П. . ПОРФИРОВЪ.
П. . ПОРФИРОВЪ.
СКАЗКА.
СКАЗКА.
Пушкинскій сборникъ. (Въ память столтія дня рожденія поэта) С.-Петербургъ, 1899
Сказка, Порфиров Петр Федорович, Год: 1899
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Несчастный юноша (а, можетъ, и счастливый)
Жилъ нкогда на свт. Какъ подкидышъ,
Онъ средь людей былъ одинокъ, что перстъ.
Морозной ночью старенькій прохожій
Къ себ домой неспшно пробирался
И, заглядвшись черезчуръ на звзды,
Споткнулся вдругъ о нашего героя,
Который, лежа въ тряпкахъ, горько плакалъ,
О чемъ — Богъ всть! Быть можетъ, и о томъ,
Зачмъ на свтъ холодный онъ родился,
Покинувши небесныя селенья.
Вдь, говорятъ, что дти, до рожденья,
Средь ангеловъ на неб обитаютъ.
Услышавъ плачъ, старикъ остановился:
Онъ взялъ дитя, въ шинель свою укуталъ,
Отдавъ извозчику послдніе гроши,
Домой привезъ чудесную находку.
Охъ, старина, неладное затялъ!
Съ ума ты спятилъ, видно, старина?—
Берешь на шею экую обузу —
Вдь, посмотри, на что ты самъ похожъ-то?
Что у тебя. И что твоя каморка
Съ кривымъ окномъ въ проулочекъ заглохшій?
Твое имнье — старый сюртучишко
Да пара брюкъ, заштопанныхъ искусно
На тхъ мстахъ, гд носится скоре.
Есть добряки: они возьмутъ мальчонка
И выростятъ, пригрютъ сиротинку…
Охъ, старина, неладное затялъ!
Не слушаетъ сосдей старина.
Не спитъ ночей, все пстуетъ малютку.
На солнышко выноситъ къ воротамъ
И псенки поетъ ему, какъ нянька,
Про гуленьку, про кашку да сороку.
А солнышко горячее ласкаетъ
И сдины — и личико ребенка.
Но дни бгутъ, цпляются въ недли,
Недли — въ мсяцъ, въ годы — мсяца.
Подкидышъ выросъ.— время за ученье.
И что за мальчикъ, добрый, да смышленый:
Вдь, каждое-то слово стариково
Ему на-вки впечатллось въ сердце.
Да вотъ бда: старикъ рехнулся, что-ли,—
Онъ научилъ — мечтатель безразсудный —
Онъ научилъ дитя нелпымъ сказкамъ,
Заставилъ врить страннымъ предразсудкамъ,
Что, будто бы, вс люди — паши братья,
Что будетъ день — и въ блыя одежды
Вс, точно ангелы на неб, облекутся,
И вотъ пойдутъ по городамъ и весямъ,
И запоютъ, лобзался: ‘Осанна!’
И будетъ царствіе Господне на земл.
Несчастный мальчикъ розсказнями, поврилъ.
Старикъ скончался. Годы протекли.
И юношу настигъ жестокій опытъ.
Бднякъ узналъ, что въ жизни братства нтъ,
Что жизнь — борьба и дикая борьба,
Гд сильный бьетъ и давитъ ослабвшихъ,
Что жизнь родитъ рабовъ или владыкъ.
Владыка — тотъ, кто золотомъ владетъ,
По стогнамъ града мчится въ колесниц.
А рабъ бредетъ въ лохмотьяхъ, запыленный…
Да, золото — стна въ долин жизни,
Что длитъ міръ на сильныхъ и рабовъ.
О, золото — великій богъ житейскій,
Великій богъ, и нтъ другого бога!
Оно сгибаетъ брата передъ братомъ
Сильнй, чмъ вихрь, измявъ морское лоно,
Гнететъ къ вод прибрежный камышъ.
Оно — источникъ войнъ кровопролитныхъ,
Горючихъ слезъ, и зависти, и злобы,
Отцеубійствъ и всякаго грха.
И вотъ не вынесъ жесткой правды жизни
Подкидышъ нашъ, воспитанный на сказкахъ.
Безсонныя, тяжелыя сомннья
Сомкнулися надъ нимъ зловщей тучей,
Заволокли лазурь его души.
И свтъ померкъ, и — помутился разумъ.
Стоялъ сентябрь. Румянился закатъ.
И золотая осень, какъ богиня,
Роняла листья на песокъ аллеи.
Среди аллей, пронизанныхъ закатомъ,
Лежали горы листьевъ золотыхъ —
Точь въ точь какъ груды блещущихъ червонцевъ.
И падали, все падали червонцы,
И падали червонцы,— и все выше
Росла гора всенощнаго металла…
И — съ дикимъ крикомъ бросился безумный
На груды листьевъ… Смхъ, блаженный смхъ
Загрохоталъ въ аллеяхъ золотистыхъ —
И эхо смхъ безумный подхватило.
А листья желтые сввались и мелькали,
И тихо падали, какъ слезы, надъ безумцемъ.
А онъ глядитъ: везд предъ нимъ червонцы.
Не сосчитать… О, какъ же онъ отнын
Безумно счастливъ. Боже! Всхъ рабовъ,
Всхъ бдняковъ онъ златомъ уравняетъ.
И будетъ правъ его отецъ умершій:
На свт будутъ только люди — братья…
И, ницъ припавъ на звонкіе червонцы,
Лепечетъ онъ въ восторг: ‘Братья… братья…
Его нашли и привезли въ больницу.
Онъ улыбался, радостный и кроткій.
Въ его рукахъ зажаты были листья.
Онъ сумасшедшимъ, мрачнымъ, какъ виднья,
Въ халатахъ срыхъ, съ тусклыми глазами,
Дарилъ листву — червонцы золотые.
Его остригли, въ клтку посадили,
Ему надли блую рубашку.
И долго здсь онъ жилъ и все, безумный,
Все ожидалъ великаго событья.
И вотъ однажды, на зар, изъ кельи,
Гд онъ томился,— пнье раздалось —
Могучее и радостное пнье!
Тогда къ нему вошли и увидали:
Передъ окномъ съ желзною ршеткой,
Остриженный, съ горящими глазами,
Онъ громко плъ, склонившись на колни,
И рукава горячечной рубашки
Передъ собой къ окошку простиралъ,
Какъ будто видлъ дивное виднье.
А что онъ видлъ — было такъ чудесно.
Сіяло солнце,— радостное солнце
Преображенный городъ озаряло.
По улицамъ, въ одеждахъ блоснжныхъ,
Въ внкахъ изъ мирта, двигалися люди.
Въ рукахъ у нихъ, какъ кроткій символъ братства,
Вздымались къ небу пальмовыя втви.
И, словно вздохъ изъ просвтленной груди,
Кругомъ неслось побдное ‘Осанна’.
И средь толпы, всхъ выше головою,
Съ небеснымъ взоромъ, въ риз звздотканной,
Какъ пастырь добрый посреди овецъ,
Воздвъ надъ ними благостныя руки,
Шелъ Нкто.— ‘Радуйтесь!’ — Онъ говорилъ народу.
Сдые старцы, женщины и дти,
Тснясь къ Нему,— ‘Осанна!’ — восклицали.
И — городъ весь, вс зданья, колокольни,
И дальній лсъ, и каждая былинка,
И голуби, и ласточки съ карнизовъ,
И кладбища ожившіе кресты,
Бездушный камень, солнце золотое,—
Все клиромъ мощнымъ вторило: ‘Осанна!’
И онъ поетъ, колнопреклоненный,
Ликующій, въ горячечной рубашк.
Съ блаженныхъ глазъ текутъ ручьями слезы.
Онъ тянется и тянется все дальше
Туда, гд Пастырь руки воздваетъ…
И — радостью такой неизреченной,
И радостью такою невмстимой
Наполнилось, и задрожало сердце,
Что, не вмстивши счастья, разорвалось.
И онъ упалъ, и — умеръ.