Серапионовы братья, Мочульский Константин Васильевич, Год: 1922

Время на прочтение: 3 минут(ы)

Константин Васильевич Мочульский

Серапионовы братья

1. Петербургский сборник 1922 г. Поэты и беллетристы. Издание журнала ‘Летопись Дома Литераторов’. Петербург.
2. ‘Серапионовы братья’. Альманах первый. ‘Алконост’. Петербург. 1922.

Кто не знает, что в Петербурге существуют Серапионовы братья, ‘большое литературное гнездо’, в котором оперивается новое русское искусство, растет новая русская жизнь? Говорили нам о них и Белый, и Ремизов, и Эренбург и другие.
Одни восторженно с ‘вещанием’, другие многозначительно до таинственности. А один из ‘братьев’ — Пильняк — просто приказал: ‘Запомните имена: Никитина, Зощенки, Всеволода Иванова и многих еще’. Но до сих пор мы только имена их и знали: да вот еще, благодаря Ремизову, подробности некоторые биографические: что у Пильняка дочка Наташа, что М. Слонимский ‘на шеколад падок’ и проч.
Наконец то дошли до нас и самые произведения. И говорить о них, как о чисто художественном явлении, после всей этой ‘подготовительной работы’ невероятно трудно. Не заоыть того, что говорил А. Белый о ‘подлинном сдвиге сознания’ и ‘новой культуре в России, видавшей перед собой лик гроба и смерти’, о ‘культуре сходящей к России вечности’. А приступать с этим мерилом к творчеству молодых беллетристов значит готовить себе горчайшее разочарование, ждешь ‘чуда’, думаешь ‘вечность заглянет в очи’, готовишься к самому неслыханному, к рыку звериному или словесам нездешним, и ‘огненной душе в слове’, — и не находишь всего этого. Ни провалов, ни высот осиянных, а ровная плоскость очень недурной (местами талантливой даже) беллетристики.
Как тут зарубежному читателю не растеряться?
Сколько его убеждали в том, что он больше ничего не понимает и что, вообще, вырождается? Ну как признаться, что никакого ‘сдвига’ он не приметил? (З. Венгерова: ‘в петербургском сборнике ясно отражается то, что теперь уже повсюду начинают называть сдвигом’).
Впрочем, в спорах о культуре вечности и о сдвиге сознания не будем забывать, что перед нами произведения художественного слова. Как они задуманы и как они сделаны? Б. Пильняк (‘Закат наш’. Новая русская книга, том. 2) на всю русскую литературу от Ломоносова до Горького ставит клеймо интеллигентщины. Ни один писатель ‘ничего не знал’ о народе, с тех пор, как ‘первый интеллигент Петр повесил себя за хвост на Европу’. Теперь наступает новый период мужицкой литературы ‘с мужицкой своей формой и содержанием’. А про Серапионовых братьев говорит, что ‘они без школ всяких, в лаптях, лаптем пишут: а фактура, а содержание верстой, как аршином откладывают, кроят революцию и Россию, новые закройщики’.
Все это, конечно, не блещет оригинальностью, поносить интеллигенцию — как не надоест? Важно другое: ‘мужицкая форма и содержание’ и то, что новые пишут ‘без школ’. Может быть, тут нарочитая неясность. Мужицкая литература ведь не значит, что сочинители — мужики (да и какие же это мужики Лунц, Никитин, Слонимский?) и что пишут они только о мужиках, это значит, что найдены новые самобытные приемы, создан новый национальный стиль. Тогда почему из Гофмана ‘Серапионовы братья’, почему столько выучки, литературности, влияний? Как примирить ‘без школ всяких’ Пильняка с показаниями Ремизова: ‘В Петербурге Серапионовы братья по азам Замятиным долбили. Замятин учил их рассказам… Лунц… и Слонимский оба на Гофмане верхом покатались… Зощенко — подковыр Гоголя и выковыр Достоевского… Слышу — Гофмана — Гоголя — Достоевского — А. Белого — Ремизова — словарь — слово’ (Ремизов. ‘Крюк’). Какая большая и сложная традиция! После таких указаний, в лапоть верится с трудом. А ‘песни метельные’ ‘мужицких писателей’ не так уже прямо у ‘народа’ подслушаны, а на Гофмановском эликсире варены, на Ремизовских корешках, с Замятинскими приправами. Славянофильство тоже лучше оставить. О ‘народе’ всегда было ‘двадцать семь истин’ и, кто знает, чей миф о мужике правдивей — Пушкина, Толстого или Зощенки.
Что, если попытаться забыть о легенде, сотворенной вокруг новых писателей, и непосредственно вглядеться в их произведения?
Прежде всего — два хороших рассказа Зощенко (‘Гришка Жиган’ и ‘Виктория Казимировна’), — из братьев он самый зрелый и искусный. Его ‘Назар Ильич, господин Синебрюхов’ — пластически выявлен в метком, крепком и своеобразном языке. Стилистическая задача — выполнена мастерски. Повествование о встрече с панночкой во время германской кампании полно движения и юмора. Фабула несложна, ритм рассказа медленно важный, фактура поражает легкостью и силой. Положительно эти рассказы — лучшие в сборнике. Аналогическое задание ставит себе Ник. Никитин (‘Жизнь гвардии сапера’ и ‘Дэзи’). Снова рассказ ‘просто человека’, тронутого городской культурой. И эта ‘выспренность’ самодельного языка, с его хитрым синтаксисом и неожиданными сдвигами значений — сочна и красочна.
Читая Никитина, не хочется думать о литературных влияниях, как бы несомненны они ни были. ‘Дэзи’ — опыт психологии животного, рассказ смело и занимательно построенный с импрессионистическим схематизмом.
Большим чувством стиля одарен и Всеволод Иванов (‘Лоскутное озеро’ и ‘Синий зверюшка’). ‘Старик Хрументаль’, заставляющий всю деревню сорок раз обойти вокруг озера, чтобы прийти в ‘спокойные земли’ и Ерьма с зеленым глазом, желающий ‘мученичества’ и три раза уходящий из деревни — в этих темных лицах много древней, земляной силы, какой то ‘стрибожьей Руси’. Остроумна и затейлива гофманиада В. Каверина ‘Хроника города Лейпцига’, трогательны рассказы Федина о собаке и еже (‘Песьи души’, ‘Про радость’), не плохи этнографический жанр В. Шишкова (‘Царская птица’) и экзотика Л. Лунца (‘В пустыне’). Менее рельефны еврейские повести М. Слонимского (‘Антихристово причастье’ и ‘Дикий’), рассказы М. Шагинян и О. Форш. — Корни ‘Серапионовых братьев’ в Гоголе и Гофмане, удаются им преимущественно задачи стилистические. Думается, что со временем они освободятся от ненужного ‘натурализма’ и анекдотизма. Несут ли они ‘новую культуру’ — покажет будущее.

Примечания

Впервые: ‘Последние новости’ от 29 июня 1922.

———————————————————————

Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский, Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. — Томск: Водолей, 1999. — 415 с., 21 см.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека