Шаликова кн. А. Письмо к редактору журнала 'Время' по поводу статьи 'Певец Кубры', Хвостов Дмитрий Иванович, Год: 1862 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Шаликова кн. А. Письмо к редактору журнала ‘Время’ по поводу статьи ‘Певец Кубры’

‘Время’, No 11, 1862

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/Novem/pismored.htm

ПИСЬМО КЪ РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА ‘ВРЕМЯ’¹

ПО ПОВОДУ СТАТЬИ: ‘ПВЕЦЪ КУБРЫ’

Et voil comme on crit l’histoire.

_____

М. г. Какъ жена покойнаго князя Петра Ивановича Шаликова, котораго вроятно вы не знали ни лично, ни по репутацiи, человка много лтъ уважаемаго и любимаго въ московскомъ обществ, я позволила себ нсколько замчанiй на статью Е. Колбасина ‘Пвецъ Кубры’, гд я нашла нкоторыя неврныя черты характеристики моего мужа, и прошу васъ покорнйше, милостивый государь, дать мсто моимъ замткамъ въ издаваемомъ вами журнал.

Признаюсь вамъ, нетолько я сама, но и вс знавшiе лично покойнаго моего мужа, едва врили глазамъ своимъ, читая истинно-забавныя… я бы сказала клеветы г. Колбасина, еслибъ могла предполагать въ человк совершенно постороннемъ какой-нибудь умыселъ бросить тнь на его память. Г. Колбасинъ можетъ-быть и самъ непрочь отъ того, чтобъ узнать нкоторыя боле точныя подробности о личности, которой онъ коснулся въ своемъ психологическомъ очерк.

Усиливаясь доказать, что кн. Шаликовъ былъ ‘интриганъ и нозкопоклонникъ’, авторъ статьи: ‘Пвецъ Кубры’ до такой степени не попалъ на настоящiй его недостатокъ, что заставилъ всхъ невольно улыбнуться. Крайняя вспыльчивость моего мужа, нещадившая никакое лицо, вошла даже въ пословицу въ кругу нашихъ знакомыхъ, а рзкая правдивость, возстановившая противъ него многихъ, въ глазахъ друзей его извинялась только рдкою добротою сердца и совершенно дтскою нерасчетливостью. Доврчивый до наивности, онъ даже въ другихъ непонималъ духа интриги, взглядъ его на жизнь былъ взглядомъ поэта и философа, а денегъ считать онъ никогда не умлъ. Такимъ представлялся онъ каждому, кто видлъ его мелькомъ раза два, такимъ знали его т, которые были сближены съ нимъ съ молодыхъ лтъ и до глубокой старости. Никто мене его не измнялся съ лтами. Этотъ недостатокъ практичности, эта неукротимость избалованной натуры, составлявшiе главную черту его характера, могутъ служить истолкованiемъ многихъ его странностей. Кто не зналъ его за неисправимаго оригинала. Кто не помнитъ, какъ онъ, нетолько въ салонахъ, но и во время ежедневныхъ своихъ прогулокъ, свободно и открыто говорилъ о происшествiяхъ и лицахъ, возмущался крпостнымъ правомъ, и не стсняясь ничмъ, высказывалъ среди собравшейся вокругъ него публики самыя смлыя идеи. Кому не приходилось удивляться тому, что не разъ самыя почтенныя дамы, которымъ случалось ему наговорить всердцахъ пропасть колкостей, призжали первыя мириться съ нимъ? На него нельзя было сердиться: живая, пылкая натура этого человка, всегда юная и увлекающаяся, всегда вдававшаяся въ крайности, съ ироническимъ складомъ ума, съ большою начитанностью, съ южнымъ воображенiемъ и съ женскою, непритворною добротою, обаятельно дйствовала на все окружающее, и ему все прощалось. Да, это была не пошленькая личность, какою выставилъ ее г. Е. Колбасинъ, скорбя о пагубномъ влiянiи, какое будтобы имлъ князь Шаликовъ на стихотворное развитiе графа Хвостова.

Въ тридцатыхъ годахъ (эпоха, въ которую упоминаетъ о моемъ муж г. Е. Колбасинъ), ему было уже слишкомъ шестьдесятъ лтъ, но несмотря на эти преклонныя лта, его всюду желали видть, какъ человка прiятнаго, всегда принадлежавшаго къ образованному, лучшему обществу. Будучи крайне разборчивъ въ знакомств съ свтскими людьми, и передавъ это свойство своему семейству, онъ для иныхъ литераторовъ длалъ исключенiя, принимая ихъ во имя литературы, а съ другими былъ друженъ съ молодыхъ лтъ, какъ напримръ съ В. Л. Пушкинымъ, Батюшковымъ и другими, былъ всегда дружески принятъ у княгини Зенеиды Волконской. Прочитавъ статью г. Е. Колбасина ‘Пвецъ Кубры’, право можно подумать, что князь Шаликовъ былъ нчто врод высланнаго изъ бурсы семинариста, или вольноотпущеннаго лакея, пробившаго себ дорогу интригами, сплетнями, угодливостью и всякими подобными средствами.

Видно, что г. Е. Колбасинъ вообще мало знакомъ съ преданьями московскихъ салоновъ того времени, когда еще существовало общественное мннiе въ аристократическомъ кругу, и любезность французскаго ума: l’urbanit francaise, была сильно въ ходу. Иначе онъ не ршился бы длать заключенiя о человк по выхваченному наудачу письму.

Семейство наше никогда ничмъ не пользовалось отъ графа Хвостова, и если мужъ мой, равный ему по рожденiю и воспитанiю, писалъ лестные отзывы о его сочиненiяхъ, то это длалось съ добродушiемъ, чтобъ потшить добраго старика, считая стихотворство его вполн невинною забавою, и притомъ высоко цня его нравственныя качества и эту любовь къ литературнымъ занятiямъ, въ которыхъ онъ находилъ все свое утшенiе. И вправду, кому могъ повредить почтенный гр. Хвостовъ, воспвая Кубру?

Мужъ мой, прожившiй боле восьмидесяти-трехъ лтъ², можно сказать не зналъ старости. За годъ до своей кончины, онъ читалъ очень много, писалъ твердымъ и красивымъ почеркомъ, здилъ верхомъ, за два мсяца цитировалъ Вольтера и Монтескьё, разбиралъ ‘Contrat Social’, съ любовью говорилъ о Ж. Ж. Руссо, которому всегда пламенно сочувствовалъ. О евангелiи онъ однако постоянно относился какъ о высшемъ произведенiи истинной мудрости и за четыре года до смерти, вполн вникнувъ въ духъ евангельскаго ученiя, онъ пожелалъ приобщиться св. таинъ, чего прежде не длалъ нсколько лтъ. О кончин его можно сказать, что она была проста и естественна какъ и вся жизнь его. Онъ безъ болзни уснулъ вчнымъ сномъ, какъ младенецъ, угасъ какъ лампада.

Не такова была старость графа Д. И. Хвостова. Когда мужъ мой началъ издавать ‘Дамскiй журналъ’, графъ былъ уже дряхлъ и слпъ, и вмсто своего имени, ставилъ чрезвычайно смшную каракулю, которая очень потшала моихъ маленькихъ дтей. По словамъ же г. Е. Колбасина иной право подумалъ бы, что графъ Хвостовъ былъ пылкiй юноша, котораго сбили съ толку и погубили коварные льстецы и интриганы, во глав которыхъ стоялъ князь Шаликовъ. Да это до крайности забавно всмъ, кто зналъ нетолько лично, но даже и понаслышк, того и другого.

Г. Колбасина приводитъ въ страшное недоумнiе вопросъ: Отчего графъ Хвостовъ писалъ стихи? Онъ убжденъ, что все это потому, что кн. Шаликовъ и Щедрицкiй надули ему въ уши о какомъ-то безсмертiи, ожидающемъ поэтовъ за гробомъ.

Но это предположенiе такъ смшно, что объ немъ не стоитъ много толковать. Взглянемъ лучше на эпоху Екатерины. Сама великая монархиня занимается литературой, пишетъ для театра, слушаетъ съ наслажденiемъ оды Державина, осыпаетъ милостями и вниманьемъ фонъ-Визина, переписывается съ Вольтеромъ, который говоритъ:

c’est du Nord aujourd’hui que nous vient la lumire,

и плеяда поэтовъ, окружавшая ее, такъ возвеличена и прославлена въ глазахъ цлой Россiи, что каждый, кропая стихи, мечтаетъ заимствовать хоть одинъ лучъ отъ этого ослпительнаго свта. Хвостовъ, жившiй въ кругу министровъ-писателей, увлекается блескомъ поэтической славы ихъ, и подобравъ нсколько рифмъ, называетъ себя пвцомъ Кубры, маленькой рченки, протекавшей въ его имнiи, которую онъ и желаетъ обезсмертить.

Александръ Пушкинъ, родившись 50 лтъ спустя посл Хвостова, подшучиваетъ надъ нимъ подъ рукою, но какъ человкъ генiальный и образованный вмст съ тмъ, не позволяетъ себ открыто смяться надъ почтеннымъ старикомъ.

Очень вроятно, что умный, достойный всякаго уваженiя гр. Д. И. Хвостовъ не писалъ бы стиховъ, еслибъ родился въ наше время, онъ можетъ-быть и литераторовъ бы не сталъ принимать у себя въ дом, и еслибы провдалъ, что въ вотчин его протекаетъ Кубра, то это для того, чтобъ поставить на ней мельницу.

Сверхъ того, едвали кому-нибудь покажется вроятнымъ, чтобъ единственной причиною раззоренiя гр. Хвостова могло быть печатанiе его сочиненiй, какъ увряетъ въ томъ публику г. Колбасинъ.

Конечно очень естественно, что человкъ, мечтающiй о парнасскихъ богахъ, въ житейскихъ длахъ бываетъ очень непрактиченъ. Но еслибъ это было и такъ, то мужъ ли мой виноватъ въ этомъ, онъ, который и самъ страдалъ, увы! тмъ же самымъ недугомъ. Грустную обстановку одинокой старости графа Хвостова согрвала литература, и этому-то и сочувствовалъ мой мужъ, какъ душа любящая. О состоянiи длъ и доходовъ графа мы никогда ничего не знали и о нихъ не справлялись. Графъ жилъ постоянно въ Петербург, а мужъ мой въ Москв, для свиданiй съ графомъ онъ въ Петербургъ не здилъ, не пилъ на его счетъ шампанскаго, не обыгрывалъ его въ карты, не занималъ у него денегъ (да и ни у кого никогда не занималъ, слава-богу!). Все, что можно допустить, это то, что графу посылались можетъ быть пять или шесть билетовъ на ‘Дамскiй журналъ’, который самъ же графъ просилъ иногда прислать ему для раздачи знакомымъ. Этимъ трудно было привести въ бдственное состоянiе богатаго человка. Это были просто литературныя отношенiя, безъ всякого значенiя для семейства.

Намекъ г. Е. Колбасина, который говоритъ, что будтобы ‘хвалители графа Хвостова взяли съ него что могли’, можетъ заставить думать, что литературные друзья графа жили на его счетъ. Смло скажу, это чистая клевета, покрайней-мр касательно моего мужа и гг. Щедрицкаго и Макарова. О петербургскихъ господахъ я ничего не знаю, но за этихъ многiе готовы поручиться. Вотъ въ нсколькихъ словахъ, чт мн извстно о граф Хвостов и объ отношенiяхъ этихъ господъ къ нему.

Отецъ его, И. М. Хвостовъ, былъ довольно богатый переяславльскiй помщикъ, а г. А. Щедрицкiй (отецъ професора московскаго университета, о которомъ идетъ рчь) занималъ должность учителя въ Переяславл и былъ всегда радушно принятъ у старика Хвостова. М. Н. Макаровъ имлъ также помстье въ томъ узд, и знакомство ихъ обоихъ съ гр. Дмитрiемъ Ивановичемъ Хвостовымъ относится ко времени ихъ молодости. Измаилъ Алексевичъ Щедрицкiй помнитъ какъ онъ еще ребенкомъ бывалъ въ пышныхъ палатахъ И. М. Хвостова, и какъ тотъ всегда ласкалъ его. Сынъ Хвостова, гр. Дмитрiй Ивановичъ, впослдствiи женился на племянниц Суворова, княжн А. И. Горчаковой и получилъ титулъ сардинскаго графа. Братъ графини, князь Алексй Ивановичъ Горчаковъ въ то время былъ министромъ. Эти родственныя связи и вообще жизнь при двор требовали разумется самой блестящей обстановки, и весьма вроятно, что расходы графа Хвостова постоянно превышали его средства. Графиня, какъ и вс знатныя дамы того времени, конечно не занималась хозяйственными расчетами, да и самъ графъ не слылъ практичнымъ человкомъ въ этомъ отношенiи.

Нетолько въ Петербург, но даже и въ имнiи своемъ, они давали балы и обды, на которые съзжалось до двухъ-сотъ человкъ, конечно не литераторовъ. При такомъ образ жизни мудрено ли было разстроить свое состоянiе и безъ литературной слабости, безъ всякихъ издержекъ на печатанiе стихотворныхъ произведенiй? У графа былъ только одинъ сынъ, и онъ, какъ говорили, мало заботился о его будущности. На самого же графа Дмитрiя Ивановича сыпались вс почести современи его женитьбы. Императрица Екатерина II, когда ей намекнули, что надо бы пожаловать Хвостова въ камергеры, сказала: ‘Для Суворова я и въ статсъ-дамы его произведу, если нужно’, давая этой шуткою понять, что для Суворова у ней нтъ ничего невозможнаго. Къ чести графа Хвостова, надо прибавить, что онъ не былъ ослпленъ всмъ этимъ блескомъ, и остался простымъ, добрымъ человкомъ, до конца жизни, предпочитая рифмы чинамъ и почестямъ. Правда, онъ нердко зачитывалъ, какъ говорится, на—смерть попавшагося ему слушателя³, но кто не былъ снисходителенъ къ этой слабости, особенно когда графъ сталъ уже очень старъ? Вс эти господа, будучи несравненно моложе его, не могли же читать ему наставленiй и отечески говорить, какъ говорилъ Суворовъ: ‘не пиши, любезный другъ, стиховъ — это пустяки! займись лучше хозяйствомъ!’ Но Макаровъ, Щедрицкiй и Волковъ, точно также какъ и мужъ мой, ограничивались литературными сношенiями съ графомъ, и тми же лестными фразами, и комплиментами, въ которыхъ не отказывали ему ни Карамзинъ, ни Державинъ, поддерживали знакомство съ почтеннымъ старикомъ. Когда и гд этого не длалось? Щедрицкiй отъ души расхохотался, когда узналъ къ какой категорiи причислилъ его Е. Колбасинъ, котораго онъ неиметъ чести знать и считаетъ псевдонимомъ. ‘Ни копйки никогда не видалъ отъ графа, да и не просилъ!’ воскликнулъ онъ съ добродушiемъ безукоризненнаго человка. Занимая кафедру статистики при московскомъ университет, онъ давалъ частные уроки въ лучшихъ домахъ (жена поэта Пушкина одна изъ его ученицъ) и такимъ образомъ трудомъ составилъ себ обезпеченное состоянiе и донын безбдно живетъ съ семействомъ, пользуясь заслужоннымъ уваженiемъ.

Начиная съ того, что письма графа къ моему мужу были тоже наполнены комплиментами и разными нжностями, которыя были въ дух того времени, я замчу бiографу и психологу Е. Колбасину, что желая безпристрастно описать какую-либо эпоху, надо схватить вс ея оттнки и особенности и не забывать напримръ, говоря о людяхъ образованныхъ екатерининскаго времени, что учтивость ихъ доходила до крайнихъ предловъ и впадала нердко въ фразерство. Теперь конечно не то: теперь хвастаются тмъ, что готовы всячески насолить человку, оказавшему имъ услугу, но въ то время считалось признакомъ хорошаго воспитанiя преувеличить сдланное одолженiе и восхвалить за малйшую услугу. Autre temps, autres moeurs. Можетъ статься, что въ будущемъ столтiи формула нашихъ писемъ: милостивый государь, вашъ покорнйшiй слуга, будетъ казаться верхомъ нелпости, но воля ваша, не могу предполагать, чтобъ потомство всхъ насъ осудило за это, какъ тупицъ и льстецовъ. Г. Колбасинъ, надо признаться, взглянулъ съ своей точки зрнiя на отдаленную эпоху и выпустилъ все это изъ виду. Добросовстный бiографъ долженъ справиться путемъ, чмъ былъ на самомъ дл при жизни человкъ, о которомъ онъ пишетъ. Литераторы стараго времени заслуживаютъ, чтобы о нравственныхъ качествахъ ихъ говорили осторожне ныншнiе жрецы науки. Между первыми несуществовало никогда корыстныхъ связей, они не обирали другъ друга, не подставляли ноги собрату въ надежд уронить его, напротивъ поддерживали другъ друга побратски — честно и добросовстно. Если мужъ мой не любилъ Н. А. Полевого, такъ это именно потому, что считалъ его меркантильное направленiе весьма вреднымъ въ дл литературы, тогда какъ никто изъ старинныхъ литераторовъ, такъ врно не цнилъ, такъ горячо не сочувствовалъ А. С. Пушкину, какъ мужъ мой.

Въ жизни и характер моего мужа преобладалъ поэтическiй элементъ, изъ этого не слдуетъ, что онъ долженъ былъ писать прекрасные стихи, но прямо истекаетъ то, что онъ не былъ черненькою личностью, съ которой знакомитъ г. Колбасинъ своихъ читателей, навязывая этой личности, созданной его воображенiемъ, имя князя Шаликова.

Одинадцати лтъ отъ роду, еще будучи въ благородномъ пансiон, мужъ мой получилъ офицерскiй чинъ и служилъ въ военной служб при Екатерин, большею частью въ Варшав, но былъ прежде всего свтскимъ человкомъ, хотя и собиралъ библiотеку классиковъ. Какъ ни легка и прiятна была его адъютантская должность, однако онъ, по смерти отца своего, премьеръ-майора Сумскаго гусарскаго полка, поспшилъ выйти въ отставку, предпочитая всему на свт свободу и покой. Въ это время явился на сцену Карамзинъ, съ которымъ онъ скоро сблизился. Блескъ Карамзина, его привлекательная личность, новые элементы, которые онъ внесъ въ нашу литературу, увлекъ многихъ, въ томъ числ и моего мужа, слогъ котораго былъ тогда замченъ и расхваленъ. Онъ сталъ печатать свои статьи, издавать журналы: ‘Аглаю’ и ‘Зрителя’. Сочиненiя его расходились хорошо, онъ имлъ успхъ въ тогдашнемъ обществ, романсы его перекладывались на музыку и плись въ салонахъ, самъ онъ имлъ очень прiятный теноръ, выразительную, южную физiономiю, зналъ иностранные языки, говорилъ бойко и складно, словомъ считался однимъ изъ блестящихъ людей своего времени. Старинныя связи съ княземъ Иваномъ Михайловичемъ Долгорукимъ, съ Васильемъ Львовичемъ Пушкинымъ и Иваномъ Ивановичемъ Дмитрiевымъ незамтно вдвинули его въ литературную колею. Вся эта сфера была возвышенная и благородная, которой много обязано ныншнее просвщенiе. Но вотъ бда, что у насъ на Руси все слишкомъ скоро забывается.

Что мужъ мой о чинахъ не думалъ, доказательствомъ тому служитъ то, что будучи близокъ ко многимъ высокопоставленнымъ лицамъ, онъ жилъ въ отставк около двадцати лтъ. Уже посл двнадцатого года, женившись и разстроивъ дла своею непрактичностью (не желая отыскивать крпостныхъ крестьянъ, пожалованныхъ дду его въ полтавской губернiи, онъ продалъ за безцнокъ имнiе) онъ по ходатайству Карамзина, получилъ должность при редакцiи ‘Московскихъ Вдомостей’ и скоро сталъ издателемъ ихъ. Еслибъ даже онъ и былъ очень честолюбивъ, то имя титулъ, онъ могъ бы неслишкомъ заботиться о чин. Дло въ томъ, что ему уже не хотлось, въ силу новаго указа императора Николая, держать экзаменъ на чинъ колежскаго асесора и онъ можетъ-быть просилъ графа Хвостова напомнить министру о его представленiи, которое очень долго лежало подъ сукномъ, какъ говорится. Скажу къ слову: могъ ли Хвостовъ раздавать чины служившимъ въ министерств народнаго просвщенiя? Не думаю. Притомъ же съ чиномъ колежскаго асесора не было сопряжено для моего мужа ни особаго блеска, ни особыхъ выгодъ, этотъ несчастный чинъ я едва затвердила и то только тогда, какъ овдоввъ, стала подписывать дловыя бумаги.

Право, въ Москв насъ принимали не по чину колежскаго асесора.

Кто знаетъ Москву, тотъ скажетъ что здсь о чинахъ въ хорошемъ обществ и не говорятъ. Жаль, что г. Колбасинъ этого не зналъ, писавши свой психологическiй очеркъ. Если и дйствительно въ письм моего мужа къ графу Хвостову и говорилось: ‘жена моя проситъ васъ…. о чин’ то самыя точки показываютъ что тутъ было намренiе вызвать улыбку на лиц старика. Мужъ мой любилъ употреблять шутливый тонъ и нердко говаривалъ, желая охарактеризовать какого-нибудь господина: онъ такъ глупъ, что шутки не понимаетъ. Нын въ самомъ дл, вс такъ глубокомысленно погружены въ свои интересы, что непостигаютъ смысла той игривости, которая проявляется у людей ребячески чистыхъ душою. Говоря откровенно, ни портрета графа, ни просьбы нашей о чин я не помню, все это были такими незначительными событiями въ моей жизни. Я знаю одно, что мужъ мой отъ всей души любилъ графа. Удивляться ли этому, когда самъ бiографъ признаетъ за нимъ много прекрасныхъ душевныхъ качествъ?

Что сказать посл того о людяхъ, которые льстятъ какому-нибудь безграмотному превосходительству? Что сказать о тхъ, которые преднамренно и дерзко бросаютъ тнь клеветы на человка, основывая свое право только на томъ, что встрчали имя его подъ печатною статьей?

Къ счастiю есть еще люди, которые хорошо помнятъ моего мужа, и знали его любовь къ правд, его пылкую благородную душу. Алексй Алексевичъ Писаревъ, бывшiй попечитель московскаго университета, никогда не пользовался репутацiею блестящаго человка, но былъ человкъ хорошiй. Онъ не важничалъ, не заносился, бывалъ у насъ за-просто, принималъ у себя радушно, равно какъ и жена его, замчательно умная женщина. Стихи свои онъ неоднократно печаталъ въ ‘Дамскомъ журнал’.

Не знаю на какомъ основанiи Е. Колбасинъ увряетъ, что Раичъ, въ засданiи общества любителей россiйской словесности, назвалъ моего мужа взяточникомъ и Булгаринымъ. Намъ позволено думать, что это импровизацiя, длающая честь воображенiю автора, но ни съ чмъ несообразная. Объявивъ, что Мерзляковъ, Каченовскiй, Волковъ и Загоскинъ желали выжить князя Шаликова изъ общества любителей россiйской словесности, Е. Колбасинъ не подумалъ, что безчеловчно чернить память этихъ покойниковъ, потомучто незналъ вроятно, что нетолько сами они, но и семейства ихъ были хорошо знакомы съ нами. За что же? Колбасинъ выставляетъ ихъ людьми двуличневыми? Да и на чемъ основано его мннiе, что они не знали какъ отдлаться отъ него? Сцена съ М. А. Дмитрiевымъ была нисколько не подготовлена. Мужъ мой вспылилъ и на дерзость отвчалъ можетъ быть слишкомъ рзко. Его надобно было буквально за руки держать изъ боязни, чтобы онъ по окончанiи засданiя, не бросился душить человка, сказавшаго ему, будто онъ взялъ у графа Хвостова какихъ-то пятсотъ рублей. Самая эта исторiя показываетъ, что моему мужу вопервыхъ была несвойственна и ненавистна двуличневость, вовторыхъ, что онъ ничмъ не пользовался отъ графа. Все это ясно доказываетъ, что такой человкъ въ Булгарины не годится. Его можно было упрекнуть въ раздражительности, въ неумнiи подлаживаться къ людямъ и обстоятельствамъ, чмъ онъ и не нравился многимъ. Надо замтить, что многiе и ему не нравились и онъ этого не скрывалъ. Это была конечно большая ошибка съ его стороны: ему недоставало iезуитской уклончивости.

Когда произошолъ такимъ образомъ скандалъ въ засданiи общества, то мужъ мой поспшилъ выйти изъ него, и искренно жаллъ, что такъ случилось. Дло состояло въ одномъ М. А. Дмитрiев, вс же другiе старались примирить ихъ, зная азiатскую вспыльчивость моего мужа. Какъ вс добряки, онъ нердко впадалъ въ чрезмрную запальчивость, несмотря на это, сколько друзей у него было! Это доказываетъ, что въ характер его не было ничего ложнаго, искаженнаго и низкаго. Все въ немъ было до того естественно, такъ прямо вытекало изъ особенностей его натуры, что ему надвать маску было положительно невозможно. Манеры его между тмъ напоминали маркизовъ стариннаго вка и многое въ убжденiяхъ его отзывалось блестящимъ временемъ энциклопедистовъ. Вс образованные русскiе той эпохи смахивали боле или мене на этотъ типъ, но богатая натура моего мужа вносила въ него много своего, оригинальнаго что бросалось въ глаза каждому. Иные можетъ-быть втайн и въ одиночку не любили его, но открыто противъ него никогда не могли бы ополчиться цлой толпою: общественное мннiе было за него. Вотъ поэтому-то и не вренъ очеркъ Колбасина. Мужъ мой пользовался большою популярностью, даже между купцами, его бывало запотчуютъ они, какъ встртятъ гд-нибудь, и большою частью люди, которыхъ онъ незналъ по имени назвать. Никогда ‘Московскiя вдомости’ не были такъ распространены до редакторства моего мужа. Его имя сдлалось извстно повсемстно. Статьи его о бдныхъ, печатавшiяся въ ‘Московскихъ вдомостяхъ’ и въ его журнал, сближали его со множествомъ людей разнаго класа. И теперь еще помнятъ добро, которое онъ длалъ. У него была рука легка. Его бдные богатли. Отрадно было для насъ приближенiе пасхи, рождества христова или новаго года. Со всхъ концовъ Россiи посылались отъ неизвстныхъ лицъ деньги для вспомоществованiя неимущимъ, о которыхъ писалъ онъ, нердко изъ дальнихъ губернiй писали ему незнакомыя дти, что откладывали нсколько мсяцевъ деньги отъ лакомства и тому подобнаго съ тмъ, чтобъ скопить нкоторую сумму и отправить на помощь такому-то семейству. Ни концерты, ни спектакли не устраивались на эти деньги… никто не веселился, не вальсировалъ, костюмовъ себ не шилъ, а между тмъ находились люди и во множеств, которые длая добрыя дла, скрывали свои имена и отъ души благодарили мужа, что доставилъ имъ случай быть полезными. Успхъ этого дла былъ значителенъ и радовалъ насъ, потомучто мы видли, что цлыя семьи извлечены изъ нищеты и устроены. Многiе помнятъ, съ какой горячностью мужъ мой длалъ добро, какъ неостанавливаясь ни передъ какимъ затрудненiемъ, доставлялъ мста, обращаясь для этого иногда къ вовсе незнакомымъ людямъ, словомъ дятельно хлопоталъ о меньшихъ братьяхъ, ссорясь нердко за это съ богачомъ и подвергааясь истиннымъ непрiятностямъ. Это была потребность его души. Онъ отыскивалъ несчастныхъ по чердакамъ и трущобамъ и любилъ, чтобъ дти его видли чт такое нужда и приучались бы отыскивать средства облегчать страданья ближнихъ. Безпечный во всемъ другомъ, тутъ онъ былъ неутомимо дятеленъ, терпливъ и практиченъ гораздо боле, чмъ въ длахъ собственнаго своего семейства. Степанъ Степановичъ Апраксинъ, Александръ Ивановичъ Бахметевъ, князь Андрей Петровичъ Оболенскiй, эти добродтельные люди своего вка, образцы какихъ становятся очень, очень рдки въ нашемъ обществ, любили его, считая добрйшей душою. Оно такъ и было. Тщеславiя и подмалевки не было и тни въ его заботахъ о бдныхъ. Любви его не было конца.

Ничто необличаетъ въ муж моемъ ‘мелкую, подозрительную, интригантскую натуру’, какую ему навязываетъ г. психологъ. Прибавлю къ характеристик мужа, что онъ не побоялся написать эпиграму на авжное административное лицо, противорчилъ начальнику, шолъ на перекоръ ему и рисковалъ потерять мсто. Правда, что съ лтами онъ сдлался нсколько страненъ, рзокъ, взыскателенъ, но тмъ не мене глубокая честность и безкорыстiе, которыя лежали въ основанiи его натуры, чувствовалось всми. Самый взглядъ его на образованiе женщинъ показываетъ въ немъ не дюжиннаго человка. Онъ высоко ставилъ всегда свободу женщины, полагая ее конечно не въ куренiи папиросъ и не въ студенческой беззастнчивости молодыхъ двушекъ, онъ говорилъ: честь женщины должна быть охраняема ею самою, а не другими, и всегда предпочиталъ англiйское воспитанiе французскому, которое длаетъ изъ женщины лицемрную куклу. Его недостатки, можно смло сказать, происходили по прямой линiи отъ его достоинствъ, и носили на себ характеръ той эпохи, неустановившейся, но широкой и благородной, недопускавшей мелкихъ пороковъ и мелкихъ дрязгъ.

Карамзинъ, Иванъ Ивановичъ Дмитрiевъ, Жуковскiй, князь Вяземскiй, Вас. и Ал. Пушкины конечно не Булгарина видли въ немъ, бывши съ нимъ постоянно въ наилучшихъ отношенiяхъ, а предполагать, чтобъ въ комъ-либо можно было ошибаться впродолженiи шестидесяти лтъ почти несбыточно. Въ одинъ изъ тяжкихъ годовъ, когда Россiя переживала жестокое испытанiе, Карамзинъ писалъ мужу: ‘Добрый князь, молитесь за Россiю!’ Жуковскiй въ бытность свою въ Москв, увидя нашу меньшую дочь, уговорилъ отдать ее въ институтъ, и она вовсе неожиданно была принята на счетъ императрицы. А. С. Пушкинъ всегда присылалъ мужу свои сочиненiя, едва появившiяся въ свтъ, съ самою лестною надписью и никогда не забывалъ захать къ намъ, будучи въ Москв. Василiй Львовичъ Пушкинъ говорилъ ему въ стихахъ: ‘Я эгоистъ — твое здоровье берегу…’ Большая пачка писемъ отъ всхъ этихъ людей хранится у меня въ портфел. Но мн странно и смшно выставлять все это на видъ публики, какъ бы хвастая простыми отношенiями, на которыя привыкло мое семейство смотрть какъ на обыкновенный порядокъ вещей, но г. Колбасинъ вызвалъ меня на это объясненiе, и всякiй пойметъ чувство, которое овладло мною при чтенiи его статьи.

Еслибъ мой мужъ былъ интриганъ, то вмсто того, чтобъ заискивать въ граф Хвостов, онъ бы поддлывался къ своимъ богатымъ родственникамъ: двоюродная сестра его, графиня Завадовская имла огромное состоянiе, несмотря на это родныя тетки ихъ жили у моего мужа, и изъ-за нихъ-то онъ и ссорился съ нею постоянно. Единственный сынъ ея графъ Иванъ Яковлевичъ Завадовскiй умиралъ бездтно, мужъ былъ друженъ съ нимъ въ молодости (они были почти однихъ лтъ), но впослдствiи разошолся и съ нимъ посл того, какъ окончательно разсорился съ его матерью. Графиня умерла, оставивъ сыну большiе капиталы и нсколько тысячъ душъ⁴. Графъ жилъ въ Петербург, мужъ мой и несправлялся о немъ никогда. Но князь Кочубей, прiятель Завадовскаго, встртившись съ мужемъ моимъ, объявилъ ему, что графъ Иванъ Яковлевичъ въ безнадежномъ состоянiи и совтовалъ ему създить къ нему въ Петербургъ, прибавивъ, что бдный Завадовскiй умираетъ на чужихъ рукахъ. ‘Чтобъ я похалъ къ умирающему богачу за духовной! воскликнулъ мужъ мой: — да сохрани меня Богъ! Подать ему мысль, что я подличаю передъ нимъ, заискиваю его милостей — никогда!’ Такъ и не похалъ, не написалъ даже Завадовскому! Завадовскiй умеръ, вспомнивъ однако передъ смертью о моемъ муж, которому по духовному завщанiю отказалъ двадцать пять тысячъ асигнацiями наравн съ камердинеромъ, съ докторомъ и духовникомъ, прибавивъ, что князь Н. И. Шаликовъ ‘ближайшiй родственникъ мой со стороны родительницы моей.’ — ‘И за то спасибо! сказалъ мужъ мой: — его воля была отдать кому вздумается!’ А отдалъ графъ Иванъ Яковлевичъ огромную сумму денегъ совершенно посторонней особ.

Прилагаю при этомъ письмо, писанное ко мн Из. Ал. Щедритскимъ, которое и прошу васъ, г. редакторъ, помстить въ конц моей статьи, если вы желаете показать безпристрастiе въ этомъ дл. Вотъ оно:

ПИСЬМО Г. ЩЕДРИТСКАГО⁵

Милостивая государыня!

Прочитавши статью: ‘Пвецъ Кубры’, составленную Е. Колбасинымъ, нахожу, сколько могу припомнить, что дйствительно были писаны мною письма къ гр. Хвостову, но въ тхъ же самыхъ выраженiяхъ и все ли писалъ то чт напечатано — не помню. Вроятно также, что я упомянулъ въ письм и о сестр своей, ибо какъ я узналъ отъ нея, она, живши еще въ Переяславл, подавала просьбу императору чрезъ министра народнаго просвщенiя о предоставленiи ея пенсiона покойнаго отца нашего въ знакъ особенной, исключительной милости государя, — но не получила пенсiона. Изъ этого видно, какъ равно изъ содержанiя самыхъ писемъ заключить можно, что они писаны были не изъ подкупной обязанности непремнно хвалить и льстить, но писаны были къ человку давно знакомому, земляку, знавшему положенiе семейной нашей жизни и принимавшему въ своихъ единоземцахъ живое, сердечное участiе. Одинъ только злонамренный Колбасинъ хочетъ дать превратный толкъ нашимъ письмамъ, то-есть, что мы будтобы умышленно напередъ расточаемъ похвалы гр. Хвостову, какъ бы желая размягчить его сердце, а потомъ уже просимъ о своихъ надобностяхъ. Такой черный взглядъ выражаетъ только худое воспитанiе Колбасина, низкую среду, въ которой онъ родился, выросъ и изъ которой выползъ на свтъ божiй для того, чтобы злорчить о другихъ своимъ гусинымъ перомъ. Похвалы, которыя помщались въ письмахъ къ гр. Хвостову, всегда были слдствiемъ дйствiя, произведеннаго самимъ графомъ, или присылкою сочиненiя, представляемаго благосклонному вниманiю, или жалобою на несправедливость людей. Какъ же бы поступить тутъ по мннiю Колбасина? Отослать назадъ сочиненiе къ графу и написать: мн ненадобно твоихъ сочиненiй, ты пишешь худо, ты дуракъ, какъ величаетъ его Колбасинъ, шутъ-скоморохъ. Колбасинъ невжда, онъ не знаетъ и не понимаетъ условiй общественной жизни. Когда и кто неблагодарилъ графа и нехвалилъ его сочиненiй? Цари, вельможи, академiи, университеты, писатели… самъ превозносимый Колбасинымъ Пушкинъ, называетъ графа своимъ славнымъ и любезнымъ патрiархомъ, стихи его — пснями лиры заслужонной и вчно-юной, поэтъ Шатровъ пишетъ ему въ стихахъ похвальное письмо, называя графа по уму и сердцу генiемъ — и все это позволительно, а намъ, такъ названнымъ хвалителямъ графа, нельзя уже назвать его маститымъ пвцомъ, старйшимъ членомъ русскаго парнаса, — все это ставить намъ въ укоръ, стыдъ, поношенiе, недобросовстность, безнравственность. Что за нападка! Что за гнусное злорчiе? Что за кривой судъ? Чмъ же представляетъ себ пошлый Колбасинъ почтеннаго, добраго графа? Извергомъ, чудовищемъ, язвою, чумою, къ которому нельзя прикоснуться и письмомъ, ибо и это дйствiе считается позоромъ или подкупомъ. Безумiе психолога Колбасина, относительно гр. Хвостова и насъ, его хвалителей, доходитъ до того, что онъ, посредствомъ насъ, хочетъ объяснить психологическую задачу: отчего графъ не покидалъ писать стихи, несмотря на вс насмшки, злыя эпиграмы, совты умирающаго Суворова — не писать стиховъ, несмотря на то, что онъ былъ образецъ сенаторовъ, умный, образованный, честный, добрый человкъ. Были люди, говоритъ Колбасинъ, говорившiе Хвостову, что имя его безсмертно, и что онъ не умретъ въ потомств, и что не признаютъ его изъ одной зависти — это мы, его хвалители, то-есть кн. Шаликовъ, я, Лялинъ, Макаровъ и другiе. Скажите, есть ли тутъ какой-нибудь здравый смыслъ и не ребяческое ли это сужденiе? Я началъ переписку съ графомъ, современникомъ, по Колбасину, фонъ-Визина, Державина и др. съ 1827 года, мои письма, приводимыя Колбасинымъ, относятся къ 1827 году, графу Хвостову было тогда уже семьдесятъ лтъ и писать стихи вроятно началъ онъ уже пятьдесятъ лтъ тому назадъ: какъ же я могъ уврять въ безсмертiи графа, когда меня не было еще и на свт, и чт значило мое, молодаго человка, увренiе посл совтовъ умирающаго Суворова, почти боготворимаго Хвостовымъ. Не галиматью ли пишетъ Колбасинъ? и этакою галиматьею хочетъ онъ разршать психологическiя явленiя? Колбасинъ не иметъ понятiя о душ. Онъ плететъ только ложь и хочетъ очернить ближняго! Дале Колбасинъ увряетъ, что мы, хвалители, дали названiе Пвца Кубры графу, посл чего будто бы и самъ Хвостовъ сталъ величать себя такимъ. Это сущая ложь! Давнымъ-давно Хвостовъ самъ назвалъ себя Пвцомъ Кубры — и повторяли ему это названiе, потомучто знали, что это ему нравилось. Но всего забавне увренiе Колбасина, будтобы графъ Хвостовъ такъ переполненъ былъ нашими похвалами, что ни на минуту не забывалъ о нихъ. ‘Кланяясь Пушкину и Баратынскому, пишетъ Колбасинъ, онъ невольно припоминалъ фразы своихъ хвалителей врод знаменитой фразы Щедритскаго: вы безсмертный писатель, вы гражданинъ всхъ вковъ и народовъ.’ Полно, такъ ли? Думалъ ли такъ графъ Хвостовъ? Не самаго ли себя описываетъ Колбасинъ, самолюбивое творенiе? И для чего эти общiя мысли, общее разсужденiе примнилъ онъ къ графу Хвостову, хотя он и были помщены въ письм къ нему? Эти мысли могли бы относиться къ самому Колбасину, еслибы онъ заключалъ въ себ т достоинства, за которыя награждаютъ подобными фразами. Но довольно: я усталъ, у меня болитъ голова. Прощайте! Будьте здоровы и благополучны!

Вашъ покорный слуга

Измаилъ Щедритскiй.

P. S. Весьма любопытно бы знать, кто и чт такое Колбасинъ? Какъ равно любопытно знать, иметъ ли право журналистика обнародывать переписку лицъ, которые еще не перешли въ мiръ историческiй.

КН. АЛЕКСАНДРА ШАЛИКОВА

Москва.

¹ Редакцiя печатаетъ это письмо единственно изъ принципа справедливости. Оцнка дятельности и самаго характера лицъ, сошедшихъ съ общественной сцены, есть несомннная принадлежность литературы, и оспаривать у нея это право въ наше время немыслимо. Г. Колбасинъ, авторъ статьи ‘Пвецъ Кубры’ выводилъ свои заключенiя основываясь на фактахъ и на подлинныхъ письмахъ. Врны ли его выводы, онъ предоставляетъ судить читателямъ. Факты и письма на лицо. Но еслибъ онъ въ чемъ и ошибся, то это будетъ только ошибка, и подозрвать его въ клевет на человка давно уже умершаго, мы не могли и не имли на то права. Это искреннее мннiе редакцiи. Письмо это мы печатаемъ безъ малйшихъ перемнъ и выпусковъ. Ред.

² Онъ скончался въ 1852 г.

³ Чего никогда не длалъ мой мужъ. Это чистая выдумка со стороны не помню кого-то, и желанiе сдлать его смшнымъ, расказавъ будто онъ читалъ свои стихи дворовому мальчишк. Онъ даже и въ засданiяхъ любителей россiйской словесности никогда не читалъ своихъ произведенiй, признаваясь, что слишкомъ робетъ.

⁴ Дв тысячи душъ выморочнаго имнiя поступило въ казну по смерти ея сына.

⁵ Помщаемъ это письмо г. Щедритскаго безъ всякихъ перемнъ и выпусковъ, вопервыхъ по просьб княгини Шаликовой, признавшей его удобнымъ къ печати и полезнымъ для своей статьи, а вовторыхъ какъ образецъ полемики хвостовскаго времени. Мы просимъ извиненiя у г. Колбасина за т личныя, невозможныя ни въ какой литератур ругательства, которыя онъ встртитъ въ этомъ письм. Впрочемъ мы не помстили бы его низачто, еслибъ не были уврены, что письмо это и особенно его непозволительный тонъ послужатъ скоре къ оправданiю, чмъ къ обвиненiю г. Колбасина. Такiя письма не оскорбляютъ.

Читайте также: