Серебряные коньки, Додж Мери Мэйпс, Год: 1865

Время на прочтение: 17 минут(ы)

 []

Мэри Элизабет Мэйпс Додж

Серебряные коньки

Mary Elizabeth Mapes Dodge
Hans Brinker, or The Silver Skates

Перевод с английского А. Рождественской

Иллюстрации Т. Шулера.

Глава I. Ганс и Гретель. Голландия

В ясное декабрьское утро двое детей — мальчик и девочка — сидели на насыпи замерзшего канала в Голландии. Они были заняты чем-то, и дело у них, по-видимому, не шло на лад.
Солнце еще не взошло, но на востоке уже загоралась заря. Голландцы по большей части еще крепко спали, и только изредка по зеркальной поверхности канала быстро пробегала на коньках какая-нибудь крестьянка с корзиной на голове или проносился стрелой сильный, крепкий юноша, спеша на работу в город.
Дети не обращали внимания на этих редких прохожих. Дрожа от холода, они подвязывали к ногам какие-то деревянные обрубки, суженные к носку, с пробуравленными дырочками, в которые были продеты ремешки из невыделанной кожи.
Их сделал сам Ганс — так звали мальчика. Мать его, бедная крестьянка, была не в состоянии купить ему и его сестре Гретель металлические коньки. Да дети и не тужили об этом. Хоть деревянные коньки, которые смастерил Ганс, и были самой грубой работы, брат и сестра проводили благодаря им много счастливых часов, катаясь по льду. И теперь, когда они с трудом завязывали ремешки своими красными, окоченевшими от стужи пальцами, никакие несбыточные мечты о настоящих коньках не омрачали им удовольствия.
Наконец Ганс встал и, взмахнув руками, понесся вдоль канала.
— Догоняй, Гретель! — беззаботно крикнул он.
— Я никак не могу справиться с одним коньком, Ганс, — жалобно сказала девочка. — В последний раз, когда мы бегали на рынок, ремешок натер мне ногу, и теперь больно завязывать его на том же месте.
— Так завяжи его повыше, — посоветовал Ганс, вернувшись к сестре, и сделал какое-то замысловатое па.
— Не получается. Ремешок слишком короток.
Ганс свистнул с таким видом, как будто хотел сказать: ‘Что за несносные создания эти девочки!’, и подбежал к сестре.
— Как глупо, что ты надела эти худые башмаки, Гретель! — недовольно проворчал он. — Ведь у тебя есть новые кожаные.
— Разве ты забыл, что папа бросил их в печку? Они попали прямо в огонь и так покоробились, что теперь их нельзя надеть. Мне поневоле приходится ходить в этих… Пожалуйста, завязывай поосторожнее!
Ганс вынул из кармана запасной ремешок и, напевая что-то, стал подвязывать конек к ноге Гретель.
— Ай! Мне больно! — воскликнула она.
Мальчик нетерпеливо развязал ремешок и хотел уже бросить его, но, взглянув на сестру, увидел, что на ее глаза навернулись слезы.
— Я попробую еще раз… Не плачь! — нежно сказал он. — Но нам нужно поторопиться: мама скоро позовет нас.
Он опустил глаза вниз, потом вопросительно взглянул на голые ветки ивы и, наконец, на небо, на котором все сильнее разгорались розовые и золотистые полосы.
Не найдя там ничего подходящего, Ганс задумался. Вдруг счастливая мысль пришла ему в голову, и лицо его прояснилось. Он снял шапку и, оторвав кусок уже и без того разорванной подкладки, свернул его и приложил к стертой ноге Гретель.
— Ну, — сказал он, обертывая ремешок так быстро, как только позволяли совсем окоченевшие пальцы, — не будет тебе больно, если я немножко стяну?
‘Не надо!’ — хотела было сказать Гретель, но удержалась и промолчала.
Через минуту они уже весело смеялись и, взявшись за руки, неслись по каналу, не смущаясь вопросом о прочности льда. В Голландии он держится всю зиму и не только не тает, когда его начинает пригревать солнышко, но и — напротив — становится с каждым днем все крепче и крепче.
Некоторое время дети катались благополучно. Потом под ногами Ганса послышался какой-то скрип, и он начал спотыкаться. В конце концов мальчик растянулся на льду и принялся как-то странно размахивать руками, точно хотел схватиться за воздух.
— Ха-ха-ха! — засмеялась Гретель. — Как смешно ты шлепнулся!
Но нежное сердечко билось под грубой синей кофточкой девочки, и она заботливо нагнулась над братом.
— Ты не ушибся, Ганс? — тревожно спросила она. — А, так ты тоже смеешься!.. Ну-ка, поймай меня!..
И она быстро побежала вперед. Теперь ей уже не было холодно, щеки ее разгорелись, глаза весело блестели. Ганс вскочил и бросился за ней, но не так-то легко было поймать Гретель.
Тут девочка почувствовала, что и ее коньки начинают скрипеть. Как тут быть? Уж лучше сдаться самой! Она повернулась и подбежала к Гансу, который схватил ее.
— Ха-ха-ха! Я поймал тебя! — воскликнул он.
— Ха-ха-ха! Напротив, это я поймала тебя! — возразила девочка, стараясь вырваться.
В эту минуту кто-то крикнул: ‘Ганс!.. Гретель!’…
— Это мама, — сказал Ганс.
Теперь уже весь канал сверкал под лучами солнца. Утренний воздух был чист и свеж, и число катающихся на коньках все прибывало. Детям очень не хотелось идти домой, но, несмотря на это, они торопливо стащили с себя коньки, даже не развязав половины узлов.
Ганс, крепко сложенный, широкоплечий мальчик с умным лицом, открытым взглядом и густыми белокурыми волосами, был гораздо выше своей сестры. Ему было пятнадцать лет, а ей только двенадцать. Гретель была живая, стройная девочка. Голубые глаза ее блестели весельем, а на щеках то вспыхивал, то пропадал нежный румянец.
Взойдя на плотину, дети тотчас же увидели свой дом. В дверях, точно картина в раме, стояла их мать в юбке, кофте и плотно прилегающем к голове чепце. Ганс и Гретель увидели бы свой дом и в том случае, если бы он был немного дальше. В этой плоской стране можно даже на большом расстоянии совершенно ясно различать все предметы, начиная с ветряных мельниц и кончая цыплятами. Не будь там плотин и высоких насыпей около каналов, человек мог бы, стоя посредине Голландии, осматривать ее всю, так как в ней совсем нет не только гор, но и холмов.
Это вообще одна из самых удивительных, необыкновенных стран в мире. Поверхность земли здесь во многих местах ниже уровня воды. Гигантские плотины, возведение которых стоило громадных денег и труда, сдерживают напор океана. Но иногда они прорываются или дают течь, и тогда происходят страшные наводнения. Плотины эти очень высоки и так широки, что на них строят дома и разводят сады, там даже прокладывают прекрасные дороги, с которых лошади могут любоваться на хорошенькие домики, лежащие далеко внизу, у них под ногами.

 []

Они весело смеялись и, взявшись за руки, неслись по каналу…

Нередко киль какого-нибудь плывущего мимо судна оказывается выше крыш домов, а водяные жуки плавают над головами ласточек, живущих около дымовых труб. Аист, свивший себе гнездо на верхушке остроконечной кровли, гораздо дальше от неба, чем лягушка, квакающая в прибрежном тростнике, а этот тростник значительно выше ив, которые, как бы сконфуженные такой несообразностью, со стыдом склоняют свои верхушки.
Вся страна прорезана каналами, реками и водостоками, на каждом шагу попадаются пруды и озера. Они сверкают на солнце и презрительно глядят на поля, уныло расстилающиеся около них. Одним словом, Голландия представляет собой что-то вроде пропитанной водой губки. По берегам поднимаются дюны или песчаные холмы, на которых сажают осоку и другие растения, чтобы укрепить их и предохранить поля от заносов песка.
Но и здесь родятся, живут и умирают люди и даже разводят себе сады в плавающих по каналам лодках. Фермы с крышами, похожими на широкополые, надвинутые на глаза шляпы, стоят на сваях с таким вызывающим видом, как будто хотят сказать: ‘Как бы там ни было, а мы намерены остаться сухими!’ Даже лошадям привязывают к копытам широкие подставки, чтобы им не приходилось слишком пачкаться, шлепая по лужам и грязи.
Но зато для уток здесь настоящий рай. Детям тут тоже живется отлично, в особенности летом. Сколько здесь луж, по которым так приятно бегать, сняв башмаки и чулки! Как удобно пускать кораблики или кататься на лодке! Какие чудесные места для рыбной ловли и купания!
Города в Голландии кажутся на первый взгляд какой-то чащей из домов, мостов, церквей и кораблей, над которыми поднимаются мачты, деревья и колокольни. В некоторых городах суда подплывают к самым домам владельцев и нагружаются из окон верхнего этажа, каждый сад и парк огорожен насыпью.
Местами попадаются живые изгороди, деревянные решетки — редкость, а каменная ограда кажется голландцу чем-то уж совсем невероятным. Дело в том, что здесь нет камня. Для укрепления берегов громадные каменные глыбы привозили из других стран, а весь местный мелкий камень ушел на мощение улиц и дорог. Ни один голландский мальчик, хотя бы он ждал до тех пор, пока у него вырастет борода, не найдет на своей родине ни кремня, ни голыша, чтобы пустить его рикошетом по воде или бросить вдогонку за кроликом.
Вся страна прорезана каналами всевозможных размеров, начиная с Северного Голландского для кораблей — одного из самых гигантских сооружений в мире — до такого, через который может перепрыгнуть ребенок. Сухопутные дороги — редкость в этой водяной стране. Вместо них служат каналы, на которых то и дело снуют пассажирские суда — трешкоты, для перевозки же дров и навоза употребляются особые суда — пашкоты.
Каждый участок обработанной земли тоже прорезан сетью небольших каналов, так что земледелец подъезжает к своему полю, лугу, саду или овину [хозяйственная постройка для сушки снопов] не в телеге, а в лодке.
Казалось бы, что в стране, где такое изобилие воды, каждому найдется, чем утолить жажду. Но на деле оказывается не так. Несмотря на переполненные реки, озера и каналы, во многих округах Голландии совсем нет воды, пригодной для питья. И несчастным жителям приходится посылать за ней в Утрехт и другие отдаленные места или же пить только пиво и вино.
Ветряные мельницы, похожие на стаи огромных морских птиц, разбросаны по всей стране. Все деревья подрезаны по одному очень странному и смешному образцу, а стволы выкрашены в зеленую, красную, желтую или белую краску. Женщины, мужчины и дети ходят в деревянных башмаках без пяток, крестьянские девушки, не имеющие женихов, нанимают за деньги молодых людей, чтобы те провожали их на ярмарку, а нежные супруги ‘запрягаются’ парой и, идя по берегу канала, тащат свой пашкот на рынок.

Глава II. Голландия. Рафф Бринкер

Природные особенности Голландии и постоянная борьба, которую приходится вести с морем, приучили жителей к терпению, настойчивости и неутомимой деятельности. На вид тихие и флегматичные, голландцы на самом деле замечательно смелы и предприимчивы. Они обогатили мир многими великими открытиями и изобретениями и добились первенства в мореплавании и торговле. У них процветают науки и искусства и высоко поставлено дело образования и общественной благотворительности. Ни один народ не тратит столько денег и труда на общеполезные предприятия и работы.
В Голландии насчитывают до десяти тысяч больших ветряных мельниц, крылья которых доходят иногда до ста двадцати футов [фут мера длины, равная примерно 0,3 м] в длину. На них пилят бревна, треплют пеньку, мелют зерно и производят много других работ. Но главное их назначение состоит в выкачивании воды из низких местностей в каналы и предохранении страны от наводнений. На их содержание тратится ежегодно около десяти миллионов долларов.
Некоторые из этих мельниц построены по самому первобытному образцу, но зато другие, новые, отличаются замечательным устройством. При помощи какого-то замысловатого механизма их крылья устанавливаются сами в наиболее выгодное для работы положение. Мельнику нечего заботиться об этом. Он может спокойно спать, зная, что его мельница не упустит ни одной перемены ветра и воспользуется как можно лучше каждой из них. Как только подует хотя бы самый легкий ветерок, крылья расходятся, стараясь уловить его, а когда поднимается буря, они сжимаются, как листья мимозы, и не представляют значительного сопротивления силе ветра.
Одна из старинных тюрем в Амстердаме называется ‘Лесопильной’ потому, что сидевшие там арестанты должны были распиливать бревна. Ленивых запирали в штрафную камеру. В одном углу ее помещался насос, в другом было пробито отверстие, через которое постоянно лилась вода. Арестант мог выбрать сам: утонуть, сложа руки, или же, не переставая ни на минуту, выкачивать воду до тех пор, пока его не выпустят. Кажется, что и сама Голландия представляет собой нечто подобное, только в громадных размерах. Каждый голландец обречен судьбой на выкачивание воды и принужден всю жизнь работать насосом, чтобы не утонуть. Так оно было, есть и, по всей вероятности, будет до скончания века.
Страна ежегодно тратит огромные деньги на поддержание и починку плотин. Без этого она была бы необитаемой. Разрывы плотин ведут к страшным катастрофам. Сотни городов и селений были погребены под водой, причем погибло около миллиона людей.
Особенно разрушительно было наводнение 1570 года. Долго продолжалась страшная буря. Ветер гнал воды Атлантического океана в Северное море, и волны, громоздясь одна на другую, налетали на берега Голландии. Наконец плотины не выдержали и прорвались по всему побережью. Даже главная плотина из дубовых свай, скрепленных железными обручами, пригвожденная тяжелыми якорями, разлетелась в щепки под страшным напором воды.
Рыбачьи лодки и большие суда носились по волнам и запутывались в ветках затопленных деревьев или налетали на крыши и стены домов. Тысячи мужчин, женщин, детей, лошадей, коров, овец уносились течением и боролись за свою жизнь. Кладбища размыло, и рядом с плывущей люлькой, в которой лежал еще живой ребенок, неслись гробы с давно умершими людьми.
Все дома исчезли под водой, над ней виднелись только колокольни да вершины высоких деревьев. Люди хватались за них и дрожали от страха, умоляя Господа о милосердии и призывая на помощь своих ближних.
Как только буря немного стихла, суда начали плавать по всем направлениям, спасая утопающих и подбирая тела умерших. Не меньше ста тысяч человек погибли в несколько часов, а материальные убытки были так значительны, что их невозможно оценить.
Роблес, испанский губернатор, одним из первых бросился на помощь несчастным, а потом употреблял все усилия, чтобы, насколько возможно, облегчить тяжелые последствия катастрофы. До тех пор голландцы ненавидели испанца, но его самоотверженность и доброта в это злополучное время навсегда заслужили ему любовь и признательность народа. Он ввел разные улучшения при устройстве плотин и издал закон, обязывающий каждого землевладельца наблюдать за их исправностью и содержать в порядке. С этих пор такие опустошительные наводнения стали реже, хоть все-таки страна подвергалась им шесть раз в течение последующих трехсот лет.
Весной, когда начинает таять снег, наступает самое опасное время. Реки под напором льда выходят из берегов и нередко заливают центральные провинции, а море волнуется и с яростью несется на берега. Обычный надзор за плотинами еще усиливается, и в наиболее опасных местах инженеры и рабочие стоят день и ночь. Как только раздается сигнал, предупреждающий об опасности, все жители сбегаются, чтобы действовать объединенными силами против общего врага. Солома лучше всего другого сопротивляется напору воды, и потому плотины обкладывают огромными соломенными матами, которые смазывают глиной и укрепляют тяжелыми канатами. И тогда бушующие волны бессильно разбиваются о них.
Рафф Бринкер, отец Ганса и Гретель, много лет служил надсмотрщиком при плотине. Однажды во время сильной бури, грозившей наводнением, рабочие укрепляли слабое место около одного из шлюзов. Была темная ночь, и шел дождь со снегом. Бринкер, работавший вместе с другими, поскользнулся и упал с высоких подмостков. Его принесли домой в бессознательном состоянии. С того дня он уже никогда не работал. Он остался жив, но лишился памяти и рассудка.
Гретель была в это время еще крошкой, и у нее не осталось никаких воспоминаний о прошлом. Ей казалось, что отец ее всегда был таким молчаливым, странным, безучастно следившим за всеми ее движениями своим мертвенным взглядом. Но Ганс помнил, каким добрым, веселым человеком был отец раньше, помнил, как тот носил его на плечах, напевая песенку. Напев этой песни иногда чудился ему и теперь по ночам, когда он просыпался и начинал прислушиваться.
Метта Бринкер — так звали мать детей — работала изо всех сил, чтобы прокормить семью, но заработок ее был очень невелик. Она получала маленький доход с огорода, пряла, вязала, а одно время даже нанималась тянуть бечевой барки, перевозившие груз по каналу. Но когда Ганс подрос, он настоял, чтобы мать предоставила ему всю тяжелую работу. К тому же ей хватало забот и с больным мужем, который мало-помалу совсем впал в детство и требовал самого неусыпного надзора. А так как физически он был совершенно здоров и по-прежнему силен, то бедной женщине иногда было довольно трудно справляться с ним.
— Ах, дети, дети! — часто говорила она. — Что за человек это был! Добрый, работящий, умный! Даже сам бургомистр иногда обращался к нему за советом. А теперь… Теперь он даже не узнает свою жену и детей! Ведь ты помнишь, Ганс, каким отец был прежде, да?
— Да, мама. Он знал все на свете и мог взяться за какую угодно работу. А как он пел! Я помню, как ты смеялась, слушая его, и говорила, что от его песен запляшут и мельницы.
— Говорила, говорила! Так ты помнишь и это, Ганс?… Гретель, возьми-ка поскорее у отца вязальную спицу, а то он, того и гляди, выколет себе глаза. Да надень на него башмаки. У него совсем закоченели ноги, а я никак не могу добиться, чтобы он не снимал башмаков.

 []

Надень на него башмаки. У него совсем закоченели ноги…

И Метта, вздыхая, садилась за свою прялку.
Почти все хозяйство и вся работа вне дома лежали на Гансе и Гретель. В определенное время года они каждый день ходили за торфом и складывали его в клетку, как кирпичи, запасая топлива на зиму. В свободное время, когда мать могла обойтись без них, Ганс нанимался подгонять лошадей, тянувших барки, и зарабатывал этим несколько мелких монет в день, а Гретель пасла гусей у соседних фермеров.
Кроме того, Ганс выучился очень недурно точить разные вещи из дерева и вместе с сестрой работал в огороде. Гретель умела шить, петь и бегать на самодельных ходулях лучше любой девочки на несколько миль в окрестности. Длинную балладу она запоминала наизусть в какие-нибудь пять минут и могла найти и назвать всякую травку или цветок. Но она не любила книг, и часто слезы наворачивались у нее на глаза при одном воспоминании о черной классной доске.
Ганс, напротив, любил учиться и был очень прилежен. Чем труднее был урок да и всякая работа, тем с большим рвением он принимался за них. Мальчики, встречавшие Ганса на улице, сначала посмеивались над его заштопанной курточкой и короткими кожаными панталонами. Но когда он поступил в школу, они вынуждены были уступить ему первенство. Благодаря своему прилежанию, Ганс один из всех школьников ни разу не побывал в том страшном углу класса, где висела плетка, над которой была грозная надпись: ‘Учись, учись, ленивец, а не то плетка научит тебя!’
Ганс и Гретель могли посещать школу только зимой, да и то не всегда. В последний месяц они совсем не ходили туда, так как мать не могла обойтись без них. Отца нельзя оставить без присмотра, а дел много: то нужно ставить хлеб, то докончить вязанье к базарному дню, то заработать хоть немного денег какой-нибудь посторонней работой.
А в то время, как Ганс и Гретель вернулись в это ясное декабрьское утро домой и стали помогать матери, веселая толпа мальчиков и девочек в ярких костюмах высыпала на лед. Казалось, он вдруг растаял и по воде носится клумба разноцветных тюльпанов.

Глава III. Серебряные коньки. Ганс и Гретель находят друга. Домашнее горе

Тут была дочь богатого бургомистра, Гильда ван Глек, в бархатном, обшитом дорогим мехом полушубке, а рядом с ней хорошенькая крестьянская девочка Анни Бауман, очень мило одетая в кофту из грубого красного сукна и голубую юбку, достаточно короткую для того, чтобы из-под нее выставлялись во всей красе толстые серые чулки домашней работы. Тут же была гордая Ричи Корбес, отец которой, мингер [минге р — господин (голландское обращение к мужчине)] ван Корбес, считался важной особой в Амстердаме, и несколько мальчиков: Карл Шуммель, Петер и Людвиг ван Гольп, Якоб Пут и совсем еще маленький мальчуган с очень длинным и неудобопроизносимым именем — Вустенвальберт Шиммельпеннинк. Во всей же этой веселой, оживленной толпе было около тридцати детей.
Они быстро носились взад и вперед по каналу на протяжении полумили, стараясь показать свое искусство и обгоняя друг друга. Иногда какой-нибудь особенно ловкий мальчик проносился стрелой под самым носом величественного адвоката или доктора, который, скрестив руки, не спеша направлялся к городу. Иногда девочки, взявшись за руки, бежали навстречу толстому, пыхтящему от старости бургомистру. Держа для баланса в руке палку с золотым набалдашником, он нерешительно поглядывал на эту живую, несущуюся на него цепь, но она вдруг разрывалась и пропускала его.
Коньки бургомистра были необыкновенно красивы. Подвязанные к ногам великолепными ремнями, они изящно загибались спереди и были украшены золотыми шариками. Но если какая-нибудь девочка делала на льду реверанс обладателю этих коньков, он только открывал немножко пошире свои заплывшие глазки, не решаясь отвечать ей поклоном, чтобы не потерять равновесия.
Но не одни любители спорта и важные господа скользили по каналу. Тут были рабочие с истомленными лицами, рыночные торговки с корзинами на головах, разносчики, сгибавшиеся под тяжестью своих тюков. Иногда по льду пробегал добродушный пастор, может быть, спешивший к умирающему, и время от времени проносилась, направляясь в школу, толпа детей с привязанными за плечами ранцами. На всех были коньки, все бежали по льду, и только изредка по берегу проезжал какой-нибудь закутанный фермер, трясясь в своей тележке.
Дети, о которых говорилось в начале главы, совсем затерялись в пестрой движущейся толпе. Но через некоторое время они сбежались вместе и, остановившись в стороне, окружили какую-то хорошенькую девочку.
— Ты слышала про состязания, Катринка? — закричали они в один голос. — Ты тоже должна участвовать в них!
— Какие состязания? — смеясь спросила Катринка. — Только не говорите все сразу, а то я ничего не пойму.
Все глаза тотчас же устремились на Ричи Корбес, которая считалась лучшим оратором.
— Как? Так ты еще ничего не знаешь? — сказала она. — Двадцатого числа назначены большие состязания на коньках по случаю дня рождения мефрау [мефра у — госпожа (голландское обращение к замужней женщине)] ван Глек. Это все устроила Гильда. Лучший конькобежец получит великолепный приз.
— Да, да! — подхватило с полдюжины голосов. — Ему достанется пара серебряных коньков с серебряными колокольчиками и пряжками!
— Кто сказал, что они будут с колокольчиками? — запищал мальчуган с длинным именем.
— Я, мастер Вуст, — ответила Ричи.
И все опять заговорили одновременно:
— Да-да, это верно!
— Нет, совсем не с колокольчиками!
— Какой вздор ты говоришь!
— Они будут со стрелами!
— Мингер Корбес сказал моей маме, что они будут с колокольчиками!
Все кричали и спорили, не слушая друг друга.
— Никто из вас ничего не знает, — важно проговорил мастер Вустенвальберт Шиммельпеннинк, пытаясь прекратить этот спор. — Никаких колокольчиков и в помине нет, а…
— Коньки, назначенные для девочек, будут с колокольчиками, — спокойно сказала Гильда, — а для мальчиков будет другая пара, со стрелами.
— Что я говорил? Вот и вышло по-моему! — закричал каждый из споривших.
— Кто же будет участвовать в состязаниях? — спросила Катринка.
— Все мы, — ответила Ричи. — Это будет очень весело! Ты тоже должна быть с нами, Катринка!..
— Ну, потолкуем об этом в полдень, а теперь пора в школу! — раздались голоса.
— Слышите? Это уже последний звонок! — воскликнула Катринка. — Догоняйте меня! — прибавила она и понеслась к стоявшей на берегу канала школе, до которой было около полумили.
Все бросились за ней, но догнать ее было нелегко, и она несколько раз со смехом оборачивалась назад, глядя на своих отставших товарищей.
* * *
В полдень, когда давался час отдыха между уроками, школьники опять высыпали на канал и начали бегать по льду.
— Взгляните-ка туда… На ту парочку! — насмешливо сказал Карл Шуммель, обращаясь к Гильде. — Вот так костюмы! А коньки-то, коньки! Их, наверное, подарил им король.
— Я вижу только, что это очень терпеливые дети, — добродушно ответила Гильда. — Им, конечно, нелегко было выучиться кататься на таких коньках. Должно быть, сам же мальчик и сделал их.
Такой ответ несколько смутил Карла. Гильда подбежала к небольшой кучке своих товарищей, опередила их и остановилась около Гретель, которая с восторгом смотрела на катающихся.
— Как тебя зовут, девочка? — спросила она.
— Гретель, юфрау [юфра у — барышня (голландское обращение к девушке, незамужней женщине)], — ответила та, — а моего брата зовут Гансом.
— Твой брат смотрится сильным, крепким мальчиком, — весело сказала Гильда. — Он, кажется, совсем не чувствует холода. Но ты, должно быть, озябла. Тебе, такой маленькой, следовало бы одеваться потеплее.
Гретель сконфуженно улыбнулась: кроме той кофты, которая была на ней, ей нечего было надеть.
— Я не такая уж маленькая, — ответила она. — Мне двенадцать лет.
— Неужели? А я в четырнадцать лет выросла такая большая, что все девочки кажутся мне маленькими. Может быть, ты в мои годы будешь еще выше меня. Но для этого нужно одеваться теплее: если дети зябнут, они плохо растут.
Ганс вспыхнул, увидев слезы на глазах Гретель.
— Моя сестра не жаловалась на холод, юфрау, — сказал он. — Впрочем, сегодня действительно сильный мороз.
— Ничего, ничего! — воскликнула Гретель. — Мне часто бывает даже жарко, когда я катаюсь на коньках. Вы очень добры, юфрау, что заботитесь обо мне.
— Нет, я поступила очень глупо, хоть и не хотела обидеть вас. — Гильда поняла, что не следовало начинать такого разговора, и ей было очень досадно на себя. — Мне только хотелось… Я думала, если… — она совсем смешалась и замолчала.
— Что такое, юфрау? — спросил Ганс. — Может быть, я могу чем-нибудь услужить вам?
— Нет, нет, — отмахнулась Гильда. — Я только хотела поговорить с вами о состязаниях, которые будут двадцатого числа, в день рождения моей мамы. Ведь вы тоже примете в них участие, не правда ли? Вы оба хорошо катаетесь на коньках, а допускаются все, без исключения.
Гретель пристально взглянула на Ганса.
— Это невозможно, юфрау, — сказал он. — Наши коньки сделаны из крепкого дерева, но они быстро сыреют на льду, перестают скользить, и потому мы часто падаем.
Глаза Гретель лукаво блеснули при воспоминании о том, как смешно упал утром Ганс, но она тут же покраснела и робко сказала:
— Нам нельзя бегать наперегонки, юфрау. Но, может быть, вы позволите нам посмотреть, как будут бегать другие?
— Конечно, конечно! — ответила Гильда, ласково глядя на серьезные лица двух бедных детей и от души жалея, что так безрассудно истратила почти все свои карманные деньги на кружева, ленты и разные безделушки. У нее осталось всего два гульдена, а на них можно было купить только одну пару приличных коньков.
— Кто из вас двоих лучше бегает по льду? — спросила она.
— Гретель! — сказал Ганс.
— Ганс! — воскликнула в это же время Гретель.
Гильда засмеялась.
— У меня нет денег, чтобы купить вам две пары коньков, их слишком мало даже и на одну хорошую пару. Вот вам два гульдена. Решите между собой, кому из вас легче выиграть приз, и купите коньки. Мне очень жаль, что я не могу дать вам больше. До свидания!
Гильда подала Гансу деньги и, с улыбкой кивнув детям, побежала к своим товарищам.
— Юфрау! Юфрау ван Глек! — крикнул Ганс, бросившись за ней вдогонку.
Он не мог бежать быстро, потому что у него на одной ноге развязался ремень. Гильда повернулась и, защитив рукой глаза от солнца, быстро понеслась назад.

 []

Гильда повернулась, защитив рукою глаза от солнца…

— Благодарю вас, вы очень добры, — сказал Ганс, — но мы не можем взять эти деньги.
— Не можете? Почему же? — спросила Гильда, краснея.
— Потому что мы их не заработали.
Гильда была находчива. Она заметила хорошенькую, выточенную из дерева цепочку на шее Гретель, и это помогло ей выйти из затруднения.
— Сделайте мне такую же цепочку, как у вашей сестры, Ганс, — сказала она.
— С большим удовольствием, юфрау. Вы получите ее завтра же: у меня дома есть кусок дерева, белого, как слоновая кость.
Сказав это, Ганс протянул ей деньги.
— Нет, я не возьму их, — решительно сказала Гильда. — Это еще слишком небольшая плата за такую прелестную цепочку.
И она побежала, не дожидаясь ответа.
Ганс с минуту следил за ней глазами. Он понимал, что дальнейшие отговорки ни к чему не приведут.
— Ну, что ж? Тут нет ничего дурного, — наконец пробормотал он. — Я посижу ночью, если мама даст мне свечу, и сделаю цепочку к утру… Мы можем оставить эти деньги у себя, Гретель.
— Какая милая, какая добрая барышня! — воскликнула Гретель, восторженно хлопая в ладоши. — Недаром же прошлым летом на нашу крышу спустился аист! Мама тогда сказала, что это принесет нам счастье. Помнишь, Ганс, как она радовалась и как плакала потом, когда его застрелил Корб? Она говорила, что с ним, наверное, случится какая-нибудь беда. А счастье к нам все-таки пришло! Если мама пошлет нас завтра в город, тебе можно будет купить коньки.
Ганс покачал головой.
— Барышня дала нам деньги на коньки, — сказал он, — но если я заработаю их, то лучше куплю шерсти, и у тебя будет теплая кофта.
— Как? Ты не хочешь покупать коньки? — с отчаянием воскликнула Гретель. — Мне, право же, редко, очень редко бывает холодно! Мама говорит, что у бедных детей кровь горячее, чем у других: она как будто знает, что должна получше согревать их. О, Ганс, — прибавила она дрожащим голосом, — не говори, что не купишь коньки, а то… мне кажется, я заплачу! Да к тому же я люблю холод… то есть я хочу сказать… что мне даже… чересчур жарко… теперь!..
Ганс со страхом взглянул на нее. Как истый голландец, он терпеть не мог слез и боялся всяких сильных ощущений. А что если Гретель расплачется?
— Послушай, Ганс, — продолжала Гретель, заметив его нерешительность. — Я буду ужасно несчастна, если ты не купишь коньки! Мне они не нужны, я не такая жадная. Но я хочу, чтобы у тебя были настоящие металлические коньки. А потом, когда я вырасту, они пойдут мне… Ах, как хорошо!.. Сосчитай-ка деньги, Ганс! Видел ты когда-нибудь столько денег?
Ганс задумчиво вертел монеты. Никогда в жизни не испытывал он такого сильного желания купить себе коньки. Он слышал про состязания, и ему, как всякому другому мальчику, очень хотелось попробовать свои силы. Будь у него хорошие металлические коньки, он мог бы обогнать многих. Да, он вполне уверен в этом.
А что если купить их не себе, а Гретель? Она маленькая и кажется слабой, но очень хорошо бегает по льду. Стоит ей покататься на настоящих коньках какую-нибудь неделю, и она в состоянии будет обогнать не только Ричи Корбес, но, пожалуй, и Катринку Флак. Как только эта мысль пришла ему в голову, он принял твердое решение: если Гретель не хочет теплой кофты, то у нее будут коньки.
— Нет, Гретель, — сказал он — я хочу подождать. Когда-нибудь я наберу достаточно
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека