Семейные эпизоды, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 51 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

B. Авсенко

ЛЮДИ и ЖИЗНЬ

ПОВСТИ И РАЗСКАЗЫ

С.-ПЕТЕРБУРГЬ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1902

СЕМЕЙНЫЕ ЭПИЗОДЫ

ПЕРВЫЙ ЭПИЗОДЪ.

Черезъ мсяцъ посл моей женитьбы къ намъ пріхала изъ провинціи старшая сестра жены, Настасья Васильевна Еголина. Говорю: къ намъ, потому что она остановилась у насъ, безъ всякаго предупрежденія и приглашенія, въ силу существовавшаго у нея убжденія, что въ Петербург ей нигд больше не слдовало останавливаться, какъ только у сестры.

Я былъ радъ за жену, потому что она всегда выражала много родственнаго расположенія къ ‘своимъ’, но въ то же время мн было немножко жаль разстройства нашей маленькой квартиры, такъ старательно убранной къ свадьб. Мн стали стелить постель въ кабинет, а въ нашей хорошенькой спальной водворился довольно неряшливый безпорядокъ. Кабинетикъ жены тоже потерялъ свой изящный видъ, потому что на всхъ столикахъ стояли чашки, стаканы, бутылки: Настасья Васильевна постоянно томилась неутолимой жаждою и цлый день что-нибудь пила — чай, зельтерскую воду, квасъ, морсъ. Мн казалось, что отъ этого вчнаго питья самый воздухъ въ будуар пропитался какой-то кислотою.

Долженъ признаться къ тому же, что эта Настасья Васильевна мн сразу не понравилась. Она была лтъ на десять старше сестры и очень не хороша собою. Она обладала довольно безпокойной самоувренной развязностью, не допускала, что можетъ быть кому-нибудь въ тягость, и требовала отъ мужчинъ, чтобы они обо всемъ думали точно такъ, какъ она. Въ первый же разъ, что у насъ кое-кто собрался, она привела моихъ пріятелей въ дурное расположеніе духа, оспаривая каждое ихъ слово и добиваясь, чтобъ они съ нею согласились. За то дамамъ она очень понравилась, он нашли ее умною, живою и интересною.

— А ты какъ о ней думаешь?— спросилъ я жену, когда намъ удалось остаться однимъ.

Признаюсь, спросилъ я нарочно потому, что мн хотлось высказаться.

— Конечно, сестра очень умная и веселая женщина,— отвтила жена.— Она цлый вечеръ одна поддерживала разговоръ. Я сама не умла бы такъ.

— И отлично, что ты не умла бы такъ, — сказалъ я.— Отъ разговоровъ твоей сестры уши вянутъ.

Жена взглянула на меня почти возмущеннымъ взглядомъ.

— Ты не находишь сестру умною?— произнесла она такимъ тономъ, какъ будто отъ моего отвта зависло ея заключеніе объ исправномъ состояніи моихъ умственныхъ способностей.

— Нтъ, не нахожу,— отвтилъ я безъ всякой осторожности.— И даже боле того, я нахожу ее непріятною.

— Вотъ какъ!— произнесла жена, зловщимъ обрядомъ опустивъ уголки своихъ хорошенькихъ губъ,— Впрочемъ, чего же можно было ожидать: вдь ты всхъ моихъ терпть не можешь.

Въ словахъ жены заключалось, конечно, большое преувеличеніе. Я очень спокойно переносилъ и ея папашу, военнаго генерала въ какой-то штатской должности, и мамашу, причесывавшуюся съ проборомъ на боку и явно гордившуюся двумя вставными челюстями, и даже братца, чрезвычайно здороваго молодого человка, знавшаго наизусть весь списочный составъ гвардіи и охотно занимавшаго у сестры маленькія суммы, отъ пяти до двадцати-пяти рублей. Я смотрлъ на вс эти дополнительные къ моей женитьб сюжеты, какъ на нчто второстепенное, до чего мн нтъ никакого дла. При томъ же генералъ довольно искательно заговаривалъ со мною о разныхъ научныхъ предметахъ, смло распоряжаясь плохо извстными ему терминами, мамаша смотрла на меня сладкими глазами, а братецъ всегда тщательно скрывалъ отъ меня переговоры съ сестрой о кредит. Но долженъ сознаться, что никто изъ нихъ не пользовался моимъ сочувствіемъ, и что жена, съ ея женскимъ чутьемъ, имла много разъ случай замтить это.

— Меня удивляетъ,— сказалъ я,— что твоя сестра поселилась у насъ, а не у вашихъ родителей: мн кажется, она ближе къ нимъ подходитъ.

— Настя поселилась у меня, потому что мы съ ней очень дружны,— возразила жена:— папу и маму она не хотла стснять.

А меня?— подумалъ я, но ничего не сказалъ. Мн представлялось большою любезностью съ моей стороны прекратить этотъ разговоръ, оставивъ недоговореннымъ то, что мн хотлось бы высказать. Но жену, напротивъ, обидла моя уклончивость.

— Вотъ какъ ты скоро уже измнилъ свои отношенія ко мн. Теб ничего не стоитъ сдлать мн непріятность,— сказала она.

При этомъ уголки губъ ея еще больше растянулись, а изъ-подъ тщательно расчесанныхъ волосъ выдвинулась шпилька. Я хотлъ осторожно ее поправить, но жена съ раздраженіемъ отдернула голову.

— Оставь пожалуйста,— сказала она капризно.— Я цлый часъ мучилась съ прической, а ты радъ бы былъ нарочно растрепать меня.

Почему я долженъ быть радъ растрепать ее? Я оставилъ этотъ вопросъ безъ обсужденія, отнеся его къ тмъ необъяснимымъ судорогамъ мысли, какія иногда замчалъ въ жен. Но моя сдержанность не была вознаграждена по заслугамъ.

— Если тебя безпокоитъ, что для сестры нуженъ лишній кусокъ за обдомъ, то я буду прибавлять на хозяйство по рублю изъ своихъ денегъ,— неожиданно объявила жена.

Дикость этого предложенія меня покоробила. Во-первыхъ, я ничмъ не подалъ къ нему повода, во-вторыхъ, у жены не было своихъ денегъ, такъ какъ ея приданое состояло изъ однхъ тряпокъ. Генералъ въ штатской должности общалъ выдавать ей что-то для того, чтобы она ‘не лзла за всякой копйкой къ мужу’, но это была такая малость, которая разлетлась въ первые же дни.

Мн вроятно слдовало опять промолчать или успокоитъ жену ласкою, но я былъ раздраженъ, и отвчалъ съ обидною невозмутимостью:

— Не знаю, какъ бы ты это сдлала?

Жена, успвшая къ тому времени подойти къ зеркалу, въ которомъ не безъ удовольствія себя осматривала, быстро повернулась и бросила на меня роковой взглядъ. Я прозвалъ эти взгляды роковыми уже впослдствіи, когда убдился, что за ними непремнно наступаетъ нчто истерическое.

— Ты желаешь намекнуть, что за мною не дали ста тысячъ (почему это сто тысячъ?— мелькнуло у меня въ голов), какъ за кривобокой Кикимовой (причемъ тутъ какая то Кикимова?),— произнесла жена съ легкой дрожью рсницъ.— И это нечестно, это подло позволять себ такіе намеки Порядочный человкъ не унизилъ бы себя до этого. Я теперь вижу… вижу, что ты такое (легкое рыданіе въ голос). И позвольте вамъ замтить, милостивый государь (быстрая перемна тона), что такія женщины, какъ я, не нуждаются въ приданомъ. Я не уродъ, котораго берутъ за деньги.

Конечно, она была не уродъ. Даже въ настоящую минуту, съ опущенными углами губъ и плаксивымъ выраженіемъ глазъ, она была очень хорошенькая женщина. Я это немедленно подтвердилъ, обнявъ ее рукою за талію и наклонившись, чтобъ поцловать ее въ раздраженно вздрагивавшія губы. Но она сердито отпихнулась отъ меня и выбжала изъ комнаты.

II.

Маленькое столкновеніе это имло послдствіе, котораго я никакъ не ожидалъ. Оказалось, что какъ только вернулась Настасья Васильевна, жена тотчасъ же все пересказала ей. Это мн уже серьезно не понравилось.

Он долго, очень долго шушукались вдвоемъ, затмъ стоявшій въ чулан чемоданъ Настасьи Васильевны былъ внесенъ въ спальную и демонстративно установленъ посредин комнаты, на высокихъ стульяхъ, взятыхъ изъ столовой. Это внушило мн мысль, что моя свояченица собирается съхать.

Потомъ она своей быстрой, свободной походкой вошла ко мн въ кабинетъ и даже притворила за собою дверь.

— Я должна сказать вамъ пару словъ, Сергй Петровичъ,— объявила она, опускаясь въ кресло передъ письменнымъ столомъ.

При этомъ лицо ея съ выпуклымъ лбомъ, маленькимъ носомъ и большими губами имло злобно-ршительный видъ.

— Лена передала мн, въ какихъ выраженіяхъ вы обо мн отзываетесь,— начала она, закинувъ голову и вытянувъ руки на подлокотникахъ кресла.

— Я не поручалъ ей этого,— сказалъ я.

— У Лены нтъ отъ меня тайнъ.

— Приму къ свднію.

Она слегка кивнула головою, какъ бы одобряя мой отвтъ.

— Мы съ Леной очень дружны съ самаго дтства,— продолжала она.— При нашей разниц лтъ, она выросла подъ моимъ непосредственнымъ вліяніемъ. У нея не было другихъ понятій и симпатій кром тхъ, какія я считала нужнымъ внушить ей. Могу сказать не хвастаясь, что я вложила въ нее свою душу.

— Я этого не зналъ, — произнесъ я почти съ испугомъ.

— Поэтому можете судить, какую душевную рану наносятъ ей ваши отношенія ко мн, — продолжала Настасья Васильевна, при чемъ голосъ ея понемногу впадалъ въ нкоторое завыванье.— И только съ этой точки зрнія ваши отношенія ко мн могутъ оскорблять меня. Высказываю это для того, чтобы вы могли понять дйствительныя причины моего внезапнаго перезда изъ вашего дома.

— Вы перезжаете отсюда?— спросилъ я.

И вроятно въ моемъ голос прозвучало нчто радостное, потому что на выпукломъ лбу и вокругъ глазъ Настасьи Васильевны образовалось множество морщинокъ, придавшихъ ея лицу очень зловщее выраженіе.

— Да, я перезжаю къ ‘нашимъ’,— подтвердила она глухимъ голосомъ,— Сегодня-же, черезъ часъ, черезъ полчаса. Я обязана оградить себя отъ оскорбленій, хотя бы и рисковала поставить этимъ несчастную сестру въ беззащитное положеніе.

— Въ какомъ же смысл?

— О, не пытайтесь заговорить меня пустыми словами!— воскликнула Настасья Васильевна, и я замтилъ дрожь въ ея короткомъ, словно срзанномъ подбородк.— Я очень хорошо понимаю, къ чему все это клонится, и почему вамъ такъ хочется выпихнуть меня изъ дому. Вы разсчитали, что медовый мсяцъ кончился, и что пора показать свой мужской деспотизмъ. Вы желаете овладть душою жены, этого несчастнаго ребенка, пока она еще не научилась сопротивляться вашей тираніи. Вамъ хочется обратить ее въ свою вещь, въ свою игрушку, въ свою рабу, убить въ ней всякое стемленіе къ самостоятельности, всякую свободу мысли, чувства, желанія…

Я смотрлъ на свояченицу до глупости удивленными глазами. Что такое она говорила? Откуда у нея брался весь этотъ вздоръ? И какъ же можно спокойно, увренно бросать мн въ лицо такія дикости?

— О, я знаю мужчинъ!— заключила она тономъ, окончательно похожимъ на завываніе.— Я знаю, чего можетъ ожидать молодая беззащитная женщина, отданная во власть мужу и не находящая опоры въ своей собственной семь. Но у вашей жены будетъ опора, будетъ, будетъ!

И порывисто поднявшись съ мста, она быстро вышла изъ комнаты.

Я остался пораженнымъ и непріятно смущеннымъ. Что Настасья Васильевна бснуется — это какъ ей угодно. Но въ ея послднихъ словахъ заключалось нчто въ род объявленія войны. Очевидно она замыслила заключить съ моей женой союзъ противъ меня. Она будетъ извстнымъ образомъ внушать и настраивать. Она создастъ почву, на которой между мною и женой будутъ происходить постоянныя столкновенія. Но чмъ же это вызвано?

Я очень любилъ свою жену. Кром того, что она была хорошенькая, я видлъ въ ней славнаго ребенка, изъ котораго могла бы со временемъ выйти отличная женщина. Правда, теперь она еще вся состояла какъ бы изъ однихъ намековъ и общаній, но какая пріятная задача — направить молодое существо такимъ образомъ, чтобы осуществились эти намеки и общанія. Кто-то изъ нашихъ писателей назвалъ это — пить ароматъ молодой, только-что распускающейся женской души. И право, глядя на себя съ возможнымъ безпристрастіемъ, я находилъ, что мои чувства не настолько осквернены цинизмомъ мужской молодости, чтобы быть недостойными вбирать въ себя этотъ аромать.

Какой же смыслъ иметъ это враждебное вмшательство свояченицы, которая вдругъ по праву старшей сестры становится между женою и мужемъ, и несомннно задается цлью перетолковывать каждый мой шагъ, каждое мое слово, и противодйствовать моему воспитательному вліянію?

Меня успокаивалъ, впрочемъ, демонстративно выставленный чемоданъ Настасьи Васильевны. Когда ея не будетъ въ дом, я буду меньше раздражаться, и въ конц концовъ можетъ быть все наладится само собою.

Но къ моему величайшему удивленію, Настасья Васильевна не узжала. Она перестала упоминать объ этомъ, а на другой день чемоданъ былъ вынесенъ обратно въ кладовую. Меня это озадачило. Какъ же такъ: представиться оскорбленной, заявить объ отъзд, и потомъ остаться?

Жена сохраняла недовольный видъ.

— Скажи пожалуйста, — спросилъ я ее однажды, — въ какомъ род мужъ твоей сестры? Она счастлива въ своей семейной жизни?

— Тебя это интересуетъ?— ироническимъ тономъ спросила Лена.

— Да, отчасти. Я подозрваю, что въ ней есть нкоторое озлобленіе противъ… мужей.

— Это было бы не удивительно. Она оскорблена въ самыхъ святыхъ своихъ чувствахъ. Ея мужъ — низкій, развратный человкъ.

— Онъ предпочелъ ей другую женщину?

— Но какое же право онъ имлъ?

— Я не касаюсь правъ. Я только думаю, что можетъ быть это объясняется непріятнымъ характеромъ твоей сестры и ея неудачной наружностью.

Лена вспыхнула.

— Это безсовстно — такъ разсуждать,— сказала она убжденно.

— Я еще не высказалъ своего разсужденія, — возразилъ я.— Оно заключается въ томъ, что при подобныхъ условіяхъ вліяніе твоей сестры мене всего можетъ быть полезно для тебя. Она смотритъ на вещи съ такой точки зрнія, которая совсмъ не подходитъ къ твоему положенію.

— Она меня любитъ, какъ только мать можетъ любить свою дочь, — отвтила жена и замолчала, съ очевиднымъ намреніемъ не продолжать этого разговора.

III.

Когда у насъ опять кое-кто собрался, Настасья Васильевна предстала предъ гостями нсколько въ новомъ вид. Она словно утратила свою самодовольную развязность, не вступала въ споры, разговаривала какимъ-то обиженнымъ тономъ, поджимала губы, и вообще всячески старалась намекнуть, что очень меня боится и чувствуетъ себя въ униженіи.

— Ужъ право не знаю, понравится ли это Сергю Петровичу,— говорила она при всякомъ случа — Ему и такъ кажется не нравится мое присутствіе въ дом. Но я не надолго, не надолго.

Повидимому она разсчитывала вызвать сочувствіе. Этого не случилось, но мн было непріятно наблюдать подобныя ужимки. Непріятно было даже тогда, когда мой большой пріятель Анатолій Стрижевь сказалъ мн съ простодушнымъ подмигиваньемъ своихъ умныхъ глазъ:

— Кочевряжится она у тебя что-то… Смотри, какъ бы она тутъ зминаго яду не подпустила.

Но всего непріятне мн было то, что жену явно волновалъ угнетенный видъ сестры, и она въ свою очередь чувствовала себя стсненною и была не въ дух. Словомъ, мы должны были казаться очень смшными предъ нашими знакомыми. Для самолюбія молодого хозяина, только-что начавшаго принимать у себя на семейную ногу, это выходило совсмъ не лестно. Я старался быть преувеличенно любезнымъ и веселымъ, но это плохо помогало длу. Гостямъ было видимо не но себ, и они стали расходиться раньше, чмъ мы ожидали. Ужинать остались только трое, и это окончательно привело жену въ дурное расположеніе духа. Я ей сочувствовалъ, понимая, какъ непріятно видть за столомъ ряды пустыхъ приборовъ, и наблюдать, какъ вмсто оживленія все боле распространяется тоскливое ощущеніе общаго ‘не по себ’. Но я не могъ не сознавать, что сестрицы сами испортили весь вечерь, и что я являлся только страдательнымъ лицомъ.

Откровенно говоря, я былъ боле чмъ недоволенъ женою: я былъ разочарованъ въ ней. Сквозь впечатлнія этого несчастнаго вечера робко, но настойчиво пробивалось заключеніе, что жена держала себя… не умно. Она совсмъ не умла ни скрыть своего дурного расположенія духа, ни сгладить глупыя ужимки сестры, ни поддержать мои усилія возвратить нашему маленькому обществу веселость. Напротивъ, она такъ охотно поддалась настроенію сестры, какъ будто это было для нея важне всего остального.

Разумется, ее оправдывала молодость. Но вдь надо же было немножко подумать о томъ, что она не иметъ права ставить себя и мужа въ глупое положеніе. И право, не такого уже большого ума требовалось, чтобъ сообразить это и найтись среди подобныхъ маленькихъ затрудненій…

Не скрою, что я былъ нсколько раздраженъ, и когда послдніе гости ушли, а Настасья Васильевна убжала къ себ съ такою поспшностью, словно ожидала, что я по крайней мр побью ее, — я сказалъ жен не очень любезнымъ тономъ:

— Не думаю, чтобы нашимъ гостямъ пріятно было провести у насъ вечеръ.

Лена тотчасъ вспыхнула.

— А ты думаешь, что мн очень пріятно устраивать вечера для подобныхъ гостей!— произнесла она неожиданно.

— Теб не нравятся наши гости?

— Интереснаго въ нихъ немного.

— Это люди моего круга.

— Я вижу. Только не считаю за особенное удовольствіе возиться съ ними.

Мое лицо должно быть выражало полное непониманіе, потому что Лена сочла нужнымъ сейчасъ же пояснить:

— Съ ними, разумется, надо поддерживать отношенія, это другое дло, но свое общество я намрена составить совсмъ не въ этомъ кругу.

— Въ какомъ же?

— Ну, можно найти что-нибудь поинтересне. Это деспотизмъ — навязывать жен своихъ пріятелей. У Насти въ провинціи знакомства гораздо лучше нашихъ: помщики, предводители дворянства…

— Ахъ, вотъ откуда это все!— воскликнулъ я не безъ досады.— Сестрица уже успла тебя настроить. Но видишь ли, мой другъ: общество нельзя выбирать по произволу, оно дается положеніемъ, занятіями, отношеніями. И твоя сестра, которая такъ любитъ тебя, напрасно сбиваетъ тебя съ толку.

— Я и въ двушкахъ была окружена хорошимъ обществомъ. Замыцкіе, Бухтасовы, князья Чеваладзе… Настя до сихъ поръ очень дружна съ Замыцкими, и не дальше какъ вчера, онъ забросилъ ей свою карточку.

— Можетъ быть прислалъ съ курьеромъ?

— А чтожъ такое, еслибы прислалъ съ курьеромъ? Онъ знаетъ, что она живетъ у насъ, а съ тобой онъ незнакомъ домами. Притомъ же онъ не кто-нибудь, а занимаетъ важный постъ. Ему нтъ времени разъзжать съ визитами.

Конечно, все это была пустая болтовня, на которую не стоило обращать вниманія. Но во мн уже накопилось раздраженіе, и я сказалъ:

— Значитъ, мы различно смотримъ на вещи. Я не буду искать знакомствъ и сближенія въ кругу лицъ, которыя могутъ присылать мн карточки съ курьеромъ. Подобныя отношенія я не считалъ бы знакомствомъ.

— Но вдь ты знакомъ съ Замыцкимъ?— возразила Лена.

— Большая разница, быть знакомымъ или втираться въ извстный кругъ,— отвтилъ я.— У Замыцкихъ мн нечего длать, да полагаю, что и теб также. У нихъ все очень важно, а я этого не люблю.

— А мн кажется, теб слдовало бы воспользоваться тмъ, что Настя у нихъ свой человкъ: Замыцкій могъ бы быть очень теб полезенъ.

Мн сдлалось и непріятно, и обидно слушать жену. Вдь это все внушенія Настасьи Васильевны, безъ всякаго сомннія. Я пожалъ плечами.

— Можно подумать, что мы родились на разныхъ планетахъ,— сказалъ я, и не возобновлялъ больше этого разговора.

IV.

Настасья Васильевна не узжала. Съ свойственною ей развязностью, она вдругъ перешла въ другой тонъ. Она великодушно меня простила, забыла вс непріятности, и порхала у меня въ квартир съ видомъ балованной женщины, которой тутъ очень хорошо, потому что ее вс тутъ любятъ. Съ этимъ превращеніемъ она на мой взглядъ сдлалась еще непріятне, но теперь она ршительно не замчала моего недовольнаго вида. Она очень весело пересмивалась съ Леной, говорила съ ней тмъ тономъ, какимъ иногда дти разговариваютъ съ куклами, и какъ-то странно улыбалась, обнажая десны и подтягивая кверху свой срзанный подбородокъ. Иногда мн приходила въ голову чудовищная мысль, что она кокетничаетъ.

И между тмъ я отлично видлъ, что она продолжаетъ вліять на Лену въ самомъ нежелательнымъ для меня смысл. Это выражалось уже въ томъ, что Лена стала обращать критическое вниманіе на предметы, о которыхъ раньше между нами не заходило рчи. Ее напримръ удивляло, что я не обнаруживаю намренія завести своихъ лошадей.

— Какъ непріятно, что каждый разъ приходится брать карету,— сказала она какъ-то.— Богъ знаетъ, кого въ ней возили, да и кучеръ можетъ быть пьяный.

— Что же длать,— сказалъ я,— не заводить же свои экипажи.

— А почему? Ты совсмъ не предполагаешь?

— Мои средства не позволяютъ.

Лена немножко выдвинула нижнюю губу, что очень шло къ ней. но вмст съ тмъ означало ея недовольство чмъ-нибудь.

— Однако же вс держатъ своихъ лошадей.

Это было сказано такимъ безподобно убжденнымъ тономъ, что я невольно расхохотался.

— Не вс, мой другъ,— возразилъ я кротко.

Эта кротость побдила жену, она ничего не сказала, и только сдлала печальное лицо.

Въ другой разъ, когда разговоръ зашелъ о нашихъ средствахъ, Лена приняла очень серьезный видъ и промолвила значительнымъ тономъ:

— Словомъ, у тебя т же средства, какія были до женитьбы. А обыкновенно вс, когда женятся, принимаютъ мры, чтобы увеличить средства.

— Они и безъ того увеличатся въ свое время, когда я получу повышеніе,— сказалъ я.

— Но если ждать и не хлопотать, то не скоро дождешься. На твоемъ мст я бы попросила Замыцкаго,— возразила жена.

Опять Замыцкій, и опять внушенія Настатьи Васильевны. Недоставало, чтобы я обратился къ ней за протекціей… Это меня нсколько озлило.

— Пожалуйста, не мшайся въ дла, въ которыхъ ты ничего не понимаешь, — сказалъ я почти рзко.— Во-первыхъ, Замыцкій ничего для меня не можетъ сдлать, моя служба его не касается. Во-вторыхъ, это очень важничающій господинъ, фальшивый и чванный, котораго я никогда и ни о чемъ просить не стану. А наконецъ… наконецъ мн надоли эти разговоры.

— Вотъ, ты всегда такъ,— обиженно проговорила жена.

И она повела плечами съ выраженіемъ, показавшимся мн загадочнымъ.

Загадка объяснилась черезъ нсколько дней на вечер у родныхъ моей жены.

Я стоялъ подл карточнаго стола, не зная, что съ собой сдлать, такъ какъ неиграющихъ почти не было. Замыцкій, докончивъ свой третій робберъ, расплатился, взглянулъ на меня разсянно, потомъ поднялся, просунулъ мн подъ локоть два пальца и отвелъ меня въ сторону.

— На пару словъ, любезнйшій Сергй Петровичъ,— рказалъ онъ съ свою дланною вжливостью.— По поводу разговора съ вашей супругой. Какъ вы конечно знаете, Елена Васильевна была у меня сегодня съ Настасьей Васильевной…

— Какъ?— воскликнулъ я невольно, крайне удивленный.

Замыцкій посмотрлъ на меня и догадался, что далъ промахъ.

— Кажется я выдалъ маленькую тайну,— продолжалъ онъ.— Женамъ иногда приходитъ въ голову хлопотать за мужей безъ ихъ вдома. Но это все равно, дло не въ этомъ. Я, разумется, совершенно раздляю мнніе Елены Васильевны, что человкъ съ такими способностями, какъ вы, иметъ право заботиться о повышеніи. И вашъ окладъ нельзя назвать достаточнымъ при ныншней дороговизн, это опять совершенно врно. Я такъ и сказалъ Елен Васильевн. Но знаете, съ дамами трудно толковать о длахъ. Имъ кажется, что все можно сдлать сейчасъ, сію минуту, однимъ росчеркомъ пера. Но вы понимаете, что ничто такимъ образомъ не длается. Въ порядкахъ службы все требуетъ времени и терпнія. Вы какъ давно состоите въ ныншней вашей должности?

Припоминая эту сцену теперь, я склоняюсь къ мысли, что мн слдовало сохранить полное хладнокровіе и обратить вниманіе преимущественно на комическую сторону дла. Но тогда я почувствовалъ сильнйшую досаду, и потому отвтилъ довольно рзко:

— Извините, я ничего не зналъ о поступк жены и совершенно его не одобряю. Мн не приходило въ голову обращаться къ вашему содйствію.

Замыцкій посмотрлъ на меня удивленно — ему конечно не случалось получать такіе отвты — и на лиц его появилось обычное выраженіе холодной надменности.

— Тмъ не мене, я общалъ вашей супруг употребить свое вліяніе въ вашихъ интересахъ. А впрочемъ, если вы предпочитаете обойтись безъ меня…

Я молча поклонился и отошелъ. Чувствую, что не слдовало такъ поступить, но досада моя достигла тогда точки кипнія.

Какъ только мы вернулись домой, я попросилъ Настасью Васильевну остановиться на минуту въ гостиной.

— Для чего это вы возили мою жену къ Замыцкому? Кто васъ просилъ вмшиваться въ мои дла и устраивать мою карьеру?— прямо обратился я къ ней.

Она немножко смутилась, и сейчасъ же приняла угнетенный видъ.

— Ахъ, Боже мой, но вдь кажется мы имли въ виду вашу же пользу,— проговорила она и какъ-то странно, робко присла на краешк кресла, точно боялась, чтобы я не прихлопнулъ ее.

— Лену вы можете исключить изъ разговора, потому что безъ васъ она не додумалась бы до такой пошлости и глупости,— продолжалъ я.— Но что касается васъ, то я принужденъ на этотъ разъ высказать, что мн представляется вреднымъ ваше вліяніе на жену.

— Иначе сказать, вы находите его не въ вашихъ интересахъ,— прошипла Настасья Васильевна, и постаралась придать своимъ губамъ и срзанному подбородку язвительное выраженіе.— Вамъ не нравится, что Леночка довряетъ мн.

— Да, не нравится,— подтвердилъ я.

— Потому что я вступаюсь за ея права.

— Я не собирался нарушать ея права. Но чтобы кто-нибудь сталъ между мною и женой, научая ее дйствовать наперекоръ моимъ понятіямъ и внушая ей фальшивыя представленія о вещахъ,— этого я не могу допустить.

Настасья Васильевна уперлась обими руками въ свои плоскіе бока.

— Вы хотите сказать, что желали бы выпроводить меня изъ своего дома?— произнесла она очень развязно.— Во я сама давно собираюсь узжать. Мн слишкомъ тяжело наблюдать то, что я здсь вижу. Я люблю сестру, какъ дочь, и мое сердце измучилось здсь. Да и мужъ меня требуетъ, пишетъ, что очень скучаетъ безъ меня.

Я подавилъ улыбку, вызванную этимъ неожиданнымъ сообщеніемъ, и спросилъ довольно сухо:

— Когда же вы намреваетесь ухать?

— Завтра, завтра! Вдь мн понятно ваше нетерпніе,— отвтила Настасья Васильевна тмъ же ядовитымъ тономъ,— Завтра съ почтовымъ поздомъ.

— Прекрасный поздъ,— сказалъ я.

Къ моему большому и пріятному удивленію, отъздъ Настасьи Васильевны въ самомъ дл состоялся на другой день, и притомъ очень благополучно. Жена плакала, но немного: можетъ быть сестриц удалось ее уврить, что по ней соскучился мужъ. Сама Настасья Васильевна не обошлась безъ ужимокъ, но я былъ такъ доволенъ развязкой, что не обратилъ на нихъ вниманія.

Мн казалось, что я побдоносно вышелъ изъ этого перваго семейнаго эпизода.

ВТОРОЙ ЭПИЗОДЪ.

Со времени отъзда Настасьи Васильевны прошло мсяца два. Я наблюдалъ за женою, стараясь подмтить въ ней слды вліянія, оставленные старшей сестрою. Къ удовольствію своему, ничего особеннаго я не замчалъ. Лена почти не вспоминала о ней, и эпизодъ этотъ промелькнулъ повидимому безъ послдствій. Безпокоила меня только легкая, неуловимая перемна въ обращеніи жены. Она держала себя со мною очень мило, не спорила ни о чемъ существенномъ, охотно вызжала и принимала, но какая-то необычная для молодой женщины душевная апатія все боле проявлялась въ ней. Ею овладла странная лнь — лнь разговаривать. Пока наши бесды не выходили изъ предловъ мелочной болтовни, ей случалось даже оживляться. но какъ только разговоръ становился боле серьезнымъ и интимнымъ, она длалась молчаливою, наморщивала свои хорошенькія бровки и какъ-то загадочно проводила рукой по лицу, словно хотла снять свшую на него паутину. Это причиняло мн нкоторую боль, потому что я находился еще въ томъ період чувства, когда жадно хочется заглянуть въ душу любимой женщины и насладиться обмномъ мыслей, впечатлній и ощушеній.

Разъ я наконецъ сказалъ ей:

— Ты все отмалчиваешься, съ тобой разговориться нельзя.

— Что же говорить, кажется, обо всемъ уже переговорили,— возразила она.

— Уже? на всю жизнь?— спросилъ я, улыбаясь.

Она поёжилась и сдлала свой обычный жестъ рукою.

— Ты никогда ни въ чемъ не согласенъ со мною,— сказала она.— Мы на все ршительно смотримъ различно, такъ ужъ лучше не начинать споровъ.

Признаюсь, отъ этихъ словъ, произнесенныхъ съ какимъ-то спокойнымъ уныніемъ, меня немножко кольнуло въ сердце. Я отвтилъ съ нкоторой досадою:

— Ты еще такъ молода и такъ мало знаешь жизнь, что не удивительно, если наши взгляды иногда не сходятся. Понемножку ты станешь смотрть на вещи одинаково со мной.

Лена съ оживленіемъ покачала головой.

— Никогда!— сказала она.— Этого ты никогда не достигнешь.

— Я и не собираюсь достигать, но это придетъ саы собою,— возразилъ я.

Она сейчасъ же замолчала, и разговоръ остался незаконченнымъ

Въ душ я сознавалъ, что мы дйствительно смотримъ на многое различно. Хотя это не высказывалось въ спорахъ, но чувствовалось во множеств мелочей. У Лены была глубокая увренность въ непогршимости установленныхъ общихъ понятій, такихъ, какія она слышала раньше у себя: отъ генерала въ штатской должности, молодившейся матери, и брата, знавшаго наизусть списочный составъ гвардіи. Она считала, что все въ мір должно идти тмъ стройнымъ порядкомъ, какой созданъ цлыми поколніями людей, пользовавшихся властью и вліяніемъ. Этотъ порядокъ она какъ-то не отдляла отъ своихъ представленій о приличіи и порядочности, и думала, что признавать его безъ возраженій обязательно для людей хорошаго общества.

— Хорошее общество немножко лниво разсуждать,— сказалъ я однажды.

— Зачмъ же разсуждать? Надо знать,— возразила жена.— Разсуждаютъ т, которые не знаютъ.

Боле всего различіе нашихъ взглядовъ опредлялось для меня изъ оцнки, какую жена полагала нашимъ знакомымъ. Тутъ мы не сходились замчательнымъ образомъ. Мои близкіе пріятели ршительно не нравились Лен. Сначала я это приписывалъ своего рода ревности, но потомъ убдился, что ей вообще не нравились люди прямые, серьезные и сердечные, и въ особенности люди, которымъ не предназначено имть большого успха въ жизни, или которые достигаютъ успха собственнымъ умомъ и энергіей. Она въ такихъ людяхъ видла нарушеніе предустановленнаго, правильнаго порядка, и очень радовалась, когда имъ перенималъ дорогу человкъ съ титуломъ или вообще съ свтскимъ родствомъ и свтскими качествами.

Разумется, у нея была въ обыкновенномъ смысл честная душа. Если бы, напримръ, ея братъ попался въ какой-нибудь явной плутн, она была бы возмущена и не пускала бы его къ себ на порогъ. Съ однимъ господиномъ, бывавшимъ въ дом ея отца, она не захотла поддерживать знакомство, потому что онъ пользовался дурной репутаціею. но когда дло принимало нсколько неуловимый характеръ, когда безчестность не имла наказуемой формы и обставлялась корректною вншностью, она какъ-то туго ее понимала, и находила въ моихъ приговорахъ щепетильность дурного тона.

— Ты странно судишь о людяхъ,— сказала она мн разъ,— точно раздваешь ихъ. Какое намъ дло, что у нихъ въ душ? И нельзя же требовать отъ каждаго, чтобы онъ былъ честне цлаго общества. По-моему, человкъ долженъ смотрть на вещи глазами людей своего круга.

— А если этотъ кругъ состоитъ изъ людей съ очень шаткими нравственными идеалами?— возразилъ я довольно книжно.

Она посмотрла на меня какъ бы непонимающими глазами и сказала:

— Но вдь мы говоримъ о порядочномъ обществ.

Потомъ я замтилъ, что у нея слово ‘идеалъ’ имло юмористическій смыслъ. Когда я произносилъ это слово серьезно, она всегда шире раскрывала глаза, словно замчала во мн забавную странность.

— У тебя все идеалы… какой ты странный!— сказала она мн однажды.

И потомъ нсколько дней повторяла это слово съ самой смшной интонаціей.

Я убждался все боле, что жена моя еще совсмъ ребенокъ, что ея умъ очень не доразвился, и что ея понятія въ достаточной степени засорены всякой путаницей, вынесенной изъ воспитанія. Все это ставило предо мной большую задачу — заняться ея довоспитаніемъ. Но какимъ образомъ приступить къ подобной задач, если жена уклоняется отъ всякаго серьезнаго разговора и принимаетъ уныло-страдательный видъ при первой попытк что-нибудь расшевелить и обнажить въ ея душ?

Долженъ замтить притомъ, что этотъ недоразвившійся характеръ былъ въ то же время очень сложенъ. Я легче бы понялъ свою жену, еслибы, при своихъ взглядахъ на вещи, при своемъ отношеніи къ жизни, она представляла одинъ изъ тхъ засушенныхъ экземпляровъ, въ которыхъ искаженное воспитаніе убило темпераментъ, замнивъ его однимъ суровымъ чувствомъ корректности. Но совсмъ нтъ: въ природ Лены было очень, много свжести и жизненной жажды. Воспитаніе только засорило ея умъ и сообщило сердцу вялость эгоистическаго безразличія.

II.

Апатія, которую я замчалъ въ жен, нсколько пугала меня въ томъ отношеніи, что я считалъ ее затишьемъ передъ бурей. И я не ошибался: буря разыгралась, и по такому поводу, съ котораго чаще всего начинаются семейныя разногласія.

Я уже говорилъ, что за женой не было приданаго, ей дали только крошечную сумму на булавки, истраченную ею самымъ беззаботнымъ образомъ въ первый же мсяцъ. Этому обстоятельству я не придавалъ особеннаго значенія, потому что зарабатывалъ порядочныя деньги, совершенно достаточныя для скромнаго, но приличнаго существованія. Небольшой запасъ, какой у меня имлся, былъ поглощенъ устройствомъ квартиры и свадебными расходами. Понятно, что при такихъ условіяхъ нашъ train долженъ былъ быть поставленъ въ опредленныя границы. Но жена этого совсмъ не понимала, и довольно часто ставила меня въ затруднительное положеніе. Иногда она вдругъ пригласить кого-нибудь къ намъ въ ложу, тогда какъ покупка этой ложи вовсе не входила въ мои расчеты, иногда вдругъ сядетъ играть въ слишкомъ крупную для нея игру и проиграетъ порядочную сумму, иногда, увидавъ на комъ-нибудь изъ дамъ понравившуюся ей вещь, попроситъ заказать для нея такую же.

Именно случай въ послднемъ род и вызвалъ между нами объясненіе, закончившееся цлой бурей.

Къ жен пріхала легкомысленнйшая изъ ея пріятельницъ, Анна Дмитріевна Козырева, жена фатоватаго полковника, удачно захватившаго за нею крупный кушъ. Эта Анна Дмитріевна далеко не была хороша собою, но держала себя такъ, какъ будто все общество признало ее безспорною красавицею. Шумная, рзкая, наполненная какимъ-то безсмысленнымъ оживленіемъ, она всегда что-то затвала, чмъ-то распоряжалась, кого-то учила тайнамъ свтской жизни. Ея всегдашнимъ назначеніемъ было втягивать въ свой безпокойный круговоротъ всхъ, съ кмъ она соприкасалась. Я на нее смотрлъ положительно какъ на вредную женщину, потому что изъ нея, словно изъ сосуда, непрерывно разплескивалась во вс стороны самая заразительная свтская пошлость.

Въ рукахъ у Анны Дмитріевны была какая-то необыкновенная муфта съ распластанными отворотами и розами фантастической величины. Лена сейчасъ же обратила на нее вниманіе.

— Не правда ли, прелестно? Это послдняя новость,— объяснила гостья.— Только въ одномъ магазин и есть. Хотите, я велю сдлать для васъ? И не особенно дорого: восемьдесятъ рублей.

Цна повидимому показалась жен дорогой, она нершительно наклонила голову, продолжая разсматривать муфту — Вамъ необходимо это имть,— ршила Анна Дмитріевна.— Я сегодня же заду въ магазинъ, дамъ вашъ адресъ, и черезъ два дня вы получите.

— Дйствительно, это прелесть что такое,— сказала жена.

Я сидлъ почти напротивъ нея и смотрлъ на нее, чтобъ сдлать отрицательный знакъ глазами. Но она нарочно избгала встртиться съ моимъ взглядомъ, и повернувшись къ Анн Дмитріевн, добавила:

— Я буду вамъ очень благодарна.

Мое лицо вроятно сильно вытянулось въ ту минуту: выбросить восемьдесятъ рублей на какую-то нелпую муфту было ршительнымъ нарушеніемъ моего бюджета. Но на меня не обращали вниманія, и Анна Дмитріевна со свойственною ей бглостью уже перескочила на какой-то благотворительный базаръ, куда она звала жену продавать въ ея отдленіи.

По ея отъзд я обратился къ жен съ вопросомъ:

— Ты въ самомъ дл хочешь купить эту муфту?

Лена приняла наивно-кокетливый видъ, даже подпрыгнула слегка, и проговорила глубоко заинтересованнымъ тономъ:

— Ахъ, это такая прелесть. Ты вдь мн подаришь, не правда ли? Подумай, ни у кого изъ нашихъ знакомыхъ еще нтъ такой.

Замтивъ, что выраженіе моего лица не совпадало съ ея ожиданіями, Лена немножко выдвинула нижнюю губу и приняла виноватый видъ.

— Можетъ-быть это очень дорого — восемьдесять рублей?— спросила она.

— Конечно, это очень дорого, — подтвердилъ я.— Тмъ боле, что вещь совсмъ не стоитъ такихъ денегъ.

— Ахъ, нтъ, стоить: вдь теперь шеншиля очень въ цн,— возразила жена.

— По-моему, это безуміе. Вдь нельзя же покупать все то, что на комъ-нибудь увидишь,— сказалъ я.

Лена нахмурилась.

— Но не могла же я отказаться, когда Анна Дмитріевна такъ любезно предложила. Вдь это значило бы прямо показать, что намъ такія пещи не по средствамъ,— оправдывалась она.

— Да если он въ самомъ дл намъ не по средствамъ?— сказалъ я какъ можно серьезне.— У меня нтъ никакой возможности выбросить эти деньги. Надо зайти въ магазинъ и сказать, чтобы не длали муфты.

Лена при этихъ словахъ даже поблднла.

— Ни за что на свт,— рзко отказалась она.— Анна Дмитріевна узнаетъ, и это будетъ такой срамъ, такой срамъ… Лучше умереть.

Въ голос и въ выраженіи лица жены было столько наивнаго отчаянія, что мн стало даже жаль ея. Но я сознавалъ необходимость довести разговоръ до конца. Я взялъ жену за талію, усадилъ на глубокомъ диванчик, и самъ слъ близко противъ нея.

— Послушай, Лена, намъ по этому поводу надо объясниться серьезно,— началъ я самымъ спокойнымъ и ласковымъ тономъ.— Вдь наши средства хотя и достаточны, но имютъ границы. Мы не можемъ швырять деньгами. У меня составленъ опредленный бюджетъ…

Лена сжала въ рук батистовый платокъ и такъ быстро расплакалась, словно слезы всегда у нея были на готов въ какомъ угодно количеств.

— Разв же я что-нибудь понимаю въ какихъ-то бюджетахъ!— проговорила она, теребя платокъ своими тоненькими пальчиками.— Это низко, притснять женщину черезъ два мсяца посл свадьбы. Я никогда не думала, что выхожу замужъ для того, чтобы терзаться…

По обороту, какой принималъ разговоръ, можно было предвидть, что никакого толка изъ него не выйдетъ. Благоразумне всего было повернуться и уйти, и затмъ самому сказать въ магазин, чтобы муфты не присылали. Но я испытывалъ несчастную потребность договориться, привести дло въ ясность. Я еще не очень хорошо зналъ женщинъ, и мн казалось, что есть же такая простая логика, которая должна быть доступна даже куринымъ мозгамъ. Сознаніе своей нравственной и логической правоты совсмъ сбивало меня съ толку и заставляло добиваться, чтобъ эта правота была доказана.

Я подвинулся къ жен и взялъ ея руку, которую она тотчасъ вырвала.

— Ну послушай, Лена, не надо же такъ капризничать,— сказалъ я опять самымъ ласковымъ тономъ, какой только умлъ придать своему голосу.— Намъ надо объясниться серьезно. Вдь такъ могутъ постоянно возникать недоразумнія изъ-за денежныхъ вопросовъ.

— У васъ на каждомъ шагу все денежные вопросы… Вамъ каждаго своего рубля жалко,— проговорила сквозь слезы жена.

— Но вдь ты понимаешь, что я не могу имть неограниченное количество этихъ рублей,— продолжалъ я.— Теб хорошо извстно, сколько я получаю въ годъ. Этими деньгами надо распоряжаться такимъ образомъ, чтобы…

Лена зажала уши пальцами. Слезы продолжали катиться съ ея рсницъ, и на нжной кож ея рдли розовыя пятна.

— Не хочу я ничего слушать, не хочу. Вы всегда умете говорить ваши умныя слова…— почти провизжала она.— Боже мой, если бы я все это могла предвидть, выходя замужъ!

Мн это показалось и дикимъ, и обиднымъ. Словно я ее надулъ въ чемъ-то, подвелъ… Однако вдь не уврялъ же я ее передъ свадьбой, что могу бросать по восьмидесяти рублей на муфты, которыя черезъ мсяцъ выйдутъ изъ моды. И я опять сдлалъ глупость: вмсто того, чтобы повернуться и уйти, я произнесъ глупооскорбленнымъ тономъ:

— Вотъ какъ! Стало быть ты раскаиваешься, что вышла за меня замужъ?

Жена немедленно перешла въ наступленіе. Она встала во весь ростъ и стиснула на груди руки, которыми раньше зажимала уши.

— Чего вы отъ меня хотите! Чего вы отъ меня хотите!— произнесла она замученнымъ голосомъ, и сдлала шагъ впередъ.— Господи, и это изъ-за какихъ-то несчастныхъ восьмидесяти рублей!— добавила она, и порывисто выбжала изъ комнаты.

Я пожалъ плечами,— и совершенно напрасно, потому что жена не могла этого видть,— и прошелъ къ себ въ кабинетъ.

Тамъ я предался довольно грустнымъ размышленіямъ.

Впечатлніе, которое оставила во мн эта неожиданно разыгравшаяся сцена, было очень тягостное. Я почувствовалъ какой-то внутренній толчокъ, похожій на испугъ. Да, именно я испугался. Мн показалось, что я связанъ съ женщиной, съ которой никогда не буду счастливъ, и которая все будетъ уменьшаться въ моихъ глазахъ, продолжая занимать все большее мсто въ моей жизни, съ женщиной, которая мало по малу потеряетъ для меня цну, какъ разъ къ тому времени, когда сдлается матерью моихъ дтей.

Несомннно, мн стало страшно при этой мысли.

Но думать объ этомъ было такъ мучительно, и я былъ такъ молодъ, что моя внутренняя энергія возстала противъ логики разсудка. Я сталъ уврять себя, что глупо придавать столько значенія женской взбалмотности. Вдь жена еще ребенокъ, и почти неотвтственна за свои капризы. Она еще не вошла въ новую роль самостоятельной женщины. Ея еще не коснулась воспитательная сила привычки. Наконецъ, въ сущности, вдь ничего же непростительнаго она не сдлала. И притомъ…

Мн пришла мысль, измнившая мое настроеніе. Я себя спрашивалъ: не объясняется ли ея раздраженная нервность физіологической причиной? Можетъ быть она готовится быть матерью?

И я ощутилъ приливъ незнакомаго мн раньше, прощающаго, жалостливаго и обоготворяющаго чувства утроенной, удесятеренной любви.

III.

Въ моемъ новомъ настроеніи мн хотлось непремнно сейчасъ же примириться съ женой. Я подошелъ къ двери спальной, она была заперта.

— Лена, что ты тамъ длаешь?— спросилъ я, постучавъ.

Мн не отвчали.

— Отопри, мн надо тебя видть,— сказалъ я, и опять постучалъ.

— Да что такое? Ко мн нельзя, послышался недовольный голосъ жены.

— Ну, перестань злиться, я пришелъ мириться,— продолжалъ я.— Не хорошо же такъ капризничать.

Снова молчанье за дверью и какой-то шорохъ. Положеніе мое начинало казаться мн глупымъ. Но вотъ сзади меня, въ комнат горничной, раздался звонокъ: это Лена требовала ее къ себ. Горничная подошла и съ недоумніемъ посмотрла на меня, стоявшаго передъ запертой дверью. Дйствительно, выходило глупо и обидно… Въ ту же минуту задвижка щелкнула, и горничная, шурша накрахмаленнымъ передникомъ, проскользнула мимо меня въ спальную.

Я отошелъ съ такимъ ощущеніемъ, какъ будто надо мною насмялись, и вернулся въ кабинетъ. Настроеніе мое опять измнилось.— ‘Если не хочетъ со мною мириться, такъ и не надо’, — думалъ я, и въ то же время чувствовалъ, что думаю вздоръ.

Я сознавалъ, что въ душу мн снова заползаетъ страхъ, страхъ за какую-то совершающуюся въ моей жизни чепуху. Я говорилъ себ, что противъ этой чепухи надо показать характеръ, что ее надо осадить на первыхъ же порахъ, пока она не всосалась въ мое существованіе — и чувствовалъ, что все это вовсе не такъ легко, какъ люди думаютъ.

И въ то же время я прислушивался. Шаги горничной нсколько разъ раздавались по корридору. Можетъ быть жена больна? Ну, пусть пошлетъ за докторомъ или въ аптеку… Тмъ не мене, я не выдержалъ и вышелъ въ корридоръ. Какъ разъ навстрчу мн появилась жена, въ шубк и въ шляпк. Она не взглянула на меня, и лицо ея было блдное и какое-то важное.

Мн ни за что не хотлось спросить, куда она детъ. Я только сказалъ довольно сухо и строго:

— Намъ скоро обдать пора.

Жена ничего на это не отвтила, подождала, пока горничная надла ей калоши, и вышла. Горничная, заперевъ за нею дверь, объявила мн какъ бы съ нкоторымъ смущеніемъ:

— Барыня не будетъ обдать.

— А я буду,—отвтилъ я довольно глупымъ тономъ.

Гораздо умне было бы отправиться обдать въ ресторанъ или къ знакомымъ, но мн хотлось показать и себ, и другимъ, что могу же я и безъ жены обдать дома, если ужъ на то пошло. И я обдалъ очень спокойно, не торопясь, заставляя себя отвдывать каждаго блюда, хотя мн совсмъ не хотлось сть.

Жена, безъ всякаго сомннія, отправилась къ своимъ. Объ этомъ можно было бы спросить горничную, но мн не хотлось. Ужъ пусть вс думаютъ, что я нисколько не заинтересованъ этимъ. Я даже нарочно остался посл обда дома: что жъ такое, что я одинъ? У меня есть занятія.

Передъ вечеромъ горничная вошла ко мн и какъ-то особенно тихо и робко сообщила, что она уйдетъ на часъ.

— Барыни приказала нкоторыя ихъ вещи привезти къ нимъ, — добавила она, и исподлобья взглянула на меня любопытствующимъ взглядомъ.

— Какія вещи?— спросилъ я.

— Туалетныя. Тоже сорочку ночную, туфли, чулки…

Я помолчалъ. Это еще что за комедія?— хотлось мн крикнуть.

— Барыня говорила, что он у мамаши ночевать будутъ,— добавила горничная.

— Хорошо,— сказалъ я.

Горничная удалилась удивленная: мое хладнокровіе очевидно сбило ее съ толку. Но мн не легко далось это хладнокровіе: голова у меня шла кругомъ.

Что же это такое? Разрывъ? Открытая война, съ вовлеченіемъ родныхъ, знакомыхъ, прислуги? Желаніе напугать меня скандаломъ, или ршеніе чего-то добиться, несмотря на скандалъ? Но чего же добиться? Чтобъ у меня было больше денегъ? Такъ вдь я и самъ радъ былъ бы.

Я ничего не понималъ, отыскивая въ накоплявшейся вокругъ меня чепух логическій смыслъ. Въ этомъ и заключалась моя ошибка: я не умлъ взять совершавшееся во всей его непосредственной безсмысленности.

Черезъ часъ горничная вернулась. Я нсколько разъ вызывалъ ее къ себ за тмъ или другимъ, въ тайномъ предположеніи, что ей поручено что-нибудь передать мн, или что она сама что-нибудь разскажетъ. Но она не заговаривала, и сохраняла какой-то тихо-удрученный видъ, который злилъ меня.

Я переодлся и отправился къ знакомымъ, гд повидимому были удивлены, отчего я пріхалъ безъ жены. О ней вс спрашивали, и говорили о ней съ противной слащавостью, которая также злила меня.— ‘Ну да, для нихъ она разумется — одна прелесть’, — думалъ я. Дамы были въ особенности нестерпимы: он иначе не говорили со мной, какъ намеками на мое счастье. Мн хотлось всхъ ихъ побить, но я терплъ, прикидывался покойнымъ, и нарочно остался ужинать, чтобъ позже вернуться домой.

Сосдка за ужиномъ, хорошенькая я бойкая Barbe Облогина, кокетничала со мною. Ей показалось пикантнымъ сдлать маленькое нападеніе на человка только-что женившагося. я отшучивался со злостью: эта хорошенькая женщина почти возмущала меня, я находилъ чудовищнымъ, что она хочетъ уврить себя и меня, будто въ области отношеній между мужчиной и женщиной нтъ и не можетъ быть ничего серьезнаго…

На другой день, прямо со службы, я захалъ къ роднымъ жены. Я не зналъ, вернулась ли жена домой, или же оставалась тамъ, но мн казалось необходимымъ немедленно переговорить если не съ Леной, то съ ея родителями. Нельзя же, въ самомъ дл, тянуть эту комедію въ форм скандала.

Меня встртила теща, Лизавета Ивановна. Она имла ‘сдланное’ лицо, на которомъ старалась выразить угнетенную печаль, обиду и строгость. Вмст это составило что-то довольно нелпое. Притомъ же она была тщательне обыкновеннаго причесана, запудрена, нелегка даже подправлена румянами.

— Это вы, Сергй Петровичъ!— привтствовала она меня, представляясь если не оскорбленной, то удивленной моимъ появленіемъ.

Я отвтилъ безъ особенной находчивости:

— Да, это я.

Мн указали кресло. Лизавета Ивановна сла близко на диванъ.

— Вы конечно знаете, что Лена у насъ, — сказала она.— Ахъ, Сергй Петровичъ, какъ мн было грустно, какъ больно!

— И мн также,— заявилъ я.

— Разумется, я не изъ тхъ матерей, которыя становятся между дочерью и ея мужемъ,— продолжала Лизавета Ивановна,— Но мн такъ дорого счастье дочери. Какъ мн тяжело видть, что у васъ такъ рано начались нелады.

— Лена въ чемъ-нибудь обвиняетъ меня?— спросилъ я.

— Она оскорблена, Сергй Петровичъ, — отвтила теща значительнымъ и почти загадочнымъ тономъ.

— Тмъ, что я отказалъ ей въ восьмидесятирублевой муфт?

— Всмъ вмст, всмъ вмст, мой дорогой. Что такое муфта? Леночка молода, но не такъ же она пуста, чтобъ ставить вопросъ между муфтой и мужемъ. Нтъ, все вмст, вотъ что печально, ужасно печально.

И она сдлала ‘ужасно печальные’ глаза, что вовсе не шло ни къ ея прическ, ни къ пудр, ни къ румянамъ.

— Что же такое все вмст?— спросилъ я.

— Но, дорогой Сергй Петровичъ, дайте себ трудъ безпристрастно взглянуть на ваши отношенія къ жен,— отвтила Лизавета Ивановна.— Вдь вы ее, что называется, ни въ грошъ не ставите.

— Въ чемъ же это выражается?

— Ахъ, во всемъ. Ну, возьмемъ напримръ хотя денежный вопросъ. Леночка воспитана не въ роскоши, но она привыкла къ извстному комфорту. Мы всегда держали лошадей.

— Мои средства но позволяютъ этого.

— Вотъ видите: средства. Лена отлично это понимаетъ, и она хотла воспользоваться тмъ, что Настя свой человкъ у Замыцкихъ, чтобъ посодйствовать вашей карьер. А вы наговорили грубостей Наст и чуть не выгнали ее изъ дому.

— Почему же вы предположили, что я позволилъ бы жен содйствовать моей карьер?— воскликнулъ я почти съ негодованіемъ.

— Боже мой, вдь рчь идетъ не о чемъ-нибудь предосудительномъ,— возразила Лизавета Ивановна.— И потомъ, эти вчные ваши споры съ женою: вы ни въ чемъ никогда не хотите согласиться съ нею. Вы настаиваете на какомъ-то своемъ особенномъ взгляд на вещи, котораго никто изъ насъ не раздляетъ.

Мн сдлалось почти смшно.

— Позвольте, кому же у кого перенимать взгляды: мужу у жены, или жен у мужа?— сказалъ я.— Довольно, что я на семь лтъ старше ея.

— Да, но видите: когда двушка выросла въ хорошей семь и получила отличное воспитаніе…

— Не очень оно мн кажется отличнымъ,— прервалъ я.

Лизавета Ивановна даже откинулась отъ меня, точно я толкнулъ ее.

— Вы недовольны воспитаніемъ Леночки?— воскликнула она, и ударила ладонью о ладонь.

Мн надолъ этотъ разговоръ, и я спросилъ почти строго:

— Могу я видть жену?

— Да, вроятно она выйдетъ къ вамъ, — отвтила такъ же строго Лизавета Ивановна, и поднялась съ мста.

Черезъ минуту въ гостиную вошла жена, и остановясь въ нсколькихъ шагахъ отъ меня, произнесла:

— Bonjour. Что скажете?

— Скажу, что я пришелъ за вами. Вамъ пора возвратиться домой.

— Какъ, посл всего, что было?

— Были капризы съ вашей стороны, отъ которыхъ пора и успокоиться. Надюсь, вы понимаете, что съ этимъ бгствомъ къ роднымъ вы устроили порядочный скандалъ. Я общаю не попрекать васъ этимъ, я желаю установить миръ, и прошу васъ сейчасъ же вернуться.

Я подошелъ ближе къ жен и взялъ ее за руку.

— Ну полно же, Лена, пора перестать. Ты немножко далеко зашла,— сказалъ я очень ласково.— Я предлагаю теб хорошій, хорошій миръ.

— Съ тмъ, чтобы опять начать оскорблять меня?— возразила вздрагивающими губами жена.

Собственно говоря, я не отдавалъ себ отчета, почему я объяснялся съ женой въ такомъ тон. Въ моихъ намреніяхъ было — начать боле или мене примирительно, и затмъ поговорить серьезно. Но чувствовалась какая-то невозможность говорить серьезно. И вообще вся эта сцена сыгралась какъ-то сама собою, безъ яснаго пониманія, кто изъ насъ ведетъ ее.

— Невозможно быть такой обидчивой, какъ ты,— отвтилъ я, и кажется еще мягче и нжне.— И въ особенности нельзя заводить ссоры, которыя дадутъ поводъ Богъ знаетъ что говорить о насъ.

— О, мн теперь все равно!— вызывающимъ тономъ сказала жена,— Вы обращаетесь со мною, какъ мужикъ, какъ дворникъ…

— Удивляюсь, какъ ты можешь говорить такія вещи.

— Буду говорить, буду!

И жена сла, зажавъ руками глаза.

Я начиналъ терять терпнье.

— Послушай,— сказалъ я,— вдь такъ или иначе, надо же кончить эту исторію. Или ты возвратишься ко мн…

— Никогда!

— Или ты останешься здсь совсмъ. Предоставляю теб самой выбирать одно изъ двухъ. Если у тебя есть какое-нибудь чувство ко мн, то оно подскажетъ теб, какъ поступить.

Я повернулся и вышелъ изъ комнаты. Но когда я спускался съ лстницы, сверху послышались быстрые легкіе шаги. Это жена догоняла меня.

Поровнявпіись, она пошла рядомъ, блдная, со сжатыми губами, не говоря ни слова и слегка отворачиваясь.

Я торжествовалъ. Мн хотлось поднять ее на руки и такъ донести до дому. Господи, какъ я былъ глупъ…

ТРЕТІЙ ЭПИЗОДЪ.

Я могу пропустить два года моей жизни, такъ какъ они ознаменовались только однимъ значительнымъ семейнымъ событіемъ: у насъ родился сынъ, Сережа. Назвали его такъ въ честь отца, конечно.

Не могу сказать, чтобы появленіе первенца заставило ярче и веселе пылать нашъ домашній очагъ. Разумется, во мн проснулись родительскія радости, жизнь какъ будто получила для меня больше смысла и содержанія, заботы о ребенк, подъчасъ безпокойныя, какъ-то подымали меня въ своихъ собственныхъ глазахъ. Но это были довольно блдныя ощущенія въ сравненіи съ разными тягостными впечатлніями, связанными съ событіемъ. Тамъ, на душ, расцвтало что-то хорошее и нжное, а въ будничной ежедневности жизни крикливо заявляло себя что-то другое.

Это ‘другое’ началось еще до рожденія ребенка. Въ самомъ разгар зимняго сезона я замтилъ у жены особенную, безпокойную раздражительность. Потомъ однажды, возвратясь съ какого-то бала, она объявила мн, что больше нтъ никакихъ сомнній, что она готовится быть матерью. Это было сказано такимъ убитымъ голосомъ, и столько унылаго отчаянія отразилось въ ея лиц, что меня словно кольнуло въ сердце.

— Разв ты такъ боишься?— довольно глупо спросилъ я.

Жена взглянула на меня, какъ на идіота.

— Ты думаешь, это ничего не стоитъ, ходить въ такомъ положеніи!— воскликнула она почти съ ненавистью, и сейчасъ же горько расплакалась.

На меня эта коротенькая сцена подйствовала тягостнымъ образомъ. Мн сдлалось обидно и какъ будто даже жутко за будущаго ребенка, котораго такъ враждебно привтствовали. Но я старался объяснить себ истерическую выходку жены новизною положенія и свойственною молодымъ женщинамъ трусостью предъ предстоящею задачею.— ‘Мн легко радоваться, — думалъ я,— потому что я не буду страдать, а ей предстоятъ муки и опасности’. Но несмотря то, что-то въ душ непреодолимо возставало противъ эгоизма жены, и минутами мн казалось, что этотъ эгоизмъ безвозвратно удаляетъ ее отъ меня.

Съ слдующаго дня у жены началась подозрительная бготня по докторамъ. Я не могъ понять, зачмъ ей понадобилось совтоваться съ какими-то вовсе не пользовавшимися извстностью врачами, и наконецъ спросилъ ее объ этомъ.

— Ахъ, они вс ничего не понимаютъ,— раздражительно отвтила Лена.

— Но надюсь, ты не собираешься сдлать какую-нибудь непростительную глупость?— задалъ я вопросъ.

Лена только заплакала.

Въ этомъ сезон она особенно сблизилась съ той самой Анной Дмитріевной Козыревой, которая была виновницей вашей первой крупной размолвки изъ-за восьмидесятирублевой муфты. Предпріимчивая, шумная, по-свтски властная, Козырева кром того была всегдашней воительницей за интересы своего пола. При всемъ своемъ легкомысліи, она способна была даже на самопожертвованіе, когда ей казалось, что надо облегчить положеніе женщины, недостаточно оцненной своимъ мужемъ. Не знаю почему, но она считала мою жену именно въ такомъ положеніи, и проявляла большую дружбу къ ней. Когда Лена перестала вызжать, Козырева очень часто забгала къ ней среди дня, усталая отъ визитовъ и шнырянья по магазинамъ, и иногда оставалась за-просто обдать. Я этому сближенію очень мало сочувствовалъ: изъ всхъ дамъ нашего кружка, Анна Дмитріевна представлялась мн наимене подходящею для жены.

— Мн кажется, эта Козырева только раздражаетъ тебя вчной болтовней обо всемъ, въ чемъ ты не можешь теперь участвовать,— сказалъ я разъ.

Жена приняла это замчаніе за нападеніе.

— Ты всегда противъ тхъ, кто мн нравится,— отозвалась она.— Анна Дмитріевна положительно жертвуетъ собой ради меня. Какое ей удовольствіе сидть тутъ цлыми днями? Но она знаетъ, что я не вызжаю, что мн скучно, и прізжаетъ. Она очень добра ко мн, и я должна быть благодарна ей.

Я ничего не возражалъ, потому что до извстной степени это была правда. Доброта Козыревой объяснялась просто тмъ, что жена впала въ нкоторое подчиненіе ей, а Козырева любила властвовать и покровительствовать. Но я не сталь разъяснять этого Лен.

— Ты увидишь, какъ она себя покажетъ, когда я буду больна,— добавила жена.

И дйствительно, Козырева въ трудные дни очень пригодилась: своимъ безграничнымъ самообладаніемъ она ободряла и жену. Безъ нея мн было бы плохо съ одной Лизаветой Ивановной, которая въ качеств мамаши хотя и переселилась къ намъ на нсколько сутокъ, но практически была совсмъ безполезна, а своею охающею и взвизгивающею впечатлительностью только мшала другимъ.

Въ конц-концовъ все обошлось, впрочемъ, благополучно.

И вотъ нашъ семейный союзъ раздвинулся, и въ него вступилъ новый членъ.

Это былъ, право, славный ребенокъ: пухленькій, красненькій, съ золотистымъ пушкомъ на голов и большими, словно радостно удивленными, синими глазами.

Лену больше всего заинтересовалъ именно этотъ синій цвтъ глазъ.

— Неужели они такими и останутся?— спрашивала она и меня, и всхъ окружающихъ.— Въ кого они у него такіе?

— Въ тебя,— отвчалъ я.

— Ну, ты ужъ начинаешь льстить мн,— отозвалась Лена, и улыбнулась такой хорошей, ясной улыбкою, какой я уже давно не видалъ на ея лиц.

Вообще въ первое время по выздоровленіи, когда еще нельзя было выходить изъ дому, Лена была удивительно мила и добра. Перенесенныя муки какъ будто удвоили для нея цну и радость жизни. Мы тогда жили на дач, стояла середина лта, солнце съ утра заглядывало къ намъ на балконъ сквозь густую хвою елей, теплый воздухъ лниво клубилъ легкую пыль по дорог. Козырева, жившая въ Царскомъ, прізжала теперь только разъ въ недлю, и вообще мы еще никогда раньше не были окружены такимъ уединеніемъ, какъ въ это время.

Но такъ было не долго. Едва только Лен разршено было вызжать, какъ Козырева взяла съ нея слово пріхать къ ней на маленькій лтній балъ. Ршено было, что Лена тамъ ночуетъ. Меня тоже звали, но я побоялся оставить ребенка на цлый день на рукахъ у кормилицы, которую мы еще мало знали.

Жена вернулась на другой день только къ обду, усталая и въ то же время заразительно оживленная. Ей было ‘страшно’ весело. Она перезнакомилась чуть не съ сотней новыхъ лицъ, и вс чрезвычайно ею интересовались. Нарочно для нея устроили на другой день бала пикникъ-монстръ съ тройками и кавалькадами. Если бы не боязнь, что я разсержусь, то она осталась бы тамъ до слдующаго дня, потому что все общество ршило обдать въ Павловскомъ вокзал, и потомъ хать на ферму при лунномъ свт.

— О Сереж я не безпокоилась, вдь я знала, что ты не оставишь его безъ присмотра,— добавила она.

Конечно, она могла не безпокоиться.

Съ этого времени все въ нашей жизни пошло какимъ-то удвоеннымъ ходомъ. Близость съ Анной Дмитріевной возобновилась: она и жена такъ и летали другъ къ другу на перекрестныхъ поздахъ. Новые знакомые, пріобртенные въ Царскомъ, прізжали къ намъ на дачу, свидтельствовали мн свое почтеніе, обдали, пили чай и устраивали прогулки. Къ нимъ для чего-то выносили показывать Сережу, они находили его славнымъ мальчикомъ, цловали его пухлыя рученки, и обращали вниманіе на удивительное сходство его съ мамашей. Мн все это не особенно нравилось, и я съ нетерпніемъ ждалъ перезда въ городъ.

Но если я надялся на какую-нибудь перемну, то надежда оказалась неосновательною. Жизнь продолжала идти удвоеннымъ ходомъ, и глядя на жену, я только удивлялся, откуда бралась у нея эта неутомимая энергія, растрачиваемая на пустоту и въ пустот…

II.

Я уже упоминалъ о хорошенькой и бойкой Barbe Облогиной, которой вздумалось почему-то со мной кокетничать за ужиномъ въ тотъ вечеръ, когда жена сбжала къ своимъ. Эта Barbe Облогина была въ сущности довольно милый свтскій экземпляръ петербургскаго средняго круга. Тогда за ужиномъ, при моемъ особенномъ настроеніи духа, она показалась мн почти непріятной съ ея безразличнымъ взглядомъ на все серьезное и тяжелое, возникающее въ отношеніяхъ между мужчиной и женщиной. Но потомъ я догадался, что это безразличіе прикрывало у нея преждевременное, но глубокое недовріе къ людямъ, и въ особенности къ браку. Она какъ будто сказала себ: ‘Глупо смотрть серьезно на то, изъ чего сама жизнь чаще всего выкраиваетъ комедію или фарсъ’. И она находила, что при такихъ условіяхъ роль комической ingnue больше всего подходить къ ея смлымъ темно-срымъ глазамъ, волосамъ соломеннаго цвта, восхитительному ротику съ приподнятой верхней губой, и изящно-подвижной фигур.

Между нами, въ теченіе двухъ лтъ, установилась очень милая безпритязательная дружба. Меня втягивало въ эту дружбу преимущественно то, что Barbe была единственная въ нашемъ кружк дама, смотрвшая на мою семейную жизнь не съ дамской точки зрнія. Мн казалось, что она въ душ немножко держитъ мою сторону. Бывавшіе когда-нибудь въ моемъ положеніи должны знать, какую это иметъ громадную цну… И я замчалъ, что Лена со своимъ женскимъ инстинктомъ отлично чувствуетъ это. Об он считались пріятельницами и даже везд расхваливали другъ друга, но я ясно сознавалъ, что Лена недолюбливаетъ ее. Къ нашей дружб она относилась немножко иронически, словно удивляясь, что такое Barbe могла найти во мн. И разумется, ни малйшаго слда ревности я не замчалъ въ жен, да по совсти сказать, и повода къ ревности не было.

Поэтому я былъ довольно непріятно удивленъ, когда однажды жена, просидвъ съ довольно кислымъ видомъ въ столовой, когда у насъ обдала Варвара Александровна Облогина, посл кофе ушла въ свою комнату, сказавъ съ ужимкой, въ смысл которой нельзя было сомнваться:

— Ты вроятно проведешь Варвару Александровну къ себ въ кабинетъ. Надюсь, вамъ не будетъ скучно. А у меня голова болитъ.

Мн было очень неловко за m-me Облогину, хотя она со смхомъ потребовала мою руку и сдлала видъ, что приняла замчаніе жены въ шутку. Но она не могла не почувствовать нанесенной ей царапины.

Я старался дать себ отчетъ, чмъ мы могли вызвать ревнивую выходку жены, но ни на чемъ не могъ остановиться: сегодня, какъ и всегда, мы держали себя съ установившейся между нами шутливой и безпритязательной свободой, но совсмъ не походили на людей, романически заинтересованныхъ другъ другомъ.

Barbe, разговаривая со мною въ кабинет, казалась или задумчивой, или разсянной. Она очевидно съ умысломъ наводила разговоръ на самые посторонніе предметы, и съ непонятнымъ вниманіемъ погружалась въ разсматриваніе отлично знакомыхъ ей фотографій. Мн казалось, что она думаетъ о чемъ-то, о чемъ не хочетъ мн сообщить. Черезъ полчаса, собравшись узжать, она прошла къ жен, но у той дверь въ спальную оказалась запертой.

— Вроятно Лена въ самомъ дл нездорова,— сказалъ я извиняющимся тономъ.

— Желаю ей поскоре оправиться,— отвтила Облогина немного сухо и немного печально.

Предвидя неизбжную, и по моему искреннему сознанію ничмъ не вызванную сцену, я вернулся въ кабинетъ и занялся чтеніемъ. Черезъ полчаса Лена вошла ко мн съ тмъ ‘роковымъ’ выраженіемъ лица, которое у нея всегда обозначало расположеніе къ легкому скандалу.

— Теб нездоровится?— спросилъ я.

— Нтъ, я здорова, но я ушла потому что не люблю быть лишнею,— отвтила жена.— Не хотла вамъ мшать наслаждаться другъ другомъ.

И она опустилась на диванъ, сохраняя все то же ‘роковое’ выраженіе.

— По-моему, ты обошлась невжливо съ Варварой Александровной,— сказалъ я.

— Очень мн нужно быть съ нею вжливой,— фыркнула Лена.— Я не пытаюсь кружить голову ея глупому мужу.

Что мужъ Облогиной былъ скоре глупъ, чмъ уменъ, въ этомъ не существовало никакого сомннія. Но такъ какъ ударъ заключался не въ этомъ обстоятельств, то я возразилъ:

— Варвара Александровна такъ же мало думаетъ кружить мн голову, какъ и я ей!

— Ну, ужъ пожалуйста: отлично я все вижу и понимаю,— продолжала Лена.— И мн ршительно все равно, за кмъ вы тамъ вздумаете ухаживать, но я не желаю чтобъ вы разыгрывали свои романы у насъ въ дом. За глазами длайте что угодно, а играть глупую роль я не стану.

Я не придалъ значенія оскорбительному смыслу ея словъ, объясняя ея раздраженіе ревнивымъ припадкомъ, но фактическая сторона обвиненія требовала отпора.

— Ты не имешь права подозрвать меня и Barbe безъ всякихъ данныхъ и доказательствъ,— сказалъ я.— Наше сегодняшнее обращеніе другъ съ другомъ ршительно ничмъ не отличалось отъ всегдашняго.

— Но и всегдашняго я больше не желаю допускать: Варвара Александровна можетъ назначать вамъ свиданіе гд-нибудь въ другомъ мст, но не у меня въ дом.— капризно произнесла Лена.

Я пожалъ плечами (глупая привычка!) и прекратилъ разговоръ.

Barbe, какъ я и предвидлъ, на нкоторое время перестала бывать у насъ. Но я вовсе не желалъ изъ-за каприза жены прекратить знакомство, и попрежнему заходилъ къ Облогинымъ. Жена длала видъ, что не хочетъ ничего знать объ этомъ. Ну и пускай бы. Но однажды Анатолій Стрижевъ, мой большой пріятель, съ которымъ я еще больше сдружился за то, что онъ не могъ безъ комическаго ужаса вспоминать о Настась Васильевн, сказалъ мн:

— Что такое у васъ произошло съ Облогиной? Твоя жена называетъ се интриганкой и разсказываетъ, что она не на шутку влюбила тебя въ себя.

— Какой скверный вздоръ!— воскликнулъ я, вспыхнувъ.— Кому же она говоритъ?

— Да всмъ говоритъ. Вчера, напримръ, въ концерт…

— Въ концерт?

Я совсмъ не зналъ, что жена была въ концерт. Она вообще была довольно равнодушна къ музык, и потому лицо мое выразило удивленіе, такъ что Анатолій въ свою очередь выкатилъ глаза.

— Ну, да, въ концерт,— подтвердилъ онъ.— Чему ты такъ удивляешься? Лановскій всегда подбиваетъ Козыреву, а гд Козырева, тамъ и твоя жена.

— Лановскій?— опять переспросилъ я.— Этотъ сорокалтній фатъ съ розовыми щеками и губами?

— Онъ самый. Ему каждый вечеръ надо быть гд-нибудь въ публик, вотъ онъ и развозитъ билеты знакомымъ дамамъ,— объяснилъ Стрижевъ.

Черезъ минуту я забылъ и о Дановскомъ, и о концерт, и думалъ только о томъ, какъ будетъ непріятно m-me Облогиной, если до нея дойдутъ сплетни моей жены.

— Нтъ хуже, какъ если женщина ни съ того, ни съ сего начинаетъ ревновать,— сказалъ я.

— Ну, ни съ того ни съ сего этого пожалуй и не бываетъ, — возразилъ усмхнувшись Стриженъ.— Нтъ дыму безъ огня.

Но его лицо сейчасъ же сдлалось серьезнымъ, и онъ добавилъ какъ бы значительнымъ тономъ:

— А если на женщину вдругъ такой ревнивый стихъ находитъ, то я замтилъ — это всегда означаетъ, что у нея самой совсть не чиста. Охъ, голубчикъ, хитры он, эти Евины внучки.

— Да, только не Лена,— сказалъ я почти съ неудовольствіемъ.— У нея можетъ быть много недостатковъ, но не этотъ, не этотъ.

Анатолій искоса взглянулъ на меня, и сейчасъ же перемнилъ разговоръ.

III.

Странное дло: прошло часа три посл этого разговора, и только тогда онъ сталъ на меня дйствовать. Нужно было какое-то промежуточное отсутствіе всякой мысли для того, чтобы мой умъ повернулся по направленію, на которое его подтолкнули. И тогда воображеніе мое начало усиленно работать.

Помню, я прежде всего просто и во всей цлости поставилъ передъ собою вопросъ: ‘Возможно ли, чтобы жена меня обманывала?’ II мн не почувствовалось ничего удивительнаго и нелпаго въ этомъ вопрос. Я даже отвтилъ себ: ‘Да, это возможно, потому что всегда и при всякихъ условіяхъ возможно, что жена надуваетъ мужа. А тмъ боле возможно при нашихъ личныхъ условіяхъ. Вдь я… мн кажется, что я именно изъ такихъ мужей, которыхъ очень удобно обманывать. Я полагаюсь на инстинктивное чувство доврія, а инстинктъ лучше служить животнымъ, чмъ людямъ. Во мн есть что-то слишкомъ безобидное, внушающее ощущеніе полнйшей безопасности съ моей стороны. Но конечно, это ощущеніе тоже можетъ быть обманчиво, и во мн тоже можно разбудить звря…’

Но прежде, чмъ во мн проснулся зврь, я перенесъ муки человка съ возбужденнымъ воображеніемъ, попавшаго во власть неопредленныхъ и мятущихся рефлексовъ ревности. Я церебралъ въ ум нашихъ общихъ знакомыхъ, допытывая себя, кто изъ нихъ могъ бы представлять наибольшій соблазнъ для моей жены. Но я ни на комъ не могъ остановиться, потому что ршительно не зналъ, какіе вообще мужчины наиболе ей нравятся. Лена всегда казалась мн женщиной, которая цнитъ людей въ собирательномъ смысл, какъ среду, интересную именно тмъ, что она связана одинаковыми условіями и формами общежитія.

И между тмъ минутами на меня налетала, словно фантастическая хищная птица, увренность, что Лена меня обманываетъ, что было бы неестественно, если бы она, такъ мало связанная со мною душевно, не обманывала меня…

За обдомъ я спросилъ жену, какъ нельзя проще:

— Ты была вчера въ концерт?

У нея, мн показалась, чуть-чуть дрогнули рсницы, и она отвтила явно недовольнымъ тономъ:

— Да, была. А теб кто сказалъ?

Особенная поспшность, съ какою былъ заданъ этотъ вопросъ, и недовольное выраженіе лица возбудили мою подозрительность.

— Не все ли равно кто сказалъ?— отозвался я.

— Терпть не могу людей, докладывающихъ мужу о жен и жен о муж,— произнесла Лена.— Впрочемъ, о чемъ же спрашивать: разумется, твой другъ Стрижовъ.

— Не понимаю, въ чемъ тутъ секретъ,— сказалъ я.— И онъ не докладывалъ, а просто упомянулъ въ разговор. Разговоръ же былъ вызванъ твоей дурной привычкой жаловаться постороннимъ людямъ на несуществующія интриги Варвары Александровны.

— А, такъ ты бы такъ и сказалъ,— воскликнула съ оживленіемъ Лена.— Теперь я не удивлюсь, если изъ посщенія концертовъ сдлаютъ какую-нибудь сплетню. Всегда очень удобно валить съ больной головы на здоровую. Вотъ, Анна Дмитріевна приглашаетъ меня хать съ ней на два дня на Иматру. Я общала, но теперь готова отказаться, чтобъ избавиться отъ наблюденій и умозаключеній господина Стрижева. Это такая язва, отъ которой бгаютъ вс женщины, потому что каждая боится сдлаться предметомъ его ‘дружескихъ услугъ’.

— Ты собиралась на Иматру? Зимой?— удивился я.

— Что же тутъ особеннаго?— возразила Лена:— Это идея Анны Дмитріевны. Ей хочется видть зимній пейзажъ при электрическомъ освщеніи. Она и тебя поручила пригласить.

— Очень любезно. Кто же еще детъ?

— Право не знаю. Да теперь мн все равно, я сама не поду.

Но именно потому, что я былъ подозрительно настроенъ, мн показалось нелпымъ, чтобъ она отказалась отъ поздки. Вдь это съ ея стороны было бы жертвой, вызванной моей ревностью. Вдь она получила бы право говорить, что я стсняю ея свободу. Что за чепуха!

— Самъ я не поду, но не вижу, для чего теб отказываться,— сказалъ я.— Кто не подаетъ повода къ сплетнямъ, тотъ можетъ не опасаться ихъ.

— Да, если бы мужья и вообще мужчины всегда были такъ разсудительны, — замтила съ маленькимъ вздохомъ Лена.

Кажется, этотъ полуподавленный, печальный вздохъ сдлалъ больше, чмъ ея слова: мн какъ будто стало стыдно своихъ подозрній.

IV.

Лена ухала, а я постарался взять себя въ руки и не давать своевольничать воображенію. Въ самомъ дл, глупо же было бы относиться къ жен съ такимъ оскорбительнымъ недовріемъ, при которомъ поздка съ пріятельницей на Иматру возбуждаетъ ревнивыя сомннія.

Но на другой день случилось нчто для меня неожиданное. Выходя изъ министерства я встртился съ Анатолемъ Стриженымъ, который предложилъ мн хать вмст къ Козыревымъ, такъ какъ это былъ ихъ пріемный день.

— Но вдь Анны Дмитріевны нтъ въ город, разв ты не знаешь?— сказалъ я.— Она ухала въ маленькомъ обществ на Иматру.

Стрижевъ взглянулъ на меня съ изумленіемъ.

— Да нтъ же, ты ошибаешься: она дома. Ей нужно меня видть, и еслибъ она ухала, то извстила бы меня,— возразилъ онъ.

Я былъ ошеломленъ. Если Козырева не ухала, то… тогда я не зналъ, что я долженъ былъ думать.

— И ты не слыхалъ, что она сбирается на Иматру?— спросилъ я.

— Въ первый разъ слышу,— отвтилъ онъ.

Сердце мое сильно застучало. Я чувствовалъ, что блдню, и старался отвернуться въ сторону. А Стрижевъ, должно быть что-то заслышавшій въ моемъ голос, какъ нарочно поминутно вглядывался въ меня.

— Въ такомъ случа подемъ,— сказалъ я.

Оказалось, что Анна Дмитріевна дйствительно дома. Мое появленіе, очевидно неожиданное, не то чтобы смутило ее, но ея лицо вспыхнуло такимъ жаднымъ любопытствомъ, которое само по себ было краснорчиво. Я постарался сохранить спокойный видъ, слъ недалеко отъ нея, и даже самъ, тономъ полнйшаго безразличія, сообщилъ о поздк жены.

— Такъ она ухала! А я, признаться, отговаривала ее..— отозвалась Козырева, продолжая также пытливо взглядывать на меня.— Что тамъ интереснаго — Иматра зимою.

— Нтъ, отчего же, пускай прогуляется…— произнесъ я съ усиліемъ.

Мое дланное безразличіе готово было измнить мн. Казалось, еще минута, и всмъ сдлается замтно мое необычайное состояніе. При первой пауз въ общемъ разговор я простился, ссылаясь на необходимость побывать еще въ одномъ дом, и вышелъ.

Улица словно шаталась подъ моими ногами.

— На Финляндскій вокзалъ!— крикнулъ я извозчику.

Въ этомъ ршеніи не было ничего обдуманнаго. Это была просто потребность, которой я не могъ сопротивляться.

За необдуманность я былъ наказанъ: мн пришлось ночевать въ Выборг, откуда поздъ на Иматру отходилъ только на слдующее утро.

Ночь въ чистенькой, но какъ-то по чухонски скучной и бдной гостиниц была прямо ужасна, сомнваюсь, чтобы я заснулъ хоть на минуту.

На Иматр новое разочарованіе: мн ничего не могли сообщить о моей жен. Да и какъ было наводить справки? Приходилось объяснять наружныя примты. Я не могъ даже сказать, въ какомъ обществ была разыскиваемая дама. Меня плохо понимали. Вечеромъ я ухалъ, опять ночевалъ въ Выборг, и вернулся въ Петербургъ только на слдующій день.

Лена была уже дома. Она пріхала наканун, можетъ-быть предупрежденная телеграмой m-me Козыревой. Встрча обошлась очень удобно.

— Ты здилъ на Иматру? но какъ досадно, что все такъ вышло!— тономъ легкаго упрека сказала жена.— Отчего ты не телеграфировалъ? Я конечно осталась бы ждать тебя.

Такое мучительное ненавистное чувство сжимало мн сердце, что я избгалъ взгляда жены. Что могли выразить мои глаза? Или слишкомъ много, а я въ душ еще не былъ приготовленъ ни къ какому ршенію, или же выраженіе моего лица могло выдать мою неувренность. Мн хотлось до поры до времени быть непроницаемымъ. Я молчалъ, серьезный и выжидающій.

— Ты знаешь, вообще вся поздка вышла неудачная,— продолжала Лена,— оттого я и вернулась такъ скоро. Я разсчитывала на Анну Дмитріевну, а она вдругъ почему-то не похала. Ну. это меня разозлило, и мн не хотлось подчиниться ея капризу. Я ршила похать во что бы то ни стало. Къ счастью, въ позд я нашла хоть одного знакомаго: Лановскаго. Разумется, я его сейчасъ же прикомандировала къ себ. Чтобы шапронировать молодую даму, онъ годится. Надюсь, ты не найдешь въ этомъ ничего предосудительнаго?

И она почти весело взглянула на меня своими васильковыми глазами.

Я вдругъ почувствовалъ въ сердц невыразимую злость, вмст съ презрніемъ. Лановскій! Этотъ пухлый фатъ, заносчивый и глупый, котораго отецъ втеръ въ разныя акціонерныя правленія, гд онъ получаетъ шеститысячные оклады, и съ ихъ помощью пускаетъ пыль въ глаза зазжимъ артисткамъ, кокоткамъ и рестораторамъ. Человкъ, котораго можетъ не раскусить только совершенно ничтожная женщина…

— Анна Дмитріевна васъ не надувала, вы знали, что она даже не думаетъ хать, и она вамъ совсмъ не нужна была,— сказалъ я почти крикливо зазвенвшимъ голосомъ.— Лановскій васъ ждалъ на позд, потому что вы съ нимъ условились. И вся эта поздка вамъ понадобилась единственно ради него. Умйте по крайней мр врать, если вамъ нужно врать.

Лена, къ удивленію моему, отнеслась къ моимъ словамъ спокойно.

— Ну, я такъ и знала, что что-нибудь подобное выйдетъ,— сказала она угрюмо, и пожала плечами.— Только этого и недоставало. Господи, какъ это все скучно и… подло!

И она съ ‘роковымъ’ видомъ опустилась на диванъ.

— Вы смете называть это подлостью? А какъ называется вашъ поступокъ? И какъ назвать — что вы изъ увеселительной поздки съ любовникомъ спокойно возвращаетесь къ мужу?— снова прокричалъ я.

—А куда же мн возвратиться?— почти со смхомъ воскликнула Лена.

— Только не сюда, мн кажется! Вдь должна же быть у васъ хоть капля чести и совсти. Должны же вы понять, что не можете оставаться моей женой,— проговорилъ я, весь дрожа.

Лена встала и смрила меня уничтожающимъ взглядомъ.

— Да вы съ ума сошли!— воскликнула она, и не прибавивъ больше ни слова, медленно вышла изъ комнаты.

Я остался одинъ, совершенно разбитый и подавленный. Я почти не понималъ происшедшаго. Во мн было только смутное сознаніе, что этотъ третій эпизодъ моей семейной жизни разршается изумительно нелпо.

ЧЕТВЕРТЫЙ И ПОСЛДНІЙ ЭПИЗОДЪ.

Затрудняюсь, съ чмъ можно сравнить положеніе, въ которомъ я находился. Разв только съ мнимо-больнымъ, котораго держатъ въ сумасшедшемъ дом, потому что онъ какимъ-то образомъ попалъ туда, и вопреки его полной увренности въ своемъ здоровь.

Такое сравненіе тмъ боле умстно, что какъ здоровому человку, содержащемуся въ заведеніи для душевнобольныхъ, иногда начинаетъ казаться, что онъ сходитъ съ ума, такъ мн иногда представлялось, что вс совершенно правы, и что я одинъ кругомъ виноватъ, допустивъ себя сдлаться жертвой ревнивыхъ галюцинацій.

Я не имлъ доказательствъ противъ жены. Во мн работалъ только здравый смыслъ и то необъяснимое чутье, благодаря которому человкъ иногда разомъ, съ удивительною ясностью и зоркостью, начинаетъ понимать чужую душу. Но этого было недостаточно. Я могъ доставить себ печальную радость сказать и показать жен, что напрасно она считаетъ меня простякомъ, которому легко нахлобучить на глаза и уши ночной колпакъ. Но я не могъ дйствовать. Моему ревнивому убжденію она спокойно и самоувренно противопоставляла ироническое отрицаніе.

— Съ тобой нельзя говорить объ этомъ,— съ невозмутимою ясностью произносила она, если рчь заходила о Лановскомъ.— Ты помшался на одномъ пунктик.

Она не спорила, не объясняла, не оправдывалась, она только отрицала и отмалчивалась. И это былъ безъ сомннія самый удобный для нея способъ относиться къ предмету.

Я могъ сосредоточить свои способности на томъ, чтобы искать доказательствъ. Я могъ наблюдать, подстерегать, завести шпіоновъ, устраивать ловушки. Но я этого не длалъ, и долженъ сознаться — не потому, чтобы считалъ все это недостойнымъ себя. Нтъ, я не длалъ этого просто потому, что не хотлъ имть доказательствъ. Да, не хотлъ. Унизительныя условія, въ какихъ я находился, дйствовали на меня нравственно. Я сталъ способенъ къ низости. Мн казалось, что все-таки лучше — сохранять какую-то тнь неизвстности. Вдь могу же я не понимать жены и быть жертвою подозрній, поддерживаемыхъ случайнымъ сцпленіемъ обстоятельствъ.

Временами мое малодушіе доходило до того, что я готовъ былъ считать Лену загадочной натурой.

При всемъ томъ я отлично сознавалъ, что уже не люблю ея. Вдь можно ревновать и безъ любви, просто изъ самолюбія, изъ чувства нарушеннаго и неотмщеннаго права. Любовь какъ-то разсялась, выдохлась, и это совершилось мало-по-малу, по мр того, какъ общеніе съ женой развнчало мою влюбленную иллюзію. Я любилъ жену такою, какою когда-то представлялъ себ. Но той Лены уже не было, ату, которая потихоньку заступила ея мсто, я не любилъ.

И очень нелпая, тягостная жизнь водворилась у насъ въ дом. Мы разговаривали только о матеріальныхъ, безразличныхъ предметахъ. Лена относилась ко мн со снисходительной ироніей женщины, ршившейся не обращать вниманія на мои странности. Она подчинилась необходимости сократить расходы, и это подчиненіе нагнало на ея лицо безсмнную кисленькую полу-гримасу. Потомъ мои средства увеличились, но кисленькая полу-гримаса осталась. Вызжала Лена впрочемъ попрежнему много, и у насъ тоже зачастую бывали какіе-то совсмъ не интересные для меня гости. Лановскій появлялся изрдка и держался съ подозрительной, преувеличенной корректностью.

Я не могъ пріучить себя равнодушно относиться къ этому человку. Онъ возмущалъ меня ршительно всмъ: своей откровенной фатоватостью, своими разговорами о банкахъ, бирж, длахъ, музык, женщинахъ и лошадяхъ, своею одышкой сорокалтняго жуира, своими розовыми щеками, своими туалетами и нелпыми набалдашниками своей коллекціи тростей.

‘Вдь можетъ же такое животное нравиться женщинамъ’,— думалъ я уже не по чувству ревности, а просто по чувству гадливости.

У меня было много занятій, и я не имлъ времени скучать. Но ощущеніе нравственнаго одиночества томило меня. Таить свой недугъ гд-то далеко въ душ — это тяжело. Иногда я испытывалъ неодолимую потребность услышать о себ что-нибудь со стороны. Разъ, въ разговор съ Анатоліемъ Стриженымъ, у меня вырвалась фраза:

— Вдь ты знаешь, мы съ женой не сошлись дружески…

Онъ безпокойно взглянулъ на меня, какъ-то заёрзалъ въ кресл и проговорилъ:

— Да, да, это скверно, голубчикъ, очень скверно.

И сейчасъ же перемнилъ разговоръ, точно его испугало что-то.

Съ Barbe Облогиной я видлся рдко. Она совсмъ перестала бывать у насъ, и это стсняло меня, потому что выходило, какъ будто я навщаю ее тайкомъ. Притомъ, несмотря на ея скрытность, я не могъ не замчать, что ея собственная семейная жизнь разлаживается. Ея мужъ нсколько напоминалъ собою Дановскаго, они даже считались пріятелями. Но Облогинъ былъ попроще и погрубе. Онъ пилъ, и эта слабость все больше развивалась въ немъ. Нсколько разъ я его заставалъ въ такомъ вид, что долженъ былъ догадаться, какъ страдаетъ Barbe. Но она принадлежала къ тмъ женщинамъ, которыя не любятъ вызывать жалость. Когда однажды я имлъ неосторожность намекнуть на ея положеніе, она вспыхнула и сказала почти злымъ тономъ:

— Мое положеніе нисколько не хуже вашего, Сергй Петровичъ, потому что мн стоитъ сказать мужу одно слово, и онъ тотчасъ же дастъ мн свободу. Онъ довольно ничтожный человкъ, но не способенъ издваться на точномъ основаніи своихъ правъ.

Что она хотла этимъ сказать? Я понялъ въ ея словахъ намекъ на мою жену. Но ожесточеніе, звучавшее въ ея голос, удивило меня. Скажу больше: мн почувствовалось что-то жуткое, безсознательно, но властно встревожившее меня.

И нсколько дней эта тревога все росла во мн. Я задумывался на ходу, какъ человкъ, у котораго не договорено что-то важное.

При первой же новой встрч съ Barbe я договорился…

II.

Это было уже въ начал весны, когда въ петербургскихъ квартирахъ снимаютъ драпировки и натягиваютъ чехлы, и когда всми здсь овладваетъ какое-то безпокойное чувство тяги, словно птицами передъ перелетомъ. У Облогиныхъ тоже приводили квартиру на лтнее положеніе.

Barbe провела меня въ свой кабинетикъ, наполовину уже опустошенный. Ея лицо въ тотъ день не имло своего обычнаго, скептически-беззаботнаго выраженія. На ея удивительно бломъ лбу лежала морщинка, брови были сближены, и глаза казались не то утомленными, не то злыми.

— Вотъ, вы мн больше нравитесь въ такомъ настроеніи,— сказалъ я.

Она съ удивленіемъ взглянула на меня.

— Ну да, это приближаетъ васъ ко мн. Вдь я не врю вашему скептицизму и знаю, что вы способны даже поплакать втихомолку,—объяснилъ я.

Barbe еще больше насупила свои темныя бровки, чудесно оттнявшія ея близну блондинки.

— Плакать я не умю,— сказала она.— Когда жизнь давить, надо дйствовать, а не плакать.

Въ тон ея голоса мн почувствовалось больше, чмъ говорили слова. Въ немъ слышалось ршеніе.

— Вы это относите… къ переживаемой минут?— спросилъ я.

Она помолчала, потомъ кивнула головой.

— Можетъ быть,— произнесла она.— Надо же когда-нибудь кончить со всмъ этимъ.

И она повела вокругъ глазами, какъ будто обнаженныя стны комнаты заключали въ себ именно то, съ чмъ она хотла покончить.

Я даже слегка вздрогнулъ.

— Что вы говорите!— вырвалось у меня.— Вы предполагаете… разорвать съ мужемъ?

Она откинула голову и посмотрла на меня въ упоръ.

— Непостижимо для васъ, не правда ли?— произнесла она иронически.— А между тмъ мн кажется, что я показала много терпнія. Но больше не хочу. Довольно!

Меня охватило смятеніе. Вдь мое положеніе было такъ близко къ ея положенію. Но передъ нею былъ исходъ. У нея было ршеніе. У нея была возможность привести его въ исполненіе. У меня ничего этого не было.

— Вотъ какъ!— произнесъ я довольно глупымъ тономъ.— И это окончательно? Совершенный переворотъ?

Barbe слегка повела плечами.

— Полумры въ этихъ случаяхъ никуда не годятся,— сказала она.

Я молчалъ. Я чувствовалъ, что она права. И мн казалось, что она должна была слегка презирать меня.

— Но какъ же вы предполагаете устроиться?— спросилъ я черезъ минуту.

— У меня есть небольшое имніе, мое собственное, отвтила Barbe.— И не заложенное, съ хорошей усадьбой. Я ду туда.

— А потомъ?— совсмъ нелпо спросилъ я.

Она посмотрла на меня своимъ скептическимъ взглядомъ и разсмялась.

— Ну, я не знаю, что будетъ потомъ,— отвтила она.— Я не беру на себя никакихъ ручательствъ. У меня будетъ свобода, а какъ я ею распоряжусь, объ этомъ я ничего теперь не могу сказать. Кажется, я еще считаюсь молодой женщиной…

Я всталъ и въ волненіи сдлалъ нсколько шаговъ по комнат.

— Боже, какъ вы счастливы! Какъ я долженъ вамъ завидовать!— воскликнулъ я.

Лицо Barbe сдлалось серьезно и немножко печально.

— Не торопитесь завидовать,— сказала она.— Свобода,— это еще не счастье.

— Не одна свобода: еще молодость, красота, неотжившее сердце,— возразилъ я.

Barbe, съ закинутой головой и протянутыми на колняхъ руками, разсянно смотрла прямо передъ собой, мимо меня. Потомъ печальная улыбка слабо покривила ея губы.

— Въ самомъ дл, это грустно, Сергй Петровичъ: вдь вы тоже заслуживаете счастья, и не найдете его,— произнесла она.

Смятеніе мучительно возрастало во мн. Я остановился близко противъ нея.

— Знаете, какая у меня дерзкая мысль?— сказалъ я напряженно.— Вдь мы съ вами вмст могли бы быть счастливы.

Мн показалось, что у нея слегка дрогнули рсницы. Но она сейчасъ же приняла спокойный видъ.

— Вамъ приходитъ это въ голову?— отозвалась она.— Что-жъ, я не вижу тугъ ничего неправдоподобнаго. У меня всегда была большая симпатія къ вамъ.

— Это уже много. И еще — довріе.

— Да. и довріе.

— Какъ къ хорошему человку.

— Какъ къ очень хорошему человку.

— Это много, страшно много. Отсюда одинъ шагъ до любви.

Barbe все также печально усмхнулась однимъ уголкомъ губъ.

— Только зачмъ объ этомъ говорить?— произнесла она какъ бы упавшимъ голосомъ.

Я опять въ смятеніи прошелся по комнат.

— Напротивъ, надо говорить,— возразилъ я возбужденно.— Потому что, разв я нравственно не свободенъ?

— О, печальная свобода.— сказала Barbe.

— Съ нея начинается. Разв я не могу пріобрсти также гражданской свободы? Не могу поступить какъ вы?

Barbe покачала головой.

— Не можете,— коротко отвтила она.

— Но почему? Все дло въ томъ, чтобы ршить этотъ допросъ съ самимъ собой.

— Ваша жена не дастъ вамъ свободы.

— Однако не могу же я подчиниться насилію.

— Васъ подчинятъ.

— Тогда я уйду.

— Куда?

Я машинально оглянулся кругомъ. Во мн какъ будто накоплялось чувство затравленнаго звря, отыскивающаго куда броситься. И я опустился на колни около ея ногъ.

— Я уйду къ вамъ,— отвтилъ я глухо.

Barbe поблднла. Ея рука съ нжной лаской прошлась по моимъ волосамъ.

— Я уйду къ вамъ,— повторилъ я, чувствуя подступавшія къ горлу рыданія.

Богъ знаетъ, что со мною длалось въ эту минуту. То была и любовь — не внезапная, нтъ: она давно зрла, и только сказалась внезапно.— и страстный порывъ къ свобод, къ счастью — къ такому ясному, врному и близкому счастью… Но я услышалъ надъ собой тихій, печальный голосъ Barbe:

— Нтъ, милый Сергй Петровичъ. Не думайте объ этомъ. Вамъ не судьба. Не въ нашихъ рукахъ. Уйти ко мн вамъ нельзя,— вы сами не захотите поставить меня въ такое положеніе. Вдь ваша жена можетъ пріхать вслдъ за вами, со своими чемоданами. И она прідетъ.

Я быстро поднялся. Въ зеркал отразилось мое почти искаженное лицо, съ горящими глазами.

— Послушайте, Варвара Николаевна, предоставьте все мн,— сказалъ я трясущимися губами.— Мн надо только одно: надо знать. Скажите прямо: вы могли бы любить меня?

— Зачмъ вы спрашиваете? Что за мученье!— произнесла невнятно Barbe и прижала къ глазамъ платокъ — она, которая никогда раньше не плакала…

III.

Такъ какъ для меня не было никакой надежды заснуть въ ту ночь, то я ршился дождаться возвращенія жены съ какого-то вечера и немедленно приступить къ объясненію съ ней.

Она вернулась поздно, нарядная, съ невыдохшимся запахомъ grab-apple, съ утомленнымъ блескомъ въ глазахъ, съ чуть примтной складкой усталости около уголковъ рта. Удивленная, что я еще не ложился, она заглянула ко мн въ кабинетъ, сообщила, что на вечер было очень весело, и прошла въ спальную, шелестя шелкомъ и чуть пристукивая каблучками туфель. Я погасилъ у себя огонь и направился вслдъ за нею.

— Не можешь ли ты отослать горничную?— предложилъ я по-французски, усаживаясь въ низенькое кресло.— Я тебя ждалъ, потому что мн нужно сейчасъ же переговорить съ тобою.

— Что такое?— спросила она съ дланнымъ равнодушіемъ. (Я зналъ, что мои слова должны были встревожить ее).

— Ты утомлена, но что же длать,— продолжалъ я, когда горничная удалилась, а Лена принялась сама, съ маленькими гримасками, разстегивать свой корсажъ,— То, о чемъ я хочу говорить, слишкомъ важно.

— Ты потерялъ мсто?— вдругъ спросила она.

Я даже усмхнулся, до того въ этомъ внезапномъ вопрос вылилась она вся, съ ея всегдашнимъ отношеніемъ ко мн, какъ къ посреднику, черезъ котораго вливается въ домъ присвоенный должности окладъ.

— Нтъ, рчь будетъ совсмъ о другомъ,— сказалъ я.— Впрочемъ, ты кстати упомянула о моей служб. Мн назначена нкоторая прибавка къ жалованью, такъ что мой бюджетъ опредляется довольно круглой цифрой, и притомъ совершенно врной, такъ какъ потеря мста мн ни въ какомъ случа не угрожаетъ. Въ виду этого, я представляю вполн благонадежнаго плательщика.

Лена слушала меня съ явно выражавшимся недоумніемъ.

— Но я очень рада… только въ чемъ дло?— спросила она.

— А дло въ томъ, что я хочу предложить теб опредленное, вполн достаточное содержаніе, вмсто того, чтобы продолжать вести наше общее хозяйство,— пояснилъ я.

— То-есть, какъ это? Я ничего не понимаю,— сказала она.

Я и самъ чувствовалъ, что говорю довольно непонятный вздоръ. Но главное было — начать. Теперь я продолжалъ уже спокойнымъ и твердымъ тономъ:

— Вдь для тебя не новость, Лена, что наша жизнь разладилась и стала въ тягость намъ обоимъ. Мы не сошлись — что же длать! Перевоспитать тебя я не могу, а передлать себя самого — тоже не въ моей власти. Продолжать такъ дальше очень тяжело, и даже безсмысленно. Безсмысленно потому, что мы оба молоды, и можетъ быть намъ удастся каждому наладить свою жизнь иначе.

Корсетъ упруго кракнулъ въ рукахъ Лены.

— Ахъ, вотъ что!— произнесла она насмшливо.— Вы предлагаете мн разойтись, какъ теперь въ мод?

— Не разойтись, а развестись,— поправилъ я.

— Еще того лучше. И съ какою цлью вы это мн говорите? Разв вы не понимаете, что это глупо?

— Нтъ, не понимаю. Глупымъ я нахожу продолжать нашу теперешнюю жизнь. Меня удивляетъ, что ты, при данныхъ условіяхъ, не дорожишь возможностью воспользоваться свободой.

Лена разсмялась.

— Зачмъ мн свобода?— возразила она.— Я вышла замужъ, и останусь замужней женщиной. Очень мн нужно длаться какой-то разводкою.

Это было сказано съ такимъ безподобнымъ, побдоноснымъ бездушіемъ, что у меня словно холодокъ пробжалъ по спин.

— Для васъ совершенно безразлично, что мужъ добивается развода съ вами?— сказалъ я.

— Это только дурно рекомендуетъ васъ съ нравственной стороны,— возразила она.— У васъ всегда были распущенные взгляды на бракъ, а я выросла въ такихъ понятіяхъ, по которымъ порядочная женщина не должна покидать мужа.

— А какъ говорятъ ваши понятія порядочной женщины о любовникахъ?— сказалъ я, чувствуя, что еще немножко, и я потеряю самообладаніе.

Лена сдлала презрительную гримаску.

— Я уже перестала обращать вниманіе на ваши гадости,— отвтила она, и накинувъ свой фланелевый капотикъ, ушла подъ его мягкія складки.

Я молчалъ минуты дв. Собственно говоря, я зналъ заране весь ходъ разговора, такъ что онъ могъ бы не волновать меня. Но я никогда не умлъ мириться съ безстыдствомъ, и мн нужно было натянуть нервы, чтобы перейти въ дловой тонъ.

— Вотъ что, Лена,— заговорилъ я посл нкотораго отдыха.— Вы можете думать обо мн что вамъ угодно, но я не желаю продолжать нашихъ безсмысленныхъ и тягостныхъ отношеній. Мы оба молоды, и для насъ не потеряно время устроить свою жизнь боле разумно и человчно. Я буду добиваться развода. Если вы не захотите ставить препятствій, я приму обязательство уплачивать вамъ по дв тысячи въ годъ, до тхъ поръ, пока вы сами не откажетесь отъ этой пенсіи. Давать больше я не могу.

Должно быть мой дловой тонъ подйствовалъ на Лену особенно раздражающимъ образомъ. Она схватила стоявшую на столик фарфоровую вазочку и швырнула ее на коверъ.

— Убирайтесь вы къ чорту съ вашей пенсіей!— визгливо прокричала она.— Возъ еще выдумалъ, дуракъ этакій, что я дамъ ему разводъ, а сама буду какую-то пенсію получать.

Очевидно слово ‘пенсія’ показалось ей особенно обиднымъ.

— Вы не мн дадите разводъ, а намъ обоимъ, и онъ намъ обоимъ нуженъ,— сказалъ я.— Вы получите полную свободу, и даже материнскія заботы не будутъ васъ обременять, такъ какъ Сережу я оставлю у себя.

— Убирайтесь вонъ!— еще визгливе прокричала Лена.— Не смйте говорить мн вашихъ гнусностей. Никакого развода вамъ не видать, какъ своихъ ушей. Нужна вамъ свобода, такъ не надо было жениться. А мн она не нужна, я у васъ не прошу ея.

Самообладаніе совсмъ покинуло меня.

— Вдь это подлость, то что вы говорите. Вдь вы безстыдно предпочитаете пользоваться правами моей жены, зная, что нашъ бракъ разрушенъ нравственно и физически!— высказалъ я, безсознательно возвышая голосъ.

— Не смйте на меня кричать!— взвизгнула Лена.— Ха-ха-ха! Конечно, я предпочитаю пользоваться, и буду пользоваться. Нашли какую дуру, чтобъ на меня пальцами показывали, какъ на разводку.

Я глядлъ на нее въ какомъ-то остолбенніи. Для меня непостижимо было это самодовольное бездушіе молодой женщины, совершенно непроницаемой ни для какихъ человческихъ инстинктовъ. Не знаю, что мн хотлось бы сдлать въ т минуты: убить ее, растоптать, или самому расколоть себ черепъ объ стну. Холодное, глухое отчаяніе поднялось во мн и словно оледенило меня. Кажется, въ этомъ и заключалось мое спасеніе. Я не проронилъ ни слова, постоялъ еще минуты дв, повернулся и вышелъ. Шатаясь на ногахъ, я пробрался въ кабинетъ и легъ впотьмахъ на диванъ.

IV.

Мн не удалось, разумется, сомкнуть глазъ въ ту ночь. Но утромъ я поднялся съ созрвшимъ во мн новымъ ршеніемъ. Оно было довольно глупо, но отвчало тому полу-сумасшедшему состоянію, въ какомъ я находился.

Словомъ, мн казалось, что Лановскій, какъ мужчина, которому я могу дать великолпную пощечину, не можеть стать въ такую неприступную для меня позицію, какъ жена. Я одлся и отправился къ нему.

Лановскій любилъ выдавать себя за длового человка, и поэтому вставалъ рано. Я засталъ его въ большомъ, затйливо обставленномъ кабинет. На немъ была какая-то необыкновенная фланелевая тужурка и восточныя туфли. Въ этомъ наряд пухлая фигура его имла забавный видъ.

Я приступилъ прямо къ длу.

— Приходило ли вамъ когда-нибудь въ голову, что моя жена можетъ получить разводъ и сдлаться свободной женщиной?— предаожилъ я вопросъ въ упоръ.

Лановскій вспыхнулъ, глаза его забгали, а пухлыя губы собрались въ пучекъ. Весь онъ принялъ довольно жалкій видъ.

— Я не понимаю, въ какомъ смысл?..— пробормоталъ онъ.

— Въ очень опредленномъ смысл,— отвтилъ я.— Можетъ быть вы не допускаете, чтобы я былъ согласенъ дать жен разводъ. Я пришелъ заявить вамъ, что съ моей стороны не встртилось бы препятствій. Слдовательно для васъ должно быть ясно, какъ вы обязаны поступить.

Лицо Лановскаго выразило совершенную растерянность. Но онъ сейчасъ же принялъ довольно наглый видъ.

— То-есть, какъ-же это я долженъ поступить?— спросилъ онъ.— И по какому случаю вы ко мн обращаетесь съ такимъ курьезнымъ заявленіемъ?

— А, вы не понимаете…— началъ я.

И должно быть въ моихъ глазахъ выразилось что-то ужасное, потому что Лановскій вдругъ попятился, обошелъ вокругъ стола и выбжалъ въ слдующую комнату, захлопнувъ за собою дверь и щелкнувъ ключемъ.

Это было такъ просто и вмст съ тмъ такъ неожиданно, что я остался словно въ столбняк.

Изъ передней выглянула встревоженная физіономія лакея.

Я ушелъ, и вернувшись домой, бросился не раздваясь на диванъ. Посл безсонной ночи и страшнаго нервнаго утомленія, я заснулъ тяжелымъ, свинцовымъ сномъ.

Въ тотъ же день я захалъ къ Облогинымъ. Barbe встртила меня съ какимъ-то угнетеннымъ видомъ. Она была блдне обыкновеннаго, и руки у нея были холодныя.

— Какія-нибудь новости?— спросила она, и уголки губъ ея слегка дрогнули.

Я передалъ ей вкратц вчерашнее объясненіе съ женой. Она печально усмхнулась.

— Ничего другого и ожидать нельзя было,— сказала она.— Такія женщины не выпускаютъ изъ рукъ мужей. Вамъ не на что разсчитывать, мой бдный другъ. Постарайтесь примириться съ этимъ.

Я взглянулъ на нее съ укоромъ.

— Это все, что вы можете мн сказать?— упрекнулъ я.— Вы знаете, что примиреніе невозможно. Что бы ни говорили законы, но моя человческая свобода зависитъ отъ меня. Не счастье, нтъ, но по крайней мр свобода. Никакія силы не могутъ заставить меня продолжать комедію брака, котораго уже нтъ. Я уду.

— А служба, дла?

— Брошу все. Поищу гд-нибудь въ провинціи частнаго мста. Хоть въ этомъ-то отношеніи я еще могу начать жизнь сначала.

Barbe опять печально усмхнулась.

— И въ одно прекрасное утро найдете у себя чемоданы жены, какъ Лаврецкій въ ‘Дворянскомъ гнзд’,— сказала она,— Потому что вдь этотъ романъ съ Лановскимъ скоро кончится.

— Вы знаете, что я сдлалъ? Я былъ у Лановскаго,— сообщилъ я.

И я разсказалъ, какъ онъ бжалъ въ самомъ начал разговора.

— Лановскій большая дрянь,— замтила Barbe.— Онъ откровенничаетъ съ моимъ мужемъ, а можетъ быть и съ другими. Вы имли бы право раздлаться съ нимъ палкой.

— А, стало быть… для васъ не существуетъ сомнній!— невольно вырвалось у меня.

Barbe взглянула на меня съ выраженіемъ несказаннаго смущенія.

— А вы.. Я кажется какую-то глупость сказала. Мало ли что мужчины врутъ другъ другу,— поспшно заговорила она,— Но если вамъ захочется побить Лановскаго, вы будете правы.

— Можетъ быть я когда-нибудь доставлю себ это удовольствіе,— пробормоталъ я.— Но теперь я думаю только о томъ, чтобы скоре стряхнуть съ себя все это. Кстати: вотъ вы вспомнили о ‘Дворянскомъ гнзд’. Разв это не дико, что полвка прошло съ тхъ поръ, и все попрежнему. Вдь я дйствительно въ положеніи Лаврецкаго. Съ тою разницей, что ему наконецъ дали покой. Мн не дадутъ, я это предвижу.

— Вамъ не дадутъ,— угрюмо подтвердила Barbe.— И знаете почему? Потому что въ Лаврецкомъ все-таки медвдь чувствовался. А въ васъ не чувствуется.

Черезъ полчаса мы простились.

Лена обратила вниманіе на мои сборы.

— Кажется, вы что-то затваете?— спросила она, наводя на свое лицо знакомое мн ‘роковое’ выраженіе.

Я промолчалъ. Она опустилась въ кресло. Я продолжалъ молчать. Такъ прошло минуть десять. Она наконецъ поднялась и проговорила въ полъ-оборота:

— Не совтовала бы вамъ длать глупости. Можете въ самомъ дл потерять мсто. Замыцкій очень косо къ вамъ относится, потому что знаетъ, какой вы подлый человкъ.

Чувство злой радости на минуту совершенно наполнило меня. Она предполагала, что меня страшить потеря мста. Она не догадывалась, что я уже бросилъ его, бросилъ все… Я торжествовалъ.

И вотъ я уже вторыя сутки сижу въ вагон. Поздъ уносить меня на югъ, на новыя мста, на новую жизнь. Я смотрю въ окно. Жиденькіе, полу-вырубленные лса смняются полями, чуть-чуть покрытыми зеленющими озимями. Сверный втеръ гонитъ облака, и они медленно таютъ въ лучахъ весенняго солнца. Мн кажется, что я чую приближающійся запахъ степей.

На душ у меня смутно. И радость, и боязнь. Все думается, что меня не освободили, а только отпустили погулять. И запретили близко подходить къ обтованному краю, гд за семью печатями безнужно и безсмысленно стережетъ судьба мое навки потерянное для меня счастье.

‘Сережа… мой маленькій, дорогой Сережа… Какой жестокой цной я покупаю неврный призракъ свободы’ — думается мн порой, и на сердц закипаетъ безсильная злоба.

КОНЕЦЪ.

B. Авсенко

ЛЮДИ и ЖИЗНЬ

СЕМЕЙНЫЕ ЭПИЗОДЫ

ПЕРВЫЙ ЭПИЗОДЪ.

ВТОРОЙ ЭПИЗОДЪ.

ТРЕТІЙ ЭПИЗОДЪ.

ЧЕТВЕРТЫЙ И ПОСЛДНІЙ ЭПИЗОДЪ.

Читайте также: