Андрей Белый
Сергею Александровичу Полякову
В день 25-летия со дня возникновения
к<,нигоиздательст>,ва ‘Скорпион’
Андрей Белый (Борис Бугаев) Кучино.
Сергею Александровичу Полякову, Белый Андрей, Год: 1925
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Дорогой и глубокоуважаемый Сергей Александрович, позвольте мне в радостный для меня день, посвященный К<,нигоиздательст>,ву ‘Скорпион’, приветствовать Вас, как основателя и редактора-издателя ‘Скорпиона’, оставившего такой большой и светлый след в моей душе, а также позвольте мне, одному из сотрудников ‘Скорпиона’, родившемуся в литературу под знаком ‘Скорпиона’ и ‘Весов’, пожелать Вам долгой и плодотворной деятельности.
Озираясь назад и пропуская перед собой истекшее 25-летие, останавливаешься с изумлением перед потоком свершений, событий и достижений в области русской литературы, и кажется, что протекло не 25 лет, а 125 лет, до начала столетия, в конце прошлого века несмотря на отдельные имена деятелей в сфере литературы, общее русло ее все более и более становилось мелким и скудным, действовал еще Толстой, Чехов, восходили звезды Горького и Леонида Андреева, уже писал Вересаев, но — литературной среды — не было, литературные вкусы даже передовых критиков показывали низкий уровень, не говоря об уровне вкусов среднего интеллигента, либеральная и изживающая себя народническая критика разжевывала общие места некогда славной стаи передовых борцов критической мысли, уже усвоенные предшествующим поколением, и в них дожевывала себя, все то, что выходило из рамок либеральной и мелкобуржуазной идеологии, оказывалось за пределом критических горизонтов и вместе с тем за пределом понимания среднего читателя, воспитывавшегося в строгом повиновении у отживающих авторитетов того времени, заканчивался период полувекового падения литературных вкусов, суживался все более круг критикой дозволенного чтения, вне этого круга оказывалось и наше лучшее прошлое, и наше лучшее настоящее, Литературно-Театральный Комитет забраковывал пьесы Чехова, имена Ибсена, Ницше встречались с неукоснительным подозрением, Гамсуна называли ‘пьяным дикарем’ и целая фаланга западно-европейских имен, как среди тогдашней молодежи, так и среди ‘стариков’, русскою критикою отставлялась от русского читателя.
Тот же период средневековья распространился во взгляде на поэзию, русская поэзия измерялась окружностью, радиусами которой были Лермонтов, Некрасов, А. Толстой и Надсон, даже гений Пушкина оказывался в иных отношениях под негласным запретом, с равнодушным почтением отдавалось ему должное, и скорей проходили к Надсону, Тютчева, Баратынского, Фета, Языкова, Дельвига просто не знали и не хотели знать вне сферы немногих кружков знатоков и ценителей русской поэзии, культура стихотворной строки, <,если>, оценивать ее масштабом начала 19 столетия или масштабом нашего времени, была ниже всякого допустимого уровня, и хотя были мастера формы и среди ‘стариков’ (как-то Случевский, Вл. Соловьев), и среди ‘новых’ (Сологуб, Бальмонт, Гиппиус, начинающий Брюсов, [Вл. Соловьев и др.]), — отмечались таланты Леонидов Афанасьевых, Щепкиной-Куперник и Аполлона Коринфского.
В результате сужения кругозора водворилась среди интеллигентной читательской массы, руководимой ‘стариками’, полная атрофия вкуса и понимания, в чем заключается писательское мастерство, водворилось полное пренебрежение к поэзии, как отжившему, никому не нужному искусству.
И вдруг — в начале века быстрое начало поворота во вкусах, оценке и понимания художества, как особого рода науки и мастерства.
В русской литературе забил живой источник творчества, русскому читателю открылись подлинные горизонты ему современной западной литературы, а не подставные декорации ‘современности’ вместо современности, Ибсен, Гамсун, д’Аннунцио, Стриндберг, Уайльд, Метерлинк, Пшибышевский, Ван-Лерберг, Верлен, Верхарн, А. де Ренье, Вилье де Лиль Адан, Уольт Уитман, Бодлер, Рильке, Гофмансталь, Стефан Георге, Суинберн, Бернард Шоу и т. д. — пестрая палитра имен хлынула в поле зрения русского читателя, обстоятельные литературные обзоры действительных ‘спецов’, а не критических ‘болтунов’ действительно ориентировали русского читателя в том, что происходило в литературной Франции, Германии, Бельгии, критиками оказались действительные писатели, кроме того: суженное представление о русской культуре и литературе ‘хорошего прошлого’ расширилось перед русским читателем, выпрямленными вставали — Пушкин, Тютчев, Баратынский, вместо историко-литературной ‘болтовни’ своего времени о том, что ‘Ибсен есть лев, обрамленный гривой седин’, раздался призыв к развенчанию всякой критической напыщенности и сентиментализма, призыв к внимательному изучению подлинно ученых словесников — Потебни, Александра (а не Алексея) Веселовского и др. В новом свете возникла проблема прошлого вместе с выдвинутыми энергично и смело проблемами настоящего и будущего.
Был объявлен неумолимый ‘бой’ оковавшим нас рамкам литературного догматизма, разрушалось олеографическое представление о русской и западно-европейской литературе, были заложены основы стиховедения и эмпирической науки о стиле.
И с той поры, с эпохи 1900—1910 годов — какая пестрая смена литературных тенденций, заданий, школ, какое обилие молодых талантов.
Современной молодежи, не переживавшей сворота во вкусах на рубеже двух столетий, никогда не понять, что граница между началом ренессанса и концом декаданса русской литературной культуры лежит в первом десятилетии этого столетия, что в позднейших десятилетиях (эпоха 910—920 годов) лишь эволюционно расширялся веером пучок разнообразных лит<,ературных>, течений (как-то футуризм, имажинизм, акмеизм, центрифугизм), который в первых годах был сжат в тесном круге культурных тенденций, сгруппированных вокруг ‘Скорпиона’ и ‘Вeсов’, что многие, ныне общепризнанные критерии вкуса, разделяемые безоговорочно всеми школами и группами (вплоть до группы пролетарских поэтов), и даже самое требование от литератора и поэта знать хорошо свое ‘ремесло’, быть ‘квалифицированным рабочим’ труда, даже самое представление о творчестве, как труде, как и лозунг [гарм<,онии>,] единства формы и содержания был выдвинут поэтами, писателями и критиками, первоначально сгруппированными Вами, Сергей Александрович, вокруг К<,нигоиздательст>,ва ‘Скорпион’, — как-то Брюсов, Бальмонт, Блок, Вячеслав Иванов, Ю. Балтрушайтис, Ф. Сологуб, М. Волошин, Гиппиус, Мережковский, Розанов, Ваш покорный слуга и мн. др.
Точно новый нерв, и нерв основной, вскрылся в организме русской культуры слова в то время, и это произошло потому, что никогда Книгоиздательство ‘Скорпион’ мы, тогдашняя молодежь, не считали ‘Книгоиздательством’ в обычном смысле, мы знали, что ‘Скорпион’ тогдашняя единственная цитадель, построенная для расстрела ‘картонной’ литературной монументальности, забронированной не хуже броненосцев, ‘сталью’ авторитетов, мы, тогдашняя молодежь, непризнанная и гонимая, отовсюду сбежались к развевающемуся знамени, потому что это было знамя борьбы, потому что во главе стояли люди, преданные своему делу до самозабвения, люди бескорыстия и безупречной литературной совести, люди, вооруженные огромным знанием и вкусом, люди, которые, провозглашая войну за новые формы искусства и жизни, гораздо более постигли ту самую ‘старую’ культуру, от которой они звали прочь: во главе ‘Скорпиона’ стояли Вы, Сергей Александрович, покойный Валерий Яковлевич Брюсов и такой знаток литературы и поэзии (сам поэт), как Ю. К. Балтрушайтис.
Вы, Сергей Александрович, в те дни еще не знали нас (разумею себя, Блока, В. Иванова и многих других), а мы Вас знали. Каждый из нас переживал себя пленником в плотном обстании отжившего литературного быта, связывавшего по рукам и по ногам, для нас, в то время, ‘людей подполья’, знак ‘Скорпиона’, выкинутый первой же книжкой в первом книжном магазине того времени, — был знаком ‘восстания’ из мертвой рутины против этой рутины.
Первые годы ‘Скорпион’ казался утлою шлюпкой среди монументальных океанических гигантов — всяких ‘Польз’, ‘Образований’, первые NoNo ‘Весов’ казались разве что миноносками среди броненосного типа толстых журналов, дружно принявшихся громить миноноски.
Но в скорпионовских шлюпках и миноносках мы, тогдашняя литературная молодежь, оказались в ‘хорошем’ обществе: в обществе Вер-харна, Ван-Лерберга, Вьеле де Гриффина, Реми-де-Гурмона, Дюамеля, Вильдрака, Рене Аркоса, — и скольких других, теперь всеми признанных, тогда мало знакомых и даже неизвестных, и когда нас называли последними словами, ‘литературным сбродом’, чуть ли не мошенниками, — мы утешались, что мы — ‘сброд’ с Верхарнами и с Вильдраками — мы, Блоки, Сологубы, Брюсовы и В. Ивановы, а не ‘уважаемые’ вместе с либеральными, буржуазными корифеями и законодателями тогдашних мод.
И нас успокаивала уверенность в том, что наши руководители четко правят рулем и что в известные, решительные минуты они предпочтут ‘взорваться’, а не капитулировать.
Этими нашими руководителями были — во-первых, Вы, Сергей Александрович, душа и дух ‘Скорпиона’, создававший на протяжении ряда лет самую возможность нам, столь разным по целям устремлений, согласным лишь в необходимости ликвидировать старый литературный строй — этим нашим руководителем были Вы, и В. Я. Брюсов, ведший нас на бой сомкнутою фалангою.
В современной войне тыл столь же обеспечивает фронт, сколь фронт тыл, и даже организация прифронтовой полосы является решающей для исхода боя, если В. Я. Брюсов был нашим руководителем в бое, Вы, С<,ергей>, А<,лександрович>,, искусный и хитрый стратег с [Вашим далеким] Вашей устремленностью к мирным целям. Вы обеспечивали нам тыл, гармонизируя внутреннюю жизнь скорпионовской семьи того времени.
И потом, Вы были нам примером не воинственности, направленной к ниспровержению старого, а скорее примером любви ко всему новому и оригинальному, и пока происходила схватка новой литературной культуры со старой под флагом Брюсова, прожектор С. А. Полякова бороздил дали вокруг, отыскивая все новые и новые таланты среди художников, поэтов, литераторов не только в одной России, горизонтом Вашей любви была вся Европа, сколько неизвестных имен было поднято на щит ‘Скорпиона’ Вами в то время, когда они у себя на родине казались отверженными, Вы из уютной комнатки Метрополя вслушивались в какие-то лишь Вами слышимые радиотелеграммы, в итоге которых появлялись: или перевод на русский язык какого-нибудь безымянного иностранного горюна, либо статейка в ‘Весах’, либо ‘виньетка’ будущего знаменитого художника.
В каком-то отношении ‘Весы’ были органом не только русской литературы, но органом передовой фаланги культурных работников всех стран, sui generis ‘интериндивидуалом’. Как ценили ‘Весы’ в Бельгии в передовых литературных кругах, пришлось мне лично увидеть в 1912 году, уже когда ‘Весы’ перестали ‘быть’, одно упоминание о том, что я бывший сотрудник ‘La Balance’ {‘Весы’ (франц.).}, открывало мне двери всюду. С глубокою благодарностью бельгийские деятели культуры отмечали ‘Весы’. ‘— Как же не знать ‘La Balance’, — говорили мне, — ведь это орган нашей ‘Jeune Belgique’ {‘Молодой Бельгии’ (франц.).} в России’.
Думаю, что то же мне бы сказали в соответствующих кругах Германии, Австрии, Италии.
И вместе с тем ‘Скорпион’, ‘Весы’ по отношению к русской культуре слова сыграли не меньшую роль, они впервые сгруппировали поэтов, они дали в свое время букет сборников лучших русских поэтов, выпустив Гиппиус, Брюсова, Сологуба, Блока, Иванова едва ли не залпом, вокруг ‘Скорпиона’ группировалась первая ‘школа’ поэтов, кто не помнит собраний в квартире Брюсова, бывших для нас местом учебы и перманентного семинария, здесь впервые ‘стиховедчески’ анализировался стих, здесь мы учились впервые пониманию как русских классиков, <,так>, и романтиков (Пушкина, Баратынского, Тютчева, Жуковского), здесь же открывались нам новые дали стиха, путь к которым лишь начали символисты, который продолжался и продолжается — в акмеизме, имажинизме, футуризме до… утонченных ритмов Казина, здесь с одинаковой серьезностью отыскивались в архиве прошлого жемчужины русской поэзии, несъедобные для критических петухов недавнего прошлого, и показывался нам французский вэрлибр, опять-таки ‘несъедобный’ для того времени.
И все это происходило под флагом ‘Скорпиона’, под защитою и опекою наших руководителей — Полякова, Брюсова, Балтрушайтиса.
Эпоха героической борьбы ‘Скорпиона’ за новое слово в области русской культуры слова была одновременно эпохой <,борьбы>, за наше славное прошлое, за подлинную культуру ‘пушкинского’ слова, а не за тот ложный [квази-пушкинский] академизм, который преподносился в ходячих учебниках тогдашнего времени, под флагом ‘Скорпиона’ вынашивался ‘пушкиновед’ Брюсов, печатались ‘Труды и дни’ Лернера и т. д., ‘Скорпион’ еще раз доказал наглядно, что вершины общечеловеческой культуры прошлого реставрируются не в политике оглядки и шага назад, а в смелом движении вперед, Вы, Сергей Александрович, вместе с В. Я. Брюсовым шли в свое время вперед — к Верхарну, Дюамелю, Рене Аркосу, Блоку, к… несуществовавшему тогда еще Маяковскому, и Вы обрели себе и скольким на этом пути вперед — Пушкина, Баратынского, Гоголя, Потебню, реставрировался в хорошем смысле слова для нас Ломоносов, во Врубеле возникал в новом свете Иванов, шаг вперед в понимании художественных заданий в своем разливе вперед оказался разливом во все стороны: и в этом смысле разливом в ‘назад’.
И — что же: миноноска ‘Весов-Скорпиона’ оказалась через шесть-семь лет настоящей подводной лодкой, отправившей на дно не один дредноут, читатели и почитатели ‘Скорпиона’ насчитывались десятками, хулители и ‘не читатели из принципа’ — тысячами, все газеты и журналы ругали Вас, и, ругая Вас, незаметно для себя отказывались от ряда своих собственных взглядов, но и в этом отказе и перемене фронта все еще продолжали нападать на Ваше дело, и уже становились бациллоразносителями и популяризаторами ‘Скорпиона’, рекомендовались и переводились те именно западно-европейские авторы, которые были выдвинуты ‘Вeсами’ и за знакомство с которыми так много досталось Вам в свое время, кто эти авторы? Верхарн, Уольт Уитман, Реми-де-Гурмон, Рильке, Стриндберг, Ибсен, Метерлинк, Пшибышевский, Уальд, Манн, Гамсун, Гофмансталь и сколькие еще? Т. е. весь ‘круг чтения’ русского интеллигента 910—14 годов.
Тактика хвалить западно-европейских авторов, рекомендуемых ‘Скорпионом’, и бранить писателей ‘Скорпиона’ — не прошла также: Сологуб, Бальмонт, Брюсов, Блок, Балтрушайтис — стали-таки в линию русской литературы, не как изгои.
И наконец, маленькая команда ‘Скорпиона’, готовая в свое время скорее взорваться, чем спустить флаг, — неожиданно для себя оказалась десантом на всех почти броненосцах, некогда обстреливавших ‘Скорпион-Весы’, а после во многом отношении молчаливо принявших знак ‘Весов-Скорпиона’.
И этот ‘сворот’вкусов от декаданса к ренессансу, от статики к динамике, все еще развивающийся уже не под знаком ‘Скорпиона’, а под многими другими знаками, свойственными ритмам более позднего времени, совершен ‘Скорпионом’, во-первых, прямою деятельностью издательства, ‘библиотекой’ выпущенных и прекрасно изданных книг (оригинальных и переводных), и, во-вторых, косвенной, но, быть может, более действенной политикой: непроизвольным влиянием на критиков, издателей, популяризаторов, разносивших семена ‘Скорпиона’ под своим собственным флагом, или в качестве преемников и подражателей, или же в качестве непроизвольных, а иногда и ‘произвольных’ плагиаторов.
Как бы то ни было, с 1910 года ‘Скорпион’ — процвел целым садом, упомяну хотя бы о ‘Мусагете’ и ряде других издательств, чем они были, как не боковыми ответвлениями, иногда омельчанием и часто периферией в веере разлива литературных течений, ширящихся от узкой воронки ‘пролома’ путей, из которого на рубеже двух столетий забил ‘Скорпион’. Вы должны радоваться, Сергей Алекс<,андрович>,, что ‘семя’ ‘Скорпиона’ прозябло многоцветно, что ветви, паветвь, дав плод в настоящие дни, еще цветут, как самостоятельные деревца, могущие стать дубами, и что до сей поры соки ‘Скорпиона’ <,нрзбр>, в них и кипят, и бродят.
Воистину: путешествие одного издательства из десятилетия в десятилетия в другом разрезе становится путешествием вокруг целых материков, и как же я счастлив, С<,ергей>, А<,лександрович>,, что в день 25 летия издательства, я, старый матрос, могу присоединить свой голос к чествованию наших ‘старых капитанов’, С. А. Полякова, покойного В. Я. Брюсова и Ю. К. Балтрушайтиса. Многие Вас сегодня будут приветствовать со стороны, а я имею счастие приветствовать Вас, как представитель ‘старой команды’, эта ‘команда’ до сей поры верит в лозунги ‘Скорпиона’: верит в будущее путей русской художественной культуры, видя ее ‘молодняк’, и она знает, что взгляд назад, охватывающий истекшее 25-летие, есть непроизвольный упор ногой в почву за собою перед прыжком в будущее.
Желаю Вам еще много лет здравствовать и работать на ниве этого будущего, имея за собой такое славное прошлое, как ‘Скорпион’.
Сердечно сожалею, что утомление и недомогание мешает мне лично присутствовать в минуты чествования ‘Скорпиона’, в эти минуты ‘старый’ моряк хотел бы [оказаться] держать почетный караул около старого своего ‘капитана’.
Мы, скорпионовцы, умеем гордиться нашим [и Вашим] ‘Скорпионом’, умеем помнить наш ‘Скорпион’ и в нужную минуту стать под знаком его культуры.
Имеющий счастье себя считать ‘скорпионовцем’
9 декабря <,19>,25 года.