Былъ поздній лтній вечеръ. Солнце закатилось уже за лса, но лучи его еще проникали въ безоблачную глубину неба, откуда на землю изливались потоки мягкаго, кроткаго свта. Ни малйшее дыханіе воздуха не шевелило роскошныхъ вершинъ величавыхъ дубовъ и буковыхъ деревьевъ. Среди беззвучной тишины отчетливе разносилось щебетаніе ласточекъ, которыя съ своими птенцами вились вокругъ крыши дома лсничаго. Съ колокольни въ деревн Тухгейм, расположенной на противоположномъ спуск холма, въ разстояніи около полумили отъ дома лсничаго, раздавался такой явственный звонъ, что можно было совершенно отчетливо считать удары.
— Семь часовъ, сказалъ одинъ изъ двухъ собесдниковъ, сидвшихъ передъ дверью на скамь съ лвой стороны подъ высокой липой. При этомъ онъ вытащилъ изъ кармана своего чернаго жилета большіе часы въ двойномъ томпаковомъ футляр и поднесъ ихъ къ своимъ, не совсмъ зоркимъ глазамъ:— семь часовъ, значитъ мн нужно идти.
— Ну, подожди еще, дружокъ Антонъ, отозвался другой:— Мальхенъ надялась, что вы останетесь ужинать, слышишь ли, какъ она хлопочетъ въ кухн? Вотъ запахло чмъ-то похожимъ на пироги съ яйцами,— ты какъ думаешь, Понто?
Говоря это, онъ положилъ свою смуглую руку на голову красивой, длинношерстой лягавой собаки, которая, виляя хвостомъ, прижалась къ его колну.
Антонъ ничего не отвчалъ, нагнувъ опять голову къ груди, онъ смутно глядлъ въ землю и, по временамъ, тихонько покашливалъ. Лсничій усердно курилъ изъ коротенькой пенковой трубки, его голубые глаза глядли на хищную птицу, которая неслась въ неизмримой вышин среди эфира, раззолоченнаго солнечнымъ блескомъ.
Пасмурное лицо Антона безпокойно подергивалось. Казалось, изъ души его просвчивалось какое-то, тяжелое для него, но твердое намреніе. Онъ покашливалъ сильне, чмъ прежде, косился украдкой на брата, раза два собирался заговорить, опять откашливался и наконецъ сказалъ:
— Послушай, Фрицъ!
— Что скажешь, Антонъ? отозвался лсничій, не сводя глазъ съ чуть замтной подвижной точки, чернвшей въ вышин.
— Ты можешь оказать мн услугу, большую услугу.
— Съ удовольствіемъ.
— Въ какихъ ты теперь отношеніяхъ съ господиномъ.
— Да, полагаю, не въ худшихъ, чмъ обыкновенно,— а теб-то зачмъ? проговорилъ лсничій, прикладывая къ щек свою, сжатую въ кулакъ руку и указывая большимъ пальцемъ на хищную птицу, которую онъ могъ теперь различить явственне, птица эта оказалась соколомъ, изъ породы мышелововъ.
— Мн хотлось бы, чтобъ ты… видишь ли, чтобъ ты похлопоталъ у него… Собственно, дло это очень важное не для меня, то есть не такъ для меня, какъ для Лео. Да, ты, кажется, меня не слушаешь?
— Ну, слушаю, братъ, слушаю.
Хищная птица, мтко подстороживъ добычу, словно камень устремилась внизъ по прямой линіи и изчезла за лсомъ. Лсничій обернулся къ брату и повторилъ:
— Слушаю, слушаю: я насторожилъ уши. У тебя есть дло къ господину,— такъ что ли ты сказалъ.
— Старый волостной писарь въ Тухгейм лежитъ больной при смерти, заговорилъ Антонъ въ сильномъ волненіи, которое покрыло его блдныя щеки чахотошнымъ румянцемъ и замтно стсняло дыханіе:— скоро долженъ быть сдланъ новый выборъ, мсто приноситъ боле пятидесяти талеровъ, если бы господинъ подалъ за меня голосъ и похлопоталъ бы обо мн въ совт, то, право, я былъ бы непрочь, занять эту вакансію.
— Теб, волостнымъ писаремъ въ Тухгейм. Нтъ, Антонъ, теб не понравится ни эта, ни какая бы то ни было другая хлопотливая служба. Недли черезъ четыре — нтъ, что я говорю — черезъ четыре дня ты опять придешь и станешь ворчать: ‘пусть кто хочетъ тотъ и будетъ волостнымъ писаремъ, чортъ съ ней — съ этой скучной возней, для которой я долженъ распрощаться съ своими книгами’.— Я не хочу тебя обидть, Антонъ. У тебя голова смышленая и ты могъ бы добиться до чего нибудь лучшаго, чмъ заглохнуть въ какомъ ни будь вонючемъ Фельдгейм. Да, жизнь-то ты плохо раскусилъ, Антонъ, къ людямъ не умешь приноровиться. Вдь въ замк съ тобой обращались хорошо, какъ и со всми нами. Но ты самъ хотлъ устроить свое положеніе. Ни я, ни другіе не виноваты, что случилось такъ скверно.
Говоря это, лсничій выбивалъ свою трубку и такъ какъ при этомъ онъ говорилъ громче, чтобы быть слышимымъ, то слова его звучали сурове, чмъ сколько этого желалъ говорившій. Чахлое, жолтое лицо его собесдника, сидвшаго съ нимъ о бокъ, конвульсивно подергивалось. Онъ закрылъ глаза, какъ бы отъ внезапно подступившей физической боли.
— Скверно, очень скверно случилось, сказалъ онъ глухо.
— Ну, ничего, ободрялъ лсничій: — каждый изъ насъ несетъ свой крестъ. Главное дло въ томъ, какъ мы его несемъ. Многое при этомъ зависитъ отъ насъ самихъ, и успхъ нашихъ длъ обезпечивается, смотря по тому, шутя или серьозно мы ими занимаемся, запаслись ли мы немножко терпніемъ, или, очертя голову лземъ въ петлю. Что же касается твоего желанія….
— Не трудись тратить словъ, вскричалъ Антонъ, вскакивая съ мста: — я уже довольно слышалъ. Не нужны мн твои хлопоты, не нужны мн барскія милости. Я одинъ найду себ дорогу до могилы, какъ одинъ отыскалъ путь въ жизни. Я открылъ ротъ, потому что мн было на сердц слишкомъ тяжело. Эхъ, я зналъ, или по крайней мр могъ знать, какого участія мн ждать отъ людей. Ну, и прекрасно, я больше безпокоить тебя не стану.
Судорожно нахлобучилъ онъ на голову фуражку, дрожащими руками всунулъ въ карманъ деревянную табакерку и платокъ, потомъ сталъ искать глазами палку, скатившуюся подъ столъ со скамьи, къ которой онъ прислонился,
— Да, послушай, Антонъ, сказалъ съ досадою лсничій, разв твои слова и поступки показываютъ въ теб уже не говорю брата, но христіанина и разсудительнаго человка? Полно теб дурачиться, Антонъ! Лтъ сорокъ тому назадъ мы таскали другъ друга за волосы, когда ты правильно ршалъ задачу, или я находилъ больше птичьихъ гнздъ. Тогда мы были оба глупые ребята, и не понимали другого обращенія. Неужто намъ и теперь ссориться, когда наши головы покрыты сдиной и когда ни одинъ изъ насъ не можетъ быть судьею, какимъ былъ нашъ отецъ, хватая насъ обоихъ за шиворотъ.
Глубокій голосъ лсничаго звучалъ необыкновенно мягко, когда онъ произносилъ эти слова, протягивая брату свою смуглую, плотную руку.
— Лучше бы отецъ меня убилъ, или никогда не родилъ, сказалъ Антонъ, расхаживая взадъ и впередъ передъ скамьей, на которой сидлъ лсничій.— Что принесла мн съ собою жизнь? Горе, заботы, болзни! Я былъ хворый, отвратительный ребенокъ. Отецъ презиралъ меня постоянно, вы вс также меня презирали, хотя, конечно, и не говорили объ этомъ ни слова. Но я чувствовалъ это отлично, я зналъ это, и оттого преждевременно сдлался такимъ робкимъ и запуганнымъ, такимъ нелюдимымъ и гордымъ. И однако я васъ любилъ, и людей любилъ. А они отблагодарили меня по своему. Они оттолкнули меня отъ себя и потомъ сказали, будто я отъ нихъ убжалъ. Ну, а въ какія теплыя объятія они заключили бы меня, если бы мн повезло счастье! Но мн ршительно не хотло повезти счастье — вотъ въ чемъ вся сила. Этого люди не прощаютъ. Бдный и осмянный, больной и презрнный — вдь это одно и тоже.
Лсничій покачалъ головой.
— Это старая псня, сказалъ онъ: — впрочемъ отъ стараго дрозда нельзя и требовать, чтобы онъ выучился чему нибудь другому, кром этой псни, которую заводилъ впродолженіи всей своей жизни. Пусть Богъ меня покараетъ, Антонъ, если я когда нибудь тебя презиралъ, напротивъ, я постоянно питалъ къ теб большое уваженіе, хотя ты и былъ младшимъ братомъ. А что у тебя, Антонъ, есть сердце, и сердце, способное любить,— это также мн хорошо извстно. Если бы его у тебя не было, то ты не заперся бы въ деревушк изъ любви къ своей покойной жен,— ты, для котораго былъ открытъ цлый свтъ. Да разв ты не длаешь то же самое и теперь ради маленькаго сына? Ты живешь только для него одного. Ты уже почти совсмъ погубилъ свои несчастные слабые глаза отъ книжныхъ занятій, чтобы только порядочно выучить сына. Мой Вальтеръ говоритъ, что Лео все знаетъ — такой ужасный ученый — и что его хоть сію минуту примутъ въ первый классъ. Отчего ты не соглашаешься на мое предложеніе? Еще три года тому назадъ, отпуская Вальтера въ городскую школу, я совтовалъ теб, чтобы ты посылалъ вмст съ нимъ и своего Лео. Я ужь хотлъ платить за обоихъ мальчугановъ. Ты этого не пожелалъ, говоря, что и за одного лишняго ученика мн будетъ платить очень трудно. Ну, какъ угодно.. Дйствительно, тогда было бы для меня тяжеленько взносить уплату, ну, а теперь дло иное. Вальтеръ уже порядкомъ начинилъ свою голову латинскими и французскими вокабулами, теперь ему нужно не шутя подумать и о работ, а иначе изъ него не выйдетъ дльный лсничій. И такъ, мой молодецъ останется здсь, руки у меня будутъ посвободне и Лео можетъ заступить его мсто. Хочешь, что лиАнтонъ? По рукамъ, пріятель! Богомъ теб клянусь, Антонъ, что все это говорю теб отъ чистаго сердца.
Антонъ опять слъ. По его высохшему лицу пробгали болзненныя конвульсіи. Очевидно, нелицемрное добродушіе брата его глубоко тронуло. Но въ недужной, искалеченной душ уже не могъ прозвучать ни одинъ чистый, полный аккордъ. Покручивая свои тонкіе, сдые волосы, онъ сказалъ съ сумрачнымъ видомъ.
— Я врю, Фрицъ, очень врю, но длу все-таки не бывать. Твой сынъ и въ будущемъ времени обойдется для тебя достаточно дорого, когда поступитъ въ солдаты или куда знаетъ. Кром того, ты долженъ таки подумать и о своей дочери, которую вроятно не захочешь всегда держать здсь въ деревн. Наконецъ ты долженъ заботиться и о сестр Мальхенъ, я тоже повисъ на твоей ше, уже не считая двухъ талеровъ арендной платы, которую владлецъ не хочетъ получать отъ меня. Вотъ по всему этому я повторяю свою просьбу о мст писаря. Пятьдесятъ талеровъ для меня, при настоящихъ моихъ обстоятельствахъ, цлый капиталъ. Мн многаго не нужно, а мой Лео не избалованъ. Тогда я буду имть возможность посылать его въ школу, а въ послдствіи, можетъ быть, и въ университетъ, ни для кого не становясь въ тягость и не стсняя молодой свободы моего сына разными обязательствами съ посторонними людьми. Если ты захочешь поговорить обо мн съ владльцемъ, то я, съ своей стороны, похлопочу о себ въ город у ландрата. Отказать мн едва ли можно, потому что я еще ни о чемъ не просилъ. Можетъ быть, ты возьмешь къ себ моего Лео, пока я буду въ отлучк. Ты видишь, что я также умю унижаться и просить, когда это необходимо. Ну, идетъ, что ли, Фрицъ?
Лсничій находился въ большомъ замшательств. Онъ зналъ, что новый проектъ его брата окажется также мыльнымъ пузыремъ, который лопнетъ при первомъ столкновеніи съ дйствительностью. Тмъ не мене онъ не долженъ былъ проронить ни одного слова о своихъ сомнніяхъ и недоврчивомъ раздумь, чтобы окончательно не разстроить этого страдальца, больного тломъ и находившагося сегодня въ сильномъ душевномъ волненіи. Поэтому лсничій поспшилъ кивнуть головой и сказалъ:
— Ну, конечно, Антонъ, разумется тутъ и толковать много нечего.
Но глаза его безпокойно бгали, какъ бы отыскивая предметъ, который могъ бы сообщить другой оборотъ разговору.
Вдругъ по его загорлому лицу пробжалъ словно солнечный лучъ. Въ глубокой тни деревьевъ между могучими стволами промелькнулъ легкій, двигавшійся силуэтъ двушки, въ свтломъ плать, этотъ силуэтъ то исчезалъ, то совершенно скрывался, то, наконецъ выходилъ наружу и былъ виднъ очень явственно, подобно блестящему серну луны, плывущему между облаками. Часто двушка наклонялась надъ нжной травкой и мхомъ, потомъ опять глядла вверхъ на деревья, гд въ густой зелени вершинъ тамъ и сямъ еще щебетала одинокая птичка. Подойдя ближе, двушка, вышла, наконецъ, изъ лсу и показалась на открытомъ мст, роскошно залитая съ ногъ до головы розовымъ сіяніемъ вечера. У отца запрыгало сердце, когда онъ увидла, свою любимицу. Еще никогда не казалась она ему такою прелестною. Какъ стройна и нжна ея легкая фигура, и какъ бойко выросло это тринадцатилтнее дитя! Точь въ точь какъ взрослая барышня! И какъ шелъ ей къ лицу внокъ изъ дубовыхъ листьевъ, небрежно надтый на каштановые волосы, которые ниспадали веселыми и, казалось, черезъ чуръ обильными локонами съ ея хорошенькой головки!
— Сильвія, позвалъ отецъ, или ко мн, дитя мое!
— Нтъ, папа, ты или ко мн, сказала двочка:— здсь гораздо лучше, чмъ передъ дверью, мы еще немножко побгаемъ.
Лсничій уже почти совсмъ было всталъ.
— Ты балуешь своихъ дтей, Фрицъ, замтилъ Антонъ наставительнымъ тономъ.
— Я думаю, что ты правъ, сказалъ съ улыбкою лсничій, но чтожъ тутъ дурного?
— Любяй сына наказуетъ прилежно, возразилъ другой.
— Если дядя не хочетъ идти съ тобой, то пусть остается, гд сидитъ, закричала Сильвія, догадавшаяся по лицамъ собесдниковъ о предмет разговора:— вдь я его еще не просила придти.
— Стыдно такъ говорить, Сильвія, крикнулъ отецъ.
Въ это мгновеніе на порог двери показалась коротенькая, живая женская фигура. Узенькое лицо этой пожилой двы, свтившееся добродушіемъ и отраженіемъ кухоннаго огня, было мстами усажено маленькими кусочками тста. Въ рукахъ она держала деревянную ложку и закричала, какъ только переступила черезъ порогъ.
— Фрицъ, Антонъ, Сильвія! А гд же дти? Черезъ десять минутъ ужинъ будетъ готовъ. Гд дти?
— Сильвія, гд дти? крикнулъ отецъ.
— Тамъ, отвчала Сильвія, указывая рукой въ сторону лса:— они подъ большимъ букомъ, я ихъ сейчасъ кликну.
— Да, моя душа, кликни ихъ! закричалъ лсничій. Ну, Антонъ, идемъ, тамъ въ бесдк уже накрыто. Я хотлъ теб показать мои ульи, времени для этого еще хватитъ.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Весело и легко, какъ молоденькій козленокъ, Сильвія вбжала въ лсъ, но скоро умрила шаги и наконецъ остановилась въ нершительности: исполнить ли ей принятое на себя порученіе. Вдь еще за полчаса передъ тмъ она сильно поссорилась съ дтьми и считала себя совершенно въ прав сердиться на зазнавшихся мальчишекъ. Конечно, Лео былъ постоянно гордъ и высокомренъ, но Вальтеръ, который прежде не могъ жить безъ сестры, который съ радостью исполнялъ ея малйшее желаніе, прощалъ всякій капризъ и часто даже позволялъ ей добровольно себя мучить,— даже Вальтеръ все время посл обда не хотлъ ни смотрть на нее, ни говорить съ нею. ‘Вы, двочки, этого не понимаете’, повторялъ онъ нсколько разъ, когда она хотла вмшаться въ разговоръ. Наконецъ они стали говорить по латыни, чтобъ только ее обидть, чтобъ только выставить на видъ ея необразованность, хотя и сами-то они едва отвдали латинскаго языка.— Лео еще туда-сюда, да и тотъ еще спотыкается на каждомъ третьемъ слов, но Вальтеръ,— Господи Боже мой — что этотъ Вальтеръ только о себ думаетъ?! Во вчерашней отмтк, которую онъ съ собой принесъ, было написано: латинскій языкъ — посредственно. И когда я ему объ этомъ напомнила, онъ покраснлъ, до самыхъ ушей покраснлъ, а этотъ Лео презрительно улыбнулся, какъ онъ всегда улыбается, когда считаетъ не нужнымъ мн отвчать. Теперь же я опять должна показаться предъ этими грубіянами, опять позволить себя обижать и насмхаться надъ собою. Нтъ, пусть кто хочетъ зоветъ ихъ къ столу, а я не хочу, нтъ — ни за что на свт!
Чувствуя себя глубоко оскорбленной, Сильвія сердилась и считала себя крайне несчастной, она сняла съ своей головы внокъ, который сплела еще прежде, когда проходила черезъ лсъ, разорвала его, а листья побросала на землю. Потомъ она сла на мохъ, закрыла лицо руками и начала плакать горько, неутшно.
Но черезъ нсколько минутъ, она опять подняла головку, оттряхнула локоны на спину и засмялась. ‘Глупые мальчишки, какъ бы вы обрадовались, если бы увидли, что я плачу! А вдь это легко можетъ случиться! Они должны идти здсь мимо.’
Сильвіи встала и начала прислушиваться. Въ лсу не было ни малйшаго шелеста втерка. Что-то безпокойное чувствовалось среди этой тишины. Сильвія приложила руку къ тревожнобившемуся сердцу. Не пойти ли назадъ? А если ихъ нтъ на той полян, гд она ихъ оставила, и ей придется возвращаться одной чрезъ сумрачное пространство лса? Такъ значитъ эти хвастунишки правы, говоря, что вс двочки трусливы? Не вс! Она не трусиха! Въ этомъ раздумь она пошла дале и скоро у окраины увидла просвтъ между древесными стволами, стоявшими не такъ густо. Она не сбивалась съ дороги. Здсь, у опушки лса росъ высокій букъ, здсь же сидли и дти въ томъ вид, въ какомъ она ихъ оставила. Лео, прислонившись къ дереву, глядлъ на равнину, застилаемую вечерними сумерками.
Вальтеръ, сидя на трав почти у его ногъ и поддерживая голову согнутой рукой, глядлъ вверхъ то въ прозрачное небо, то въ темные глаза своего друга.
— А гд же лежитъ эта страна, населенная бдными дикарями?
— Она простирается на неизмримое разстояніе къ сверу отъ Оранжевой рки, объяснялъ Лео, указывая рукой на горизонтъ:— здсь деревня, тамъ деревня, но вс он въ разстояніи мили одна отъ другой, точно острова среди океана степей, заросшихъ травою, въ которыхъ бродятъ страусы и антилопы. Кто ршится въ нихъ пробраться, того окутываетъ трава въ человческій ростъ, словно волны утопленника. Онъ долженъ быть готовъ на всякія случайности. Жизнь и смерть должны быть для него сестрами. Такъ сказано въ книжк, которую одолжилъ мн учитель. Число миссіонеровъ уменьшается съ каждымъ годомъ и потому англійское общество миссіонеровъ проситъ извщать о себ всхъ тхъ, которые почувствуютъ въ себ призваніе продолжать великое начатое дло. Я чувствую въ себ это призваніе и извщу объ этомъ общество, какъ только придетъ мое время.
— Да вдь ты по англійски не понимаешь, Лео!
— Выучусь.
— Ты не будешь въ состояніи жить въ тхъ странахъ, потому что ты не можешь переносить сильный солнечный зной.
— Я буду себя пріучать.
Вальтеръ никакъ не могъ одобрить этотъ новый планъ своего отважнаго пріятеля. Онъ не хотлъ допустить, чтобы можно было жить счастливо гд бы то ни было за лсомъ, среди котораго былъ построенъ домъ его отца. Когда за каникулами приходило время отправляться въ школу и повозка, запряженная двумя плотными вороными конями, катилась по шоссейной дорог, взглядъ Вальтера съ грустью почивалъ на миломъ лс, а въ одномъ мст, гд шоссе длало крутой поворотъ и рядъ холмовъ скрывалъ видъ родины, глаза мальчика каждый разъ наполнялись слезами. А потомъ, съ какою тоскою мечталъ онъ посреди школьныхъ скамеекъ, въ узкихъ городскихъ улицахъ, между непривтливо тсными стнами его комнатки, о зеленомъ лс, солнечномъ блеск, шум дождя, пніи птичекъ и соколиномъ крик! А вчера, какъ радостно, билось его сердце, когда онъ съ сумкою за плечами брелъ къ родительскому дому, чтобы оттуда уже не возвращаться въ школу, когда наконецъ-то длинныя-предлинныя четыре мили были пройдены и вдали показался горный скатъ съ блвшимъ замкомъ, который такъ величаво поднимался изъ за лса, покрывавшаго холмы на далекое разстояніе, изъ за того самаго темнаго, милаго лса, который въ своей прохладной тни скрывалъ все, что для мальчика было дорого и любезно, прекрасно и свято!
— Я бы не могъ отсюда удалиться, сказалъ Вальтеръ.
— Да теб это и не нужно, возразилъ его товарищъ:— ты имешь здсь все, въ чемъ нуждаешься — теперь и на будущее время. Когда ты совсмъ выучишься и потомъ, можетъ быть, поработаешь года два вмст съ отцомъ, онъ передастъ теб свое ремесло. Если ты въ чемъ нибудь и будешь нуждаться, то теб можетъ помочь господинъ. Нтъ, Вальтеръ, ты совершенно обезпеченъ: у тебя есть куда преклонить голову. Вотъ я, такъ дло другое. Мой отецъ бденъ и болнъ, я боюсь, что онъ долго не проживетъ. Если онъ помретъ, то я остаюсь одинъ, какъ перстъ. Я самъ долженъ проложить себ дорогу въ свт. Я хочу этого, я такъ и сдлаю. Но не для себя: я о себ немного хлопочу. Я хочу выучиться, чтобъ учить другихъ, хочу быть силенъ, чтобы поддерживать другихъ, хочу быть умнымъ, чтобы другихъ надлять совтами. Вотъ почему я хотлъ бы быть римскимъ папою или, покрайней мр, генераломъ іезуитовъ. Тогда-то можно было бы производить въ большихъ размрахъ то, что мы, маленькіе люди, принуждены длать въ крошечныхъ. Но и теперь мы не должны сидть сложа руки. Жатва обильна, а мы вс призваны быть жнецами. Быть можетъ и я принадлежу къ младшимъ изъ избранныхъ. Да, Вальтеръ, я врю въ это. Не рдко кажется мн, какъ будто я чувствую въ себ неизмримую силу, какъ будто мн стоитъ только захотть, чтобы сдвинуть съ мста горы, только заговорить, чтобы все случилось по моему слову. Во сн сердце мое прыгаетъ, грудь поднимается, какъ будто хочетъ лопнуть, мн хочется плакать, мн хочется громко закричать отъ боли и радости. Боже мой, вдь я не смю разсказать обо всемъ этомъ никому, кром тебя! Другіе отвтятъ мн смхомъ и презрніемъ. Да и кто можетъ мн поврить?!
— Я, сказалъ голосъ, полузадавленный слезами.
И Сильвія, тихонько подходившая сюда все ближе и ближе своими легкими ножками и слышавшая все отъ слова до слова, показалась наконецъ предъ мальчиками, протягивая свои сложенныя руки, какъ бы въ умоляющемъ положеніи.
— Неужели нельзя ни на минуту отъ тебя избавиться, закричалъ онъ, неужели ты вчно будешь насъ сторожить и подслушивать?
При этихъ словахъ, брошенныхъ ей грубымъ голосомъ, Сильвія поблднла. Новое униженіе, нанесенное ей этимъ непривтливымъ мальчикомъ, словно ножомъ пронзило ей сердце. Быстро отскочила она на два шага назадъ, и, сложивъ на груди руки, глядла на Лео изъ подлобья сердитыми глазами.
— Я васъ не подстерегала и не подслушивала, сказала она, но меня послали звать васъ къ ужину. Я, глупая, ничмъ не виновата, что слышала вашъ разговоръ.
Лео улыбнулся.
— Пойдемъ, Вальтеръ, сказалъ онъ, вдь намъ вовсе не пристало спорить съ двочкой.
Это холодное презрніе было черезъ-чуръ обидно для юнаго самолюбія.
Сильвія поблднла еще больше и хотла дать какой-то рзкій, отчаянный отвтъ, но губы ея шевелились беззвучно. Слезы, которыя она напрасно силилась удержать, потекли изъ ея глазъ.
— Ну успокойся, Сильвія, утшалъ Вальтеръ, Лео вовсе не хотлъ тебя обидть. Я и самъ перепугался, когда ты явилась такъ неожиданно. Ну полно же, Сильвія!
И добродушный мальчикъ хотлъ отнять ея руки отъ слезливаго личика. Сильвія попятилась назадъ.
— Не тронь меня! закричала она. Подите прочь оба! Я одинаково ненавижу васъ обоихъ! Да, Вальтеръ, и тебя также. Ты страшно низокъ, а иначе ты не позволилъ бы меня обижать этому дерзкому — нищему!
Какъ только было произнесено послднее слово, изъ груди Лео вырвался хриплый крикъ ярости. Сжавъ кулаки, мальчикъ бросился на Сильвію.
Смлая двочка стояла на мст, какъ вкопанная, и не моргая рсницами, глядла въ сверкавшіе злостью глаза своего антагониста.
— Ну чтожъ, бей! проговорила она: вдь я не больше, какъ двочка!
Лео опустилъ руки и, отвернувшись, произнесъ нсколько грубыхъ, безсвязныхъ словъ сквозь зубы. Сильвія громко захохотала.
— Прощайте, вжливые, молоденькіе господа! вскрикнула она: — ваше общество для меня слишкомъ высоко!
Она сдлала насмшливый поклонъ и убжала назадъ въ лсъ.
Скоро свтлая ея фигура скрылась между темными стволами.
Оттуда доносился ея голосъ, но нельзя было разобрать, плакала ли она, или напвала веселую псенку. Можетъ быть, она мшала и то, и другое вмст.
Медленно шли по ея слдамъ мальчики. Оба они чувствовали себя неправыми, и совсть громко упрекала ихъ въ послдней исторіи. Объ отважныхъ планахъ Лео не было боле и рчи. Молча шли они рядомъ. Весь разговоръ заключался въ слдующемъ:
— Ты всегда грубо обращаешься съ Сильвіей, сказалъ Вальтеръ.
— Да вдь нищіе, Вальтеръ, не понимаютъ вжливости.
— Она сказала это такъ, сгоряча.
— Да и почему ей этого не сказать, если это правда, проговорилъ Лео съ желчнымъ смхомъ.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Рано утромъ на слдующій день, лсничій, справившись съ своими обыденными длами, собрался идти въ замокъ владльца, чтобы представить обычный недльный рапортъ и при случа поговорить о дл брата.
Трудно было бы найдти боле очаровательный ландшафтъ, чмъ тотъ, который окружалъ лсничаго на его теперешнемъ пути.
Эта часть лса, расположенная холмами на пути къ замку, принадлежала уже къ парку владльца, но здсь были прочищены только тропинки, да въ нкоторыхъ, боле удобныхъ мстахъ, устроены простыя убжища для отдыха. Все остальное первобытное величіе лса было оставлено нетронутымъ. Самые виды, открывавшіеся по временамъ то на мирную, молчаливую луговину, то на тучно заросшую поляну плодородной страны, возникли не подъ рукою смтливаго садовника, а были совершенно случайны, смотря по тому, какъ ихъ распредлила капризная фантазія мстности.
Въ извстныхъ пунктахъ дороги было бы даже позволительно призывать искусственную помощь человка. Здсь тропинка слишкомъ густо заросла травою, тамъ ручеекъ разрыхлилъ кругомъ глинистую почву. Въ одномъ мст даже буря вырвала съ корнемъ ель и опрокинула ее поперегъ дороги.
— Гмъ, гмъ! бормоталъ лсничій, останавливаясь и измряя дерево опытнымъ глазомъ въ длину, ширину кубическихъ размровъ: — я что-то слишкомъ становлюсь старъ и лнивъ. Дерево лежитъ уже здсь, по крайней мр, недльки съ дв, со времени грозы, ночью, съ десятаго на одиннадцатое число,— а я ничего о томъ не знаю. А какая сдлалась отвратительная дорога! Что бы сказала покойная госпожа, если бы увидла свое любимое мсто гулянья въ такомъ запустніи. Но, со времени ея смерти, никто и не позаботился объ этомъ мст, даже я, на ше котораго лежитъ это дло.
Честный лсничій покачалъ головою и медленно побрелъ дале.
Когда онъ проходилъ черезъ лсъ, ни малйшій птичій звукъ, никакой трескъ и осыпаніе сухихъ втвей, никакой шумъ въ кустахъ не тревожили окрестной тишины.
Родившись въ лсу, проведя дтство, отрочество и зрлые года въ лсу, этотъ человкъ побратался съ лсомъ. Пусть себ шумитъ дождь, пусть блещетъ солнце — его симпатія къ природ оставалась неизмнною. Птица ли свиваетъ гнздышко на лиственныхъ верхахъ деревьевъ, лсной ли зврь карабкается по мшистымъ стволамъ буковъ,— все это понималъ лсничій, знавшій жизнь, потребности и привычки каждаго лснаго существа, какъ будто выросъ вмст съ ними. Природа, насколько она доступна изощреннымъ чувствамъ человка, не имла для него никакихъ тайнъ. Быть можетъ, она сообщала ему сама не одинъ секретъ, даже относительно возможнаго напряженія чувствъ. Когда буря хлестала втви, напоенныя дождемъ, и черныя, грозно ползущія тучи почти цплялись за вершины деревьевъ,— или когда заходящее солнце окрашивало своимъ пурпуромъ верхи елей, тогда лсничему нердко казалось, будто онъ самъ обращался въ громовую тучу или въ вечерній отблескъ солнца, будто здсь исчезало всякое отдльное существованіе, будто все сосредоточивалось въ частномъ и частное поглощалось всмъ, подобно тому, какъ въ стройномъ аккорд органа одинъ тонъ поддерживаетъ вс прочіе и поддерживается ими, такъ что отдльные тоны уже не слышны, а раздается одна звучная, цльная гармонія.
По цлымъ часамъ врный другъ лса погрузился иногда въ подобное полумистическое раздумье и гораздо боле находилъ отраду въ этихъ размышленіяхъ,— которые, нердко, правда, обращались въ сонъ на яву,— чмъ въ проповдяхъ приходскаго пастора. Но въ ныншнее утро другія мысли занимали его голову — заботы о семейств, предположенія относительно будущности дтей, къ которымъ со вчерашняго вечера онъ причислялъ и сына своего брата.
Сколько-то еще суждено прожить бдному Антону! Тяжело было видть, какъ онъ ослаблъ силами за послднія дв недли: впалыя щеки, большіе, неподвижные глаза, сиплый, грубый голосъ… Бдный Антонъ! Да, да, онъ совершенно правъ. Мало радостей удлила ему жизнь! Какія только изобртенія не вертлись въ его голов: воздушные шары, управляемые рулемъ, корабли, плывущіе подъ водою, бомбы, которыми можно было бы уничтожить цлые непріятельскіе полки! И что же осуществилось изъ всхъ этихъ великихъ замысловъ? Ровно ничего, даже мене, чмъ ничего! А что вышло изъ этого изобртателя, который бралъ на себя въ жизни такъ много, который все вычислялъ и собою только обчелся? Больной старикъ, добывающій себ въ деревн горькій кусокъ хлба подаяніемъ! ‘Безмрно несчастный человкъ, которому и пособить нельзя, потому что его неотвязчиво преслдуютъ разные замыслы, словно фуріи, тогда какъ онъ не обладаетъ ни однимъ изъ тхъ условій, которыя необходимы для осуществленія проектовъ.’ Такъ говоритъ о немъ зачастую самъ фрейгерръ, и теперь братъ мой обращается къ нему съ просьбой, которая едва ли можетъ быть удовлетворена кмъ бы то ни было, кто хорошо знакомъ съ характеромъ Антона!
Лсничій вздохнулъ. Онъ гордился тмъ, что еще ничего не выпрашивалъ у владльца замка, такъ какъ и Фрицу не хотлось также показывать видъ, будто онъ иметъ право просить и заране разсчитывать на удовлетвореніе своей просьбы.
Случаю было угодно, чтобы онъ два раза спасъ жизнь настоящему владльцу замка. Въ первый разъ это было въ то время, когда дти купались въ мельничномъ пруду и маленькій баронъ быль увлеченъ теченіемъ и непремнно утонулъ бы, еслибъ сильный сынъ лсничаго не вытащилъ его уже безъ чувствъ изъ водоворота на берегъ. Во второй разъ, это случилось нсколькими годами позже, въ эпоху войны съ французами. Непріятельскій армейскій корпусъ наводнилъ страну и, раздраженный многими значительными потерями, распоряжался съ безжалостнымъ свирпствомъ въ несчастной мстности. Молодой баронъ уже со славою дйствовалъ въ пол противъ притснителей, какъ офицеръ въ отряд волонтеровъ. Тяжело-раненый въ одной стычк, онъ былъ отправленъ въ родительскій замокъ, гд за нимъ стали ухаживать мать и дв сестры.
Благодаря измн одного служителя, непріятельскій начальникъ узналъ о мст жительства молодаго человка, за голову котораго была назначена довольно высокая цна. Подъ прикрытіемъ ночи отрядъ солдатъ окружилъ домъ лсничаго и принудилъ Фрица служить проводникомъ. Онъ долженъ былъ самыми скрытыми путями провести непріятеля къ замку, при первой попытк къ бгству ему угрожали смертью. Фрицъ покинулъ отчій домъ, твердо ршившись скоре умереть, чмъ помогать измннику погубить патріота. Онъ свернулъ немедленно съ большой дороги въ лсъ и довелъ недруговъ до того мста, гд высокія деревья, подъ которыми они шли до сихъ поръ, примыкали къ окраин довольно крутаго спуска, котораго подошва окаймлялась нсколькими молодыми дубами. Дойдя сюда, Фрицъ смлымъ прыжкомъ соскочилъ съ обрыва на рыхлую землю и въ слдующее затмъ мгновеніе изчезъ въ кустарник. Пробираясь ползкомъ на рукахъ и ногахъ вверхъ и внизъ по холмамъ, карабкаясь, скатываясь, спотыкаясь по мстности, гд не было ни одной тропинки, дошелъ онъ, наконецъ, до замка, весь запыхавшійся, окровавленный, въ изорванномъ плать. При всти о приближеніи непріятеля устрашенные слуги замка разбжались. Баронесса и ея дочери стонали у постели несчастнаго страдальца, котораго слабость не позволяла ему принять никакихъ мръ для своего собственнаго спасенія. Фрицъ съ первой же минуты понялъ, что нужно было длать. Онъ попросилъ бутылку вина, которую выпилъ залпомъ, потомъ поднялъ больнаго на свои широкія, мощныя плечи, далъ знакъ женщинамъ за нимъ слдовать и вмст съ драгоцнной ношей вышелъ изъ замка въ лсъ къ тому мсту, которое было извстно только ему да лисицамъ и гд французы не могли ихъ найдти, хотя и бродили по всей мстности до вечера слдующаго дня.
Съ того самого мста, гд теперь находился лсничій, ему можно было видть убжище, въ которомъ онъ скрылъ въ ту страшную ночь владтелей замка. Это была трущоба, окруженная темными елями и перескаемая внутри пнистыми каскадами лснаго ручья. Это мсто, представлявшее лтъ тридцать тому назадъ дикую, почти непроницаемую нору, съ тхъ поръ сдлалось гораздо доступне. Лсничій снялъ фуражку и въ раздумьи провелъ по лбу рукою, ему показалось, что и на голов его волосы не были такъ густы, какъ тридцать лтъ тому назадъ. Тридцать лтъ назадъ! Шутка ли,— и вдь кажется, какъ будто это только вчера случилось! Тридцать лтъ тому назадъ, какъ-разъ по окончаніи войны старый покойный баронъ устроилъ въ своемъ замк праздникъ мира, на которомъ четверо его дтей вмст съ четырьмя дтьми лсничаго танцовали кадриль, и было пропасть гостей, и вс они хлопали въ ладоши съ криками: ‘bravo и da capo!’ Вотъ ужъ такъ были четыре парочки! Ихъ подобрали другъ къ дружк по одинакому возрасту, и такъ они были схожи между собою,— по крайней мр, благодаря одинакимъ танцевальнымъ костюмамъ,— что, къ величайшей потх общества, нкоторые гости цлый вечеръ принимали дочерей лсничаго за барышень замка, а съ барышнями говорили, какъ съ лсными двочками… Даже обо мн говорили, что въ моемъ вид и манерахъ было что-то баронское. Я знаю только, что мы на всю нашу жизнь могли бы обмняться мундирами, а что касается до генерала и моего брата Антона, то они дйствительно въ то время были поразительно схожи другъ съ другомъ. Собравшись вмст въ послдній разъ, мы протанцовали передъ нашей молодежью прощальный танецъ и потомъ разбрелись разными путями. Дай-то Богъ, чтобы каждый нашелъ для себя врную дорогу!
Наружность лсничаго сдлалась еще задумчиве, когда онъ, глядя на землю, побрелъ дале медленными шагами. Въ оттянутыхъ назадъ углахъ его рта и конвульсивномъ движеніи крпко сжатыхъ губъ отразилось даже что-то похожее на досаду, на сдержанное раздраженіе, возникающее въ насъ при внезапномъ непріятномъ воспоминаніи. Вдь съ того самаго праздника завязались отношенія между генераломъ, который былъ еще тогда пылкимъ, молодымъ лейтенантомъ, и сестрой Фрица — Сарой, т глупйшія отношенія, которыя породили между людьми столько злыхъ толковъ и столько горя принесли бдному брату, сильно дорожившему семейной честью. А между тмъ, когда вскор посл того померли родители, онъ, Фрицъ, не могъ помшать удаленію Сары въ городъ, гд она сдлалась экономкой у министра Фалькенштейна, а посл и няней маленькаго принца. Конечно, это была блестящая карьера для бдной, невоспитанной дочери лсничаго, и люди сейчасъ вывели свои заключенія, какимъ образомъ двица Сара добилась такой высокой чести. Почему же ей и не быть нянею принца, если генералъ, пользовавшійся, какъ это всмъ было извстно, безграничнымъ довріемъ стараго короля, впослдствіи былъ даже сдланъ военнымъ воспитателемъ принца? Ну что ты скажешь противъ этихъ оскорбительныхъ пересудовъ?! фактовъ отвергать было невозможно, хотя лсничій съ радостью позволилъ бы себ отрубить палецъ и даже, въ порыв досады, всю руку, чтобъ только имть право сказать: ‘это ложь!’
Лсничій остановился у калитки палисадника, которая вела изъ парка въ самый садъ замка. Онъ отворилъ калитку и вошелъ. Устланныя темнымъ пескомъ и тщательно расчищенныя аллеи, постепенно возвышаясь, рзво извивались между восхитительными купами рдкихъ, большею частью иноземныхъ, кустовъ и между грядами, на которыхъ въ щедромъ изобиліи красовались цвты поздняго лта. Картины лса и равнины поодаль, были здсь живописне и, очевидно, подобраны по зрломъ сообразивши, при достаточномъ пониманіи дла. Ландшафты, заключенные здсь въ естественныя рамки стройныхъ стволовъ и шелестящихъ вершинъ деревьевъ, нердко производили какое-то чарующее впечатлніе. Такъ какъ садъ занималъ всю верхнюю часть конусообразной горы и дороги были проведены такимъ образомъ, что по пути къ замку надобно было пройдти всю окружность почти два раза, то это относительно маленькое пространство щеголяло невроятнымъ разнообразіемъ прелестнаго и прихотливаго убранства. Здсь черезъ ложбинку, въ глубин которой журчалъ ручей, велъ мостъ изъ древесныхъ стволовъ и втвей съ неснятою корою, этотъ мостъ былъ виднъ съ вершины балкона, возведеннаго изъ необтесанныхъ камней. Въ другомъ мст дорога съуживалась и входила, наконецъ, въ скалистыя ворота, изъ влажнаго полумрака этого прохода можно было подняться на свтлую вершину, откуда открывался привольный видъ на далекую мстность. Здсь была и темная зелень, и прохладные гроты, и два небольшихъ фонтана, которыхъ безмятежный плескъ длалъ теплую, ароматическую тишину сада еще молчаливе.
Лсничій не могъ довольно налюбоваться всми этими красотами, хотя уже почти около полстолтія ему приходилось то входить въ замокъ, то выходить изъ него. Сегодня также онъ не въ одномъ мст останавливался, погружаясь въ сладостное восхищеніе. Нсколько разъ также онъ наклонялся, чтобы выпрямить растеніе, помятое ночнымъ втромъ, или вдохнуть въ себя ароматъ розъ, мстами еще не осыпавшихся. Торопиться ему было не зачмъ, потому что владлецъ замка оставлялъ только около десяти часовъ свой рабочій домъ, отправляясь на прогулку по саду, во время которой, какъ извстно было лсничему изъ долголтняго опыта, баронъ былъ постоянно въ самомъ доступномъ, ласковомъ расположеніи духа.
Въ то время, какъ онъ еще держалъ совтъ съ самимъ собою, какимъ бы образомъ поприличне исполнить порученіе брата, вдругъ на него посыпался маленькій цвточный дождикъ. Астры, георгины, ночныя фіалки стали падать на его голову и плечи, и въ то же время слухъ его былъ пріятно пораженъ серебристымъ хохотомъ.
— Здравствуй, господинъ Гутманъ, кричала малютка: — а что, привелъ ли ты мн Сильвію.
— Нтъ, фрейлейнъ Амелія, отвчалъ лсничій:— я здсь по дламъ.
— Какой же ты злой, господинъ Гутманъ! Ну, ступай же себ домой! кричала малютка:— бдные мои, хорошенькіе цвточки! ну, если бы я это знала! Тогда я, право, подарила бы ихъ другому.
— А разв вы мн подарили ваши цвточки? Я думалъ, что вы бросили мн ихъ на голову, сказалъ со смхомъ лсничій: — ну постойте же, я ихъ подберу…
— Чтобы еще боле сдлать ребенка капризнымъ, да когда же вы выучитесь обращаться съ дтьми, любезный Гутманъ? сказалъ нжный женскій голосъ. При этомъ къ эстрад подошла дама съ блднымъ, выразительнымъ лицомъ, стоявшая позади двочки. Обнявъ дитя рукою, она дружески поклонилась лсничему. Лсничій обнажилъ голову.
— Мое почтеніе, фрейлейнъ, сказалъ онъ: — какъ ваше здоровье? Не лучше ли вы почивали посл чаю?
— Да — благодарю васъ — чай для меня очень полезенъ, я чувствую, точно я сильно помолодла.
— Да, это замтно, сказалъ лсничій: — вы такъ здоровы и свжи на лицо, какъ…
— Какъ тридцать лтъ тому назадъ, но правда ли? прервала дама съ улыбкой.
Краска показалась на смугломъ лиц лсничаго.
— Вы все таже, замтилъ онъ лаконически, но съ нкоторой живостью.
— А вы все тотъ же — рыцарски любезенъ. Но прощайте. Вы найдете брата въ бельведер. Онъ уже васъ ожидаетъ.
Фрейлейнъ Шарлотта сдлала еще одинъ тихій, пріятный поклонъ, Амелія послала поцлуй ручкой, посл чего об он отошли отъ эстрады.
Лсничій пошелъ дальше не прежде, какъ собравъ вс цвточки и соединивъ ихъ въ хорошенькій букетъ. Онъ былъ такъ же мало способенъ раздавить цвтокъ, какъ и животное, притомъ ему казалось, какъ будто цвты эти назначались для фрейлейнъ Шарлотты, а все, что находилось въ близкомъ или отдаленномъ отношеніи съ фрейлейнъ Шарлоттою, все это имло для него особенную важность и глубокое значеніе.
Тридцать лтъ тому назадъ! Странное дло! Онъ такъ много размышлялъ ныншнимъ утромъ о томъ времени, которое она же сама должна была ему напомнить! Да, она была и теперь все таже, какъ и тогда, все таже неизмнно добрая, привтливая женщина, она сохранила т же теплые, кроткіе глаза, туже мягкую, сердечную улыбку. Было время, когда эти глаза, эта улыбка доставляли бдному Фрицу Гутману не одну тревожную минуту, не одну безсонную ночь, было время, когда по милости этихъ глазъ, онъ уже собирался странствовать въ Америку и до самыхъ конечныхъ предловъ земли.
Кто знаетъ, что бы сталъ длать Фрицъ, если бы посл смерти отца въ то время, на него не перешелъ долгъ попеченія о младшихъ сестрахъ? Такъ ужь видно онъ былъ обреченъ судьбою: терпть и работать. Притомъ, и любовь его къ такой знатной барышн была чистымъ безуміемъ. Равный съ равнымъ — это и прилично, и сообразно съ природой. Сыну лсничаго была дана въ подруги дочь лсничаго,— честная, добрая двушка, которая всегда была для него врной женой. Посл многихъ лтъ мирной брачной жизни, она родила ему, наконецъ, двоихъ дтей, которыми самъ владтельный князь могъ бы гордиться. Фрейлейнъ Шарлотта не вышла за мужъ. Ну да это и не удивительно: гд бы она нашла себ ровнаго въ цломъ свт?
Честный Гутманъ такъ погрузился въ свое раздумье, что сильно вздрогнулъ, когда внезапно очутился передъ барономъ, который сидлъ въ бельведер, одномъ изъ прелестнйшихъ убжищъ сада, откуда открывался видъ неизмримой далекой мстности.
Прекрасное лицо владльца замка было лишено сегодня утромъ выраженія той свтлой, беззаботной веселости, которымъ оно отличалось обыкновенно. Онъ сидлъ передъ небольшимъ каменнымъ столикомъ и мрачными глазами смотрлъ на письмо, принесенное съ часъ тому назадъ почтальономъ. Заслышавъ приближавшіеся шаги, онъ также нсколько смутился, но поднявъ со вздохомъ голову, вдругъ увидлъ передъ собою лсничаго.
— Здравствуй, мой добрый другъ, сказалъ онъ, ты явился какъ разъ кстати. Но разъ въ этой жизни ты былъ полезенъ мн своими умными совтами. Посовтуй же мн и теперь, но сначала прочти вотъ это.
Съ этими словами онъ подалъ Фрицу письмо и указалъ ему на стулъ по другую сторону стола.
— Садись, сказалъ онъ, и читай со вниманіемъ:— дло это не спшное, но требуетъ серьознаго обсужденія.
Баронъ всталъ и началъ медленно ходить взадъ и впередъ по бельведеру. Лсничій слъ и принялся читать.
Письмо это было получено отъ директора столичной гимназіи, гд Генри находился пансіонеромъ. Выпустивъ обстоятельное введеніе, въ которомъ достойный педагогъ распространялся о своей метод воспитанія и о блестящихъ результатахъ, которые она продолжаетъ приносить до сихъ поръ, лсничій продолжалъ:
‘Къ моему сожалнію, я долженъ признаться, что съ вашимъ сыномъ я не могъ достигнуть того же успха. Его довольно замчательныя умственныя способности могли бы позволить ему быть человкомъ, въ высшей степени полезнымъ на поприщ науки, если бы живость въ его характер — говорю это съ прискорбіемъ — не длала для него серьозный трудъ невозможнымъ. Я и другіе наставники, мои товарищи, вс сердечно любя этого даровитаго и милаго мальчика, употребляли вс усилія, чтобы пробудить въ немъ охоту къ тому или къ другому занятію. Быстрота и смтливость, съ какими онъ схватываетъ и постигаетъ все, для него новое, по истин изумительны, но вмст съ тмъ грустно то отвращеніе, съ какимъ онъ бросаетъ все, потерявшее въ его глазахъ приманку новизны. Вотъ отчего онъ остается и долженъ оставаться позади своихъ товарищей, которыхъ могъ бы опередить.
Впрочемъ, это несчастіе, вызывающее только напряженное вниманіе преподавателей и не приносящее никому положительнаго вреда, не могло бы насъ опечаливать, если бы мы были довольны Генри по крайней мр относительно нравственнаго поведенія. Говоря по долгу чистой совсти и откровенности, господинъ баронъ, мы въ этомъ-то отношеніи всего мене довольны. Его легкій характеръ, который я до сихъ поръ постоянно защищалъ, обнаружилъ въ послднее время не только ршительное легкомысліе, но даже плачевное безразсудство. Ни его товарищи, ни наставники не могутъ даже и на одинъ часъ находиться въ безопасности отъ его проказъ, которыя далеко не всегда проникнуты характеромъ дтской невинности. Еще вчера — и это послужило поводомъ къ моему настоящему письму — еще вчера, въ послдній день передъ большими вакаціями онъ, въ виду цлаго класса, велъ себя относительно одного учителя — дльнаго педагога и полезнаго ученаго — до того предосудительно, что это уже переходитъ за границы всего, на что можно смотрть сквозь пальцы или что можно простить. Съ душевнымъ прискорбіемъ я долженъ сообщить вамъ, что этотъ послдній поступокъ требуетъ немедленнаго удаленія вашего сына изъ заведенія.’
Взаключеніе директоръ просилъ барона или лично прибыть въ столицу, или, по крайней мр, письменно увдомить, что надобно было длать съ Генри посл того, какъ онъ просидитъ опредленное ему время въ карцер, отъ котораго освободить его было ршительно невозможно.
— Ну что ты скажешь, что присовтуешь? съ жаромъ спросилъ баронъ, когда лсничій прочелъ письмо до конца.
— Трудно совтовать, ваша свтлость, отозвался лсничій, положивъ письмо на столъ и разглаживая его тихонько ладонью:— ученые господа, можетъ быть, не совсмъ толково взялись за дло, а посл и Генри началъ вести себя неисправно. Да, я думаю, что нашъ молоденькій господинъ знаетъ, чего хочетъ.
— О да, вскричалъ баронъ, я также знаю, чего хочу. Я выбью изъ него эту дурь. Солдата — вотъ чего мн не доставало. Послушай, Фрицъ, мы оба были солдатами и, полагаю, не плохими. И теперь, если-бъ нужно было, какъ тридцать лтъ тому назадъ, мы не показали бы себя трусами и, разумется, были бы послдними изъ числа тхъ, которые удерживаютъ своихъ дтенышей отъ службы отечеству. Но быть военнымъ въ мирное время! Молодой дворянинъ, убивающій лучшіе года, въ которые человкъ долженъ строить прочный фундаментъ для всего своего будущаго существованія, на безтолковую, безсодержательную возню на парадномъ плацу или въ бальной зал, молодой дворянинъ, маленькій для всего полезнаго, великій въ одномъ бездлья и еще надменный тмъ, что онъ не работаетъ и не можетъ работать, подобно честнымъ людямъ…. О, вришь ли, Фрицъ, эта мысль переворачиваетъ во мн всю жолчь, и я говорю теб, что мой сынъ не будетъ военнымъ, и если я его…
Баронъ не окончилъ своей фразы. Онъ началъ ходить взадъ и впередъ большими шагами, очевидно, желая утишить свое волненіе.
Спустя нкоторое время онъ остановился передъ лсничимъ съ заложенными за спину руками и сказалъ спокойнымъ голосомъ.
— Ты часто упрекалъ меня въ необдуманности и я сознавалъ, что ты всегда былъ правъ, хотя и не говорилъ теб объ этомъ ни слова. Я знаю себя лучше, чмъ это показываю, и думаю также, что натура Генри мною хорошо понята. Но именно поэтому мн и хотлось бы освободить его ноги отъ тхъ камней, о которые и довольно часто спотыкался, при чемъ довольно часто падалъ. Какой же опытъ мы могли бы извлечь изъ нашихъ глупостей, если бы дти наши опять должны были идти по той же дорог? Жить боле чистой, боле благородной жизнью, чмъ какая выпала на нашу долю,— вотъ наша послдняя и вмст лучшая надежда! Ты, мой старый другъ, можешь быть въ этомъ отношеніи совершенно доволенъ. Да, если я имю право теб въ чемъ нибудь завидовать, такъ это въ той твердой увренности, съ какою ты можешь предвидть будущее развитіе твоего Вальтера. Вотъ мальчикъ, котораго я отъ души желалъ бы имть своимъ сыномъ: онъ смышленъ, добръ, честенъ, способенъ и при всемъ этомъ до того скроменъ, что краснетъ каждый разъ, когда невольно обнаруживаетъ свои хорошія качества. Да, онъ будетъ для тебя отрадой.
— Да, да, сказалъ лсничій, совсмъ смущенный этими похвалами его сыну, который, впрочемъ, былъ его плотью и кровью, частью его самаго: — да, мой Вальтеръ славный мальчикъ, и я, разумется, очень радъ, что онъ такъ хорошо начинаетъ, хотя мн и кажется иногда, что онъ не совсмъ удался въ меня. Часто даже я боюсь, что изъ него не выйдетъ хорошій лсничій. Я думаю, что у него недостаточно развито зрніе. Онъ стрляетъ не особенно мтко, мн и въ десять лтъ стыдно было бы такъ стрлять. Правда, онъ любитъ лсъ, но не такъ, какъ сынъ лсничаго, самъ будущій лсничій, а какъ-то особенно, я, право, и сказать не съумю какъ.
Баронъ засмялся и сказалъ:
— Эхъ, глупы мы, люди, недовольные обладаніемъ блага въ какомъ бы оно вид къ намъ ни пришло, но непремнно желающіе приноровить это благо къ удобнйшей для насъ форм, къ той форм, съ которой мы сроднились! Другія времена, другіе нравы, другія птицы, другія псни. Ну что же изъ того, что твой Вальтеръ не будетъ такимъ первокласнымъ лсничимъ, какимъ былъ его отецъ, его ддъ и другіе Гутманы въ длинномъ генеалогическомъ ряду, память о которомъ утрачена забывчивой исторіей? Такъ за то изъ Вальтера выйдетъ что нибудь другое. Теперь я скажу теб, какъ мальчикъ смотритъ на лсъ. Да точно также, какъ ты самъ на этотъ же лсъ смотришь, когда окончишь свою дневную работу,— какъ поэтъ. Недавно ты показывалъ мн его школьныя упражненія, такъ какъ мн хотлось видть, не обнаружилось ли въ мальчик какое нибудь опредленное направленіе. Когда я перелистывалъ его тетрадки, мн пришла въ голову мысль, не вспыхнетъ ли въ Вальтер поэтическій огонекъ, который замтенъ у всхъ у васъ въ крови, и не появится ли дйствительный поэтъ надъ всей этой толпой сонныхъ стихокропателей — вдь ты также, Фрицъ, былъ силенъ въ стихокропательств — надъ всмъ этимъ людомъ съ фантастическими претензіями. Я показывалъ тетрадки Шарлотт, и она также пришла къ этой мысли, хотя я и не думалъ сообщать ей о моей догадк.
— Да, ужь это и у меня вертлось въ голов, сказалъ лсничій, — мальчикъ говоритъ иногда такія хорошія слова, напримръ, какъ звздочка на неб за… за… заискрится, но я всегда думалъ, что во всемъ этомъ было мало пригоднаго для сына лсничаго, и поэтому я взялъ его изъ школы, конечно, съ большою досадой.
Баронъ схватилъ ружье лсничаго, поглядлъ на замокъ, взвелъ, потомъ опять спустилъ курокъ, приложилъ ружье къ щек и нсколько разъ съ большимъ вниманіемъ прицливался въ голубое небо, потомъ судорожнымъ движеніемъ онъ отстранилъ отъ себя ружье и, подойдя близко къ лсничему, сказалъ ему:
— Поручи мн своего мальчика, Фрицъ. Это было всегда моей любимою мыслію, и теперь настала минута для ея осуществленія. Я не хочу лишать тебя сына, но желалъ бы только имть право воспитывать и заботиться о немъ до тхъ поръ, пока онъ не будетъ боле нуждаться ни во мн, ни въ теб. Ты долженъ дать мн на это позволеніе. Не отказывай же мн, Фрицъ! Втеченіи нашей общей жизни я былъ теб такъ много обязанъ, что этимъ хотлъ бы, покрайней мр, заплатить проценты съ капитала. Притомъ, если я и настаиваю теперь на осуществленіи этого проэкта, то это значитъ, что съ нимъ связаны и мои эгоистическіе виды. Отправлять Генри въ третью гимназію — тоже, что терять по пусту время и трудъ, онъ и тамъ будетъ вести себя не лучше прежняго. Я опять долженъ его взять, но, разумется, не въ мой домъ. Докторъ Урбанъ давно уже думаетъ устроить нчто въ род сельской академіи, и, что бы мы о немъ ни говорили, онъ совершенно способенъ къ этому длу. Это человкъ достаточно ученый, энергическій и разсудительный. Прекрасно, значитъ онъ можетъ начать съ нашими двумя мальчиками. Глупыя шалости Генри останутся безвредными на вольномъ деревенскомъ воздух, тогда какъ твои сынишка будетъ подвигаться дале впередъ въ наукахъ, не вдыхая въ себя школьной атмосферы, которая ему такъ противна. Ну, что ты скажешь, Фрицъ.
Баронъ положилъ об руки на плеча. лсничаго и глядлъ на него своими, все еще прекрасными глазами такъ дружески, такъ, весело, что Фрицъ Гутманъ съ восторгомъ въ третій разъ рискнулъ бы жизнію для своего возлюбленнаго господина, но онъ также вспомнилъ о блднолицомъ, грустномъ призрак, сидвшемъ вчера вечеромъ на скамь передъ дверью его дома, вспомнилъ онъ и объ угрюмомъ мальчик съ большими, словно запуганными глазами, а затмъ сказалъ:
— Хорошо и достойно я умю цнить вашу доброту, благородный господинъ, и если бы мой Вальтеръ могъ сдлать лучшую карьеру, чмъ какую выбрали его предки, то я видлъ бы исполненнымъ самое горячее мое желаніе, но…
— Зачмъ же но? прервалъ баронъ съ нкоторой досадой.
— Я знаю другого юношу, который могъ бы быть еще лучшимъ товарищемъ моего молоденькаго господина.
— Кто же это? спросилъ баронъ.
Лсничій пріободрился и разсказалъ о Лео, присоединяя, что вс видвшіе этого мальчика считали его способнымъ, при средствахъ, сдлаться какимъ нибудь великимъ человкомъ. Газъ Поводя объ этомъ рчь, лсничій заговорилъ и о порученіи брата и о надежд Антона, что баронъ не захочетъ отказать его просьб.
— Однако, Фрицъ, ты вдь не дло говоришь, теб самому это извстно не хуже, какъ и мн. Зачмъ же ты мучишь и себя, и меня подобной болтовней.
— Братъ всегда остается братомъ, пробормоталъ лсничій:— для брата можно говорить и длать то, чего не ршишься для себя сказать и сдлать ни за что на свт.
— Бдный ты добрякъ! сказалъ баронъ: — чего ты только не натерплся ради этого брата и всему этому до сихъ поръ конца нтъ. Мы были очень довольны, когда, наконецъ, утихомирили этого мечтателя въ Тухгейм, посл того какъ этотъ человкъ тысячу разъ доказалъ свою неспособность ужиться въ людскомъ обществ. Вдь, какъ хочешь, а жить въ своемъ маленькомъ домик съ женой и сыномъ несравненно лучше, чмъ сидть въ долговой тюрьм, изъ которой мы его, наконецъ, освободили. Вдь онъ самъ съ этимъ согласенъ. Но радость продолжается недолго: умираетъ жена. До тхъ поръ онъ имлъ, покрайней мр, то утшеніе, что воображалъ себ, будто останется въ деревн ради жены, которая дйствительно не желала странствовать. Теперь онъ между прочимъ увидлъ, что его одолли и болзни, и старость, что, наконецъ, онъ сдлался безпомощнымъ во всхъ отношеніяхъ. Но взять его теперь въ Тухгеймъ,— его, этаго полупомшаннаго чудака, съ которымъ я еще въ дтств по могъ ужиться,— какъ ты, помнишь ли, не могъ ужиться съ генераломъ — нтъ, этого онъ отъ меня не можетъ требовать. Я съ удовольствіемъ удвою его маленькую пенсію, если только онъ…
Ахъ, ты Боже мой, да изъ за чего мы ломаемъ еб голову, когда дло такъ просто! Ясно, что Антонъ хочетъ имть здсь мсто только для того, чтобы лучше пристроить Лео, отъ своего желанія, которое ставитъ меня въ такое сильное затрудненіе, онъ откажется, какъ только увидитъ, что будущность его сына упрочена. Ну, если этотъ юноша, дйствительно, подаетъ такія блестящія надежды,— надобно отдать ему справедливость онъ вовсе не глядитъ дуракомъ,— то нашъ прямой долгъ похлопотать о томъ, чтобы доброе зерно упало на плодородную почву. Итакъ, я беру обоихъ мальчиковъ, потому что едва ли мн можно взятъ одного Вальтера безъ Лео. Притомъ, мн же лучше, лучше учить и воспитывать троихъ мальчиковъ, чмъ двоихъ, и вс выгоды остаются все-таки на моей сторон. Ты долженъ растолковать это и Антону: вытаскивая его изъ пропасти, надобно всегда показывать видъ, какъ будто онъ же длаетъ одолженіе. Теперь, Фрицъ, дло въ шляп. Мы во всемъ и всегда были согласны въ жизни, не разойдемся и при этомъ важномъ случа.— Что это такое?
— Сегодня, кажется, день неожиданностей, пробормоталъ баронъ, распечатывая письмо, написанное рукою его брата, генерала.
— Ну это еще ничего, сказалъ онъ вполголоса, пробгая письмо глазами. ‘Большіе маневры, которые начнутся чрезъ дв недли, дойдутъ и до нашей мстности… волнистая поверхность… благопріятная для совокупнаго дйствія всхъ трехъ родовъ войскъ… король и наслдный принцъ будутъ присутствовать… король надется погостить дня два или три у своего стараго пріятеля.’ Это значитъ, что я долженъ какъ можно скоре умолять о счастьи угощать его величество, полу-сердито, полу-смясь вскричалъ баронъ. Какъ ты думаешь объ этомъ, Фрицъ? Надобно поспшить къ Шарлотт. Ну, пойдемъ со мною, Фрицъ: ты намъ также нуженъ въ военномъ совт.
Оба они, оставивъ террассу, отправились въ замокъ.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Рано утромъ того же дня Антонъ Гутманъ подошелъ въ верхней комнатк своего домика къ постели Лео. Положивъ на столъ маленькій узелокъ, завернутый бумажнымъ платкомъ, фуражку и палку, онъ осторожно разбудилъ спавшаго мальчика, который открылъ темные, заспанные глаза и встртилъ отца безсмысленнымъ взглядомъ.,
— Я хотлъ съ тобой проститься, Лео.
Еще вчера, когда они возвращались изъ дома лсничаго, Антонъ сообщилъ сыну о своемъ намреніи отправиться въ городъ — къ господину ландрату. Отецъ прибавилъ, что онъ пробудетъ тамъ, быть можетъ, дня два или три и что, на время его отсутствія, Лео останется у дяди, какъ уже и было условлено. На все это мальчикъ, весь погрузись въ свои мысли, не обратилъ особеннаго вниманія, а теперь онъ еще не усплъ порядкомъ проснуться.
— Прощай, пробормоталъ онъ, тогда какъ глаза его опять закрылись и голова склонилась на сторону.
Антонъ Гутманъ тяжело вздохнулъ. Осторожной рукой онъ приподнялъ волосы Лео съ теплаго лба, который поцловалъ, нагнувшись надъ полуспящимъ мальчикомъ.
Потомъ, взявъ свой узелокъ, палку и фуражку, онъ тихонько пробрался къ двери, откуда бросилъ еще одинъ долгій, печальный взглядъ на спавшаго и за тмъ вышелъ изъ дому.
Пурпуровыя полосы, разрисованныя на блой стн утренней зарею, постепенно блднли, въ комнат становилось свтле и свтле, солнце, выплывъ изъ за опушки лса, ударяло первыми своими горизонтальными лучами въ маленькое окошко, убранное виноградными листьями, и будило сонливца. Онъ привсталъ. Что это — ужь не приснилось ли ему? Не подходилъ ли къ нему отецъ и не прощался ли съ нимъ? Прощался на день, на два, на три дня. Такъ значитъ Лео одинъ, онъ свободенъ,— хочешь спи или нтъ, хочешь ступай себ куда знаешь — вотъ радость-то! Надо же воспользоваться такимъ завиднымъ положеніемъ!
І5ъ одинъ прыжокъ мальчикъ оставилъ постель и, подъ вліяніемъ радостнаго волненія, сталъ одваться дрожащими руками, даже затянулъ псенку, по уже посл первыхъ звуковъ онъ замолчалъ, потому что никогда не плъ, и собственный голосъ показался ему страшнымъ.
Ну, а какъ отецъ да остался дома, ну, если онъ вдругъ просунетъ въ дверь голову, удивляясь и озлившись, заслышавъ этотъ непривычный ранній шумъ! Мальчикъ осторожно отворилъ дверь комнатки и сталъ прислушиваться. Старая кошка пробиралась сквозь полуоткрытую дверь, съ мяуканьемъ прокрадываясь между ногами Лео: все прочее было спокойно. Онъ пошелъ на кончикахъ пальцевъ въ нижнее жилое отдленіе, гд еще сохранялся знойный, удушливый воздухъ минувшаго дня и сталъ осторожно спускаться по скрипучимъ ступенькамъ гнилой лстницы. Двери внизу, въ тсныхъ сняхъ,— направо въ безотрадно пустую кухню, налво — въ скудно меблированную комнату отца,— стояли настежь. Отца, дйствительно, не было дома. Мальчикъ тяжело вздохнулъ, возвратился съ нсколько облегченнымъ сердцемъ въ свою комнатку и слъ у окна, къ столу, за которымъ многіе часы дня, нердко даже цлый день проходили для него въ занятіяхъ.
Что жь ему было и длать, какъ не заниматься?
Но сколько онъ себя помнилъ, ему судьба сулила одно — работу. Когда деревенскія дти играли на улиц, или съ пснями возвращались изъ лса, онъ быль прикованъ къ стулу, училъ вокабулы, длалъ упражненія или, по крайней мр, читалъ свои историческія книжки. Онъ не могъ не играть, ни пть. Отецъ такъ рано отнялъ у него къ тому охоту. Только одни глупыя дти играютъ, говорилъ отецъ, а умныя работаютъ, чтобы быть со временемъ богатыми, сильными и командовать этой сволочью — тутъ онъ съ презрніемъ указывалъ на задорливыхъ деревенскихъ мальчишекъ — какъ стадомъ барановъ.
— Ты, вдь, также уменъ и много учился, отецъ, возражалъ мальчикъ:— почему же ты такъ бденъ, что намъ часто и хлбомъ нельзя досыта насться?
— Меня постигло несчастье, бормоталъ отецъ: — впрочемъ, я также не былъ достаточно уменъ, не учился, сколько было нужно. Но ты, Лео, долженъ сдлаться умнымъ, умне всхъ людей — тогда ты будешь также и сильне всхъ людей.
Какъ пылало сердце мальчика, когда эти и подобныя имъ слова, какъ огненныя искры, залетали въ его душу! Дйствительно ли въ знаніи скрытъ тотъ талисманъ, передъ которымъ распадаются голыя скалы, открывая обширные чертоги, гд груды золота и самоцвтныхъ камней блещутъ и искрятся? Неужели съ латинскими вокабулами связана сила, могущая обратить жалкую, крытую соломою избушку въ пышный дворецъ,— въ такой дворецъ, гд по широкой мраморной лстниц сходитъ царскій сынъ, чтобы милостиво поднять съ земли крестьянскихъ сыновей, стоящихъ на колняхъ въ умоляющемъ положеніи на самой нижней ступеньк? То были дтскія грезы, которыя заставляли улыбаться мальчика, готовившагося быть юношей.
Такой волшебной силой знаніе не обладаетъ, но оно обладаетъ другимъ, не мене громаднымъ могуществомъ. Убжденіе есть также сила. Убжденіе поддерживало ветхозавтныхъ пророковъ, а самъ Господь дйствовалъ однимъ только своимъ словомъ,— и это слово покорило половину міра и, безъ сомннія, покоритъ другую. О, какъ горла голова мальчика при этой мысли! Какое наслажденіе быть проповдникомъ Господа, проникать во вс страны, возвщать его ученіе,— ученіе о радости, о мир — о вчномъ мир, которому съ ангельской улыбкой.поклоняется великое, чистое и непорочное человчество!
И эта мысль все боле, все настойчиве овладваетъ воображеніемъ мальчика. Все, что онъ ни длаетъ, служитъ только средствомъ къ великой цли. Онъ постится, онъ терпитъ голодъ, потому что проповдникъ въ пустын не долженъ себя спрашивать: что я буду сть или пить? Онъ спитъ часто на голомъ полу, потому что Сынъ человческій также не имлъ убжища, куда бы приклонить голову. До полуночи, по цлымъ ночамъ мальчикъ упорно не хочетъ сомкнуть глазъ, потому что святой часъ на масличной гор пробьетъ и для него, тотъ часъ, когда онъ долженъ будетъ засвидтельствовать истину своего врованія, когда долженъ будетъ доказать, что онъ какъ самого себя, больше чмъ самого себя, любилъ людей, своихъ ближнихъ, своихъ братьевъ!
Люди, братья! У него никогда не было ни брата, ни сестры. Своей матери онъ почти совсмъ не помнилъ. Но отецъ — любитъ ли онъ отца? Да любитъ ли отецъ своего сына? Чмъ это онъ доказываетъ? Разв онъ былъ когда нибудь ко мн такъ добръ, какимъ всегда былъ дядя къ своимъ дтямъ и даже ко мн самому? Разв я не помню еще и теперь, какъ онъ меня прежде билъ, мало того — ногами топталъ, когда я не могъ сказать своего урока безъ запинки? Разв онъ не былъ постоянно сердитъ, брюзгливъ и капризенъ? Могу ли я ему когда нибудь угодить? Разв не сторожитъ онъ меня повсюду? Разв прослдитъ за мной на каждомъ шагу? Чмъ я виноватъ, что его постигло несчастье? Онъ самъ въ этомъ виноватъ. Вдь говоритъ же онъ, что кто длается бднымъ и несчастнымъ, тотъ самъ на себя и пеняй. Зачмъ онъ бденъ и несчастенъ, и за что меня такимъ же длаетъ? Ну, по крайней мр, сегодня, а, можетъ быть, денька на два я одинъ, я свободенъ… свободенъ…
И опять мальчикъ пытался запть, но опять онъ смолкъ, посл первыхъ нотъ, испугавшись собственнаго голоса. Взявъ свою латинскую грамматику, онъ закрылъ страницу рукою и началъ поврять самъ себя въ знаніи вчерашняго урока. Ошибки не оказалось. Онъ гордо, самодовольно улыбнулся и углубился въ свою работу.
Но солнце ему мшало. Оно пробралось къ столу и озарило страницу. Онъ отодвинулся назадъ, солнце его преслдовало. Онъ закрылъ книгу съ досадою. А на двор теплое золото обливало луга и окраину лса, надъ которымъ вилась хищная птица. Положивъ голову на руку, мальчикъ выглянулъ въ окошко. И когда онъ туда смотрлъ, имъ все сильне и сильне овладвала мечта, раздавшаяся въ немъ при вид летвшей птицы,— будто онъ также можетъ полетть надъ землею выше, выше, гуда — въ заоблачное небо.
Усидть въ комнат было для него уже невозможно. Въ слдующую минуту онъ у,не спустился съ лстницы, вышелъ на лугъ позади домика и затмъ поспшилъ къ лсу.
Какъ тнистъ и прохладенъ былъ лсъ! Между широколиственными верхами буковыхъ деревьевъ и дубовъ играло утреннее солнышко, а мстами разрозненные лучи проникали внутрь до мшистой почвы. Кругомъ — тишина, иногда только по сторонамъ слышался въ Чащ шелестъ подъ легкими шагами дикаго козленка, испуганнаго раннимъ постителемъ лса. По временамъ между вершинами деревьевъ раздавался шопотъ листьевъ, выходившій изъ глубины лса и тихо замиравшій въ дальнемъ разстояніи.
Никогда еще Лео не приходилось быть въ лсу такъ рано. Новая картина восхищала его впечатлительную душу. Въ первый разъ въ своей жизни онъ почувствовалъ восторгъ полной свободы. Но въ тоже время къ его блаженству, которое онъ едва только началъ вкушать, примшивалась безотрадная мысль, что онъ одинокъ, что ему не съ кмъ подлиться своей радостью. Правда, Вальтеръ его любилъ, и онъ, съ своей стороны, питалъ большое расположеніе къ Вальтеру. Когда Лео разсказывалъ ему о своихъ намреніяхъ, о своей будущности, Вальтеръ слушалъ его, но это было все. Настоящимъ пониманіемъ того, что такъ интересовало Лео, его пріятель не обладалъ. Какъ часто сознавалъ это Лео съ сердечной грустью! Еще вчера, когда онъ говорилъ о своемъ проект отправиться миссіонеромъ въ далекія страны, Вальтеръ утверждалъ, что онъ не можетъ разстаться съ своимъ лсомъ. А Сильвія? Губы мальчика презрительно сжались, когда онъ громко произнесъ имя своей кузины. Она назвала его нищимъ,— гордая, злая дикарка! У него была хорошая память, и онъ зналъ, что не проститъ ей никогда этой обиды. Онъ, нищій! Когда же онъ побирался? Нтъ, когда онъ даже попросилъ хоть одного человка о куск хлба или о добромъ слов? А вдь въ жизни ему приходилось нуждаться въ хлб и душевной пріязни. Однако, разв онъ не собирался воспользоваться гостепріимствомъ въ дом лсничаго? Ужь не вернуться ли ему въ свою одинокую комнатку, въ общество кошки, которая уже сегодня утромъ мяукала отъ голода? Ахъ, какимъ тяжелымъ показалось мальчику его одиночество! Какъ онъ былъ одинокъ, оставленъ, несчастенъ! Куда длась вся ароматная свжесть, вся красота утра! Какъ докучливо свтило это солнце! Какъ страшно, какъ заунывно шелестли деревья!
Такъ брелъ онъ нсколько часовъ сряду безъ опредленной цли все дале и дале чрезъ лсъ и, наконецъ, пошелъ подъ верхами могучихъ елей, которыхъ осыпавшіяся, сухія иглы, смшиваясь съ каменистой почвой, еще боле затрудняли и безъ того неровную дорогу. Къ нкоторыхъ мстахъ вода, просачивавшаяся сквозь землю, тамъ и сямъ образовала протоки. Къ шелестомъ втерка между вершинами деревьевъ смшивалось какое-то боле сильное, мрное журчаніе, доносившееся отъ лснаго ручейка, который, начинаясь въ гор, протекалъ въ лсу по послднимъ террассамъ переднихъ возвышенностей и вливалъ въ ближнюю рку на равнин свою довольно обильную воду.
Лео безотчетно пошелъ по направленію къ ручью. Онъ не зналъ, какъ долго пробылъ уже въ лсу, но чувствовалъ, что ему хочется отдохнуть, пость и напиться. Теченіе ручья, который, какъ ему было извстно, уходилъ изъ лсу въ луговину, могло провести его по мстности, лишенной тропинокъ.
По мр того, какъ журчаніе раздавалось громче, дорога была усяна боле крупными скалистыми обломками, много затруднявшими шаги мальчика.
Это была чудная картина. По скалистой лстниц вода сбгала внизъ сильными скачками, здсь, по широкой ступеньк, она разстилалась гладкой массой, тамъ, сильно сдавленная между большими камнями, вздымалась плотными буграми и, кружась, кипя, разсыпаясь пной, обрушивалась внизъ, при непрерывномъ шум, рев, гром, на такомъ недальнемъ разстояніи это было почти оглушительно.
Лео никогда еще не былъ въ этомъ мст, хотя въ семейств своего дяди и часто слышалъ разсказы о водопадахъ. Если бы ему не хотлось такъ сильно сть и нить, то эта прекрасная картина непремнно овладла бы его вниманіемъ, но теперь этотъ шумъ, сильно раздражавшій его напряженные нервы, еще больше его раздосадовалъ. Онъ хотлъ напиться, но берегъ въ томъ мст, гд стоялъ Лео, былъ такъ крутъ, что достать до воды было невозможно. Онъ сталъ карабкаться дале по скал, то пробираясь подъ самымъ ручьемъ, то опять возвращаясь въ лсъ, если обрывъ былъ слишкомъ крутъ, чтобы подвигаться впередъ, хотя и съ трудомъ, между толстыми стволами, но шишковатымъ корнямъ, которые, какъ втви полиповъ, охватывали мшистые камни. Потомъ, по боле отлогой мстности, можно было подойдти къ берегу.
Первобытный деревья окружали маленькій заливъ, безпорядочно заваленный каменными глыбами, застланными густымъ мхомъ и исполинскими втвями папоротника. Между камнями были расположены разныхъ размровъ логовища, изъ которыхъ многія, въ случа внезапной грозы, могли доставить убжище нсколькимъ людямъ. Между этимъ мстомъ и противолежащимъ берегомъ, спускавшимся къ вод гораздо отложе, ручей образовалъ маленькій бассейнъ, котораго зеркальная, невозмутимая поверхность представляла довольно пріятный контрастъ съ клокочущимъ ревомъ верхняго водопада. Книзу бассейнъ примыкалъ къ скалистому заслону, который первоначально и произвелъ это накопленіе воды и надъ которымъ она теперь, какъ надъ естественной плотиной, ниспадала почти равномрно съ высоты нсколькихъ футовъ. Свжесть этого мста, тнь высокихъ деревьевъ, мрный, мене оглушительный шумъ воды, невозмутимая тишина и одиночество,— все это такъ величественно гармонировало между собою, что Лео точно находился подъ обаяніемъ волшебныхъ прелестей. Онъ повалился между скалъ на одтую мхомъ землю, склонилъ голову на руки и сталъ глядть на чуть подымавшуюся поверхность бассейна, на противоположный берегъ, гд на гладкомъ песк миловидныя чайки завелись своимъ комфортабельнымъ хозяйствомъ.
Въ этомъ уединеніи мальчикъ почувствовалъ себя еще боле одинокимъ и покинутымъ, но уже не такимъ несчастнымъ, какъ прежде. Самый голодъ не былъ для него такъ мучителенъ, съ тхъ поръ, какъ онъ утолилъ свою жажду. Имъ овладло сильное изнеможеніе всего организма, которое, однако, не заключало въ себ ничего мучительно безпокойнаго. Но онъ чувствовалъ себя усталымъ, смертельно усталымъ. Ему хотлось бы уснуть, чтобы боле не просыпаться. Да и кому онъ былъ нуженъ? Быть можетъ, дня черезъ два другіе станутъ отыскивать его трупъ и, ничего не найдя, успокоятся, какъ будто все это было дло самое обыкновенное. Кто могъ о немъ печалиться?
А его великіе планы? Ужь будто бы они были одними пустыми сновидніями? Такъ, значитъ, онъ не увидитъ чужихъ странъ съ невданными людьми, громадными растеніями и диковинными животными? А быть папой или генераломъ іезуитовъ — все это, слдовательно, были ребяческія грезы жалкаго оборвыша, умирающаго отъ изнеможенія и голода въ глубокомъ одиночеств лса?
Подобныя мысли мучили больной мозгъ мальчика, но скоро къ этимъ сознательнымъ мыслямъ присоединились чудныя, несвязныя виднія. Лео видлъ себя посреди великолпной залы, которой мраморныя стны были освщены тысячами отраженныхъ огней большой люстры, онъ сидлъ за большимъ круглымъ столомъ, уставленнымъ богатйшими блюдами съ самыми изысканными кушаньями. Но онъ сидлъ не одинъ: множество людей въ пышныхъ одеждахъ размстились вокругъ стола. Онъ ихъ не зналъ, даже не могъ различить ихъ лицъ, исключая молодаго человка, сидвшаго у него по лвую руку, имвшаго голубые, дерзкіе глаза и высокій, блый лобъ. Передъ этимъ юношей вс преклонялись раболпно, но онъ обращалъ вниманіе только на одного Лео, не переставая наполнять его тарелку пирожнымъ и плодами, потомъ опять пирожнымъ и плодами, пока, наконецъ, въ тарелк не могла боле помститься ни одна крошка. Тогда молодой человкъ съ дерзкими глазами началъ дерзко хохотать и вдругъ, захлопавъ въ ладоши, закричалъ: ‘живо! живо!’ И вотъ зала, столъ, кушанье и гости — все изчезло.
А тамъ, по другую сторону, на плоскомъ, песчаномъ берегу стояла Сильвія. Хлопанье въ ладоши относилось къ чайкамъ, которыя потянулись своимъ извилистымъ полетомъ надъ низменностью. ‘Живо! живо!’ закричала еще разъ двочка подпрыгивая. Потомъ она подошла къ самой окраин берега и, нагнувшись впередъ, насколько было можно, стала глядть въ воду и кивать своему кивающему отраженію. ‘Здравствуй, Сильвія! Такъ ты здсь одна, безъ тетушки — ай, ай, ай! Ну, здравствуй! Здравствуй же! Еще разъ здравствуй! Подожди-ка, я пойду къ теб!’
Въ одно мгновеніе она сорвала съ себя чулки и башмаки. Вотъ она сдлала пол-шага въ вод, лотомъ еще пол-шага, и вдругъ однимъ прыжкомъ отпрянула назадъ, на высохшій, горячій песокъ. Но вода, освщенная насквозь солнцемъ, стала искушать ее не на шутку.
Выкупаться одной, безъ докучливаго надзора тетки — какъ долго она ждала этого наслажденія! Наконецъ-то дождалась — такой благопріятный случай едва ли можетъ еще представиться. Ну, кто же можетъ ее увидть въ такомъ пустынномъ мст?
Она остановилась и начала прислушиваться. Дикая голубка пролетла мимо и, спустившись посидть не въ дальнемъ разстояніи, испустила свой звучный призывъ. Сильвія тяжело дышала. Еще разъ она обернулась, прислушиваясь по всмъ сторонамъ, Тихо… везд тихо! Торопливыми руками ока начала снимать съ себя платье.
Очнувшись отъ своего полузабытья, Лео тихонько приподнялся на колни и увидлъ Сильвію. Первымъ его движеніемъ было желаніе пробраться дале между скалами, потомъ онъ сталъ опасаться произвести шумъ, наконецъ, какое-то непонятное любопытство, пригнавшее всю кровь къ его сердцу, заставило его остаться на мст. Сначала это была Сильвія — гордая, ему ненавистная Сильвія, но потомъ, это была уже не Сильвія, а какое-то незнакомое, нездшнее существо, котораго блыя, круглыя, полупогруженныя въ воду формы ослпительно сверкали на солнц, а двочка, между тмъ, высоко всплескивала руками воду и со смхомъ разсыпала влажные перлы по своимъ длиннымъ локонамъ.
Какое-то непонятное оцпененіе овладло мальчикомъ. Къ немъ происходило что-то непостижимое, чего онъ никогда прежде не чувствовалъ. Онъ не можетъ отвести глазъ отъ этого милаго призрака, хотя внутренній голосъ и твердитъ ему, что всякая новая минута, посвященная имъ этому любопытству, сопряжена съ преступленіемъ. Мальчикъ чувствуетъ головокруженіе, въ его ушахъ раздастся шумъ, его дыханіе, стсняется, въ его глазахъ, рябитъ. Словно прозрачное покрывало окутываетъ это очаровательное существо, чувства мальчика мшаются, онъ держится только послднимъ напряженіемъ силъ. Его голова, съ которой упала фуражка, сильно ударяется объ острое ребро скалистаго выступа, подъ которымъ онъ стоялъ на колняхъ, и, не произнося ни одного жалобнаго звука, онъ склоняется безъ чувствъ на мягкую мшистую подстилку.
ГЛАВА ПЯТАЯ.
Очнувшись, онъ увидлъ надъ собою смуглое лицо своего дяди.
Возвратясь изъ замка, лсничій, не мшкая, отправился въ Фельдгеймъ, чтобы переговорить съ своимъ братомъ, но, къ величайшему своему прискорбію, узналъ отъ крестьянина, работавшаго въ нол, что докторъ Антонъ еще на разсвт, взявъ въ руку палку, а подъ мышку красный узелокъ, вышелъ изъ деревни. Въ сосдств вс называли Антона докторомъ, потому что онъ постоянно варилъ въ своей химической кухн разныя снадобья и даже думалъ, что, въ числ другихъ драгоцнностей, имъ былъ открытъ также жизненный элексиръ. О Лео ничего не было извстно. ‘Этотъ мальчишка — настоящая дикая кошка’, отозвалась старуха, жившая въ сосдств:— ‘чуть только настаетъ вечеръ — онъ ужь и шмыгъ изъ дому, я вотъ ужь десять лтъ живу напротивъ нихъ, а не знаю, какая у него рожа’.— Лсничій успокоился, когда нашелъ домикъ запертымъ, и не получилъ никакого отвта на свой зовъ. Безъ сомннія, Лео, согласно условію, уже находился въ дом лсничаго.
Затмъ, Фрицъ Гутманъ собрался въ обратный путь и чтобы поскоре дойдти домой, пошелъ по той самой лсной тропинк, по которой утромъ сначала шелъ Лео, свернувшій съ поя при дальнйшемъ своемъ путешествіи по лсу. Тропинка вела прямо къ мосту, устроенному изъ двухъ древесныхъ стволовъ, съ прикрпленными къ нимъ шаткими перилами, мостъ этотъ, перекинутый черезъ ручей нсколько пониже водопадовъ, велъ на прекрасную луговину, откуда до дома лсничаго надобно было идти по небольшому пространству лсистой мстности.
Когда Фрицъ Гутманъ былъ вблизи этого мста, ему вспало на мысль, что онъ давно уже не ходилъ къ водопадамъ. Вдь они своимъ шумомъ навяли на него столько воспоминаній, когда онъ шелъ черезъ гору замка, ему сильно захотлось увидть ту мшистую пещеру, въ которой онъ скрылъ фрейлейнъ и молодаго больнаго господина. Онъ свернулъ направо и сталъ карабкаться по берегу ручья. Когда онъ подошелъ на близкое разстояніе къ бассейну, то не другую сторону, на противоположномъ берегу бжало промежъ стволовъ что-то блое. Но и впечатлніе отъ этого явленія было такъ мимолетно, что даже острый и многоопытный глазъ лсничаго не могъ разобрать, что бы это было такое. Фрицъ услся у края бассейна на большомъ камн, помстилъ ружье между колнями, опустилъ голову на руку и погрузился въ глубокую задумчивость.
Подобно мелодіи, отъ которой мы не имемъ силъ избавиться, если она разъ затронула нашу душу, лсничаго преслдовалъ призракъ минувшаго времени. Въ продолжительномъ разговор съ барономъ ему все чудилось, будто онъ слышитъ молодой голосъ былыхъ годовъ,— а потомъ, когда бесда въ замк продолжалась, фрейлейнъ Шарлотта назвала его раза два: ‘любезный господинъ Гутманъ,’ и это такъ звучало, какъ будто было сказано не сегодня утромъ, а тридцать лтъ тому назадъ. Вотъ оно — памятное мсто. На этомъ самомъ камн онъ сидлъ въ ту страшную ночь, когда Шарлотта, подступивъ къ нему, сказала: ‘не допусти меня достаться имъ живою въ руки! Общай мн это!’ II онъ ей общалъ это. Въ первый и послдній разъ въ своей жизни тогда она назвала его ‘ты,’ но это слово было произнесено въ критическую минуту, которую она, въ своемъ волненіи, считала послднею. Да, если бы та минута и была послднею — для него и для ней? Разв не сладко было бы для него умереть съ увренностью, что онъ былъ любимъ Шарлоттой? Могла ли вся послдующая жизнь сравниться съ блаженствомъ этого одного мгновенія?
Такъ сидлъ лсничій, держа ружье между колнями, а голову въ рук,— и все думалъ, все думалъ. Надъ нимъ вершины деревьевъ словно вели бесду о прежнихъ, давно забытыхъ дняхъ, журчаніе воды у его ногъ напоминало о весн, о молодости, о солнечномъ блеск,— миновавшихъ тридцать лтъ тому назадъ!
Вдругъ лсничій судорожно очнулся отъ своего полу-соннаго состоянія. Какой-то звукъ, похожій на стонъ умирающаго, коснулся его слуха. Еще разъ громче, явственне раздался тотъ же жалобный звукъ. Поспшно пробравшись сквозь густой папоротникъ до тою мста, откуда слышались стоны, лсничій увидлъ сына своего брата съ окровавленнымъ чередомъ, мальчикъ казался мертвымъ или умирающимъ…
Сердце лсничаго болзненно сжалось при вид этого несчастій. Но старое многоиспытанное мужество освобождало Фрица отъ безплоднаго ужаса. Когда онъ смылъ водою ручья кровь со лба и глазъ мальчика, что-то похожее на улыбку промелькнуло на лиц лсничаго, оттушеванномъ лучами солнца. То была не смертельна’ рана, а довольно значительный шрамъ, сопровождаемый большею потерею крови, отчего и произошелъ обморокъ.
Тмъ не мене прошло нсколько времени, пока лсничему удалось призвать къ жизни мальчика, все еще лежавшаго въ полу-безпамятств.
Умный. Фрицъ не позволялъ себ засыпать докучливыми вопросами своего обезсилвшаго, блднаго племянника. Онъ влилъ въ него порядочный глотокъ изъ своей фляжки, далъ ему кусокъ хлба, который постоянно носилъ съ собою въ охотничьей сум. Потомъ онъ повелъ его кратчайшимъ путемъ къ себ домой, гд тетушка Мальхенъ уже сильно досадовала на продолжительное отсутствіе брата, боясь, что оно можетъ сдлать неудобосъдомымъ его любимое кушанье.
Блдное лицо и окровавленный лобъ Лео возбудилъ удивленіе, которое лсничій старался успокоить съ своимъ обычнымъ благоразуміемъ. Изъ отрывочныхъ словъ, сказанныхъ ему Лео по дорог, онъ заключилъ, что мальчикъ, заблудившись въ лсу и обезсилвъ отъ голода и усталости, не могъ удержаться на ногахъ и упалъ. Очень естественно, что вс прочіе также этому поврили. Сильвія сдлала безпокойную гримаску, когда услышала отъ отца, что Лео былъ найденъ у водопадовъ. Но такъ какъ въ этой суматох никто не обращалъ на нее вниманія, а ея роскошныя локоны высохли еще прежде, чмъ она дошла до дому, то двочка успокоилась. Притомъ, на слдующее утро не было больше и помину о несчастій съ Лео. Особенно лсничаго занимали совсмъ другія заботы. Братъ что-то ужь слишкомъ долго не возвращался изъ города. Живое воображеніе честнаго Фрица создавало уже всевозможные несчастные случаи, которые могли постигнуть больного старика, давно отвыкшаго отъ безпокойной городской жизни, и уже вечеромъ втораго дня лсничій хотлъ было запрягать лошадь, чтобы хать съ своимъ работникамъ въ городъ, какъ вдругъ во двор дома явился Антонъ, весь измученный, запыленный, съ раскраснвшимся лицомъ, посреди котораго, точно одинокая спичка, торчалъ блый носъ. И, очевидно, въ этихъ мрачныхъ, безпорядочныхъ чертахъ лица выражалось не одно физическое истомленіе. Лсничій тотчасъ же догадался, что опасенія его оправдались, и Антонъ не достигъ цли своей поздки.
Господинъ фонъ-Гей, состоявшій тогда въ должности ландрата, принялъ Антона очень непривтливо. Господинъ фонъ-Гей, конечно, высказалъ сожалніе, что видитъ человка такихъ почтенныхъ лтъ и такого солиднаго образованія въ горестномъ положеніи, но прибавилъ, что правительство теперь боле, чмъ когда бы то ни было прежде, иметъ причинъ опредлять въ общинную службу людей, на которыхъ оно можетъ вполн положиться. Притомъ же, въ этомъ случа, правительство иметъ право только утверждать, а не избирать, избирательное же право, какъ не безъизвстно просителю, принадлежитъ общин или, точне говоря, барону фонъ-Тухгейму. Думаетъ ли проситель, что баронъ подастъ за него свой голосъ? спрашивалъ господинъ фонъ-Гей. Когда Антонъ, вполн полагаясь на ходатайство брата, счелъ возможнымъ отвчать утвердительно, ландратъ сдвинулъ плечами и выразилъ удивленіе, что барону не угодно почтить своимъ выборомъ человка номоложо, съ боле свжими силами. Можетъ ли проситель представить свидтельство врача объ удовлетворительномъ здоровьи? спрашивалъ фонъ-Гей. Тогда Антонъ, чтобы ускорить ршеніе дла, отправился къ знакомому окружному медику, который подвергъ его тщательному освидтельствованію.
Дойдя до этого мста своего разсказа, Антонъ вдругъ замолчалъ и, понуривъ голову, тупо глядлъ въ землю. Потомъ, тяжело вздохнувъ, онъ продолжалъ:
— Ну, Фрицъ, теперь все со мною кончено: — я еще нсколько времени прострадаю на этомъ свт, но, но мннію доктора, всему скоро будетъ конецъ. Да и слава Богу. Опротивла мн жизнь, и сели бы я только зналъ, что моему Лео будетъ житься сносне, то лучше умереть сегодня, чмъ завтра.
Лсничій давно уже опасался за жизнь брата, но ему было очень тяжело слышать, что самъ больной находилъ эти опасенія основательными. Его любящее сердце сильно протестовало.
Онъ не хотлъ ничего слышать о смерти, увряя, что вс Гутманы были очень живучи, что отецъ жилъ восемьдесятъ, а ддъ даже восемьдесятъ пять лтъ, что мать и бабушка также наслаждались долголтней жизнію. Соглашаясь, что Антонъ никогда не пользовался крпкимъ тлосложеніемъ другихъ членовъ семьи, лсничій находилъ, однако, что это ничего не значитъ и что щедушные люди нердко переживаютъ атлетовъ. Все пойдетъ, какъ по маслу, думалъ Фрицъ, лишь бы только Антонъ былъ спокойне душою и совершенно выбросилъ изъ своей головы мысль содержать Лео на собственныя средства. Замчая, что его братскія, глубоко прочувствованныя слова производили нкоторое впечатлніе на Антона, лсничій заговорилъ потомъ и о намреніи барона. Фрицъ исчислилъ брату, какія выгоды могъ извлечь мальчикъ при подобномъ воспитаніи и объявилъ, что не принять этого великодушнаго предложенія значило бы тоже, что гршить противъ собственныхъ дтей и обнаруживать черную неблагодарность къ барону, который былъ постояннымъ благодтелемъ семейства Гутмановъ.
Побуждаемый тайнымъ опасеніемъ наткнуться на ршительный отказъ Антона, лсничій говорилъ языкомъ такого живаго и настойчиваго убжденія, какой только былъ ему доступенъ. Тмъ пріятне онъ удивился, что братъ, не показывая ни малйшей тни своей обычной щепетильности, сразу согласился съ его доводами.
— Длайте, что хотите, сказалъ онъ съ безжизненной улыбкой, а я, съ тхъ поръ, какъ затворилъ за собой дверь доктора Гомана, не стану ни въ чемъ вамъ перечить.
Найдя брата въ такомъ благопріятномъ настроенія духа, лсничій отважился высказать ему и другое свое желаніе. Оба мальчика за два дня до такой степени сдружились между собою, что для Фрица было бы необыкновенно отрадно, если бы ихъ не разлучали, а оставили жить вмст, такъ какъ впослдствіи они должны же были жить въ тсномъ обществ въ пансіон доктора Урбана.
Сегодня вечеромъ краснорчіе лсничаго торжествовало одну побду за другою. Антонъ счелъ возможнымъ принять и это предложеніе, онъ даже какъ будто нсколько торопился свалить съ своихъ плечь всякую отвтственность за дальнйшее обезпеченное положеніе своего сына.
Но потомъ имъ овладла старая хандра. Онъ хотлъ сейчасъ же идти домой и только съ большимъ трудомъ его удержали на ужинъ, за которымъ онъ чуть дотрогивался до тарелокъ. Какъ только ужинъ пришелъ къ концу, онъ собрался домой въ Фельдгеймъ при восход луны, ршительно не позволяя проводить себя не только кому нибудь изъ семьи лсничаго, но даже собственному сыну.
Итакъ, Лео поселился гостемъ въ дом своего дяди, заботливость, съ которою тетушка Мальхенъ починяла и дополняла его бдный гардеробъ и скудный запасъ блья, доказывали, что доброй женщин пришлось совершенно по сердцу желаніе брата — смотрть на Лео, какъ полноправнаго члена семьи.
Тетушка Мальхенъ впродолженіи этихъ дней вынесла столько разнообразныхъ душевныхъ потрясеній, что не знала даже, откуда найти время для работы и также для слезъ, на которыя она была такъ неистощимо щедра, имя на то самыя законныя побужденія. Близкій конецъ бднаго Антона, непонятное упрямство брата Фрица, спавшаго при открытомъ окошк, не смотря на то, что замтно уменьшавшіяся дни не рдко становились по утрамъ и вечерамъ озязательно холодными, положеніе бдняжки Лео, угрожаемаго сиротствомъ, опасность другихъ двухъ дтей также остаться одинокими на бломъ свт въ случа смерти отца, пренебрегающаго своимъ здоровьемъ,— вс эти заботы и мучительныя соображенія могли бы поколебать и боле твердое сердце, чмъ то, которое стучало въ груди доброй хозяйки. Но и это было невсе. Еще боле горя доставило ей новое ршеніе, составленное относительно будущности Бальтера. Отчего скажите пожалуйста, быть ему ни тмъ, чмъ были его отецъ и ддъ — честнымъ, богобоязливымъ, искуснымъ лсничимъ? Справедливо и честно ли человка, которому самъ Богъ предначерталъ направленіе жизни, сбивать на другую дорогу неизвстно куда ведущую? Что принесло двумъ сестрамъ Гутманъ ихъ упрямое бгство изъ свжаго, зеленаго лса въ срый, пыльный городъ, кром несчастья, тоски, да нсколькихъ жалкихъ и очень сомнительныхъ выгодъ? Разв Антонъ при всхъ своихъ дарованіяхъ не сдлался несчастнйшимъ человкомъ? Разв совсть Сары была такъ чиста, какъ бы она этого желала, когда передъ сномъ она творила Господу Богу свою вечернюю молитву? Да и молилась ли еще Сара? Этотъ пунктъ Мальхенъ подвергла самому серьезному сомннію и, предполагая, что сестра нуждается въ ея заступничеств, никогда не пропускала ея имени въ своей молитв. И теперь ея любимчикъ, ея кумиръ, ея Вальтеръ долженъ пойти по тмъ же богопротивнымъ слдамъ, подвергаться опасности запятнать свою чистую душу въ грязи развратнаго общества, свою здоровую головку затемнить чрезмрными умственными истязаніями. Ученіе никогда не было для него такъ необыкновенно легко, какъ для Сильвіи, которая удерживала въ памяти все, что только пробгала глазами, какъ для Лео, который былъ совсмъ не то, что другіе мальчики, и котораго съ другими дтьми и сравнивать невозможно.
Даже допуская, что, Вальтеръ, изучивъ богословіе, сдлается проповдникомъ — все-таки остается ршить мучительный вопросъ:— кто же замнитъ Фрица, когда его одолетъ смерть или старость? Тетушка Мальхенъ должна была мысленно отвтить себ: другой посторонній человкъ его замнитъ, незнакомецъ будетъ здсь распоряжаться и заправлять мстами, съ которыми связано столько воспоминаній, надъ которыми витаетъ духъ милыхъ родныхъ сердцу покойниковъ, давно уже перешедшихъ въ вчность. А она, здсь родившаяся и здсь надявшаяся умереть, принуждена будетъ занести ногу черезъ чужой порогъ, грться у чужого очага и испустить вздохъ въ комнат, которая угрюмо будетъ глядть на нее съ, своими обоями и красками, незнакомыми для глазъ умирающей…
Эта печальная мысль день и ночь преслдовала добрую старушку и даже во сн являлась ей подъ тмъ или инымъ видомъ. Подобно тому, какъ человкъ думаетъ и, быть можетъ, не ошибается, что онъ никогда такъ горячо не любилъ близкихъ сердцу, какъ въ минуту разлуки съ ними,— тетушк Мальхенъ казалось, что никогда домъ лсничаго не былъ для нея такою милою родиной какъ теперь, когда она уже распрощалась съ нимъ мысленно.
Привтливый одноэтажный домикъ, съ низенькой и далеко выступавшей впередъ крышей, его окна, размщенныя по три съ каждой стороны двери, казались нсколько покосившимися направо и налво, непосвященному могло представиться, что отворить ихъ трудно, а затворить невозможно, но за то, стекла въ нихъ были безукоризненно прозрачны, а гардины ослпительно блы. Надъ дверью поднималась еще пристройка съ торчавшимъ вверху оленьимъ рогомъ и двумя окнами, передъ которыми былъ устроенъ большой, выкрашенный зеленой краской цвтникъ, гд круглое лто цвли въ горшкахъ великолпнйшіе садовые цвты. Эта верхняя комната служила съ незапамятныхъ лтъ убжищемъ тетушки Мальхснъ, которая сама не помнила, когда сюда вошла. Цвтникъ составлялъ предметъ ея особенной гордости. Но сколько она можетъ себ припомнить, еще никогда онъ не щеголялъ такимъ роскошнымъ изобиліемъ, какъ въ настоящую осень. Она невольно на него поглядывала, когда подъ вечерокъ гуляла на небольшомъ лугу, проходившемъ отъ дома до ближняго лса. Лужокъ этотъ былъ освященъ многими воспоминаніями. Здсь она въ нжномъ дтств, на глазахъ родителей, на глазахъ ддушки, котораго портретъ вислъ въ комнат надъ диваномъ, играла съ своими сестрами — въ сумерки, когда съ голубаго неба заблещутъ звздочки — въ т прекрасныя дтскія игры, которыхъ кроткое обаяніе и полумистическій смыслъ едва ли могутъ быть поняты остывшимъ сердцемъ взрослаго. Здсь на этомъ самомъ открытомъ мст стоялъ Фрицъ, когда въ ту страшную ночь французы потащили его изъ дому. Здсь она видла три похоронныя процессіи, сопровождавшія гробы ея дда, отца и матери, на гухгеймское кладбище. Здсь она приготовляла свадебный столъ, когда Фрицъ ввелъ въ свой домъ дочь лсничаго изъ сосдняго Шварценбаха,— прелестную, блднолицую, молодую женщину съ прекрасными, кроткими голубыми глазами, которая постоянно хворала и умерла, давъ жизнь двумъ малюткамъ. Тогда тетушка Мальхенъ опять вступила въ свои прежнія права, но вмст съ ними должна была принять на себя новую, великую и святую обязанность — воспитывать бдныхъ малютокъ, такъ рано лишившихся матери. Теперь-то наконецъ открылось для доброй, трудолюбивой, готовой на самопожертвованіе старушки обширное поле дятельности. Теперь-то она могла себя мучить, цлые дни работать, цлыя ночи не спать, вкушать и горе, и радости, все хороня въ своемъ честномъ, любящемъ сердц. Но какъ заплатили ой дти за ея неутомимыя заботы! Былъ ли между ними кто другой, похожій на Вальтера съ его ангельски непорочными голубыми глазами, съ его послушаніемъ и скромностью, съ его честностью и добродушіемъ! А Сильвія! Добрая женщина впадала въ глубокую задумчивость всякій разъ, какъ пыталась опредлить настоящій характеръ этой двочки. Часто ей казалось, что она нашла ключъ къ загадк, но гораздо чаще она грустно покачивала головой и должна была сознаться, что еще дале отошла отъ истины. На вс предметы Сильвія имла свои особенные взгляды, нердко до того странные, что тетушка Мальхенъ не на шутку пугалась. На этого ребенка ршительно нельзя было подйствовать отборно крупными словами и тми моральными назиданіями, на которыя такъ щедры родители и воспитатели. На каждое замчаніе въ род: ты должна, она всякій разъ возражала своимъ почему? и ужъ кто ей на эти ‘почему, да зачмъ’ и многое подобное новъ состояніи отвтить, тотъ напрасно бы сталъ разсчитывать на ея послушаніе. Но за то добрымъ словомъ съ ней можно было сдлать все, что угодно, а когда тетушка Мальхенъ въ своемъ замшательств и отчаяніи прибгала къ слезамъ, что случалось довольно нердко, упрямой Сильвіи ршительно нельзя было узнать. Она бросалась къ доброй старушк на шею, осыпала тетушку самыми нжными страстными поцfлуями, умоляла ее успокоиться, клялась и божилась, что съ этихъ поръ Сильвія будетъ вести себя какъ самая послушная, умненькая двочка и никогда,— о, никогда больше, не обидитъ свою милую безцнную тетеньку. Однако Мальхенъ никогда не замчала, чтобы за этимъ бурно сокрушеннымъ покаяніемъ слдовало исправленіе. Полчаса спустя двочка опять обращалась къ своимъ обычнымъ капризнымъ выходкамъ, и въ этомъ случа тетушка Мальхенъ была похожа на добрую индюшку, съ мучительнымъ отчаяніемъ бгающую по берегу пруда, въ то время, какъ утенокъ, ввренный ея нжному попеченію, преспокойно полощется себ подале въ своей родной стихіи.
Былъ у тетушки Мальхенъ еще третій питомецъ, котораго ужь ни какъ нельзя сравнить съ шаловливымъ утенкомъ, а скоре, быть можетъ, слдовало бы назвать молодымъ соколомъ, который съ весны гордо и угрюмо сидитъ на жерди своей, поставленной во двор деревянной клтки и злобно поднимаетъ перья когда кто нибудь къ нему подходитъ. Тетушка Мальхенъ ни какъ не могла освободиться отъ мысли, что этотъ мрачный ея питомецъ подобно отцу, не рождеyъ для счастія. Старушку уже безпокоили его черные глаза, наслдованные отъ матери, принадлежавшей къ цыганской семь, поселившсйся въ Фельдгейм въ эпоху стараго Фрица (Фридриха великаго). Гартвигъ, молодой королевскій лсничій, лтъ за двадцать пять передъ тмъ застрлившійся въ Нессельбрух, обладалъ необыкновенно черными глазами. Добрая старушка чуть не плакала при вид глазъ Лео, устремленныхъ вдаль, какъ будто пристально, но съ какимъ-то тускло неопредленнымъ выраженіемъ, полнымъ беззвучной грусти. Казалось, что, въ подобныя минуты, мальчикъ читалъ въ книг своего грядущаго. Нсколько разъ уже тетушка брала въ руки карты, чтобъ узнать наконецъ, что ожидало его впереди и насколько справедливы были ея опасенія, но каждый разъ тайный ужасъ не позволялъ ей выспросить окончательный отвть оракула. Въ числ многихъ нравственныхъ правилъ этой робкой. дтски врующей души было одно, гласившее, что ‘писать дьявола на стн не слдуетъ.’ Если для Лео впереди не предстоитъ ничего хорошаго, то она, по крайней мр, не хотла знать, въ какомъ вид обрушится на него несчастіе.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
И, однако, эти дни были лучшими въ ряду прожитыхъ Лео до сихъ поръ. Избавляясь отъ назойливаго общества больного, капризнаго старика, который, самъ этого не зная и не желая, мучилъ мальчика съ необыкновенной жестокостью, освободясь отъ образа жизни, который уже началъ подтачивать его крпкое здоровье, Лео почувствовалъ присутствіе, надъ домомъ лсничаго, отраднаго мира, который проникалъ и въ его юное сердце. По мр того, какъ ослаблялось напряженіе его нравственныхъ силъ, на которое осудилъ его отецъ, лучшія стороны его натуры стали разоблачаться все боле и боле. Въ немъ происходило тоже, что и въ погод: за періодомъ невыносимаго зноя, котораго не могли освжить частые и страшные ливни, наступила на двор кроткая, благотворная умренность воздуха.
Въ эти прекрасные дни ранней осени домъ лсничаго въ Тухгейм представлялъ очаровательное убжище. Даже въ раю солнце не могло бы свтить лучезарне, а небо блистать боле чистой и прозрачною синевою. Старыя буковыя деревья и дубы, окружавшіе поляну, гд былъ расположенъ домъ съ другими постройками, стояли такъ тихо, такъ торжественно, какъ будто уже распрощались съ золотымъ блескомъ солнца, котораго лучи такъ же рзво играли въ темнющей зелени лса въ ожиданіи зимы, оледняющей и солнечные лучи, и чрезъ нихъ — всю жизнь. Въ маленькомъ садик позади дома цвли астры, георгины и нсколько розовыхъ кустовъ, но блыя лтнія нити, летавшія въ воздух, возвщали, что время цвтовъ уже миновало. За то, сквозь скудную зелень заблестли уже яблоки, темне и темне окрашивались грозды на широколиственныхъ виноградныхъ лозахъ, тянувшихся вверхъ по шпалерамъ, почти до самого гребня крыши, по южной сторон стны дома.
Эти и другія черты осенняго вида природы отпечатлвались въ совершенно одинокомъ пространств съ особенной рзкостью и возбуждали поэтическое настроеніе страстнаго мальчика, который выражалъ состояніе своей души то въ грустныхъ, то въ веселыхъ, то въ спокойно-ясныхъ, то въ дико безпорядочныхъ напвахъ. Особенно по вечерамъ, когда голоса природы явственне сообщались съ его возбужденными чувствами, онъ ощущалъ въ себ какое то непостижимое безпокойство. Глухой звукъ падающаго плода, шелестъ ночнаго втра между листьями, на которыхъ почивало трепетное сіяніе луны, отдаленный крикъ журавлей, пролетающихъ въ тонкомъ воздух поднебесной вышины — все это сливалось дли Лео въ общую мелодію, для которой слова являлись у него обильной ркою. Часто Вальтеръ, спавшій съ нимъ въ одной верхней комнат, удивлялся проснувшись по утру, что бумага, оставшаяся чистою вечеромъ, когда они ложились спать, теперь была исписана стихами, которые добродушному мальчику казались величайшимъ произведеніемъ, какое только когда-нибудь было доступно человческому вдохновенію. Вальтеръ былъ одаренъ въ высшей степени впечатлительной душой, но поэтическій зародышъ еще спалъ въ ней, глубоко завернутый въ свою зеленую оболочку. Вальтеръ не думалъ писать стиховъ, не зналъ какъ они пишутся и не постигалъ, откуда Лео бралъ вс эти дивныя слова, вс эти мелодическія созвучія. Вальтеръ упрекалъ себя въ необыкновенной глупости, когда увидлъ, что его боле даровитый товарищъ могъ все это набросить съ непостижимой легкостью, какъ бы шутя. Часто ему было грустно также, что онъ не только многаго не понялъ съ перваго разу, но даже и по неоднократномъ прочтеніи. Но никогда зависть не поселялась въ его сердц и еще мене сомнніе въ геніальности его кузина. Ему не приходило въ голову спросить себя: былъ ли какой нибудь смыслъ въ тхъ звучныхъ фразахъ автора, въ которыхъ, дйствительно, нельзя было бы отыскать никакого. Лео былъ для него образцомъ, свтиломъ, идеаломъ. Произвесть то, что произвелъ Лео, Вальтеръ считалъ для себя такою же невозможностью, какъ полетть въ Африку съ ласточками и аистами. Такъ все боле и боле между двумя мальчиками завязывалась дружба, которая, по крайней мр, со стороны Вальтера была проникнута искренностью и энтузіазмомъ, поразительный контрастъ съ нею составляли взаимныя отношенія между Лео и Сильвіей.
Въ этихъ отношеніяхъ, съ тхъ торъ, какъ Лео поселялся въ дом лсничаго, произошла значительная перемна. Если ране мальчикъ считалъ Сильвію, бывшую нсколькими годами его моложе, существомъ низшимъ и обращался съ нею сообразно съ этимъ мнніемъ, то теперь онъ чувствовалъ къ ней, что-то въ род страха. Онъ уже боле не возражалъ ей раздражительно и высокомрно, какъ это длалъ прежде при всякомъ удобномъ случа, но, подобно человку, котораго языкъ связанъ уваженьемъ, встрчалъ упорнымъ молчаніемъ вс ея странныя, часто непростительныя причуды, даже когда он были направлены прямо противъ него. Эта перемна его поведенія рзко бросалась всмъ въ глаза и сама Сильвія замтила ее не позже другихъ. Но удивительно, что Сильвію, вообще такъ легко побждаемую снисходительностью, кротость Лео, повидимому, ни сколько не тронула. Можно было бы подумать, что еще вчера вечеромъ онъ нанесъ ей такое чувствительное оскорбленіе, какое нельзя отмолить никакимъ раскаяніемъ. Разумется, тетушка Мальхенъ безъ устали усовщивала ее быть дружественне. Но упрямая двочка не хотла и слышать о примиреніи. ‘Что ему нужно? что онъ тутъ длаетъ? кричала она:— ужь не должна ли я быть къ нему добра за то, что черезъ него вы ругаете меня съ утра до вечера? Чмъ я виновата, что не могу терпть этого противнаго цыганенка? Не довряй ему, тетушка, что онъ прикидывается такимъ тихенькимъ барашкомъ. Онъ презираетъ насъ всхъ, потому только, что знаетъ крошечку по латыни да пишетъ стишки, какъ говоритъ Вальтеръ. По латыни! Стишки? Я и сама могу быть на это способна, если только захочу!’ И двочка длала губами презрительную гримаску, потряхивая роскошными локонами.
Съ отвращеніемъ, которымъ Сильвія нарочно щеголяла передъ всми, мало согласовались т неимоврныя усилія, какія она длала, чтобы какъ можно ближе подойти къ умственному уровню ненавистнаго мальчишки. Она старалась доставать т книги, изъ которыхъ онъ почерпалъ свденія о чужихъ странахъ и народахъ, она цлыми сотнями заучивала французскія вокабулы, чтобъ только имть предъ нимъ какое-нибудь ничтожное преимущество, она ршилась даже унизиться и просила Лео преподавать ей латинскій языкъ. Когда онъ на это согласился, Сильвія, дйствительно, въ самое короткое время ознакомилась съ начальными основаніями языка. Но даже и эти совмстныя занятія не привели ее къ боле кроткому обращенію съ двоюроднымъ братомъ. Она приняла его согласіе трудиться для нея съ суровымъ замшательствомъ, не выразивъ ни однимъ словомъ, ни однимъ знакомъ своей благодарности. ‘Онъ можетъ отказаться — это его дло, онъ можетъ быть уже тмъ доволенъ, что я хочу у него учиться’ сказала она надменно, когда тетушка упрекала ее въ неблагодарности.— ‘Ты завидуешь Лео,’ сказалъ Вальтеръ, ‘теб сильно хочется знать, сколько онъ знаетъ и такъ же легко выучиться — вотъ въ чемъ все дло.’ — ‘Когда мн будетъ столько же лтъ, сколько Лео,’ возразила Сильвія, ‘то и я поровняюсь съ нимъ въ знаніи, а что касается до легкости учиться, то это еще вопросъ, кому изъ насъ легче учиться — мн или ему.’ Отецъ, котораго капризное поведеніе Сильвіи серьозно печалило, съ своей стороны усовщивалъ ее самыми дружескими, сердечными словами. Кто нарушаетъ долгъ гостепріимства, говорилъ онъ ей, тотъ длаетъ очень и очень дурно, вс мы должны любить ближняго, какъ самихъ себя, нуждающійся человкъ, какъ ближній, также иметъ право на наше участіе, а бдный Лео очевидно нуждается въ помощи.— ‘Да, это какъ разъ идетъ къ Лео,’ перебила Сильвія, несчастный, котораго Агаснеръ прогналъ съ своего порога былъ Христосъ, а Лео также воображаетъ себя спасителемъ.’ — Какая ты еще дурочка, если мозкешь говорить подобныя вещи, замтилъ отецъ.— ‘Да ужь я знаю, что говорю,’ заключила Сильвія.
Честный лсничій замолчалъ въ сильномъ недоумніи и поспшилъ сообщить сестр Мальхенъ странное замчаніе двочки. ‘Просто не знаю, что съ ней длать, сказалъ онъ: эта двочка — настоящая молоденькая тонкая ель, можно ее сломить, но не согнуть.’
Тетушка Мальхенъ покачала головою. ‘Богъ такъ устроилъ, Фрицъ, что деревья не могутъ рости до неба, онъ же, милосердый, и наше дитя сохранитъ отъ высокомрія и грха. Однако, Фрицъ, наша отвтственность отъ этого не уменьшается и наказаніе за наше нерадніе не смягчится.’
Лсничій, изъ долгаго опыта знавшій о чемъ сестра вела рчь, при другихъ обстоятельствахъ прервалъ бы разговоръ сердитымъ ворчаніемъ, но теперь онъ чувствовалъ себя поставленнымъ въ такое затруднительное положеніе, что счелъ нужнымъ принять эту суровую проповдь, какъ заслуженную рчь.
Лсничему вообще не нравились слезы и еще мене — если отъ плачущаго зависло унять ихъ теченіе. Однако упрямство Сильвіи и крайнее огрубніе ея сердца перепугали его не на шутку, чистая душа его смутилась призракомъ нравственной вины, которую онъ неизвстно почему свалилъ на себя. Поэтому на предложеніе Мальхенъ отправиться всей семь въ церковь въ слдующее воскресенье, онъ отвчалъ почти боязливымъ согласіемъ.
‘Человкъ живетъ на земл не ради одного угожденія самому себ’, раздумывалъ онъ, когда шелъ лсомъ, съ ружьемъ на плеч, черезъ четверть часа посл этой бесды:— ‘жить для самого себя никто не можетъ. Другіе должны жить для насъ, мы для другихъ, напримръ, для нашихъ дтей, наши дти въ свою очередь будутъ умне для своихъ и такъ дале впродолженіи вковъ. Иначе человчество существовать и не можетъ: оно, какъ лсъ, возрождается изъ самого себя. Въ лсу также одно дерево защищаетъ другое, чтобы ненастье не обрушивалось на одно дерево и чтобы дождь и солнечная теплота были распредлены равномрно между всми членами семьи. Въ лсу потому именно такъ и хорошо, что тамъ вс подчиняются одному общему закону, вотъ почему лсъ издаетъ такой могучій шумъ, вотъ почему солнце свтитъ здсь вдвое привтливе’.
Лсничій продолжалъ преслдовать эту мысль дале, и скоро совершенно примирился съ своей совстью. ‘Да, наконецъ, вдь Мальхенъ совершенно права’, заключилъ онъ свои размышленія: ‘не вс одинаково мыслятъ, и я не могу требовать, чтобы дти мои въ этомъ отношеніи дйствовали совершенно подобно мн. Поэтому не надобно закрывать для нихъ дорогу, по которой ‘теченіи столькихъ вковъ шло неисчислимое человчество, и которая часто, безъ всякаго сомннія, прямо приводила къ цли. Вдь я самъ указываю незнакомому съ лсомъ не на извилистыя тропинки, извстныя одному мн, а на большую, широкую дорогу, на которой трудно кому нибудь заблудиться.’
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Было чудное осеннее утро воскреснаго дня, въ который семейство тухгеймскаго лсничаго собралось въ церковь. Дорога вела ихъ черезъ лсъ до половины по тому же направленію, но которому надобно было идти въ замокъ. Золотые огоньки пробгали по втвямъ, качаемымъ кроткимъ втеркомъ. Кругомъ царила безконечная, словно наскучившая жизнію тишина, какой-то сладкій, просящій смерти покой шелестлъ между побурвшими листьями, чувствовался въ влажномъ испареніи листопада, мстами застилавшаго землю довольно густымъ слоемъ. По временамъ въ ясномъ воздух звучала гармонически замирающая перекличка улетающихъ птицъ. На большой полян у окраины лса стояли два оленя, глядвшіе издали съ любопытствомъ, но безъ страха на мирную семью благочестивыхъ странниковъ.
Лсничій шелъ тихо и задумчиво ровными, медленными шагами. На немъ былъ его лучшій, зеленый форменный мундиръ съ короткой таліей и узкими рукавами, какъ требовала послдняя мода, а голову его покрывала праздничная фуражка, которой фасонъ былъ, кажется, скроенъ по образцу фуражекъ ландвера военнаго времени. ЭтоДъ костюмъ дополнялся чернымъ шелковымъ галстукомъ, изъ-за котораго выглядывалъ воротъ рубашки, блымъ, сверху до низу застегнутымъ камзоломъ и желтыми штанами съ срыми штиблетами. Злоязычные увряли, что онъ носилъ эти штиблеты изъ желанія щегольнуть своими красивыми ляшками и небольшими, хорошо сформированными ногами, не смотря на небезупречную красоту башмаковъ. Какъ-бы то ни было, лсничій Фрицъ Гутманъ былъ очень видный мужчина, и, глядя на него, легко можно было поврить, что въ своей молодости онъ отлично танцовалъ, бгалъ и прыгалъ на всякія разстоянія и пользовался расположеніемъ прекраснаго пола, хотя по лицу его нельзя было назвать въ строгомъ смысл красавцемъ. Въ глазахъ сестры Мальхенъ онъ не утратилъ ни одного изъ своихъ прежнихъ преимуществъ, и сегодня утромъ она также считала его вполн красивымъ мужчиной, когда онъ прошелся нсколько шаговъ передъ нею. Съ самымъ чистымъ наслажденіемъ, какое только можетъ ощущать сердце, она леляла его плотную фигуру своимъ взглядомъ и молила Бога, чтобы оба мальчика, шедшіе возл нея, были современемъ также красивы и сильны, и особенно такъ честны и добродушны, какъ онъ.
Сильвія шла подл тетки. Голубые глазки, обыкновенно глядвшіе на все съ такимъ дерзкимъ любопытствомъ, сегодня были прикованы къ земл. Тегушка Мальхенъ не преминула надлить ее самыми трогательными назиданіями, умоляя, ‘по крайней мр, не осквернять святаго воскреснаго дня грубостью я высокомріемъ’. Такъ какъ день былъ воскресный и погода стояла прекрасная, то слова доброй старушки произвели свое дйствіе на сердце Сильвіи, которое, убаюкиваемое надеждой пріятной прогулки и восхищенное колокольнымъ звономъ, долетавшимъ изъ Тухгейма по ясному воздуху, было настроено сегодня довольно кротко и человколюбиво.
Бросившись опять къ тетк на шею, она общала со слезами и поцлуями во всемъ раскаяться, измниться, понравиться. Она всегда будетъ слушаться и любить отца и брата, а что касается до Лео, то она больше никогда — даже за спиною — не назоветъ его цыганенкомъ. При этомъ шалунья вся въ слезахъ вдругъ разсмялась и сказала: ‘ну, да право же, тетенька, онъ нохоямъ на цыганенка!’ Затмъ опять пошли клятвенныя увренія, что это было сказано ршительно въ послдній разъ. Теперь она не хотла поднимать вверхъ своихъ длинныхъ рсницъ, изъ страха, что фигура Лео опять можетъ возбудить въ ней злую насмшку и заставитъ бдную двочку согршить, хотя бы только мысленно.
На половин подъема горы замка, дорога повернула въ деревню, направляясь по долин. Къ немалому ужасу тетушки Мальхенъ они дошли до церкви въ то самое время, когда, по окончаніи первой псни и предъ началомъ проповди церковныя двери должны были скоро запереться. Неслышными, торопливыми шагами она стала пробираться къ своему мсту, сопровождаемая Сильвіей и двумя мальчиками, лсничій же предпочелъ постоять близь дверей, у столба, достаточно скрывавшаго его отъ глазъ проповдника и прихожанъ.
