СИРОТЫ ВЪ МАЛОРОСІИ,
или
цвты: Иванъ и Марья.
Повсть.
В. И.
‘Встникъ Европы’, NoNo 7—8, 1814
Сироты в Малоросии, или цветы: Иван и Марья, Измайлов Владимир Васильевич, Год: 1814
Время на прочтение: 38 минут(ы)
На прекрасныхъ берегахъ Ворсклы, орошающей три долины и высокій холмъ, на которомъ стоитъ городъ Полтава, въ одной козацкой станицъ {Время истребило имя ея изъ памяти тамошнихъ жителей, одна повсть о сиротахъ осталась извстною.}, расположенной у подошвы холма и въ виду города, жили нкогда безродныя сироты Иванъ и Марья, оба въ пеленахъ найденныя, одинъ подъ стнами Полтавы, a другая черезъ годъ времени во глубин дремучаго лса за нсколько сотъ верстъ отъ селенія. Первый, какъ говорили, родился отъ бдныхъ, но честныхъ родителей, которыхъ жестокосердые наслдники, не имя чмъ содержать младенца, откинули его по смерти отца и матери, a послдняя была дочь шляхетской вдовы, которая черезъ Полтаву возвращаясь на свою родину пшкомъ и въ крайней бдности, на дорогъ умерла такъ скоропостижно, что грудная дочь ея погибла бы конечно въ лсу безъ всякой помощи, естьли бы не нахали на нее козаки и не привезли въ селеніе. Добрые люди выкормили и содержали ихъ до нкотораго времени. Они выучились даже грамотъ, и оба получили отъ природы не только умъ, но и даръ говорить складно, ибо имли въ сердц глубокую чувствительность. На девятомъ году ихъ возраста они были оставлены на произволъ судьбы и Провиднія, имъ надлежало питаться подаяніемъ и просить ночлега именемъ Христовымъ. Но сироты, не имя другаго крова и другой пищи кром тхъ, которыя Богъ посылалъ имъ черезъ исполнителей Христіанскихъ добродтелей, не знали, какъ птицы небесныя, ни заботы, ни печали, ни жалобы на Судьбу свою. Веселы и довольны, когда выходили поутру просить милостыни, вдвое довольне и благодарне добрымъ людямъ, когда имли въ рукъ черствый кусокъ хлба и нсколько копекъ въ кошельк, они прославляли имя Божіе, и отъ утра до вечера пли простыя народныя псни такъ пріятно, такъ выразительно, что мимоходящіе, любуясь на чету младенцевъ, невольно опускали деньги въ суму ихъ, a старцы, видя богатое подаяніе, говорили внучатамъ: Богъ милуетъ безродныхъ сиротъ къ мір. Но сей Богъ послалъ имъ новое утшеніе, котораго не приноситъ другимъ ни знатный родъ, ни богатое состояніе, какъ будто бы въ замну тхъ родственныхъ и сердечныхъ связей, которыхъ судьба ихъ лишила. Польза сводитъ людей, и нещастіе дружитъ ихъ. Сперва Иванъ и Марья, едва зная другъ друга въ лице, встречались передъ воротами богатыхъ, и другъ за другомъ слдовали по одной дорог, но скоро ознакомились. ‘Будемъ вмст ходитъ по міру,’ сказалъ Иванъ Марь, ‘я смиренъ, а ты смирне и меня, мы не обидимъ другъ друга.’ — Хорошо — отвчала Марья,— но естьли ходить вмст по міру, то смотри, Иванъ, чтобы ни въ чемъ не длиться, и все имть общее, и хлбъ, и труды, и уголъ въ хат, ты будешь приносить солому, a я буду настилать ее, одна котомка будетъ у насъ изголовьемъ, a другая покрываломъ, ты приляжешь ко мн головою, a я къ теб, чтобы не затснить хозяевъ и не занятъ всего угла, который отведутъ намъ добрые люди. Съ того времени они были неразлучны. Надлежало видть, какъ дтская, но рдкая, привязанность ихъ возрастала съ каждымъ днемъ и каждымъ часомъ, какъ они спорили о послднемъ куск хлба, чтобы имть удовольствіе одному уступить его другому, какъ Иванъ, стыдяся за свою бдную и до плечь обнаженную подругу, прикрывалъ наготу ея лоскутками, оторванными отъ его собственнаго рубища, a самъ не стыдился одежды нищаго. Иногда, странствуя изъ одного селенія въ другое черезъ холмы и долины, черезъ лса и рощи, они перебирались по золотому песку рки, опираясь одинъ на плечо другаго и въ нкоторыхъ глубокихъ мстахъ выставляя только надъ серебряными струями дв младенческія головы и два миловидныя лица, какъ будто бы самыя геніи или боги того источника выглядывали изъ урны водъ своихъ, иногда, утомленные дальнею дорогою, они отдыхали на открытомъ пол, и на берегу свтлаго источника, или въ прохлад тнистыхъ кустовъ засыпали, ласково обвившись руками. съ какимъ, на конецъ, жаромъ, превышающимъ ихъ возрастъ, они другъ за друга вступались, когда случалось одному терпть отъ людей обиду, или насмшку! Такъ слабые, едва оперенные и съ гнзда матери унесенные птенцы ищутъ ее вокругъ себя, не находятъ, и жмутся подъ крыло одинъ къ другому, какъ будто бы укрываясь отъ бури стихій и руки человка.
Одна бездтная старушка, у которой они всего чаще приставали, полюбила ихъ какъ дтей своихъ, но могла только любить, a не помогать имъ: ибо сама была такъ бдна, такъ безпомочна. Одна низменная хата, одна коза, питающая хозяйку молокомъ своимъ, одинъ барашекъ, одвающій ее на зиму своею шерстію, и ничего боле, ни овцы для приплода, ни коровы для молока, ни лошади для уборки хлба. Но съ тхъ поръ, какъ добрая вдова дала убжище безроднымъ сиротамъ, Богъ благословилъ ея жатву, и все перемнилось въ ея дом, дти облегчали для старушки труды домашняго хозяйства: одинъ очищалъ дворъ, a другая убирала хату. Иванъ развелъ маленькой садъ, насадилъ для защиты отъ солнечнаго зноя красную шелковицу, блую черемху, дикую розу, и зеленыя втви ихъ переплелъ на подобіе бесдки, въ которой наши маленькія друзья любили, какъ птички въ гнзд, прятаться и цловаться съ дтскою еще невинностію. Марья всякій день вытирала стны и лавки, полъ усыпала пескомъ, и украшала хижину рдкою опрятностію, которую такъ любила, что, не смотря на бдное рубище, не давала упасть на себя ни одной пылинк безъ того, чтобы не сдуть ее своими губами, алыми, какъ роза, и дыханіемъ благовоннымъ, какъ амбра. Они несли и другіе труды сельскіе, хотя имъ было тогда не боле десяти лтъ, но за труды свои не хотли другаго награжденія, кром угла для ночлега, они не соглашались даже, не смотря на усильную прозьбу старушки, питаться хлбомъ, и продолжали доставать его милостынею. Добродушіе общало подъ кровлею ихъ смиренной хижины. Какъ часто бездтная вдова, утшенная любовію сиротъ, возводила на небо слезящее око, a къ Богу обращала сердце, преисполненное чувствительности! Какъ часто дти, стоя съ нею на колняхъ, молились Ему отъ чистаго сердца, и благодарила за т немногія блага, которыя вкушали въ жизни! Ахъ! мірскіе щастливцы, осыпанные всми дарами земли и Неба, рдко благодарны Провиднію! Но люди, небогатые радостями жизни, бываютъ за то гораздо чувствительне къ малйшимъ благодяніямъ общественнаго Промысла!
Была весна. Насталъ великій праздникъ Троицы, столь священный для усердныхъ Христіанъ. Уже на восход утренняго солнца все зеленло, цвла и благоухало въ преддверіи храма Божія и вокругъ сельскихъ хижинъ, обсаженныхъ деревами, усыпанныхъ травами и цвтами, здсь молодыя двушки украшались внками, тамъ дти, нарядно одтыя, бгали по лугу: вс веселились, кром Ивана и Марьи, которые, стоя на улиц, смотрли на другихъ дтей, взглядывали другъ на друга и говорили, у насъ нтъ обновы и для великаго праздника, мы сироты! Гд взять? кто намъ дастъ? кто насъ однетъ? — ‘Никто, кром Бога!’ заплакавши сказала Марья.’ — И вдругъ бжитъ къ нимъ ихъ хозяйка, выноситъ плачущимъ сиротамъ чистое блье, два богатыя платья, прекрасную обувь, и нарядную шляпу для одного, бисерную повязку для другой, разсказывая имъ съ великою радостію, какъ одинъ, Полтавскій богатый купецъ, который наканун смерти роздалъ бднымъ великія суммы денегъ, свдалъ о нихъ безродныхъ сиротахъ, и прислалъ не только праздничную, но и будничную одежду, съ хлбнымъ запасомъ на нсколько мсяцевъ, и съ немалою суммою денегъ, такъ что они не имютъ уже нужды скитаться по блому свту съ котомкою за плечами. Сама бдная старушка была безъ души и памяти, но что же были щастливыя сироты? Они ничего не слыхали, не видали не чувствовали, кром удовольствія показаться на улицъ не въ нищенскомъ уже плать, но въ богатомъ наряд, которому могли завидовать дти самыхъ зажиточныхъ козаковъ. Они одлись. Марья любовалась своимъ уборомъ, a Иванъ любовался ею. ‘Ты была и всегда пригожа’, говорилъ маленькой другъ ея, ‘но теперь ты пригоже всхъ красныхъ двушекъ въ сел, ты бле твоего бисера, румяне твоей алой ленты, когда ты стоишь, поднявши голову, ты пряма и статна, какъ тотъ гордый лебедь, который плаваетъ у насъ по озеру, a глаза твои, Марьюшка, глаза твои и свтлы и темны, какъ ясный въ ночи мсяцъ, какъ яркія на неб звзды. Нтъ, я не умю сказать, какъ ты хороша въ этомъ наряд.’ — Марья отвчала только пріятнйшею усмшкою въ свт. Невинность ея не раздляла еще того сердечнаго движенія, которое начинало уже волновать отрока.
На вечеръ Троицына дня, когда толпы народа разсыпались по лугамъ и рощамъ съ плясками и пснями, завивая цвточные внки и составляя веселые хороводы, наши товарищи, слдуя за толпами изъ одного мста въ другое, прибжали въ рощу, гд представилось имъ нсколько тхъ желтосинихъ цвтовъ, которые нын украшаются ихъ именемъ и которые ране другихъ вышли на одной равнин. Иванъ нарвалъ цвтовъ, Марья соплела изъ нихъ внки, но оба не могли вспомнить ихъ имени или имъ неизвстнаго, или заглаженнаго въ ихъ памяти долговременнымъ отсутствіемъ весны. ‘Назовемъ ихъ твоимъ именемъ,’ сказалъ Иванъ съ улыбкою, играя темнорусыми волосами красавицы и убирая голову ея сими цвтами. — Нтъ,— отвчала Марья,— пускай же лучше называются они моимъ и твоимъ именемъ вмст. — ‘А какъ есть на нихъ два цвта и желтый и синій’ прибавилъ Иванъ ‘то пускай свтлый цвтъ носитъ твое имя, a темный мое.’ — Для чего жe?— ‘Для того? что лице твое весело, какъ этотъ цвтъ веселъ для глазъ, что когда ты прячешься отъ меня за кусты, то издалека вижу въ промежутк листочковъ большіе и свтлые глаза твоя, какъ-бы дв крупныя ягоды на зеленой трав, и что безъ тебя мн одному такъ скучно, какъ скучно бываетъ въ сумерки подъ конецъ вечера.’ Они улыбнулись и побжали къ народу, одной рукою обнявшись, a другою держа передъ собою внокъ, черезъ который цловались, со смхомъ, громко повторяя: вотъ, цвтокъ Ивана и Марьи! вотъ цвтовъ Ивана и Марьи! Народъ увидлъ прелестную чету отроковъ, бгавшихъ по лугу, ихъ милыя лица и розовыя губы, соединенныя въ средин цвточнаго внка, наподобіе тхъ двойныхъ лицъ, или головъ, которыя такъ живописно представляются на древнихъ медаляхъ — увидлъ ихъ взоры и ласки, похожія на любовь другаго возраста, не столь невиннаго, но столь же прекраснаго и щастливаго, увидлъ и плнился симъ зрлищемъ. Тотчасъ юноши и двы окружаютъ отроковъ, изъ втвей составляютъ носилки, поднимаютъ ихъ на руки съ торжествомъ несутъ но лугу, величая ихъ въ псняхъ и украшая внками, какъ древнія народы внчали нкогда своихъ героевъ, но за другую славу, не столь чистую и безпорочную. Радостный плескъ народный несется по воздуху, и пробуждаетъ громкое эхо, горы и долины повторяютъ его, рзвое юношество нарочно твердитъ имена дтей, чтобы звучное эхо перетвердило ихъ до тысячи разъ. Наконецъ веселый и ясный вечеръ заключается хороводными плясками въ честь прекрасныхъ сиротъ и торжественною клятвою всхъ двъ и юношей называть впредь: Иванъ и Марья цвты, прославленные ихъ первою склонностію, Никогда любовь въ селахъ не имла столь великаго торжества и столь пріятной награды! Вотъ произхожденіе того имени, которое носятъ извстные желтосиніе цвты, у насъ во множеств растущія на поляхъ и въ рощахъ.
Между тмъ приближился другой возрастъ. Марь минуло пятнадцать лтъ. Въ лиц ея игралъ румянецъ двической стыдливости, на стройномъ стан раскидывалась пышная грудь, какъ раскидываются первыя почки весенней розы, казалось, что прекрасные глаза ея со дня на день наполнялись любовною и сердечною томностію. Иванъ, годомъ ее старе, не имлъ такого прекраснаго лица, какъ она, но имлъ черты пріятныя, ростъ высокій и такой живый взоръ, который сыпалъ искры, a съ нкотораго времени, устремлялся на Марью съ удивительною быстротою. Марья любила смотрть на глаза его, когда онъ говорилъ съ другими, но естьли видла ихъ на себя обращенными, то невольнымъ образомъ потупляла свои въ землю, и долго не смла взглянуть на того юношу, съ котораго не хотла, никогда сводить очей своихъ. Но ахъ! какъ все перемнилось! Недавно другъ ея имлъ щастливою право ласкаться къ своей подругъ съ полною свободою, теперь ему не позволено, какъ прежде ни будить ее передъ восходомъ солнца, на плескать изъ рзвости ключевою водою на прелести красавицы, ни быть свидтелемъ тхъ рзвостей, съ которыми она одвалась нкогда въ глазахъ своего друга, и являлась передъ утреннимъ свтомъ красиве земли и неба. Естьлижъ Иванъ покушался смягчить строгость красавицы и поцловать иногда щеку у той, которая въ другіе щастливйшіе дни сама нсколько разъ цловала его въ губы, то приносила тотчасъ жалобу старушк, которая безъ пощады наказывала его клюкою, и называла дерзкимъ мальчишкою. A старушка, проведя вкъ свой честно, до того наговорила и натвердила о добромъ своемъ имени, что и Марья захотла имть ту же добрую славу. По ея совтамъ, она остерегалась съ нкоштраго времени отъ ласки и рзвостей Ивана, по тому была и другая причина, о которой мы тотчасъ узнаемъ.
Съ того времени бдный Иваиъ началъ тосковать, пересталъ пить и сть, не глядлъ на Божій свтъ, не обращался съ добрыми людьми, и потупя глаза, повся голову, какъ преступникъ на смерть осужденный, ночью скитался по лугамъ отъ безсонницы, a днемъ, упуская изъ своихъ рукъ заступъ, или топоръ, стоялъ на одномъ мст нсколько часовъ неподвижно. A Марья, скрываясь за угломъ хаты, или за плетнемъ сада, или за стволомъ дерева, украдкой смотрла на тоскующаго юношу примчала вс его движенія и тяжело вздыхала.
Въ одну ясную ночь, когда Иванъ стоялъ на берегу Ворсклы, a хозяйка заснула уже крпкимъ сномъ, Марья, по тайному сердечному предчувствію, взглянула изъ окна хижины, и видя Ивана печально смотрящаго на тусклое свтило ночи, не могла удержать порыва своего сердца, которое влекло ее на встрчу друга. Она выходитъ изъ хижины, оглядывается вокругъ себя, какъ будто бы остерегаясь нескромныхъ свидтелей, и тихими шагами подкравшись къ любимцу души своей, треплетъ его по плечу съ ласковою улыбкою, но съ пламеннымъ лицемъ, на которомъ любовь и стыдливость сражаются. Юноша вздрогиваетъ отъ осязанія руки ея, какъ отъ искры электрической, передъ нимъ стоитъ красавица во мрак ночи, какъ Ангелъ-утшитель съ небесъ слетвшій, едва онъ вритъ глазамъ своимъ. Невиданное явленіе той, которая занимала его душу и мысли, ея восхитительная ласка, сердечное біеніе, ускоренное сердечнымъ блаженствомъ, приводитъ его въ умиленіе. Изъ глазъ его катятся слезы, красавица отираетъ ихъ сама плачетъ съ нимъ, и старается его утшить. ‘Нтъ’ говоритъ Иванъ, ‘нтъ ты не любишь меня, какъ любила до ныншняго времени. Прежде были мы неразлучны отъ утренней зари до вечерней, вмст ходили, вмст работали и въ воскресные дни, сидя на лугу, съ котораго жаворонки поднимались выше головы нашей, радовались ихъ смлымъ полетомъ, a сами ласкалися другъ къ другу, какъ т горлицы, которыя вьютъ y насъ гнзды подъ кровлями хижины. Ахъ! птички любятъ и не разлюбляютъ, он не отстаютъ другъ отъ друга, свыкнувшись въ гнзд своемъ, на которомъ дружно оперялись весной. Разв не было у насъ также гнзда общаго? И мы выросли съ тобою вмст, ли и пили изъ одной чаши, покоились на одной солом съ братскою любовію! Какъ могла ты перемниться? за чмъ ты бгаешь отъ врнаго друга, который любитъ тебя, какъ душу? A что мн въ душ и въ жизни, когда не вижу твоей любви и ласки! Нтъ, нтъ! ты не любишь меня!’ — Неблагодарньій,— отвчала Марья, потупивъ глаза въ землю — ты не вришь любви моей? A что дороже мн твоего привтливаго взора, твоей ласковой рчи? Но, Иванъ, подруги надо мной смются, называя тебя женихомъ моимъ, злые люди говорятъ дурно о нашей ласк, и съ нкотораго времени…. не знаю отъ чего…. мн стыдно и безъ людей, когда ты ко мн приласкаешься. Я сказала теб всю правду.— ‘Марья! Марья! какое намъ дло до чужихъ рчей! Естьли ты любишь меня, какъ я люблю тебя, кто мшаетъ намъ обвнчаться передъ олтаремъ Господнимъ?’ — Нтъ, Иванъ, наша старуіва говоритъ, что теб не льзя быть мужемъ моимъ.— ‘Для чего?’ — Для того, что ты бденъ, я не имю также достатка: намъ не льзя прокормить себя. — ‘Послушай, моя красавица, положись только на Бога и на твоего друга. Тотъ не оставлялъ и не оставитъ сиротъ безъ пропитанія, а у меня есть руки и силы. Буду работать, буду кормить и покоить тебя, не положу на тебя трудовъ свыше силы, блыхъ рукъ твоихъ не оскверню черною работою, сбереженная мною отъ жара и холода, отъ горя сердечнаго и навта людскаго, проживешь ты годы твои, о моя красавица! съ мужемъ всегда въ теб ласковымъ, въ свтлой хижин, моею рукою срубленной, за хлбомъ и солью, для тебя приготовленными. О моя подруга! скажи: да, или нтъ, утшь меня!’ Марья потупила взоры, и низко поклонясь Ивану, сказала: — Когда такъ Богу угодно, будь моимъ хозяиномъ!
Какъ животворное солнце отогрваетъ утромъ молодыя растнія, застуженныя холодною росою ночи, такъ сладкая рчь красавицы обратила юношу къ жизни. Щастливецъ обнялъ невсту одною рукою, она преклонила голову на плечо къ другу свой ему, и звздное небо, подобно ихъ сердцамъ ясное, было свидтелемъ той безпорочной ласки и тхъ невинныхъ восторговъ, съ которыми иногда изливалась первая любовь ихъ. Они сли на берегу Ворсклы и говорили, какъ они объявятъ доброй старушк объ ихъ радости… какъ будутъ внчаться и тому подобное. Настала полночь самая тихая и пріятная. На высот неба качался шаръ луны, какъ яркая лампада, прившенная къ голубому своду. Въ тишин глубокой ночи слышно было вяніе легкаго втерка, движеніе колыхающихся листочковъ, плесканіе волнъ, приливающихъ къ берегу, глухое жужжаніе наскомыхъ съ перерывнымъ боемъ кузнечика, какъ часы стучащаго, и любовное воркованіе горлицъ, на гнзд перекликающихся: какая-то роскошная томность, которой никакія слова выразить не могутъ, царствовала въ природ и проливалась въ душу уединенныхъ гостей полуночи. Иногда они смотрли только другъ на друга, — языкъ ихъ молчалъ, a душа блаженствовала, иногда юноша, yпоенный любовію и щастіемъ, взбжавъ высоту холма, громко восклицалъ въ безмолвіи ночи: Горы, лса и долины! твердите, какъ подруга моя прекрасна! и эхо отвчало въ долинахъ: прекрасна! прекрасна! Иногда онъ хотлъ внимать сладкому голосу подруги и ему въ угожденіе она запвала:
Замолчалъ со мной сердечный другъ.
Мн и свтъ и жизнь не взмилилсь,
Предъ нами солнце яркое
Во туман съ небесъ скатилося,
Но любезный молвилъ съ ласкою —
Сердце въ радости забилося,
И любви улыбка сладкая
Изъ тумана солнце вывела.
Или она слушала, а Иванъ плъ ей сложенную имъ самимъ псню, плъ, какъ соловей поетъ передъ своею подругою, такимъ образомъ:
Размолвка.
Не воркуй мой голубочикъ
Ты на утренней зар!
Не взлюбилъ меня дружочикъ,
И ко снямъ, во двор
Отъ любви пути-дорожки
На томъ мст видной нтъ,
Гд ея прекрасной ножки
У цвтовъ ложился слдъ.
Примиреніе.
Нтъ, воркуй мой голубочикъ
Ты на утренней зар!
Ужъ въ любви съ дружкомъ дружочикъ,
И на травчатомъ дворъ
Подъ слдомъ красивой ножки
Листъ полегъ, измялся цвтъ.
Ахъ! ни въ сердц, ни съ дорожки
Не затрется милый слдъ!
Нечувствительно протекла ночь, утренняя заря возсіяла, казалось, что сей день, прекраснйшій изъ весеннихъ, общалъ имъ жизнь веселую и щастливую, подобно началу любви ихъ. Но ахъ! что человческое щастіе?
Они возвращаются домой на разсвтъ. Едва ступаютъ на порогъ хижины, и видятъ престарлую хозяйку свою, лежащую на полу мертвою. Ударъ паралича прекратилъ жизнь ея въ самую глубокую полночь. На ихъ жалобный вопль стекается толпа народа. Скоро является и старшина козацкой станицы Артемій Булатовъ, лихоимецъ безсовстный, человкъ передъ людьми безстыдный, передъ Богомъ безстрашный. Отобравъ все имущество вдовы въ мірскую казну, онъ не оставляетъ ничего сиротамъ, кром ихъ платья и блья, потомъ онъ взглядываетъ на прекрасную Марью глазами наглаго сластолюбца, на Ивана съ глубокимъ презрніемъ, и говоритъ: ‘Молодецъ! теб уже нтъ въ хат дла и мста, ступай съ добромъ твоимъ и пристройся къ мсту. A ты, красавица, ты можешь до времени имть здсь пристанище и вс добрые міряне засвидтельствуютъ (прибавилъ онъ съ безсовстною усмшкою), что я люблю ласкаться къ такимъ пригожимъ двушкамъ, какъ ты!’…— При семъ послднемъ словъ Иванъ поднялъ голову, взглянулъ на Булатова и гордо отвчалъ: — Нтъ, старшина, нтъ, никому, кром меня, не владть ею. Знай, что мы обручены словомъ, и теперь идемъ жъ внцу! Отвдай кто нибудь отнять ее изъ рукъ моихъ. — ‘Не горячись’ отвчалъ Булашовъ съ притворною холодностію, но съ тайною досадою, на смлость гордаго юноши ‘не такъ прелестна красавица, чтобы мн спорить съ тобою. Но когда вы идете къ внцу, то оба очищайте скоре хату, не мшкайте ни часа. А я посмотрю, куда вы преклоните голову, и кто изъ козаковъ (тутъ онъ окинулъ взоромъ толпу народа) осмлится пустить къ себ этаго грубіяна и эту двчонку?’ — Не бойся угрозъ его — смло повторилъ юноша, обратясь къ своей красавиц,— въ свт не безъ добрыхъ людей, найдемъ уголъ и пищу — сказалъ, и взявъ за руку свою плачущую подругу, скрылся съ нею изъ виду озлобленнаго начальника.
Они увидли себя опять бдными сиротами, для которыхъ нтъ другаго въ свт крова, кром небеснаго, и дргой пищи, кром той, которую общій Отецъ невидимо посылаетъ всмъ тварямъ своимъ. Въ бдствіяхъ жизни всякой иметъ свое утшеніе и свои надежды, смотря по склонности сердца, Марья, съ упованіемъ святой вры, смотрла на небо и просила Бога о помощи: Иванъ, во всей пылкости юныхъ лтъ своихъ, разсчиталъ способы, и надялся на силу праваго дла. Они явились къ сельскому Священнику, чтобы просить объ ихъ соединеніи, но Священника не было дома: обязанности сана отозвали его въ другое село. Долго они ждали. Имъ хотлось ршить участь свою, чтобы имть уже свободу не разставаться. Но сельскій пастырь не возвращался и въ ночь. Чтобы не нарушить нкотораго благочинія и не подвергнуться насмшкамъ лукавыхъ людей, они разошлись передъ вечеромъ въ разныя мста, но провели ночь на улиц подъ открытымъ небомъ, ибо жестокосердые люди, въ угожденіе начальнику, не дали имъ ночлега. Сей первый опытъ человческой несправедливости оскорбилъ сердце молодаго человка. На другой день нещастные любовники снова стучатся y воротъ Священника. Имъ отвчаютъ, что отецъ Евлампій не иметъ времени, и гонятъ ихъ съ двора какъ преступниковъ закона и воли начальства. Послднія слова объясняютъ имъ причину сего отказа. Въ самомъ длъ, врагъ ихъ усплъ уже переговорить съ Евлампіемъ, преклонить его на свою сторону, подкупить сего недостойнаго служителя церкви. ‘Какъ!’ восклицаетъ Иванъ съ негодованіемъ ‘мы виновны можетъ быть передъ судомъ человческимъ, но безвинны передъ Богомъ. Пускай судитъ меня начальство, но пусть обвнчаетъ насъ Священникъ. Нтъ! я не сойду съ этаго мста, буду рваться къ Священнику, буду терзать его и себя воплемъ отчаянія и жалобами на людскую несправедливость.’ — Полно,— говорила Марья полно — теб не усовститъ этихъ безжалостныхъ людей: видно, что итакъ Богу угодно! — ‘Нтъ,’ повторилъ Иванъ ‘или умереть, или жить намъ другъ съ другомъ! Пустите меня къ Священнику, жестокіе люди, пустите! я найду дорогу къ его сердцу!’ — Напрасно отталкивали отчаяннаго отъ дверей дома, напрасно удерживала его сама плачущая подруга, онъ возвращался къ дому, стучался y дверей безчеловчнаго пастыря, грозя ему земнымъ и небеснымъ правосудіемъ. Наконецъ, наскуча симъ воплемъ, Священникъ впускаетъ къ себ нещастныхъ сиротъ. ‘Чего хотите вы отъ меня?’ свирпо вопрошаетъ Евлампій. — Быть обвнчанными до закону Божію. — ‘Есть къ тому законное препятствіе,’ говоритъ Священникъ съ важностію, ‘вы cироты безъ имени и роду, никому не извстно ваше происхожденіе, можетъ быть вы находитесь въ самомъ близкомъ и даже кровномъ родств между собою. A Уставъ церковный не позволяетъ мн внчать тхъ, которыхъ родство и происхожденіе мн не извстно.’
Молодый человкъ увидлъ, что жестокій и гонящему ихъ злодю преданный Священникъ выдумалъ самый хитрый способъ, и могъ въ самомъ длъ не внчать ихъ подъ симъ предлогомъ, котораго не льзя было опровергнуть законнымъ порядкомъ, но особливо нещастному сирот, не извстному въ мір, незнакомому съ длами и притомъ совершенно безденежному. При сей мысли упадаетъ духъ его, сердце только чувствуетъ грозящую ему потерю любви и щастія. Величавый юноша бросается къ ногамъ пастыря, смиряетъ передъ нимъ гордость свою униженно молитъ его тронуться ихъ участью. Съ нимъ вмст становится на колни робкая Марья. Оба приносятъ прозьбу свою. Иванъ вызывается просить прощенья у начальника селенія, и требуетъ пастырскаго посредничества для примиренія его съ Булатовымъ. Но все напрасно, непреклонный старикъ, вопреки обязанностямъ своего сана, отказывается быть миротворцемъ. ‘Дерзкій!’ говоритъ онъ молодому человку, ‘ничто не можетъ загладить твоего преступленія, нтъ надежды къ примиренію.’ — Сказалъ и захлопнулъ двери за собою,
‘Испытаемъ еще одинъ способъ’ говоритъ Иванъ Марь ‘прибгнемъ къ самому начальнику, можетъ быть жестокая душа его тронется наконецъ сожалніемъ.’ — Они идутъ къ дому старшины. Стоящіе на улиц поселяне, отчасти по внушенію злодя, отчасти по собственному дурному расположенію, осыпаютъ ихъ наглыми укоризнами и шутками. Марья слышитъ и плачетъ, a Иванъ, бдный Иванъ, отборанивается отъ злыхъ людей, отираетъ слезы подруги, терпитъ въ одно время огорченія любви и оскорбленія ненависти. Сколько сердце его настрадалось! Но яростное отчаяніе овладло имъ, когда старшина, принявъ ихъ на порогъ дома, не хотлъ внимать ни прозьбамъ, ни слезамъ, ни принесенному раскаянію, и упорный отказъ свои заключилъ сими словами ‘Не стоять теб никогда подъ внцемъ съ нею! вотъ мое условіе.’ — Злодй! — воскликнулъ Иванъ, которому сія рчь возвратила гордость и негодованіе злодй! никогда не бывать тому, чтобы ты насытилъ твои желанія и осквернилъ безпорочную красавицу! Надъ нами судъ Божій зову на тебя проклятіе небесное. О земля, разступись подъ ногами беззаконнаго преступника, о Небеса! пошлите на человка безбожнаго бурю огненную, да погибнетъ тло его въ огн и пламени, и да развется по втру прахъ костей его! — И видя, какъ старшина со смхомъ удалялся, онъ кричалъ ему въ слдъ: ‘Смотри! рано, или поздно правый судъ Божій совершится!’
Отходя отъ сего мста, Иванъ съ отчаянія рвалъ на себ волосы, стучалъ ногами, вопіялъ на людей и небо. Подруга старалась всячески успокоить его. ‘Ради Бога!’ говорила она ‘не терзайся, не ропщи, не гнви Бога! Ахъ! я боюсь, чтобы Господь небесный не убилъ тебя! Легко умереть съ тобою, но страшно остаться безъ тебя на семъ свтъ!’ — При утшительномъ голос и взор любовницы переставало кипть сердце юноши, какъ бурные волны утихаютъ передъ яснымъ вечеромъ и кроткимъ сіяніемъ западнаго солнца, но при жестокой мысли о разлук съ любовницей снова ожесточалось сердце его, снова ропотъ возобновлялся.
Между тмъ начинались уже другіе сутки съ тхъ поръ, какъ они ни пили и ни ли. Голодъ томилъ нещастныхъ. Марья хотла идти одна просить подаянія подъ окнами: но Иванъ не пустилъ ее. ‘Сохрани Богъ’ говорилъ Иванъ, ‘тебя могутъ обидть, лучше пойду я самъ за подаяніемъ Христовымъ.’ — Но Марья не соглашалась въ свою очередь. Одна мысль тревожила обоихъ, каждый боялся за другаго стыда и оскорбленія, наконецъ женское сердце, столь изобртательное на утшеніе любви, придумало и въ семъ случа способъ обмануть заботливость друга. Она уговорила его отдохнуть на берегу рки, предложила ему подъ голову набранный пукъ желто-синихъ цвтовъ ихъ имени, розовой усыпительной дремы полеваго мака, наносящаго, какъ сказываютъ, крпкой сонъ и сладкія сновиднія, и сама прилегла къ головамъ его, чтобы притвориться спящею. Но когда страдалецъ нечувствительно склонился ко сну подъ томнымъ журчаніемъ волнъ, подъ ароматическимъ запахомъ травъ, a особливо при ласкахъ подруги, подобно младенцу, усыпленному въ колыбели пснями и качаніемъ матери. Она воспользовалась крпкимъ сномъ его, и съ осторожностію поднявшись съ мста, пошла къ окну первой хижины проситъ милостыни. Суровый человкъ выглянулъ изъ окна, махнулъ рукою, и захлопнулъ оконныя створки. Бдная сирота стучится у другаго окна, ей говорятъ: Богъ подастъ, она подходитъ къ другимъ дворамъ по очереди, тотъ же отвтъ и отказъ. Съ отчаяніемъ въ сердц, она хочетъ уже возвратиться къ другу съ пустою котомкою, какъ вдругъ слышитъ за собою топотъ ногъ. Она оглянулась и ахнула. За нею былъ Артемій Булатовъ. ‘Не пугайся’ сказалъ ей злодй остановивъ ее за руку, ‘мн право жаль тебя, ты не скиталась бы по міру нищею и не просила милостыни, естьли бы согласилась быть моею красавицею.’ Лучше умереть съ голоду, нежели съ тобою жить родъ одною кровлею — смло говоритъ Марья, высвободивъ руку свою изъ рукъ его. — ‘Но’ спросилъ старшина съ усмшкою, ‘гджъ вы теперь поселитесь, бездомные странники?’ — На земл, вольной для всхъ людей.’ — Хорошо, но куда укроетесь отъ непогоды и ночи?’ — Подъ кровъ лсовъ и рощей. — ‘А какъ будете кормиться?’ — Отъ руки Божіей, какъ кормятся самыя млкія пташки на гнзд своемъ. — ‘А я разорю послднее гнздо ваше, берегитесь!‘ — Богъ спасетъ беззащитныхъ. — ‘Послушаи, умница, я не трону васъ, только приласкай и поцлуй меня.’ — Наглый хотлъ обнять красавицу, но она увернулась изъ рукъ его, и стрлою пустилась по дорог. Злодй не захотлъ догонять ee.
Едва скрылась y него изъ виду, и вдругъ встрчается съ нею прохожая старушка, Богомъ, кажется, посланная, которая по ея первому слову подаетъ ей богатую милостыню, два цлые хлбы и нсколько денегъ. Такъ Небо увнчало вру и добродтель ее.
Марья спшила возвратяться къ своему другу, бояся, чтобы онъ не проснуся и не встревожился ея отсутствіемъ, но къ щастію нашла его спящаго. Успокоенная подруга положила хлбы на землю, a сама стала передъ нимъ на колни съ душевнымъ умиленіемъ, смотря на пріятныя черты и ясное лице покоющагося друга. ‘Будемъ ли мы щастливы?’ тихо говорила Марья? ‘буду ли я обвнчана съ человкомъ, милымъ для моего сердца?… О мои сердечный другъ! почивай покойно, отдохни на часокъ отъ слезъ и печалей, Господь Богъ да пошлетъ теб хоть во сн т радости и утшенія, которыхъ ты желаешь. Ахъ! я рада терпть сама и горе и муку злую, естьли бы ты могъ только быть, какъ на теперешній часъ, покоенъ и щастливъ!’ — Черезъ нсколько минутъ Иванъ проснулся. Какая пріятная нечаянность! Марья подаетъ ему хлбъ и зоветъ его вкусить съ нею даръ Божій, не видимо къ нимъ посланный. Ей не трудно было удалить сомннія дрга, увривъ его, что мимо идущая старушка надлила ихъ симъ богатымъ подаяніемъ. Она не стала разсказывать ему о встрчъ ея съ Булатовымъ, чтобы не привести его въ подозрніе и въ огорченіе. Какъ Иванъ благодарилъ Бога! и какъ спшилъ раздлитъ съ подругою часть ихъ дневнаго пропитанія! О таинственная прелесть любви! за кускомъ черстваго хлба, окропленнаго ихъ слезами, безъ врнаго на земл убжища, имя только въ отрад любовь и вру, они пылали страстію, наслаждались взаимными ласками, вкушали небесные восторги, неизвстные сынамъ мірскаго щастія. Ахъ, съ любовію и природою человкъ могъ бы всегда быть веселъ и доволенъ, естьли бы люди, жестокіе люди не возмущали спокойствія добраго сердца и не нарушали порядка природы!
Скоро безщастныя сироты возвратились къ безпокойнымъ мыслямъ объ ихъ состояніи. ‘Иванъ’ сказала Марья ‘намъ надобно подумать, какъ жить и какъ быть. Надобно идти въ люди, надобно искать мста и пропитанія. Ты приписанъ къ здшней стониц и положенъ въ окладъ, ты не можешь оставить селенія, но я шляхетская дочь, я вольна идти, куда хочу, и до лучшаго времени наймусь въ Полтав работницею, чтобы не остаться здсь въ селеніи, гд меня бранятъ и презираютъ.’ Куда ты хочешь идти безъ твоего друга? перервалъ Иванъ съ чувствомъ, полнымъ страсти — останься со мною въ томъ углу, гд я жить буду, нанявшись въ пастухи, или работники, днемъ буду выработывать деньги и кормить тебя на эти деньги, ночью покоиться y твоего сердца и тебя покоить y моего: разв не общала ты была моею подругою, моею женою, моею красавицею?— ‘Нтъ’ отвчала Марья закраснвшись ‘намъ не льзя такъ жить до внца безъ Вышняго благословенія. Богъ прогнвается и люди осудятъ.’ — Но, Марья, разв мы сами отреклися отъ внца? разв не просили мы? не кланялись, не стояли на колняхъ со слезами, что бы насъ обвнчали по закону Божію? Злые люди не хотятъ того. Грхъ останется на ихъ совсти, a наша любовь безвинна передъ Богомъ. — ‘Ахъ! Иванъ, конечно Богу такъ угодно, никто не можетъ идти противъ Его Святой воли, съ Нимъ и злые люди безсильны.’— Они долго еще говорили. Вкрадчивая и краснорчивая любовь Ивана, сколько ни была убдительна для Марьи, не могла поколебать того добродтельнаго и цломудреннаго намренія, на которое она ршилась и которое хотла тотъ же часъ исполнить, ибо насталъ только полдень. Иванъ взялся проводить ее до Полтавы.
Надлежало переплыть рку Ворсклу. Они сли въ лодку, Иванъ принялся за весло, и вода заструилась, но скоро задумчивый гребецъ, переставъ дйствовать, опустилъ весло и руки. Лодка едва катилась по гладкому неподвижному зеркалу, а полуденное солнце отсвчивалось на дн рки со всми лазурными небесами, ихъ тнями и облаками. Иванъ возводилъ очи на яркое солнце, опускалъ ихъ на свою подругу, которой красота, въ ндрахъ роскошной природы, сильно трогала его чувства, и не могъ владть собой. Черезъ нсколько времени молчанія онъ застоналъ какъ человкъ глубоко въ сердце уязвленный, застоналъ такъ, что Марья ахнула, и видя измнившееся лице своего друга, бросилась обнимать его. Ласки подруги облегчили сердце, оживила голосъ печальнаго любовника. ‘Марья! Марья!’ восклИкнулъ онъ, ‘сердце мое рвется къ теб, a Богъ и судьба’….. онъ не могъ договорить, ручьи слезъ его окропили грудь красавицы. Въ сію минуту лодка, по теченію воды и легкаго втра, пристала къ другому берегу.
Они вышли на землю. Мимоходящіе горожане, у которыхъ надлежало освдомиться о мст, указали имъ въ Полтав домъ столяра, который искалъ для себя работницы. Они постучались у воротъ, хозяйка, дома вышла, и тотчасъ наняла Марью за хорошую плату, но взглянула на ея молодаго проводника недовольными глазами, и требовала, не только, чтобы она перервала подозрительное знакомство, но даже имла бы съ нимъ свиданія, естьли хочетъ вести себя честно, ибо откровенныя сироты не умли скрыть отъ хозяйки, что они другъ для друга чужіе. ‘Подумай’ сказала Марь жена мастероваго ‘и естьли ты согласна на договоръ, то сего дня, добрая двушка, переберись ко мн съ добромъ твоимъ.’
Любовники возвратились на улицу въ горести и недоумніи, говорили, тужили — и къ чему не принудитъ крайность? — ршились на условіе. Посл того Иванъ стоялъ такъ печаленъ, что Марья заплакала и сказала: ‘Не грусти, мой голубчикъ! какъ бы ни была строга хозяйка, я найду время, чтобы придти украдкой съ другомъ поздороваться, хоть издалека другу поклониться. Безъ того не опустится за лса вечернее солнышко, чтобы я не увидла твоего взора, и не услышала твоей рчи. A когда выживу у хозяйки довольно времени, и заработаю условную плату, ибо приду къ моему другу съ богатою выручкою, на мое серебро и золото откупишься ты отъ подушнаго оклада, и тогда мы вольные люди, накинемъ на плеча дорожныя котомки, и черезъ темные лса проберемся въ другую дальнюю сторону, гд нтъ, можетъ быть, злыхъ людей и гд добрый Священникъ съ Божіяго благословенія обвнчаетъ насъ. ‘И такъ Богъ съ тобою’ сказалъ Иванъ, утшенный надеждою, которую любовь общала ему устами красавицы, ‘будь только здорова, a я самъ наймуся работать, чтобы имть лишніе деньги для моего выкупа.’ Онъ проводилъ Марью къ дому новой хозяйки, и y воротъ простился съ нею. Надежда скораго свиданія и пріятные виды будущаго облегчили для нещастныхъ сиротъ горесть первой разлуки.
На другой день Иванъ нанялся стеречь млкое стадо, какъ свое деревенское, такъ и городское, ибо Полтавскіе жители и козаки, населяющіе станицу, всегда имли одного пастуха. Они были не довольны прежнимъ, и, не смотря на происки Булатова, которому хотлось лишить Ивана и сего послдняго способа пропитанія, поручили ему общее стадо. Онъ выгналъ его на обширный лугъ, передъ Полтавою лежащій, и сидя на берегу рки Ворсклы, плъ любимыя псни свои, въ сладкой надежд, что подруга узнаетъ голосъ его и прійдетъ съ нимъ увидться. День протекалъ въ семъ ожиданіи. Наступилъ вечеръ. Иванъ проводилъ стадо домой, a самъ, въ глубокія сумерки, перехалъ въ лодк черезъ рку и передъ Марьинымъ жилищемъ стоялъ въ страх и надежд. Иногда ему казалось, что между движущимися тнями ночныхъ предметовъ нчто къ нему приближается, сердце его трепетало, оно летло на встрчу милой подруг, но вмсто ее пробгали передъ нимъ одн легкія тни облаковъ. Онъ возвратился къ своей лодк. Надъ ркою взошелъ свтлый мсяцъ, на вод отразились башни и терема того дома, гд скрывалась любезная его сердцу, и въ тоже время запли крылатые встники полуночи, перекликаясь одинъ съ другимъ отъ минуты до минуты. ‘Ахъ!’ говорилъ Иванъ самъ себ, ‘естьли бы красавица подала мн всть любви и радости! Но красавица не откликается на голосъ своего друга, красавица молчитъ’ — и жалобный стонъ любовника разнесся по берегу томнымъ эхомъ. Онъ возвратился въ селеніе.
Нсколько дней сряду молодой пастухъ нашъ провожалъ солнце на западъ, a стадо ко дворамъ его, но не встрчалъ нигд слдовъ красавицы, которую везд искали его взоры. ‘Нтъ ни слуху, ни всти’ думалъ Иванъ самъ по себ, и былъ безутшенъ. Скоро къ мучительной неизвстности прибавились еще другое жестокое сомнніе. Сосди, у которыхъ онъ освдомлялся, разсказывали, что богатый столяръ иметъ сына, котораго ему хочется женить на честной двушк, что прекрасная Марья полюбилась молодому хозяину, и что у нихъ идетъ уже сватовство, нкоторые даже уврили, что они видли своими глазами, какъ Священникъ обручалъ жениха съ невстою.
Уже протекала недля со времени жестокой разлуки. Въ послдній вечеръ сей недли, Иванъ пасъ на лугу стадо и стоялъ у сосны, прислонясь къ стволу дерева, сложа об руки, устремивъ неподвижные очи на вечернюю зарю, которая угасала на неб, какъ жизнь и радость во глубинъ его сердца. Стадо разбрелось по обширному лугу и по ближнимъ холмамъ. Другіе пастухи, играя на свирляхъ, гнали уже крупную скотину домой, Иванъ не трогался съ мста, не сзывалъ своего стада. Послдняя заря потухла, все умолкло на земл и на неб вдругъ, въ тишин сумерекъ, раздались многіе голоса: гд ты, пасту? гд твое стадо? Хозяева сами пришли скликать его, осыпая бранными словами безпечнаго пастуха. Тогда Иванъ, какъ бы отъ глубокаго сна пробужденный, не отвчая ни слова на брань и угрозы хозяевъ, собравъ стадо, загналъ его на дворы, и проходя мимо того дому, гд заключалась его красавица, замтилъ съ трепетомъ сердца, что калитка была отворена.
Съ наступленіемъ ночи, когда поднималась жестокая гроза, онъ явился передъ воротами дома, и смлымъ шагомъ ступилъ на обширный дворъ. Небо, одтое черными тучами, не допускало видть предметы, везд царствовала тишина, которая изрдка перерывалась только скрыпомъ калитки, качаемой порывами бурнаго втра. Иванъ то останавливался, то шелъ впередъ, то возвращался назадъ, самъ не зналъ куда идетъ, чего хочетъ, и только имлъ одну темную мысль искать везд красавицу. Наконецъ онъ доходитъ до половины двора —- и втеръ приноситъ къ нему звуки голоса неизвстнаго: недалеко отъ него шепчутъ два человка и одинъ говоритъ другому: нтъ, право нтъ, Марья въ свтлиц y своего жениха. Эти слова подтверждаютъ для него народные слухи о Марьйной измн, по лицу его проливается кровавый потъ, по сердцу холодъ и трепетъ. Въ ужасъ любовной рвности, въ отчаяніи смерти, онъ хочетъ закричатъ, чтобы испугать всхъ домашнихъ и вроломную измнницу, но голосъ его замираетъ, чувства нмютъ, онъ катится на землю безъ силы и памяти. Въ сію минуту нсколько собакъ, пробужденныхъ шорохомъ, страшно завываютъ на сосднихъ дворахъ, и громкимъ воемъ заглушаютъ слабый стонъ полумертваго страдальца. Никто не слышитъ его стона. Черезъ полчаса времени, когда съ чувствомъ жизни возвращается память, онъ поднимается на ноги, чтобы идти къ неврной, и грозить ей смертію, но ступивъ шагъ впередъ, съ трепетомъ останавливается. Безпрерывное замираніе сердца, истощеніе силъ, какая то робость перемняютъ его мысли, отнимаютъ у него силу видть измнницу — и онъ, опустивъ голову на грудь свою, возвращается къ отворенной калитк, но съ послднимъ шагомъ говоритъ въ отчаяніи: ‘Марья! Марья! да будетъ теб такъ горько день суда страшнаго, какъ горько теперь моему сердцу!’ — онъ удаляется скорыми шагами. Безпамятство приводитъ его на высокій и крутый берегъ волнующейся рки, которая страшнымъ образомъ ревла во мрак ночи и бури. Съ часу на часъ гроза возрастала. Черныя тучи шумли въ воздухъ. Небыло искры другаго свта, кром быстрой молніи, изрдка пробгающей по небесамъ огненными излучинами. Онъ останавливается невольнымъ образомъ на крутизн утeca, внимая дикому стону береговъ и свирпому гласу бури, которыя отвчали, казалось, на вопль его сердца. Ужасы природы усиливаютъ его смятеніе. Онъ произноситъ стенящимъ голосомъ: ‘Перестань кипть, сердце! не далеко и дно глубокой пропасти. Разв долго погубить душу свою?’ — При семъ послднемъ словъ яркая молнія извилась стрлами по черной пучин водъ, нещастный не ужаснулся, но вымрилъ дикимъ взоромъ пространство отъ высоты утеса до бездны кипящей у его подошвы, поднялъ глаза на небо, три раза перекрестился, и сказавъ: ‘Господи! прими мое покаяніе!’ двинулся на край пропасти…. какъ вдругъ, при блеск молніи, нкто ахнулъ, схватилъ и удержалъ его — это была Марья.
Подобно мертвому, который возстаетъ изъ гроба, любовникъ воскресалъ въ объятіяхъ своей любовницы, но самъ не врилъ своему воскресенію. Какой свтъ озарилъ душу его, когда врная красавица прижимала его къ своему сердцу, осыпала ласками, просила именемъ Бога подать ей нкоторый знакъ жизни, ибо онъ стоялъ неподвиженъ отъ смшенія всхъ чувствъ и мыслей. Но скоро, при сладкомъ дыханіи подруги, отлила первая тягость отъ его сердца, возвратилось на уста выраженіе сердечной горячности, онъ отозвался на голосъ любовницы. Но радость, подобно печали, утомляетъ человка. Они сли на берегъ отъ слабости, и тамъ, черезъ полчаса времени, Марья разсказала Ивану, что съ нею случилось.
Хозяева того дома, гд она служила работницей, полюбили ее. На другой день по ея вступленіи сынъ хозяина приступилъ къ ней съ общаніями любви, отецъ и мать съ предложеніями о замужств. Она отказала имъ. Съ досады хозяева начали примчать за каждымъ шагомъ ея, a не переставали называть ее невстою, a сына — ея женихомъ. Въ теченіи недли ей не льзя было никакимъ образомъ укрыться отъ ихъ бдительнаго надзора, но въ послдній день недли она имла случай задобрить дворника, который отперъ для нее калитку, и общалъ проводить ее тихонько со двора передъ наступленіемъ ночи. Произнесенныя въ полголоса слова, которыя привели Ивана въ отчаяніе, были лживымъ отвтомъ дворника на вопросъ подозрительной хозяйки, стоявшей на двор съ нкоторымъ сомнніемъ. Но обманъ его успокоилъ хозяйку. Она возвратилась подъ кровлю дома, a Марья сошла съ крыльца украдкой. Тогда она услышала грозное восклицаніе своего друга передъ калиткою, услышала его голосъ, и какъ не спшила за нимъ, могла только догнать его y берега въ тотъ самый часъ, въ который молнія освтила neредъ ней сего безумца, приносящаго Богу послднее покаяніе, и готоваго броситься въ глубины шумной Ворсклы.
Когда Марья говорить перестала, Иванъ разсказалъ ей въ свою очередь, что происходило въ его сердц, и заключилъ ее въ свои объятія, сказавъ: ‘О моя красавица! Люблю тебя безъ души и памяти.’ — Ахъ! не люби меня такъ много, отвчала Марья съ нжною горестію, — когда любовь доводитъ до такого зла, до такого страшнаго грха. Иванъ! ты погубилъ бы не одну душу свою, но и мою. Чтобъ могъ удержать меня на семъ бломъ свтъ, естьли бы ты утопился на дн глубокой рки? Но полно, мн страшно говорить объ этомъ въ темнот ночи и при шум бури.— ….
Между тмъ буря утихла, ночь протекала, но Иванъ не отпускалъ Марьи. Не могу жить безъ тебя, говорилъ онъ, останься со мною, будь моею супругою. — И вдругъ пылкій юноша встаетъ съ быстротою, беретъ ее на руки, взноситъ на гору до церкви, недалеко стоящей, становитъ на паперть передъ висящимъ образомъ Богоматери, и съ пламеннымъ восторгомъ говоритъ изумленной подруг: ‘Присягнемъ передъ Святою Иконою быть съ ныншняго дня врными супругами. Мать Божія исходатайствуетъ намъ y Господа Его благословеніе. Люди жестоки, но Богъ милосердъ…. О моя нареченная невста, согласись на мое щастіе, совершимъ святую клятву передъ церковью Божію.’
Первые лучи свта озарили сіе трогательное явленіе. Дйствіе прекраснаго утра на всхъ чувствительньгхъ тварей влеченіе сильной страсти, языкъ любви столь убдительной, все приводило Марью въ искушеніе. Грудь ея сильно волновалась собственное сердце говорило ей все, то, въ чемъ уврялъ ее любовникъ, уста готовы были произнесть клятву. Но посл жестокаго съ самой собою боренія, она отвчала наконецъ перерывающимся голосомъ: ‘Нтъ, мой сердечный другъ, нтъ, такъ вить безчестно и гршно. Ахъ! конечно Богъ и Его Святые говорятъ въ моемъ сердц, когда я имю силу идти противъ твоей воли и противъ твоихъ рчей, a ты знаешь какъ я люблю тебя. — Напрасно Иванъ старался еще убждать свою подругу, ничто не могло поколебать ея добродтели. Свтъ разливался, надлежало скоре разстаться. Марья дала общаніе передъ Святымъ Образомъ, что она отойдетъ отъ своего мста въ другое, естьли не льзя ей будетъ впредь имть свиданія съ другомъ, и не безъ горести вырвалась изъ его пламенныхъ объятій. Оба возвратились домой въ пору, не подавъ никакого подозрнія.
Съ того дня они продолжали имть свиданія, въ которыя двическая добродтель безпрестанно сражалась съ пылкою любовію, сражалась, но побждала. Черезъ мсяцъ времени, когда Марья зажила у хозяина изрядную сумму денегъ, a Иванъ получилъ съ своей стороны пастушескіе деньги, они ршились просить одного Полтавскаго Священника обвнчать ихъ, общая щедро наградить его. ‘Дайте мн подумашь,’ сказалъ имъ Священникъ ‘и приходите ввечеру за отвтомъ. Передъ концомъ дня, котораго наши любовники не могли дождаться? Иванъ прибжалъ къ Священнику, который сказалъ ему, что онъ освдомлялся объ нихъ у одного богатаго поселянина ихъ козацкой станицы, что онъ не иметъ права внчать Ивана, приписаннаго не къ городу, a къ селенію, но что, изъ сожалнія къ нимъ и за общанную ими плату, можетъ совершить ихъ бракъ во время ночи, съ договоромъ молчать о томъ. Сироты снеслись. Иванъ склонилъ, Марью на сей тайный бракъ. Назначили часъ, и все готово было къ исполненію сладкой надежды любовниковъ.
Въ глубокую полночь отворяется Божій храмъ для страстной и младой четы, руна Священника тайно вводитъ ее подъ сводъ церкви, гд горла одна слабая лампада, и запираетъ двери за собою. Уже прекрасная Марья стоитъ передъ олтаремъ съ огненнымъ на щекахъ румянцемъ отъ любви и стыдливости, уже пылкой Иванъ жаждетъ брачнаго благословенія и смотритъ на царскія двери, какъ на разтворенныя передъ нимъ небеса. Священникъ обручаетъ ихъ кольцами, совершаетъ первую молитву…. О ужасъ! вдругъ стучатся, слышны человческіе голоса, раздается громкіи вопль грозятъ выломить двери. Дрожащій Священникъ идетъ, самъ отворить ихъ, a блднющія любовники бгутъ укрыться въ уголъ церкви. Скоро является Благочинный того города, сдовласый старецъ, котораго важный видъ возбуждаетъ новый трепетъ въ душ бдныхъ сиротъ, a за нимъ отецъ Евлампій и старшина Булатовъ, съ нсколькими полицейскими служитедями. Виновнаго Священника и робкихъ бглецовъ приводятъ передъ Благочиннаго. По грозномъ допросъ, на который Священнослужитель могъ отвчать однимъ молчаніемъ и раскаяніемъ. Начальникъ отсылаетъ его домой подъ стражею, за то что онъ осмлился внчать неизвстныхъ ему сиротъ въ ночное время, скрытно и вопреки церковнаго права, принадлежащаго приходскому Священнику того селенія, котораго Иванъ былъ обывателемъ. Сей послдній возвышаетъ голосъ, чтобы принести Благочинному прозьбу и жалобу на отца Евлампія, но Булатовъ перерываетъ рчь его, a Благочинный удаляется, отдавъ ему на руки сиротъ, которыхъ дло уже не касалось до его духовнаго вдомства. Тотчасъ ихъ разлучаютъ. Они смотрятъ другъ на друга жалостными глазами, которые должны были, казалось, тронуть самое грубое сердце, простираютъ другъ къ другу объятія, молятъ злодевъ смягчиться, ихъ увлекаютъ. ‘Жестокіе люди гонятъ насъ’ восклицаетъ Иванъ къ Марь въ жестокомъ отчаяніи. — И люди гонятъ и Богъ оставляетъ насъ — говоритъ Марья, залившись слезами.
Ее, какъ вольную женщину, отпустили въ тотъ домъ, гд она нанималась, a его отвели въ селеніе, и посадили въ темницу на десять дней: ибо злодйскіе умыслы Булатова положили такой срокъ его заключенію. Этотъ злодй свдалъ отъ поселянина, что городскій Священникъ у него освдомлялся о судьбъ Ивана и Марьи, возъимя нкоторое подозрніе, онъ бродилъ во всю ту ночь съ Евлампіемъ вокругъ Священническаго дома, и когда увидлъ его входящаго въ церковь съ обоими сиротами, послалъ тотчасъ Евлампія къ Благочинному, который любилъ и соблюдалъ строгій порядокъ между церковными служителями. Такъ удалось жестокому человку перервать союзъ молодыхъ нещастливцевъ.
Черезъ десять дней, Ивана выпустили изъ темницы, но для того, чтобы приставить его къ обозу, который съ хлбомъ отправлялся на другой день въ дальные края Сверной Россіи. Булатовъ, которому надлежало слдовать за симъ обозомъ до мста его назначенія, какъ главному предводителю, опредлялъ Ивана въ свои помощники, съ тмъ намреніемъ, чтобы помшать любовникамъ видтъся, и можетъ быть въ его отсутствіе обвнчаться. Но притворяясь великодушнымъ, злодй позволилъ Ивану, по его прозьб, отлучиться на нсколько часовъ въ городъ.
Онъ летлъ къ своей подруг, которая уже нанимала собственный уголъ въ Полтав, ибо посл ночнаго произшествія ее согнали со двора хозяевъ, и нигд въ другихъ мстахъ не принимали. Марья услышала со слезами, что его отсутствіе продолжится нсколько мсяцовъ. Любовники передъ горестною разлукою воспылали, казалось, жарчайшею страстію, казалось, что преграды для нихъ постановленныя раздражали любовь ихъ. Съ какимъ сердечнымъ отчаяніемъ говорили безщастные, что они стояли уже передъ олтаремъ, и ожидали только внца, что естьли бы злоди не ускорили нсколькими минутами, то бы щастіе ихъ совершилось, что, наконецъ, имъ грозитъ вчная, можетъ быть, разлука: ибо одинъ можетъ умереть въ отсутствіи другаго. На сей разъ они забывали все въ мір, кром любви своей. Съ какою безпечною свободою предавалась Марья пламеннымъ ласкамъ Ивана! Сожалніе о его и своей участи, давнишнее и безплодное терпніе, столько разъ обманутыя надежды, близкая разлука, послднее свиданіе, восторги страстнаго сердца и быстрое упоеніе чувствъ увлекли ее ко слабости. Минута заблужденія востревожила красавицу. ‘Ахъ!’ говорила Марья ощастливленному другу ‘я погубила честь свою, но изъ любви къ теб. Не o себ жалю, жалю только о младенц, который отъ насъ родится безъ имени и роду. Его участь быть, также, какъ и мы, вчнымъ сиротою: ни люди, ни Богъ, какъ я слыхала, не признаютъ незаконнорожденнаго нашимъ младенцемъ, ни насъ его отцемъ и матерью! О ты, мой красавецъ и съ ныншняго дня мой супругъ до гроба!.. ты одинъ мой братъ и отецъ родный, ты знаешь, какъ тяжело не имть и не знать своихъ родителей!’ Любовникъ старался успокоить подругу свою. Между тмъ приближился часъ разлуки. Горесть была тмъ сильне, что за первымъ удовольствіемъ любви слдовала такъ скоро долговременная разлука. Они простились.
Въ отсутствіи Ивана Марья молилась, плакала и работала. Женскія рукодлья доставляли ей достаточные способы пропитанія. Скоро оказалось слдствіе любовной ея связи. Но первая беременность, сердечная печаль, сомнніе набожной совсти, стыдъ видть себя обличенною передъ людьми въ такой ея слабости, стоили ей очень дорого: она слегла въ постель, нсколько мсяцовъ была между смертію и жизнію, наконецъ встала, но едва передвигала ноги. Тогда-то, слишкомъ черезъ полгода времени, возвратился наконецъ другъ ея. Какъ радостно было ихъ свиданіе! Марья забыла и боль и муку. Иванъ былъ также страстенъ. Но едва увидлась передъ ея домомъ въ присутствіи свидтелей на нсколько минутъ, и должно было разстаться, ибо дла требовали его присутствія въ станиц.
Онъ могъ только возвратиться на другой день, и опять не на долго. Иванъ встртилъ Марью на конц Полтавскаго предмстія, куда она добрела съ великимъ усиліемъ, опираясь на клюку, и скоро на руку милаго друга, котораго не могла дождаться. Это было передъ началомъ весны, въ часъ прекраснйшаго утра. Они стояли, ласково державъ другъ друга за руку, и смотрли на первую травку, которая на холмахъ зеленла. ‘Скоро жаворонки выведутъ въ гнзд птенцовъ своихъ’ говорила Марья ‘и скоро я принесу другу младенца милаго, но безщастнаго. Ахъ! у птицъ есть гнздо общее, а у насъ нтъ его!…’ и Марья отвернулась отъ друга, чтобы онъ не видалъ слезъ, катящихся изъ глазъ ея. Но Иванъ, примтя ея горесть, сказалъ: Не плачь, моя красавица, и не крушися, смотри, какъ чисты и свтлы т небеса, на которыхъ царствуетъ Господь Богъ нашъ! Ему, Строителю земли и неба, все возможно. Онъ приведетъ насъ и къ гнзду и къ покою. — ‘Дай Богъ’ отвчала Маръя, ‘дай Богъ! Но и вра страшна для нечистой совсти. О мой голубчикъ! мн кажется, что Богъ не проститъ никогда вины нашей, что Его святая милость и благословеніе не будутъ никогда на младенц нашемъ, въ грх и до внца рожденномъ. Не Божія ли рука наказала насъ теперешнимъ горемъ? не накажетъ ли еще другими напастями? Съ ныншняго утра сердце мое необычайно тоскуетъ, оно замираетъ, какъ листья и трава передъ страшною грозою, нсколько разъ прокричала сего дня зловщая кукушка и нсколько разъ черный воронъ махалъ однимъ лвымъ крыломъ надъ моей годовою, не къ добру, говорятъ старые люди. О мой другъ!..’ Суевріе любви есть самое ужасное, оно сообщается скоро отъ сердца къ сердцу. Иванъ такъ испугался сего предчувствія и сихъ примтъ, что не имлъ силы ободрить любовницу. Они стали оба на колни, и долго молились, прося Бога отвратить отъ нихъ бды и напасти. Молитва успокоила ихъ немного. Но когда надобно было разстаться, снова ужасъ овладлъ ими. ‘Ради Бога, не покидай меня’ говорила Марья и крпко держала за руку Ивана. Онъ напомнилъ ей о работ, для которой не льзя было ему не спшить въ селеніе. Она перекрестила его съ любовію и страхомъ. Онъ удалился.
Въ полдень посл полевой работы на отведенномъ ему участк земли Иванъ заснулъ y рощи. Едва засыпаетъ, и видитъ себя и Марью въ пустын съ терновымъ внцомъ, въ черной одеждъ и съ прекраснйшимъ на рукахъ младенцемъ, осненнымъ съ неба золотымъ крестомъ. Вокругъ ихъ глубокая темнота, одинъ младенецъ въ лучахъ и въ сіяніи. Грозныя привиднія, какъ тни бгущія, указываютъ имъ путь, и по дебрямъ ведутъ ихъ въ снь дремучаго лса. Внезапно съ рукъ матери улетаетъ воскриленный младенецъ, мать испускаетъ вопль, но съ первымъ воплемъ земля раззвается передъ нею. Иванъ хочетъ ее отвести отъ пропасти, но пропасть быстро поглотивъ нещастную, затворяется надъ нею. Тогда огненная рука указываетъ Ивану на растворенныя небеса, гд сидитъ благословенная свыше мать и съ нею рядомъ ангелъ-младенецъ, который съ улыбкой отираетъ ея послднія слезы. Вдругъ таинственный голосъ говоритъ: пробудися! Сновидніе изчезаетъ. Приведенный въ робость, въ ужасъ и въ смятеніе симъ грознымъ сновидніемъ, Иванъ идетъ черезъ селеніе къ Полтав, чтобы разсказать подруг безпокойный сонъ свой, и успокоиться въ ея объятіяхъ, но ему встрчаются дла, которыя задерживаютъ его до вечера. Тогда онъ видитъ, что за нимъ примчаютъ, и даже стерегутъ его издали. Скоро приставляютъ къ нему караулъ. Онъ спрашиваетъ, ему не отвчаютъ. Такъ ночь проходитъ. Поутру его схватили, оковали желзами и на телг отправили изъ селенія.
Въ тотъ утренній часъ, въ которой совершалось злодйское похищеніе, Марья сидла на улиц и ожидала друга. Вдругъ по мостовой гремятъ обручи колесъ и подковы лошадиныхъ ногъ, Марья обращаетъ взоры на ту сторону, что же ей представляется? Тройка скачетъ, въ телг лежитъ полумертвый человкъ съ желзами на рукахъ, и этотъ человкъ есть другъ ея. ‘Постой!’ кричитъ Марья въ безпамятств, и бросается навстрчу несущихся коней, но отъ слабости падаетъ къ ихъ бурнымъ копытамъ, засыпавшимъ ее пылью и прахомъ — едва колесо не задавило ее. Облако пыли разъявается, но телга ускакала уже изъ виду, и стекшійся народъ видитъ Марью въ изступленіи. Она катается по земл, ломаетъ руки, терзаетъ грудь свою, и черезъ нсколько минутъ бжитъ съ мертвымъ лицемъ, съ разтрепанными волосами, съ окровавленной грудью искать тни друга. Но гд? не знаетъ, ходитъ изъ дома въ домъ, изъ улицы въ улицу, каждому встрчающемуся человку смотритъ въ глаза, съ униженіемъ ему кланяется, жметъ его руку, и жалобно проситъ сказать, куда скрылся другъ ея? Какая вина заслужила ему такое наказаніе? кто имлъ власть осудить добродтельнаго сироту на участь послдняго преступника? Самъ народъ, видя ее состояніе, изъявляетъ къ ней сожалніе, всякой трогается, a никто не можетъ отвчать на ея вопросы. Наконецъ сострадательные люди отводятъ нещастную домой, гд глубокое забвеніе усыпляетъ на часъ ея страданія.
На другой день она узнала отъ одной доброй старушки, пришедшей въ городъ изъ Козацкой слободы, нещастнйшія всти о своемъ друг. Тогда Россія объявила войну Польш. Въ окрестностяхъ Полтавы составлялась многочисленная армія подъ начальствомъ Гетмана, чтобы выступять въ походъ съ первыми днями весны. Наборъ воиновъ производился съ великою скоростію, и волостные начальники получали отличныя награжденія за пріумноженіе военныхъ людей. Сколько для награды, столько и для мщенія, Артемій Булатовъ донесъ начальству, что есть безродный сирота, видный собою, способный къ служб. Сіе донесеніе, врученное областному Воевод, было доведено до свденія Гетмана, который, въ шум военныхъ обстоятельствъ, приказалъ, безъ дальнйшаго изслдованія записать его въ козацкій полкъ, и докладчику поручено было представить новаго воина къ мсту его назначенія. Это извстіе, во всхъ подробностяхъ справедливое, сразило Марью, однакожъ, не смотря на женскую робость и на приближающійся срокъ родовъ своихъ, она ршилась слдовать за своимъ любовникомъ, кудабы то ни было. Но тотчасъ не могла исполнить своего намренія, ибо пролежала дв недли больною отъ сильнаго воспаленія въ крови. Едва оправилась, и начала собираться въ дорогу, чтобы догнать армію, которой по слухамъ надлежало скоро выступить.
Въ 9 часу вечера, наканун дня ея выхода, Артемій Булатовъ, который нсколько уже ночей сряду бродилъ вокругъ ея жилища, не безъ умысла приближался и на сей разъ подъ врнымъ прикрытіемъ ночи. Марья не ложилась еще спать, но заперла дверь свтлицы и погасила огонь, ибо восходилъ мсяцъ. Злодй находится уже въ нсколькихъ шагахъ отъ дому, съ злодйскимъ намреніемъ погубить женскую честь и добродтель. Луна восходитъ выше, и освщаетъ передъ нимъ окно Марьинаго терема. Вдругъ онъ видитъ съ ужасомъ, что тнь ея сильно движется, машетъ рукою, грозитъ ему прившенною къ рук цпью. Злодй, считая себя изобличеннымъ въ тайномъ умысл, останавливается, но въ самомъ длъ, Марья только молилась передъ Образомъ и поднимала руку съ четками, чтобъ перекреститься. Совсть злодя иметъ свои ужасы. Нсколько разъ онъ содрогался отъ взмаху грозной руки и мельканія бглой тни, но скоро, устыдяся своего малодушія, перескочилъ черезъ заборъ, и по лстниц прокрался къ двери свтлицы… Кто могъ бы видть на ту минуту черныя пятна лица его, судорожную улыбку блдныхъ губъ, свирпость очей, налитыхъ кровію, и внутреннюю сильную лихорадку отъ злодйской надежды похитить добычу — тому представился бы страшный образъ адскаго сластолюбія. Онъ стучится у дверей. Спрашиваютъ, кто тамъ? Злодй молчитъ. Въ темной, но сладкой надежд, Марья говоритъ ангельскимъ голосомъ, воспаляющимъ Булатова: ‘Не ты ли, о мой милый другъ!’ — Я, — отвчаетъ въ полголоса злодй съ намреніемъ обмануть ее. Марья, усомнясь нсколько въ голос, медлитъ, но ршается наконецъ отпереть въ мечт обнадеженнаго сердца, рука ея отворяетъ дверь — и вдругъ Булатовъ передъ нею. Она ахнула, a онъ, замкнувъ дверь за собою, приставилъ ножъ къ ея груди, ‘Молчи’ говоритъ ей безсовстный ‘или ты погибла!’ и грозя ей убійственнымъ орудіемъ въ одной рук, ласкаетъ ее другою и не стыдится предлагать на выборъ, или невольную жертву, или безчестное согласіе. Добродтельная сирота не замолчала бы передъ его угрозами, когда надлежало выбирать или смерть, или вчный позоръ, но остатокъ слабости, тягость беременности, нечаянность сего случая, страшное ея положеніе въ объятіяхъ изверга во мрак ночи: и въ уединенной свтлиц отняли у ней на минуту и силу и голосъ. Она складываетъ руки, и склоняетъ голову съ видомъ умиленной прозьбы къ чудовищу. Казалось, что ликъ чистаго Ангела преклонился передъ соборомъ адской тмы и силы. Луна, выравнившись у самаго окна, ярко освтила всмъ своимъ сіяніемъ стоящую передъ нимъ красавицу. Кровавые и алчные взоры его пожираютъ прелести, не для злодя сотворенныя, и онъ влечетъ жертву не на ложе удовольствія, a на одръ смерти. Но Марья восклицаетъ, ‘Злодй! знай, что я замужемъ! и хожу на сносхъ.’ Она надется симъ признаніемъ охладить чувственнаго человка. Все напрасно. Два раза она вырывалась изъ рукъ его, и два раза онъ догонялъ ее. Въ послдній разъ она крпко держалась рукою за полку, на которой стоялъ образъ распятія, произнося съ врою: ‘Спаситель! Спаситель! защити меня!’ И вдругъ обрушилась полка. О Провидніе! Другія иконы упадаютъ на землю, a образъ распятія на грудь злодя съ ударомъ и съ глубокою язвою. Онъ застоналъ отъ жестокой боли, a Марья, въ ту минуту ускользнула изъ рукъ его и скрылась изъ свтлицы. Злодй не могъ уже догнать ее. Онъ спшилъ удалиться, чтобы не застали его въ свтлиц. Такъ Богъ вывелъ Марью изъ крайней опасности.
Она провела ночь въ самомъ скрытномъ мст дома въ трепет и страх, чтобы вяніе втерка не донесло ея дыханія къ Булатову, чтобы шорохъ листочка не означилъ мста ея убжища. Безвинная такъ дрожала, какъ надобно только было дрожать сему адскому преступнику, но когда утренній свтъ разлился, она возвратилась не безъ отвращенія въ покои, недавно оскверненныя присутствіемъ злодя. Хозяйка совтовала ей объявить въ город о ночномъ произшествіи, но Марья не умла и не смла заводить дла, къ тому же сердце влекло ее къ другу. Она отслушала тотъ день обдню, посл обдни съ паперти перемрестилась на Соборъ, поклонилась на вс четыре стороны добрымъ людямъ, и вмст съ нсколькими богомолками вышла изъ Полтавы по Кіевской дорог.
На первомъ ночлег она узнала, что ополченіе выступило въ походъ и что ему надлежало проходить завтрашнимъ утромъ черезъ селеніе, гд она расположилась для ночнаго отдыха. Ночь прошла для нее въ тоск и ужас. Передъ солнечнымъ восхожденіемъ, когда шумная толпа народа бжала на большую дорогу смотрть на шествіе ожидаемаго войска, Марья слдовала за другими, и слышала вокругъ себя страшныя рчи о грозныхъ воинствахъ, о смертоносныхъ орудіяхъ, о пальб, сч и битв. Но какъ увяло лице ея и затрептало сердце, когда блестящее вдали оружіе и глухій конскія топотъ возвстили приближеніе воинства. Ясный утренній воздухъ позволялъ видть на обширныхъ поляхъ стройное шествіе конницы, которой первые ряды скоро вступили въ средину народа. Дрожащая Марья смотрла на воинство, желала увидть Ивана, но страшилась узнать его въ лиц сихъ грозныхъ воиновъ съ высокими шишаками, съ острыми въ рукъ желзами и на бранныхъ поляхъ, пляшущихъ подъ военною трубою. Но сей первый страхъ уступилъ мсто другому. Въ скоромъ мельканіи безчисленныхъ лицъ, едва могъ взоръ ея ловить ихъ черты, подобно тнямъ, бглыя ей легко было потерять изъ виду образъ милаго человка. Сколько она боялась съ начала встртиться съ воинскимъ строемъ, гд стоялъ конечно другъ ея, столько робла теперь увидть конецъ сего походнаго марша, чтобы съ послднимъ рядомъ его не изчезла надежда увидть воина друга. За конницей слдовала пхота. Тысячи показывались, тысячи скрывались, нетерпливымъ взорамъ ея не представлялся предметъ желанный. О! какъ вс чувства ея замирали, когда перерывались ряды полковъ! Въ самомъ длъ двинулся уже послдній рядъ, строй выровнялся … и вдругъ раздался вопль. Иванъ увидлъ Марью, онъ рвался къ ней изъ рядовъ, товарищи удерживали его, сама обезпамятвшая Марья къ нему кинулась, но ее не допустили. Между тмъ скоро идущій полкъ сокрывался въ облакахъ пыли. Марья плакала на лугу, гд стоялъ другъ ея, сто разъ цловала ту землю, на которой не осталось и слдовъ его, но скоро, пришедши въ себя, воскликнула: ‘За нимъ, за нимъ на конецъ свта!’ и догнала полкъ его.
Съ того часа и дня она слдовала издали за арміей, имя отдыхъ и ночлегъ вблизи тхъ мстъ, гд располагался общій лагерь, и скрываясь въ лсу, или въ кустахъ отъ взора свидтелей. Посл первой встрчи она замтила уже по шлемамъ, оружіямъ и одежд ту роту, гд находился ея любовникъ, но его самаго не могла издали отличить между многими воинами одного съ нимъ росту и одянія, тмъ мене, что не смла близко подходитъ къ воинскому стану. Ея положеніе было самое трудное и ужасное: будучи на сносхъ, едва могла она переходить длинные марши и догонять армейскіе корпусы, днемъ, въ часъ полдневнаго отдыха, освжала только запекшіяся уста нсколькими каплями ключевой воды, потерявъ совсмъ охоту къ пищ, a ночью, не смя заснуть, не смя и дышать на краю темныхъ лсовъ, боясь и безмолвія полей, и темноты ночи, и шума втровъ, и лсу, она успокоивалась только въ то время, когда могла подъ кровомъ ночи приближаться въ воинскому стану, гд видла разложенные костры огня, и слышала на передовыхъ постахъ перекликающіеся голоса часовыхъ, иногда ей казалось, что звукъ любезнаго голоса несется къ ней съ втромъ: въ самомъ длъ Иванъ стоялъ не рдко на караул и окликалъ мимоходящихъ, но голосъ его замиралъ въ воздухъ и радость въ сердц нещастной Марьи. Такое плачевное состояніе, далекій и трудный путь, сокрушеніе ума и сердца, изнуреніе тлесныхъ силъ, ужасная мысль, что скоро ей надобно родить одной, безъ друга и помочи, довели ее до послдняго отчаянія: она задумывалась, впадала въ безпамятство, странствовала за арміей безъ всякихъ мыслей и намреній, глаза и щёки ея впали, на сухощавомъ лиц распространялась мертвая блдность, слабое біеніе младенца подъ сердцемъ означало истощеніе жизненныхъ силъ, неутолимая жажда томила ея воспаленную внутренность. Бдная перестала уже остерегаться, иногда сплетала перевязь изъ любимыхъ цвтовъ своего имени, и въ семъ нарядъ, сидя на мшистомъ пн дерева, громко пла сложенную другомъ ея пснь, Не воркуй мой голубчикъ, иногда ласкалась къ тни любовника, и просила поля, рощи и горы молчать объ ихъ любовной ласки, иногда, въ совершенной забывчивости, подбгала къ лагерю, но вдругъ удалялась скоре молніи отъ взора изумленныхъ воиновъ.
Въ одну глубокую полночь, когда Иванъ лежалъ въ лагер безъ сна, раздается женской поющій голосъ. Онъ узнаетъ и голосъ и пвицу. Уже никакія осторожности человческія не могутъ удержать его! Онъ крадется мимо спящихъ товарищей, и пользуясь тми минутами, въ которыя луна пряталась за облаками, достигаетъ безпрепятственно черезъ цпь и мимо стражи до того мста, откуда несся голосъ. Одинъ кустъ отдляетъ отъ него невидимку. Онъ обходитъ его, и какая картина, представляется его взорамъ! Худая, изсохшая и блдная Марья сидитъ на трав, съ волосами, раскинутыми по втру, съ перевязью, сплетенною изъ шиповника, и съ обнаженною грудью, до крови уязвленною колючими его шипами. Ея взоры обтекаютъ съ дикимъ ужасомъ ночные мраки, предметы и самаго любовника передъ нею стоящаго, голосъ ея замираетъ, но она съ усиліемъ оживляетъ его, и поетъ. Онъ беретъ ее за руку. Она молчитъ, но смотритъ пристально, всматривается въ черты любезнаго, и вдругъ бросается въ его объятія. Радость любая возвращаетъ ея память и чувство. ‘Бдная!’ восклицаетъ Иванъ, ‘гд и въ какомъ состояніи нахожу тебя? Теперь ни за что тебя не покину. Но, ахъ! намъ должно спасаться, я бглый солдатъ.’ Марья подаетъ ему руку. Они идутъ скорыми шагами, углубляясь дале въ темную рощу. Густый и непроходимый лсъ сокрываетъ ихъ бгство, никто ихъ не преслдуетъ. Передъ снятіемъ лагеря Гетманъ, увдомленный о побгъ одного рядоваго воина, приказалъ за скоростію только объявишь о томъ гражданскому начальству.
Черезъ сутки они остановились для отдыха на одной пустынной равнин, заростшей дикими мхами, колючими терновниками, и вокругъ высокимъ дремучимъ боромъ. Тамъ начала Марья вдругъ чувствовать жестокую муку родовъ. Посл великаго страданія, когда приближался часъ разршенія, стыдливая подруга удалила на часъ врнаго ея друга и родила прекраснаго, но страждущаго сына. Онъ имлъ падучую болзнь, жестокіе припадки безпрерывно слдовали одни за другими. Когда Иванъ прибжалъ на вопль младенца и матери, послдняя старалась кормить его грудью, чтобы возобновить въ немъ источникъ жизни, но изсохшая грудь не могла питать младенца, и младенецъ не могъ сосать груди. Прижимая его къ слабо біющемуся сердцу, Марья обращала безпокойные взоры на своего друга, который не могъ принести ей другаго утшенія, кром слезъ и ласки. Черезъ нсколько минутъ молчанія и глубокой задумчивости, она взяла за руку Ивана, и сказала: ‘Чего я боялась, то и сдлалось: Богъ наказалъ младенца за грхъ отца и матери. Не долго жить ему, не долго жить и мн, ты положишь насъ обихъ въ могилу.’ Но видя плачущаго Ивана, она воскликнула: ‘Нтъ, не плачь! можетъ быть Богъ насъ помилуетъ.’ При семъ слов она собрала послднія силы свои, стала на колни съ младенцемъ и долго молилась на небо. Настала полночь. Вдругъ младенецъ застоналъ. Она встрепенулася, и воскликнула: ‘это послдній его голосъ!’ Въ самомъ длъ младенецъ скончался на рукахъ ея. Ни одной слезы не капнуло изъ глазъ нещастной матери. Холодно давъ ему благословеніе и передавъ отцу мертвое тло, она отвернула лице свое, говоря: ‘Не смотри на меня, Иванъ, лице мое должно быть дико и страшно, я чувствую у сердца смертельный холодъ.’ Она легла на дернъ и заснула.
Пока Марья покоилась, печальный любовникъ и отецъ положилъ въ землю младенца и дтскую могилу покрылъ свжимъ мохомъ. По исполненіи сего долга, онъ слъ въ головахъ спящей. Тутъ быстрое теченіе горестныхъ мыслей привело ему на память страшный сонъ, имъ въ Полтав виднный, и онъ ужаснулся, видя передъ собою ту же пустыню, которую видлъ во сн. Но скоро Марья проснулась н спросила: ‘гд тло младенца?’ — Предано земл,— отвчалъ Иванъ съ горестію. ‘Такъ ему суждено умереть безъ Святаго крещенія, быть похороненнымъ въ пустын безъ молитвы, не бытъ даже отптымъ по смерти, какъ Христіанину! Ахъ! онъ проклятъ Богомъ! Иванъ! естьли душа его погибнетъ въ томъ мір, какъ и въ здшнемъ? Это убиваетъ меня!’ — Она окинула взоромъ при свт мсяца окружающее ихъ мсто, увидла свжій дернъ и взрытую землю, пошла къ тому мсту съ помощію Ивана и поклялась у могилы сокрытому праху младенца сo внутреннимъ трепетомъ. ‘Милое, но безщастное дитя’ говоритъ она ‘ты пострадало за насъ!’…. Марья хочетъ еще нчто вымолвить, но голосъ ея перерывается. Она взглядываетъ на могилу, на небо, на своего друга, опускаетъ голову на плечо къ нему, кладетъ его руку на свое сердце, молчитъ…. Лунный свтъ изливается на лице ея, на которомъ видна тнь глубокой горести…. Мертвое молчаніе царствуетъ въ пустыни лса — и на устахъ страдальцевъ. Иванъ смотритъ на Марью, но Марья не подаетъ ни голоса, ни знака чувства: взоры ея смутны и неподвижны, дыханіе такъ слабо, что едва не перерывается… ‘О грозный Богъ!’ восклицаетъ Иванъ, ‘о милая подруга моя!’…. Вдругъ слабый взоръ ея гаснетъ ….. она содрагается…. отчаянный юноша принимаетъ ее въ свои объятія…. Марья кончаетъ жизнь.
Такой конецъ имла любовь сиротъ, достойныхъ вчнаго сожалнія, Нещастный Иванъ! онъ не хотлъ сокрыть въ безвстной пустын драгоцнные останки своей подруги, но ршился донесть ее до Полтавы, чтобы похоронить тамъ по долгу и обряду Христіанскому, и съ хладнымъ трупомъ, у сердца его лежащимъ, выбрался на большую дорогу, по которой съ помощію добрыхъ попутчиковъ дохалъ до желаемаго города безъ страха и безъ всякаго сомннія. Дорогой нкто знакомый говорилъ ему: ‘ты бглый, берегись, тебя схватятъ и разстрляютъ.’ — О! естьли бы скоре, отвчалъ Иванъ, смотря ему въ глаза съ холоднымъ спокойствіемъ. Другой спросилъ его: ‘кто лежитъ подъ этимъ покровомъ, отецъ, или мать, или братъ твой?’ — Все мое семейство и вс мои радости. — Нкто хотлъ утшать его: ‘ты не первый нещастный въ свт.’ — Но послдній изъ нещастливцевъ,’ — отвчалъ онъ,
Когда Иванъ приближался пшкомъ къ Полтав съ мертвымъ тломъ, вокругъ свирпствовала грозная буря въ густой тьм, подобной ночи. Случай, или справедливе Богъ хотлъ, чтобы на ту минуту Артемій Булатовъ подходилъ къ городу по той же дорог, быстрыми шагами спша уйти отъ бури и дождя. Вдругъ яркій и продолжительный блескъ молніи освтилъ передъ его глазами мертвое тло подъ блымъ покровомъ, и блдное лице человка, несущаго его на рукахъ. Ему представляются знакомыя черты. Онъ сомнвается. Вдругъ сіяніе молній, разскши тучу и мракъ, озаряетъ передъ нимъ то же явленіе и тотъ же знакомый ему образъ. Онъ не вритъ еще сему чудному явленію, но думаетъ, съ ужасомъ, что Богъ послалъ къ нему грозное привидніе. Въ первый разъ онъ чувствуетъ раскаяніе, произведенное страхомъ, сотворенныя имъ злодянія, написаны, кажется, на черномъ покров натуры передъ его очами, такъ ясно представляется ему въ порядк и по очереди рядъ его гнусныхъ длъ. Злодй робетъ, ибо громъ слдуетъ за громомъ, за ударомъ ударъ, за молніей молнія, которая не перестаетъ свтить на мертвеца и приближать къ нему движущуюся тнь человка. Но Иванъ встрчается съ Булатовымъ лицомъ къ лицу. Безпрепрывное сіяніе молній позволяетъ имъ видть и узнать другъ друга. ‘Вотъ погубленная тобой красавица!’ восклицаетъ Иванъ. Ужаснувшійся преступникъ хочетъ ободрить себя улыбкою, но едва улыбается, и — громъ убиваетъ его на мст. Иванъ, свидтель сего случая, не изъявилъ ни удивленія, ни сожалнія, ни радости.
Въ тотъ же день, посл бури, Иванъ положилъ тло во гробъ, пригласилъ городскаго Священника совершить печальный обрядъ, и при стеченіи народа, плачущаго о судьб сиротъ, при мрачномъ неб, одтомъ, казалось, трауромъ, при надгробномъ пніи, опустилъ прекрасную въ могилу съ сухими глазами, ибо сердце его было мертво.
Начальство хотло его задержать, какъ бглаго, но оставило въ поко, ибо разсудокъ его приходилъ въ помшательство. Черезъ дв недли, передъ концемъ жизни, угасающей безъ страданія и болзни, онъ изъявилъ желаніе отцу Евлампію чтобы тло младенца было перенесено изъ пустыни въ Полтаву. Сей раскаявшійся человкъ исполнилъ его желаніе. Ихъ всхъ троихъ положили рядомъ на монастырскомъ кладбищ, не далеко отъ Полтавы.
Говорятъ, что на ихъ могил, донын извстяой подъ именемъ сиротской, вырастаетъ весною множество цвтовъ ихъ имени, которые покрываютъ всю могилу однимъ цвтущимъ ковромъ, и что молодые любовники въ Малороссіи приходятъ издалека поклоняться ихъ праху.