‘Шутъ Тантрисъ’ Э. Хардта
Сергй Ауслендеръ.
‘Шут Тантрис’ Э. Хардта, Ауслендер Сергей Абрамович, Год: 1910
Время на прочтение: 3 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 6, 1910
Уже афиша, на которой значилось: переводъ П. П. Потемкина, декораціи князя А. К. Шервашидзе, музыка М. А. Кузмина, режиссеръ В. Э. Мейерхольдъ, предвщала нчто для Александринскаго театра необычайное. Было даже нсколько страшно: вдь это уже не маленькая зала на Офицерской, съ той интимной атмосферой лабораторіи, въ которой три года тому назадъ дерзкіе опыты, даже оставаясь лишь опытами, принимались съ удовлетвореніемъ, какъ общанія будущихъ достиженій. Сюда же, въ эту торжественную, привычную съ дтства залу Императорскаго театра можно было придти только совсмъ готовыми, совсмъ увренными, не для исканій результатовъ, которые еще не проврены, а для окончательной побды, или окончательнаго пораженія. И, несомннно, постановка ‘Шута Тантриса’ является побдой, побдой тмъ боле славной, что она куплена не цною уступокъ, а дйствительнымъ, неоспоримымъ доказательствомъ цнности новыхъ театральныхъ пріемовъ, которые впервые были не только провозглашены, но и выявлены въ полной мр, несмотря на всю трудность преодолнія столькихъ препятствій: какъ предубжденная ‘большая’ публика, какъ привыкшіе совсмъ къ другому актеры, какъ весь этотъ громоздкій, не приспособленный къ быстрымъ перемнамъ аппаратъ казеннаго театра. Сейчасъ нельзя учесть вс возможныя послдствія этой побды. Конечно, трудно мечтать чтобы свтъ перевернулся и Александринскій театръ сталъ впереди смлыхъ искателей новаго театра, но онъ сталъ на тотъ благородный путь, на которомъ рядомъ съ освященной традиціями стариной — возможна истинная новизна, принимаемая съ мудрой осторожностью и культурной терпимостью. Помимо, такъ сказать, политическаго значенія постановки ‘Шута Тантриса’, это былъ изъ всхъ драматическихъ спектаклей сезона самый интересный. Я не буду говорить о самой пьес Хардта, такъ какъ о ней уже было сказано въ No 4 ‘Аполлона’, даже боле подробно, чмъ заслуживала эта обычная для нмецкаго сентиментализма, нсколько фальшивая и слащавая попытка возрожденія стараго романтизма.
Но совершенно какъ то независимо отъ пьесы, въ этихъ позахъ, взятыхъ со статуй королей и святыхъ, въ декораціяхъ Шервашидзе — воскресала подлинная строгая легенда средневковья, проходила мрачная, окрашенная пурпуромъ любви и смерти страшная и незабываемая исторія, гд прокаженные въ неистовой похотливой пляск всплескиваютъ красными руками, гд въ темныхъ залахъ,таящихъ мрачныя предчувствія, съ синимъ закатомъ надъ высокой дверью, играютъ въ шахматы короли и королевы, гд рыцари таинственно прекрасные, какъ Св. Георгій, спасаютъ своихъ королевъ, неузнаваемые ими, убиваютъ на быстрыхъ поединкахъ и ангелами поддерживаются, когда прыгаютъ съ высокихъ стнъ, въ разввающихся плащахъ — все это, какъ-то почти помимо Хардта, волновало и влекло въ постановк ‘Шута Тантриса’. Необычайно въ этомъ спектакл было — полное и старательное подчиненіе всхъ актеровъ единому замыслу.
Этотъ Ходотовъ (Тристанъ), любимецъ публики, невыносимый въ другихъ случаяхъ своей дешевой задушевностью, здсь не сдлалъ ни одного не благороднаго жеста, не сказалъ ни одного фальшиваго слова,..
Юрьевъ (Маркъ) не оскорбилъ ни на минуту королевскаго достоинства слишкомъ страстнымъ порывомъ мучимаго ревностью возлюбленнаго. Какъ трагически-торжествененъ былъ онъ въ сцен суда, когда, слушая роковую всть о новой измн, онъ оставался неподвижнымъ, какъ бы слившимся съ иконостасомъ, въ вид котораго былъ сдланъ его тронъ!
Ведринская (Изольда) была, быть можетъ, слишкомъ нжной, боле хрупкой, чмъ мы привыкли воображать Изольду — эту героическую любовницу. Но вдь здсь уже и сама Изольда — иная, почти обезумвшая, ослабвшая, не узнающая своего Тристана, не имющая уже силы отвтить на страстный его призывъ, Изольда, у которой остались лишь: собачка Петикрю, смутная, жестокая память несчастной любви, вчный ужасъ въ темномъ замк и страшная гибель.
Но въ первомъ дйствіи, когда Изольда разспрашиваетъ о корабляхъ, пришедшихъ изъ страны, гд — Тристанъ, и во второмъ, когда утомленная лукавствомъ позорной защиты, узнавшая, что Тристанъ не остановился на призывъ ея именемъ, она не удерживается и — страстными клятвами въ вчной любви къ даже измнившему ей любовнику — подписываетъ себ ужасный приговоръ,— нельзя было въ этой слабой, прекрасной въ страданіяхъ королев не узнать той другой Изольды — Изольды Вагнера.
Нкоторые моменты у Ведринской-Изольды остаются надолго въ памяти: Такъ, когда на суд она въ красномъ плащ, положивъ руку на голову пажа, стоитъ передъ королемъ, передъ обвинителями оскорбленная, измученная, но гордая и любящая…
Даже у всхъ второстепенныхъ персонажей (Коваленская, Прохорова, Есиповичъ), чувствовалось какое-то необычайное воодушевленіе, которое и сдлало этотъ спектакль исключительнымъ по рдкой стройности всего замысла и исполненія.