Сказка о царе Берендее,, Жуковский Василий Андреевич, Год: 1831
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Жил-был царь Берендей до колен борода. Уж три года
Был он женат и жил в согласье с женою, но все им
Бог детей не давал, и было царю то прискорбно.
Нужда случилась царю осмотреть свое государство,
Он простился с царицей и восемь месяцев ровно
Пробыл в отлучке. Девятый был месяц в исходе, когда он,
К царской столице своей подъезжая, на поле чистом
В знойный день отдохнуть рассудил, разбили палатку,
Душно стало царю под палаткой, и смерть захотелось
Выпить студеной воды. Но поле было безводно…
Как быть, что делать? А плохо приходит, вот он решился
Сам объехать все поле: авось попадется на счастье
Где-нибудь ключ. Поехал и видит колодезь. Поспешно
Спрянув с коня, заглянул он в него: он полон водою
Вплоть до самых краев, золотой на поверхности ковшик
Плавает. Царь Берендей поспешно за ковшик — не тут-то
Было: ковшик прочь от руки. За янтарную ручку
Царь с нетерпеньем то правой рукою, то левой хватает
Ковшик, но ручка, проворно виляя и вправо и влево,
Только что дразнит царя и никак не дается.
Что за причина? Вот он, выждавши время, чтоб ковшик
Стал на место, хвать его разом справа и слева —
Как бы не так! Из рук ускользнувши, как рыбка нырнул он
Прямо на дно колодца и снова потом на поверхность
Выплыл, как будто ни в чем не бывало. ‘Постой же! (подумал
Царь Берендей) я напьюсь без тебя’, и, недолго сбираясь,
Жадно прильнул он губами к воде и струю ключевую
Начал тянуть, не заботясь о том, что в воде утонула
Вся его борода. Напившися вдоволь, поднять он
Голову хочет… ан нет, погоди! не пускают, и кто-то
Царскую бороду держит. Упершись в ограду колодца,
Силится он оторваться, трясет, вертит головою —
Держат его, да и только. ‘Кто там? пустите!’ — кричит он.
Нет ответа, лишь страшная смотрит со дна образина:
Два огромные глаза горят, как два изумруда,
Рот разинутый чудным смехом смеется, два ряда
Крупных жемчужин светятся в нем, и язык, меж зубами
Выставясь, дразнит царя, а в бороду впутались крепко
Вместо пальцев клешни. И вот наконец сиповатый
Голос сказал из воды: ‘Не трудися, царь, понапрасну,
Я тебя не пущу. Если же хочешь на волю,
Дай мне то, что есть у тебя и чего ты не знаешь’.
Царь подумал: ‘Чего ж я не знаю? Я, кажется, знаю
Все!’ И он отвечал образине: ‘Изволь, я согласен’.
‘Ладно! — опять сиповатый послышался голос.- Смотри же,
Слово сдержи, чтоб себе не нажить ни попрека, ни худа’.
С этим словом исчезли клешни, образина пропала.
Честную выручив бороду, царь отряхнулся, как гоголь,
Всех придворных обрызгал, и все царю поклонились.
Сев на коня, он поехал, и долго ли, мало ли ехал,
Только уж вот он близко столицы, навстречу толпами
Сыплет народ, и пушки палят, и на всех колокольнях
Звон. И царь подъезжает к своим златоверхим палатам —
Там царица стоит на крыльце и ждет, и с царицей
Рядом первый министр, на руках он своих парчевую
Держит подушку, на ней же младенец, прекрасный как светлый
Месяц, в пеленках колышется. Царь догадался и ахнул.
‘Вот оно то, чего я не знал! Уморил ты, проклятый
Демон, меня!’ Так он подумал и горько, горько заплакал.
Все удивились, но слова никто не промолвил. Младенца
На руки взявши, царь Берендей любовался им долго,
Сам его взнес на крыльцо, положил в колыбельку и, горе
Скрыв про себя, по-прежнему царствовать начал. О тайне
Царской никто не узнал, но все примечали, что крепко
Царь был печален — он все дожидался: вот придут за сыном,
Днем он покоя не знал, и сна не ведал он ночью.
Время, однако, текло, а никто не являлся. Царевич
Рос не по дням — по часам, и сделался чудо-красавец.
Вот наконец и царь Берендей о том, что случилось,
Вовсе забыл… но другие не так забывчивы были.
Раз царевич, охотой в лесу забавляясь, в густую
Чащу заехал один. Он смотрит: все дико, поляна,
Черные сосны кругом, на поляне дуплистая липа.
Вдруг зашумело в дупле, он глядит: вылезает оттуда
Чудный какой-то старик, с бородою зеленой, с глазами
Также зелеными. ‘Здравствуй, Иван-царевич, — сказал он. —
Долго тебя дожидалися мы, пора бы нас вспомнить’.
‘Кто ты?’ — царевич спросил. ‘Об этом после, теперь же
Вот что ты сделай: отцу своему, царю Берендею,
Мой поклон отнеси да скажи от меня: не пора ли,
Царь Берендей, должок заплатить? Уж давно миновалось
Время. Он сам остальное поймет. До свиданья’. И с этим
Словом исчез бородатый старик. Иван же царевич
В крепкой думе поехал обратно из темного леса.
Вот он к отцу своему, царю Берендею, приходит.
‘Батюшка царь-государь, — говорит он, — со мною случилось
Чудо’. И он рассказал о том, что видел и слышал.
Царь Берендей побледнел как мертвец. ‘Беда, мой сердечный
Друг, Иван-царевич! — воскликнул он, горько заплакав. —
Видно, пришло нам расстаться!..’ И страшную тайну о данной
Клятве сыну открыл он. ‘Не плачь, не крушися, родитель, —
Так отвечал Иван-царевич, — беда невелика.
Дай мне коня, я поеду, а ты меня дожидайся,
Тайну держи про себя, чтоб о ней здесь никто не проведал,
Даже сама государыня-матушка. Если ж назад я
К вам по прошествии целого года не буду, тогда уж
Знайте, что нет на свете меня’. Снарядили как должно
В путь Ивана-царевича. Дал ему царь золотые
Латы, меч и коня вороного, царица с мощами
Крест на шею надела ему, отпели молебен,
Нежно потом обнялися, поплакали… с богом! Поехал
В путь Иван-царевич. Что-то с ним будет? Уж едет
День он, другой и третий, в исходе четвертого — солнце
Только успело зайти — подъезжает он к озеру, гладко
Озеро то, как стекло, вода наравне с берегами,
Все в окрестности пусто, румяным вечерним сияньем
Воды покрытые гаснут, и в них отразился зеленый
Берег и частый тростник — и все как будто бы дремлет,
Воздух не веет, тростинка не тронется, шороха в струйках
Светлых не слышно. Иван-царевич смотрит, и что же
Видит он? Тридцать хохлатых сереньких уточек подле
Берега плавают, рядом тридцать белых сорочек
Подле воды на травке лежат. Осторожно поодаль
Слез Иван-царевич с коня, высокой травою
Скрытый, подполз и одну из белых сорочек тихонько
Взял, потом угнездился в кусте дожидаться, что будет.
Уточки плавают, плещутся в струйках, играют, ныряют.
Вот наконец, поиграв, поныряв, поплескавшись, подплыли
К берегу, двадцать девять из них, побежав с перевалкой
К белым сорочкам, оземь ударились, все обратились
В красных девиц, нарядились, порхнули и разом исчезли.
Только тридцатая уточка, на берег выйти не смея,
Взад и вперед одна-одинешенька с жалобным криком
Около берега бьется, с робостью вытянув шейку,
Смотрит туда и сюда, то вспорхнет, то снова присядет…
Жалко стало Ивану-царевичу. Вот он выходит
К ней из-за кустика, глядь, а она ему человечьим
Голосом вслух говорит: ‘Иван-царевич, отдай мне
Платье мое, я сама тебе пригожусь’. Он с нею
Спорить не стал, положил на травку сорочку и, скромно
Прочь отошедши, стал за кустом. Вспорхнула на травку
Уточка. Что же вдруг видит Иван-царевич? Девица
В белой одежде стоит перед ним, молода и прекрасна
Так, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и, краснея,
Руку ему подает и, потупив стыдливые очи,
Голосом звонким, как струны, ему говорит: ‘Благодарствуй,
Добрый Иван-царевич, за то, что меня ты послушал,
Тем ты себе самому услужил, но и мною доволен
Будешь: я дочь Кощея бессмертного, Марья-царевна,
Тридцать нас у него, дочерей молодых. Подземельным
Царством владеет Кощей. Он давно уж тебя поджидает
В гости и очень сердит, но ты не пекись, не заботься,
Сделай лишь то, что я тебе присоветую. Слушай:
Только завидишь Кощея-царя, упади на колена,
Прямо к нему поползи, затопает он — не пугайся,
Станет ругаться — не слушай, ползи да и только, что после
Будет, увидишь, теперь пора нам’. И Марья-царевна
В землю ударила маленькой ножкой своей, расступилась
Тотчас земля, и они вместе в подземное царство спустились.
Видят дворец Кощея бессмертного, высечен был он
Весь из карбункула-камня и ярче небесного солнца
Все под землей освещал. Иван-царевич отважно
Входит: Кощей сидит на престоле в светлой короне,
Блещут глаза, как два изумруда, руки с клешнями.
Только завидел его вдалеке, тотчас на колени
Стал Иван-царевич. Кощей ж затопал, сверкнуло
Страшно в зеленых глазах, и так закричал он, что своды
Царства подземного дрогнули. Слово Марьи-царевны
Вспомня, пополз на карачках Иван-царевич к престолу,
Царь шумит, а царевич ползет да ползет. Напоследок
Стало царю и смешно. ‘Добро ты, проказник, — сказал он, —
Если тебе удалося меня рассмешить, то с тобою
Ссоры теперь заводить я не стану. Милости просим
К нам в подземельное царство, но знай, за твое ослушанье
Должен ты нам отслужить три службы, сочтемся мы завтра,
Ныне уж поздно, поди’. Тут два придворных проворно
Под руки взяли Ивана-царевича очень учтиво,
С ним пошли в покой, отведенный ему, отворили
Дверь, поклонились царевичу в пояс, ушли, и остался
Там он один. Беззаботно он лег на постелю и скоро
Сном глубоким заснул. На другой день рано поутру
Царь Кощей к себе Ивана-царевича кликнул.
‘Ну, Иван-царевич, — сказал он, — теперь мы посмотрим,
Что-то искусен ты делать? Изволь, например, нам построить
Нынешней ночью дворец: чтоб кровля была золотая,
Стены из мрамора, окна хрустальные, вкруг регулярный
Сад, и в саду пруды с карасями, если построишь
Этот дворец, то нашу царскую милость заслужишь,
Если же нет, то прошу не пенять… головы не удержишь!’
‘Ах ты, Кощей окаянный, — Иван-царевич подумал, —
Вот что затеял, смотри пожалуй!’ С тяжелой кручиной
Он возвратился к себе и сидит пригорюнясь, уж вечер,
Вот блестящая пчелка к его подлетела окошку,
Бьется об стекла — и слышит он голос: ‘Впусти!’ Отворил он
Дверку окошка, пчелка влетела и вдруг обернулась
Марьей-царевной. ‘Здравствуй, Иван-царевич, о чем ты
Так призадумался?’ — ‘Нехотя будешь задумчив, — сказал он. —
Батюшка твой до моей головы добирается’. — ‘Что же
Сделать решился ты?’ — ‘Что? Ничего. Пускай его снимет
Голову, двух смертей не видать, одной не минуешь’.
‘Нет, мой милый Иван-царевич, не должно терять нам
Бодрости. То ли беда? Беда впереди, не печалься,
Утро вечера, знаешь ты сам, мудренее: ложися
Спать, а завтра поранее встань, уж дворец твой построен
Будет, ты ж только ходи с молотком да постукивай в стену’.
Так все и сделалось. Утром ни свет ни заря, из каморки
Вышел Иван-царевич… глядит, а дворец уж построен.
Чудный такой, что сказать невозможно. Кощей изумился,
Верить не хочет глазам. ‘Да ты хитрец не на шутку, —
Так он сказал Ивану-царевичу, — вижу, ты ловок
На руку, вот мы посмотрим, так же ли будешь догадлив.
Тридцать есть у меня дочерей, прекрасных царевен.
Завтра я всех их рядом поставлю, и должен ты будешь
Три раза мимо пройти и в третий мне раз без ошибки
Младшую дочь мою, Марью-царевну, узнать, не узнаешь —
С плеч голова. Поди’. — ‘Уж выдумал, чучела, мудрость, —
Думал Иван-царевич, сидя под окном. — Не узнать мне
Марью-царевну… какая ж тут трудность?’ — ‘А трудность такая. —
Молвила Марья-царевна, пчелкой влетевши, — что если
Я не вступлюся, то быть беде неминуемой. Всех нас
Тридцать сестер, и все на одно мы лицо, и такое
Сходство меж нами, что сам отец наш только по платью
Может нас различать’. — ‘Ну что же мне делать?’ — ‘А вот что:
Буду я та, у которой на правой щеке ты заметишь
Мошку. Смотри же, будь осторожен, вглядись хорошенько,
Сделать ошибку легко. До свиданья’. И пчелка исчезла.
Вот на другой день опять Ивана-царевича кличет
Царь Кощей. Царевны уж тут, и все в одинаковом
Платье рядом стоят, потупив глаза. ‘Ну, искусник, —
Молвил Кощей, — изволь-ка пройтиться три раза мимо
Этих красавиц, да в третий раз потрудись указать нам
Марью-царевну’. Пошел Иван-царевич, глядит он
В оба глаза: уж подлинно сходство! И вот он проходит
В первый раз — мошки нет, проходит в другой раз — все мошки
Нет, проходит в третий и видит — крадется мошка,
Чуть заметно, по свежей щеке, а щека-то под нею
Так и горит, загорелось и в нем, и с трепещущим сердцем:
‘Вот она, Марья-царевна!’ — сказал он Кощею, подавши
Руку красавице с мошкой. ‘Э, э! да тут, примечаю,
Что-то нечисто, — Кощей проворчал, на царевича с сердцем
Выпучив оба зеленые глаза. — Правда, узнал ты
Марью-царевну, но как узнал? Вот тут-то и хитрость,
Верно, с грехом пополам. Погоди же, теперь доберуся
Я до тебя. Часа через три ты опять к нам пожалуй,
Рады мы гостю, а ты нам свою премудрость на деле
Здесь покажи: зажгу я соломинку, ты же, покуда
Будет гореть та соломинка, здесь, не трогаясь с места,
Сшей мне пару сапог с оторочкой, не диво, да только
Знай наперед: не сошьешь — долой голова, до свиданья’.
Зол возвратился к себе Иван-царевич, а пчелка