Семейные реликвии, Авенариус Василий Петрович, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. П. Авенаріусъ.

ЛЕПЕСТКИ и ЛИСТЬЯ.

РАЗСКАЗЫ, ОЧЕРКИ, АФОРИЗМЫ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ЮНОШЕСТВА.

Съ портретами и рисунками.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Книжнаго Магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ пер., д. No 2.
1905.

Семейныя реликвіи.

НЕДАВНЯЯ БЫЛЬ

(1902).

‘Гордиться славою своихъ предковъ не только можно, но и должно… Безкорыстная мысль, что внуки будутъ уважены за имя, нами имъ переданное, не есть ли благороднйшая надежда человческаго сердца?

Пушкинъ.

Дверь въ третьемъ этаж тихонько растворилась, и на лстницу выскользнулъ мальчикъ въ лицейской форм. На немъ не было ни пальто, ни фуражки. Но объяснялось это очень просто: лстница была парадная, теплая, и спуститься ему надо было только до второго этажа.

Здсь на двери можно было прочесть ту же фамилію, что и наверху, но имя и отчество были другія: хозяина верхней квартиры звали Сергемъ Павловичемъ, хозяина нижней — Павломъ Сергевичемъ. Первый былъ отцомъ нашего лицеиста, второй — его ддомъ.

Мальчикъ хотлъ уже нажать кнопку электрическаго звонка, когда спохватился: звонокъ могъ обезпокоить больного дда. И онъ только постучался въ дверь: старый денщикъ Родіонычъ, конечно, въ передней.

Дйствительно, Родіонычъ тотчасъ открылъ дверь, но, увидвъ внука своего генерала, заступилъ ему входъ въ переднюю.

— Это вы, Павликъ? Уходите, уходите!

Родіонычъ носилъ его вдь еще малюткой на рукахъ, и потому по-прежнему называлъ Павликомъ, но съ тхъ поръ, какъ тотъ надлъ лицейскій мундиръ, говорилъ ему уже ‘вы’.

— Да я къ ддушк…— умоляющимъ тономъ настаивалъ Павликъ.

— Никого, касатикъ мой, не приказано пускать.

— Но вдь папа тоже тамъ…

— Тамъ, но вмст съ докторомъ.

— Знаю, знаю. Вотъ потому-то я и хочу туда: ддушк, врно, очень плохо.

— Нехорошо ему, родной мой, совсмъ нехорошо. Только на Бога одного уповаемъ!

И старикъ глубоко вздохнулъ. Тутъ за спиной его послышались шаги и голоса. Онъ отступилъ въ переднюю. Павликъ воспользовался этимъ, чтобы шмыгнуть за нимъ туда же. Изъ внутреннихъ комнатъ только-что входили его отецъ и докторъ. Оба были такъ поглощены своимъ разговоромъ, что не замтили даже присутствія мальчика.

— Такъ никакой, значитъ, уже надежды…— бормоталъ Сергй Павловичъ съ совершенно убитымъ видомъ.— И когда же, вы думаете, конецъ?

— Врядъ ли онъ до утра дотянетъ,— отвчалъ докторъ.— Натура у него на диво крпкая, но воспаленіе легкихъ въ восемьдесятъ лтъ…

Павликъ не дослушалъ. Мимо отца онъ юркнулъ въ залъ. Тутъ только Сергй Павловичъ обратилъ на него вниманіе и крикнулъ ему вслдъ:

— Павликъ! назадъ!

Но Павликъ ничего уже не слышалъ. Черезъ залъ онъ пролетлъ въ кабинетъ дда, а оттуда и въ спальню.

У изголовья умирающаго сидла его жена-старушка, въ его ногахъ -сестра милосердія. Но Павликъ видлъ одного только ддушку, къ которому его не пускали вотъ сколько уже дней. О, какъ лицо его за эти дни перемнилось! Щеки ввалились, носъ заострился, а глаза подъ пушистыми бровями едва открыты и точно совсмъ потухли.

Замеръ на минуту Павликъ и вдругъ рванулся впередъ, чтобы упасть на колни передъ ддомъ и схватить его руку, повисшую съ края постели.

Бабушка ахнула.

—Что ты длаешь, Павликъ! Какъ тебя впустили?

Сестра милосердія не мене ея переполошилась и хотла поднять мальчика съ полу. Но умирающій не позволилъ.

— Оставьте! Дайте ему проститься съ ддомъ.

Слова эти произнесъ онъ чуть слышно: голосъ ему уже не повиновался.

— Ддушка!— вскричалъ вн себя Павликъ, и изъ глазъ его на руку дда закапали горячія слезы.— Ты не умрешь! Ты не можешь умереть!

Изнуренное продолжительною болзнью лицо восьмидесятилтняго старца озарилось слабой улыбкой.

— Пора, дружочекъ… Каждому изъ насъ на земл предлъ положенъ… Лишь бы перейти въ другой міръ со спокойной совстью: что жилъ всегда, какъ Богъ веллъ, что сдлалъ на своемъ вку не только для васъ, моихъ милыхъ, но и для своего отечества все, что могъ сдлать…

— Ты-то могъ, ддушка, ты все могъ!

— Только то, что было въ моихъ силахъ. И ты, дружокъ, станешь взрослымъ, и тебя ждутъ впереди всякіе труды, заботы,— можетъ быть, больше моихъ. Если бы тогда жизнь показалась теб иной разъ слишкомъ тяжелой, невыносимой, думай о ддушк. Будешь его помнить?

— Тебя-то не помнить!

— И будешь служить такъ же усердно, такъ же врно Государю и Россіи?

— Конечно, буду.

— Тогда Господь тебя не оставитъ…

Съ крайнимъ усиліемъ поднялъ старецъ свою дрожащую руку, чтобы благословить внука. Стоявшій уже нкоторое время въ дверяхъ отецъ мальчика подошелъ теперь, чтобы удалить его изъ комнаты.

0x01 graphic

II.

Вся мебель изъ кабинета была убрана, чтобы дать мсто катафалку съ гробомъ и всмъ желающимъ поклониться праху усопшаго. А такихъ желающихъ прибывало все боле и боле, такъ что къ началу панихиды не только въ просторномъ кабинет, но и въ большомъ зал рядомъ стало тсно. Павликъ, въ числ ближайшихъ родственниковъ, стоялъ около самаго гроба, по подножію обложеннаго роскошными внками, а въ головахъ обставленнаго тропическими растеніями.

Бдный мальчикъ все еще не свыкся съ мыслью, что ддушки уже нтъ на свт, что посл него, всегда такого ласковаго, милаго, осталось только вотъ это неподвижное тло въ гробу. И съ какою-то непреодолимою робостью, съ какимъ-то безотчетнымъ страхомъ взглядывалъ онъ теперь на безжизненное, какъ бы восковое лицо покойнаго, точно оживавшее по временамъ подъ мерцающими лучами этихъ огромныхъ церковныхъ свчей. Оно было ему такъ знакомо и все-таки какъ-будто чужое!

— Благослови, Владыко!— раздался возгласъ діакона, и торжественная панихидная служба началась.

Павлику, какъ и другимъ, была вручена зажженная тонкая восковая свчка. И глядитъ онъ въ-упоръ на колыхающееся передъ нимъ маленькое пламя, и набожно крестится. Какъ тяжело и все-таки пріятно дышется благовоннымъ дымомъ ладана, клубящимся изъ кадильницъ! Какъ хватаетъ за душу это звучно-унылое пніе церковнаго хора!

И сдается Павлику, что эти неземные звуки уносятъ его далеко-далеко, въ годы его ранняго дтства.

Видитъ онъ себя опять малюткой, лтомъ, на дач въ Павловск. Гуляютъ они вдвоемъ съ ддушкой по саду, но ддушка ведетъ его за руку, чтобы онъ, Павликъ, Боже упаси, какъ-нибудь не упалъ, не ушибся! Для Павлика въ мір Божьемъ все еще вдь ново, все его занимаетъ, про все-то онъ долженъ узнать отъ ддушки: про всякій цвточекъ, всякую букашку. И ддушка, какъ добрый товарищъ, на все ему отвчаетъ, обо всемъ-то что-нибудь да поразскажетъ…

‘Со святыми упокой!’

Вс кругомъ опускаются на колни, Павликъ также. Но подъ неотразимымъ дйствіемъ дивноскорбнаго напва, воспоминанія прошлаго, какъ могучей волной, его снова подхватываютъ.

Теперь они вдвоемъ съ ддушкой, зимнимъ вечеромъ, сидятъ на диван. Прижавшись къ ддушк, Павликъ, затаивъ духъ, слушаетъ, что разсказываетъ ему ддушка про себя, когда молодымъ еще офицеромъ воевалъ на Кавказ съ горцами.

— А теперь, ддушка, про Ивана-царевича и Сраго Волка!

И ддушка съ тою же готовностью беретъ дтскую книжку и читаетъ ему эту сказку.

— Постой, ддушка!— говоритъ Павликъ.— У меня есть еще лучше сказка.

— Твоя собственная?

— Собственная. Разсказать?

И разсказываетъ онъ ддушк эту ‘собственную’ сказку. Есть тамъ, правда, и Срый Волкъ, и Иванъ-царевичъ, но въ приключенія ихъ замшаны и горцы.

— Ай да сказка!— говоритъ ддушка.— Хоть сейчасъ записать.

— Запиши, ддушка, запиши!— проситъ Павликъ. (Въ то время онъ былъ вдь еще такой маленькій, что не умлъ самъ ни читать, ни писать.)

И ддушка беретъ листокъ бумаги и записываетъ.

— А картинки, ддушка?— спрашиваетъ Павликъ.

— Картинки?

— Ну да, какая же сказка безъ картинокъ?

— Но я, дружокъ мой, не художникъ, рисовать не умю.

— Ты-то, ддушка, не умешь? Ты все умешь! Ну, пожалуйста, нарисуй.

Старикъ усмхается и рисуетъ тутъ же на поляхъ сказки и Сраго Волка, и Ивана-царевича, и горцевъ.

И сколько листочковъ этакъ исписалъ съ его словъ, разрисовалъ ддушка! Гд-то они теперь, эти драгоцнные листочки? Можетъ быть, попрежнему, еще въ его письменномъ стол?

Въ это время вс стоявшіе на колняхъ приподнялись и стали тушить свои свчки. Павликъ замтилъ это не ране, какъ услышавъ надъ собою голосъ матери:

— Вставай же, голубчикъ.

Онъ быстро всталъ и тоже задулъ свчку. Теперь только, поднявъ глаза на окружающихъ, онъ замтилъ, что большая часть изъ нихъ ему вовсе незнакомы, но что вс они въ звздахъ и лентахъ. Точно вс высшіе сановники Петербурга собрались здсь помолиться объ умершемъ, старшемъ товарищ. Сегодня въ газет напечатанъ вдь его некрологъ, да какой некрологъ! Сперва онъ на Кавказ и въ Азіатской Турціи былъ однимъ изъ первыхъ героевъ: штурмуетъ крпости, пробивается въ штыки и тяжело раненъ. Ему за отличіе даютъ Георгіевскій крестъ, потомъ мсто полкового командира. Но онъ не только храбрый солдатъ: онъ прошелъ вдь инженерную академію, и ведетъ теперь крпостныя работы. А вотъ его вызываютъ въ Петербургъ — въ начальники той же академіи. Академистамъ онъ не начальникъ, а отецъ родной. Но тутъ опять война,— и онъ долженъ продовольствовать все войско, кончилась война,— и за нимъ остается рдкое названіе ‘безсребренника’. Вся инженерная часть въ Россіи поручается теперь ему, а потомъ и ‘Красный Крестъ’. Мало того, его мнніе требуется во всхъ важнйшихъ государственныхъ длахъ, и его назначаютъ въ Государственный Совтъ. Всю свою жизнь, и умъ, и душу, онъ отдалъ Россіи,— и его оцнили…

Павликъ весь вздрогнулъ: діаконъ громовымъ басомъ возгласилъ ‘вчную память’. Пвчіе подтянули, и вс эти яркія ленты, блестящія звзды благоговйно склонились передъ зашедшей навсегда звздой одного изъ первыхъ и лучшихъ людей русскихъ: вчная ему память!

Долго крпился Павликъ. Но эта прощальная, напутственная пснь усопшему своей могучей, чудно-грустной гармоніей переполнила его сердце. Едва лишь упалъ онъ опять ницъ передъ лежащимъ въ гробу тломъ того, кого онъ еще вчера называлъ ддушкой,— какъ слезы хлынули у него изъ глазъ. Оплакивалъ онъ не кавказскаго героя, не замчательнаго государственнаго человка, ахъ, нтъ! Онъ плакалъ, плакалъ безутшно о своемъ дорогомъ ддушк, который, при всхъ своихъ важныхъ длахъ, оставался съ нимъ, Павликомъ, до самой своей смерти все тмъ же простымъ, милымъ ддушкой, а теперь не промолвитъ съ нимъ уже ни одного слова, не взглянетъ даже на него, и будетъ увезенъ на кладбище навсегда, навсегда…

III.

Тло покойнаго было предано земл со всми почестями. Вотъ и другое утро. Но Павлику все еще какъ-то не врилось, что даже въ гробу онъ его боле не увидитъ. Его тянуло опять внизъ, въ квартиру ддушки: что-то тамъ такое? Но какое-то жуткое чувство его останавливало. Наконецъ, онъ не вытерплъ и спустился по лстниц до второй площадки. Теперь можно было позвонить: никого уже этимъ не обезпокоишь. Но отъ пронзительнаго электрическаго звонка сердце въ груди у мальчика екнуло.

Открывшій ему дверь Родіонычъ не думалъ на этотъ разъ его задерживать.

— Это вы, батюшка? Врно, къ бабушк?— сказалъ онъ.— Он въ кабинет.

Павликъ вздохнулъ съ нкоторымъ облегченіемъ: тамъ, значитъ, онъ все-таки будетъ не одинъ. Во всей квартир стояла такая мертвая тишина, что черезъ залъ онъ прошелъ на цыпочкахъ.

Дверь въ кабинетъ была полуотворена. На порог Павликъ остановился и оглянулся кругомъ.

Всякая вещь въ кабинет была опять на своемъ мст, все было какъ при ддушк, точно онъ на минутку только вышелъ въ другую комнату. Но за письменнымъ столомъ сидла, вмсто него, бабушка въ глубокомъ траур. Она разбирала какія-то бумаги и замтила внука лишь тогда, когда онъ подошелъ къ ней и поцловалъ ей руку. Приласкавъ его, она спросила, какъ ему спалось ночью.

—Ну, а теперь, дорогой мой, ступай съ Богомъ: я здсь, какъ видишь, занята дломъ.

Павликъ, однако, не трогался съ мста. У него дрожали губы, точно онъ хотлъ что-то спросить ее и не ршался.

— Теб что-нибудь надо еще отъ меня, дружочекъ?

— Вдь, бумаги эти ддушкины?

— Да, семейныя… Но придется, кажется, попросить твоего папу помочь мн въ нихъ разобраться.

— А нтъ ли межъ нихъ, бабушка, моихъ сказокъ?

— Твоихъ сказокъ?

— Да. Когда я былъ совсмъ еще маленькимъ, я разсказывалъ ддушк сказки, и онъ ихъ записывалъ.

— Ну, голубчикъ, это было такъ давно, гд же ихъ сохранить-то?

— Но ддушка пряталъ каждый листочекъ, я помню, вотъ въ этотъ ящикъ. Пожалуйста, бабушка, посмотри: можетъ быть, и найдутся.

Ей было теперь, очевидно, не до какихъ-то ребяческихъ сказокъ. Но внукъ просилъ ее такъ умильно… Она выдвинула указанный ящикъ. На самомъ дн его оказался какой-то пакетикъ.

Не это ли?— сказала она и развернула пакетикъ.

— Это, это!— вскричалъ Павликъ, да такъ громко, что самъ испугался.

Присвъ въ уголку, онъ принялся перелистывать всю пачку. Да, это были его собственныя выдумки, правду сказать, не очень-то складныя, да и не оригинальныя, а какъ говорится, ‘вольное подражаніе’, но чего же требовать отъ ребенка? И ддушка, по безграничной своей доброт, писалъ все это подъ его диктовку, длался съ нимъ такимъ же ребенкомъ, — онъ, герой и государственный человкъ! Вотъ это-то всего дороже!

И Павликъ съ умиленіемъ перечитывалъ свои сказки, разглядывалъ рисунки къ нимъ, сдланные также рукою ддушки. Что ддушка не былъ художникомъ,— это Павликъ теперь ясно видлъ. Однакожъ, эти безыскусственные рисунки въ то время его вполн удовлетворяли: они какъ разъ подходили къ безыскусственному тексту.

— Ты все еще здсь, Павликъ?— спросила, оглядываясь, бабушка.

Павликъ вскочилъ со стула.

— Бабушка! какъ бы вс эти листочки сшить въ тетрадочку?

— Сшить вмст этакіе отдльные листочки довольно трудно…

— Ахъ, Боже мой! А переплетчику отдать я боюсь, вдругъ потеряетъ.

— Да вдь у папы есть, такъ-называемый, англійскій переплетчикъ: самъ сразу и переплетешь.

— А въ самомъ дл!

Онъ повернулся уже, чтобы уйти, когда на глаза ему попался знакомый карандашъ на стол.

— Бабушка! я возьму себ на память этотъ карандашъ?

— Бери, дружочекъ. Вотъ тутъ ихъ теб еще нсколько на выборъ.

— Нтъ, этимъ карандашомъ, я видлъ, писалъ ддушка.

Возвратившись наверхъ въ свою комнатку, Павликъ первымъ дломъ раскрылъ свою шкатулку и досталъ оттуда серебряную бумажку. Какъ хорошо, что онъ ее когда-то припряталъ, на всякій случай: вотъ и пригодилась! Разгладивъ бумажку, онъ бережно завернулъ въ нее ддушкинъ карандашъ, но прежде, чмъ уложить въ шкатулку, надо было показать его пап да мам.

Засталъ онъ обоихъ въ кабинет Сергя Павловича, былъ съ ними тутъ и младшій братъ послдняго, дядя Саша, нарочно прибывшій изъ своего полка на похороны отца. Кругомъ на отоманк, на стульяхъ были разложены генеральскіе мундиры.

На письменномъ стол Павликъ тотчасъ увидлъ машинку, называемую англійскимъ переплетчикомъ. Онъ умлъ пользоваться имъ, и защелкалъ имъ такъ громко, что обратилъ вниманіе матери.

— Что это ты, милый, длаешь?— спросила она сына.

Онъ сказалъ.

— Помочь теб?

— Нтъ, мамочка, я самъ.

— А это въ серебряной бумажк у тебя что?

— Карандашъ ддушки.

— Смотри-ка, Сережа, — обернулась она къ мужу:— у Павлика тоже свои семейныя реликвіи.

Павликъ покраснлъ: что-то скажетъ папа? Но Сергй Павловичъ одобрительно погладилъ его по голов.

— Вотъ и мы съ дядей Сашей, — сказалъ онъ,— выбираемъ себ на память по одному мундиру ддушки, чтобы хранить какъ святыню.

Павликъ промолчалъ и вслдъ затмъ исчезъ изъ комнаты. Но не прошло и десяти минутъ, какъ онъ вернулся, держа подъ мышкой что-то въ род узла. На вопросъ отца, что это у него, Павликъ не безъ робости развернулъ свою новую находку: то былъ какой-то старинный военный сюртукъ, потертый и полинялый.

— Я попросилъ Родіоныча отыскать тоже что-нибудь для меня, — оправдывался мальчикъ.— Можно мн взять себ это, папа?

— Бери, конечно, — отвчалъ Сергй Павловичъ.— Если хочешь, можешь выбрать себ здсь что-нибудь и понове.

Нтъ, папочка, мн бы только этотъ сюртукъ: Родіонычъ говоритъ, что ддушка носилъ его еще на Кавказ…

— Когда былъ молодымъ офицеромъ? Ну, что жъ, для тебя такая память изъ молодыхъ его лтъ, пожалуй, всего цнне: и самъ тоже съ перваго же дня начнешь служить врой и правдой. Но для этого теб слдовало бы имть эту вещь всегда на виду.

— А я, папа, все уже обдумалъ. Въ магазинахъ есть вдь этакія стеклянныя витрины съ покатой, подъемной крышкой. Вотъ если бы мн такую витрину съ зеркальнымъ стекломъ… у меня есть своихъ восемь рублей.

Сергй Павловичъ не могъ не улыбнуться.

— И на восемь рублей ты разсчитываешь купить такую зеркальную витрину?

— Не новую, папочка, о, нтъ! Какую-нибудь старую, чмъ старше, тмъ лучше: она будетъ какъ разъ подходить къ моимъ реликвіямъ.

Надо ли говорить, что отецъ не имлъ ничего противъ желанія сына? И Павликъ возвратился въ свою комнату — не то что утшеннымъ,— можно ли такъ скоро утшиться отъ такого ужаснаго горя,— но все-таки чрезвычайно довольнымъ, что у него есть столько реликвій посл ддушки, и что для нихъ будетъ у него своя витрина.

Семейныя реликвіи.

Читайте также: