийца шёл за ним…

Я должен, Мэдок, говорить, кто меч

Направил?.. Ллевелин, отважный отрок,

Где он скитается? В своей державе правой —

Бездомной дичью! Дорого король

Ту руку бы наградил, что б обагрилась,

От страха перед братом избавляя

Его! Беглец, объявлен вне закона, Ририд,

Еще пока не жертва этой ловли,

Жив Родрик, но в темнице… Знает Бог,

Каким внезапным случаем от смерти

Избавлен. Хоть узрел б хозяин мой,

Как рушится род царственный его!

Союз прекрасный некогда меж братьев’!

Безмолвен Мэдок… Он смежил ресницы

Со стоном. Но с душой мятежной, Урьен,

Со страстью продолжая лить печаль,

Всё говорил: ‘Не думал я дожить

До часа радости такой, как эта,

И часто, как мутился взор мой от

Волн перемены, быстрого движенья,

В тоске тяжёлой, Мэдок, я молился,

Что б даровал Господь покой мне вечный’.

Когда же он умолк, внезапный клич

Народного восторга принц услышал,

И вспомнив о кострах, горевших ярко,

Ликующе, он вопросил теперь

О назначенье их. Старик ответил:

‘То исступленье от безумья черни

Навстречу новой королеве, нет

Им дела до урона нашей чести

Старинных королей!.. Твой брат взял в жены

Сестрицу сакса’. ‘Что, — воскликнул Мэдок, —

Он всё забыл? Сын государя Дэвид,

Сын Оуэна, моего отца?..

Мой брат? Забыл он всё, себе взяв в жёны

Сестрицу сакса?.. Дочь Плантагенета’!

И молвил Урьен: ‘Он из-за нее

Утратил голову, как будто бы из рук

Её питья особого отведал,

От коего в дремоту погрузилась

Кровь бриттская, что наполняла жилы

У Оуэна. Целых трое дней

В его палатах не смолкало эхо

От песен радости’. ‘Позор, позор жестокий!

Им песни эти слушать? — крикнул принц

В негодовании. — Родителя чертог,

Где некогда я слушал песнопенья

О Корвен и о днях Кеириога,

Сквернится эхом радости подобной!

Неужто же вожди не разорвут

Сей противоестественный союз?’

‘Придворная улыбка ни с чьего

Лица не стерта, — Урьен отвечал, —

И башни древние не знали Аберфрау

Гордыни пиршеств этакой, торжеств

Таких в те дни, когда победоносным

Являлся Оуэн туда, и арфу брал

Гвалхмай. Один лишь Гоэрвил,

На пышность не взирая, всё сидит,

Печали предаваясь о тебе’.

‘Что ж вы моё не увидали знамя? —

Властитель Океана рёк, — он поднят

На самом конце мачты, чтоб поведать

О нашем торжестве… Иль ночи тьма

Счастливый знак скрывала? И ещё

Сестру ждёт радость’? Вот почти достигли

Крыльца дворцового. Остановился Урьен

И вновь сказал: ‘Дитя должно проведать

О появлении твоём, давно уж

Она не слышала тез голосов, что б сердцу

Её о радости вещали… И никто

Другой, как сам я, расскажу об этом’!

И Урьен с этими словами быстро

Пошел до Гоэрвил, и отыскал её

Сидящей в одиночестве и в море

Глядящей под луною.

‘В добрый час

Пришёл ты, Урьен, — восклицала дева, —

Вот парусник приплыл… Не разглядела

Я знамени, поскольку плотно ночь

Сомкнулась вмиг над ним, но в моём сердце

Нелепая надежда пробудилась’!

И старец ей ответил, укрепив

Трепещущее сердце своей волей:

‘Бог, в благости Своей, нам уготовал

Сие благословение! Я жив

Ещё и верю, что увижу день тот,

Хотя число моих годов уж к сроку

Приблизилось’.

‘Неверная в сужденьях доброта! —

Сказала дева, — я ли не питала

Два тяжелых, долгих года напролёт

Несчастную надежду, каждый день

Слабевшую, как то дитя, что страшным

Поражено недугом, но в бессилье

Своём ещё родителям дороже! Нет,

Не увидать ладью его дерзаний!

Я чувством это поняла, когда она

В недобрый час отчалила! Так я

Почуяла… Был поцелуй прощальный

Его приветом смерти нам, — она

Помедлила, старясь заглушить

Страдание, и тотчас же: — Но ты

Ходил узнать известья, Урьен’? Он

Ответил с силой и довольно внятно:

‘Дитя моё, молва гласит теперь,

Что Мэдок жив… Что скоро здесь он будет’.

И счастье сотрясло ее порывом:

Она воскликнула: ‘Ты не смеешься ль, Урьен’?

Ни слова старец не сказал, но руки

Раскинул, громко зарыдав. С его

Объятий Гоэрвил одним движеньем

На грудь упала брату, что вошёл.

Промолвил Урьен пожилой, придя

В себя из трёх их первым: ‘Этого довольно…

Потом еще часов немало будет,

О дети! Лучше стоит вам пойти

Навстречу королю. И, заклинаю

Тебя я, Мэдок, будь любезен с братом!..

Мой принц любезный! Голова его

В жестоком рабстве дерзостных страстей,

Не чувствует он кротких уз любви

Или родства… И чувства, Мэдок,

Его не горячи!.. Недуг владеет’.

‘Мой старец! — принц ответил, — будь спокоен,

О должном перед ним я не забуду,

Как и о должном мне, ведь в юности моей

Я был воспитан мудро и достойно,

И время не изгладило ученья,

Что мне внушил отец приемный’.

‘Быстро,

Скорей, — вскричала Гоэрвил, и сердце

Ея зашлось от ужаса при мысли

Об Иорверте и о доме падшем

Оуэна, — Боюсь его я мрачных

Все подозрений!’

‘Не по мне, сестра,

Знать этот страх! — промолвил принц, — открытым

Путём иду я и спокойным! И не сделал

Господь дурным столь человека сердце,

Чтобы тебя со мной ждала опасность’.

И с этими словами отошли

Они к вратам дворца, опережая

Собой молвы известья в Аберфрау

О возвращенье радостном скитальца.

2.
Свадебный пир.

Расселись гости за столом, пируя,

Камыш пол устилал, и высоко

Престол вздымался Дэвида, а Эмма,

В невесты платье, молода, мила

С супругом своим рядом в брачном пире

Сидела. Поднял государь свой взор

И видит: мореплаватель подходит

К нему. Он вскрикнул: ‘Мэдок!’ Мощный

Порыв природный одолел его

И в радости святой раскрыл он

Навстречу брату ласково объятья.

И ликованья здесь раскат сотряс

Твердыню Аберфрау! Как затем

Бежало эхо в царственных чертогах

По терему вождя, от океана,

Им покоренного, когда, из мира,

Что он провидел, обнаружив первым,

Вернулся, торжествуя, здесь рождённый!

И моряки идут толпою счастья

В палату шумную, друг рад приветить друга,

И все друзья здесь, все сердца единым

Полны порывом радости. Летят

Приветствия гостей и их хозяев,

Касаясь всех и рук, и глаз. Утихла

Затем такого ликованья буря,

И снова стол накрыт, наполнен вновь

Рог до краёв, и жаркий, как любовь,

Огонь за трапезу принялся, новых дров

Отведав в очаге в средине зала,

Веселье длится всё, хоть ночь настала…

Теперь за пир готовый! Сенешаль

Команду рассадил между колонн,

И сам король к почёта месту гостя

Отважного повёл, родного брата,

А после, не спуская с миловидной

Саксонки взгляда, молвил громко: ‘Вот,

Зри Мэдок, новую сестру! Ты был

В отлучке долгой, претерпел меж тем

Наш дом позор и умаление, но я

Своей рукой довёл всё, наконец,

До завершения, мятеж и недовольство

Исторгнуты с корнями из страны,

И утвердил наш древний дом я ныне,

Бесстрашно к скипетру минувших государей

Привив иную отрасль от деревьев

Народа англов: так наступит мир,

И будет Родине он как залог для блага’.

‘Счастливые и долгие года

Моих ждут государей, — вождь ответил, —

И долгий мир в отчизне да пребудет!

Довольно царственный наш дом познал печали

На бранном поле… Урожай отменный

Мы всё ж пожали’.

‘Да, немало дней, —

Ответил Дэвид, — шли вперёд мы вместе!

Ты помнишь, брат, как в пылкой и нежданной

На Кейриога побережье схватке

Приветили врага мы?’

‘А в Бервине

По окончанье боя, — отвечал

Мэдок, всё больше памятью объят, —

Тот шут, что, в этот день надевши маску

К забаве Генриха, искал бы тщетно

Наряда хуже для от стрел защиты!

И все ж не торопливее, чем шут

Дурацкий свой наряд, сложили те,

Кто луками владел, своё оружье

И полные колчаны, как явились

Мы и среди кровавой мглы топтали

Их знамя!’

‘То, — король воскликнул, —

Был день, о коем помнить я могу,

Воистину гордясь, и доказавший

Мне, перешедшему чрез тот опасный натиск,

Что саксы бьются на войне, как бабы.

Когда в смертельный бой вступил я с Хоэлом-

Изменником, тогда и вправду я

Подвергся испытанью, там

Ни превосходство места, ни недуг,

Ни голод, как и злая непогода

Подмогой не явились мне в сраженье

Сил равных, крепком, тесном — муж на мужа,

Брит против брита. Я клянусь душой! —

Тиран все говорил, не замечая,

Как у Мэдока на глазах блистали

Мгновенные всё проявленья гнева,

Как молнии, — хоть я и знал, на что

Способен был мятежник, но тогда

Его геройство всё-таки смущенье

Нежданное стяжало! До конца

Полнейшего, когда, изнеможеньем

Окован, ослабев от ран, он поднял

Бессильно меч свой сломленный’… Здесь боли

Дал Мэдок выход: ‘Для чего, о Дэвид,

Ты воскрешаешь нынче эту память

О том злосчастном дне, который бы

Забыть должны и небо, и земля?

Не в Аберфрау!.. Не рассказ об этом!

Не мне, а саксам ты о том поведай!

С тобой он торжество твое разделит…

Хоть люто ненавидит Оуэна

Могучий род… Но брата я любил,

Хоэла… Я любил его… Вы знали!

Я был ему дороже всей родни,

А он был мне по сердцу старшим братом’.

У Дэвида поблекли, потемнев,

Его ланита, и, затем нахмурив

Широкие и чёрные очей

Оправы-брови, наклонил чело

Над ликом яростным он пылкого Мэдока:

‘Ты что ж, вернулся, что бы мне дерзить?

Что б мне в лицо хвалить того ублюдка

Мятежного? Что б оскорблять здесь дочь,

Пускай и сакса, но уже мне друга’?

‘Я ненавижу саксов! — крикнул Мэдок, —

Не позабыл ещё я, как в бегах

От Кейриога поля, этот трус

Обрушил гнев свой на собратьев наших!..

Тебе ещё у брачного одра

Их тени не являлись, Дэвид, их

Полуслепые лица? Позабыть

Тот ужас?.. В силах ли людей забвенье?..

Пусть огнь Господень мне спалит десницу,

Клянусь я, прежде даже протяну

Её проклятому для нас Плантагенету’.

Тем временем у Дэвида в груди

Росла всё тяжесть, с нетерпеньем споря,

И в каждом члене трепетал гнев ярый,

И паж, что ноги грел ему, от страха

Весь замер, в этом страхе даже гости

Глядели молча на него, зеницы

Сверкали короля, и его голос

От ярости перехватило в горле.

Вскочил он… Эмма, за руку его

Взяв тихо, как-то нежными словами

Неистовство умерить попыталась,

Гоэрвил, вся в слезах, взмолилась к брату,

А тот, упрёк во взгляде Эммы встретив

Его неистовство смиряла, Гоэрвил, в слезах,

Сам укорил себя, а кровь к щекам

Его все гуще притекала. Молвил:

‘Прошу прощенья у тебя я ныне,

Сестрица-королева! Нет, сама ты

Познаешь, как любить в высокой сей

Приязни к дому Оуэна,

Сама происходя из нам подобных,

Которая сильней, чем узы крови’.

Ответила с улыбкой королева

И благодарностью, с красноречивым взором

На благородную любезность принца,

Затем настало временно молчанье,

Здесь Гоэрвил с вполне пристойным словом

Оборотилась к страннику: ‘Ты, Мэдок,

Нам не поведал о лежащем мире

За океаном. Дивный край то, верно,

Ведь ты б, конечно, там не был так долго,

Меня забыв, о том, как для меня

Часы разлуки проходили в тяжком

Унылом одиночестве, в надеждах

Обманутых? Где Кадваллон? Ведь я

Всего один узрела здесь корабль’.

‘Рассказ, которого сейчас ты просишь —

Моряк ответил, — долог, Гоэрвил,

А я ж поистине устал. Немало

Сменилось лун, растя и убывая,

С тех пор, как из страны моей мечты,

Надежд и веры, мы подняли парус

Обратный к дому. Дивный мир, сестра!

Ты красоту его ещё увидишь

И там привет свой скажешь Кадваллону…

О том рассказ мой будет завтра… Ныне ж

Пир завершим, как должно! Знаешь ты,

С какою радостью мы, моряки,

Глядим на зрелище такое’… Он

С улыбкой говорил и, обернувшись,

У кравчего из рук принял медовый

Весь полный до краёв прекрасный кубок.

Меж тем, остыв от жара гнева, мести

И зависти недобрых побуждений,

Глядел приветно Дэвид на Мэдока,

На брата-смельчака, почти безумца.

‘Пусть бард, — король воскликнул, — начинает

Обыкновенно песню, ведь я знаю,

Приятно будет Мэдоку такое,

Любимое ещё им с ранних лет’.

И громко возгласил тогда придворный

Желанье государя, призывая

К молчанию в палате, и ударил

О столп распорядительский вмиг жезл,

И смолкло многолюдное собранье.

И старший среди бардов так повёл

Старинное песносказанье:

‘Тебе, Господь, — он пел, — Предвечный Отче!

Премудрость в ком и сила, и любовь…

Ты вся любовь, вся сила, вся премудрость!

Не может выразить язык, не знает сердце…

Он в глубочайшей бездне бытия

Сковал ум, тления не знающий, и в каждом

Окружности огромной повороте,

По коей жизнь проходит, наставляет он

И всё хранит, покуда зло не станет

Настолько явным, что не будет злом,

И чистая душа, освобождаясь

В извечной разрушительнице-смерти,

Конца, отмеренного ей, вдруг не достигнет —

Всевечной радости всевечной новизны’.

Оставив сей возвышенный предмет,

Он струны арфы обязал хвалу

Исполнить Оуэну, что отцом был

Героям, редко поддаваясь гневу.

Тот день он гордости воспел, когда

От Эрина зеленого явилось

Предерзко войско, лодка из Лохлина

И те, кто в час лихой свой дальний дом

Оставил, жатва гибели, норманны.

То был жестокий труд и там смятенье,

Где племя Моны странное драконье

Главу попрало горделивой силы,

Меч кровожадный плоть кромсал на снедь

Пернатым желтоногим, жрущим падаль,

И воды Менаи бурлили, ниспадая

Меж берегов, вздымая густо пену

Оттенка крови. Дней дела, давно

Минувших, Мэдоку на ум пришли, когда

Услышал он ту песню торжества,

И на его челе, сожжённом солнцем

Явилось ликованье, слились мысли

Его иные вместе с размышленьем

О роке горьком доблестного дома

Его всего, и память тяжким грузом

Легла ему на грудь, перед очами

Его, сверкая смутно, слёз вилась

Завеса, и звук громкий древней арфы

Вотще его касался слуха… Но

Наставшая вдруг резко тишина

Его от сновидений пробудила

О днях, успевших отойти в небытие.

3.
Кадваллон.

И новым утром, в трапезной палате,

Владыка Моря так рассказ свой начал:

‘В груди моей стучало громко сердце,

Как при попутном ветре мы отплыли,

И как твои твердыни, Аберфрау,

И длинный мыс того из островов,

Где я родился, умалились и

Совсем пропали, наконец’.

‘Но, — Дэвид

Сказал, — хотел бы я узнать, Мэдок,

Как зародилась глупая идея

О бытии миров за дальним морем.

Ведь ты уплыл едва, я воевал

Тогда и о причинах тех не ведал.

Ты из преданий бардов то извлёк,

Из мудрости сокрытой древних хроник,

Давно забытой? Иль пришла она

К тебе во сне, ниспосланном с небес’?

Ответил принц: ‘Ты всё услышишь скоро…

Но, если же в моём рассказе этом,

Неукоснительно правдивом, мне

Придётся здесь напомнить вдруг о чём-то,

Что неугодно слуху государя,

Пусть брат проявит мой терпенье и

Простит мою невольную погрешность.

Я гостем в Диневауре был у Риса,

И там меня достигла весть о том,

Что наш родитель приобщился к предкам…

Печаль о нем явилась не одна,

И чёрный вестник тот же сообщил

О распре, царственный наш дом сотрясшей,

Когда, гордясь своей отвагой, захватил

Престол, который ты оспорил с полным правом

По старшинству рождённого законно.

Со всей любовью братской я навстречу

Помчался тотчас схватке нечестивой…

Весь день скакал я и ни разу не

В пути не останавливался скором…

И где б ни проезжал я, новый страх

Рождался с новым слухом… В полночь, утром

И в полдень я летел, и был уж вечер,

Как я достиг Арвона, того поля…

То роковое зрелище, те звуки

Доныне живы в памяти моей…

И было все окончено! Там кони

И всадники, лежавшие в крови,

Мертвы предстали, брошены в долине…

Всё воинство… И ни души, ни звука

Живого человека, только шум

Вороньих крыл да ржание коней,

Скитавшихся в недуге по равнине,

Меня встречали. Ночь спускалась,

И некий муж приблизился ко мне

И звал в своё ближайшее жилище.

И я пошёл за ним, сил не имея

В обратный путь пуститься, так усталость

Меня до капли выжала, и без

Надежды дальше продержаться, скован

Я утомленьем был и с ним — тревогой.

Я о сражении его спросил недавнем…

Кто пал, не знал он, как того, кому,

Как бранная добыча, жезл достался

Высокородного отца. ‘Здесь, — он сказал, —

Я отыскать хотел кого-нибудь, чьи раны

Ему грозили неминучей смертью.

Напрасен поиск был, гражданской меч войны

Вонзился слишком-слишком глубоко’.

Мы скоро к дому подошли его,

Среди холмов отшельника приюту,

Едва вздымавшемуся над землёй

У горной серой речки. Пред огнём

Сидел слепой старик с главой поднятой,

Как будто вслушивался в каждый новый звук

Его блистали у костра седины.

‘Отец, — промолвил спутник, — я привел

Под кров наш бедный гостя’, и затем

Воды он дал мне из ручья и пищи,

И я насытился, засим он дров

В очаг добавил и постлал кругом

Тростник для сна. Я лег, но от томленья

Перенесенного и пережитых страхов

Сон все не приходил: природы звуки

Тревожили моё воображенье,

Мой слух внимал шуршанию листвы,

Течению ручья и шуму ветра.

И с тем наутро я больным поднялся,

От жара ослабев, но беспокойство

Моё во мне не умолкало, и сказал

Я спутнику: ‘Пойдёшь со мной, хозяин,

На поле боя осмотреть убитых?

Мои рубились братья ибо в сече,

Я тщетно несся, что имелось силы,

Чтоб их застичь, пока бой не начался.

Увы, я мчался медленно, как видно!’

‘Скорбишь об этом ты? — он отвечал, —

Скорбишь о том, что уберегся ты

От срама и вины за то сраженье,

Где с бритом бился брит в противоправной

Войне’? ‘Нет, — я ответил, — не пойми

Меня превратно! Я пришел для мира,

Что бы остановить вождей, они

Наверно, вняли б голосу их брата’.

‘Их брата голосу? — сказал он так, —

Но так ли это было?.. Ты же сам

Сын Оуэна! Вчера ещё не знал я, отчего

Тебя мне жалко. О увы! Двух братьев

Ты потеряешь, как падет один!

Не плачь о том, кого смерть от вины,

Избавит, ибо скоро обретешь ты,

Конечно, в победителе врага,

Опасного от собственного страха’!

Его слова я ощутил как оскорбленье

Сынам отца достойным моего

И поднял в гневе взгляд, и отвечал

Ему: ‘Люблю своих, однако, братьев’.

И тогда старик воскликнул: ‘Что такое

Меж королевичами братская любовь?

Что узы крови, что растут за нами следом,

Когда не честолюбие в грядущем?

Уверен ты, что любят тебя братья…

Играли в детстве вы и зрелые надежды

Делили, и все страхи, бились в битвах

Бок о бок… Может быть, они храбры,

Великодушны, как их отец

Когда-то, коего, я мню, зовешь ты

Столь доблестным’. Услышав это имя,

В горячности благочестивой я

Воскликнул: ‘Да, он был, признаюсь, добр,

И славен, и велик! Хвалы в скрижалях

Старинных Гвинеда нет имени, что было б

Столь благородно, на войне всегда

Бесстрашен был он… Это знают саксы.

Его сужденье было мудрым, ни один

Проситель правосудия не вышел

Из врат его дворца, не получив

Решенья справедливого. Жить будет

Невозмутимо имя Оуэна

Державного в потомстве отдалённом’!

‘Два брата жили некогда из рода

Высокого, — старик тогда ответил, —

Их братская любовь была крепка.

И, час когда настиг предсмертный

Из них единого, он тем утешен был,

Что остаётся после милый брат

В сём мире. Сыну-сироте его

Отца заменит. И он не ошибся.

Любил племянника тот своего, как сына,

А отрок со всей детской простой

К нему привязан был и звать отцом

Привык. Так годы пролетели, вот

Достиг лет совершенных сирота,

А дядя сел на трон. И сын наследства

Просил изрядного — земель отцовских, но

Приметь, что было дальше, кролевич!

Его схватили в полночь и очам

Пластину медную приблизили… Он тщетно

В последний раз в палатах огляделся,

Ища спасения, но видел только лишь

Фигуры грубые, что красный от накала

Металл всё приближали к его лику…

И вот коснулись глаз и раскрывали

Насильно его веки, пока в нём

От тяжкого страданья не смешались

Все чувства, когда вновь он из обрёл,

То все богатства мира был готов он

Отдать за то, что б посмотреть в глаза

Злодеям тем и лица их увидеть!..

Я слеп, мой юный королевич, и

Сказать могу, сколь это сладко —

Видеть хотя бы свет’! Мне надо ль продолжать?

О том, о чём ещё поведал он?

Иль знал ты о свершённом преступленье

И слышал о судьбе Кинеды? Горечь

И стыд ланиты расцветили мне,

Я ощутил отцово злодеянье.

Муж с сумрачным челом увидел это

И беспокойный взгляд мой, что блуждал,

Себе не находя пристойней места.

‘Встань! Мы пойдём за мёртвыми телами’, —

Он молвил, поднявшись. И я за ним

Последовал. Мы шли по полю брани

Средь конских трупов и людских останков

И сломанного, как тростник, оружья

В молчании. ‘Вот здесь, — он произнёс, —

Брань лютовала сильно, вот, какие

Навалены на трупы трупов груды’!

И вот тогда забилось часто сердце

В груди моей и покосились ноги,

Зане, взглянув, увидел я лежащим

На прахе недругов своих, сражённых им,

Хоэла’. Мэдок речь прервал, из уст его

Не вышло необдуманное слово,

Тоскливый мрак сгущался всюду в зале.

И Дэвид побледнел, придя всех раньше в чувство.

Прервал молчанье тяжкое принц Мэдок.

‘За руку Кадваллон здесь взял меня

И крикнул, указуя на приют свой:

‘Пойдём, наследник, отдохнёшь ты там,

Ведь нужен отдых нам… О погребенье

Заботу мне оставь’. Но я не внял

Словам его, покоя не желая,

Как прежде не узрел, как мать-земля

Покрыла моего своею плотью

Несчастного, потерянного брата.

‘К чему, — воскликнул он, — ты хочешь тешить

Твой дух расстроенный? Не всуе горе

Ниспослано нам, юноша, от Бога

Благого, что карает Им любимых!

О, исцеленье скрыто в чаше горя!

Ступай туда и преклонись пред волей

Что несгибаема, и будь утешен’!

И я ушел под нищий кров, и там,

У струй потока одинокого, покрыв

Главу плащом, задумался о прошлом.

Не возвращался долго он, я чуял,

Как час идет за часом, как средь грёз,

Рождённых утром, где, едва проснувшись,

Играет свежий человечий ум

С обрывками вечерних фраз и мыслей

И сновиденьями, явь смутно созерцая,

Действительность прокладывает путь.

Шаги меня ещё раз пробудили,

И он вошёл. Его спросил я: ‘Где

Усопший? Ты священников нашёл,

Которым провести бы панихиды

С молитвами покоя для души’?

Он отвечал мне: ‘Дождь с росой небесной

Падут на дерн, его покрывший, травы

Свежей и ярче верх его могилы

Должны покрыть. Но ты же принц, восстань!

Часов довольно будет для забот

И сумрачных иных воспоминаний…

Тебе ж пристало ныне заниматься

Собой… Небезопасно Оуэна

Потомку находиться здесь’.

Понурил

Я голову от тяжких размышлений:

Все в настоящем — горе, мрак — в грядущем

и ныне, и потом — страх и унынье.

Ему я не ответил.

‘Наполняет

Твои желанья власть? — он продолжал, —

Неужто хочешь захватить отцовский

Престол’?

‘Да не попустит того Бог’! — я произнес.

‘Да не попустит, это верно, —

Он молвил, — но в опасности ты, принц!

И что тебе щитом послужит от

Ревнивой длани власти? О Кинеде

Подумай!.. Правды око над неправдой,

С ним сотворенной, не сомкнулось… наконец

Длань воздаянья отошла… минуло

Одно лишь горе… Но грядёт иное…

Здесь безопасности не существует

Тебе здесь быть убитым иль убийцей!

Твоё сжимает выбор этот сердце?

Взгляни вокруг!.. Куда тебе бежать,

Ища покоя? Что ж, коль даже церкви

Ограда упасет… Не обретут ли

Предназначенья лучшего те руки

Могучие и чувство благородства?

Сын наших королей… От тех времён

Кассибелана древнего и Каратака

Бессмертного Артура отпрыск славный…

Ужели эта кровь навек остынет

Под клобуком, в ограде монастырской?..

Иль ты оставишь остров свой родной

И, словно подаяния себе,

Стесняясь, лепеча, пойдешь искать

Из милости приюта у владыки

Иной страны… У сакса или франка…

За золото им воздавать… В наёмном

Служить их войске, биться за победу,

Плодов которой ты не вкусишь, землю,

Тебе чужую, охраняя, кровь

За имена чужие проливая’?

Сидел я и с великим изумленьем

Глаз не сводил с его очей, покуда

Шагал туда-сюда он предо мною,

И слушал всё, хоть он давно умолк.

Он всё шагал. Но вскоре старца голос

И тихие шаги его вернули

От размышлений каждого из нас.

‘Я прогуляюсь, — он сказал, — немного,

Хотя бы до ручья, и посижу там,

Дождавшись утешения от солнца’.

Когда он выходил, не я не сдержался

И на лицо его взглянул. Природа,

Не отягчая бременем годов,

К нему была, как видно, благосклонна!

Все страсти отошли, тревог источник.

Морщины,

Мэдок в Уэльях.

Предисловие.

Ч. 1.

1.Мэдок возвращается в Уэльс.

2.Свадебный пир.

3.Кадваллон.

Читайте также:

1.
Мэдок возвращается в Уэльс.

2.
Свадебный пир.

3.
Кадваллон.